Дикарь

Пролог

С трудом затащив чемодан внутрь, плюхаюсь на диван. Даже раздеться и разуться не хватает сил. По снегу прошла, кажется, тысячу километров. К предоставленному мне дому не подъехать, пришлось идти пешком. Поэтому, добравшись, я закрываю глаза и дышу. Отдыхаю.

Но резко открывшаяся дверь заставляет вздрогнуть. Как это? Божечки! Здесь никого не должно быть!

— Ты кто такая?! — В двери появляется здоровый мужик в дубленке на голое тело.

Я вскрикиваю от ужаса. Пугаюсь. Я должна быть одна! Но тем не менее есть незнакомый мужик, от него валит пар, будто он только вышел из бани, волосы же его припорошены снегом. Откуда он взялся? Кажется, к дому что-то пристроено. Дым. Валил дым, а я, дура, так устала, что не сообразила, что это ненормально. Услышав шум, произведённый моим появлением, этот человек — хозяин? я же не могла перепутать адрес? да и ключ подошёл... — поспешил в дом, набросив куртку из дублёной овчины на плечи. И всё. Никакой другой одежды. Прикрыл достоинство рукой и смотрит на меня, как злобный хищник. В свободной руке медная кочерга. Кто он? Беглый уголовник? Мама дорогая.

— Кто я?! — поднимаюсь с дивана.

У меня аж дух захватывает от возмущения. И до меня вдруг доходит. Мне говорили, что он живет где-то в деревне. Присматриваюсь. Вроде бы похож. Но я даже представить не могла, что его жена отправит меня в один с ним дом.

— Да! Ты?! Кто ты такая и зачем вломилась ко мне?

— Вломилась? У меня ключи! Мне сказали, что я могу здесь остановиться.

— В моём доме?!

— Мне тоже не нравится сложившаяся ситуация, и прекратите мне тыкать. Мы с вами даже незнакомы. Меня отправила сюда ваша жена. Я лишь выполняю свою работу. Поэтому относитесь ко мне с уважением.

— Влезла в мой дом. Натоптала, испачкала диван, и я должен к тебе с уважением? Бежала бы ты отсюда, девочка! Домушница! Лет вроде много, должна понимать, что один на один с незнакомым мужиком опасно.

Он назвал меня старой и глупой?! Отлично. Но главное — дело.

Пытаюсь собрать в кучу мозги. Действительно, наедине с мужчиной страшно. Особенно с таким, как этот. Настоящий дикарь. С рельефным сильным торсом и мускулистыми ногами. Быстроногий породистый жеребец. Судя по цвету загара на мощной груди, летом он работает на свежем воздухе без майки. А ещё лучше бы он положил кочергу и прикрылся двумя ладонями, а то в одной руке эта его штуковина едва умещается. Дискомфортно.

Заметив мой взгляд, дикарь зло ухмыляется.

Отворачиваюсь. Позор какой.

— Чемодан бери и на выход. Мне домыться нужно. Ни на что не рассчитывай. Даже если очень хочется, ты не в моём вкусе. Я не люблю наглых и отчаянных баб, лезущих в окно.

— Даниил Александрович Михайлов?! Это ведь вы? Я доверенное лицо вашей жены Елизаветы. Она сказала, что я могу здесь остановиться, —

рычу с обидой, встав вполоборота к этому эксгибиционисту. И смотреть на него неприятно, и работу выполнить нужно.

— Не знаю такую.

Меня предупредили, что он настоящий дикарь. Грубый и бездушный. Я видела его фото. Свадебные. Там он был гладко выбрит и полностью одет. Естественно, я его не узнала. А сейчас лицо заросшее, его украшает густая длинная борода, волосы давно не стрижены.

— Мне нужен ваш паспорт. После того как подтвердится ваша личность, вы должны будете отказаться от доли в праве собственности на жилое помещение по улице…

— Дай-ка мне сюда эту бумажку, — тянет руку, кочергу при этом не отпускает.

Значит, это другая рука. Резко отворачиваюсь и смотрю в стену. На ощупь отыскиваю документ в папке.

Его конечность сильная и загорелая, покрыта тёмными волосами и туго переплетена венами.

Но тело… Закрываю глаза и вижу его без одежды. Стукните меня кто-нибудь. Я же на работе.

Не смотрю на него, но кожей чувствую его злобную ауру. Он читает вслух бумагу, затем рвёт и отдаёт мне.

— Вы что наделали?!

— Вали обратно в город! Дверь за собой закрой. И не пускай больше холодный воздух.

Исчезает в какой-то комнате за дощатой дверью.

Вздыхаю! Медленно, но очень решительно подхожу к этой самой двери и стучу в неё кулаком, разозлившись. У меня нервы ни к черту. Поэтому, когда меня что-то выводит из себя, я не могу остановиться.

— Даниил Александрович, я так понимаю, произошла какая-то путаница и ваша жена поселила меня не в тот дом. Или вы не должны были жить здесь, но это не меняет того факта, что вы не можете просто выставить меня среди ночи на улицу! Вы понимаете, что там света нет? Уже поздно. Я сюда еле добралась. Там темно, хоть глаз выколи!

