Джин Грин — неприкасаемый

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
«ГРЕМИ ЖЕ, ДЕМОКРАТИЯ!»

Вернувшись в камеру после разговора со следователем, Джин поднял с койки утренние газеты, которые не успел прочитать, и, просматривая заголовки, ходил по привычке по камере. Шесть шагов от двери до зарешеченного окна, шесть шагов от окна до двери…

И вдруг он остановился, остолбенел. На первой по лосе «Франкфуртер рундшау» чернела шапка высотой в три дюйма:

Судебный процесс шпиона ЦРУ Лотара Лота в Москве!

С лихорадочной быстротой пробежал он глазами сообщение из Москвы:

«Сегодня центральные газеты опубликовали на последней странице, как всегда в подобных случаях, сдержанное и немногословное сообщение о начале процесса над подполковником ЦРУ американцем Лотаром Лотом, бывшим германским гражданином и уроженцем Франкфурта-на-Майне, которого советская печать называет бывшим кавалером Рыцарского креста экс гауптштурмфюрером СС Лотаром фон Шмеллингом унд Лотецки. Утверждается, что при нем отобран подложный паспорт на имя швейцарского гражданина.

Арестованный якобы сознался, что действительно намеревался завербовать или похитить советского ученого и склонить его к измене Родине и бегству на Запад. Кроме того, он признал себя полностью виновным в целом ряде других преступлений: военных зверствах на оккупированной советской территории, хладнокровном убийстве членов экипажа американской «летающей крепости» под Полтавой.

Однако западному читателю мало голословных и фантастических утверждений Москвы. Мировое общественное мнение с негодованием отвергает эти провокационные домыслы.»

«Абендпост» писала:

«Мы должны потребовать немедленного освобождения ни в чем не повинного швейцарского туриста, заявив Москве, что на нее падет вся ответственность за этот недружественный акт…»

Парижское издание американской газеты «Нью-Йорк таймс интернейшнл» заявило еще решительнее:

В свободном мире растет возмущение несправедливым арестом в Москве!

Сообщалось, что группы общественных деятелей и организации готовят обращения с протестом против «незаконного ареста».

Другие органы большой прессы Запада также подвергали сомнению сообщение советских газет, разжигали антисоветскую истерию, грозили сокращением иностранного туризма в СССР, требовали убедительных доказательств вины Лота.

И совсем неожиданно такие доказательства поступили уже в вечерней прессе. Все информационные агентства Запада распространили по своим телетайпам экстренное сообщение:

Интервью экс-майора Хайли. Лот — убийца американских летчиков.

Хайли срывает завесу с двадцатилетней тайны гибели экипажа «летающей крепости».

ЦРУ: «Лот и ЦРУ не имеют ничего общего!»

Крупный провал ЦРУ: человек фирмы, арестованный в Москве, оказался нацистским палачом, боссом Мафии.

Дело Лота срывает занавес с тайного сращения ЦРУ и Мафии!

ЦРУ: «Лот — провокатор!»

Джин, с трудом сдерживая непосильное волнение, упросил охранника, посулив солидную взятку, принести ему все вечерние газеты и экстренные выпуски. Сенсация разгоралась.

Нью-йоркская Мафия делит наследство Лота. Чарли Чинк убивает Красавчика Пирелли. Война банд принимает угрожающий размах!

Показаниями Тео Костецкого на московском процессе разоблачена международная деятельность неонацистской «Паутины»

Красавчик Пирелли: «Лот — убийца трех моих телохранителей в каменном карьере!»

Заявление Скорцени в Мадриде: «Даже я не могу вытащить этого дьявола Лота из московского пекла!»

Лот изобличен на суде как агент ЦРУ и Гелена, убийца американцев, провокатор во Вьетнаме, закулисный босс торговцев наркотиками.

Видный работник ЦРУ полковник Шнабель застрелился.

Сенсационные разоблачения: Лот по поручению ЦРУ распространял в Конго 500-долларовые конголезские банкноты.

ЦРУ предлагает Москве обменять Лота. На кого? Это держится в тайне!

Не обошлось в этой мировой сенсации без комической нотки:

«Лота надо судить как Эйхмана, а Грина выдвинуть в президенты США!» — заявляют «хиппи».

Джин весь дрожал от возбуждения. Значит, Лот все это время сидел в Москве, находясь под следствием.

Несколько газет напечатали довольно пространные интервью старого нью-йоркского репортера Уолтера Уинчелла с отставным майором Хайли. Вот, что бывший летчик, ветеран второй мировой войны, рассказал Уинчеллу:

«…Комитет защиты Джина Грина, обвиняемого в дезертирстве из армии США, давно заинтересовался зловещей фигурой мистера Лота. Меня особенно интересовал полтавский период его жизни.

