Джек и Фасолька

Глава 7

Когда в пятницу утром я отправился в Ананбург, шел дождь, хотя с утра было ясно. В августе дождь обычно идет во второй половине дня. Может быть, готовился вступить в свои права сезон ураганов, стремящийся унести в море всю Калузу. Я ругал себя, что не попросил механика починить «дворники», и думал в сердцах, что пятидесятисемилетняя женщина могла бы придумать что-нибудь получше, чем поссорить тридцативосьмилетнего мужчину с его четырнадцатилетней дочерью. Фрэнк, возможно, был прав, когда сказал, что я не умею обращаться с женщинами. Я решил, что нужно будет внимательнее изучить его заповеди и запомнить их наизусть. Мне казалось, что если я встречу настоящую проститутку, то вряд ли смогу обращаться с ней как с леди.

Эстер Берилл выглядела совсем не так, как в моем представлении должна бы выглядеть проститутка. Я ожидал, что она будет одета в облегающее красное платье с глубоким декольте сзади и разрезом на юбке, доходящим до бедер, что на ней будут висячие блестящие бусы и при ходьбе она непременно будет размахивать красной кожаной сумочкой. Я ожидал увидеть обесцвеченные волосы, возможно, с завивкой, или прямые, как у Вероники Лейк, подведенные «под Клеопатру» глаза, на щеках густые румяна, а на губах ярко-красную помаду.

Эстер Берилл выглядела как женщина-бухгалтер.

Она была одета в голубой льняной костюм, с простой белой блузкой под жакетом, и подходящие по цвету голубые туфли на низком каблуке. На полу возле стула, на котором она сидела, стояла голубая кожаная сумка с длинной ручкой. Единственное украшение, которое было на ней, это кольцо на среднем пальце правой руки в честь окончания средней школы. Она носила элегантно подстриженные прямые черные волосы, которые кончались чуть ниже подбородка, ее зеленые глаза, казалось, знали все сокровенные тайны мира. Единственным макияжем, который она употребляла, была неяркая помада на губах большого рта. На вид ей было около тридцати, только по бледной коже можно было догадаться о ее ночной профессии. Не думаю, что Эстер Берилл много времени проводила на солнце.

— Итак, я бы хотел покончить с этим как можно скорее, — сказал Лумис, разыскивая на своем захламленном столе подготовленные документы об отказе от обязательств.

Я отметил, что сегодня он не жевал табак и обращался с Эстер с джентльменской учтивостью и уважением. Не исключено, что он тоже был знаком с заповедями Фрэнка.

— Мисс Берилл осмотрела вчера ферму и сказала мне…

— Ну и ферма. — Эстер закатила глаза.

Лумис улыбнулся.

— Немного запущенная, так она выразилась, — продолжил он. — Она собирается снова выставить ее на продажу, как только станет законной владелицей. Она уже прочитала эти бумаги, — теперь он держал их в руках, — и хочет подписать их, как только вы ознакомитесь с ними и скажете, что все в порядке.

Он подал один экземпляр документов мне, а другой — Эстер. Она снова положила его на стол, даже не заглянув в них.

— Это просто соглашение сторон о разрыве контракта, — сказал Лумис. — Имущество состоит из банковского счета в четыре тысячи долларов и автомобиля, принадлежавшего Мак-Кинни, со своей стороны мисс Берилл согласна не настаивать на дальнейшем соблюдении условий контракта между ее покойным отцом и Мак-Кинни.

— Это все приемлемо, конечно…

— Приемлемо, так как она единственная законная наследница, правильно, — сказал Лумис. — Это я записал первым параграфом и добавил выписку из завещания Эвери, копия которого приложена к документам: Не думаю, что возникнут какие-либо осложнения в суде по наследственным делам, но если по какой-то причине имущество не перейдет к ней, вы будете публично опозорены.

— Мы, конечно, не передадим никакого имущества, пока…

— Пока мы не оформим все в суде. Это тоже здесь записано. Мы не собираемся получать банковский чек или автомобиль, пока мисс Берилл не будет признана единственной наследницей. Если вы посмотрите завещание, вам будет ясно, что проблемы тут нет.

Я посмотрел завещание и документы. Все оказалось в полном порядке. Эстер Берилл улыбнулась, когда я сказал об этом Лумису.

— Я попрошу Гарриет удостоверить подпись, — сказал он и нажал на кнопку вызова на столе. — Как вы думаете, вам удастся побывать у миссис Мак-Кинни на обратном пути? Мы сможем завершить все сегодня?

— Я должен позвонить ей, — сказал я.

— Можете позвонить отсюда.

Я не разговаривал с Вероникой с тех пор, как в среду утром она покинула мой дом. Мне не хотелось звонить ей отсюда.

— Может быть, я просто заеду к ней.

— Как вам удобнее, — ответил Лумис, — мисс Берилл сегодня вечером возвращается домой, поэтому хорошо бы до ее отъезда известить ее о результатах.

— Я уверен, что никаких препятствий не будет.

— Какого черта она не идет? — сказал Лумис и снова нажал на кнопку вызова.

Через несколько секунд дверь открылась. Гарриет — серая леди из приемной — вошла, взглянула на меня, втянула носом воздух, как в тот раз, когда мы встретились с ней впервые, и, прежде чем Лумис успел спросить ее, сказала:

— Я была внизу, в холле.

— Мне нужно, чтобы вы заверили подпись мисс Берилл, — сказал он.

— Вы хотите заверить ее нотариально?

— Я думаю, в этом нет необходимости, как вы считаете, мистер Хоуп?

— Нет, если вы хотите ускорить дело. Уверен, у миссис Мак-Кинни на ранчо нет нотариуса.

— Это просто отказ от обязательств, не думаю, что нам нужен нотариус. А вы как думаете, Гарриет?

— Нотариальное заверение никогда не помешает. — Гарриет в упор посмотрела на меня.

— Это значит, что миссис Мак-Кинни должна прийти в контору для подписи.

— Да, думаю, так будет лучше, — согласился Лумис. — Вы должны подписаться здесь, где я поставил маленькую галочку, мисс Берилл. Как единственная наследница и личный распорядитель. Гарриет, поставьте печать.

Еще минут десять ушло на то, чтобы Эстер подписала все пять копий отказа, а Гарриет нотариально заверила их. Лумис положил мой экземпляр документов в бумажный конверт, и я поднялся, чтобы уйти, но тут Эстер спросила:

— Вы уже завтракали, мистер Хоуп?

— Да… то есть нет, — сознался я.

— Пойдемте, я угощу вас ленчем.

— Я вам очень признателен, но…

— Я наследница, — улыбнулась она. — Пойдемте, позвольте мне немного покутить.

— Ну… хорошо, пойдемте. Но у меня на два часа назначено…

— Мы недолго. Огромное спасибо, мистер Лумис. — Она встала и протянула руку. — Сообщите мне, когда все решится окончательно, хорошо? Как скоро это будет, мистер Хоуп?

