Дикарь

Она напомнила мне Труди той ночью, когда Уиттл оставил ее подвешенной. Я подумал о том, как чуть не замерз насмерть, пытаясь ее поддержать. И вдруг образ убитой Труди всецело завладел моим сознанием.

При одном воспоминании об этом мне резко поплохело. И я решил, что джентльменом могу побыть как-нибудь в другой раз. Так что я схватил Сару за руку и бормоча извинения, втащил ее в комнату. Я отвел ее подальше внутрь, отпустил и бросился закрывать дверь.

У старой Мэйбл отвисла челюсть.

Сара нахмурилась.

— Это уж лишнее, — сказала она и потерла руку в том месте, где я сжал ее.

— Я очень извиняюсь, — сказал я, — Правда. Я просто не хочу, чтоб Уиттл добрался до вас. Здесь мы в безопасности.

— Уиттл? — переспросила Сара.

— Это ужасный человек, его нож не оставит нам никаких шансов. Похоже, его нет в доме, но кто его знает, вдруг он тут?

— Так вот что здесь происходит! — торжествующе провозгласила Мэйбл. — Я так и знала. Печенкой чуяла. В доме убийца. Ну что ж, он проклянет день, когда его пути пересеклись с генералом Мэтью Форрестом.

Она чудесным образом оживилась.

Усмехаясь и потирая руки, она произнесла:

— Он нашел достойного противника, этот Уистл.

— Я очень на это надеюсь, — согласился я.

Непохоже было, чтобы Сара разделяла бабушкины восторги. Она выглядела скорее озабоченной.

— Он не столь молод, как во времена Индейских войн[1], — сказала она, — на слух ему уже не положиться.

— Чушь. Его уши свеженькие, как огурчики. Он услышит все, что захочет.

Мы стояли в молчании, разглядывали дверь и прислушивались. Я надеялся, что Мэйбл права насчет генераловых ушей. Со временем, однако, я забеспокоился. Револьвер не слишком поможет, если Уиттл подберется сзади и воткнет нож к глотку. И тогда у Потрошителя окажется огнестрел.

Мне подумалось, что не стоило оставлять генерала одного. Я мог бы прикрыть ему спину.

— Пожалуй, я должен идти к нему на выручку, — наконец произнес я.

— Я пойду с тобой, — сказала Сара.

— Прекратите оба. Мэтью вполне в состоянии разобраться с этим типом, Уистлом.

— Уиттлом, — поправил я ее на этот раз, — Родерик Уиттл.

— Как так вышло, что вы знакомы с подобным человеком? — спросила меня Сара.

Что ж, дело зашло слишком далеко, чтобы ложь могла принести много пользы, так что я сказал:

— Он привез меня из Англии. Мы плыли вместе. Остальных он убил на яхте, но мне удалось сбежать. Он, несомненно, уверен, что я утонул, иначе бы притаился на берегу, чтобы разделаться со мной. Поскольку он высадился неподалеку отсюда, я побоялся, что он может прийти в ваш дом. В поисках его я и пробрался внутрь.

— Ты пришел, чтобы спасти нас? — спросила Сара

— Да, мэм.

— Это ужасно благородно с твоей стороны.

Ее слова изрядно меня приободрили.

— Оно, конечно, благородно, если это все не басни, — высказалась Мэйбл.

— Бабушка!

— Как-то за уши притянуто звучит. Скорее, он собирался ограбить нас или пристукнуть, пока не наскочил на Мэтью, а там уж пораскинул мозгами и состряпал эту смехотворную историю, чтобы соскочить с крючка.

— Я ему верю, — сказала Сара.

— Ну, ты ведь вся в Мэтью. Вы оба доверчивые до невозможности. Я на медный грош не удивлюсь, если…

Резкий удар в дверь заставил нас подскочить.

— Откройте.

Это был голос генерала.

Как же я рад был его услышать! Не теряя ни секунды, я подскочил к двери и распахнул ее.

[1] Индейские войны — серия вооружённых конфликтов между коренным населением Северной Америки и Соединёнными Штатами Америки. Войны, начавшиеся с колониальных времён, продолжались до бойни на ручье Вундед-Ни и «закрытия» американского Фронтира в 1890 году.

Глава 18

ГОСТЕПРИИМСТВО ФОРРЕСТОВ

— Я проверил все комнаты наверху, — сказал генерал, войдя в комнату, — похоже, никто туда не забирался, но здравый смысл говорит, что нам лучше не разделяться до тех пор, пока я не буду до конца убежден, что в доме никого нет.

— Не думаю, что этот тип существует где-то, кроме воображения Тревора, — высказалась Мэйбл.

— Он еще как существует, — сказал я. — Наверное, он не появлялся в доме. Я не видел его ни разу с того момента, как он причалил к берегу. Вполне возможно, что он двинулся совсем в другом направлении.

Старуха Мэйбл бросила на меня язвительный взгляд, словно заранее ожидала услышать такое оправдание.

— Береженого Бог бережет, — сказал генерал. — Пойдемте.

Сара влезла в тапочки и взяла лампу. Я вышел в коридор вслед за остальными. Все вместе мы спустились по лестнице в гостиную. Здесь было гораздо теплее и, должно быть, комфортнее для женщин.

Мэйбл плюхнулась в кресло генерала и накрыла ноги его одеялом. Сара поставила лампу на каминную полку. Затем она подбросила в камин побольше дров. Поставив решетку на место, она присела на корточки поближе к пламени.

— Эх, — сказала она, — как хорошо-то.

Я смотрел на нее, а не на генерала, так что упустил момент, когда он оказался рядом. Я изрядно удивился, когда он подошел вплотную.

— Возьми это, — сказал он и дал мне пистолет. Пистолет был довольно мал, не больше моей ладони, со стволом длиной около трех дюймов. — Если убийца сунет свой нос сюда в мое отсутствие…

— Мэтью! Ты не посмеешь! Забери его!

— Замолчи!

— И не подумаю!

— Самое время начать.

Мне он сказал:

— Все, что тебе нужно — взвести курок, прицелиться и нажать на спуск. Стреляй в грудь.

— Так точно, сэр! — отрапортовал я.

— Ты, старый дурень! Не давай оружие ему в руки!

Ну, повел он себя так, будто ничего не слышал. Взяв лампу и свой большой револьвер, он поспешил прочь из гостиной.

— Мэтью! — чуть не вопила она. — Мэтью!

Сара отвернулась от огня.

— Нет смысла впадать в истерику, бабушка.

Я сделал шаг к пожилой даме, отчего она сильно вздрогнула. На пистолет она смотрела так, будто это была гремучая змея. Изо рта у нее потекла слюна.

— Держите, — протянул я ей пистолет рукояткой вперед. Она, моргая, взглянула на него, затем на меня. Вытерев слюну с подбородка, она протянула руку и выхватила пистолет у меня из рук.

— В любом случае, я понятия не имею, как пользоваться этой штукой, — сказал я ей.

После этого она как подкошенная рухнула в кресло. Пистолет она придерживала на коленях, словно это была чашка чая. Вполне вероятно, что о том, как пользоваться этой штукой, она знает не больше меня, но в тот момент я уже был убежден, что Уиттл не объявится.

Он все же не проник в дом. С одной стороны, это было облегчением, а с другой — вызывало разочарование. Раз его здесь нет, генералу не выпадет шанса его пристрелить. Он был нас свободе, а я мечтал о том, как в один прекрасный момент выслежу его.

Чем дольше я нахожусь на месте, тем дальше он от меня.

Эта мысль не давала мне покоя, пока не вернулся генерал.

— Этот субъект, должно быть, нас миновал, — сообщил он

Заметив, что пистолет в руках у Мэйбл, он, тем не менее, не стал поднимать этот вопрос.

— Что нам сейчас следует сделать, — сказал он, — так это разойтись по комнатам. — Двери на всякий случай я запер. Спать я не лягу, а буду патрулировать дом до рассвета. Сара, покажи Тревору комнату для гостей.

— Я, как ни странно, должен идти дальше, — сказал я, — Он где-то там, в ночи, и чем скорее я найду его, тем…

— Чепуха, — перебила Сара.

— Так точно, чепуха, — поддержал ее генерал, — Я не дам тебе болтаться на улице в снегопад.

— Той зимой у нас была Великая Метель, — обратилась ко мне Сара. — Почти четыреста человек отдали Богу душу.

— Сейчас метели нет, но снег валит все сильнее и сильнее. Тебе там не поздоровится, Тревор. Ты от холода в статую превратишься.

Я рассудил, что это верно. Да и теплый дом я покидать совершенно не стремился. Вдобавок не хотелось лишиться общества генерала и Сары. С Мэйбл я бы расстался без сожаления, но эти двое пришлись мне по душе, а кроме того, это были первые друзья, которых я встретил за последний месяц.

Кроме того, мои шансы найти Уиттла нынешней ночью были довольно призрачными.

Генерал забрал маленький пистолет у Мэйбл. Он отдала его без сопротивления. Протянув его мне, он сказал:

— Держи его при себе.

— Есть, сэр!

Сара сняла лампу с каминной полки и позвала меня:

— Пойдем, Тревор.

Я пожелал остальным спокойной ночи. Вместе с Сарой мы покинули гостиную и направились к лестнице.

— А у тебя есть свой дом? — спросила Сара.

— Да, мэм. Не такой как у вас, конечно. У нас с матушкой есть квартира в Лондоне, в Англии.

— Вас только двое?

— Ну еще Агнес, наша служанка.

— У нас тоже есть слуги, — сказала Сара. С легким смешком она добавила: — Они никогда не задерживаются надолго. Бабушка делает их жизнь невыносимой.

Когда мы начали подниматься, она спросила:

— А что с твоим отцом?

— Он был солдатом и погиб при Майванде.

— О, мне так жаль. С твоей матушкой все хорошо, да? Ее не было среди тех, про кого ты говорил, что их убили на судне?

— Она была дома, в полной безопасности, когда я видел ее в последний раз. Так-то я ушел из дома по делу. Просто так вышло, что я оказался на яхте.

— И теперь она не знает, что с тобой случилось?

От этого ее вопроса у меня сдавило горло. Все, что я сумел, так это покивать в ответ.

— Раз так, об этом мы должны с утра позаботиться первым делом. У меня никогда не было детей, но представляю себе, как ужасно, должно быть, чувствует себя твоя матушка.

Я слабо проговорил:

— Спасибо.

Мы зашли в одну из комнат рядом с лестницей.

— Надеюсь, тебе здесь будет уютно. Мы держим ее чистой для внезапных гостей — в основном это дедушкины друзья по Вест-Пойнту[1].

Я увидел большую кровать, и смотрелась она великолепно.

Сара поставила горящую лампу на столик позади кровати и повернулась ко мне.

— Боюсь, что у нас нет подходящей одежды для молодого человека твоих габаритов. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать, мэм. Шестнадцать будет в следующем июне.

— Какой ты вежливый, — сказала она. С немного грустной улыбкой она протянула руку и погладила меня по щеке. — Надеюсь, ты не будешь торопиться покинуть нас.

Лицо у меня прямо жаром запылало, когда она его погладила.

— Мне здесь очень нравится, — пробормотал я.

— Спокойной ночи. Добрых снов. Увидимся утром.

— Да, мэм.

— Сара. Пожалуйста, зови меня Сара.

— Сара.

Наклонившись, она ласково поцеловала меня в лоб. Затем она повернулась и оставила меня одного. В коридоре она повернула налево, так что я предположил, что она пошла в свою комнату. Я подскочил к двери и стал наблюдать за ней, в основном чтобы убедиться, что на нее никто не бросится, хоть и был уверен, что Уиттл бродит далеко отсюда где-то во тьме.

Она словно плыла, такая изящная и грациозная.

Он напомнила мне о матушке, так что я почувствовал умиротворение и тоску, причем одновременно.

Как только она оказалась в безопасности, я вернулся к ночному столику. Положив на него пистолет, я разделся, оставив только свитер, который был сухим и достаточно длинным, чтобы я мог выглядеть пристойно в том случае, если придется внезапно вскочить. Откинув покрывало, я задул лампу и забрался в постель.

Белье было шелковым. Скользкое на ощупь и ужасно холодное поначалу. Однако довольно скоро оно нагрелось.

Кровать была настолько мягкой, что я в нее провалился. Ничуть не похоже на мою койку на «Истинной Д. Лайт». Она не подскакивала, на тряслась и не шаталась. Сто лет я не чувствовал себя так удобно. И так безопасно.

Наутро я проснулся самостоятельно. Я немного повалялся, нежась в тепле, очень довольный тем, что нахожусь тут, а не на борту яхты. Но тут мне вспомнилась Труди. Это напрочь отшибло все удовольствие от праздного лежания в постели.

Я вылез из-под одеяла, одернул свитер как можно ниже и подошел к окну. При виде выпавшего снега, у меня перехватило дыхание. Дома у нас время от времени выпадал снег, но такого количества я в жизни не видел. Сейчас снегопад улегся, но, должно быть, шел всю ночь, раз навалило столько снега. Он белел на ветвях деревьев, целый фут его лежал на крышах сараев и других построек, а возле кирпичной стены на краю участка снежный покров явно был высотой по колено. Небо было ясным, и снег сиял на солнце так, что глаза у меня заслезились.

Я разглядел несколько домов далеко впереди и подумал, что, возможно, Уиттл выбрал один из них. Это казалось вполне вероятным. Но прежде чем эта мысль окончательно завладела мной, я мигом припомнил, как генерал держал под рукой пистолет. Возможно, это местный обычай, и Уиттл, задумав убийство и забравшись в дом, вполне мог сам быть убит за свои гнусные злодеяния. Я вцепился за эту идею. Это успокоило меня, но не сильно.

Из моего окна видна была узкая полоска залива. Она была ярко-голубой, с вкраплениями белых барашков волн, набегавших на берег. Яхты, само собой, не было видно. Я рассудил, что ее можно разглядеть с другого угла дома, но смотреть на нее совершенно не хотелось.

— Доброе утро, Тревор.

Вздрогнув, я натянул свитер по до колен и обернулся.

— Надеюсь, ты хорошо выспался, — сказала Сара и вошла в комнату.

При свете дня я обнаружил, что она еще красивей, чем я полагал. Блестящие темные волосы были распущены, лицо заливал румянец, а глаза радостно сияли. Одета она была в платье из зеленой материи, похожей на бархат, воротник и подол были оторочены кружевом.

— Д-да, я хорошо выспался, спасибо.

Она направилась прямо ко мне. Взгляд ее зацепился за мои босые ноги.

— Ты, должно быть, мерзнешь.

Я совершенно не мерз. Я, скорее, пылал. Под свитером пот тек ручьями.

