Дик

Глава одиннадцатая

Истек месяц, назначенный Кулаковым для обживания Дика в упряжке, и теперь я каждый день ждал, когда мне объявят, что карантин кончился и можно приходить на каюрню. Я и в мыслях не допускал, что Дик забыл меня за этот месяц (Васька держал его целых два!), и представлял себе радость нашей встречи. Конечно, нельзя было рассчитывать, что Дик остался прежним, миролюбивым и беззаботным, — жизнь среди собак должна была сделать его самостоятельнее и жестче, и это показывали его поступки, о которых мне нет-нет да и сообщал Кулаков, но я не думал, что активное участие во внутренних собачьих делах чересчур отразится на характере Дика. Меня больше заботило другое: зная пуританские правила Кулакова, я опасался, что он ограничит мое общение с Диком. Скажет: приходи раз в месяц, и никаких гвоздей. А меня такие тюремные свидания не устраивали. Но именно так едва и не случилось.

— Заждался? — спросил Кулаков, когда наконец-то, с опозданием на целую неделю, пришел ко мне.

— А ты как думал?

— Ну ладно, не раздувай ноздри, — миролюбиво сказал Кулаков. — Работы по горло было, всю неделю, как проклятый, мотался. Собаки совсем обезножили.

Вид у Кулакова был и в самом деле заезженный: глаза ввалились, кожа на лице побурела от ветра. Чувствовалось, что он очень хочет спать.

— Может, чайку поставить? — предложил я.

— Давай.

Печка у меня еще не прогорела, я подкинул на уголья несколько поленьев и поставил на плиту чайник. Между делом спросил:

— Дик-то как там?

— А чего ему? Нормально.

«Нормально» было любимым словечком Кулакова. Им он характеризовал любую ситуацию, даже безнадежную.

— Повидаться бы пора, сто лет не виделись.

Кулаков усмехнулся, достал папиросы, прикурил от уголька. И выдал то, чего я заранее ждал.

— Насчет Дика, Боб, я тебе вот что скажу: не порть собаку. У Дика сейчас все в ажуре, а ты придешь и полезешь целоваться. Не нужно ему это, пусть живет, как все.

— Ничего себе! — сказал я. — Распорядился! А раньше что говорил?

— Ну говорил! Откуда я знал, что все так получится? Разве я думал, что твой Дик в вожаки метит?

— Да никуда он не метит! Ты сам его на вожжах тащишь! А он ходит коренником, и пусть ходит. Что у тебя, вожаков нету?

Перемена в умонастроении Кулакова, сначала обещавшего допускать меня к Дику, а теперь ставившего рогатки, разозлила меня, и я был готов отказаться от желания видеть Дика во главе упряжки, чем совсем не видеть его.

Но и Кулаков был человек с характером.

— Тогда забирай его совсем, — заявил он. — В коренники я кого хочешь поставлю, от коренника много не требуется — знай тяни.

Вот рыжий черт! Забирай! Знает, что мне заднего хода нет, и выкаблучивает. Не могу я взять Дика назад, не могу! Ну, возьму, так весной все равно отдать придется. Зачем, спрашивается, огород городить?

А между тем судьба давала мне случай разом покончить со всеми проблемами. Надо было забрать Дика из упряжки, дожить с ним в нашем доме до весны, а весной увезти его на материк. И все. Просто и благородно. Но я опять спасовал, решившись лишь кое-что выторговать.

— Ладно, не лезь в бутылку, — сказал я Кулакову. — Если уж зациклился, делай из Дика кого угодно, хоть вожака, хоть атамана, но раз-то в неделю могу я наведаться?

— В две, — быстро сказал Кулаков.

— Черт с тобой, в две. Завтра же и приду для начала.

— Можешь и завтра. Только предупреждаю: не лезь к нему.

— А тогда как же, посмотреть, и все?

— Ну и что? Посидим, поговорим — мало, что ли?

— «Посидим, поговорим»! — передразнил я Кулакова. — Зануда ты, а не человек! От такого зануды Дик сбежит, попомни мое слово.

— Не сбежит, не бойсь. У тебя вон чайник сейчас убежит — это точно! — засмеялся Кулаков.