— Я позвоню миссис Мак-Кинни, как только вернусь в контору.

— Вы же сказали, что собираетесь заехать на ранчо?

— Да, но если мы собираемся нотариально заверять…

— Верно, это потребует времени. Пойдемте поедим, я умираю от голода.

Гарриет неодобрительно посмотрела на нас обоих.

Когда мы вышли, шел дождь, ковбои укрывались от него под навесом у входа в здание, их шляпы были низко надвинуты на глаза. Мы насквозь промокли, пока добрались до маленького ресторанчика на той же улице через три дома от конторы Лумиса. Войдя внутрь, Эстер достала из сумки салфетку и промокнула ею лицо. В комнате было около дюжины изъеденных муравьями столов, у задней стены находилась длинная стойка. Автоматический проигрыватель играл западную народную мелодию для зала, в котором не было никого, кроме нас и официантки в зеленой форме. Она стояла у проигрывателя и притоптывала ногой в такт музыке. Мы выбрали столик на расстоянии примерно десяти футов от входной двери. Эстер села лицом к двери, а я спиной. Она поставила сумку на пол возле стула. Подошла официантка.

— Дождь утихает? — спросила она.

— Вроде бы, — улыбнулась Эстер.

— Это север пугает нас, — сказала официантка. — Хотите посмотреть меню или вы зашли просто выпить коктейль?

— Я выпью, — сказала Эстер, — а вы, мистер Хоуп? Выпьем за мою удачу, а?

— Вы, наверное, выиграли в лотерею? — спросила официантка улыбаясь.

— Вроде этого, дорогуша, — ответила Эстер. — Мне, пожалуйста, «Джонни Уокер Блэк» со льдом.

— А вам, сэр?

— То же самое с содовой.

— Принести меню?

— Да, будьте добры, — сказал я.

Когда официантка отошла от стола, Эстер сказала:

— Лумис хочет тысячу баксов за оформление сделки. Вы думаете, это много?

— Я не знаю, сколько времени он затратил на это.

— Сколько бы времени он ни затратил, мне кажется, это много. А сколько запросили бы вы?

— Я не могу так сказать, мне нужно подсчитать часы. У нас почасовая оплата.

— Правда? — спросила она и улыбнулась. — И у меня тоже. Сколько вы получаете за час?

— Сто долларов.

— Дай пожать твою руку, друг. — И она протянула мне руку через стол.

Вернулась официантка с напитками и меню.

— Посмотрите пока. — И снова отошла от стола.

Эстер подняла стакан.

— За туманные дни и прекрасные ночи, — сказала она. — «Джонни Уокер Блэк», как он? Не думала, что когда-нибудь буду пить днем. — Она чокнулась со мной. — Знаете, чего мне стоило заполучить эти четыре тысячи долларов?

— Сорок, — поправил я.

— Ну, это было бы хамством. Знаете, я не держала в руках и сотни целиком. Я считаю, нужно делить так: семьдесят и тридцать, сказано — сделано. Бобби платит за мою одежду, квартиру и дает мне карманные деньги. Семьдесят на тридцать, я так считаю.

— А кто получает семьдесят?

— О, конечно, Бобби, танцовщик, он суров, но справедлив. Эти подлецы забирают все, что я зарабатываю, они покупают мне только одежду для работы — набедренную повязку и лифчик. Такой характер и у Лумиса, он ведет себя как подлец, хочет получить двадцать пять процентов. Мне кажется, это много. Эта бумага, которую он написал, в основном стандартная, верно?

— В основном да.

— Сколько часов он потратил на нее, как по-вашему?

— Не представляю.

— Вы думаете, он тоже получает сто долларов в час?

— Возможно, семьдесят пять, в Ананбурге, я имею в виду. Возможно, даже меньше.

— Думаете, пятьдесят?

— Может быть.

— Это значит, что на меня он затратил двадцать часов? Не понимаю, почему так много? А вы?

— Ну, вам лучше поговорить с ним.

— Я думаю предложить ему пять сотен. Это мне кажется правильным. Хотите еще выпить?

— Я думаю, нам следует быть в форме.

— Конечно, но мне, во всяком случае, хотелось бы еще, — сказала она и повернулась со стаканом к официантке. Официантка кивнула ей в ответ. — Вчера я ездила смотреть отцовскую ферму, — сказала она. — Вы видели ее? Этот дом все равно что ничего, он всюду протекает. Здесь постоянно такие дожди?

— В летние месяцы.

— Портовый бордель в Хаустоне выглядит лучше, чем папин дом. Кто-то застрелил его, да?

— Да.

— Интересно кто, — сказала она равнодушно и обернулась к официантке, которая в этот момент принесла еще две порции. — Дорогуша, мы заказывали только одну, — сказала она, — но оставь и вторую, она не помешает. Через минуту мы будем готовы сделать заказ. — Она подняла вновь принесенный стакан и сказала: — За туманные дни и прекрасные ночи. — И взяла меню. — Я хочу только гамбургер с жареной картошкой, но вы выбирайте и заказывайте, что хотите, я угощаю. Вы думаете, кто-нибудь еще вздумает купить эту ферму? Мне бы хотелось продать ее. И тогда я смогла бы создать собственную службу сопровождения. Я попала в это дело по объявлению о том, что нужна привлекательная молодая девушка для службы сопровождения. Я считала это абсолютно законным, какой дьявол знал? После окончания средней школы я ничего такого не знала, моя мать еще была жива. Она бросила отца, когда мне было лет шесть или семь, и увезла меня в Нью-Орлеан. Мама играла в джазе на пианино, конечно, не на Бурбон-стрит, она не была великой пианисткой. Итак, я пошла встретиться с типом, который отбирал девушек в службу сопровождения. Он сказал, что я выгляжу очень элегантно и что ему как раз нужна блестящая собеседница, которая могла бы пойти в дорогой ресторан с заезжим воротилой. Мне было восемнадцать, и я впервые узнала, что выгляжу элегантно. Правда, тогда я была более крепкой, с тех пор я сильно похудела. Я выгляжу толстой?

— Нет, вы выглядите замечательно.

— Без одежды я немного пышнее — ну, упитаннее, как говорится. Вот так я получила работу и пошла в отель, где меня ждал воротила, чтобы пойти в дорогой ресторан для светской беседы. Но первое, что он сказал, когда я вошла в его номер, было: «Раздевайся, малышка». Хотя я не была девственницей, в Нью-Орлеане таких в восемнадцать лет не сыщешь, но оставалась еще совершенно неиспорченной. Раздеться? Я сказала, что пришла пообедать с ним и побеседовать, а он положил на комод стодолларовую банкноту, расстегнул ширинку и предложил пообедать «этим». Пришлось раздеться. Вот что собой представляла служба сопровождения. Это был тайный бордель. С тех пор как закрыли Сторвилл, в Нью-Орлеане не было официального борделя. Были массажные салоны или служба сопровождения, называйте как хотите, кому надо, тот найдет вас, и вы будете торговать собой в баре каждую ночь и как чуда ждать возможности остаться одной.