— Это я тебе принесла, — сказала она. Только сейчас я обратил внимание, что в руках она держит халат и тапочки. — Это вещи моего отца, они, наверное, тебе слишком велики, но послужат, пока не справим тебе гардероб.

Она протянула мне халат. Мне пришлось отпустить свитер. Пока он не слишком задрался, я рывком развернул халат и закрылся им. Она наклонилась передо мной и поставила тапочки на пол. Я был несказанно рад, что между ее лицом и мною висит халат.

— Надевай, — сказала она.

Я влез в тапочки. В них было намного лучше, чем на холодных половицах. Однако они, как она и предупреждала, были сильно велики.

— Твой отец куда-то уехал? — спросил я.

Заметив печаль, наполнившую ее глаза, я пожалел, что задал этот вопрос.

— Он погиб на войне почти десять лет назад.

— Прости.

— У нас много общего. Мы оба потеряли отцов на войне. Моего отца убили юты на Милк-Крик.

— Юты? Это индейцы?

Она кивнула и выпрямилась.

Стало быть, она, похоже живет вместе с дедушкой и бабушкой, так что я счел за лучшее не спрашивать про ее мать.

— Накидывай халат и пошли, — сказала она. Я тебе налила горячую ванну внизу.

Горячая ванна!

— Потрясающе!

К счастью, она наконец отвернулась и пошла к двери. Я мигом сдернул свитер, напялил халат, завязал пояс и отправился вслед за ней в коридор. Мы спустились по лестнице, и она повела меня в заднюю часть дома, где я еще ни разу не был. Ни генерала, ни Мэйбл было не видать.

В кухне было тепло и уютно, в печке горел огонь. Напротив виднелась раскрытая дверь. Мы вошли в нее и там обнаружилась ванна, до краев наполненная водой, такой горячей, что над ней поднимался пар.

— Я схожу принесу какую-нибудь папину одежду, — сказала Сара. — Она, конечно, великовата, но это лучше, чем ничего, а потом мы свозим тебя в магазин.

— Спасибо, — ответил я.

Я подождал, пока она не покинет помещение. Дверь она оставила открытой, скорее всего для того, чтобы сюда проникал жар из кухни. Поскольку никого не было видно, я разделся и залез в ванну.

Вода была практически обжигающей. Как раз то что надо! В последний раз я нормально мылся в ночь на среду, как раз перед тем, как покинуть дом. Не то чтобы я совсем не знался с водой все это время, в этом мне помогли несколько падений в океан и частенько окатывавшие меня с ног до головы волны. После морской воды я все время оставался просоленным и с почесухой. И каждая капля, из моря ли, с неба ли, была просто ледяной.

Так что я был невероятно рад оказаться в полной ванне горячей воды, несмотря на то, что едва не сварился.

Я лежал в воде, блаженствуя. Затем я намылился и нырнул, чтобы смыть пену с волос. Когда же вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, в ванной обнаружилась Сара с ворохом одежды в руках. К счастью, вода была достаточно мутной, чтобы скрыть деликатные места.

Она поставила на пол пару ботинок, затем устроилась на стуле, держа остальные вещи на коленях и принялась болтать со мной. Когда она спросила, есть ли у меня братья или сестры, а я сказал, что нет, она сообщила мне, что в этом мы тоже одинаковы. Она была единственным ребенком своих родителей. С этой темы она перешла на рассказ о том, как провела все детство в пансионах, потому что ее матушка умерла от воспаления легких, когда Саре было всего шесть, а отец был кавалерийским офицером и постоянно переезжал с одной заставы на другую, пока не попал в Колорадо и не был убит ютами в семьдесят девятом. Позднее она жила в Сиракузах и два года училась в женской школе, до тех пор, пока ее дедушка, генерал не вышел в отставку. Тогда она перебралась сюда жить вместе с ним и Мэйбл.

Она сказала, что готовит еду и убирает дом, а также ходит для них за покупками. Хотя они вполне добры к ней, иногда ей очень одиноко и не хватает компании сверстников. Вот почему она так обрадовалась, когда прошлой ночью объявился я.

Я догадывался, каково это, проводить сутки напролет исключительно в обществе двух стариков. Даже небезынтересные старики навроде генерала могут наскучить, если это единственная твоя компания, а уж от Мэйбл веселья было не дождаться.

Однако для Сары было несколько неожиданно наслаждаться обществом нового друга, в то время как новый друг лежал голышом в ванне.

Она продолжала болтовню, пока вода не растеряла большую часть своего тепла, и я не начал дрожать. Наконец, она это заметила. Наверное, потому, что мои губы посинели.

Она принесла мне полотенце и сказала:

— Ты одевайся, а я начну завтракать.

Она отправилась на кухню. Я мог видеть ее сквозь дверной проем, но поскольку внимания на меня она не обращала, выбрался из ванны и вытерся насухо. Захлопнув дверь, я воспользовался туалетом, а затем поспешил одеться. Судя по размеру вещей, ее покойный отец был выше и худощавее, чем папаша Труди.

Похоже мне всю жизнь придется таскать шмотки покойных папаш.

Втиснувшись в рукава и штанины, я присоединился к Саре возле плиты.

Видно было, что ветчины и яиц на сковородке как раз на двоих.

— А где Мэйбл и генерал? — спросил я.

— Думаю, они спят. Я слышала, как дедушка обшаривал дом той ночью и, вероятно, закончил только с рассветом.

— Похоже, я поднял ложную тревогу, — сказал я ей.

— Возможно, тебя вело Провидение.

Я маленько поразмышлял над этой мыслью и решил, что Сара, должно быть, права. В общем и целом, мне дико повезло остаться в живых. Так что, возможно, у Господа есть на меня какие-то виды. Похоже, Он именно мне предназначил отправить Уиттла прямиком в преисподнюю.

Впрочем, будь на то Его воля, Он без труда мог проделать это самостоятельно, пустив «Истинную Д. Лайт» на дно морское.

Само собой, я бы потонул вместе с ней.

Так что, вполне вероятно, что в этом деле было что-то, что нельзя было разглядеть невооруженным глазом.

[1] Военная академия США в Вест-Пойнт (англ. West Point) — высшее федеральное военное учебное заведение армии США.

Глава 19

ЯХТА И ЛОШАДЬ

Мы съели роскошный завтрак из ветчины, яиц и булочек, запив все это горячим кофе. Это был лучший мой завтрак за очень долгое время, учитывая то, что яйца и свежее мясо кончились у нас через пару недель пребывания в море. В оставшееся время, за исключением консервов, у нас была только мука и картошка. Этот рацион мне слегка поднадоел.

Я по-прежнему размышлял о Провидении и был благодарен ему за то, что оно направило мои стопы сюда, к такому прекрасному завтраку. Про себя я возблагодарил Господа. При этом я не забыл сообщить Ему, что весьма доволен постелью и ванной, и сообщил, что Он, без сомнения, здорово поступил, приведя меня к этим людям.

Когда мы закончили с едой, я помог Саре помыть посуду. Мы расположились у раковины вдвоем, она мыла, а я вытирал. Дома о таких вещах заботилась Агнес. Однако я был не против помочь, да и Сара, похоже, наслаждалась этой работой.

Не успели мы закончить, как появились генерал и Мэйбл. Генерал похлопал меня по плечу:

— Этот твой убийца оказался парень не промах и решил не связываться с нами.

— Нам очень повезло, — сказал я ему.

— Повезло, — фыркнула Мэйбл, — По мне этого мерзавца и на свете не было.

Если бы она изъявила желание прогуляться по морозцу, я, пожалуй, смог бы показать ей парочку тел, от вида которых она запела бы по-другому. Но я промолчал.

— Нам следует известить власти, чтобы они занялись его розыском, — сказал генерал.

— Мы с Тревором позаботимся об этом, когда будем в городе. Ему нужна новая одежда, а еще мы хотим послать телеграмму его матушке в Англию, про то, что он в безопасности.

— Чепуха! — выпалила Мэйбл, — Пусть катится прочь. Нам нет до него никакого дела.

— Он ребенок, дорогая, — сказал ей генерал.

— Он в нашей стране совсем один, — добавила Сара, — ни одна живая душа о нем не позаботится. Кроме нас. Господь привел его к нашей двери.

— Не стоит стращать меня Господом, дорогуша.

— Тревор сослужил нам хорошую службу, — сказал генерал, — Он пришел сюда, чтобы предупредить нас. Кроме того, мне кажется, он хороший парень. — Он еще раз хлопнул меня по плечу. — Молодой человек, можешь оставаться под нашим кровом до тех пор, пока тебе это не наскучит. И до тех пор, пока ты прилично себя ведешь.

— Благодарю вас, сэр.

— Я буду себя вести совсем по-другому, если этот жулик…

— И ты будешь вести себя с ним дружелюбно, дорогая, или мне придется выставить тебя на мороз.

Тут уж она хлопнулась в кресло и воззрилась на меня.

Сара принялась готовить завтрак для генерала и Мэйбл.

Спустя некоторое время я улизнул оттуда и поднялся наверх.

Слова генерала о сообщении властям слегка выбили меня из колеи. Учитывая два трупа на яхте и то, что кроме меня, обвинить в этом некого, я боялся вляпаться в неприятности.

В конце коридора находилось окно. Я выглянул на улицу. Внизу, позади дома, расстилался садик с деревьями и беседкой, среди которых я блуждал прошлой ночью, а дальше была стена. Все было завалено снегом. Солнце скрылось в облаках, так что снежный покров больше не блистал белизной, а лежал серый и мрачный.

За стеной начинался склон, спускавшийся к побережью. Никаких следов я не заметил. Я бросил взгляд туда, где должен был находиться ялик, но ничего не обнаружил. Скорее всего, его похоронил снегопад.

Затем я стал осматривать пляж, смещая взгляд вправо и собираясь с духом. Сердце мое выстукивало чечетку. Я отнюдь не желал видеть «Истинную Д. Лайт», но именно за этим я и подошел к окну. Я ожидал увидеть на ней толпу местных мужиков и констеблей.

Насколько я мог видеть, заснеженный пляж тянулся почти на полмили. Ни единой живой души.

Яхты тоже было не видать.

Я пялился в окно, глядя то в одну, то в другую сторону и ломая голову над этой загадкой, как вдруг обнаружил вдалеке корабль, болтающийся на свинцово-серых волнах.

От этого зрелища меня пробрало до печенок.

Я знал, что это судно — «Истинная Д. Лайт».

Должно быть, когда я вывел ее на мель как раз был отлив.

Мне не пришло в голову ни бросить якорь, ни убрать парус.

И теперь она болтается по морю с наполненными парусами, унося Труди и Майкла в никуда.

Я покрылся мурашками с головы до пят.

Со всех ног я бросился вниз во лестнице в кухню, к живым людям.

Мы оставили генерала и Мэйбл завтракать вдвоем. Сара принесла мне пару башмаков, кожаные перчатки, теплое пальто и шляпу — в основном вещи ее покойного отца. Сама она тоже как следует утеплилась. Одевшись, мы вышли за дверь и побрели по снегу в сторону конюшни.

Она располагалась слева от дома, где я еще не бывал. Размер у нее был препорядочный. Мы распахнули створки ворот. Открываясь, они собрали большие снежные валики.

Я заглянул внутрь.

Внезапно я вспомнил про пистолет, который генерал вручил мне прошлой ночью. Он по-прежнему валялся на моем прикроватном столике. Я почувствовал себя круглым идиотом из-за того, что оставил его там.

В конюшне не то чтобы стояла кромешная тьма, но освещена она была явно недостаточно.

Сара вознамерилась зайти внутрь, но я успел схватить ее за руку. Она посмотрела на меня — не то чтобы рассерженно, скорее удивленно.

— Что такое? — спросила она.

— Не хотелось бы так думать, но там вполне может прятаться Уиттл.

— Тебе не кажется, что было бы глупо с его стороны торчать всю ночь в ледяной конюшне, когда под боком теплый дом?

Что я мог на это возразить?

Мы зашли внутрь, хотя я по-прежнему нервничал и внимательно смотрел по сторонам.

Руку Сары я отпустил, но она тут сама же взялась за мою. Несмотря на ее слова, она наверняка беспокоилась.

Не заходя далеко, мы остановились и огляделись по сторонам.

В конюшне пахло в основном сеном, но витали и ароматы, не столь приятные. Рядом со входом стояла пара экипажей, один красивей другого, а также сани с двумя рядами сидений. Все стены были сплошь увешаны инструментами и конской сбруей.

Мы двинулись дальше, туда, где содержались лошади. Там было четыре денника, однако ворота последнего стояли нараспашку.

Сара вздрогнула и тихо пробормотала:

— Господи, Боже мой! — Руку мою она не отпустила, а поволокла меня за собой. Мы проскочили мимо первых трех денников. Завидя нас, лошади сопели и фыркали. Из их ноздрей вырывались клубы белого пара.

Четвертый денник был пуст.

Сара уставилась внутрь, тяжело дыша и выпуская изо рта белые облака.

— Он забрал Саблю, — прошептала она. — Подожди здесь. Я должна сказать дедушке.

Она отпустила мою руку и бросилась прочь из конюшни.

Меня не очень радовала перспектива остаться одному, но, когда она была уже далеко от дверей, до меня дошло, что опасаться нападения Уиттла мне не стоит. Прошлой ночью он все же появился. Для генерала и женщин это был очень тревожный сигнал, поскольку Уиттл явно намеревался проникнуть в дом. Тем не менее, в итоге он все-таки решил угнать коня и скрыться.

Зная, что он побывал здесь, я малость струхнул. Однако сейчас он, скорее всего, за много миль отсюда. Любой, кто ворует коня снежной ночью, имея возможность забиться в теплый дом, наверняка рассчитывает на долгое трудное путешествие.

В какой-то мере было приятно знать, что он нам не угрожает. Хотя то, что он скрылся, нервировало меня. Я был не прочь вскочить на коня и погнаться за ним.

Не прочь — это слабо сказано.

Я должен был это сделать.

Но с такой форой, имея возможность выбрать любой путь, кроме ведущего к морю, он практически неуловим. Кроме того, я окажусь в незнакомой стране в самый разгар зимы, без гроша в кармане и без одежды, не считая одолженных вещей на мне. Да и люди, живущие в этом доме, были страшно добры ко мне. Скрыться с одной из их лошадей будет довольно гадко и даст Мэйбл повод насмехаться над генералом и Сарой.

И даже если этого недостаточно, я также упущу возможность послать телеграмму матушке. Она заслужила знать, что я, в конце концов, жив.

Так что я отбросил затею преследовать Уиттла.

Выглядело это так, будто я предал всех, кого он убил — особенно несчастную Труди, но я рассудил, что живым я должен больше. Покойники моих усилий все равно не оценят.

Увы, это навело меня на мысли о тех, кого Уиттл еще не убил — о тех, кого он разделает на кусочки в будущем, если я его не остановлю.