— Посвети фонариком телефона. В любом случае я ничего не подпишу. Позвони друзьям. Пусть заберут.

Бешусь. Я тоже умею рычать. Жизнь пообтесала и заставила быть грубой. Давно прошли те дни, когда я была наивной дурочкой, которую бросил муж, но мало того, что бросил, он ещё и обокрал меня напоследок.

— Не могу позвонить, сети нет. Не понимаю, как она могла поселить нас в один дом!

— У моей бывшей жены всегда был топографический кретинизм, ничего удивительного, что она всё перепутала, — злобно смеётся за дверью. — Правильно, что боишься. Ночи длинные, тёмные, солнце на час на небе покажется и скроется на сутки. Кому и разгуливать впотьмах, так только нечисти всякой. Но это, дамочка, городскому жителю не понять. У нас тут очень страшно, на отшибе, где ни интернета, ни связи, ни света.

Беру себя в руки. В конце концов, я профессионал. И хорошо, что первый раз я дала ему ксерокопию.

— Подпишите бумаги, и я уйду. Мы оформим у нотариуса, который ведёт ваше дело, отказ от собственности. При этом вы должны будете сами составить заявление об отказе, можно воспользоваться формой нотариуса.

Он резко открывает дверь. И я почти вваливаюсь в какое-то помещение.

— Я гостей не звал!

Едва удерживаюсь на ногах. Мы сосредотачиваемся друг на друге.

Несмотря на заросшее лицо, я вижу его глаза. Они у него красивые, молодые и горят огнём, хотя сам их хозяин отвратителен. Чувствую стойкий мужской запах и аромат каких-то незнакомых мне трав.

Глава 1

— Я взрослая, независимая женщина и не боюсь шататься по ночному лесу в одиночестве! Я сильная! Я смогу! — стучу зубами, пру через снег, тащу чемодан. — Я не дам себя испугать как-то мужику в дублёнке. Смотри-ка, возомнил себя пупком земли! Скотина двухметровая! А-а-а! — ору, прибавляя сил!

Закашлявшись, перестаю орать, понимая, что тут же сипну. Делаю шаг и теряю сапог. Снова кричу, хочу зарыдать, но не смею. Холодно. Всё заледенело. Я ранимая натура. Но когда меня садят на коня, я вначале страдаю, а потом иду к цели напролом. Он у меня всё подпишет и получит!

Хорошо, что много снега. С ним не так темно. И вообще красиво. Надо думать только о хорошем, искать положительные стороны. Паскуда бородатая! Хорошее. Думать о хорошем. Лес зимою словно околдован. Вокруг под светом луны сверкают ели, сосны, искрятся берёзки. Шикарно.

Тишина. Покой. Кажется, всё замерло вокруг. Но нет, жизнь продолжается. Куча следов. Наверняка это хищные звери расчертили снег вдоль и поперёк, оставив свои следы. Упс!

— Мама! — Буквально подпрыгиваю, несусь как угорелая.

Вот эти следы в центре мне не нравятся. В отпечаток передней лапы встает задняя, очень похоже на метки собаки, но крепче сжаты пальцы и подушечки как будто продолговатей, твёрже, словно крупнее когти, два средних пальца длиннее крайних.

— В-в-вол… Не буду это говорить вслух. Мамочки. Дружбан моего муженька всегда говорил, что мысли материализуются, а если не произносить вслух, то этого не будет! Не будет! Не сбудется! Боже мой! — оборачиваюсь и четко вижу, как из-за ствола дерева выглядывает лобастая голова, уши торчком. — Мама! Подхватываю чемодан и бегу трусцой. Сил нет вообще, на последнем издыхании я вываливаюсь на дорогу.

— Д-д-дорога! Д-д, — зуб на зуб не попадает, ног я уже не чувствую

Дышу рвано. Подёргиваясь, хватаю ртом воздух. Лёгкие обжигает холодом. Я сейчас просто упаду лицом в снег и замёрзну насмерть. Но ноющие от холода и ветра глаза вычленяют в темноте полоски света. Они приближаются. Надежда окутывает невидимым теплом, и я черпаю откуда-то силы.

— Эй! — Бросаю чемодан, начинаю скакать, размахиваю руками.

Выбегаю на центр дороги, дабы не дать машине проехать мимо. Едва держусь на ногах.

— Глянь, Пятро, снягурка! Ты откуда тута?

— Уважаемые мужчины! — улыбаюсь замёрзшим ртом.

На меня пялятся сразу шесть глаз. Все трое молоды и, очевидно, под завязку наполнены мужским семенем. По идее, если выбирать из двух зол, то изнасилование всё равно лучше, чем смерть от холода. Они хватают мой чемодан, забрасывают в багажник. Запихивают меня на заднее сиденье, где уже гостеприимно распахивает для меня объятия один из моих случайных попутчиков. Второй за рулем, а тот, что был на переднем, зачем-то тоже садится рядом со мной. На заднее. Ко мне. Мамочки. Опять страшно.