Так что будем делать? — спросила она. — Почему вы не закажете себе стейк или что-нибудь еще? Часто ли вы ходите на ленч с наследницами?

— Я тоже закажу гамбургер с жареной картошкой.

— Дешево. — Она опять улыбнулась и поманила официантку.

Ее улыбка была заразительна, я почувствовал, что тоже улыбаюсь. Она сделала заказ официантке, допила свой стакан и спросила:

— Вы уверены, что не хотите выпить этот?

— Совершенно уверен.

— Не возражаете, если я выпью его?

— С Богом.

Она выпила виски с содовой.

— Во всяком случае, это безопасней, чем иметь дело с клиентом. В службе сопровождения никогда не знаешь, с какой гадиной встретишься, и никто не защитит тебя, если столкнешься с садистом вроде того парня, что наслаждался, избивая девушек, слыхали о нем? Я всегда ношу в сумке газовый баллончик, особенно когда возвращаюсь после тяжелой работы, но приятно знать, что Бобби всегда рядом и выбьет дурь из любого, кто попытается обидеть меня. Он знает, что я не останусь в долгу, и получает свои пять центов всякий раз, когда отшивает какого-нибудь нахала. Работа в баре, конечно, безопасна, танцуешь современные танцы в забегаловке на Бурбоне, потом уходишь в заднюю комнату и занимаешься с клиентом — но это вульгарно, кому это нужно?

Она выпила.

— Дело в том, что, если бы я смогла продать эту ферму, я, быть может, открыла бы свою собственную службу сопровождения, понимаете? И дала бы ей одно из тех смешных названий — «Исполнение желаний», или «Благородные леди», или еще какое-нибудь, — водила бы за нос девятнадцатилетних, это лучше, чем отдавать Бобби семьдесят процентов из того, что я получаю, верно? Могу представить себе, что он сидит без движения, а я ухожу и начинаю собственное дело, вот! Но что такое эти несчастные четыре тысячи, которые я сейчас получу! Если Бобби попытается наложить на них лапу, я ему все ноги переломаю. Нанять бандита стоит пятьсот баксов — как раз столько, сколько я собираюсь заплатить Лумису. Вы знаете кого-нибудь, кто хочет купить эту ферму?

Она снова выпила. Официантка вернулась к столу с нашим заказом. В первый раз я заметил шрам на подбородке у Эстер. Похож на ножевой порез.

— Вот я и говорю, мистер Хоуп, я никогда в своей жизни не видела таких денежек. Никогда. В Хаустоне — я вернулась в Хаустон после смерти матери — были заведения, вы не поверите, где девушки, бедные наркоманки, бродили в детских ночных рубашках и трусиках с рюшками и кидались на любого моряка с Шип-Ченела, — это дно, поверьте мне. И все равно некоторые из этих заведений выглядели дворцами по сравнению с тем логовом, где жил мой отец. А эта земля! О! Я вчера под дождем всю ее обошла. Я бы не сказала, что она пригодна для выращивания хоть чего-нибудь. Почему этот ваш клиент хотел купить ее? Он, должно быть, в самом деле помешался на сорняках, скажу я вам. Надеюсь, здесь найдется еще какой-нибудь сумасшедший. Если бы я смогла продать эту ферму, я уехала бы домой, а может быть, даже в Лос-Анджелес, устроилась бы там. Возьмите любую из девушек в Лос-Анджелесе, они уезжают из дому, чтобы стать актрисами, затем работают за гроши в банках и рано или поздно начинают понимать, что могут заработать за одну ночь в отеле Беверли-Хиллз гораздо больше, чем за шесть месяцев работы кассиром. Если бы у меня была группа девушек — черных, белых, мексиканок, может быть, даже китаянок, — при ласковом обращении с ними, держу пари, я могла бы зарабатывать кучу денег в Лос-Анджелесе, не так ли? Но сперва нужно продать эту ферму. Вы знаете какого-нибудь сумасшедшего, который купил бы ее?

Открылась входная дверь, ворвался неожиданный порыв ветра, и дверь снова захлопнулась. Эстер посмотрела вперед, я повернулся на стуле и проследил за ее взглядом — кровь застыла у меня в жилах.

— Привет, ребята! — воскликнула официантка. — Что-то вас давно не видно.

Чарли сбрил свою черную бороду, а Джеф все еще щеголял светлыми усами. На Чарли была его любимая красная косынка, а на Джефе голубая. На них были все те же потертые синие джинсы, изношенные ботинки и пестрые рубашки с пуговицами, их широкие плечи были мокрыми от дождя. Оба ухмыльнулись при виде меня.

— Смотри, смотри, кто здесь, — сказал Джеф.

— Подцепил новую девочку, — сказал Чарли.

— Хочешь, опять потанцуем? — спросил Джеф.

Стуча ботинками по деревянному полу, они с улыбочками направились к нашему столу, по мере приближения их кулаки сжимались, а глаза горели в предчувствии еще одного нокдауна с городским гулякой из Калузы.

«Никогда не оставайся сидеть», — слова Блума в спортзале.

«Если ты в машине и кто-то подходит к тебе, выйди прежде, чем он уложит тебя на сиденье и прищемит дверью ногу. Если ты в будке — сразу выходи, если ты за столом, встань и приготовься к тому, что сейчас произойдет, потому что это произойдет очень скоро».

Я знал, что произойдет и что это произойдет очень скоро.

Я был на ногах и отошел от стола, пока они были на расстоянии трех футов от него. Но я дрожал.

— Смотри, он собрался танцевать, — сказал Джеф.

«Не выжидай. Если ты чувствуешь, что будет жарко, ты должен нанести удар первым, и сделать это как следует. Пусть это будет твой самый лучший удар за всю жизнь».

— Пойдем, дружок, потанцуем, — сказал Чарли и по-медвежьи обнял меня, чуть не переломив мне все ребра. Я обмяк в его могучих лапах и пошел с ним, метя ему в пах, как учил меня Блум. У него отвисла челюсть, он взвыл от боли и разжал руки. Я выскочил из его объятий, когда он согнулся пополам и засунул руки между ног.

«Если твой первый удар достиг цели, быстро ударь снова! Выведи его из строя, прежде чем у него будет время ответить».

Он опустил голову, с искаженным от боли лицом. Я снова сделал выпад коленом, целясь на этот раз ему в нос, моя коленная чашечка угодила ему по губам. Он запрокинул голову, из разбитого рта по зубам потекла кровь. Я решил, что с ним покончено.