Это порядочно усложнило дело, и я начал прикидывать, не будет ли лучше все-таки угнать лошадь. Однако, к тому моменту было уже поздно.

Сара возвращалась нахмурившись. Генерала с ней не было.

— Лучше ему не говорить, — сказала она, — если он обнаружит, что Саблю украли, то влезет в седло, помчится на поиски и с пустыми руками точно не вернется. Он слишком стар для таких затей, но поступит именно так.

Мы могли бы сделать это вместе, мелькнула у меня мысль.

Прежде чем я раскрыл рот, чтобы ее озвучить, Сара сказала:

— Зная его здоровье, я сомневаюсь, что мы увидим его живым. Но разве это его остановит? Нет, я уверена. Да он скорее умрет и оставит бабушку вдовой, чем позволит конокраду от него сбежать.

— Он все равно узнает, что лошадь пропала.

— Мы оставим ворота в конюшню нараспашку. У Сабли всегда был дикий нрав. Она уже как-то раз сбегала. Я просто скажу, что когда мы уезжали в город, она была здесь. Тогда дедушка не так разволнуется, как если узнает, что Саблю украли.

Сара была не только красивой, котелок у нее варил что надо. Меня огорчило, что она прибегает к таким уловкам, но из ее объяснений я понял, что она обманывает генерала для его же собственной пользы.

Я сказал, что план очень умен.

Он открыла денник, в котором стоял громадный мерин по кличке Гаубица. Кличка была вышита золотом на его голубой попоне. Стянув попону, Сара вывела его к воротам конюшни. Там я помог запрячь его в сани.

Снаружи валил снег.

— Отлично, — заметила Сара, — Следы Сабли засыплет.

Ну, Сабля не оставила следов, которые надо было засыпать, потому что отсутствовала уже давно. Сара имела в виду, что снег может засыпать следы, которые Сабля могла оставить, если бы с утра была здесь, а потом убежала.

Придерживаясь ее плана, мы оставили ворота конюшни открытыми.

Когда мы оба залезли в сани, Сара уселась напротив поближе ко мне и накрыла нам колени попоной. Затем она взяла вожжи, щелкнула ими, крикнув «Н-но!», и мы тронулись.

Сара направилась прочь от дома. Мы промчали мимо деревьев и фонтана без воды, зато со статуей Бахуса, у которого изо рта торчала виноградная кисть, а из одежды был только снег, налипший в разных местах. Выглядел Бахус замерзшим и несчастным.

Остановились мы перед главными воротами в стене. Они были заперты. Похоже, Уиттл не поленился спешиться и запереть их за собой, дабы скрыть, что он здесь побывал.

— Я с этим разберусь, — сказал я, как только Сара осадила коня.

— Оставь их приоткрытыми для Сабли, — ответила она, держа в уме нашу хитрость.

Я спрыгнул в снег, распахнул настежь ворота и дождался, пока Сара «н-нокнет» на Гаубицу, а затем «тпрукнет», когда они окажутся по другую сторону. Оставив ворота слегка приоткрытыми, я поспешил вперед и забрался в сани. Было здорово снова почувствовать на коленях попону.

После поворота направо, Сара несколько раз фыркнула, и Гаубица перешел на энергичную рысь. Мы буквально летели сквозь ветер и снег.

— Хочешь подержать вожжи? — спросила она.

— Прекрасная мысль!

Я взял у нее кожаные ремни и встряхнул их. Гаубица оглянулся через плечо, коротко фыркнул белым паром, а затем вновь уставился вперед и продолжил рысить. Его копыта тихо стучали по снегу. Кроме стука копыт мы слышали только конский храп, скрип полозьев, стук и шорох сбруи да звон упряжных колокольчиков, радостный и чистый.

Все дышало невероятным спокойствием.

— Приедем в Кони-Айленд, глазом моргнуть не успеешь, — сказала Сара и похлопала меня по ноге под попоной. Она улыбалась мне. Щеки ее разрумянились, в глазах стояла снежная влага. — Жалко, что ты не приехал сюда летом. К нам со всей округи съезжаются. Все очень радостно и весело. — Она сжала мою ногу. — Если останешься, сам все увидишь. Ты же останешься?

Остаться до лета? Предложение меня огорошило. Я не знал, что ответить, и от души пожелал, чтобы она этот вопрос не задавала. Наконец я промямлил:

— Не хотелось бы злоупотреблять вашим гостеприимством…

— Ты окажешь нам большую любезность. Мог бы помочь с делами и составить мне компанию. Мы бы здорово провели время.

— Звучит замечательно, честное слово, — сказал ей я. — Если бы не матушка…

— Знаю… Мне так жаль. Ты, должно быть, ужасно по ней скучаешь.

— Я просто представляю, как бы она хотела, чтобы я оказался дома.

— А у нее есть средства на обратную дорогу?

Вопрос сразил меня наповал.

— Средства? — переспросил я, чтобы точно увериться в том, что она имела в виду.

— Финансовые

Моя заминка сказала все сама за себя.

— Не суть важно, — произнесла она. — Оставайся с нами, а мы будем платить тебе зарплату. Таким образом, ты сможешь накопить себе на билет, а не перекладывать все заботы на матушку.

Она сообщила все это вполне участливо, но почва из-под ног у меня была уже выбита. Всю дорогу я думал, что попасть домой, в Англию — дело нехитрое. Впрочем, по большому счету я переживал, что меня посередь моря укокошит Уиттл, и на возвращение не особо рассчитывал. Если я и задумывался, что буду делать, если каким-то чудом уцелею, то всегда полагал, что способ вернуться домой я рано или поздно найду.

Предложение Сары казалось выходом из положения. Все, что мне было нужно, так это остаться здесь на срок, достаточный, чтобы заработать на проезд на корабле. Это явно было лучше, чем просить матушку истратить все сбережения. Я подумал, что должен преисполниться благодарности. Однако вместо этого я испытывал смешанные чувства.

— Похоже, это прекрасная идея, — произнес я наконец.

— Чудесно. Мы сообщим матушке о твоих планах.

— А ты не думаешь, что Мэйбл будет возражать?

— Ой, она может слегка поныть и пожалиться. Но мы не будем обращать на нее внимания.

К этому моменту мы проехали те дома, что я мог разглядеть из окна своей спальни. Однако появились другие. Они были поменьше и лепились ближе друг к дружке. Вскоре они выстроились вдоль дороги сплошной чередой. Появились уличные фонари и, насколько я мог видеть, перед нами простирался вдаль город.

Похоже, мы очутились на главной улице. Сара забрала у меня поводья и притормозила Гаубицу. Мы обогнали несколько саней и людей верхом. Я оглядел всех всадников, не то что бы ожидая узнать в ком-то из них Уиттла, а так, на всякий случай.

Большинство горожан двигались пешком, входя и выходя из множества рынков, магазинов и учреждений. Большинство заведений, похоже, были закрыты, но некоторые все же работали.

За высоким зданием гостиницы Сара свернула на обочину. Мы вылезли из саней, и она привязала вожжи к коновязи. Проследовав по тротуару, мы вошли в заведение под вывеской «Вестерн Юнион». Внутри никого не было, кроме человека за стойкой.

— Я бы хотела отправить телеграмму в Англию, — сообщила Сара парню.

— Именно для этого я здесь! — живо ответствовал конторщик. Он пододвинул к ней бланк и припечатал его карандашом.

— Сообщите мне имя и адрес, куда посылать телеграмму. Напишите их вот здесь, — он указал на пространство в верхней части бланка. — Сообщение уйдет туда. А вот здесь, внизу, надо указать ваши имя и адрес, в том случае, если вы ждете ответа. Мы доставим его в тот же день, как он придет, если вы живете поблизости.

— Мы живем в доме Форреста, — сказала ему Сара.

Услышав это, он улыбнулся. Передний зуб у него отсутствовал, а остальные выглядели так, будто вполне созрели последовать его примеру.

— А, вы внучка генерала, ясно. А кто этот молодой человек?

— Это наш гость из Лондона, — ответила Сара.

— Тревор Бентли, — отрекомендовался я.

Сара отдала бланк мне. Я накорябал матушкино имя и наш адрес на Мэрлибон Хай Стрит, Лондон, В1, Англия. Пока я ломал голову, что ей написать, конторщик сказал:

— Плата взимается за каждое слово, так что вам надо быть кратким.

Они меня ждали, так что я написал быстренько: «Дорогая матушка, угодил в Америку, сейчас в безопасности. Буду работать на генерала Форреста и заработаю на билет домой. Надеюсь, с тобой все хорошо. Твой любящий сын, Тревор»

Сара отдала бумагу конторщику. После того, как она уплатила, он заявил, что мы сможем получить ответную телеграмму в течение двух-трех дней в том случае, если адресат решит дать ответ немедленно. Он сказал, что рассыльный доставит его в дом генерала.

После этого мы ушли. Я чувствовал себя великолепно, отправив матушке телеграмму, и поблагодарил за это Сару.

— Это точно снимет тяжкий груз с ее души.

Когда она это произнесла, у меня перехватило дыхание. Даже слезы выступили на глазах, но я отвернулся, чтобы она не заметила.

Мы подождали, пока проедет всадник, перебежали улицу и отправились в универсальный магазин. Казалось, что мы провели там целую вечность, выбирая то да се для меня. Под конец у нас была целая охапка вещей — все, от зубной щетки до башмаков и тапочек, носков и кальсон, брюк и рубашек, свитеров и жилетки, куртки и даже ночной рубашки и халата. Все вместе стоило кучу денег. Но Сара запросто заплатила за все, а затем снова достала кошелек и купила нам по лакричной палочке, номер нью-йоркской «Уорлд» для генерала, а также пакетик каштанов для Мэйбл.

Мы уложили наш груз в сани и хорошо, что нас было только двое, иначе мы бы ни в жизнь все внутрь не запихали.

Мы погрузились сами, Сара развернулась, и мы отправились прочь из города.

— Надеюсь, мы ничего не забыли, — сказала она.

Я кивнул, хотя и помнил, что мы обещали генералу заехать в участок и рассказать о Уиттле. Нет смысла напоминать об это Саре. Если она забыла, то меня это устраивает.

Никакого значения, на мой взгляд, это уже не имело. «Истинная Д. Лайт» унесла Майкла и Труди, так что тел никаких нет. А Уиттл, так тот наверняка до сих пор в пути, и в окрестностях этого городка в жизни не появится. Так что толку сообщать о нем я в упор не видел. Это только беду на меня накличет.

Когда мы вернулись домой, генерал забыл спросить нас, обращались ли мы к властям. Он был слишком взбешен пропажей Сабли. Мы втроем пошли на улицу и везде искали лошадь, пока наконец генерал не признал, что нам стоит отступиться от этой затеи. Сабля уже сбегала, сказал он, и скорее всего в свое время вернется.

Я, само собой, знал больше, но выступать не стал.

Глава 20

В РОЖДЕСТВО И ПОСЛЕ НЕГО

За два дня до Рождества посыльный из «Вестерн Юнион» явился с телеграммой. Она гласила:

«ДОРОГОЙ ТРЕВОР Я ОЧЕНЬ РАДА ЧТО С ТОБОЙ ВСЕ ХОРОШО ТЧК Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ЗПТ ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ ДОМА ТЧК ПИШИ МНЕ И БЕРЕГИ СЕБЯ ТЧК Я СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ ТЧК ЛЮБЯЩАЯ ТЕБЯ МАТУШКА

От телеграммы меня охватила ужасная тоска по матушке, так что я уселся прямо в кабинете генерала и написал ей длинное письмо.

Я написал о том, что произошло со мной, после того, как я пошел привести дядю Уильяма и рассказал все вплоть до настоящего времени, сообщил ей, какие милые люди Сара и генерал, и про то, как я буду здесь работать, пока не смогу позволить себе обратный билет. Само собой, о некоторых вещах я не стал упоминать. Я решил, что ей лучше не знать о Сью в переулке, о том, как я зарезал шлюхиного дружка, или о том, как я прятался под кроватью у Мэри, когда ее убивал Уиттл, и вообще о том, как он убил всех, кроме меня, на судне. Такие известия вряд ли облегчат ей жизнь.

Я сообщил ей, что Джека Потрошителя на самом деле зовут Родерик Уиттл, рассказал, как он загнал меня к Темзе, и как я был его пленником до тех пор, пока мы не достигли Америки, где я от него сбежал. Она может передать эти сведения дяде Уильяму, а он уж он сумеет широко их распространить. Для властей — не говоря уж об ист-эндских проститутках — будет огромным облегчением узнать, что Джек Потрошитель больше не разгуливает по улицам Лондона.

На другой день мы с Сарой снова поехали в город. Выдав немного денег, она послала меня в магазин купить генералу табака, пока она отнесет мое письмо на почту.

Еще через день праздновали Рождество. Для меня оно стало сплошным огорчением. Я как никогда тосковал по дому. В это время всегда царили веселье и радость, проводились вечеринки и колядки, дядя Уильям закатывал у себя дома большой праздник, с гусем, сливовым пудингом и прочими угощениями, и с поцелуями под омелой с теми, кому бы я в другое время ни за что не позволил себя поцеловать. Елку мы всегда ставили на столе в гостиной, и она вся переливалась, украшенная свечами и милыми безделушками. Я вообразил, как матушка ставит в этом году елку без меня, и подумал, как же ей должно быть одиноко. Мое письмо она получит только через несколько недель, но телеграмма, наверное, должна была ее приободрить.

Рождество в доме Форрестов было очень похоже на любой другой день, разве что помрачнее. По словам Сары, во время Рождества генерал и Мэйбл печалились, потому что у них никого кроме нее не осталось, и им не хочется вспоминать о старых добрых временах, когда все было по-другому.

Генерал угрюмо сидел в гостиной, курил свою трубку и пил ром, пока не заснул посреди дня.

Мэйбл пошла на прогулку и пропала. Мы с Сарой отправились на поиски. Нашли мы ее на полпути к городу, отдыхавшей на обочине, всю в снегу. Она рассеянно посмотрела на нас и сказала, что собирается забрать какие-то букеты.

Мы посадили ее в сани и привезли домой. Сара сказала, что такое уже несколько раз бывало. Время от времени старушка что-то путает и теряется.

— Такой уж возраст, — объяснила Сара.

По возвращении мы уложили Мэйбл в постель. Генерал все еще храпел в гостиной. Поесть нам возможности до сих пор не представилось, так что Сара затеяла варить похлебку.

Мы поели в столовой при свечах, только мы вдвоем, и больше никого. Сара заметила, что мне невесело и попыталась меня приободрить. Он налила нам немного красного вина, мы провозгласили «Счастливого Рождества!» и стали потягивать его. Вино было сладким и согрело меня. Но оно напомнило мне ром, который я пил в комнате Мэри, а это вызвало у меня воспоминания о вещах, которые настроение мое отнюдь не улучшили.