— Вы не могли бы меня подбросить до некоего гостевого дома?

— Не боись, краля, обещаем не приставать! — ржач.

— Ага, — кривое объятие за плечи, снова смех. — Погреем. У нас настойка есть. Димас, поройся в бардачке.

Суют мне мутную бутылку. И фляжку толкают, накидывают засаленное дырявое покрывало на плечи. Колочусь.

Чувствую запах нестираной одежды, пота и земли. Перегара.

Толкаю рукой неопознанную жидкость.

— Спасибо.

Коллективный смех.

А ещё ёлочка. Зелёная, гадкая. Вонючая. Ненавижу эти чёртовы освежители воздуха! Интересно, если меня вывернет, они на меня не позарятся?

Красная «нива» трясётся по разбитой дороге, и если учитывать, что меня в принципе всегда укачивает, а ещё я давно не ела и боюсь, то к горлу подкатывает тошнота.

— А ты откуда такая чистая, красивая? — опять гогот.

— Замёрзшая. Аки, блль, снеговик, — еще гогот.

— Снежная баба.

Гомерический хохот.

Мне очень холодно. Печка работает, но всё равно. Рот почти не слушается. Еле-еле получается выговорить:

— Ненавижу Даниила Александровича Михайлова.

— Шо?

— А я смекнул, — лыбится тот, что за рулём. — Она от Дикаря ползёт. Только он мог такую снежную бабу взашей вытолкать.

— Дыа-а, — ещё одно объятие.

— Долго ещё? — Покачиваюсь в ритм прыгающей «нивы».

Все, как и я, зовут его Дикарем. Надо ж. Похож, значит.

— А ты как платить за проезд собираешься? — интересуется тот, что слева.

Самый наглый и дерзкий. Это он всё время пытается обнять меня. Понятно, на что именно он намекает.

— У меня сифилис, — поворачиваюсь к соискателю платы, отвечаю совершенно спокойно. Немыми губами. Он хмурит косматые брови.

— Да ну.

— Ну да, год уже как. — Губы пересохли, но немного оттаяли.

— Гонишь! — гыкает тот, что за рулём.

— Ай, пацаны, везем её к Степановне, у них, у городских, какой только дряни нет, ну её на фиг. Меня потом Дунька кокнет. Они там сигары какие-то электрические курят, может, и болезни заморские есть. Я бы не рисковал. Да и не согласится она со всеми сразу.

Услышав последнее, я хватаю чью-то кепку из кармана сиденья. Меня выворачивает. От холода, голода, стресса и злости. А ещё от ёлочки. Будь она неладна.

Мужики выкидывают меня у какого-то дома, орут вслед, чтобы я заплатила за кепку, и ещё долго вспоминают мою мать и всех ближайших родственников.

Умываюсь снегом. Полощу рот и плетусь к калитке первого попавшегося дома. Стучу. Громко лает собака. Меня аж передёргивает от того, что может ждать внутри. Но дверь на крыльце скрипит, зажигается свет. Судя по голосу — пожилая женщина. И она спрашивает о том, кто я. Объясняю. И, привалившись к забору, с радостью узнаю, что это тот самый гостиный дом. Не обманули. Привезли.

Слава богу, у меня есть деньги. А предложенная мной сумма для Степановны целое состояние. У неё тепло, топится печь, есть еда и где помыться. Вымыв руки, с жадностью грызу хлеб и, упав на кровать с косым десятком подушек, благодарю всевышнего за то, что всё ещё жива.

Не могу пошевелиться. Я выпью молока и просплю до утра. Надо закрыться в выделенной мне комнате. Рада, что Степановна сама готовит еду и ванну, потому что я не могу даже пальцем пошевелить. Всё тело горит после мороза.

Глава 2

Под утро я успокоилась. Разобралась в себе и пришла к выводу, что самое главное — это выполнить свою работу. Я сюда не отдыхать приехала. И пусть всё пошло не по плану. Но я должна утихомириться и вернуться к тому то, что обязана сделать.

— Доброе утро! — Выползаю из комнаты, усаживаюсь за широкий, покрытый белой клеёнкой с выбитыми цветочками стол.

Степановна ставит передо мной тарелку со свежими булочками и большую кружку тёмного дымящегося напитка.

Пробую на вкус. Эх, не кофе.

— Это что?

— Цикорий.

— Ой, — морщусь, — я такое не пью.

— Ты давай не привередничай, цикорий так-то для организма гораздо полезнее, чем ваш кофе, он нормализует микрофлору кишечника, укрепляет иммунитет, чтоб никакая соплюха к тебе не прицепилась.

Смеюсь. Степановна напоминает мне давно умершую бабушку. У неё в хате было так же уютно и тихо.

— Значит, кофе не будет?

— Не. — Хлопочет у мойки хозяйка. — Он тебе только кальций из костей вымоет. Будешь падать и ломаться.