«Никогда не считай это само собой разумеющимся. Удостоверься!»

Но тут он пошел на меня как бешеный бык, хотя еще не мог распрямиться и держался обеими руками за пах, а голова моталась из стороны в сторону. Я сжал правый кулак, слегка отступил, чуть не споткнулся о сумку Эстер, стоявшую на полу, — и резко выбросил вперед сжатый кулак. Действуя им как головкой молотка на длинной ручке, я тяжело опустил его на основание черепа. Чарли упал на пол лицом вниз, раскинув руки.

«Бей его, пока он лежит. Добей его!»

Я ударил его по голове еще раз. Он попытался встать, но я добавил ему, и на этот раз с ним было покончено. Но оставался еще Джеф, стоявший рядом с открытым ртом, будто он смотрел, как Кларк Кент снимал одежду, чтобы продемонстрировать себя в голубом нижнем белье и красном плаще. Я вовсе не чувствовал себя суперменом, который перепрыгивает через небоскребы или останавливает локомотивы голыми руками. Наоборот, я ощущал легкую боль в желудке и видел, как официантка съежилась за стойкой, а Эстер наблюдает за мной с интересом и восхищением. Краем глаза я отметил бутылку кетчупа и лежащие на столе приборы. К тому же я осознавал, что Джеф просто собирается с силами и что в таких делах, как драка, он был гораздо лучшим специалистом, чем я. Он знал все, чему научил меня Блум, и еще многое-многое другое. Он неожиданно ухмыльнулся, и эта ухмылка привела меня в ужас. Мне хотелось повернуться и убежать, но бежать было некуда, Джеф стоял между мной и единственной дверью.

«Если их двое…»

Что советовал Блум, если их двое?

«Разделайся сперва с тем, кто сильнее…»

Был ли Чарли сильнейшим?

«И пусть подходит второй».

Последний совет был совсем ни к чему. Ждать второго не приходилось долго. Он подходил ко мне со сжатыми кулаками и ухмыляющейся физиономией. О! Я собираюсь тебя убить, говорила его улыбочка. О! Я собираюсь оставить тебя на полу с переломанными костями, истекающим кровью. О! Я собираюсь позабавиться, истязая тебя.

«Жди, пока он подойдет достаточно близко…»

Я ждал.

«Сделай обманное движение…»

Я сделал короткий резкий выпад левой рукой, как бы целясь ему в пах. Джеф невольно опустил руки.

«И затем бей по глазам».

«Ослепи, если сможешь».

Это слова Блума.

Я не хотел ослеплять Джефа, но через три секунды он поймет, что мой выпад был обманом, и кинется на меня.

Я сжал правый кулак, выставил указательный и средний пальцы как горизонтальный знак победы «V» и с силой вдавил в глаза. Джеф попытался прикрыть лицо, но было уже поздно. Мои пальцы скользнули по переносице и погрузились в желе. Я в ужасе отдернул руку.

Он зарычал от боли, закрывая лицо обеими руками, бросился прочь от меня и, наткнувшись на стол позади, с грохотом сбросил на пол стаканы и приборы…

«Недостаточно просто ранить его…»

Я отдернул руку слишком быстро.

«Добей его окончательно!»

Молотя обеими руками, размахивая ими как ветряная мельница, он кружил по комнате, натыкался на стены, сбросил на пол картину и с леденящим кровь ревом…

«Твой наиболее опасный противник ранен и разъярен».

…тряс головой, как будто хотел прочистить ее, а затем повернулся и оглядел комнату, его глаза кровоточили и слезились. Он моргнул, чтобы смахнуть слезы, моргнул еще раз, наконец поймал меня в фокус и ринулся вперед. Все, чему учил меня Блум, моментально вылетело из головы.

Он так сильно ударил меня в лицо, что я подумал: он сломал мне шею. Я отступил назад и в сторону, наткнулся на стул, на котором сидела Эстер, и опрокинул его. Эстер взвизгнула. Он снова ударил меня, на этот раз в живот, и, когда я от боли согнулся, он врезал мне коленом в челюсть так, что моя голова запрокинулась и я упал назад, ударившись затылком об пол. Джеф уселся на меня верхом и протянул руки к моему горлу. Я старался вспомнить, учил ли меня Блум, что надо делать, когда тебя душат. Я пытался освободиться от его мертвой хватки, просовывал свои руки между его руками, чтобы разжать тиски, но боль парализовала мои силы, его руки сжимались все сильнее, я почувствовал, что задыхаюсь. Стараясь освободиться, я молотил локтями, сдирал кожу с костяшек пальцев, цеплялся за ножку стола. Под руку попалось что-то мягкое и податливое. Это была сумка Эстер, которую она оставила на полу.

«У меня всегда в сумке газовый баллончик», — вспомнил я слова Эстер.

Я нащупал сумку, открыл замочек, пошарил внутри. Руки Джефа перекрывали мне дыхание, выжимали из меня жизнь, но левая рука за головой копалась в сумке. Роясь вслепую, я запутался пальцами в дебрях женских принадлежностей, и, когда мои пальцы наткнулись наконец на что-то твердое цилиндрическое, было уже поздно. Перед глазами поплыли белые точки, потом они стали серыми, серое стало расширяться и превращаться в сплошную безобразную черноту. Я услышал уговоры Джефа: «Иди, скотина, иди!» — и сказал себе, что не хочу уходить. Последним усилием я вытащил баллончик, направил ему в лицо, надавил на распылитель и выпустил струю газа.

Он разжал руки.

Я кашлянул, сделал судорожный вдох, снова кашлянул, но продолжал давить пальцем на кнопку распылителя, пока не освободился от Джефа. Теперь он снова слепо метался по комнате, ударяясь о мебель, рыча и ругаясь. А я лежал, тяжело вдыхая вонючий воздух, и бессознательно продолжал жать на кнопку баллончика, распыляя газ как попало. Чуть сам не задохнулся.

«Покончив с ним, — говорил Блум, — убедись в этом».

Я полежал на спине еще несколько мгновений, считая секунды, в то время как Джеф в ярости носился по комнате, затем поднялся, схватил со стола бутылку с кетчупом и пошел на него с баллончиком в одной руке и бутылкой в другой.

Я нанес бутылкой только один удар, потому что вспомнил, как Блум говорил мне, что если я убью кого-нибудь, это будет очень плохо для нас обоих. Честно говоря, я не понял, что текло со лба Джефа, кровь или кетчуп. В любом случае я не чувствовал никаких угрызений совести, а просто стоял и смотрел вниз на поверженного врага и думал: «Добро пожаловать в джунгли».

Эстер восхищенно заметила:

— Ну и отделали же вы этого мерзавца!

