Дик

Глава десятая

Любому известно, как долго тянется время, когда ждешь чего-нибудь приятного, радостного, и как оно летит в ожидании печальных перемен. Кажется, только начался понедельник, а уже подошла суббота, а там и еще неделя промелькнула, а за ней и весь месяц прошел.

Точно так же пролетело и наше с Диком время, и не успели мы оглянуться, как подкатил ноябрь. Пора было ладить нарты, и, стало быть, пришло время отдавать Дика. Кулаков целыми днями возился с собаками и не напоминал мне ни о чем, но слово надо было держать, и, как-то встретив Кулакова, я сказал, что завтра приведу Дика.

— Сам зайду, — ответил Кулаков. Даже в последний момент он не хотел, чтобы собаки видели меня вместе с Диком.

— Ты прямо как надзиратель! — возмутился я. — Что ж мне теперь, вообще не видеть Дика?

— Никто и не говорит, что вообще. Но месяц потерпеть придется. Пока пообнюхается.

А на следующий день Кулаков заявился ко мне во всеоружии — с ошейником и с поводком.

— А ошейник-то зачем? Что у него, своего нету?

— Про свое пусть забудет. И про тушенку тоже. У нас для всех один харч — рыба да каша.

И вот тут-то я наконец полностью осознал, что расстаюсь с Диком. До этого все казалось чем-то несерьезным, чуть ли не игрой, которую можно закончить в любой момент, но теперь все определилось и встало на свои места. Я живо представил себе будущую жизнь Дика — тяжелую ежедневную работу, жадное пожирание пищи, земляной пол каюрни, на котором Дику отныне придется спать, и мне стало жалко его до слез. Да он и сам уже понял, что в его жизни назревает какая-то перемена, и глядел на Кулакова настороженно. А тот, подойдя к Дику, присел перед ним на корточки.

— Ну что, Дик, пойдем?

Слово «пойдем» было хорошо известно Дику, оно всякий раз сулило интересную прогулку и знакомство с массой новых вещей, но это слово всегда произносил я, а теперь Дика приглашал с собой просто знакомый человек, а не хозяин. И Дик озадачился. Ища поддержки, он взглянул на меня, словно спрашивал: куда идти и зачем?

Действительно, подумал я, зачем? Разве нам плохо вдвоем? Сейчас сварим какой-никакой ужин, поедим, а потом включим «Рекорд» и будем слушать музыку и заниматься своими делами. А вместо этого Дику предстоит идти в холодную каюрню и провести там всю ночь под враждебными взглядами собак. И так — все последующие ночи.

Это показалось мне таким нелепым, что я чуть было не сказал Кулакову, уже расстегивающему на Дике ошейник, что передумал и Дик останется у меня. Но вовремя опомнился и, чтобы скрыть свое замешательство, тоже подошел к Дику.

— Пойдем, Дик, пойдем.

Это было другое дело, на этот раз приказ исходил от меня, и Дик с готовностью завертел хвостом и без всякого позволил Кулакову надеть новый ошейник.

Я хотел сам отвести Дика на каюрню, но на улице Кулаков отобрал у меня поводок.

— Уговор дороже денег. Через месяц заглядывай, а пока даже и близко не подходи. Не порть дело.

Он дернул за поводок, и Дик, уверенный, что и я пойду с ним, послушно затрусил рядом с Кулаковым, но, видя, что я не трогаюсь с места, заартачился и стал вырываться. Пришлось подойти и успокоить Дика.

— Иди, Дик, иди, — внушал я, и он хотя и неохотно, но подчинился, однако все время оглядывался, надеясь, что я не оставлю его. Глядеть на это было тяжело, я отвернулся и пошел домой.

