Джорджоне

ВСТРЕЧА С ЛЕОНАРДО

Приход нового столетия Джорджоне встретил преисполненным сил и смелых планов. Его авторитет и известность неизмеримо выросли после завершения работы над «Юдифью», которая была восторженно встречена всеми ценителями искусства.

Пока он купался в лучах славы, в апреле 1500 года в Венеции неожиданно объявился Леонардо да Винчи, который прибыл по специальному приглашению правительства республики для консультаций по военным вопросам. Разговор вёлся негласно за закрытыми дверями, так как речь шла о государственной безопасности.

О предмете секретных переговоров ныне свидетельствуют некоторые смелые инженерные наработки Леонардо, которые хранятся в музее Дворца дожей. Там же можно увидеть созданный им прообраз современного пулемёта. Пытливый ум великого творца поистине не знал предела, постоянно порождая всё новые идеи, о чём говорят его чертежи и рисунки в том же музее.

В лагунном городе он пробыл чуть более месяца, и там у него родилась дерзкая идея создания особого судна, способного плавать невидимым под водой для отражения участившихся нападений турецкого флота, главного противника Венеции на море. Но как и другие смелые проекты (например, построения воздухоплавательного аппарата), эта затея осталась неосуществлённой.

Появление великого мастера всполошило всю Венецию. На улице за ним увязывались толпы зевак. Люди выглядывали из окон и высыпали из домов, чтобы посмотреть на знаменитого Леонардо, шествующего в окружении неизменной свиты поклонников. Среди последних мог быть с друзьями и Джорджоне. Его поражали благородная внешность и стать великого мастера. Джорджоне старался хоть как-то обратить на себя его внимание и обмолвиться с ним словом.

Стоило Леонардо остановиться и завести с кем-нибудь разговор о привлёкшей его внимание детали архитектурного декора или самого здания, как толпа замирала, прислушиваясь с интересом к его словам. Как всегда, Леонардо всюду возил с собой тетради с записями, которые, будучи расшифрованы, составили впоследствии знаменитые Атлантический и Мадридские кодексы — неисчерпаемый кладезь сведений по всем отраслям знания.

Его рукописи говорят о колоссальной работе, проделанной пытливым умом, не знавшим покоя. Но Леонардо никогда не подавлял окружающих превосходством ума и охотно делился опытом и накопленными знаниями, будучи по натуре щедрым и великодушным. Однако ему были чужды праздность и безделье, о чём говорится в его заметках: «Как железо ржавеет, не находя себе применения, а стоячая вода гниёт, так и ум человека чахнет от лености и бездействия».48

Леонардо, как известно, никогда не расставался с рисунками и постоянно был в работе. И в тот раз он взял с собой в поездку недавно написанный портрет Изабеллы д’Эсте, властной мантуанской правительницы, которая покровительствовала искусству. Прежде чем вручить работу заказчице, Леонардо продолжал по привычке вносить дополнения, пока не убеждался, что дальнейшая правка может повредить картине.

Портрет вызвал большой интерес у венецианских ценителей живописи. Они могли видеть его во дворце Гритти, где временно остановился художник. Много разговоров было и о чуде, сотворённом недавно Леонардо, — фреске «Тайная вечеря» в миланском монастыре Санта Мария делле Грацие, куда началось паломничество поклонников прекрасного. Среди них наверняка был и вездесущий Микьель, который старался не пропустить ни одного важного события. По возвращении из Милана он поделился с Джорджоне своими впечатлениями, заявив, что живопись никогда ещё не добивалась таких высот.

Творчество Леонардо протекало порой вне Флоренции и Рима, где политика не ставила перед творцом сложных духовных вопросов. Поэтому он не ощущал противоречий между политикой и религией, относясь к ним с большой долей скептицизма. В нём давно укрепилось понимание того, что искусство и наука независимы от политики и религии, поэтому каждый художник или учёный должен прислушиваться только к самому себе.

В работе великий мастер отличался медлительностью, считая незаконченность картины, как и самой жизни, особым качеством. Завершать начатое произведение для него в некоторых случаях означало убить его. Вот почему многие его картины так и остались неоконченными.