Перед тем как вернуться в контору, я заехал домой принять душ и сменить одежду. На коленях моих брюк, в том месте, где они коснулись верхней губы Чарли, была кровь, манжета тоже испачкалась в крови (это когда я бил его по голове), на рукаве пиджака были пятна. Я застирал все эти следы холодной водой.

В результате удара, который чуть не сломал мне шею, под левой скулой появилась огромная шишка, на горле Джеф оставил синие отметины, челюсть распухла в том месте, где он приложил к ней свое колено, но, к счастью, перелома не было. Я решил, что не буду больше драться до шестидесяти двух лет. Рукопашные схватки каждые двадцать четыре года — этого для меня вполне достаточно!

Синтия ничего не сказала о моей внешности: возможно, она твердо уверовала, что один из ее боссов заядлый уличный хулиган. Она сообщила, что в мое отсутствие было восемь телефонных звонков, в том числе от Блума и от моей дочери. Я не мог позвонить Джоанне, потому что в три часа она была еще в школе, поэтому я позвонил Блуму. Сперва я рассказал ему, как разделался с Чарли и Джефом. Он сказал, что гордится мной, и, узнав, что полиции там не было, посоветовал некоторое время держаться подальше от Ананбурга. Потом я рассказал ему, что мы близки к решению спора Берилл — Мак-Кинни, он тоже остался этим доволен.

— О девушке пока ничего не известно, — сказал он. — Поэтому я звонил тебе. Не знаешь, она не пыталась связаться с матерью?

— Последний раз я видел Веронику в среду утром, — ответил я, — после этого я с ней не говорил.

— Да?

— Я должен звонить ей сегодня после обеда, — сказал я. — На документах об отказе нужна ее подпись.

— Спроси, есть ли у нее известия от дочери, хорошо?

— Хорошо.

— Исчезновение девушки по-настоящему беспокоит меня, Мэтью. Я знаю, она говорила тебе, что боится, но где это записано, что она не обманывала? Есть такая игра — знаешь ее? — она называется «Убийство». Всем играющим раздают карты, и тот, кто получает туза пик, является убийцей. Потом выключают свет — это очень популярно среди подростков, они получают возможность побыть в темноте, — все ходят по кругу, пока убийца не всучит туза пик своей жертве. Жертва должна досчитать до двадцати, а потом прокричать: «Убийство». Тут включают свет, и тот, кто изображает детектива, начинает задавать вопросы, пытаясь выяснить, кто убийца. Одно из правил игры заключается в том, что каждый обязан сказать правду о том, где он был и что делал, кроме убийцы, которому разрешается говорить все что угодно, придумывать любые истории, лгать так, как это умеют только торговцы старыми автомобилями. Но это игра, Мэтью. В реальной жизни все иначе: не только убийца придумывает истории. Есть люди, которые обманывают следователя не потому, что совершили преступление, а потому, что есть вещи, о которых они не хотят рассказывать. Например, я пошел познакомиться с этим хиропрактиком, потому что хотел знать до кончика ногтя, где он был в ночь убийства Мак-Кинни. Я принял как факт, понимаешь, рассказ девушки о том, что она слышала разговор брата и человека с испанским акцентом и что они, возможно, договаривались о краже. Я не знаю, много ли испанцев в Калузе, но этот был доктором матери жертвы. Бог знает, сколько доказательств построено на еще более слабых связях, чем эта. Итак, он не хочет признаться, где был ночью восьмого августа. Я настаиваю, а он говорит, что это не мое дело. Я объясняю, что мы расследуем убийство, и он наконец признается, что проводил время с леди, которая живет на Сабал-Кей, но жене сказал, что играл в кегли. Он предупредил, что, если жена узнает, где он был в действительности, он будет следующим, кого убьют. Понимаешь, о чем я говорю, Мэтью?

— Понимаю.

— Кроме того, я еще раз говорил с ветеринаром, который якобы смотрел телевизор с миссис Мак-Кинни в ту ночь, когда убили ее сына, Хэмильтоном Джефри. Он живет тремя милями ниже по дороге на Ананбург. Если девушка рассказала правду о подслушанном разговоре насчет кражи коров, возможно, мать, узнав о том, что ее обкрадывает собственный сын, решила сделать в нем несколько дырок, понимаешь? Дело в том, что если на самом деле она не была с Джефри…

— Я уверен, что была, — вставил я.

— Да, но, с другой стороны, ты же не хочешь, чтобы капитан ходил за тобой по пятам, а? Так или иначе, но я снова пошел поговорить с Джефри и прошелся по всему этому еще раз — какую телепередачу они смотрели, в какое время ее показывали, весь набор. А затем я спросил его, делали ли они еще что-нибудь, пока смотрели передачу, например, держались за руки, обнимались, целовались или еще что-нибудь. И, нисколько не смущаясь, он сказал, что они были любовниками, но очень давно. Ты знал, что они были любовниками, Мэтью?

— Да, знал.

— Но ты не сказал мне.

— Только потому, что чувствовал: Вероника говорила правду. Я не видел причины…

— Да, но это мое дело — решать, говорит человек правду или нет, так, Мэтью?

— Прости.

— Вот, например, вчера я снова ходил к этому прохвосту, грузчику апельсинов, я нашел его в подсобном помещении магазина, он был в фартуке, сплошь покрытом грязью, и мыл товар. Я спрашиваю его, что было на девушке Мак-Кинни, когда он в последний раз видел ее, и он отвечает: фиолетовые шорты и рубашка. Я спрашиваю, о чем они говорили перед тем, как она ушла из его квартиры в то утро, и он говорит, что она собиралась сделать покупки и встретиться с ним позже, — абсолютно то же самое, что он говорил в прошлый раз. Только на этот раз он добавляет, что она казалась чем-то напуганной, как раз то, о чем говорил мне ты. Не могло случиться, что ты сказал ему об этом?

— Нет, не говорил.

— Вдруг он заявляет о ее боязни. Это вполне объясняет, почему она исчезла, но не объясняет, почему он не говорил мне этого прежде, ночью, когда в его квартире негритянка принимала душ? Почему Санни Мак-Кинни оказалась напуганной в то утро? Поэтому, естественно, я спросил у Джеки, чего она боялась, и он сказал: она боялась, что ее убьют, как убили брата. То же говорил мне ты. Поэтому то, что Санни скрылась, чтобы спасти себя, начинает звучать очень даже убедительно. А может быть, она бежала не от бандита, а от вполне хорошего парня — от меня? В таком случае у нее, возможно, есть что скрывать. Поэтому я снова стал задавать Джеки вопросы о ночи убийства Мак-Кинни, и он говорит мне, что Санни не могла этого сделать, потому что он был с ней всю ночь: ни один из них не выходил из квартиры с того момента, когда они вернулись из «Макдональдса», до раннего утра следующего дня. Дело в том, я ни разу не намекнул ему, что Санни могла укокошить своего брата, но он опять повторяет то же самое: она не могла этого сделать потому, что он был с ней все время. Так тот, я говорю, что это не игра в убийство, а настоящее убийство. Кто-то убил Мак-Кинни, кто-то убил Берилла, и возможно, это сделал один и тот же человек — выглядит это именно так, у Мак-Кинни был пистолет тридцать восьмого калибра, и тридцать восьмым калибром действовали на ферме, — но лжет не только убийца, это может быть любой. Включая тебя, Мэтью, ведь когда я спросил, не говорила ли еще что-нибудь миссис Мак-Кинни, ты ответил мне «нет», хотя все это время знал, какие у нее были отношения с Джефри.