Снова улыбаюсь. Как же всё-таки хорошо, когда не холодно. Ко мне на колени запрыгивает кот. Тот самый, что тёрся вчера весь вечер. Я не фанат разного рода живности, но если уж выбирать между кошками и собаками, то я предпочитаю первых. Кот Васька вроде милый. Глажу по спине. Он прогибается, начинает урчать. Можно сказать, даже ластится.

— Любят тебя мужики, не успела приехать, а уже шестеро на твоём счету, — смеётся хозяйка, а я даже думать не хочу, о ком речь. — А в глушь нашу зачем забралась? Чай не курорт!

— Я доверенное лицо Елизаветы Михайловны.

Степановна оборачивается. Замолкает. Хмурит морщинистое лицо и отбирает у меня тарелку с булочками.

— Знала бы, не пустила бы.

— Зря вы так. Она просто хочет окончательно разорвать отношения с бывшим мужем. Её право. Он вон какой агрессивный, небось лупил её.

Степановна бесится от моих слов. С грохотом переставляет кастрюли.

Вспомнив дикаря, я аж вздрагиваю от гнева. Внутри всё закипает. Не знаю, как буду заставлять его что-то там подписывать, когда я хочу его прибить. Ну или воткнуть ручку в красивый глаз.

— Если бы я могла, я бы её в смоле выкупала. Шмара она третьесортная, твоя Елизавета.

— Только не говорите, что дикарь застукал её с его лучшим другом и сбежал в лес, опечалившись.

— Хуже, — гневно размахивает поварёшкой Степановна, продолжая крутиться на кухне.

И не рассказывает, а жаль. Несмотря на ненависть к нему, я бы послушала.

— А кто он, дикарь ваш, по профессии? Судя по Елизавете, у него должно быть какое-то образование.

— Слушай, — останавливается Степановна, опершись о стол, — я чужие секреты ковырять не хочу. Спроси у своей Елизаветы, как у них всё было, мне прям интересно, что она расскажет.

Вздыхаю, подтягиваю обратно хрустящие булочки. Жую. Конечно, ничего такого спрашивать у своей начальницы я не собираюсь.

— Ну не знаю. Мы, естественно, едва знакомы, но она мой работодатель. Предложила хорошие деньги. Так что…

— А ты, как я посмотрю, расхитительница мужских сердец? Я утром на почте была, там Петро с приятелями только о тебе и говорят. Просят у меня ключи от хаты и ржут аки припадошные.

— Да никакая я не соблазнительница. Обычная совершенно. Более того, я обиженная жизнью дура.

— Чё мужик какой нагадил?

— Как вы догадались?

— Да это обычная история. Да и орала ты вчера уж больно душераздирающе. Как будто за всё сразу. Будто накопилось.

Махнув рукой, демонстрирую полное отсутствие желания говорить об этом.

— Да ладно. Вы там в городе психологам специально платите за разговоры по душам. А тут бесплатно, — смеётся хозяйка, кряхтя и ковыряясь в печке.

Кот спрыгивает с колен, начинает ходить кругами, ласкаясь о мои ноги. Не знаю почему, но всё же решаю поделиться. Может, и вправду накипело.

— В общем, был у меня муж, гражданский к счастью, и теперь уже бывший. Жили мы с ним вместе в съёмной квартире, оплачивал её он, а я покупала продукты, готовила и убиралась. Работала. Мы жили и планировали, что поженимся по-настоящему, он регулярно повторял, — рассказываю, а у самой аж слёзы накатывают от обиды, — трындел, что мечтает познакомить меня со своими родителями. Когда он с лучшим другом решил открыть общее дело, то попросил помощи. Ради него, как любая влюбленная дура, я была готова на всё. Ну и, естественно, помогла взять кредит на крупную сумму. Муженёк уверял, что бизнес выгорит, дела быстро наладятся и всё у нас будет хорошо. Я верила. Взяла в банке для него деньги.

— Ох, — разгребая золу, вздыхает Степановна

— И вот мне понадобилось поехать навестить родителей в другой город. Мама плохо себя чувствовала, и я решила пожить у них неделю. Мы созванивались, всё было замечательно, а когда я приехала домой, то не обнаружила ни любимого, ни большей части своих вещей. Пропал ноутбук, колонки, золотые украшения, деньги, которые были отложены на жизнь и погашение кредита. Я кинулась звонить ему, но телефон он не брал, а потом и вовсе оказался вне зоны доступа. Позвонила другу, с которым у него был бизнес, и тот меня просто шокировал. Сообщил, что не знает, где мой товарищ. Они уже полгода как не общаются и ни о каком таком совместном бизнесе он и не слыхал. Я, как полная дура, надеялась, что «любимый» появится, объяснит всё. Ждала его. Но через пару недель в квартиру пришла хозяйка и сказала, что я должна за квартиру, за несколько месяцев. Оказалось, он и её не оплачивал. В тот день я резко поумнела. И повзрослела лет эдак на двадцать, — вздыхаю, покачивая цикорий в чашке и разглядывая пузырчатую пенку. — Так что на мне кредит, у меня нет жилья и впереди смутное будущее. Поэтому мне очень нужна эта работа, даже если ради неё придётся общаться с вашим дикарём. Будь он неладен!