Когда похлебка закончилась, мы остались в гостиной и продолжили пить вино.

Некоторое время спустя Сара сказала, что вернется через минуту, и чтобы я никуда не уходил. Мне сделалось совсем тоскливо, и я приободрил себя еще стаканчиком. Вскоре он вернулась, пряча руку за спиной, и встала на колени возле моего стула. Я отодвинул его от стола и развернул к ней.

— Закрой глаза, Тревор, — сказала она. Я так и сделал. Когда она велела их открыть, я увидел, как она покачивает передо мной золотыми часами, держа их за цепочку.

— Счастливого Рождества, — промолвила она.

Горло у меня перехватило, в глазах проступили слезы. Она вложила часы мне в руку, и я внимательно рассмотрел их. Хронометр расплывался перед глазами, так что пришлось поморгать, прежде чем я разглядел скрещенные револьверы, выгравированные на корпусе.

— Это… потрясающе, — наконец смог выдавить я, — Огромное тебе спасибо.

— Они принадлежали моему отцу, — сказала она. — Я хочу, чтобы они были твоими.

— Я не могу… правда…

— Все ты можешь. Тебе не понять, сколько добра ты принес в мою жизнь. Храни их всегда.

— Я… Я бы очень хотел и тебе что-нибудь подарить.

— Можешь подарить мне поцелуй.

С этими словами она слегка привстала. Положив руки мне на колени, она потянулась вперед и повернулась ко мне щекой. Я поцеловал ее. Затем она обернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза.

— Я знаю, что ты ужасно скучаешь по матушке, — сказала она. — Хотела бы я, чтобы ты мог быть с ней, особенно в этот день.

Я кивнул, отчаянно желая, чтобы слезы прекратили бежать по щекам.

— Боюсь, что у меня никогда не будет детей, — продолжала Сара.

— О, конечно ты…

Она приложила палец к моим губам.

— Если у меня будет сын, я надеюсь, что он будет таким же прекрасным юношей, как ты.

После чего расплакалась уже она.

Опустившись на колени и скрестив руки поверх моих ног, она зарылась в них лицом, вздыхая и рыдая. Я положил свои новые часы на стол.

— Не плачь, — сказал я, — все хорошо.

Плач не прекращался. Я похлопывал ее по спине, гладил по волосам. Наконец, она перестала рыдать, одернула платье и несколько раз всхлипнула.

— Прости меня, — пробормотала она, — я не знала… — И вдруг снова разревелась, еще пуще прежнего.

Я встал и обнял ее.

Так мы и стояли, крепко обняв друг друга и на пару рыдая в два ручья.

Через какое-то время мы все-таки утомились и прекратили плакаться, но по-прежнему не выпускали один другого из объятий. Обнимать ее было очень приятно, хоть я и знал, что она мне не мать, а она знала, что я ей не сын.

Когда мы разжали объятия, она попыталась улыбнуться. Лицо ее раскраснелось и промокло от слез, глаза ярко блестели. Выглядела она прелестно.

— Правда мы глупыши, да? — сказал она. — Занимаемся такой чепухой.

Я не знал, что ответить. Сара кончиками пальцев смахнула с моего лица слезы. Затем она поцеловала меня в губы, очень нежно и ласково.

Вскоре после этого я поднялся в свою комнату. Как ни крути, это было необычайное Рождество. Некоторое время я провел, размышляя над этим, но голова моя была затуманена вином, и прежде, чем додуматься до чего-нибудь путного, я заснул.

На следующее утро Сара разбудила меня поцелуем. Вскоре это стало ежедневным ритуалом. И каждый вечер, перед тем, как укладываться, она приходила в мою комнату. Мы немного болтали, потом она целовала меня на ночь и уходила к себе.

Кроме того, мы ухаживали за генералом и Мэйбл. Я помогал готовить еду, убираться в доме и ходить за лошадьми. Примерно раз в неделю мы с Сарой ездили в город. Иногда мы пользовались санями, иногда, если позволяла дорога, запрягали экипаж. В городе мы обыкновенно покупали разные припасы, номер «Уорлд», и угощались лакричными палочками. Иногда, если погода позволяла, мы выбирались на пляж. Там был дощатый настил для прогулок, вдоль которого располагались разномастные магазинчики, киоски, раздевалки, беседки, аттракционы и тому подобные заведения, но все они были закрыты на зиму. Сара не сомневалась, что мы восхитительно проведем здесь время когда придет лето.

Судя по тому, что мои сбережения каждую неделю прибавлялись ровно на доллар, я подозревал, что мне придется провести здесь все лето, а скорее всего — еще несколько таких лет. Я был не в курсе, сколько может стоить билет до Англии, но полагал, что дорого.

Что ж, при мысли об этом я несколько падал духом. Но в основном я был счастлив жить у генерала. Сара прекрасно ко мне относилась, генерал, похоже, и сам рад был моему присутствию. Даже старая Мэйбл потеплела ко мне. Иногда она меня ужасно распекала, но все-таки придиралась не слишком часто.

В то время я иногда целыми днями ни разу не вспоминал о Уиттле, убежденный, что здесь я в безопасности, а он где-то далеко-далеко. Почем мне знать, может, он давно нашел свою смерть. Я искренне на это надеялся.

Тем не менее, всякий раз, как мы возвращались из города с новым номером «Уорлд», я внимательно его проглядывал. Я изучал каждую заметку, втайне боясь, что наткнусь на рассказ о расчленении и пойму, что Уиттл принялся за старое.

Убийства в этой газете были представлены в изобилии. Жертвы всегда были либо застрелены, либо забиты до смерти, либо задушены, либо зарезаны. За все время я не нашел ничего, что напоминало бы дело рук Уиттла.

Была середина января, когда я наткнулся на историю о женщине «низкого происхождения» по имени Бесс, которую нашли «несказанно изуродованной» в месте под названием Адская Кухня. Сердце мое забилось как бешеное. Но я почитал повнимательнее и увидел в газете сообщение, что за это преступление арестован молодчик по имени Аргус Тэйт.

В течении нескольких недель я обнаружил полдюжины сообщений о расчлененных женщинах. Чаще всего такое случалось в Адской Кухне и Челси. Откуда взялся мой интерес, я Саре не говорил, но об этих местах ее расспросил, и она сказала, что это на Манхэттене, на другой стороне Ист-Ривер. Когда она сказала, что от нас это в пятнадцати-двадцати милях и реку можно пересечь по мосту или на лодке, у меня все перевернулось внутри.

Туда можно попасть за день. Он может попасть сюда за день.

Конечно, может и не он убивает гулящих девок. Вот что я твердил себе. Я должен был твердить себе это, иначе моим долгом было бы отправиться за ним. Я решил, что никуда не пойду до тех пор, пока не буду точно уверен, что это Уиттл.

Я продолжал проверять газету и каждый раз надеялся, что ничего, подтверждающего участие Уиттла, в ней не появиться.

Мои газетные штудии не занимали много времени. В перерывах между домашними делами, поездками в город и тому подобными занятиями, я одолел порядочное количество книг из генеральской библиотеки. Я прочел уйму Шекспира, Диккенса, Стивенсона и Скотта. Добрался я и до историй Эдгара Алана По, но быстро забросил, потому что они напомнили мне о том, как я пытался читать одну из них на борту «Истинной Д. Лайт», и меня затошнило от качки. Я не хотел иметь дела ни с чем, что напоминало об этой яхте или об Уиттле.

Больше всего мне нравились книги про Америку. Я прочел много книг Марка Твена, и даже смог закончить «Гекльберри Финна», которого бросил в ту ночь, когда матушка притащила домой пьяного Бернса, и пришлось идти на розыски дяди Уильяма. Я прочел всю «Сагу о Кожаном Чулке» Купера и множество рассказов Брета Гарта[1]. Они разбудили во мне ужасную тоску по Миссисипи, бескрайним лесам и равнинам, горам и полям. Меня охватило страстное желание путешествовать и самому участвовать в приключениях.

То и дело я всерьез вознамеривался убежать на Запад. Я мечтал об этом всей душой, хотя понимал, что должен остаться вместе с Форрестами, пока не заработаю достаточно денег, чтобы вернуться в Англию.

Кроме того, я наслушался генеральских рассказов, которые заставили меня от души порадоваться, что я нахожусь на цивилизованном Востоке.

После поцелуя на ночь от Сары я частенько пробирался вниз в гостиную и просиживал там часы напролет вместе с генералом. Мы сидели вдвоем перед камином, прихлебывали ром, он курил трубку и рассказывал нескончаемые истории об армейской службе.

Он рассказывал мне о Вест-Пойнте, о битвах Гражданской войны, но больше всего он любил поговорить о своих приключениях во время Индейских войн.

Во время нашего путешествия на яхте Уиттл всерьез рассчитывал отправиться на Запад и примкнуть к дикарям. Если бы ему довелось пообщаться с Мэтью Форрестом — уверен, он бы запел по-другому. Во-первых, в наше время большинство индейцев либо истреблены, либо полностью покорены. Во-вторых, с белыми людьми они вытворяли такие кунштюки, что любой благоразумный человек, прознав о том, почел бы за лучшее с ними не пересекаться.

Генерал много рассказывал всяких ужасов. Не знаю, то ли ему нравилось пугать меня, то ли он просто не мог об этом молчать. Возможно, и то, и другое сразу.

Снятие скальпа может показаться ужасной жестокостью, но это далеко не самое худшее.

Как только индейцам выпадала возможность поиздеваться над мертвецом, они раздевали его догола и не просто скальпировали, но еще и утыкивали стрелами, отрезали голову, руки, ноги, половые органы и разбрасывали их по округе. Звучало это не менее ужасно, чем то, что Уиттл сотворил с Мэри и Труди.

С женщинами краснокожие обычно так не поступают, так что тут Уиттл их обскакал. Они, как правило, ценят белых женщин, насилуют их и обращают в рабство.

Генерал изложил мне два главных правила в войне с индейцами: не позволять язычникам захватить ваших женщин и не даться им в руки живым. Если дело дошло до последнего патрона, и у вас есть выбор — застрелить индейского воина или собственную жену, выбора-то собственно никакого и нет. Стреляйте в голову жене.

Он рассказал, что когда форту Фил Кирни грозило быть захваченным сиу и шайеннами, солдаты собрали всех женщин и детей в арсенале, и с ними остался офицер, который в случае поражения должен был поджечь порох и разнести арсенал вместе с людьми на мелкие кусочки. К счастью, до этого не дошло.

Еще он говорил, что хуже, чем дать индейцам захватить женщин — только попасть к ним в руки самому.

Что они еще любят делать, так это раздеть человека догола и растянуть его на земле. Потом они разводят огонь под одной из его ступней. Когда ступня хорошенько прожарится, они берутся за следующую. Таким же образом они поступают с оставшейся частью ног и с руками. Само собой, длится это целую вечность. Когда им это надоедает, они разводят огонь у бедняги на груди, и это его доканывает.

Еще одно из их излюбленных развлечений — подвешивать своих пленников вверх ногами над слабым огнем. Голова пропекается очень медленно, зато потом взрывается.

Иногда белый человек может оказаться в руках у скво, то есть индейских женщин. Генерал умолчал о том, каким образом развлекаются скво со своими пленниками, из чего я заключил, что это еще хуже, чем то, о чем он мне рассказывал. Хотя это было сложно себе представить.

Вывод напрашивался такой, что лучше быть мертвым, чем пленным.

Если не ясно, чем кончится битва, последний патрон всегда береги для себя.

Генерал рассказывал, как однажды обнаружил, что его отряд попал в окружение. У него был револьвер, а у большинства револьверов не было. Были только винтовки, так что еще до того, как индейцы с гиканьем набросились на них, каждый привязал один конец веревки к спусковому крючку, а на другом конце сделал петлю. Таким образом, когда дела пошли бы совсем туго, они могли приставить ствол винтовки к голове, а носком ботинка спустить курок. Из этой передряги они выбрались без потерь, но генерал сказал, что часто, оказываясь на местах сражений, он натыкался на множество трупов мужчин, которые застрелили своих жен и детей, а потом последовали за ними, пустив пулю в себя.

Мне становилось не по себе и когда я слушал об этих вещах, и когда думал о них потом. Приставить пистолет к собственной голове — само по себе тяжело, но при мысли о том, каково мужчине застрелить свою жену и детей или еще кого-то, кого он любит, меня бросало в дрожь.

Однажды я спросил генерала, что он думает по этому поводу. Он затянулся трубкой, выпустил дым и сказал:

— Существует немало исходов хуже смерти. Медленные пытки в лапах краснокожих, например. Или потеря любимых. Пуля в череп — быстрый и милосердный исход по сравнению с этим.

Я никогда не рассказывал ему о Труди. Но при этом провел немало времени, горюя о ее печальной судьбе. Жестокости индейцев были вполне сравнимы с тем, как разделал ее Уиттл. Я считал себя виновным в том, что спас ей жизнь. Если бы я позволил ей удавиться или утонуть, не бросаясь безрассудно на помощь, то она могла бы избегнуть его ножа. Беда была в том, что я изначально знал это. Даже спасая ее тогда, я знал, что умереть для нее было бы лучше. Тем не менее, я не останавливался и выручал ее.

Наверное, я просто не мог поступить иначе. Но услышав рассказы генерала о пуле для женщины, я понял, что поступал неправильно.

[1] Фрэнсис Брет Гарт — американский прозаик и поэт, прославившийся реалистическими описаниями жизни золотоискателей в Калифорнии. По мотивам его произведений в 1977 году в СССР был выпущен знаменитый фильм «Вооружен и очень опасен». Примечание редактора и переводчика.

Глава 21

ПОТЕРИ

Ранним апрелем, в дождливый вторник, Мэйбл куда-то убрела. Она выкидывала такое уже раз пять или шесть, все время выскальзывая из дома в тот момент, когда все остальные были заняты. В тот знаменательный день генерал спал у огня, а я помогал Саре готовить печенье на кухне. Когда печенье было готово, мы вынесли тарелку с выпечкой, чтобы генерал и Мэйбл могли побаловать себя горяченьким. Тут-то мы и заметили, что Мэйбл пропала.

Поиски всегда ложились на меня и Сару, потому как она не хотела, чтобы генерал выходил из дому в такую погоду, опасаясь, что вернется он с воспалением легких или еще с чем похуже. Кроме того, он никогда сильно не переживал из-за исчезновений жены.

По-быстрому осмотрев дом, я вернулся в гостиную и покачал головой.

— Похоже она вышла, — сказал я.

Сара вздрогнула.