Изучая аспекты карьеры Лота в СС, мне удалось установить по находящимся в Пентагоне неизученным трофейным архивам СД, что Лот получил Рыцарский крест за наведение немецкой авиации на американский аэродром «челночных полетов» под Полтавой, а также за расстрел экипажа американского бомбардировщика. По документам было видно, что Гитлер лично вручил ему высший орден «третьего рейха» — Рыцарский крест — на аудиенции в «Волчьем логове» под восточно-прусским городом Растенбургом вскоре после неудачного покушения на фюрера. Какая ирония заключалась в том, что потом, на протяжении более двадцати лет Лот, этот «вервольф», этот оборотень, делал все возможное для того, чтобы скрыть от людей получение этой награды!

Из экипажа уцелел только один человек. Этим человеком был я, майор ВВС Бен Хайли. Долгие годы вел я самостоятельный поиск материалов о гибели своих друзей и одновременно писал книгу о них под названием «Хроника «Янки Дудла». «Янки Дудлом» назывался погибший бомбардировщик, угодивший в руки Лота. Не без труда добился я специального допуска для работы в архиве Пентагона, но Лот, узнав об этом, опередил меня, похитив из секретного архива почти все документы, связанные с полтавским делом. Мне неизвестно, как поступил Лот с похищенными документами уничтожил ли он их или прячет где-нибудь. Однако меня это не слишком беспокоит: у меня хранится микропленка со снимками всех этих документов.

В то время я жил в авиагородке при одном из полтавских аэродромов, переданных советским военным командованием американским ВВС. Помню, я дважды ездил на экскурсию на места сражений Петра I с Карлом XII, пытался ухаживать за русским лейтенантом — переводчицей из военного колледжа иностранных языков в Москве, предлагал ей подарки, но она отвергла мои ухаживания. Меня возмущали тогда те мои соотечественники, которые спекулировали сигаретами, рационами и даже казенными вещами, делали бизнес, а заработав, искали в Полтаве «ночную жизнь».

Я считал, что русские были правы, когда возмущались затяжкой с открытием второго фронта на Западе.

В офицерском клубе не раз ввязывался в драки с другими американскими офицерами, которые оправдывали эту затяжку. В день открытия второго фронта я пропил на радостях все наличные деньги, а потом одолжил еще в баре под свой сто пятидесятый боевой вылет.

Как раз в это время я подружился с одним русским капитаном, у которого было лицо настоящего воздушного волка и триста пятьдесят боевых вылетов за спиной. Когда американское командование предложило русским офицерам-летчикам принять участие в «челночных полетах», чтобы посмотреть, как воюют в воздухе американцы, я добился зачисления этого капитана в свой экипаж.

Тот показательный полет был неудачным с самого начала: при взлете лопнул баллон шасси. Чтобы пофасонить перед русским, я отказался от обычного в полете обшитого брезентом стального жилета и был ранен, легко правда, осколком зенитного снаряда, когда мы пролетали над линией фронта…

Наш четырехмоторный бомбардировщик Б-24 «либерейтор» был подбит при возвращении с бомбежки на Днепре, над Могилевом, — зенитный снаряд вывел из строя два мотора. Радист успел передать, что сильная вибрация сотрясает третий мотор, у которого был сорван кожух и повреждены три цилиндра, что скорость снизилась до критической цифры 125 миль в час, а высота — до 20 футов, что экипаж выбрасывает бензобаки, кислородные баллоны, маски, боеприпасы, «Мей Весты» — все, что под руку попадается, чтобы облегчить подбитый самолет. После слов «идем на посадку»… радиосвязь оборвалась…

В эти дни, как я выяснил в архиве, Лот, или Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки, действовал со своей диверсионной командой в районе американских аэродромов под Полтавой. Наш «Янки Дудл» возвращался на базу, волоча за собой шлейф дыма. Он так и не дотянул до аэродрома, пошел на вынужденную посадку в степи. Все летчики согласно инструкции встали в хвост самолета, повернулись спиной к носу, заложили руки за голову… Дело было на рассвете. Совершенно случайно поблизости оказались диверсанты Лота. Характерно, что в своем отчете начальству СД Лот, стремясь набить себе цену, уверял, что он якобы сам посадил «либерейтор», сигналя ракетами над ложным аэродромом. Я здорово ударился головой во время посадки и потерял сознание. Это спасло мне жизнь. Я не видел, как диверсанты напали на моих друзей, обыскали их, отобрали документы, а потом сфотографировали трофейными американскими фотоаппаратами их расстрел. Лот приказал убить всех, включая и русского капитана-наблюдателя. Все десять человек экипажа Б-24, от командира корабля майора Киллера Кэрка до «тэйл-ганнера» — «хвостового стрелка» сержанта Мэкки Маклейна, а также русский капитан были расстреляны Лотом. Меня он посчитал убитым, но на всякий случай выпустил в меня пулю из бесшумного пистолета. Пуля попала в плечо.

