Джон Леннон

Глава 12 «А что здесь делает мистер Эпстайн?»

Мэтью-стрит – так назывался узкий проход между старыми складами, возвышавшимися позади ливерпульских доков. В начале шестидесятых здесь, перед входом в «Кэверн»59 ежедневно к полудню выстраивалась очередь из молодежи. Прямо перед ними возвышался массивный силуэт бывшего ирландского гвардейца Пэдди Делани, работавшего прежде вышибалой в «Локарно Болрум» и всегда одетого в униформу: смокинг, пояс, похожий на цепочку от часов, и пуговицы из стразов. Когда он пропускал фанов, они протискивались в узкий коридор и спускались, будто крабы, на восемнадцать ступеней вниз по винтовой лестнице, ведущей в подвальное помещение.

Этот подвал напоминал туннель метро. Три параллельных свода, опиравшиеся на шесть колонн, вытягивались на тридцать метров в длину и десять в ширину. Зал освещался голыми красными лампочками. Вентиляции никакой. В воздухе стоял постоянный запах хлорки из туалетов, знаменитых своей грязью. Под центральным сводом для зрителей были установлены двадцать рядов стульев. Округлая стена в глубине сцены была покрыта грубой штукатуркой, чтобы походить на стену башни в замке. Каменные стены были испещрены надписями, среди которых встречались названия местных групп: «Рори Сторм энд Харрикейнз», «Ян энд Зодиаке», «Джерри энд Пэйсмейкерз» и, само собой разумеется, «Битлз».

Боб Вулер, радиоведущий и командир скаутов, занимался тем, что ставил пластинки в ожидании, пока не заполнится зал, и провозглашал: "Запомните же, пещерные гости, что лучшая из пещер – это «Кэверн!» Затем, когда «Битлз» делали ему знак, что готовы, он объявлял: «А сейчас встречайте свою любимую рок-энд-скорбную группу – „Битлз“!»

Четыре фигуры, затянутые в кожу, взлетали по трем ступенькам, ведущим на эстраду, включали усилители и обрушивали на своих фанов музыкальную мешанину, отдаленно напоминавшую песню «Johnny В. Good». Качество музыки мало заботило публику, которая заводилась от громких аккордов электрогитар, пропущенных через тридцативаттные усилители «Вокс» и отраженных от низких кирпичных сводов потолка. С первых же нот девчонки принимались визжать. «Заткни-и-и-итесь!» – орал на них Джон Леннон, но крики от этого становились только громче. Тогда «Битлз» врубали усилители на полную мощность, и с потолка начинала осыпаться побелка, покрывая белыми хлопьями «пещерной перхоти» черные куртки музыкантов.

Широко расставив ноги и согнув колени, Джон смотрел в зал своими близорукими глазами. Он исполнял несколько номеров подряд, затем запихивал в рот огромный кусок жевательной резинки и расслаблялся. «А теперь послушайте отрывок из мюзикла под названием „Мистер Мускул“ („Мистер Музыка“), которую исполняет Пегги Лег», – бросал он в зал, представляя версию Пола Маккартни композиции «Till There Was You»60. Еще он любил отпускать шутки в адрес любимого музыканта «Битлз»: «А эта вещь принадлежит Чаку Берри, кривоногому белому музыканту, с лысиной из Ливерпуля». Когда Пол затягивал «Over the Rainbow»61, подмигивая секретаршам из «Кьюнард-Мэвис и Эдне», Джон строил рожи за его спиной или устраивал свой коронный аттракцион в духе Квазимодо, согнувшись пополам, вывернув лицо к плечу и скорчив ужасающую гримасу. А во время томных медленных вещей, которые Пол нашептывал в микрофон, он извлекал из своей гитары пронзительные звуки, оглядываясь по сторонам с оторопелым видом деревенщины, оказавшегося первый раз в столице.