Генерал проглотил полный рот печенья и сказал:

— Да. То-то я смотрю, какая весомая, грубая, зримая тишина стоит в последний час. Мои барабанные перепонки весьма довольны передышкой.

— Дедушка!

— Ой, не стоит забивать этим голову. Уверен, что свои маленькие прогулки она устраивает специально ради того, чтобы ее разыскивали.

— На улице льет как из ведра.

— Дождь ей только на пользу. Она две недели не мылась.

Кажется, виной тому был я. Пару недель назад Сара разбудила меня и после утреннего поцелуя сказала, что меня ожидает горячая ванна. Вскоре это вошло в обычай. Каждые несколько дней она готовила мне ванну, причем пораньше, так что я мог принять ее до того, как являлись генерал и Мэйбл. Я залезал туда и отмокал, а вскоре являлась и Сара с кофе для нас обоих. Он садилась на стульчик рядом с ванной, и мы мило болтали, потягивая кофе. Потом она стала помогать мне тереть спину.

Первые несколько раз я находил это слегка неудобным, но со временем привык. Вскоре я дошел до того, что с нетерпением ожидал этих банных дней.

Сара принимала ванну в дни между моими омовениями. Когда она заканчивала, то приходила ко мне вся свежая и розовая от горячей воды, со все еще влажными волосами. Я всегда оставался в постели и дожидался ее.

Как правило, у меня мелькала мысль, не следует ли мне спуститься вниз, налить ей кофе, остаться с ней поболтать и, быть может, потереть ей спину. Эта идея вызывала у меня трепет. Помимо прочего, разум мой успокоился, ведь то, как я возбуждался, думая о Саре в ванне, ясно показывало, что Уиттлу не удалось отбить у меня тягу к женщинам. Я отчаянно хотел спуститься вниз и зайти к ней, но не мог преодолеть стеснения. Вдобавок, Сара была на десять лет старше меня и часто напоминала мне о матушке, поэтому поступить так было бы нехорошо.

Я предоставил ей принимать ванну в одиночестве, решив, что если бы она желала моего присутствия, то попросила бы сама.

То, что она никогда не просила, сильно беспокоило меня, но я полагал, что у нее на то свои причины, и ни разу не заикнулся о том, что наш ритуал приема ванны слегка односторонен и нечестен. Кроме того, стоило мне представить, как она об этом спрашивает, мои нервы приходили в такое расстройство, что я твердо решил: даже если она и пригласит меня, я все равно откажусь.

Как бы то ни было, в то необычное утро, за две недели до того, как Мэйбл потерялась под дождем, я напялил тапочки и халат и поспешил вниз. Сара меня опередила. Я рассчитывал найти ее на кухне, готовящей кофе. Но ее там не было, так что я потащился в ванную.

Мэйбл, видимо, решила, что ванна предназначена для нее.

Она опередила меня, хотя и ненамного. Тем не менее, она была уже там. Стоя одной ногой на полу, она держалась за край ванны и заносила над ним другую ногу. Само собой, на ней ничего не было.

Меня она не замечала. Мне бы быстро и тихонько убраться прочь, но я этого не сделал.

Не то чтобы я испытывал какое-то удовольствие, созерцая ее. Никоим образом. Но я был настолько удивлен, обнаружив ее забирающейся в мою ванну, что попросту остолбенел, разинув рот.

Лицо у нее было потемневшее и все в морщинах, как кора старого дерева. Точно такими же были и руки. Но остальное тело Мэйбл было белым, не считая множества голубых вен, и выглядело лет на тридцать моложе лица. Она была такая тощая, что кости просвечивали сквозь кожу. Поскольку она стояла наклонившись, груди у нее отвисли. Они были длинные, плоские, и такие отвислые, что сосок одной из них задел край ванны.

Это было первое, что бросилось мне в глаза, и только потом я заметил ее шрамы. При виде их я охнул от удивления. Около пятнадцати-двадцати, впрочем, у меня не было возможности сосчитать. Толстые розовые шрамы, каждый около дюйма длиной, начинались от ягодиц и спускались по задней поверхности ног. Я вполне привык к хромоте Мэйбл, но только увидев эти ужасные шрамы понял, почему она прихрамывает.

Увы, оханье выдало меня.

Мэйбл взглянула через плечо и истошно завопила. Я шмыгнул в кухню. Оказавшись в безопасности за дверью, я крикнул:

— Я ужасно сожалею, Мэйбл!

— Ты пожалеешь, когда я до тебя доберусь! Господи боже мой! Человек у себя дома спокойно вымыться не может! Сара! САРА!

Сара влетела в кухню. Она увидела меня, стоящего в смятении. Потом бросила взгляд на открытую дверь ванной комнаты. Тут у нее густо покраснели щеки и приоткрылся рот.

— О Господи, — выдавила она.

Мэйбл, должно быть, услышала ее.

— Немедленно зайди и захлопни дверь. Этот гнусный ребенок за мной подглядывает!

Сара зашла в ванную и закрыла дверь. Я слышал, как Мэйбл какое-то время бранила ее, а Сара отвечала ей спокойно и рассудительно, объясняя, что произошла ошибка. Через какое-то время Мэйбл успокоилась, и Сара вышла из ванной.

Она встретилась со мной глазами. Лицо у нее было красным, как помидор.

— Все в порядке, — сказала она мне. — На будущее нам обоим стоит быть осторожнее. Тебе, наверное, ужасно стыдно.

— Надеюсь, Мэйбл меня простит.

— Я объяснила ей, что ты не хотел за ней шпионить, и что ванна была налита для тебя.

— Я вовсе не… хотел подсматривать за ней.

— Ой, я знаю, знаю. — С грустной улыбкой Сара погладила меня по волосам. — Кроме того, ты вполне мог бы подсматривать за мной, будь у тебя такое желание. Ты же никогда так не делал, да?

— Само собой нет. Конечно нет.

— Я уверена, что нет, — сказала она, но взгляд, который она бросила на меня, был какой-то странный, и я залился краской. После короткой паузы она сказала:

— Лучше тебе вымыться в другой день.

Затем мы направились к раковине, и Сара набрала воды в кастрюлю. Я подкинул немного дров в плиту, набираясь храбрости, и спросил:

— Что у Мэйбл с ногами?

Сара удивленно приподняла бровь.

— Я видел ее буквально один миг, но…

— Дедушка никогда тебе про это не рассказывал? Ни разу за те ночи, что ты прокрадывался вниз и болтал с ним часы напролет?

Я не знал, что Сара осведомлена о наших беседах. Очевидно, она сама устроила небольшой шпионаж.

— Что с ней стряслось? — еще раз спросил я.

— Если дедушка тебе не рассказывал, возможно, он считает, что тебе не следует об этом знать.

— Положим, я могу спросить его об этом нынче ночью, — сказал я.

— Не смей. Ради всего святого, Тревор.

— Ладно, не буду.

Она поставила кастрюлю на плиту, чтобы подогреть воду. Я думал, она не станет говорить по поводу ног Мэйбл, но она отвела меня к столу, и мы сели за него.

— Это случилось сразу после Гражданской. Дедушку назначили служить на Западе. Они с бабушкой поехали туда, только он и она, верхом, а возле Тусона попали в засаду апачей. Прежде чем они сообразили, что произошло, дедушку сбили с коня. Стрела попала ему в плечо, он упал и ударился головой о камень. От удара он потерял сознание и не видел, что было потом. Уверена, он так себе этого и не простил, хотя его вины тут нет. Наверное, он потому и не рассказывал тебе эту историю. Он и со мной об этом ни словом не обмолвился. Я сама-то узнала лишь потому, что однажды спросила у папы, отчего Мэйбл хромает. Я не говорила дедушке, что знаю об этом, и ты должен пообещать то же самое.

— Обещаю, — сказал я ей.

— Когда Мэйбл увидела, что дедушка упал с коня, она сама спрыгнула с лошади и побежала к нему. Как рассказывал папа, в нее полетела туча стрел. Но ни одна не попала.

— Видимо, индейцы хотели взять ее живой, — предположил я.

— Вот и папа так говорил. Наверное, только поэтому их обоих в тот день не убили. Бабушка вытащила дедушкин револьвер и разрядила его в апачей. Одного подстрелила. Патроны кончились, а дикари были уже рядом. На счастье, выстрелы услышали кавалеристы, патрулировавшие поблизости, но она, конечно, об этом не знала. И кроме того, солдаты были довольно далеко. У бабушки не было времени перезаряжаться, и она потащила дедушку к расщелине в скале. Это было что-то вроде пещеры. Она запихала его внутрь, но там было место только для одного человека. Он втиснулась туда настолько, насколько могла. Ее ноги и, как бы это сказать… задние части… туда не поместились. Думаю, у индейцев было полно времени, чтобы подскакать поближе и вытащить, но они этого делать не стали. Вместо этого они остались поодаль и стали пускать в бабушку стрелы. Устроили из этого игру. Как рассказывал папа, они гарцевали вокруг, смеясь и хохоча, и усаживали ее стрелами, когда налетели солдаты и разогнали их.

После этой истории Мэйбл и генерал предстали передо мною совершенно в ином свете. Я понял, почему он никогда не рассказывал мне об этом и почему постоянно твердил о индейских пытках и о необходимости спасать своих женщин, даже если это означает убить их. Он сам столкнулся с этим лицом к лицу. Апачи не убили Мэйбл, но сильно искалечили, и счастье, что дело не обернулось хуже. Мне стало страшно жаль генерала, и я полюбил его еще больше.

Что до Мэйбл, то я больше никогда не воспринимал ее, как несносную старую грымзу, и очень стыдился, что так думал о ней. Дух захватывало, как представишь ее склонившейся над бесчувственным генералом и палящей в краснокожих. Потом она тащит его в укрытие, несмотря на то, что он раза в два больше ее, и получает кучу стрел в спину. С момента, как я об этом узнал, она сделалась для меня настоящей героиней.

Разумеется, я и виду не подал, что знаю об этом, но с тех пор обращался с ней крайне обходительно. Скорее всего, она списала это на мой промах с ванной и решила, что я пытаюсь вернуть ее расположение, хотя это было вовсе не так. Причиной было мое восхищение тем недюжинным мужеством, которое она продемонстрировала в стычке с апачами.

Когда генерал упомянул, что она не мылась две недели, я понял, что это камень в мой огород. Меня это совершенно не устраивало, и я, натянув дождевик, вместе с Сарой побежал на конюшню. Я хотел стать Мэйбл другом, а не источником невзгод.

Мы запрягли Гаубицу в один из экипажей и под дождем поехали в сторону города. Именно это направление избирала Мэйбл каждый раз, когда уходила из дому. В предыдущие разы на земле обычно лежал снег, так что мы беспокоились, чтобы она не замерзла, несмотря на то, что всегда находили ее вовремя и в добром здравии. Я полагал, что небольшой дождь она вполне переживет, и не шибко за нее беспокоился.

До тех пор, пока не увидел ее.

Она валялась лицом вниз на обочине дороги между домом Форрестов и жильем ближайшего соседа. Даже издалека я заметил, что она не двигается. Но лужу я заметить не мог до тех пор, пока мы не осадили Гаубицу, спрыгнув на землю, поспешили к Мэйбл.

На самом деле это была не слишком большая лужа.

Не больше ярда в ширину и буквально пару дюймов в глубину.

Но Мэйбл хватило, чтобы утонуть.

А может, все было не так, и падала она уже мертвой, и просто угодила лицом в эту лужу.

Как бы там ни было, Мэйбл была мертва.

Я наклонился и перевернул ее. Она перекатилась с такой легкостью, словно в ее теле не было ни одной косточки. Лицо у нее было серое от грязной воды. Дождь обмыл его и стал натекать ей в рот. Глаза были широко открыты и пристально смотрели перед собой. Капли дождя били по ним, но она не моргала.

— Святый Боже, — пробормотала Сара.

Она прикрыла Мэйбл веки, затем я поднял обмякшее тело. Мэйбл была немного ниже меня и гораздо худее. Меня удивило, насколько она оказалась тяжелой. Кое-как я донес ее и водрузил в экипаж, уложив на задние сиденья. Мы забрались внутрь и направились к дому.

Мы не произнесли ни слова, не плакали и не ругались. В тот момент я как-то особенно не горевал. Скорее, я чувствовал себя напуганным, разбитым и виноватым в том, что мы не подоспели вовремя и не смогли ее спасти. А еще меня очень беспокоило, как генерал переживет потерю жены.

Как бы он на нее не жаловался, я полагал, что ее смерти он не обрадуется.

Коляску мы оставили перед крыльцом. Сара пошла первой, я последовал за ней с телом Мэйбл на руках. Генерала мы обнаружили в гостиной.

Он вскочил со стула. Рот его широко раскрылся и вновь захлопнулся. Не произнеся ни слова, он шагнул к нам и положил руку Мэйбл на щеку.

— Мне очень жаль, — сказала Сара, голос ее дрожал.

— Спасибо, что принес ее, дорогой. — Он скорбно взглянул на меня, кивнул и принял тело из моих рук. — Я уложу ее на кровать.

Мы так и стояли в молчании, пока он уносил ее. Я слышал, как потрескивают и шуршат в камине дрова, как ступени стонут под медленными шагами генерала.

Вскоре раздался выстрел.

Мы подпрыгнули.

Я тут же посмотрел на каминную полку. Револьвер генерала был там, на своем обычном месте.

Мы бросились вверх по лестнице.

Я знал, что мы там обнаружим, но все равно нужно было подняться и увидеть все собственными глазами.

Генерал и Мэйбл лежали рядышком на кровати. Могло показаться, что они прилегли поспать, если бы не кровавое месиво на изголовье позади генерала.

Мэйбл он держал за руку.

Другая рука свешивалась на пол.

Пистолета я не увидел.

Однако вокруг его правого тапка была обвязана петля.

Я шагнул к другому концу кровати. Веревка тянулась от ноги генерала к спусковому крючку винтовки, лежащей на полу. Ее, должно быть, сбросило отдачей.

Глава 22

УТРО И ВЕЧЕР

Сара была единственным живым их родственником, но у генерала и Мэйбл было множество друзей, которых надлежало известить о случившемся. Около тридцати человек почтили нас своим присутствием, в основном старики, многие с женами. Практически все явились при полном параде. Выглядели они великолепно: на боку висели сабли, груди были усыпаны медалями.

Поминальная служба проходила в местной методистской церкви. Один за другим пожилые джентльмены выходили вперед и рассказывали что-нибудь о генерале и Мэйбл. Много хорошего можно было рассказать об этой паре.