Затем он хотел погрузить трупы в самолет и поджечь его, чтобы имитировать катастрофу, но в эту минуту послышался шум моторов — с аэродрома мчались автомашины. И немцы исчезли…

У меня до сих пор хранится копия акта, составленного на месте злодейского убийства представителями советского командования и штаба американской авиабазы.

А в заключение я хотел бы назвать имена всех моих друзей, американских летчиков, которых убил этот изверг Лот…»

Джин задумался. Теперь у него не оставалось никаких сомнений в полнейшей достоверности того, что он узнал в Москве.

Многие наиболее уважаемые газеты западного мира, кичащиеся своей солидностью и престижем, даже претендующие на известную объективность, подробно перепечатывали сообщения советской прессы о «судебном процессе по уголовному делу агента американской разведки гражданина США Лота Л. Ш.» — так официально именовали русские этот громкий, сенсационный процесс. Джина Грина, понятно, интересовала каждая деталь всех судебных заседаний.

Первый драматический момент наступил после оглашения обвинительного заключения. Председательствующий взглянул на ерзавшего на скамье подсудимых Лота и спросил по-русски:

— Признает ли подсудимый Лот себя виновным в предъявленном ему обвинении?

Этот вопрос тут же перевел на английский синхронный переводчик.

Лот: Да, виновным себя признаю, но исключаю некоторые детали предъявленного мне обвинения, по которым хотел бы дать подробное объяснение высокому суду!

«Старый «спук» Лот, — писал по этому поводу корреспондент «Нью-Йорк таймс», — как видно, начал отчаянную и изворотливую борьбу за минимальный срок наказания. Вряд ли он пощадит в этой драке святость тайн ЦРУ».

На допросах Лот юлил так, словно пытался превзойти Чабби Чеккера по части твиста, то и дело отходя от своих предварительных показаний, о которых ему тут же с железной неумолимостью напоминал прокурор. Большое и всеобщее возмущение вызвали фотографии расстрелянных Лотом-Лотецким американских летчиков.

На вечернем заседании Лот потряс иностранных корреспондентов признанием, что ЦРУ обещало ему сто тысяч долларов за похищение Эн-Эн-Эн, причем мистер Дик Хелмс предусмотрел такие способы переброски академика, как вывоз в бессознательном состоянии под видом тяжелобольного с иностранным паспортом, а также с помощью нелегального самолета или подводной лодки.

Об утреннем — закрытом — заседании было известно только, что на нем суд рассмотрел вопросы, связанные с характером и содержанием сведений, за которыми охотился Лот. Судя по всему, именно на этом заседании Лот рассказал и о роли, сыгранной Джином Грином в России. Во всяком случае, имя Грина не было упомянуто на последующих заседаниях.

Допрос Лота, заключения экспертов, показания свидетелей (кроме сообщников-соперников подсудимого, в качестве свидетеля на суде выступил и академик Николаев) — все говорило против Лота, изобличало его в преступных замыслах и деяниях.

«ШПИОНСКАЯ АГЕНТУРА ЦРУ ПРИГВОЖДЕНА К ПОЗОРНОМУ СТОЛБУ!» — с такой шапкой вышли московские вечерние газеты в день окончания процесса над Лотом. Газеты сообщили, что Лот просил суд заслушать его последнее слово в закрытом судебном заседании. Большинство иностранных корреспондентов решили, что Лот просто намеревался торговаться до последнего, рассчитывая купить снисхождение суда выдачей всех известных ему секретов и тайн американской разведки. Но в информационном сообщении говорилось, что суд признал Лота виновным и приговорил его к десяти годам лишения свободы с отбыванием первых четырех лет в тюрьме, а последующих — в ИТК строгого режима и конфискацией ценностей и имущества, изъятых у него при аресте. В том же сообщении указывалось: приговор кассационному обжалованию не подлежит.

Джина Грина судили во Франкфурте-на-Майне. На суде Джина ждал неожиданный и неприятный сюрприз.

Все в зале генерального военного суда было рассчитано на подавляющий и обезоруживающий эффект: лысый крючконосый орел со стрелами войны и оливковой ветвью мира, звездно-полосаюе знамя, истуканы Эм-Пи в белых шлемах, сбруях и гетрах, массивная дубовая мебель, каменные своды зала, в котором — какая символическая ирония судьбы! — во времена Гитлера на протяжении целых двенадцати лет военные преступники судили тех, кто выступал против войны.