В тот период «Битлз» были самым настоящим одушевленным музыкальным автоматом. Их программа была лишена какого-либо порядка, они чередовали одну за другой самые разные песни: рок-н-ролл, ритм-энд-блюз, кантри, фольклор, радио-хиты, мелодии из мюзиклов, все, что могло взбрести в голову. Иногда они пели то, что заказывала публика. Или вдруг начинали спорить на сцене, что исполнять дальше. Они стремились развеселить публику и веселились сами. Кстати, именно чувство юмора, спонтанность делали их такими непохожими на другие рок-группы – как на те, что были до них, так и на те, которые вскоре займут их место.

Наконец наступала кульминация концерта – «Битлз» заводили какую-нибудь ритм-энд-блюзовую вещь в стиле фанки, например «Money»62, и играли ее очень долго. Они привезли с собой из Гамбурга один секрет, который сразу обеспечил музыкантам успех, стоило им только начать снова выступать в Ливерпуле. Секрет заключался в использовании принципа «джем-сейшна», когда медленно нарастающее возбуждение заставляет подняться со своих мест даже самых ленивых зрителей, полностью подчиняя их той энергетике, которую несет в себе бурлящий музыкальный поток. Однообразная мелодия госпел-блюза повторялась до бесконечности, а девушки в черно-белых платьях, надетых поверх пышных накрахмаленных нижних юбок, и юноши в серых свитерах под горло и темных куртках, не удержавшись, вскакивали с мест. Сгрудившись тесной толпой друг против друга, они начинали извиваться, выбрасывая вверх руки, будто участники жертвенного танца. Танцующие оказывались настолько стиснутыми со всех сторон, а в зале царили такая жара и влажность, что кирпичные своды покрывались каплями, а сам концерт никогда не заканчивался без того, чтобы кто-нибудь не потерял сознание.

Когда зрители выбирались на свежий воздух, они встречали на лестнице Боба Вулера, настоятельно советовавшего им купить новую пластинку «Битлз». "Запомните, ребята, – увещевал он, – «My Bonnie» и «The Saints»63 записаны нашими «ливерпульскими мальчиками» вместе с Тони Шериданом!" Эта пластинка вышла в Гамбурге весной 1961 года. Берт Кемпферт, композитор, написавший «Stranger in the Night»64, работал в то время в фирме «Полидор». Он и пригласил «Битлз» аккомпанировать Тони Шеридану, с которым они выступали еще в клубе «Топ Тен». Эти записи не вызвали особого восторга в Германии. Как сказал сам Джон Леннон: «То, что мы делали, стоя за спиной Тони Шеридана, было по силам любой другой группе».

28 октября 1961 года стал знаменательным в истории рок-н-ролла. В тот день Рэймонд Джонс, один из завсегдатаев «Кэверн», последовав совету Боба Вулера, зашел в торговый дом «НЕМС»65, чтобы купить пластинку «Битлз». Эту пластинку, указанную в каталоге под названием «Топу Sheridan and the Beat Brothers»66, оказалось не так-то просто найти. Но когда директор магазина Брайен Эпстайн получил ее и поместил по этому поводу в витрине скромное объявление, то вскоре, к своему огромному удивлению, продал ее в гораздо большем количестве, чем последнего Элвиса Пресли или Клиффа Ричарда. И через какое-то время господин Эпстайн отправился в пещеру к «Битлз».

Чтобы спуститься в подвал по скользким ступеням, ему потребовалось сделать над собой немалое усилие. Рок-клубы для тинейджеров не были его коньком. Изнеженный выходец из семьи богатых евреев-коммерсантов, получивший образование в многочисленных частных учебных заведениях, Брайен смолоду был задавакой. Даже возглавив крупнейший магазин пластинок в городе, он никогда по-настоящему не интересовался эстрадной музыкой. По его коже, должно быть, побежали мурашки, когда он, в пошитом на заказ костюме и в сопровождении своего помощника Алистера Тейлора, очутился в душном и грязном подвале, набитом молодыми людьми, жующими сэндвичи. Но неожиданно, несмотря на предрассудки, его реакция на «Битлз» оказалась точно такой же, как и у гамбургских «экзисов». Он влюбился в них с первого взгляда. Более того, Брайен пришел в такой восторг, что, выйдя на улицу, долго не мог успокоиться, рассказывая Тейлору о том, как он возьмет этих юнцов под свое крылышко и сделает из них настоящих звезд.