Поёжившись, делаю глоток.

— Не повезло, но мы, бабы, частенько страдаем из-за мужиков. Звать-то тебя как, несчастная? — Моет руки Степановна.

Ответить я не успеваю, так как Степановна бросается к окну. К дому подъезжает большой грузовик с чёрной кабиной. Кузов доверху набит дровами. В крови снова закипает ярость.

Глава 3

— Уходи! — Перестает работать дикарь, отбрасывает топор в сторону.

Смотрит на меня, как на поехавшую головой. Холодно и совсем не дружелюбно. Степановна о чём-то болтает. А меня так злит вся эта ситуация. Вот что я ему сделала, что он так мрачно глазеет? Не я его на мороз к волкам выкинула. Кутаюсь в расстёгнутую куртку и нервно отираюсь о ствол берёзы. Не могу успокоиться. То отлипаю от коры дерева, то снова к ней.

— Никуда я не пойду! Я не у вас дома и не обязана вам подчиняться! Это гостевой дом, и если хозяйка…

— Уйди, кому сказал! — грубо рычит.

Достал, сил нет. Впрочем, ответить на очередное хамство я не успеваю, дикарь пугает меня. Рванув с места, толкает на снег и валится сверху. Лицом к лицу. И я смотрю на него, полуприкрыв глаза, едва сдерживая рвущее глотку дыхание.

А он грубым движением огромных лап заставляет меня повернуть голову, чтобы я успела увидеть, как с веток одна за одной, будто мы на полосе препятствий с частоколом и лезвиями, падают сосульки. Обледеневшая жидкость в виде заострённой палочки со свистом втыкается в сугроб возле моего бока.

— Надо было дать им воткнуться в тебя.

Опасливо вздрогнув, возвращаюсь к его лицу. Мы продолжаем друг на друга смотреть. И это совершенно неправильно, потому что нельзя ненавидеть и впитывать чей-то образ так тщательно. Это несопоставимые вещи. Однако тяжесть его тела неожиданно трогает тайные струны, пробуждая животные инстинкты.

Это как некоторым женщинам доставляет удовольствие, когда их таскают за волосы, так и тут... Мне неосознанно нравится быть придавленной этим грубым скотиной. Но я скорее отгрызу себе руку, чем он узнает о том, как от его веса неожиданно сильно ноет грудь и по немыслимой причине опаляет жаром низ живота. Становится влажно между бёдер. С ума сойти. Убила бы. Он сильный зверь, а я беззащитная крошка. И я не выношу его близости. Немыслимо грязные ассоциации и нехватка кислорода делают своё дело, я позорно завожусь с полуоборота, лёжа под ним. Тем не менее эта мерзкая тайна уйдёт со мной в могилу! Ни за что и никогда!

— Слезьте с меня, Даниил Александрович. — Стараюсь отодвинуть лицо как можно дальше, чтобы оказаться от него на расстоянии.

Он медленно повинуется. Продолжая цеплять меня тёмным, беспощадным взглядом.

— У тебя глаза блестят, чужачка, как у течной кошки. Держи себя в руках. Говорил же уже — даже не рассчитывай.

Сжимая зубы, мечтаю послать его на хрен. Но тогда он точно ничего не подпишет.

Дикарь возвращается к своим чуркам и топору, периодически окидывая меня взглядом, и усмехается, будто прочёл мысли и разгадал самую сокровенную тайну.

Даже встать не помог, руки не подал, приходится самой из сугроба выкарабкиваться. Сижу в снегу и язык не поворачивается этого гада за спасение благодарить. Вот другому бы сказала «спасибо», ещё и пожелала бы здоровья. А дикарю в самый раз фак показать за то, что выводит меня из равновесия во всех смыслах сразу.

— Тебе нужно поторопиться, чужачка. Автобус у нас приезжает раз в неделю. Вот сегодня в четыре тот самый рейс. — Удар, щелчок, и поленья разлетаются, тяжёлое мужское дыхание — и новый удар.

Степановна охает и качает головой, словно я такую глупость совершила, когда под деревом стояла, почти как перед идущим на скорости поездом рельсы перебегала. Откуда я знала, что у них березы-убийцы кругом растут?

Собираясь встать, пытаюсь собраться с мыслями, но в этот момент во дворе появляется незнакомый молодой мужчина, он перепрыгивает забор. Здоровается с дикарем за руку, отдает Степановне пакет и спешит ко мне.

Открыв рот, продолжаю греть свой сугроб. Я как рожь, высеваемая и прорастающая осенью, но при этом зимующая под снегом.

— Здравствуйте. Меня Семён зовут, — любезно. — Что же вы в снегу-то сидите? Вставайте скорее, опять замёрзнете. Я вчера вас видел ночью. У нас со Степановной дома соседние, — подаёт руку, помогает, улыбается. — Но подумал, неловко это, решил через забор перемахнуть к себе. Дабы вас не стеснять.