Но специально для Джина Грина режиссерами этого спектакля-дела «Соединенные Штаты Америки против Джина Грина» была изготовлена еще одна бьющая на эффект деталь.

Когда в зал важно вошли судьи Джина Грина — дезертира, среди них оказались, к изумлению подсудимого, во-первых, его бывший начальник генерал Трой Мидлборо и, во-вторых, его старый знакомый и недруг — не кто иной, как Тэкс Джонсон. Тэкс в парадном мундире «зеленого берета», с блестящими регалиями на молодецкой груди и с новенькими лейтенантскими «шпалами» на погонах.

Джин озорно подмигнул кавалеру «Ди-Эс-Си» («Креста Отличной службы») и многих других наград дяди Сэма, но Тэкс смотрел на него исподлобья, с холодной ненавистью, явно припоминая подаренные ему капитаном Грином синяки и шишки.

Джин взглянул на золотые сдвоенные молнии на голубом шевроне на плече Тэкса и вспомнил слова Лота о том, что и знаком СС служили сдвоенные молнии. «Не важна графика, — сказал Лот тогда во Вьетнаме перед боем, — важна идея!» Да, Лот нашел себе достойного преемника в Тэксе. Этот паренек из Техаса далеко пойдет. Это идеальный «зеленый берет». Готов воевать когда угодно, где угодно и против кого угодно.

Но не за что угодно, а только за солидное офицерское жалованье.

— Слушается дело № 49054 «Соединенные Штаты Америки против Джина Грина»!

Джину зачитали обвинительный акт. Как он и ожидал, ему не инкриминировали ни убийство у каменного карьера, ни покушение на Лота. Значит, «фирма» и впрямь была исполнена решимости замять все это дурно пахнущее дело с Лотом. Джина Грина судили лишь за дезертирство.

По чрезмерной раздражительности и враждебности всех пяти членов суда во главе с убеленными благородными сединами полковниками Джин почувствовал на закрытом заседании суда незримое присутствие джентльменов прессы, поднявших — кто за деньги Ширли, а кто и по идейным убеждениям — столь вредный для армии и ЦРУ шум вокруг дела дезертира Грина.

Седовласый генерал Мидлборо, председатель суда, старый знакомый, которому так в свое время нравился курсант КОД Грин, порой глядел на подсудимого Грина с такой неприкрытой ненавистью и алчной жаждой крови, что Джин ни на минуту не сомневался, что этот страж армейского порядка и дисциплины, будь на то его воля, с превеликим удовольствием собственноручно привязал бы его к столбу и скомандовал «пли!» команде палачей. Однако дело Грина получило слишком громкую огласку, чтобы с ним можно было бесцеремонно и втихомолку расправиться.

Военный суд в отличие от гражданского скор и не терпит словесного препирательства. Процессуальные формальности сведены до минимума. Едва отзвучали под мрачными сводами зала начиненные свинцовой тяжестью холодного официального гнева слова военного прокурора («трайэл коунсел») и лицемерно-объективное заявление нового, спешно найденного защитника («дифенс коунсел»), как судья («Ло офисер») предоставил последнее слово обвиняемому.

Джин встал, намереваясь отказаться от слова. Какой толк метать бисер перед свиньями! Он не ждал добра от «барабанной юстиции», от армейской Фемиды, знал: во время второй мировой войны суды вооруженных сил США «проворачивали» в среднем по 750 тысяч дел в год, что военный суд не судит, а лишь выносит приговор… И вдруг он взглянул на голубое небо за забранным решеткой окном и почувствовал себя обязанным сказать свое последнее слово — нет, не этим слепоглухонемым солдафонам, а голубому небу за решеткой и всем тем людям, которые хотят жить без войны, жить и любить…

— Я многое передумал, — начал Джин, глядя за решетку, — и понял, что не могу участвовать в этой грязной войне во Вьетнаме, где нам, «зеленым беретам», доставалась самая черная и постыдная работа, за которую вы щедро платили долларами, — он перевел взгляд на грудь Тэкса, — и самыми высокими орденами! Кому из здесь сидящих неизвестно, что и наш «зеленый берет» капитан Хью Донлон получил высшую награду — «Медаль конгресса» — за убийство вьетнамцев-патриотов, их жен, детей и стариков во Вьетнаме! Я не могу впредь участвовать и в сомнительных, подрывающих мир операциях ЦРУ — в России, на родине моих дедов, или где бы то ни было! Всюду, где сейчас базируются и действуют подразделения восьми групп «зеленых беретов» — во Вьетнаме (там они насчитывают сейчас тысячу триста человек), в Корее, на Формозе, в Таиланде, Малайе, во многих странах Латинской Америки, в Индонезии, в Конго, Эфиопии, в Иране среди курдов и здесь, в Бад-Тельце, в Западной Германии — всюду они не служат делу мира, как вы твердите, а раздувают пламя третьей мировой войны. В свободное же время в одном только Вьетнаме вместе с другими джи-ай они тратят двадцать миллионов долларов в месяц на «буз» — выпивку и на «помидорчиков»!