Его ничто не брало, никакие доводы. Его интересовало только одно — дело, и ради этого он и спорил со мной, и я подумал, что именно эта его целеустремленность и помогла ему стать каюром, о котором ходят легенды. Мои эмоции были ему понятны, но он был выше их, потому что был профессионалом, а я — всего-навсего дилетантом, которого можно выслушать, но не обязательно принимать всерьез. Слава богу, что я не страдал излишком самолюбия и не обижался на непререкаемость Кулакова во всем, что касалось собак; он же со своей стороны прощал мне излишнюю горячность, и эти черты наших характеров помогали нам оставаться друзьями при всех обстоятельствах.

Как и обещал, я на следующий день заявился на каюрню. Собаки поначалу не признали меня — что ни говори, а месяц — это срок — и подняли было лай, но быстро разобрались, кто есть кто, и снова улеглись в своих углах. Не лег только Дик. Насторожив уши, он, не отрываясь, смотрел на меня, и в его глазах перемешались удивление, радость, неверие. О чем говорила эта смесь столь разных выражений? Только об одном: хотя мое появление и было для Дика неожиданным, оно в то же время явилось тем, чего он ждал изо дня в день. Ничто — ни новая обстановка, ни сложности обживания, ни скрытая борьба за первенство ни на миг не заслонили этого ожидания, и можно было лишь догадываться, какие чувства обуревали в ту минуту преданную душу Дика.

Я понял, что обещания не подходить к Дику, которые я дал Кулакову, — глупость, обещания безответственного человека, черная неблагодарность по отношению к существу, не могущему на словах высказать ни жалобы, ни протеста, а живущего лишь надеждой на встречу с тем, кому сызмальства были отданы все привязанности и все страсти одной-единственной любви, какой только и любят животные.

— Ты как хочешь, Женька, а я подойду, — сказал я.

Кулаков бросил на меня свирепый взгляд, но я, взглядом же, успокоил своего непреклонного друга. У меня возник план, как сделать все так, чтобы и овцы остались целы, и волки были б сыты. И, не давая Кулакову время на раздумье, я направился к углу, где лежал Пират. В этом-то и заключался смысл моего плана: я решил обласкать всех собак по очереди и, продемонстрировав тем самым уважение к равенству и демократии, добраться в конце концов до Дика.

— Пират, Пиратушка, — сказал я, присаживаясь перед вожаком на корточки и гладя его по голове.

Пират вильнул хвостом и поднял на меня глаза, стараясь понять, чего я хочу.

Кулаков, оценивший мой замысел, с интересом следил за моими действиями, а я тем временем, переходя от одной собаки к другой, все ближе подбирался к Дику. Он по-прежнему не сводил с меня глаз, тоненько поскуливая от нетерпения. И когда я наконец подошел к нему, сунулся холодным носом в мои ладони и стал торопливо лизать их, словно боялся, что я вот-вот уберу руки.

— Ну что ты, что ты, Дик, — бормотал я растроганно, склонившись над ним и трогая его лоб, брови, загривок и поврежденное ухо. Я жадно разглядывал Дика и нашел, что он чуть-чуть похудел, но что это никак не отразилось на его мощи. Наоборот, от ежедневной тяжелой работы его мышцы налились новой силой и так и перекатывались под кожей. Грубее стала и его шерсть — ведь теперь Дик постоянно находился на воздухе, и за месяц с лишним ветер и снег продубили его основательно.

Кулаков за спиной предупреждающе покашливал, давая понять, что наша семейная сцена слишком затянулась. Не стоило нервировать Кулакова и дальше, и я отошел от Дика.

Я пробыл на каюрне до вечера. Помог Кулакову подремонтировать нарты, а потом мы вместе накормили собак, и я, конечно, не упустил случая, чтобы лишний раз не погладить Дика. Собаки отнеслись к этому благосклонно. Оказав им внимание, я умиротворил их, и они словно бы и не заметили, что кому-то этого внимания досталось больше. Настроение у меня было лучше некуда, я шутил с Кулаковым, но он слушал меня рассеянно, думая о чем-то своем. Я не стал больше приставать к нему. Мы пожали друг другу руки и разошлись по домам. На улице пуржило, и я с грехом пополам добрался до своего жилья. Чай, накрытый подушкой, был вполне горячим, и я выпил стаканчик. Потом с удовольствием забрался под меховое одеяло. За окном все сильнее дул ветер, я слушал его высокий посвист и думал сразу о многих вещах. И наконец незаметно уснул.