В его посмертном «Трактате о живописи», имеющем основополагающее значение для эстетики искусства, содержится одна из ключевых фраз о том, что «у художника есть две цели: человек и проявление его души. Первая проста, а вторая трудна, потому что достигается с помощью движения». Эти мысли великого мастера импонировали взглядам Джорджоне, который после завершения работы над «Юдифью» долго не мог расстаться с ней.

Однажды Леонардо попросил сенатора Андреа Гритти, в доме которого гостевал, показать ему корабельные верфи. До Арсенала его охотно взялись сопроводить, сочтя честью для себя, два правительственных чиновника. Но не успели они выйти из дворца Гритти, как за ними тут же увязалась разноликая толпа. На одной из верфей Леонардо заинтересовался стоящим на стапелях почти готовым трёхпалубным кораблём и, вынув из кармана блокнот, с которым никогда не расставался, сделал несколько пометок. Но более всего его внимание привлекли чаны с кипящей смолой, над которыми поднимались клубы чёрного дыма, а вокруг ловко орудовали черпаками приставленные рабочие, не страшась получить ожоги. В каждом их движении чувствовались уверенность и знание дела.

Джорджоне не раз проходил мимо Арсенала, не обращая особого внимания на снующих там, как в муравейнике, людей с закопчёнными лицами. Не сводя глаз с Леонардо, он поразился, что тот продолжает делать наброски в этом чадящем аду и весело обменивается мнением об увиденном с двумя провожатыми.

Джорджоне так и подмывало обратить на себя внимание Леонардо. Набравшись смелости, он подошёл и представился. Один из чиновников пояснил:

— Это Джорджоне, наш молодой художник, подающий большие надежды.

— Благодарю вас, мессир, за добрые слова, — ответил Джорджоне. — Но вспомните, милостивые государи, что писал наш Данте об Арсенале.

И он по памяти прочёл отрывок из XXI песни «Ада»:

Видимо, Леонардо был поражён броской внешностью молодого человека и его глубоким знанием Данте.

А тот, осмелев, прямо спросил:

— Но скажите мне, пожалуйста, как этих бедолаг угораздило оказаться в самом пекле? Почему за их тяжёлый труд, сопряжённый с опасностью для жизни, великий поэт с ними так жестоко обошёлся?

Леонардо всё больше проникался симпатией к напористому молодому коллеге. Его провожатые разом заговорили, перебивая друг друга. Прервав их рассуждения, Леонардо с улыбкой ответил:

— Вы совершенно правы, коллега. Безусловно, честные труженики скорее заслужили себе место в «Раю» или, в крайнем случае, в «Чистилище». Но дело в том, что Данте они понадобились только для того, чтобы показать процесс приготовления кипящей смолы, уготованной для адских мук грешникам. Да минует нас сия участь!

Словно о чём-то вспомнив, Леонардо вежливо откланялся и направился в обратный путь…

В те дни Леонардо исполнилось пятьдесят, но он по-прежнему был красив: статный, высокого роста, с вьющейся русой бородой, обрамляющей лицо с правильными чертами. О нём рассказывали легенды, и люди тянулись к нему, как к чародею, поражённые величием и красотой его духа. Каждое обронённое им слово воспринималось как откровение и передавалось из уст в уста.

От природы Леонардо был наделён недюжинной силой. Он без труда гнул подковы и железные прутья, мог усмирить любого норовистого скакуна. Ему не было равных в фехтовании. Он превосходно играл на лютне, сделанной по его рисунку искусным мастером в виде лошадиной головы, и в кругу друзей любил музицировать, подбирая мелодию к своим сонетам и мадригалам, которые, к сожалению, не сохранились.

Все замолкали, прислушиваясь к его чарующему голосу. Недаром его звали сладкоголосым Орфеем. К нему вполне применимы строки, принадлежащие перу его земляка и вечного соперника Микеланджело:

Среди местной знати началось своеобразное состязание за честь принять в своём доме знатного гостя. Чуть ли не каждый день устраивались пиры в честь великого флорентийца.

На одном из таких собраний как-то зашёл разговор о влиянии Античности, которое до сих пор сильно сказывается как в живописи, так и в скульптуре и архитектуре. В подтверждение этой мысли один из учёных мужей сослался на Плиния Старшего, заявив, что античное искусство ещё долго будет щедро одаривать мир своими плодами.