— Я не считал это ложью.

— Скрывал улику, да?

— Это не было уликой, пока не было связано с убийством. Иначе это просто сплетни.

— Если ты услышишь еще какие-нибудь «сплетни», дай мне знать, ладно? — сказал Блум.

— Непременно.

— Ты сердишься на меня?

— Нет.

— Верю тебе. Считается, что друзья говорят друг другу все, что думают, Мэтью. Иначе такая дружба ничего не стоит, — сказал он и повесил трубку.

Дочь позвонила в начале пятого.

— Папочка? — сказала она. — Я звонила тебе раньше, но тебя не было.

Она редко называла меня «папочка», если ей не нужно было чего-либо. Обычно это было «папа», иногда просто «па».

— Я подумала… — сказала она.

Я ждал.

— О завтрашней свадьбе, — продолжала она.

— Да, детка?

— Ты очень расстроишься, если я пойду? Дело вот в чем, Дейзи позвонила мне вчера вечером, она чуть не плаката. Она сказала, что не любит человека, за которого ее мама выходит замуж. Она так просила меня прийти, ты знаешь, поддержать ее и вообще. Ее мама сказала, что я не приду, поэтому она позвонила и умоляла прийти, иначе она не знает, как ей себя вести.

— Хорошо, детка, если ты так хочешь…

— Дело в том, что я не смогу встретиться с тобой и сегодня вечером тоже, потому что мама должна переделать платье, которое мы купили в прошлом году, и оно стало маловато. Я должна быть там, пока она примеряет, накалывает, ну, знаешь, в общем, подгоняет по мне.

— Понимаю, детка. Не беспокойся об этом.

— И в воскресенье тоже, — сказала она. — Я знаю, мама договорилась с тобой, что привезет меня в воскресенье утром…

— А в воскресенье что? — спросил я.

— Дейзи просила побыть с ней. Ее мама и этот человек, за которого она выходит замуж, сразу после свадьбы уезжают в свадебное путешествие, и в их отсутствие с Дейзи будет только няня, но Дейзи ненавидит няню и умоляет меня провести вместе воскресенье. Чтобы поддержать ее, понимаешь, о чем я говорю?

— Да… конечно. Если ты считаешь, что нужна Дейзи…

— Да, нужна, папа.

— Я просто не знал, что вы такие близкие подруги.

— Ну, ты ведь знаешь, мы росли вместе.

— Кхе-кхе.

— Я имею в виду, давным-давно, папа.

— Кхе-кхе.

— Все будет хорошо?

— Если ты так хочешь…

— Да, папа, правда хочу. — Она помолчала. — Ты расстроился, да?

— Нет, нет.

— Я чувствую, что да. Мне очень жаль, папа. На самом деле. Но знаешь… ну… мы еще столько времени будем проводить вместе, верно?

— Да, детка, конечно.

— Поэтому прости меня в этот раз.

— Здесь нечего прощать.

— Спасибо, папа. Ты помнишь мое платье? То, зеленое, которое я надевала к Сагерсен Хоп в прошлом году, с большим красным цветком впереди?

И она продолжала объяснять, как цветок был необходим в прошлом году, когда у нее совсем не было груди, но теперь необходимо снять цветок и посмотреть, что получится. Пока она продолжала подробно описывать, какие фасоны придумали они с матерью, я думал над тем, что она сказала несколькими минутами раньше, что мы еще много времени будем проводить вместе.

Я считал, что Санни Мак-Кинни убежала из-за собственного одиночества и страха, и задумался, много ли времени Вероника радовалась, пока Санни была ребенком, потом маленькой девочкой, потом подростком, пока не потеряла ее в мире более просторном, чем ранчо в четыре тысячи акров. Ирония судьбы в том, что мы растим их, чтобы потерять. Мы учим их летать и страдаем, когда они улетают из гнезда. Повезло тем родителям, у кого ребенок своевременно научился быть самостоятельным. Я считаю, что был как раз на пути к тому, чтобы стать удачливым родителем. Но кроме этого, я был человеком со своими собственными чувствами, в большинстве своем противоречивыми, и, конечно, огорчился, что не увижу Джоанну на этой неделе. Я досадовал, что ей понадобилось предпослать своей просьбе ласковое «папочка», я ведь не ребенок.

Она тоже больше не была ребенком.

Я открыл для самого себя, что она была на грани превращения в независимую молодую женщину. Она дала понять мне, что у нее есть право решать, как проводить этот уик-энд, нисколько не заботясь о юридических тонкостях. Сопоставляя свои четырнадцать лет и всю вселенную, она убеждала меня, что мы еще много времени будем проводить вместе. Мне показалось, что, вероятно, первый раз в жизни я видел ее. Возможно, до нынешнего момента я на нее только смотрел.

— …на Круг сегодня, чтобы купить новые туфли, — говорила она, — потому что зеленые атласные, которые я носила в прошлом году, стали совсем старыми.

Я колебался какое-то мгновение, а потом сказал:

— Джоанна, я должен кое-что сказать тебе.

— Конечно, папа, а что?

Я глубоко вздохнул.

— Мы больше не встречаемся с Дейл.

Гробовое молчание на линии.

— Гм, — сказала Джоанна.

Молчание продолжалось.

— Очень жаль это слышать, папа, — сказала она наконец. — Я знаю, она много значила для тебя. — Опять молчание, и затем: — Папа, я правда должна идти, мы хотим попасть на Круг до закрытия магазинов. Я очень тебя люблю, папа, и огромное спасибо, ты не знаешь, как это важно для меня.

— Я тоже тебя люблю, детка.

— Ты уверен, что все хорошо?

— Уверен.

— Я расскажу тебе обо всем в понедельник, ладно?

— Желаю хорошо провести время, детка.

— Пока, папа, — сказала она.

Я положил трубку и несколько мгновений сидел, глядя на телефон. Конечно, я должен был позвонить Веронике, но не говорить ей, что мои планы на уик-энд изменились и теперь я был свободен. У меня был большой соблазн пригласить ее на прогулку в последнюю минуту, потому что девушка, которую я пригласил вначале, отказалась.