До Нового года оставалась всего неделя, и хотя снега снова завалили поселок, зимний солнцеворот был уже позади, и дни, пусть и по капле, но прибывали. Начавшаяся было пурга так и не набрала силу, погода установилась на редкость спокойной, чего нельзя было сказать об атмосфере в кулаковской упряжке. Там, говоря образно, указатель ветра достиг отметки «шторм», и центром всех возмущений был треугольник ПБД: Пират — Боксик — Дик. Каждый из них горел желанием доказать свое превосходство, но особенно, как ни странно, старался Боксик. С ним произошла неожиданная метаморфоза: если раньше он вполне уживался с Пиратом, принимал его первенство, то с появлением в упряжке Дика его словно прорвало, и он с головой влез в междоусобицу. Положение нужно было немедленно нормализовать, и Кулаков понял это своим звериным чутьем.

Он пришел ко мне в середине недели — непривычно серьезный, я бы даже сказал, торжественный, как будто принес мне вызов на дуэль или приглашение на свадьбу.

— У тебя как завтра со временем? — спросил он.

Со временем у меня было туго. Год кончался, и все последние дни я сидел над отчетом, о чем и сказал Кулакову.

— Ерунда, — заявил он безапелляционно. — Час выкроишь. Завтра вожака будем выбирать.

Я вмиг позабыл о всяких отчетах. Как выбирают вожака в упряжке, этого мне видеть не приходилось, хотя я и знался со многими каюрами. А событие это необычайно интересное, тем более что широкая публика не знает ни технической стороны дела, ни, что гораздо важнее, его натуральной подоплеки.

В самом деле: как все-таки выбирают вожака, по каким признакам и качествам? Специальной литературы на этот счет я не читал и думаю, что ее и нет; что же касается художественной, то здесь самый главный авторитет для всех — Джек Лондон. Его вожаки — это всегда самые сильные, самые выносливые, а главное — самые умные собаки. Казалось бы, последнее неоспоримо, и я глубоко уважаю Лондона как писателя, однако беру на себя смелость заявить: утверждая, что вожак должен быть самым умным, Джек Лондон ошибался. Вернее — не знал всех тонкостей собачьей организации. Упряжка — это стая, а в стае всегда верховодит не тот, кто самый умный, а кто самый сильный. Иначе ему при всем своем уме не навести в стае порядок. Исключение составляют только волки, у которых главным нередко бывает волчица. Но волки по своему умственному развитию стоят, может быть, на самой верхней ступеньке животной иерархии, и такие исключения для них в порядке вещей.

Да и сам способ отбора вожака у собак свидетельствует против Лондона. Способ этот прост, но прост потому, что за ним стоит многолетний опыт. А опыт говорит: выбирай сильнейшего. И каюры так и делают — долго, иногда по несколько месяцев, присматриваются к собакам и наконец выбирают среди них двух-трех самых сильных. Это — кандидаты в вожаки, которых в один прекрасный день стравливают между собой. Если кандидатов двое, все решается в одном поединке, если трое (а больше, как правило, не бывает), то победителя первой схватки после отдыха стравливают с оставшимся претендентом. Кто выиграет бой — тот и вожак. И осечек здесь не бывает, упряжка подчиняется победителю беспрекословно.

Конечно, хорошо, когда вожак соединяет в себе оба качества — и силу, и ум, но такое бывает редко. Как тут не вспомнить поговорку: «сила есть, ума не надо».

У Дика было то и другое, недаром Кулаков сразу оценил его, и вот пришло время, когда Дик должен был доказать, что в нем не ошиблись.