По мнению Питера Брауна, который долгие годы работал у него заместителем, это восхищение носило чисто эротический характер: «Битлз» олицетворяли тайные сексуальные желания Брайена". Эти тайные желания явились причиной последующих попыток Брайена подъехать к некоторым членам группы, начиная с самого красивого – Пита Беста. (Однажды вечером по пути в Блэкпул Брайен вдруг сказал: «Ты не обидишься, если я предложу тебе заехать в гостиницу, Пит? Я бы хотел провести с тобой ночь». Пит ответил, что предпочитает ночевать дома.) Но гомосексуализм Брайена был не единственной причиной, по которой его тянуло к «Битлз». Было и нечто другое, столь же мощное, как и секс: он завидовал им ничуть не меньше, чем желал их.

В юношеском возрасте Брайен часто ощущал себя неудачником, и поэтому в двадцать семь лет пришел к убеждению, что счастья нет. Поскольку он чувствовал себя в плену у собственной семьи, у мелочного мирка провинциальной лавочки, он уже делал попытки освободиться от недостойной рутины мелкой торговли, но все было тщетно. Поэтому один только вид этих беззаботных юнцов, которые играли всякую ерунду, пили и ели прямо на сцене, кадрили девчонок из зала или по-дружески мутузили друг друга, вскружил ему голову. Очень скоро он стал отождествлять себя с ними: стоило ему приодеть их в дорогие шерстяные костюмы, как сам он начал покупать себе кожаные куртки. До самой смерти Брайен Эпстайн лелеял мечту о том, чтобы его считали «пятым Битлом». И все же Брайен вряд ли отдавал себе отчет в том, что им двигало в тот вечер, когда он впервые подошел к эстраде и услышал насмешливое приветствие иронически улыбающегося Джорджа Харрисона: «А что здесь делает мистер Эпстайн?» Он и в самом деле не знал, что ответить.

В течение последующих недель Брайен регулярно возвращался в «Кэверн» послушать «Битлз». Он навел о них справки в городе. «Чем меньше я их вижу, тем лучше себя чувствую», – проворчал Аллен Уильяме, с которым «Битлз» только что расстались из-за финансовых проблем. «Если эти хулиганы заявятся сюда, – заявил отец Брайена служащему магазина, – скажите им, что он уехал, и закройте магазин». Семейный адвокат Реке Малкин считал, что вся эта история не больше, чем преходящее увлечение: «Еще одна из твоих блестящих идей, Эпстайн! Интересно, сколько это будет продолжаться на сей раз?» Да и сам Брайен, отличавшийся непостоянством натуры и часто нарывавшийся на неприятности, уже начал колебаться.

«Битлз», со своей стороны, также не проявляли особого энтузиазма по отношению к Брайену. Отец Пола был не в восторге от мысли, что он может стать менеджером его сына. Тетя Мими потребовала, чтобы Брайен нанес ей визит, во время которого попросила молодого человека относиться к Джону с особым уважением. Не в силах устоять перед перспективами, которые предлагал Эпстайн, «Битлз» не могли удержаться и от насмешек в адрес своего вероятного менеджера, которому они дали прозвище «Юродивый». Брайен ничего не понимал в поп-музыкальном бизнесе и еще меньше разбирался в рок-н-ролле. Но у «Битлз» хватило смекалки, чтобы сообразить, что им необходимо заполучить контракт на запись пластинки. «В Ливерпуле мы уже достигли вершины, и если хотели идти дальше, для этого было необходимо добиться известности в остальной части страны, выйти на общенациональный уровень, вырвавшись из замкнутого круга Ливерпуль – Гамбург», – объясняет Пит Бест. Джон с присущей ему резкостью спросил у Брайена: «Ты можешь сделать так, чтобы мы попали в хит-парад?» Брайен, который часами распинался о том, что он может для них сделать, ни в чем не был уверен. В конце концов, устав от разглагольствований, Джон сам принял за него решение: «Ну ладно, Брайен. Считай, что с сегодняшнего дня ты наш менеджер. Где контракт? Я хочу его подписать!»