Что же касается деятельности ЦРУ, то всем вам памятна постыдная история с самолетом-шпионом У-2 и его пилотом Фрэнсисом Гари Пауэрсом. Именно эта акция ЦРУ взорвала чаяния сторонников прочного мира!

Вы назвали центр седьмой группы спецвойск в Форт-Брагге, бывшую вотчину генерала Мидлборо, именем президента Кеннеди и тем оказали его памяти плохую услугу. Я верю, что президента убили те, кому не нравилась его политика мирного сосуществования с Советским Союзом, кому не нравились его смелые слова: «Или человечество покончит с войной, или война покончит с человечеством!»

Как всякий американец, я умею считать доллары. Вдумайтесь, ваша честь, в такую арифметику: недавно замечательный американец Мартин Лютер Кинг сказал во время проповеди, произнесенной в одной из вашингтонских церквей, что во Вьетнаме, в этой одной из самых несправедливых войн в истории человечества, наше правительство тратит пятьдесят тысяч долларов в год, чтобы убить одного вьетнамца. И в то же время — только пятьдесят три доллара на нужды каждого американца-бедняка.

А я видел, как представители ЦРУ платили по пятнадцать долларов за ухо каждого убитого вьетнамца! Вдумайтесь в эту кровавую арифметику!

Следователь капитан Бедфорд ругал меня «яйцеголовым», то есть интеллигентом. Интеллигентов, наверное, можно разделить по калибру или по весовым категориям интеллекта. Как в боксе. Если я интеллигент, джентльмены, то только в весе пера или, скажем, петуха.

Однако в последнее время я много думал и много читал. Благодаря вам, джентльмены, упрятавшие меня за решетку. И я убедился, что я в Америке далеко не одинок. Есть, как говорит мой любимый писатель Марк Твен, две Америки. Одна ваша, джентльмены, другая — моя!

Кто из вас не уважал бывшего национального президента Ассоциации офицеров-резервистов полковника Уильяма X. Неблетта, бывшего штабного офицера у генерала Дугласа Макартура, а затем в Пентагоне! А известны ли вам такие его слова? «Власть военщины надо ограничить немедленно. Позволить профессиональным военным управлять нами и впредь — значит покончить с нашей республиканской формой управления государством».

Я полагаю, что все вы в душе правые республиканцы, а именно Ральф Фландерс, сенатор-республиканец от Вермонта, заявил: «Нас принуждают втиснуть американский образ жизни в рамки гарнизонного государства». Ему вторит главный судья Верховного суда Эрл Уоррен, который весной 1962 года сказал, что «гарнизонное государство уничтожит наши свободы, так как именно такое государство делает упор на военном способе разрешения наших проблем».

Разве эти джентльмены — коммунисты? Нет! Но они не хотят, чтобы вы под флагом борьбы с коммунизмом заменили идеи и книги винтовками и автоматами.

А что говорят ваши друзья и союзники — самые рьяные антикоммунисты Америки? Прислушайтесь к председателю комиссии по антиамериканской деятельности конгрессмену Фрэнсису Е. Уолтеру. Он пользуется испытанным оружием тех, кто сидел на ваших местах в этом зале под имперским орлом со свастикой, запугивая Америку угрозой коммунизма: «Салемские колдуньи были продуктом воображения. Но коммунистические ведьмы — чума этого мира».

Послушайте и доктора Дж. Б. Мэтьюза, инквизитора из той же комиссии: «Ответом Америки на угрозу коммунизма будет фашизм или нечто столь близкое ему, что разницу не стоит принимать во внимание».

Вы, конечно, помните, что было время, когда этого джентльмена выдвигал в президенты Соединенных Штатов американский фашистский союз! И вы и вам подобные, скорбящие о твердой руке у власти, были готовы голосовать за него!

А именно такие люди — враги Америки — должны сидеть на скамье подсудимых!

Вы должны знать, к чему привело у нас отсутствие интеллектуальной свободы, засилье мракобесов вроде Маккарти и его наследников.