Я позвонил, чтобы сообщить ей последние сведения по делу о земле, которую собирался купить ее сын. Ее голос стал холодным и чужим, когда она поняла, кто звонит. Она терпеливо слушала, пока я объяснял ей, что дочь Берилла подписала отказ. Я спросил, сможет ли она прийти в контору в понедельник утром подписать бумаги и нотариально заверить подпись. Она заглянула в календарь, и мы договорились на десять часов утра. Она вежливо поблагодарила меня за звонок и положила трубку.

Я обедал в одиночестве.

Перед едой я выпил два мартини, а за обедом полбутылки красного вина и сидел, потягивая коньяк и читая газету. Было всего восемь часов, я был одет, но мне некуда было идти. В Калузе две ежедневных газеты — «Геральд трибюн» утром и «Джорнал» после обеда. Обе они принадлежат одному и тому же владельцу, и точка зрения передовицы была одна и та же.

Фактически, кроме юмористических полос, они были точной копией одна другой. Возможно, именно поэтому владелец оставил себе дневной выпуск газеты, а утреннюю продал «Нью-Йорк таймс». После этого газета не очень изменилась, за исключением того, что теперь в ней помещали книжное обозрение, публиковавшееся раньше в «Таймс». Это означало, что многие (включая и моего компаньона Фрэнка) могли, как в «Нью-Йорк таймс», публиковать литературно-критические статьи. Я перескочил через книжное обозрение, прочитал рекламу кинофильмов и затем обратился к заметке, озаглавленной «Официальное сообщение об арестах».

«Окружные органы правопорядка Калузы сообщают о следующих арестах, произведенных в среду и в четверг», — так начиналась статья, и далее шло перечисление имен, возрастов, адресов мужчин и женщин, которые обвинялись в различных преступлениях, таких, как мелкая карманная кража, кража собственности, крупное воровство, хранение марихуаны, побои сотрудников полиции, хранение кокаина, опять крупное воровство, снова хранение марихуаны… и снова… и снова…

Калуза превращалась в маленький деловой город.

Я вышел из ресторана в половине девятого, и, когда вернулся домой, было уже темно. Еще на полпути от улицы я заметил в своей подъездной аллее красный «порше». Санни, подумал я и вспомнил, что она сказала при нашей первой встрече: «Мистер, я злобная, как дикий тигр». Видимо, прийти сюда, вместо того чтобы пойти домой к матери, было проявлением ее злобы. Потом меня осенило, что на «порше» могла приехать Вероника. Может быть, Санни в конце концов вернулась домой, и, может быть, Вероника сейчас здесь, чтобы сообщить мне хорошие новости. Я поставил «гайа» за «порше», вошел в дом через кухонную дверь и включил свет в доме и в бассейне. Потом открыл раздвижную дверь и вышел на террасу, намереваясь приветствовать или леди, или тигра.

Это была Санни, и она снова была в моем бассейне.

Но на этот раз она не была нагой. Она была одета в фиолетовое платье, которое расплылось вокруг нее как чернильное облако.

Но она не плавала.

Она лежала на дне бассейна лицом вверх.

Два полицейских водолаза с аквалангами, в масках и скафандрах спустились за телом. Не думаю, что скафандры были необходимы, так как термометр показывал температуру воды восемьдесят восемь градусов. Но вероятно, департамент полиции Калузы имеет собственный свод правил относительно одежды водолазов при извлечении мертвой двадцатитрехлетней девушки со дна плавательного бассейна.

За операцией наблюдал капитан Хопер.

Водолазы подняли Санни на поверхность, поднесли к лесенке на мелком конце бассейна и осторожно положили на черепицу террасы. Фиолетовое платье прилипло к ней. У нее во лбу было отверстие и еще одно в левой щеке, сквозь которое виднелись осколки кости.

— Убита первым выстрелом, — сказал наконец Хопер и взглянул на меня. — Когда, вы сказали, вы нашли ее?

— Как раз перед тем, как позвонить в полицию, — ответил я. — Примерно без пятнадцати девять.

— И вы говорите, что до этого обедали вне дома?

— Да.

— Кто был с вами?

— Я был один.

— И вы вернулись сюда…

— Да.

— …включили свет в бассейне…

— Да.

— …и обнаружили тело.

— Да.

— Почему вы включили свет в бассейне?

— Я увидел «порше» и решил, что кто-то может быть на террасе.

— Вы подумали, что на террасе может быть девушка?

— Или ее мать. Я подумал, что это может быть и ее мать.

— Почему вы так подумали?

— Я знаком с ее матерью.

— Вы знакомы и с девушкой?

— Да, сэр, знаком.

— Хорошенькая девушка, — сказал он, разглядывая ее сверху. Он снова поднял глаза на меня. — Кто-нибудь еще был здесь, когда вы приехали?

— Нет.

— Вы кого-нибудь видели?

— Нет.

— Просто включили свет и увидели девушку, так?

На террасу вышел Блум.

— Я только что позвонил матери, — сказал он. — Она приедет, как только сможет добраться. Ни одной машины нет на ранчо, она постарается найти какой-нибудь транспорт.

— Нет на ранчо? — переспросил Хопер. — Что вы имеете в виду? Украли?

— Нет, сэр, — объяснил Блум, — это просто означает, что ими пользуются те, кто работает у нее.

— Почему вы не предложили послать за ней машину?

— Это была бы двойная дорога, туда и обратно. Я думаю, нам следует ждать ее здесь довольно скоро.

— Как хорошо вы знакомы с матерью? — спросил меня Хопер.

— Можно сказать, мы хорошие друзья.

— Можно сказать, — уставился на меня Хопер. — Как хорошо вы знали дочь? С ней вы тоже были хорошими друзьями?

— Я бы так не сказал. Я был знаком с ней очень поверхностно.

— Не так, как с матерью, мать вы знали лучше, чем поверхностно, так?

— Да, сэр.

— Здесь М. Э., — сказал Блум.

Медицинский эксперт в рубашке с короткими рукавами с ярким гавайским рисунком выглядел странно на фоне сотрудников полиции, одетых либо в форму, либо в деловой костюм. Это был коротышка с очень красным лицом, которое резко контрастировало с зелено-желтыми тонами его рубашки, что делало его похожим на неоновую вывеску. Он коротко кивнул.

— Капитан… — И наклонился над телом.

— Ясно видно, что ее принесли сюда и утопили, — сказал Хопер. — У нее на лице огнестрельные раны.

— Так, посмотрим, — сказал М. Э.

— Я видел достаточно огнестрельных ран, чтобы распознать их, — сказал Хопер.

М. Э. не ответил.

— Криминалистов еще не было, — волновался Хопер, — будьте поаккуратней.

М. Э. выразительно посмотрел на него.

— Они захотят узнать, есть ли что-нибудь на ее платье. Девушка не сама пришла сюда, это очевидно. Тот, кто сделал это, должен был привезти ее.

— Я здесь только для того, чтобы констатировать смерть, — сухо ответил М. Э.