У Брайена не было контракта. В этих делах он был таким же профаном, как и Джон. Правилам игры он учился на ходу, и то, что разыгрывалось между ним и «Битлз», превратилось в бесконечную психодраму. Сделка была заключена 24 января 1962 года в офисе компании «НЕМС». Когда все участники «Битлз» уже поставили свои подписи на последней странице документа, Брайен заявил, что подписывать его не будет. Он объяснил, что готов делать все возможное, чтобы раскрутить их, но что не хочет связывать их узами, от которых они, возможно, когда-нибудь захотят освободиться. Он брал на себя обязательства, ничего не требуя взамен. (Только спустя девять месяцев «Битлз» добились от него настоящего контракта, который был подписан 9 октября 1962 года в день двадцатидвухлетия Джона. Согласно этому контракту, в течение пяти лет Брайен должен был получать обычный гонорар менеджера в размере двадцати пяти процентов от всех доходов группы.)

Когда Браейн говорил о том, что хочет оставить для «Битлз» дверь открытой, он скорее всего думал о себе. Нет сомнения в том, что Эпстайн всегда был исключительно честным, но вместе с тем и противоречивым человеком. И если порой Брайен разыгрывал небывалую щедрость, изображая драму человека, приносящего себя в жертву, то в конечном счете он вполне компенсировал свои затраты на «Битлз», хотя тогда эти деньги казались ему пущенными на ветер.

Мать Брайена Малка Эпстайн, больше известная как Куини67 (она получила это прозвище из-за своего имени: Малка переводится с иврита как «королева», позднее оно закрепилось потому, что сын начал бессознательно пародировать все ее манеры) всю жизнь ходила за ним, как наседка. Она была дочерью богатого фабриканта мебели из Шеффилда и воспитывалась в католическом пансионе, вынеся оттуда убеждение, что причина всех ее несчастий – повсеместный антисемитизм. Позднее эта же мысль посетила и Брайена. В восемнадцать лет она вышла замуж за процветающего ливерпульского коммерсанта Харри Эпстайна, который был старше ее на одиннадцать лет, и сразу, со школьной скамьи, переместилась в большой город, где антисемитизм был распространен в такой же мере, как и в учебном заведении. Будучи оторванной от родителей, она замкнулась в узком мире своей семьи. Ей не хватало любви и внимания, и она воспитывала первенца Брайена, словно желая с его помощью компенсировать все свои многочисленные комплексы.

Так же как и Джон Леннон, Брайен вырос в женском окружении. Только вокруг него были отнюдь не амазонки; он жил с дивой, для которой кульминация дня наступала тогда, когда она шла одеваться к ужину. День за днем он присутствовал при этой церемонии и с удивительной серьезностью сам выбирал платья для матери.

Позже Брайен признавался, что не помнит того времени, когда был «сексуально нормальным». Он мог бы добавить, что, стыдясь собственных желаний, всегда стремился к саморазрушению. В десятилетнем возрасте его отчислили из Ливерпульского колледжа (школы для мальчиков) за непристойные рисунки. В шестнадцать он окончательно бросил школу, проучившись до этого по меньшей мере в семи разных учебных заведениях и не сдав за все это время ни одного обязательного экзамена.

Когда Брайен объявил отцу, что собирается заняться бизнесом, связанным с высокой модой – единственной отраслью, где он может добиться успеха, Харри Эпстайн был категорически против. Настоящий мужчина не должен рисовать женские платья. Единственное, что оставалось Брайену, так это поступить на работу продавцом в компанию, принадлежащую семье. Но и здесь, где от него не требовалось ничего особенного, Брайену приходилось терпеть постоянные унижения со стороны властного деда.