Я не хочу, чтобы мракобесы в мундирах и штатском надругались над идеалами Джефферсона и Тома Пэйна не хочу видеть Америку мировым жандармом, не хочу чтобы на всех языках мира проклинали американцев.

Я хочу сказать, что отныне считаю себя сыном не только Америки, но и России. И сыном Вьетнама тоже.

Вы уже бросили в тюрьму семьсот молодых парней за отказ проливать кровь в позорной войне во Вьетнаме. Под судом — сотни других. Пять тысяч молодых американцев бежали от призыва в другие страны, тысячи скрываются от военной службы в США. Семь американских епископов, включая Нэда Еоула из Нью-Йорка выступили в их защиту.

Не я первый, не я последний. За мной придут сотни и тысячи других. Они будут сжигать призывные карточки и отказываться стрелять в детей и стариков. Они пойдут штурмом на такие крепости, как Пентагон и Лэнгли. Они отнимут у американского орла стрелы войны и оставят ему только оливковую ветвь. Они объявят войну войне, войну нищете и несправедливости. Их голос будет услышан за океаном. И мощный прибой вселенского гнева ударит по берегам этой страны… И тогда пошатнется трон президента…

— Хватит! — загремел, вскакивая, генерал Мидлборо.

Казалось, генерала хватит апоплексический удар. Свекольного цвета лицо покрылось потом. Он рванул воротник.

— Хватит! Заткните ему глотку! — прокричал генерал, потрясая в воздухе кулаками.

— И все мы предстанем перед страшным судом! — воскликнул Джин. — Судом истории!

И старинные мрачные своды, кои веки равнодушно внимавшие проклятиям инквизиторов и стонам их жертв, отбросили глухое эхо, и словно трепет пробежал по звездно-полосатому знамени.

Джина Грина под конвоем вывели из зала.

Четыре члена генерального военного суда единогласно признали Джина Грина виновным. Председатель суда, как обычно, в тайном голосовании участия не принимал.

Ровно через пять минут Джина Грина снова ввели в зал суда. Краткую речь, полную благородного негодования, произнес генерал Мидлборо. Приговор зачитал Тэкс Джонсон, секретарь военно-полевого суда.

— Подсудимый, встать! Военный трибунал штаба войск армии Соединенных Штатов во Франкфурте-на-Майне, рассмотрев дело капитана специальных войск Соединенных Штатов Джина Грина, обвиняемого в нарушении воинской присяги, дезертирстве из армии и в отказе от повиновения командованию по мотивам политического характера, признал вас, Джина Грина, полностью виновным по всем пунктам обвинения, а также в оскорблении суда и постановил: Джина Грина приговорить к разжалованию в рядовые, лишить всех наград и привилегий, лишить всего денежного содержания с момента вынесения приговора, заключить в военную тюрьму сроком на один год, после чего означенного Джина Грина с позором уволить из армии Соединенных Штатов!

Зачитав звонким, металлическим голосом приговор, Тэкс поднял глаза на Джина, и они обменялись долгим взглядом. Америка Джина и Америка Тэкса. Америка судей и Америка судимых.

И Тэкс первым отвел глаза, в которых погас злобный огонек мстительного торжества.

Так сбылось пророчество следователя капитана Бедфорда. Так военный суд сделал из Джина Грина франкфуртскую сосиску.

…Пентагон утвердил без проволочек приговор генерального военного суда по делу «Соединенные Штаты против Джина Грина».

От Франкфурта-на-Майне до Нью-Йорка — четыре тысячи миль.

И вот снова Америка. Джин прильнул к иллюминатору самолета Ди-Си-8, чтобы разглядеть исполинские сталагмиты Манхэттена, пирсы нью-йоркской гавани, серо-зеленую фигуру статуи Свободы. Он горько усмехнулся, вспомнив с детства знакомые слова призыва, высеченные на статуе:

«Придите ко мне, все утомленные, убогие и гонимые, тоскующие по воле…»

Какой издевкой звучали эти слова!..

А вот и аэропорт Айдлуайлд, переименованный в честь убитого президента именем Джона Кеннеди. Одиннадцатиэтажная вышка управления полетами, аэровокзал с корпусами разных авиакомпаний, бассейн, фонтаны, стоянка с шестью тысячами автомашин.

На аэродроме военная полиция пересадила Джина Грина на военный самолет.

До дому рукой подать: час-полтора быстрой езды по автостраде. В конце платного моста Трайборо платишь четвертак — двадцать пять центов — за проезд в Манхэттен. А там по 97-й улице мимо Первой авеню, по трущобам пуэрториканского Гарлема, затем через чинную Пятую авеню, через Сентрал-парк к блистающему огнями Бродвею.