Но Леонардо не согласился со столь категоричным мнением.

— Все нынешние ревнители Античности, — сказал он, — напоминают мне расстриг или средневековых схоластов, сменивших Библию на тексты древних мыслителей, дабы скрыть своё скудоумие за высокими авторитетами, о коих знают лишь понаслышке.

Видимо, для него это была больная тема, что вызвало непривычную для него излишнюю горячность.

Все собравшиеся притихли, задумавшись над сказанным. Вероятно, не ожидая, что его слова произведут столь сильное впечатление, Леонардо решил несколько разрядить обстановку и, чтобы успокоить хозяина дома и поднять настроение гостям, перешёл на шутливый тон, рассказав одну забавную историю, которую ему однажды довелось услышать в глухой тосканской деревушке, где он оказался проездом:

«Как-то местные крестьяне спросили художника, расписывавшего фресками их церквушку:

— А скажи-ка нам, мил человек, почему написанные тобой картины не чета твоим конопатым детишкам замухрышкам?

— Причина в том, — ответил тот, — что картины я пишу при дневном свете, а детишек кропаю в потёмках».

Венецианцы ещё долго смеялись, пересказывая эту историю. В середине прошлого века старейшее флорентийское издательство «Джунти», чьим юрисконсультом некогда был отец художника мессир Пьеро да Винчи, собрало воедино все сказки, легенды и притчи, записанные Леонардо, и опубликовало их. Издание разошлось по всему миру и дошло до России.50

Была ещё одна встреча с Леонардо на приёме во дворце Вендрамин, в ходе которого по просьбе сотрапезников великий мастер рассказал забавную историю, которую ему поведал один из друзей:

«Однажды поутру местный священник отправился благословлять своих прихожан и собирать пожертвования на строительство храма. По пути он забрёл в дом к одному живописцу. Поднявшись к нему в мастерскую, прелат принялся с таким усердием окроплять помещение святой водой, что замочил разложенные на столе и стульях рисунки для предстоящих фресковых росписей.

Видя, что его работа вконец испорчена, художник не на шутку рассердился.

Дабы замять допущенную оплошность, священник принялся его успокаивать:

— Не гневись, сын мой, таков обычай! И я поступаю так, как повелевает мне долг, ибо знаю, что тем самым творю доброе дело.

Уходя, он сказал на прощание:

— Всяк, поступающий праведно, должен с надеждой уповать на слова Господа нашего, что за каждое доброе деяние на Земле да вознаградит нас Небо сторицей! Сто за одно! Запомни эти слова и не серчай.

Подождав, пока велеречивый прелат выйдет из мастерской, художник подбежал к раскрытому окну. Увидев, что священник выходит на улицу, он вылил ему на голову целое ведро воды.

— Принимай, святой отец! — прокричал он сверху. — Вот тебе вознаграждение сторицей с Небес за испорченные рисунки. Сто за одно!»

Слушателям показалось, что в этой забавной истории озвучены нотки чего-то сугубо личного, имевшего место в жизни самого автора, который, как известно, относился к церкви без должного пиетета. И они не ошиблись в своих догадках.

Наградив мастера дружными аплодисментами, собравшиеся попросили его рассказать ещё что-нибудь. По всему было видно, что Леонардо оказался доволен произведённым эффектом. Он не стал себя долго упрашивать и рассказал такую притчу:

«Жил-был бедный ремесленник. Поработав в мастерской, он, бывало, наведывался к богатому синьору, жившему неподалёку.

Он стучал в дверь, осторожно входил и, оказавшись в богатых покоях перед знатным господином, снимал шляпу и отвешивал почтительный поклон.

— Чего тебе, братец, от меня надобно? — спросил как-то хозяин дома. — Вижу, как ты то и дело приходишь меня навестить, отвешиваешь поклон, а затем молча уходишь ни с чем. Коли ты нуждаешься в чём-нибудь, то сделай милость, проси, не стесняйся!

— Сердечно благодарю вашу светлость, — с почтением ответил ремесленник. — Я прихожу к вам, дабы отвести душу и посмотреть, как живёт богатый человек. Такую роскошь можем себе позволить только мы, простолюдины. К сожалению, вы, знатные синьоры, лишены такой благодати и вам негде отвести душу, ибо вокруг вас обитают одни бедняки, вроде меня».