Дикарь молчит, только смотрит на всё это искоса. Рубит дальше.

— Познакомьтесь, это Семён — главный человек в деревне. Он наш староста. Вот почему я говорила про шестерых покорённых тобой мужчин, он тебя как в окно увидел, так строго-настрого мне приказал приютить, вот у меня выбора-то и не осталось, — смеётся Степановна. — Про таких, как наш Семён, говорят: человек на своём месте. Он в должности старосты уже четвёртый год. Мужики отсюда бегут, а он наоборот — старается.

— Ну полно, Степановна, не шутите так, нашей гостье неудобно, — добродушно улыбается мне розовощёкий блондин, судя по выбивающимся из-под шерстяной шапки светлым прядям.

Он тоже крупный, тоже высокий, широкоплечий. Местный староста напоминает Кристофа из детского забугорного мультфильма про холодное сердце.

— Мы нашего Семёна очень уважаем и кандидатуру активного и инициативного молодого мужчины на роль местного управленца выдвинули без долгих раздумий. Оно и понятно, ведь Семён местный. Он здесь родился и работает.

— Ну захвалила прям, Степановна. Свою главную задачу вижу в решении житейских проблем сельчан, — отмечает староста, глядя на меня добрыми, открытыми голубыми глазами.

Стук топора продолжается. А Степановна всё хвалит Семёна. Оно и понятно почему. С виду хороший человек, не то что некоторые.

— Под его чутким руководством местные жители обустроили Дом культуры. Совместными усилиями отремонтировали крышу, приобрели и установили новый электросчётчик. Так сказать, для создания уюта. Причём все расходы покрываем сами, благодаря работе учреждения. У Семёна нашего можно провести любой праздник. Все условия для этого созданы: просторное помещение, столы, печь. Так что если день рождения на носу, то можно. А ещё за плечами Семёна ремонт дороги, ведущей на местное кладбище, организация совместного досуга для сельчан и многое другое. Любое дело доводит до конца и готов лично помочь каждому. Если нужно, то и лекарство купит в аптеке, и денег на телефон положит, даже давление мне измерит, ну и просто побеседует по душам. Семён он такой.

Глава 4

Я пожалела, что выбежала ловить Михайлова без шапки. Уши мерзнут и лоб. А ещё хочется орать матом. До сих пор не могу успокоиться и принять тот факт, что он просто уехал. У меня тоже есть гордость, поэтому мне вся эта ситуация ужасно не нравится. Не облапошь меня бывший и не нуждайся я так остро в деньгах, я бы уже послала дикаря в пешее эротическое.

Задумавшись, неосознанно разглядываю Семёна. На его тёмную вязаную шапку медленно опускается снег. Интересно, что белый снег белым почти не бывает, он то пепельный, то слегка розовый, то почти синий. Сейчас вот голубенький. Всё зависит от того, какое в этот момент небо.

Но головной убор старосты может подождать. Сейчас другое. Сердце колотится от злости и бешенства, не знаю, что делать дальше. Бежать за его машиной, петляющей между деревьями, тупо и недальновидно. Опять замерзну и нарвусь на неприятности. Надо ехать. Но на чём?

— Не обижайтесь на него. Он мужик неплохой, просто резкий, — привлекает моё внимание Кристоф местного разлива.

Смотрю ему в глаза. Какие же они всё-таки у них с дикарем разные. У этого даже лучики морщинок вокруг добродушные и славные. А глаза дикаря будто чёрная ночь. Бездна, в которую смотришь и забываешь своё имя. От таких лучше держаться подальше, и кто-то там наверху явно проклял меня, раз доверил мне эту работу, вынудив общаться с ним.

— Да я не обижаюсь, просто мне нужна его подпись.

Семён простодушно улыбается. Хочет что-то сказать, но хватает ртом ледяной воздух и делает паузу, во время которой с интересом меня разглядывает. Я отвожу глаза первой.

Не люблю, когда так откровенно рассматривают. Мне неловко.

— Хотите, я устрою вам экскурсию по нашим чудесным местам?

Честно говоря, не хочу. Я вообще предпочла бы вернуться домой и забыть всё, что тут произошло, как страшный сон. Но работу надо сделать. И затягивать нельзя. Елизавета может попросить кого-то другого. Потому у меня не так уж много времени, и совершенно неинтересно тратить его на прогулки. Мне нужно получить деньги и погасить часть долгов. Но идти пешком до дома дикаря я не хочу. И где гарантия, что он поехал домой? Теперь понятно, почему бывшая жена предложила круглую сумму, чтобы уговорить его. Он же невыносимый.

— Семён, давайте выясним сразу. Я здесь исключительно по работе. Но машины у меня нет, поэтому я бы очень хотела, чтобы вы помогли мне добраться и у нас сложились дружеские отношения. Моя тётка работает в администрации города, я бы могла замолвить словечко за ваше место. Возможно, удастся выбить для вас турник или качели.