Но военный самолет, взлетев, взял курс на Форт-Брагг.

Стемнело. Зажглись внизу бесчисленные огни Манхэттена. Потом Нью-Йорк канул во мраке, и в черном небе позади горели лишь мертвым светом «огни свободы», зажженные на девяностом этаже самого высокого из небоскребов — Эмпайр стэйт билдинга. Но потом и эти прожекторы, каждый мощностью в пятнадцать тысяч автомобильных фар, поглотила ночная тьма.

К подъезду фешенебельной гостиницы «Сент-Риджес» в самом центре Манхэттена (угол Пятой авеню и 55-й улицы) подъехало такси. Из него вышел я, Гривадий Горпожакс.

Крючконосый, высоколобый, с красивой квадратной челюстью, я выглядел весьма недурственно. Не мудрено — перед завершением романа я вырвал время для небольшого отпуска.

Крепким бодрым шагом я вошел в холл и обратился к портье.

— У вас должна быть записка на имя мистера Горпожакса. Это я.

— Йес, сэр, — ответил портье, слегка смущаясь под взглядом моих серо-коричнево-зеленых глаз.

Я давно заметил, что люди немного нервничают под моим пытливым взглядом. Должно быть, они смутно чувствуют, что, попадая в поле моего зрения, становятся героями романа, пусть даже эпизодическими.

— Йес, сэр, — сказал портье. — Вам оставил записку один из участников традиционной встречи альпинистов, покорителей вершин Навилатронгкумари. Очень приятный джентльмен, сэр.

Он передал мне фирменную карточку отеля, на которой твердой рукой моего друга было начертано:

«Дорогой Гривадий. Жду вас в ресторане на крыше. Настроение приподнятое. Вздымайтесь!

Б. С.».

В скоростном лифте японской фирмы «Мицукоси», возникшей в результате слияния австрийской «Брудль» и финской «Армастонг», что было вызвано временными трудностями банкирского дома «Застенкерс и сыновья», президент которого Захар Ю. Финк содержит конюшню скаковых лошадей на Сейшелах, я мигом поднялся на крышу.

В ресторане я увидел множество людей, которые почли бы за честь, если бы я присоединился к их компании. Среди них были: писатель-мультимиллионер Кингсли Эмис; «золотой король Макао», он же член Политического консультативного совета КНР почетный доктор Лобо; прожигающий последние «грэнды» бывший египетский король Фарук; веточкой вербы изогнулась здесь манекенщица Твигги; глыбой антрацита возвышался бывший чемпион мира Сонни Листон, но отнюдь не эти люди интересовали меня сейчас.

Навстречу мне поднялся светловолосый голубоглазый молодой англичанин в строгом костюме с галстуком колледжа Сент-Энтони и со значком клуба покорителей вершины Навилатронгкумари. Это был мой друг сэр Бэзил Сноумен.

— Вы абсолютно точны, Гривадий, — улыбнувшись, сказал он.

— Точность — вежливость литераторов, — ответил я, крепко пожав его руку.

— Вам уже можно пить? — спросил сэр Бэзил.

— В пределах человеческих возможностей, — ответил я.

Мы заказали «лангуст а-ля паризьен», барбизонский салат и рейнского.

Сэр Бэзил внимательно посмотрел мне в глаза и заметил в них небольшую грустинку. Со свойственным ему тактом он похлопал меня по плечу

— Ну что ж, Гривадий, ничего не поделаешь, дело идет к финалу, — мягко проговорил он.

— Довольны ли вы развитием сюжета, Бэз? — спросил я его без обиняков. Сэр Бэзил усмехнулся.

— В конечном счете все произошло по законам внутренней логики… Сделано главное — обезврежена такая крупная гадина, как Лот! Ну, а Грин…

— Да, Грин… — вздохнул я.

— Что ж, — задумчиво проговорил сэр Бэзил, — в нашем деле моральное крушение, духовный перелом бывшего врага — тоже штука немаловажная.

Мы помолчали. Бешеные огни Манхэттена плясали в огромных окнах «Сент-Риджес».

— Сознайтесь, Гривадий, вам немного жалко Грина… — заглянул мне в глаза Бэз.

— Я желал бы ему другой судьбы, — пробормотал я. — Увы, приходится ставить точку в военной тюрьме Ливенуорт.

— Точку? — переспросил сэр Бэзил. — А может быть, многоточие?

На большом серебряном блюде к нам подъехал «лангуст а-ля паризьен», приплыл в хрустальной вазе многоцветный барбизонский салат, появилось вино, и я поднял бокал рейнского («Либерфраумильх») за героев этой книги и (внимание, издатели!) не за точку, а за многоточие.