Когда ему исполнилось восемнадцать, он отправился в Лондон на военную службу. Каждый вечер он наслаждался удовольствиями, которыми изобиловала столица. Все кончилось скандалом. Будучи солдатом второго класса, он раздобыл себе офицерскую форму, чтобы ходить в ней по барам в поисках любовных приключений. Веди он себя поскромнее, возможно, все сошло бы ему с рук, но те заведения, в которых он бывал, посещали настоящие офицеры, у которых на его счет стали появляться подозрения. За ним установила наблюдение военная полиция, и однажды ночью он был арестован в «Арми-энд-Нэйви клабе» на Пиккадилли. Если бы не родители, которые подняли на ноги всех своих знакомых, он бы попал под трибунал. Избежав уголовного преследования, он был освобожден от воинской обязанности по состоянию здоровья и отправился домой.

Когда Брайен вернулся в Ливерпуль, ему доверили пост директора мебельного магазина. Дела шли хорошо, но Брайена это не вдохновляло. Он познакомился с актерами из местной театральной труппы и стал мечтать о том, чтобы стать актером. Записавшись в Королевскую академию драматического искусства, он проучился там три семестра. Не то чтобы он не хотел продолжить учебу, но и тут его личная жизнь вошла в конфликт с собственными амбициями: он был арестован за то, что «приставал» к полицейскому в штатском в общественном туалете. Очень кстати оказалось, что соседом Эпстайнов был лучший адвокат по уголовным делам Реке Мэйкин. Ему удалось выпутать Брайена из этой истории.

Последовало очередное возвращение в лоно семьи. На этот раз Брайен возглавил отдел по продаже пластинок в новом магазине, недавно открывшемся на Грейт Шарлотт-стрит. Он добился такого успеха, что очень скоро его отдел занял большую часть здания. Однако он не прекращал поисков запретных удовольствий. По завершении долгого трудового дня Брайен нередко отправлялся на прогулку в сторону небезызвестного общественного туалета в Западном Дерби. Как-то раз на него даже напали и ограбили. А когда нападавший обнаружил в бумажнике удостоверение личности своей жертвы, то попытался шантажировать Брайена. Молодой человек снова обратился к Рексу Мэйкину, и тот объяснил ему, что в данном случае единственный выход – заявить в полицию, но это очень опасно, поскольку в те времена гомосексуализм все еще считался уголовным преступлением.

Используя Эпстайна в качестве приманки, полиция сумела задержать шантажиста с поличным, и он получил три года тюрьмы. На суде, как это разрешает британское законодательство, Брайен предстал как «мистер Икс». Тем не менее в Ливерпуле его секрет был секретом Полишинеля.

Часто говорилось о том, что «Битлз» в течение долгого времени не догадывались о гомосексуализме Брайена Эпстайна. В действительности они знали об этом с самого начала. 21 февраля 1962 года они встретились в кафе «Кардома» с Яном Шарпом, и когда он услышал от них имя нового менеджера, то чуть не поперхнулся. «Так кому же из вас он строит глазки?» – спросил он у ребят. «Ты думаешь, что он?..» – оторопел Джон. «Я бы лично не слишком наклонялся, чтобы подобрать контракт», – отшутился Шарп. Через несколько дней после этого разговора Шарп получил письмо от адвоката Брайена с требованием официально взять свои слова обратно и принести извинения Эпстайну. В противном случае ему грозило уголовное преследование.

В последний раз Шарп встретился с «Битлз», когда они ехали в такси, набитом девчонками, по Маунт-стрит. «Шарпи!» – окликнул его Джон, высунувшись из окна автомобиля. Машина остановилась, и Джон с Полом рассказали Яну о том, что получили ангажемент в новом клубе в Гамбурге. А затем признались, что подписали документ, в котором обязались никогда больше с ним не разговаривать. «Извини, приятель!» – бросил Джон, когда машина уже тронулась с места.