Рассказывать о жизни, которая наступила, не хочется. Весь мой быт снова разладился, и не было никакого желания налаживать его. Бывало, готовя еду для Дика, я варил что-нибудь и для себя, теперь же опять перешел на сухомятку, и единственной горячей пищей был только чай. Время тянулось скучно и однообразно, слава богу, что была работа, а то хоть кричи караул. Правда, теперь меня поддерживало и еще одно — ожидание весны. Весной кончался срок моей работы на Курилах, и я с нетерпением ждал дня, когда сяду на пароход или в самолет и разом освобожусь от всех переживаний. Каждому свое в этом мире: Дику — оставаться и работать в упряжке, а мне — устраиваться где-нибудь на новом месте, где все забудется.

Но пока ничего позабыть было нельзя, и через неделю я поинтересовался у Кулакова, как там Дик.

— Нормально, — ответил Кулаков, но в его голосе мне послышалась какая-то озабоченность.

— Ты не темни, — сказал я. — В чем дело?

Кулаков почесал в затылке.

— Да, кажись, нашла кость на кость. Пират с Боксиком, сам знаешь, воли никому не дают, а Дик на них ноль внимания. А тут еще этот карла, Маленький, воду мутит, так и старается всех стравить. В общем глаз да глаз нужен.

— Не привыкнет Дик, — сказал я. — Может, забрать мне его, а?

— Не привыкнет? Да в том-то и дело, что ему не надо и привыкать. Он не успел и прийти, как свои порядки наводить начал. С характером пес. Посмотрю, какой в нарте будет. Если не лентяй, вожаком сделаю.

Сам того не зная, Кулаков лил мне масло на душу. Дик — вожак! Это тебе не просто упряжная собака. Вожаков берегут все. Их не бьют даже самые отпетые драчуны из каюров. Вожаку почет и уважение, и если случится, что Дик попадет от Кулакова к кому другому, то и там может надеяться на сносную жизнь.

Новость сильно приободрила меня. Я опасался, что на новом месте Дик будет чувствовать себя не в своей тарелке, чего доброго, захандрит и захиреет, а оказывается, все повернулось наоборот, и дело теперь заключается лишь в том, как Дик проявит себя в работе. На этот счет у меня не было никаких сомнений — Дик не мог оказаться лентяем. У него темперамента хватит на троих, а такие никогда не бывают лентяями. Лишь бы Кулаков не держал его долго в учениках.

Но это Кулаков понимал лучше меня, и уже на вторую неделю я увидел Дика в упряжке. Для начала Кулаков поставил его коренником, и я знал почему. Коренник всегда под рукой у каюра, его старание или нежелание тянуть как следует лямку на виду, и можно в любой момент, не вставая с нарт, поощрить его или, наоборот, подхлестнуть. Поэтому в тот день я с нетерпением дожидался Кулакова, чтобы спросить, оправдывает Дик его надежды или нет.

— Во пес! Артельный, — ответил Кулаков, когда мы наконец-то свиделись.

Лучшей похвалы для ездовой собаки и не требуется. Артельная — значит, чувствующая общий настрой, не щадящая себя в работе, готовая умереть в лямке. И это не громкие слова. Как и охотничьи собаки, которые до гроба верны своей главной страсти — охоте, ездовые псы так же преданны своему тяжелейшему труду. Стоит надеть на них алык, как они преображаются, и уже нет ни равнодушных, ни ленивых — все охвачены азартом и рабочей злостью. Выдернут ломик, удерживающий нарты, — и упряжка вихрем срывается с места. В струнку натянуты алыки, низко пригнуты головы, вверх-вниз, как поршни машин, ходят собачьи лопатки. Штурмом, с воем и лаем, берутся тягуны — длинные, пологие подъемы, и только ветер в лицо, запах разгоряченных собачьих тел в ноздри да скрип полозьев. И этот стремительный бег среди заснеженных, угрюмых сопок, когда лишь успевай подправлять ломиком нарты на поворотах, роднит тебя с собаками, с их первобытным упоением к безлюдью и простору; и ты уже не ты, а кто-то другой, словно выхваченный из прошлого и одетый в звериные шкуры; и этот «кто-то», не слыша себя, кричит в диком торжестве, подбадривая несущуюся сломя голову упряжку.