Мы договорились с Кулаковым, что завтра я помогу ему привести собак в нужное место, и он ушел, а я принялся гадать, чем-то все кончится. Слов нет, Дик был силен и умел драться, но я знал и его противников. Оба они были первоклассными бойцами и могли постоять за себя. Кроме того, Дик был моложе Пирата и Боксика и не имел турнирного опыта, который необходим в подобных ситуациях. Но с другой стороны, именно молодость Дика могла принести ему успех в схватке, особенно если она затянется, — ведь даже и опытный, но более зрелый пес иногда проигрывает своему молодому сопернику.

Как видите, везде выпирали сплошные «но», а вдобавок было по-человечески жалко Дика. Никто не знал, чем кончится дело. Правда, когда дерутся равные по силам собаки, драка никогда не кончается смертью кого-либо из соперников, однако раны наносятся серьезные. А у Дика и так было повреждено ухо. Чего доброго, раздерут и другое. Но что было делать? Путей отступления я не видел, да и не хотел их. Любой такой путь — это трусость, которая ляжет на Дика позорным пятном. А собаки с такой репутацией не нужны никому. Значит, сказал я, выход один — драться. И пусть победит сильнейший.

Когда утром я пришел на каюрню, Кулаков уже поджидал меня. Затевать гладиаторские игры на виду у поселка мы не собирались, а потому решили уйти подальше от глаз, в сопки. Но сначала требовалось соблюсти правила — определить, кто из собак войдет в первую пару. Взять да и сказать: эта и эта — такое в здешней практике не допускалось, застрельщики определялись с помощью жребия. Его мы и должны были бросить, а точнее, вытянуть, поскольку решили разыграть его на спичках.

Отвернувшись, Кулаков немного поколдовал, а я тем временем внутренне настроил себя не мандражировать, тянуть с толком, с чувством, с расстановкой.

— Давай, — сказал Кулаков, протягивая мне руку, в которой были зажаты спички. — Длинная — Пират, покороче — Боксик, маленькая — Дик.

Три коричневые головки выглядели совершенно одинаково, но я так и впился в них взглядом, подбадривая себя тем, что, может быть, обману судьбу. Надо только вытянуть длинную спичку и ту, которая покороче. Тогда первыми будут драться Пират с Боксиком, и у Дика сохранится больше сил. Но как угадать? Выжидая, я буквально гипнотизировал Кулакова, ведь он знал, где какая спичка, и я надеялся, что он выдаст себя каким-нибудь непроизвольным движением. Но Кулаков был бесстрастен, как пень. Наконец, решившись, я потянул. Длинная! Та-ак, первая часть задачи решена, не ошибиться бы дальше. Две спички. Какую, какую тянуть?! Вот эту! Я дотронулся до спички и тут же увидел ухмылку Кулакова. Он конечно же разгадал мои намерения и знал, что я ошибся: спичка, которую я вытянул, оказалась самой короткой. Ну что ж, все определилось, первыми будут драться Пират и Дик.

— Бери Дика и давай к доту, — сказал Кулаков. — А я Пирата с Боксиком приведу.

К доту так к доту. Этот бетонированный двухамбразурный колпак, оставшийся с времен войны, находился в полукилометре от поселка, и там мы могли стравить собак без любопытных.

Минут через двадцать я был на месте, вскоре пришел и Кулаков, и мы, привязав собак к кустам, принялись утаптывать снег под площадку для боя. Потом отвязали Пирата и Дика.

Предстоящий поединок был обычным делом, можно сказать, жизненной необходимостью, и все же я чувствовал себя почти что злодеем. Я сам, своими руками, подводил Дика к черте, за которой его, может быть, ждало увечье. Но помешать развитию событий я уже не мог. Об этом нужно было думать раньше, а не тешить себя тщеславной мыслью о том, что Дик будет вожаком. Еще неизвестно, будет ли, а если и будет, ему-то что от этого? У него же нет осознанной необходимости стать вожаком, это мы навязываем ему свою волю.

А собаки тем временем поняли, зачем их сюда привели, и каждая по-своему проявляла себя. Пират внушал неподдельный страх. Мощный, с широкой грудью и чуть-чуть кривоватыми ногами, он рвался у Кулакова из рук и все время облизывался, словно ему не терпелось вцепиться в противника. Ошейник сдавливал горло Пирата, и он, как астматик, дышал тяжело и хрипло.