Когда подошло время отдать последние почести, мы выстроились друг за другом и прошествовали мимо гробов. Мэйбл была нарумянена и смотрелась довольно необычно. Ее нарядили в прекрасное атласное платье и выглядела она так, будто собралась на торжество. Весь вид генерала говорил, что он вполне готов сопровождать ее туда. Возможно, на офицерский бал. Он был облачен в свой мундир, медалей на груди красовалось больше, чем у многих из присутствовавших вместе взятых. Застрелился он в рот, так что никаких посторонних отверстий на теле не было.

Я положил в гроб одну из его вересковых трубок.

Сара поцеловала дедушку и бабушку в лоб.

Их похоронили на кладбище за церковью.

Напудренная дама, нарумяненная похлеще Мэйбл, спела «Ближе, Господь, к Тебе»[1], а затем тощий низенький солдат, выглядевший старше земли, поднес к губам рожок и сыграл «Тэпс»[2]. Стоял погожий солнечный денек, но слезы лились рекой.

После официальной части все отправились в дом. Еды было наготовлено так много, сколько я отродясь не видел в одном месте. Мы принялись есть, а мужчины выпили. Через какое-то время некоторые гости отбыли, но далеко не все. Несколько слуг, которых Сара наняла по случаю поминок, приготовили для них гостевые комнаты.

Для меня спальни не осталось, так что я решил расположиться в гостиной. Пьяный гость с белой бородой до пояса храпел на диване. Я опустился в старое кресло генерала. Все подушки были им порядочно продавлены.

Храп не давал мне заснуть, так что я просто сидел в кресле, скучая по генералу и Мэйбл и досадуя, что не узнал их лучше. Вскоре я запалил одну из трубок генерала. Я решил, что он не был бы против. В свое время, когда он был еще жив, и мы сидели, болтая о том о сем, он сам частенько предлагал мне покурить. Я всегда отказывался, но сейчас бы с удовольствием покурил с ним. Когда трубка прогорела я достал генеральскую бутыль рома. Эта штука всегда действовала на меня как снотворное. Так что я сделал несколько глотков, рассудив, что она поможет мне заснуть.

Я поспешно убрал бутылку с глаз долой, когда в комнате неожиданно появилась Сара. Она беззвучно вошла в гостиную с распущенными волосами, белая ночная сорочка мерцала в отсветах огня, мягко облегая ее. Выглядела она прелестно.

Наклонившись ко мне, она прошептала:

— Ты же не хочешь провести ночь сидя в кресле?

— Совершенно верно, не хочу.

— Я знаю место получше, — сказала она, взяв меня за руку.

Лампу она с собой не захватила, так что выйдя из гостиной мы были вынуждены пробираться в полной темноте. Она так и держала меня за руку, не произнося ни слова, пока мы поднимались по лестнице и шли по коридору.

Я предполагал, что меня ожидает какая-то запасная комната. Но она привела меня в свою собственную. Мы зашли туда, и она осторожно закрыла дверь, так что та не издала ни звука. Возле кровати горела лампа.

— Тут тебе будет гораздо удобнее, — сказала Сара, понизив голос.

— Это же твоя кровать, — ответил я.

— Здесь хватит места нам обоим.

С этими словами она подошла к кровати, сбросила тапочки и забралась на нее. Завернувшись в одеяло, она передвинулась к краю.

— Я принесла твою пижаму, — сообщила она. Вытянув руку, она указала на стул, стоявший у стены. Моя фланелевая пижама, аккуратно сложенная, висела на спинке.

Что ж, раздеваться перед Сарой я не горел желанием, несмотря на то, что она была постоянным гостем во время моих омовений. Ведь тогда я сидел в ванне, полной воды. Так что я погасил лампу прежде чем выскользнул из своих похоронных одежд и влез в пижаму.

Я устроился под одеялом, улегшись на спину поближе к краю матраса, чтобы не беспокоить свою соседку. Выпитый ром слегка затуманил голову, но я чувствовал себя столь непривычно, лежа на одной кровати с Сарой, что заснуть все равно не удавалось. Сердце не успокаивалось, и меня даже слегка потряхивало, хотя в постели было тепло и уютно.

Вскоре рука Сары нащупала мою и слегка сжала ее.

— Я так рада, что ты здесь, — прошептала она.

— Тут намного удобнее, чем в кресле, правда? — сказал я.

— Ты единственный, кто у меня остался.

Когда она это произнесла, я испугался, что она расплачется. Но этого не произошло. Она резко повернулась ко мне и шепнула:

— Обними меня. Пожалуйста.

Я повернулся набок, положил руку ей на спину, и она прижалась ко мне.

— Все будет хорошо, — сказал я, желая ее утешить. Еще больше мне хотелось с помощью разговора отвлечься от собственных ощущений. Ее голова касалась моей шеи, ее дыхание щекотало меня. Мы вытянулись таким образом, что она прикасалась ко мне всем телом до коленей.

Между нами не было ничего, кроме ночных рубашек. Сквозь одежду я чувствовал, как горяча ее кожа, отчетливо ощущал каждый ее вздох, каждый удар ее сердца.

— Все будет хорошо, — вновь сказал я, поглаживая ее спину, — Вот увидишь.

Вскоре стало ясно, что разговорами делу не поможешь. Я отстранился от нее, надеясь, что она не догадается о причине этого.

— Ведь скоро ты найдешь себе мужа, — продолжал я, — и у вас будет целая куча детишек.

— Если бы так.

— Подожди немного и увидишь.

— Поздновато мне, Тревор. Я никогда не выйду замуж. Я так и останусь старой девой.

— Не говори так. Да в городке, небось, человек пятьдесят, не меньше, мужчин, которым ты нравишься. Например, Генри из универсального. И тот парень, который держит аптеку. Я заметил, как они на тебя…

— Мне будет двадцать семь в октябре.

— Это не старость. Ты же еще и красивая. Я ни одной женщины в городе не видел, что могла бы тебя превзойти.

— Ты такой хороший, Тревор. — Она поцеловала меня в шею. Поцелуй отозвался дрожью во всем теле.

Я попытался не думать об этом.

— Если ты постараешься, — торопливо продолжал я, — не сомневаюсь ни на грош, что тебя возьмут замуж еще до лета. Совершенно не сомневаюсь. Я тебе помогу. Мы тебе отличного парня подберем, и…

Ее рот начал действовать. Она подарила мне поцелуй, но это был не обычный поцелуй, короткий и нежный. На этот раз, она впилась своими губами в мои. Она дышала на меня, приоткрыв влажный рот. Так меня никогда не целовали!

Пока наши губы были соединены поцелуем, она начала извиваться, прижимаясь ко мне. Я ничего не мог поделать, кроме как начать извиваться самому.

Ни разу в жизни не чувствовал я такого невероятного возбуждения. Ближе всего был случай со Сью в том переулке, но, во-первых, она была незнакомкой, во-вторых, ближе мне по возрасту, в-третьих, на нас было больше одежды и, наконец, она не была и вполовину так хороша, как Сара. Сью были нужны мои деньги и вещи, а что нужно Саре я не вполне понимал.

В общем и целом, я чувствовал себя одновременно разгоряченным, готовым взорваться, но при этом растерянным и смущенным.

В таком положении мы провели какое-то время, но в конце концов Сара выпустила меня из объятий. Я подумал, что это все. Испытал ужасное разочарование, но вместе с тем и сильное облегчение. Я вытер рот и постарался успокоить дыхание.

Это было не все.

Она села на кровати и набросила на нас одеяло. Получилось здорово, потому что под одеялом было очень тепло. А затем она стянула с себя ночную сорочку. Я мог отчетливо видеть ее тело в лунном свете, проникавшем в окно. Ее кожа была матово-белой, словно молоко, а по лицу гуляла неверная тень.

Став на колени позади меня, она принялась снимать с меня пижаму. Я придержал ее за запястья.

— Тебе будет гораздо удобнее без нее, — прошептала она.

Я уже запаниковал и судорожно искал способы остановить ее.

— В доме людей, как сельдей в бочке, — сказал я и вдруг подумал, почему она ждала этой ночи все то время, что мы были в доме одни, с тех пор, как увезли тела. Возможно, она не сразу догадалась о такой возможности. А может быть, она просто привела меня сюда для сна и не рассчитывала на такое сближение. — Что если кто-нибудь войдет?

В ответ на это она слезла с кровати, подошла к двери и повернула ключ в замке.

— Теперь мы в безопасности, — сказала она. — Завтра нужно будет аккуратно выйти из комнаты, вот и все.

Она вернулась в постель. Забравшись на нее, она не встала рядом со мной на колени, а уселась мне на ноги. Я чувствовал, как ее ноги касаются моей кожи.

Бедра у нее были широкими и выглядели гладкими, словно сливки. Там, где они смыкались, было черно. После Труди я знал, что эта чернота — волосы. Выше этого места она была бледной и стройной, маленькой точкой чернел пупок и виднелись два темных пятна, которыми оканчивались груди. Грудь у нее была больше, чем у Труди, больше, чем могло показаться, когда Сара была одета.

Она поднесла мои руки к ним и сама наклонилась вперед. До ее грудей по-прежнему было трудно дотянуться, но уже не настолько. Она положила мои руки на них. На ощупь они были теплые и слегка влажные. Я в жизни не гладил ничего столь же гладкого. Ни атлас, ни бархат, ни шелк не шли ни в какое сравнение. Соски гладкими не были. Они были выпуклыми и сморщенными, с упругим торчащим бугорком посередке. Однако что-то в них возбуждало даже больше, чем гладкие места.

— Ты… никогда не был с женщиной… да? — полузадушенно произнесла она

— Нет… вот так — нет.

— Сожми.

Я сжал. Сара стала извиваться и стонать. К этому моменту мы оба изрядно вспотели, и мои пальцы соскользнули с ее груди, отчего в памяти мгновенно всплыло, как Уиттл пытался поднять грудь Мэри с пола, а она была вся в крови и все время выскальзывала у него из рук. Не успев сообразить, что делаю, я отдернул руки с такой поспешностью, будто обжегся.

Сара вздрогнула, будто я ударил ее.

— Тревор? — Ее тихий голос прозвучал растерянно и обиженно.

— Мне ужасно жаль, — сказал я.

Она еще раз повторила:

— Тревор? — все так же жалобно.

— У тебя прекрасная грудь. Правда.

В качестве подтверждения я потянулся к ней, но мои руки снова замерли. Я вытянул их по швам.

— Это вовсе не твоя вина, — промямлил я.

Какое-то время она смотрела на меня, ни говоря ни слова. Затем она подняла ногу и слезла с меня. Перевернувшись на спину, она вытащила из-под себя подушку и положила ее себе на лицо.

Так она и лежала, вытянувшись в лунном свете, молчаливая, неподвижная, если не считать дыхания. Вскоре, однако, она начала всхлипывать. Ее страдания разрывали мне сердце. Но вид ее груди наполнял мою голову воспоминаниями о Уиттле. Я не в силах был с этим совладать и представлял его склонившимся над Сарой, отрезающим ее груди и держащим их в руках.

Я не видел его много месяцев, но он по-прежнему был здесь, терзая и меня, и Сару.

Она и так перенесла немало горя, которого совсем не заслуживала. Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на ее грудь, перекинул руку через ее живот и погладил ее сбоку. Она слегка напряглась. Потом взяла меня за запястье. Я решил, что она хочет оттолкнуть мою руку, но она ничего не делала, просто держала. Ее живот продолжал вздыматься и опускаться под моей рукой.

Наконец, она успокоилась. Посопев и вздохнув, она произнесла, не убирая подушки:

— Ох, Тревор. Ты такой хороший. Ты простишь меня?

— Прощу тебя? За что?

— За то что выставила себя такой дурой.

— Ничего подобного.

Она отпустила мое запястье. Но руку я не убрал и продолжал поглаживать ее.

— Я не… Я была с мужчиной, но только один раз. И это было восемь лет назад. С тех пор я всегда вела себя… как леди. До этой ночи.

— Ты великолепная леди, — сказал я ей.

— Чуть получше шлюхи, — ответила она. На этот раз ее голос не звучал приглушенно. Я открыл глаза и увидел, что голову она повернула ко мне, а подушка прикрывает ее грудь. — У тебя были все причины испытывать отвращение.

— О, но я ничего такого не испытывал. Вовсе нет. Совсем наоборот

— Не лги мне.

— Все было чудесно, до того, как…

— До чего?

— Ну… — Это было не то, о чем мне хотелось бы ей рассказывать. Во рту пересохло, и я почувствовал, что краснею с головы до ног.

— Пожалуйста, скажи.

— Это довольно неприятно. По правде говоря, просто омерзительно.

— Тревор, скажи мне.

Решив, что обойти этот момент мне никак не удастся, я решил рассказать ей правду.

— Боюсь у меня был несколько неприятный опыт относительно дамской груди.

Она фыркнула, словно в насмешку.

— ЧТО?

— Уиттл. Помнишь убийцу, про которого я рассказывал, когда впервые у вас объявился?

— Человек, который украл Саблю.

— Да. Уиттл. Он отрезал груди двум женщинам. И я видел их потом.

— Господи Иисусе! — выдохнула она.

— Когда я… сжал твои… я не мог удержаться… и вспомнил.

— О, Боже. Тревор…

— Видишь, дело не в тебе.

— Бедняжка…

С этими словами она перекатилась ко мне. Я перевернулся на бок, и мы обняли друг друга. Мягкая и толстая подушка оказалась между ее и моей грудью. Она поцеловала меня, но не так, как до этого. Поцелуй был мягкий, приятный, почти материнский.

Я тут же решил, что другой способ мне нравится больше.

Лежа без одеяла и по-прежнему потея, я почувствовал холод в тех местах, где не было подушки или где мы касались друг друга. На Саре вообще не было ничего, так что ей, должно быть, приходилось еще хуже. Несмотря на все это, я не мог заставить себя сдвинуться с места, чтобы пододвинуть одеяла, поскольку лежать с ней так было очень хорошо и спокойно.

Я был рад, что сказал ей правду. Теперь она знает, что я не нашел в ней каких-то изъянов. Но имело место и еще кое-что. Когда у вас есть страшная тайна, она становится менее страшной, если с кем-нибудь поделиться ею. Особенно, если этот кто-то такой милый и хороший, как Сара.

Я задумался, что произошло бы дальше, если бы Уиттл все не испоганил.

Через некоторое время я сказал:

— Само собой, твои все еще на месте.

— Что? — переспросила она удивленно и весело.

— Твои груди.

— Конечно на месте

— Может быть, мне стоит… привыкнуть к ним.

— Что?

— Возможно, они не будут меня отталкивать.

— Я уж вижу.

— Можно мне рискнуть?

Она не ответила, но я почувствовал, как подушка соскользнула в сторону. Она положила ее под голову.

— Я буду твоим лекарством.

— Хотелось бы надеяться.

Она тихонько засмеялась, но задержала дыхание, как только я положил руки ей на грудь.