Трудно с чем-нибудь сравнить езду на нартах. Разве что со свободным полетом — то же ощущение абсолютной воли и причастности к природным силам, которых не чувствуешь, глядя на мир из окна поезда или через иллюминатор самолета.

Похвальное слово Кулакова о Дике отдалось во мне сладкой музыкой. Теперь я был полностью уверен в том, что Дик не останется изнеженной одомашненной собакой, а займет подобающее место в упряжке. Может быть, место вожака, хотя, зная Пирата и Боксика, я не представлял, каким образом можно потеснить этих собак. Но раз Кулаков заикнулся об этом, значит, способы есть.

Рассудив так, я приготовился ждать и не вмешиваться в естественный ход событий, не подозревая, что эти события уже подошли к своей критической точке.

Я только что вернулся из дальней поездки, когда ко мне пришел Кулаков.

— Пойдем-ка, картинку покажу.

Говоря по совести, идти никуда не хотелось, хотелось побыстрее переодеться в сухое и вскипятить чай, но тон Кулакова меня заинтриговал. Что еще за картинку он собирается показать?

Мы пришли к каюрне, и я увидел возле дверей какую-то странную собаку. Вид у нее был такой, словно ее всю измочалили и выбросили.

— Во, полюбуйся! — сказал Кулаков.

Я наклонился к собаке и только тогда узнал ее. Это был Маленький. Весь извалянный и искусанный, он производил жалкое впечатление.

— Это кто ж его так?

— Кто, выкормыш твой.

— Дик?!

— А ты думал, я, что ли?

Из-за склочного характера и постоянного стремления к разного рода провокациям я не питал к Маленькому особой симпатии, но его нынешнее бедственное положение могло разжалобить хоть кого.

— Чего ж ты его на улицу выставил, — укорил я Кулакова. — Ему ж отлежаться надо.

— Потому и выставил, что домой сейчас отведу. Недельку у меня поживет, пока не очухается.

— Да-а… Как же ты пролопоушил?

— А вот так! Все как в Греции получилось: только начал на поводки сажать, тут и вспомнил, что крупа кончилась, утром кашу не из чего варить. Ну и пошел на склад. Полмешка взял, и назад. Подхожу, слышу — грызутся. Я в дверь. Так и есть. Маленький визжит, как поросенок, а Дик его метелит.

— А другие собаки? Так и смотрели?

— Другие! Хорошо, что хоть Пирата с Боксиком успел привязать. Не привязал бы — они бы Дика ухайдакали. А Маленький сам достукался. Сколько раз нарывался — то плечом Дика заденет, то оскалится при всех. Вот и нарвался.

— Нарваться-то нарвался, а как бы теперь Дику «темную» не устроили. Ведь Маленький не простит ему.

— Не бойся, не устроят. Если хочешь знать, этот Маленький давно всем надоел. Вечно всех подзуживал, так что собаки даже довольны, что Дик всыпал Маленькому.

— А Пират с Боксиком? Сам же сказал, что ухайдакали бы.

— Ты думаешь, за Маленького? Как же, будут они из-за него свой лоб подставлять! У них другой интерес, они сразу почуяли, что Дик для них соперник, а что он с другими делает — на это им наплевать. Все дела еще впереди, Боб.

— Какие дела?

— Да всякие, — ответил Кулаков уклончиво.

— Нет, ты уж скажи какие! Дик тебе не козел отпущения. Ты опять уйдешь за своей крупой, а ему в это время кишки выпустят. Я его не для этого отдавал.

Кулаков рассмеялся:

— Скажет тоже — кишки! Да он сам их кому хочешь выпустит! А дела известные — буду Дика в вожаки готовить. По всем статьям подходит. Пират с Боксиком тоже не из последних, но Дик лучше. На загляденье будет вожак.