Семён моментально соглашается. Рада, что он принимает мои условия. Я сыта по горло мужиками и меньше всего хочу бухаться в новые отношения, поэтому не надо на меня так пялиться. Я понимаю, что из невест тут, скорей всего, только Степановна и её подружки, но всё же не стоит.

— Ой, Забавушка, вы мне лучше скажите, как вам у нас?

— Отлично, только холодно. Всё время хочется кашлять, — подношу кулак к лицу.

— Это от мороза. Он трескучий, обжигает. Мне кажется, это дело привычки, да и сапоги у вас на тонкой подошве. Вы мне скажите, куда вас отвезти?

— К Михайлову.

Смеётся.

— Так он же только что здесь был.

Отчаянно развожу руками.

— Посоветуйте, пожалуйста, как найти к нему подход.

— Да никак, собственно. Он ни с кем не общается. Дикарь — он и есть дикарь.

Обернувшись, обнаруживаю, что Степановны и след простыл. Мы со старостой один на один. Страха рядом с незнакомым Семёном я не испытываю, однако его желание познакомиться поближе немного напрягает. Топчусь на месте. Снег под ногами трещит совсем не радостно, а зло и скрипуче, будто пугается меня и ситуации в целом.

Староста Семён никуда не уходит. А я приоткрываю рот, пытаясь придумать фразу как можно умнее, а не кричать сходу: «Эй, чё ты стоишь, гони за ним!»

Накидываю капюшон, шмыгнув носом. Со стороны я выгляжу немного ненормальной со своим желанием бежать за дикарем, но чем быстрее я получу его автограф, тем раньше вернусь в город. К тому же Елизавета обещала премию за скорость выполнения задачи.

— Понимаете, Семён, — начинаю как можно деликатнее, а тот приветливо хлопает пушистыми светлыми ресницами, — я доверенное лицо его бывшей жены, Елизаветы. Будучи замужем, она купила на свои средства огромную квартиру в центре, но, так как имущество приобретено в браке, а детей у них нет, ди... Михайлов имеет право на половину. Но это ведь несправедливо! Не должен он претендовать. Не его это деньги.

Услышав это, Кристоф-Семён по-простецки хлопает меня по плечу и улыбается ещё шире.

— Это она вам рассказала? Вот эту вот версию?

— Ну да.

Семён грохочет, надрывая живот. Что такого смешного я сейчас произнесла?

— Вы знаете, куда именно он поехал? — спрашивает у меня.

— Домой, наверное, заниматься собирательством, искать еду, ковырять в земле червей. Что там ещё делают демоны в свободное от поедания младенцев время?

Семён аж краснеет, заливаясь хохотом. Был бы тут стол, он бы уже валялся под ним от смеха.

— Кто? Данила?! Да вы что? Скорей всего, он умчался в «Лошадиный остров».

— Куда? — Устав натягивать на уши капюшон, поворачиваюсь к дому и иду за шапкой.

Не хватало ещё, чтобы у меня появился насморк. Или на губе либо глазах вскочила какая-нибудь простудная гадость. Захожу в дом, поднявшись по ступенькам крыльца. Староста идёт за мной. Беру перчатки, шапку, обматываю вокруг шеи шарф.

— Вы бегаете за дикарем и не знаете, что такое «Лошадиный остров»?

Тут же на кухне крутится Степанова. Теперь они смеются вместе. А меня коробит слово «бегаете». Уткнувшись в зеркало, несколько раз поправляю головной убор.

— Ну говорите уже. — Раздражённо оборачиваюсь.

— Это агроусадьба в двадцати минутах от деревни. Раскидистые дубы, заливные луга вдоль реки.

— Он там конский навоз убирает?

— Он там командует. Идёмте, я вас подвезу.

Глава 5

Дикарь меня не испугает. Пусть хоть дырку во мне своим жёстким взглядом проделает. Главное — результат. И я планирую биться до победного конца.

— Даниил Александрович, — начинаю спокойнее, — наше знакомство было не очень удачным, хочу извиниться. И прошу вас поставить подпись.

— Не поставлю. Иди, — смеряет меня мрачной чернотой своих глаз и возвращается к работе.

Сжимаю зубы. Выдыхаю носом. Ужасно, что он даже разговаривать со мной не желает. А я вынуждена с ним общаться, уговаривать. Не могу. Я просто не могу с этим смириться.

— Не уйду, Даниил Александрович! Пока не выполню свою работу.

— Уйдёшь!

Оценивающий взгляд прогуливается по мне от кончиков торчащих из-под шапки волос до самой подошвы сапог. Внимательно. Жёстко. Пронзительно. Двусмысленно. От этого взгляда мне становится не по себе. Меня аж передергивает от страха перед едва знакомым мужиком. Пусть и привлекательным внешне. Чем он лучше Петра и его дружков? Только что красивее. И кажется более образованным. А на деле смотрит так же — как на доступную и безнравственную.