— Займитесь этим, — сказал Хопер. — Мистер Хоуп, вы можете показать мне дом?

Я показал ему весь дом. Он был очень осторожен и ни до чего не дотрагивался. Блум следовал за нами как тень. Через несколько минут прибыл фургон «форд-эконолайн», и служащие из отдела криминалистики вышли на террасу. К этому времени М. Э. закончил осмотр тела. Он сказал Хоперу, что девушка действительно мертва, и предположил, что причиной смерти явились множественные огнестрельные раны. Я понял, что в судебно-медицинских протоколах все, что больше одного, считается множественным.

— Огнестрельные раны? — переспросил Хопер. — Без обмана?

М. Э. выглядел так, будто пришел сюда прямо из шашлычной и горел желанием поскорее вернуться обратно.

— Лучше всего отправить ее к Добрым Самаритянам, — сказал он. — Южный медицинский отказался.

— Я был там на прошлой неделе, — сказал Хопер. — У них там шесть трупов разлагается в холодильной камере. Вонь как в китайском борделе.

Через несколько минут после того, как ушел М. Э., в дом вошел государственный адвокат — сам Скай Бэнистер, а не кто-нибудь из его помощников. Он был чрезвычайно высок, вероятно, шесть футов и четыре или пять дюймов, с внешностью баскетболиста, худой, бледный, с пшеничными волосами и небесно-голубыми глазами.

— Привет, Мэтью, — сказал он.

— Вы знакомы? — удивился Хопер.

— Старые друзья. — Бэнистер пожал мне руку; полагаю, в этот момент Хопер перестал думать обо мне как о потенциальном преступнике.

— Три подряд, похоже на эпидемию. — Бэнистер повернулся к Хоперу. — Что скажете, Уолтер?

— Две огнестрельные раны на лице, — стал докладывать Хопер. — Мистер Хоуп обнаружил тело на дне своего бассейна. Красный «порше» принадлежит девушке…

— Он приписан к ранчо, — поправил его Блум.

— К какому ранчо? — спросил Бэнистер.

— К ранчо «М. К.», — пояснил Блум, — на Тимукуэн-Пойнт. Мать двух жертв, юноши Мак-Кинни и сейчас…

— Да, теперь припоминаю, — сказал Бэнистер. — Огнестрельные раны, да?

— Как у фасолевого фермера.

— Но юношу закололи, не так ли?

— Четырнадцать ран, — кивнул Хопер.

— Думаете, мы имеем дело с тем же субъектом?

— Баллистики еще не получили свои пули, — выдал неожиданно каламбур Хопер. Я не ожидал, что Хопер обладает таким чувством юмора. — На затылке девушки тоже есть раны, поэтому мы не нашли пуль внутри. И если ее принесли сюда и утопили, что весьма вероятно, мы не найдем и стреляных гильз, если это было автоматическое оружие.

— Может быть, размеры ран подскажут нам что-нибудь.

— Сомнительное дело. Я никогда еще не слышал, чтобы баллистики сделали заключение по размеру раны.

— Какие-нибудь следы пороха?

— Ее лицо чисто, отмылось в воде, — ответил Хопер. — Хорошенькая девушка, жаль ее.

— А кровь? Откуда ее несли? Или тащили?

— Вокруг бассейна никаких следов нет. Криминалисты проверяют автомобиль и подъездную аллею. Они прибыли чуть раньше.

— Есть другие следы на ней?

— Нет, насколько я мог видеть. Блум, вы видели что-нибудь?

— Нет, сэр.

— Почему он принес ее сюда? — спросил Бэнистер.

— Непонятно, — покачал головой Хопер. — Возможно, он надеялся, что свалит вину на мистера Хоупа.

Похоже, он забыл все каверзные вопросы, которые задавал мне не более двадцати минут назад.

— Довольно рискованно, однако, приехать сюда с трупом в машине, — сказал Бэнистер.

— Большинство людей, ездящих в машине, — полутрупы, — сострил Хопер, — но кто обращает на это внимание?

Они рассмеялись.

— А потом уходят своими ногами, да? — подхватил шутку Бэнистер. — Если он приехал на «порше»…

— Его бы видели, — кивнул Хопер. — Я послал человека расспросить соседей. Улица тихая, может быть, кто-нибудь видел, как он подъезжал или подходил.

— Не думаете, что ее могла принести женщина?

— Я не отвергаю такой вариант, но не похоже. Девушка крупная.

— Тот, кто только что совершил убийство, — сказал Блум, — иногда становится сильным как бык.

— Я хотел бы получить хоть какой-нибудь достоверный факт, — сказал Бэнистер.

— Мы как раз работаем над этим, — сказал Хопер.

— Три убийства подряд, у телевизионщиков будет удачный день.

— Если им сообщат, — заметил Блум.

— Еще бы не сообщить.

— Они брат и сестра, — сказал Хопер. — Даже если бы они не были родственниками, и то был бы шум.

— Хочу посмотреть, что делается снаружи, — нервничал Бэнистер. — Дайте мне за что-нибудь зацепиться. Должен остаться хоть какой-то след.

— Вашими устами да мед пить, — съязвил Блум.

Примерно через двадцать минут приехала Вероника. Я был рад, что медики уже увезли тело Санни в морг. Сотрудники отдела криминалистики еще работали в «порше», собирая пылесосом все, что осталось незамеченным. Она приехала на автомобиле марки «кадиллак-севилл». Сидевший за рулем мужчина вышел из машины, обошел ее и открыл дверцу для Вероники. Впервые с тех пор, как я познакомился с ней, она поменяла цвет одежды — на ней были голубые слаксы, голубая блузка, голубые сандалии. Ее благородное лицо выглядело очень бледным на этом фоне. Она вошла в дом в сопровождении мужчины. Хопер сразу подошел со словами:

— Мадам, я очень сожалею об этой ужасной трагедии.

У меня было такое чувство, что он неоднократно и прежде пользовался этим штампом.

Вероника кивнула.

Мужчине, который пришел с ней, на вид было под семьдесят, он был даже выше, чем Блум или я, носил спортивную куртку и темные слаксы, спортивную рубашку с большим вырезом и мокасины на босу ногу. Его голубые глаза были почти такими же светлыми, как у Вероники, а в его седых волосах попадались желтые прядки, видно, в молодости он был блондином. Загорелый и худощавый, он походил на человека, закаленного непогодой. Я сразу решил, что это сосед, которого Вероника попросила привезти ее сюда. Казалось, он чувствовал себя совершенно непринужденно в присутствии полицейских.

— Вы показали хорошее время, — сказал Блум.

— Хэм гонщик, — сказала она. — Простите, это доктор Джефри, мой ветеринар. — Ее глаза встретились с моими в первый раз с тех пор, как она ушла из моего дома. — Он был так добр, что привез меня сюда.