В ту ночь я привык к ним. Какое-то время Уиттл еще торчал у меня в голове, но в конце концов убрался прочь, и в комнате остались только мы с Сарой. Я брал в руки, гладил и сжимал ее груди. Я приподнимал их и встряхивал. Я зарывался в них лицом. Я чувствовал, как соски упираются мне в веки. Я лизал, целовал и сосал их.

Как только я взялся за них как следует, Сара стянула с меня пижаму.

Она металась, хныкала, стонала, хватала меня за волосы, задыхаясь, шептала мое имя, повторяя его вновь и вновь.

Так мы возились довольно долго.

Мы буквально переплелись, касаясь друг друга во всех местах, и я больше не испытывал никакого смущения.

Затем Сара оказалась сверху. Следующее, что я осознал, так это то, что ее рот прижат к моему, ее груди давят на меня, а еще она сжала меня ниже пояса. Но не руками. Я ощутил, что некая часть меня скользит в узком, мокром месте, в котором не факт, что мне пристало находиться. Чувство было просто восхитительное, однако Сара вела себя так, будто ей больно. Меня это напугало, и я попытался прекратить.

— Все в порядке, — выдохнула она.

— Я тебя ранил.

— Нет. Нет. Это где… я хочу тебя. — И тут она насадилась на меня, так что я оказался там настолько глубоко, словно она решила поглотить меня целиком.

Ну, вскоре я почувствовал, что меня вот-вот прорвет. Внезапно это и произошло. Я попытался быстро вынуть, чтобы не запачкать ее, но она сжала мой зад и не отпускала. Я не мог вынуть. Кроме того, я не мог остановиться. Ничего не оставалось делать, кроме как дать этому случиться внутри нее. То, как она дернулась и закричала, когда я разряжался, навело меня на мысль, что она расстроилась еще больше меня.

Когда все закончилось, я был готов помереть со стыда.

— Я дико извиняюсь, — сказал я.

Она, похоже расслабившись, опустилась на меня, тяжело дыша, словно вымоталась до изнеможения. Прижавшись ко мне щекой, она провела волосами по моему лицу и тяжело задышала в ухо.

— Я не хотел делать этого, — сказал я ей.

— Что делать? — прошептала она.

— Ты знаешь. Делать это. В тебя.

— Это было чудесно.

— Но я же… напустил в тебя кучу этой гадости.

Она затряслась от сдавленного смеха.

— Это не гадость, дорогой. Это твоя любовь. Ты наполнил меня своей любовью.

— А это… так и должно быть?

— Конечно, конечно.

Что ж, это стало порядочным облегчением.

Она снова принялась меня целовать. Мало-помалу моя любовь начала вытекать из нее. Она пачкала меня и стыла на коже, но я не обращал на это внимания, ведь Сара была горячей и вела себя так, будто я доставил ей самое большое удовольствие в жизни.

Я чувствовал к ней тоже самое.

[1] Ближе, Господь, к Тебе (англ. Nearer, My God, to Thee) — английский христианский гимн XIX века, написанный английской поэтессой Сарой Флауэр Адамс в 1841 году.

[2] Тэпс (Taps) — сигнал горна, играемый при отбое, во время церемоний с флагом и на военных похоронах в США.

Глава 23

ПРЕКРАСНЫЕ ВРЕМЕНА

Не успели мы и глазом моргнуть, как начали по новой. На этот раз я был сверху. Теперь я знал, чего ожидать и не боялся. Единственной неожиданностью было то, что на этот раз кончилось все не так быстро. У меня оказался отличный шанс погрузиться в процесс и насладиться им как следует.

Когда мы закончили, то натянули одеяло на голову и тесно прижались друг к другу.

— Я тебя безумно люблю, дорогой, — прошептала она.

— Ты просто потрясающая, — ответил я.

Она негромко засмеялась, ее нежное дыхание щекотало мне лицо.

— Жаль только, что мы не делали так все эти месяцы.

Она снова засмеялась, затем крепко обняла меня:

— Конечно не делали. Не при дедушке и бабушке же.

— А им и ни к чему было бы знать.

— Я не могла так рисковать. Они бы вышвырнули тебя из дома. Кроме того…

Она замолчала, поэтому я спросил:

— Что, кроме того?

— Я… боялась тебя отпугнуть. Я боялась даже подумать о том, что потеряю тебя. Этой ночью я так и подумала. Что лишилась тебя. Ну, когда ты отшатнулся от меня.

— Все дело в Уиттле.

— Лечение, похоже, сработало.

— А то.

— Нас ждут прекрасные времена.

Утром я оделся и выскользнул из комнаты Сары не замеченный никем из гостей. В тот же день оставшиеся отбыли восвояси.

Дом опустел и оказался в полном нашем распоряжении.

Мы не говорили о том, что было ночью. И не повторяли произошедшего. Но я мог с уверенностью сказать, что она не забыла об этом. Вела она себя не так, как обычно. Не сводила с меня глаз и старалась быть поближе, когда мы делали что-то по дому. Она постоянно дотрагивалась до меня, но не каким-то интимным способом — точно так же она могла бы дотронуться до лучшего друга. Еще она не могла перестать разговаривать. Она без умолку болтала о том, о сем и смеялась над всем, что бы я ни сказал.

Я чувствовал себя повзрослевшим и счастливым, хоть иногда и нервничал слегка, представляя, что будет дальше.

После ужина мы отправились в гостиную. Она усадила меня в генеральское кресло, затем забила одну из его трубок и запалила ее, улыбаясь мне и втягивая пламя внутрь. Когда трубка разгорелась как следует, она протянула ее мне и уселась у моих ног, прислонившись к ним. Я пыхтел трубкой. Время от времени я принимался гладить ее по волосам, а она поворачивала голову и смотрела на меня.

Единственный свет в комнате исходил от камина.

Все дышало непередаваемым спокойствием и уютом.

Когда табак в трубке кончился, Сара поднялась с пола и потянула меня за собой. Напевая медленный спокойный мотив, она принялась танцевать со мной. Мы находились как раз перед огнем. Места в комнате было мало, все было заставлено мебелью, так что в той или иной степени мы оставались на одном и том же месте, держась друг за друга и наворачивая круги.

Было приятно и немного возбуждающе скользить в танце вместе с ней и время от времени целоваться.

Один мотив у нее сменял другой. После пяти или шести мелодий она принялась расстегивать мне рубашку прямо в танце. Мы раздели друг друга наощупь и отбросили тряпки в сторону. Затем мы продолжили танцевать, как и прежде. Только ощущалось это несколько по-другому.

Я чувствовал, как она прижималась ко мне гладкой горячей кожей, скользя по мне. В иной момент мы танцевали достаточно далеко друг от друга, так что только ее соски касались моей груди, а я слегка тыкал пальцем ей в живот. Иногда мы сплетались тесно-тесно. Рука, которую я держал у нее на спине, скользила вниз и сжимала ягодицы, мягкие, но неизменно напрягающиеся при каждом шаге. Она делала тоже самое.

В конце концов танцы нам наскучили. Мы стояли, извиваясь, целуясь и гладя друг друга до тех пор, пока уже не могли сдерживаться и закончили на коврике у камина.

Потом мы поднялись наверх, отлично провели время в ее постели, и легли спать.

Утром она разбудила меня поцелуем, так же, как много раз делала раньше. Я открыл глаза и обнаружил ее в ночной рубашке, растянувшейся на кровати.

— Твоя ванна, готова, милый, — сказала она.

Мои халат и тапочки она принесла к себе в комнату. Она вышла из комнаты, как делала обычно. Я надел халат и тапки, спустился вниз, встретив ее на кухне, и погрузился в ванну.

Как обычно, она принесла мне кофе. Я сидел в ванне, потягивая его, пока она, по обыкновению, сидела рядом.

— Сегодня поедем в город. Мне нужно повидать нашего адвоката.

— Адвоката?

— Он перепишет дом на меня.

— Дом?

— Ага. Дом и все остальное. Я единственная дедушкина наследница, само собой. У него было приличное состояние. Не то что бы он заработал кучу денег. Просто получил значительную сумму от своей семьи.

— Рад это слышать. Значит, проблем с деньгами у тебя не возникнет.

— Вообще никаких.

Я подумал, не попросить ли чуть-чуть повысить мою зарплату, раз уж она собралась немного разбогатеть. Однако я не хотел показаться жадным. Кроме того, такой вопрос лишний раз напомнил бы ей, что моя цель — купить билет в Англию, если мне, конечно, представится такая возможность.

Сидя в ванне с чашкой кофе, я отчаянно хотел забыть о возвращении домой.

Мне совершенно не хотелось уезжать от Сары.

Тем не менее, дом мой был в Англии, и иногда я ужасно скучал по матушке.

Я переживал за нее. Она не ответила ни на одно письмо из тех, что я послал ей за последние месяцы. Я не получил ни единой весточки, не считая телеграммы перед самым Рождеством.

Это озадачивало и беспокоило.

Порой я воображал, что с ней случилось какое-нибудь несчастье. Однако это казалось маловероятным. Дядя Уильям и тетя Мэгги наверняка знали, где я нахожусь и известили бы меня, случись с матушкой какая беда. Но почему тогда она мне не пишет? Это было на нее не похоже, и не проходило дня, чтобы я не ломал над этим голову.

— Тебя что-то гнетет? — спросила Сара. Видимо, она заметила мой унылый вид.

— Снова думаю о матушке. Я боюсь.

Она нахмурилась и покачала головой.

— Ты уже должен был получить от нее письмо. Странно это все.

— Надеюсь, с ней все хорошо.

— Я уверена, что она в порядке.

— Тогда почему она не пишет?

— Вполне возможно, что пишет. Может, письма затерялись. Мало ли что бывает. Не стоит так убиваться.

С этими словами Сара отставила чашку в сторону. Она подошла к ванной, встала на колени позади меня и принялась разминать мои плечи.

— Со дня на день придет почтальон с письмом от нее. Вот увидишь. Самое главное, она знает, что ты в надежных руках.

— Еще как, — сказал я и оглянулся через плечо, чтобы улыбнуться Саре. Мое беспокойство за матушку моментально испарилось. Ночной рубашки на Саре больше не было.

— Я вижу! — весело воскликнул я.

Она засмеялась и поцеловала меня.

— Не обращай внимания, — сказала она и принялась намыливать мне спину. Я к этому уже привык, но теперь было еще приятнее, ведь я знал, что она раздета. Покончив со спиной, она протянула руки вперед и стала гладить меня спереди, чего никогда раньше не делала. Прошлась она не только по плечам, но и по животу. Затем ниже. Для этого ей пришлось довольно сильно наклониться. При этом она слегка укусила меня за шею, отчего у меня по всему телу пробежали мурашки. Тоже самое я испытывал, глядя на ее руки. Погрузив их по локоть, она одной рукой орудовала куском мыла, а другой терла и гладила меня.

— А ты старательная девчонка, — сказал я.

— Никто не бывает слишком чистым.

— А к тебе это тоже относится? — спросил я.

Не успела она ответить, как я черпанул воды кофейной чашкой и плеснул через плечо. Он издала визг, перешедший в смех. Затем она схватила меня за плечи, потянула на себя и толкнула, так что я нырнул в ванну с головой.

Я вынырнул, задыхаясь и моргая, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Сара перекинула ногу через край ванны. Она забралась ко мне, встав на колени у меня между ног, отняла чашку и вручила мне кусок мыла.

— Доделай то, что начал, — сказала она и снова засмеялась.

Я был счастлив оказать ей такую услугу.

Не спеша, обеими руками, я как следует намылил ее. Постепенно она перестала смеяться. Тяжело дыша и постанывая, она стала сама направлять мои руки. Я как следует потрудился над ее грудью, но она вовсе не хотела, чтобы ее низ остался без внимания, и сдвинула мои руки туда. Вскоре она пришла в полное неистовство. Тоже самое можно было сказать и обо мне.

Не смывая пену, она развалилась на мне сверху, вся мыльная и скользкая.

Что ж, все закончилось быстрым и бурным финалом. Но мы не остановились. Мы продолжали биться, бороться и плескаться, то беря короткие передышки, чтобы намылить те места, которые могли пропустить раньше, иногда намыливая одни и те же, то начиная бултыхаться, совокупляясь снова и снова. Удивительно, что никто не утонул.

Вода была уже холодной, когда мы выбрались из ванны.

На полу ее было больше, чем осталось в ванне.

Мы вытерли друг дружку полотенцем. Потом я остался затирать пол, а Сара взялась готовить завтрак.

Позавтракав, мы оделись и двинулись на конюшню. Мы запрягли Гаубицу в экипаж и выехали. Сара дала мне править лошадью, зная, что мне это нравится. Сама же она спрыгнула вниз и открыла ворота. Затем она торопливо проверила почтовый ящик. Я отчаянно хотел увидеть, как она достает из него письмо от матушки, но, к сожалению, вернулась она с пустыми руками.

Забираясь в повозку, она покачала головой.

— Жаль, — сказала она.

— Может, почтальон еще не приходил, — предположил я, хоть и знал, что уже хорошо за полдень. Когда генерал был жив, Сара обычно приносила ему почту еще до того, как он заканчивал завтракать. Даже если учесть, что они с Мэйбл завтракали гораздо позже нас, к одиннадцати всяко управлялись. Значит, почтальон точно уже приходил, но класть в ящик ему было нечего.

— Может быть, завтра, — вслух подумала Сара.

В расстроенных чувствах я пустил коня вперед.

Сара смотрела на меня с некоторой торжественностью. Через какое-то время она произнесла:

— Мне купить тебе билет в Англию?

После таких слов меня плевком можно было бы с ног сбить. Я воззрился на нее, вытаращив глаза.

— Ты знаешь, теперь я могу себе это позволить. Ты будешь рад?

— Ты это серьезно?

— Конечно. Ты же этого хочешь.

Я глядел на нее, онемев от неожиданности предложения и признательности за него. Солнце выглянуло из-за туч и сияло на ее лице. Она была так прекрасна, что у меня защемило сердце.

Как бы я ни скучал по дому, предложение уехать, высказанное Сарой, внезапно вызвало в моей душе болезненное чувство одиночества.

Сара нравилась мне с той самой минуты, как я увидел ее впервые, в ночь, когда предупредил генерала про Уиттла, и мы ворвались в ее спальню. На Рождество я окончательно в нее влюбился. Мне уже тогда было бы жаль расстаться с ней. Но теперь, после всего, что произошло между нами со дня похорон, я никак не мог смириться с мыслью, что придется уехать и расставаться с ней навсегда.

— А ты поедешь со мной? — спросил я

— Что скажет твоя матушка?

— Уверен, ты ей очень понравишься. Ты можешь остаться у нас. Я тебе весь Лондон покажу. Мы прекрасно повеселимся.

Она покачала головой.