— Смирна-а!

В предгрозовом, предураганном воздухе Северной Каролины, душном и недвижном, глухими раскатами грома гремела барабанная дробь.

Замерли безукоризненно четкие ряды «зеленых беретов». Застыли офицеры на трибуне у входа в штаб. Все, начиная с генерала Джозефа У. Стилуэлла, нового командующего седьмой группой специальных войск в Форт-Брагге, и кончая новичками из группы штатских добровольцев, стоявшими в самом конце левого фланга, смотрели на одного человека.

Этот человек шагал посреди плаца с непокрытой головой, в мундире с сорванными погонами.

Он шел, высоко подняв голову. Ему не кренили плечи волны грохочущего звука.

«Драминг-аут». «Выбарабанивание».

Впереди — начальник караула в парадной форме с аксельбантами. За ним — Джин, а за Джином помощник начальника караула, тоже с аксельбантами и «кольтом» на боку. Замыкали строй двое барабанщиков. Сбруи из белой кожи, большие, тяжелые барабаны на белых ремнях.

Кругом все, как три года назад, когда и он, Джин, стоял новичком на этом плацу, впервые наблюдая церемонию «выбарабанивания». Те же казармы, тот же бетон и окна с белыми рамами. И играют здесь все в ту же игру: в солдатики с барабанами.

Каждый раз, когда Джин подходил к правофланговому команды «зеленых беретов», раздавалась команда «кругом», и все отделение поворачивало кругом, становясь к нему спиной.

Джин едва успевал взглянуть на лица некоторых из них.

И вдруг он вздрогнул. Да, это были они. Правофланговым стоял Бастер! Рядом — Майк. А за ним — все, что осталось от команды А-234! Его, Джина, команды, с которой он проходил подготовку здесь, в Форт-Брагге, воевал во Вьетнаме… А теперь все они, видно, несут здесь гарнизонную службу.

Впрочем, что это с ним? Ведь все они, кроме Берди, Бастера и Майка, давно убиты: Сонни, Мэт и все остальные…

Но Джину кажется, что все они повернулись спиной к своему бывшему товарищу и командиру, к дезертиру и арестанту Джину Грину.

Джин дорого бы отдал за возможность потолковать с этими парнями, с Бастером и Майком, объяснить им свою правду, но он видел только широкие спины и упрямые затылки под зелеными беретами. Между ними и Джином пролегла пропасть, и с каждым шагом Джин уходил все дальше от своих прежних товарищей, зная, что никогда не вернется к ним.

Ему показалось, что солнце стало палить еще нещаднее, а воздух стал нестерпимо душен.

Но он расправил плечи и еще выше поднял непокорную голову.

Разжалованный и осужденный. Отверженный Неприкасаемый.

Что ж! Теперь он и в самом деле стал «неприкасаемым».

Только не в смысле Лота, а в смысле Джина.

Член высшей касты стал человеком низшей касты.

Джин Грин — бханги.

Пот лился по лицу. В горле пересохло. Выпить бы чего-нибудь. Джин-эн-тоник. Джин и Тоня. Он стал думать об их последней встрече в Москве, когда он прочел ей Оскара Уайльда: «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»

Гремели, били барабаны, и под бой барабанов в памяти всплыли другие строки из той же «Баллады Рэдингской тюрьмы».

Ты знаешь, Джин, год в военной тюрьме Форт-Ливенуорта — это год в аду.

Но ты не слаб, Джин, ты станешь еще сильней.

Он шел под бой барабанов, не оборачиваясь, не ускоряя шага, хотя всем сердцем рвался подальше от Форт-Брагга.

Со стороны океана потемнело небо, стало черно-лиловым — ураган надвигался на Форт-Брагг.

Джин думал не о том тюремном фургоне, который ждал его, чтобы отвезти в главную военную тюрьму сухопутных сил армии США в Форт-Ливенуорте штата Канзас.

Он думал о том, что ждет его через год.

О Лоте, которого он обязательно найдет, из-под земли достанет.

О Тоне.

О новом Джине.

Это еще не нокаут, Джин, это только нокдаун. Нокдаун длиною в год.

НОКДАУН

1962–1972

Нью-Йорк — Филадельфия — Вашингтон — Сан-Франциско — Лос-Анджелес — Денвер — Омаха — Миннеаполис и Сент-Пол — Париж — Лондон — Токио — Сингапур — Сайгон — Москва — Харьков — Полтава — Грайворон — Гавр — Ялта — Батуми — Новороссийск — Сочи — Одесса — Переделкино — Малеевка — хутор Кальда — Коктебель.