Дик вел себя сдержаннее, но тоже весь напрягся и ощетинился.

— Спускай! — велел Кулаков.

Мы враз отстегнули поводки, и собаки с рычанием бросились друг на друга. Встав на задние лапы, они бешено кусались и старались опрокинуть противника, но силы были равны, и никому не удавалось взять верх. Но одно из преимуществ Дика выявилось сразу: его густая шерсть надежнее защищала от укусов, в то время как более гладкошерстный Пират был уязвимее. И это скоро сказалось: зубы Дика все чаще доставали Пирата, и тому приходилось всячески изворачиваться, чтобы избежать очередного укуса. Но Пират недаром носил свое имя. Не обращая внимания на раны, он усиливал и усиливал натиск и наконец сбил Дика. Я охнул. Упавшая собака — почти побежденная. Редко какой удается встать, когда противник давит своим весом. А именно это и делал Пират, выискивая момент, чтобы захватить горло Дика и тем кончить бой.

И вот тут-то Дик показал, на что способен. Неимоверным усилием он стряхнул с себя Пирата и сам вцепился ему в загривок. Я уже видел этот прием во время драки Дика с козыревскими собаками и теперь ждал, сумеет ли Пират освободиться от такого захвата.

Пират, конечно, попробовал. Он делал мощные рывки, пытаясь сбросить с себя Дика, но тот висел, как пиявка, пригибая Пирата все ниже и ниже. От обоюдных усилий собаки уже не рычали, и это молчаливое противостояние выглядело особенно зловеще. За ним угадывался не просто поединок, но поединок насмерть.

И здесь сказалось второе преимущество Дика, на которое я втайне рассчитывал, — его молодость. Схватка шла уже минут двадцать, а Дик не подавал никаких признаков усталости, чего нельзя было сказать про Пирата. Он явно изнемогал, да и покалеченная лапа, видно, давала знать о себе; и вот Пират, по-прежнему сопротивляясь изо всех сил, наконец не выдержал, и Дик подмял его. И это была победа, потому что и я, и Кулаков видели: Пирату не подняться. Надо было разнимать собак.

— Тубо, Дик! — крикнул Кулаков.

Наверное, он приучал Дика к этой команде, раз подал ее, но только Дик никак на нее не отреагировал. Эту его особенность я подметил давно: по характеру вовсе не злобный, он, входя в ярость, переставал что-либо слышать. Так было и раньше, когда я, например, не мог заставить его отдать тряпку, в которую он вцеплялся, то же самое происходило и сейчас, и я знал, что Дик ни за что не отпустит Пирата, придется оттаскивать силой.

Я повернулся к Кулакову:

— У тебя нож есть?

— Есть, а что?

— Давай сюда.

Кулаков ничего не понимал, однако нож дал. Я подошел к кустам и вырезал короткую и крепкую палку.

— Твое «тубо» ему как мертвому припарки, — объяснил я Кулакову. — Надо зубы разжать. Ты держи его, а я разожму.

Только так мы и сладили с Диком. Освобожденный Пират поднялся и, оглядываясь, ушел в кусты.

— Ну и хват! — сказал Кулаков, имея в виду Дика. — Это надо же, самого Пирата заделал!

— Не ожидал?

— По правде, нет. Пират с кем только не дрался и всех бил.

— Так, может, и не будем Дика с Боксиком стравливать?

— Э-э, нет! — замотал головой Кулаков. — Делать дело — так до конца. Если сейчас не стравим, они так и будут грызться. А мне один хозяин нужен.

Но Боксик не продержался и пяти минут, и я думаю, что дело было не в недостатке у него сил. Просто он был деморализован — ведь Дик одержал победу над Пиратом у него на глазах, и это подействовало на Боксика отрезвляюще. Он позабыл о своих недавних амбициях.

Вот так все и решилось. Еще час назад Дик был рядовой упряжной собакой, теперь же он стал вожаком, вершителем чужих судеб, в дела которого отныне не мог вмешиваться даже Кулаков.