— Помечтать об этом, конечно, приятно, но… разница в возрасте. Твоя матушка придет в ужас. Да все придут в ужас.

— Им незачем знать, что мы не просто друзья.

— Нам придется вести себя как незнакомым. Мы не сможем ни держаться за руки, ни целоваться, ни танцевать, ни делить постель… ни принимать ванну вместе.

— Ничего, мы найдем время для таких штук.

— Нет. Боюсь, не получится.

— Но Сара!

— Это будет слишком мучительно для нас.

— Но как я смогу уехать без тебя?

— Я не приказываю тебе уезжать, а всего лишь предлагаю такую возможность. Решать тебе.

— Я не могу ехать без тебя.

Как только я произнес эти слова, ее глаза влажно заблестели. Она погладила меня по щеке и поцеловала.

— Может ты еще передумаешь.

Я помотал головой.

— Если все-таки решишься, скажи мне. Мы купим тебе билет. На следующей неделе, месяце, в следующем году. Знаешь, я ведь вполне могу тебе надоесть.

— Ни за что! — воскликнул я.

Вскоре после этого разговора мы достигли городских предместий. Сара показала мне дорогу к конторе адвоката, которая, как оказалось, находилась в его же доме. Прежде чем пойти к нему, Сара протянула мне пачку денег и отправила пополнить наши запасы. Она сказала, что найдет меня, когда закончит с юридическими формальностями.

Я покинул ее и отправился по лавкам.

До поездки я точно знал, что нам надо из продуктов, и собирался все это приобрести. Но сейчас в голове у меня была полная каша. Правильно ли я поступил, отказавшись от ее предложения? Мне казалось, что этим я предал матушку. Кроме того, у меня было ощущение, что Сара в какой-то степени меня подвела. В конце концов, она вполне могла бы поехать со мной.

Однако, чем больше я ломал голову над этим, тем сильнее утверждался во мнении, что она права. Если она поедет со мной, мы вынуждены будем держаться на расстоянии. Это будет невыносимо.

Таким образом, выбор свелся к тому, покидать Сару или оставаться с ней, и я принял решение остаться. Хотя меня и терзала мысль, правильно ли я поступаю по отношению к матушке, довольно скоро я выкинул ее из головы. Если бы Сара не предложила купить мне билет домой, мне бы в любом случае пришлось остаться здесь как минимум на несколько месяцев. Весь фокус в том, чтобы продолжать копить деньги до тех пор, когда я смогу купить себе билет, а уж тогда поразмыслить над ситуацией.

Я окончательно успокоился к тому моменту, как закупил всю необходимую провизию и прочие припасы. Все покупки я уложил в экипаж. Сара еще не вернулась, так что я принялся за свежий номер «Уорлд»

Глава 24

БОЙНЯ

История, которая все перевернула с ног на голову, была напечатана не в том номере «Уорлд», который я изучал, ожидая возвращения Сары из офиса адвоката. Я листал страницы и совсем не думал о Уиттле.

Мы продолжали вести ту же жизнь и оба были ей рады. Следующие две недели выдались восхитительными. Мы принимали ванну по утрам, а по вечерам танцевали. Между этими занятиями мы ели, убирали дом, работали в саду, скакали на лошадях, устраивали пикники, ездили в город за припасами и вообще прекрасно проводили время от рассвета до заката. Бывали прекрасные вечера, когда мы только разговаривали. Иногда мы просто сидели и читали. В общем и целом, мы были счастливее некуда.

Но потом наступил тот день. Мы вернулись из города, и я расположился просмотреть газету, а Сара села рядышком со стихами Элизабет Баррет Браунинг.

Заметка, на которую я наткнулся, гласила:

ТУМСТОУН ПОТРЯСЕН ДИКИМ УБИЙСТВОМ

Тумстоун, территория Аризоны, печально известный своими вооруженными головорезами и бесчинствующими апачами, ранним утром 22 апреля был потрясен обнаружением Элис Клемонс (42 года) и двух ее дочерей Эммы (16 лет) и Уиллы (18 лет), жестоко убитых в своей комнате в пансионе миссис Адамсон на Тафнат-Стрит. Согласно «Тумстоунскому Некрологу», женщины приняли смерть от рук неустановленного субъекта или субъектов предыдущей ночью. Они были обнаружены горничной приблизительно в девять утра; несчастная женщина упала в обморок от столь ужасного зрелища. Все, кому довелось видеть место происшествия, потрясены до глубины души.

«Комната выглядела словно бойня», — сообщил доктор Сэмюэль Уикер, добавив также, что все трое были варварским образом изувечены и расчленены. Помощник судебного исполнителя Фрэнк Данбар заявил: «Мне довелось видеть нескольких мужчин, изувеченных апачами, но это ведь женщины. Кто бы ни совершил это — он настоящее чудовище». Он сообщил, что помимо прочих неописуемых увечий, нанесенных миссис Клемонс и ее дочерям, они также были оскальпированы. Этот факт навел некоторых на мысль, что несчастные пали жертвами одного или нескольких мятежных дикарей. После пленения Джеронимо[1] генералом Майлзом около трех лет назад, жители Тумстоуна практически не испытывали неудобств, связанных с краснокожими. Граждане уверились в том, что невзгоды миновали, и теперь многие их них исполнены опасений, что индейцы-убийцы могут скрываться поблизости.

Однако Данбар с ними не согласен. «Это сделал белый человек, — не сомневается Данбар. — Он оставил кровавые отпечатки сапог. Не много вам удастся поймать краснокожих в сапогах. У него широкий шаг, такой бывает у человека ростом около шести футов. Если не вспоминать о ком-то вроде Мангаса Колорадоса[2], то индейцы, как правило, довольно низкорослы».

Кто бы это ни был, белый или краснокожий, гнусный преступник по-прежнему на свободе, и никаких сведений о его личности до сих пор не поступало. Жители Тумстоуна, казалось бы, привычные к насилию, до сих пор ошеломлены немыслимым преступлением, произошедшем рядом с ними.

Когда я закончил читать эту заметку, то почувствовал, что мир перевернулся вверх тормашками. Я сидел потрясенный, не в силах вздохнуть.

— Что такое? — спросила Сара, удивленно глядя на меня.

— Уиттл.

Она захлопнула книгу и подалась вперед.

— Что? Его схватили?

Я смог только покачать головой.

Отложив книгу, она подошла ко мне и взяла газету из моих трясущихся рук.

— Где?

— Тумстоун.

Она прочла заметку стоя. Встав на колени передо мной, она кинула газету на пол и положила руки мне на бедра.

— Это мог сделать кто угодно, — сказала она.

— Нет. Это был Уиттл. Я это точно знаю.

— Ты не можешь быть уверен.

— Он творит ровно то, что собирался — уехал на запад и режет женщин. Он сам говорил, что его мясницкие проделки могут принять за зверства индейцев. Он рассчитывал присоединиться к индейской банде. И показать им кое-какие штучки.

Сара, глядя в глаза, ласково погладила меня по ноге:

— Ты за это не отвечаешь. Твоей вины тут нет.

— Я должен был преследовать его.

— Ты сделал все что мог, дорогой. Ты пришел сюда, чтобы спасти нас от него. Было бы глупостью с риском для жизни бросаться в снежную ночь. И поздно было гнаться за ним, когда мы увидели, что он украл Саблю.

— Как раз тогда я должен был отправиться за ним.

— Нет.

— Если бы я взял лошадь и погнался…

— Он на много часов тебя опередил. Безнадежно.

— Не так уж безнадежно, — сказал я, чувствуя себя хуже некуда. — У человека нету носа. Я мог расспрашивать о нем, идя по следу, я смог бы его настичь. Но я даже не попытался. Я не хотел. Здесь мне было удобно и безопасно.

— Здесь тебе лучше всего, Тревор. Я понимаю твои чувства, но ведь останавливать его никогда не было твоей обязанностью.

— Не знаю я никаких обязанностей, — ответил я. — Но у меня были шансы убить его, а я все запорол. Из-за меня он очутился на «Истинной Д. Лайт». Из-за меня он убил тех, кто был на борту. В Америку он приехал тоже из-за меня. Труди, и вся ее семья, и эти Клемонс из Тумстоуна, все они были бы живы, если бы не я. Нисколько не сомневаюсь, что Уиттл убил еще кого-нибудь. Много кого убил. Вполне вероятно, что отсюда до Аризоны тянется целая цепь убитых девушек. Вдруг они не попали в «Уорлд», или я пропустил сообщения о них? А может, я прочел о них, но убедил себя, что это не Уиттлова работа. Но на это раз я обманывать себя не могу. Кроме Уиттла некому совершить то, что произошло в Тумстоуне. Боюсь, я должен отправиться по его душу.

В течение нескольких минут Сара не произносила ни слова, а только держалась за мои ноги и смотрела на меня очень серьезно. Наконец она сказала:

— Неудивительно, что дедушка привязался к тебе. Ты очень на него похож. Долг. Честь. Победить неправду в мире или умереть, пытаясь.

— Я не из тех, кто хочет нести смерть. Это дело Уиттла.

— К тому же ты упорно идешь к цели.

— Я не хочу покидать тебя, Сара.

— Тебе не придется меня покидать. Ты правда думаешь, что я отпущу тебя в такое путешествие без меня?

Второй раз за две недели она повергла меня в смятение.

— Ты шутишь, — сказал я, хотя на самом деле знал, что это не так.

Она с силой сжала мои ноги. Глаза горели от волнения.

— Мы поедем вместе. Несколько дней займут приготовления. Нам надо будет запереть дом… нанять сторожа… привести в порядок финансы.

— Но ведь ты женщина, — заметил я.

— Не спорю. Но я Форрест из старинного рода воинов и искателей приключений.

— Вполне вероятно, это будет опасно.

— Что бы нас ни подстерегало, мы встретим это вместе.

— Я должен сделать это один.

— Неужели? — Она удивленно приподняла бровь. — Вернуться в Англию ты без меня не можешь. А теперь вдруг собрался на запад в одиночку? Разница одна — направление.

— Поездка в Англию не может тебе навредить.

— То есть ты лучше оставишь меня здесь, заботиться о себе самой?

— Боюсь, что так. Да. Здесь ты будешь в безопасности.

— Я буду одна. Я не переживу этого. У меня не останется ничего, кроме пустого, заброшенного дома. Ты — моя жизнь, Тревор. Что с того, что мы едем навстречу опасности? Лучше встретиться с опасностью лицом к лицу и погибнуть, если до этого дойдет, чем остаться здесь без тебя.

— Дело не в том, что я хочу оставить тебя.

— Я знаю, дорогой. Я знаю.

Потянувшись к ней, я погладил ее по волосам.

— Я видел, что Уиттл делает с женщинами. Если он доберется до тебя…

— Мы не позволим.

[1] Джеронимо (1829—1909) — легендарный военный предводитель чирикауа-апачей, который в течение 25 лет возглавлял борьбу против вторжения США на землю своего племени. В 1886 году был вынужден сдаться американской армии.

[2] Мангас Колорадос — вождь чирикауа-апачей, убитый в 1863 году американцами.

ЧАСТЬ 3

НАПРАВЛЕНИЕ — ТУМСТОУН

Глава 25

НА ЗАПАД

Мы собирались ехать по железной дороге, это был самый быстрый способ преодолеть столь дальнее расстояние.

Так что, готовясь к поездке Сара решила, что у нее нет другого выбора, кроме как продать лошадей. Она знала, что ее адвокат, мистер Каннингем, может заинтересоваться ими, и потому мы вдвоем отправились в его контору.

Мистер Каннингем был крупным, жизнерадостным мужчиной, напомнившим мне старину Доуса, кэбмена. Вспомнив его, я снова испытал легкий прилив тоски по дому, но мрачные мысли не могли заглушить испытываемого мной волнения.

Приняв решение выслеживать Уиттла вдвоем, мы с Сарой были охвачены возбуждением. Мы знали, что это мрачная, полная опасностей миссия, но гораздо важнее было то, что мы отправляемся навстречу приключениям вместе.

Итак, Сара объяснила мистеру Каннингему, что собирается сопровождать меня на территорию Аризоны, где я встречу своего отца, майора кавалерии, служащего в Форт Хуачука, недалеко от Тумстоуна. Она собиралась сделать его генералом, но, полагаю, боялась переборщить. Она сказала адвокату, что намеревается продать лошадей и нанять сторожа. Затем она спросила, может ли он приобрести трех лошадей.

В итоге он предложил приглядеть за лошадьми, а не покупать их. Таким образом, они по-прежнему останутся у Сары к тому моменту, как она вернется из поездки. Еще он сказал, что знает человека, который может посторожить дом, и заявил, что с удовольствием решит вопрос с его наймом.

Далее мы отправились на почту. Там Сара дала указания пересылать всю корреспонденцию до востребования в Тумстоун. Я написал матушке письмо, в котором рассказал, что поеду на запад, и сообщил, что она может писать мне в Тумстоун. Я не стал упоминать, что Сара будет со мной. Также я ни словом не упомянул о погоне за Уиттлом, решив не доставлять ей лишних переживаний.

Управившись с делами на почте, мы двинулись в банк. Там Сара запаслась деньгами.

На этом наши дела в городе были завершены. Следующие два дня мы приводили в порядок дом. В основном мы чистили и покрывали мебель, а также избавлялись от скоропортящихся продуктов. Разделавшись с этим, мы стали собираться в поездку.

Путешествовать мы хотели налегке, поэтому не стали пользоваться чемоданами. Я запихал все свои вещи в один-единственный саквояж. Чуть больше места понадобилось для вещей Сары. Мы решили оставить все, кроме одежды и средств гигиены. Ну, и оружия. Сара сунула однозарядный пистолет и несколько патронов к нему себе в сумочку. В свою очередь я бросил в чемодан армейский револьвер генерала и коробку патронов к нему. Винтовку мы решили оставить, она бы никак не влезла в багаж. Сара сказала, что нам будет неудобно ее тащить, но я подозреваю, что ей не хотелось ее брать, потому что дедушка застрелился именно из нее.

Мистер Каннингем нанял присматривать за домом человека по имени Джим Хендерсон. Он несколько раз заходил поговорить с Сарой, и она договорилась, что он отвезет нас на станцию.

Был первый день мая, солнечный, теплый и свежий, когда мы отправились в путь. На станции мы распрощались с Хендерсоном. Потом мы пошли в кассу, и Сара купила нам билеты до Манхэттена. Поезд еще не приехал, так что мы дожидались его на платформе в компании еще нескольких пассажиров. У большинства из них вообще не было багажа. У некоторых его было чуть больше, чем может потребоваться на одну ночь. Сомневаюсь, чтобы кому-либо из них предстояло столь грандиозное путешествие, как нам. Я был так взвинчен, что не мог усидеть на месте.