Религия как объект сомнений и критики — один из противоречивых источников Возрождения. В итальянском обществе она не играла существенной роли. В подтверждение того, что светское начало проявлялось не только в трудах философов и литераторов, сошлёмся на купца XIV века Марко Датини из Прато, который говорил: «Человек — опасная штука, когда с ним имеешь дело, но в этом мире я больше уповаю на людей, чем на Бога, и мир мне хорошо платит за это».51

Такова была философия среднего итальянца эпохи Возрождения, не лишённого внешней религиозности, а порой и внутренней убеждённости.

Накануне отъезда Леонардо во дворце Гритти давался прощальный банкет в честь великого мастера, на который была приглашена вся венецианская знать. Поборов робость, отправился туда и Джорджоне.

В обширном вестибюле дворца на обозрение приглашённых были выставлены «Портрет Изабеллы д’Эсте» и несколько рисунков Леонардо. Едва переступив порог, Джорджоне остановился как вкопанный перед портретом, не в силах оторвать глаз от картины и рисунков. Друзья чуть не силком увели его в зал, где прощальный банкет был в самом разгаре и все с нетерпением ждали, что скажет Леонардо о своём пребывании в Венеции.

На том приёме произошла ещё одна встреча Джорджоне с Леонардо, которого поразили красота и преданность искусству молодого человека. Но поделился ли он своими мыслями о живописи с приглянувшимся ему коллегой — об этом история умалчивает.

Однако, судя по некоторым работам Джорджоне, можно предположить, что во время той встречи молодой художник многое почерпнул из беседы с великим мастером и по возвращении домой успел записать некоторые его мысли в рабочую тетрадь — которую время, увы, не сохранило.

О той встрече говорит также ранее упоминавшийся историк и искусствовед Марко Боскини. В его работе «Навигационная карта плавания по морю живописи» (1660) содержится несколько четверостиший, которые впервые приводятся в переводе с венецианского диалекта на русский язык:

Эта тайна остаётся нераскрытой по сей день, что придаёт ещё больше притягательности и таинственности фигуре великого художника.

На следующий день Джорджоне узнал, что ранним утром к дворцу Гритти причалили две гондолы. Распрощавшись с хозяином дома, Леонардо отплыл в сопровождении Мануция и его сына Паоло, которым так и не удалось договориться с автором о правах на издание его сочинений.

Вторую гондолу загрузили двумя саквояжами с книгами, рисунками и рукописями, а «Портрет Изабеллы д’Эсте» был отправлен с нарочным прямиком в Мантую.

Добравшись до материка, Леонардо продолжил путь на перекладных туда, где у него не было ни кола ни двора. Зато его всюду принимали как желанного гостя. Даже косо посматривающий на него папский Рим вынужден был оказать ему царский приём, предоставив покои в Бельведере Ватиканского дворца, о чём и поныне говорит мемориальная доска.

В свои 50 лет великий мастер не нажил богатств, хотя жил не безбедно. К славе он был равнодушен. «Куда больше славы приносят человеку ум и доблесть, — пишет Леонардо в своих заметках, — нежели накопленные им сокровища… Сколько философов отвергло презренное злато, дабы им себя не запятнать!»

Эти мысли были по духу близки Джорджоне. Но больше ему не довелось свидеться с Леонардо, которого ждали новые удачи и новые поражения. Так, во время состязания с Микеланджело по заказу правительства Флорентийской республики, когда им обоим надлежало расписать фресками зал Большого совета дворца Синьории, Леонардо неожиданно потерпел фиаско из-за своей увлечённости экспериментами с красками и его почти законченная фреска «Битва при Ангьяри» оказалась непоправимо испорченной — подвела излишняя вера советам античных авторов.

После отъезда великого мастера Джорджоне долго пребывал во власти леонардовской магии и манеры его письма. Встреча с Леонардо имела для него основополагающее значение, что сказалось на его дальнейшем творчестве. В написанных им фигурах и пейзажах появилась мягкая дымчатая тональность, чего не наблюдалось в его первых самостоятельных работах после того, как он окончательно покинул мастерскую Беллини.