Вцепившись в очередной тюк сена, дикарь перетаскивает его от входа в угол, где уже сложено несколько таких же. При этом его руки напрягаются, превращаясь в сплошные мускулы.

Смотрю на него. Хочется сунуть ему бумагу, получить заветную закорючку и бежать отсюда как можно скорее. Я лучше пешком пойду до дома Степановны, чем буду испытывать неконтролируемое странно-постыдное женское любопытство к этому дикому самцу, который меня ни во что не ставит. Но отчего-то манит своей животной аурой. Гормоны, гормоны, гормоны! Они всему виной. Сколько они сгубили судеб. Подошло время рожать, и несчастный организм цепляется взглядом за любое более-менее пригодное для этого существо мужского пола.

Постельная шизофрения. Просто возмутительно и неправильно, что я не могу перестать смотреть, как какой-то потный мужик таскает сено. Не надо мне ничего. Я хочу лишь выполнить свою работу.

Кусаю губы, набираясь смелости. Он мне очень сильно не нравится. Больше того — он меня пугает.

— Вот смотрите, Даниил Александрович, вы хотите, чтобы я уехала?

— Мечтаю, — хрипит и, грозно прищурившись, продолжает работать.

От этих его многозначительных взглядов все слова застревают в горле. Дальше продолжать сложно. Мне неловко. Со старостой Семёном я просто говорю, что хочу. А здесь не получается. Мешает кровь, что шумит и пульсирует в ушах. Это точно страх, по-другому не может быть. Он снова сделает со мной что-то плохое. Точно. Я просто боюсь его. Хоть и уговариваю себя, что не страшно, на самом деле опасаюсь за свою жизнь. Трясусь до чёртиков.

Фразы сами собой теряются. Чур меня чур от подобных типов. Елизавета правильно сделала, что выгнала его в шею. У него тайна есть какая-то. Мучит женщин на расстоянии. Причём бабы понимают, насколько он гнусный, жестокий, отвратительный тип, но в груди странно горит, и дыхание успокоить не получается. Бывшая жена даже квартиру по глупости в браке купила. И документы как следует не оформила. Всё теперь пополам. Ничего же не докажешь. Демон, не иначе. И я её понимаю. Прям кожей чувствую.

— Даниил Александрович, — нельзя смотреть ему в глаза, надо куда-то между или выше, — я с большим удовольствием уйду, когда вы подпишете бумаги. Это просто. — Он приостанавливает свою деятельность и смотрит на меня с нескрываемым высокомерием, как на дурочку, а я продолжаю: — Очень просто, если вы, конечно, умеете писать. Если нет, то поставьте крестик, я покажу, где именно.

Дикарь прищуривается. Мрачнеет. Выходит из себя. На кой чёрт я это сказала? Не сдержалась, не могу. Он меня просто бесит! И теперь если забросит на сосну, то я буду сама виновата. И не смогу слезть, останусь сидеть, пока зима не закончится.

— Неужели, Даниил Александрович, вы не понимаете, что, не отдавая Елизавете квартиру, поступаете некрасиво? Девушка на последние деньги купила жилплощадь, доверяла вам настолько, что не потребовала отказ от доли, но вы ей изменили с её лучшей подругой. И теперь не хотите отдать то, что по праву принадлежит ей? Одумайтесь, Михайлов!

Мне ли не знать, как коварны бывают мужчины.

Дикарь резко бросает сено. Останавливается, смотрит исподлобья. Наши глаза встречаются. Я вообще уже не помню, как дышать. Столбенею. Всё тело загорается непонятным жаром. Может, это температура? Может, я воспаление лёгких заработала, пока по лесу ползла?

Но обдумать причину слабости я не успеваю. Дикарь зло ухмыляется. Видно, что злится. Его явно выводят из себя мои слова. Он делает резкий рывок, зажимая меня между обитой досками стеной и ограждением. Шокирует. Пугает. Парализует.

И, не дав сориентироваться, кладет руку на шею, заставляя задрать подбородок и трястись, как заяц в лапах волка.

— Ай, что вы делаете?! Что?! Нет!

Он не просто держит, он водит по шее пальцами, словно проверяет эластичность шкуры новой кобылы. Дикарь пугает своей силой. Он доводит меня до белого каления. Зачем я сюда притащилась?

Дура! А если задушит? Он дикий. Бешеный. Больной! Впадаю в истерику!

— Пустите!

— Это она тебе сказала? Моя жена? Так, по-твоему, всё было?

Думаю, остановится, но он идёт дальше. Глядя в глаза, второй рукой дергает вниз молнию моей куртки. А потом вдруг вытаскивает шарф и растягивает горловину свитера, вероломно засовывая руку в лифчик. Я охаю! Даже крикнуть не могу оттого, что нахожусь в совершенно шоковом состоянии.

Его здоровенная лапа ползает внутри моего белья, и, сощурив голодные, горящие огнём глаза, он мнёт мою правую грудь, с увлечением натирая сосок.

Как будто я уличная девка! Словно со мной так можно!

Отойдя от первого шока, хватаюсь за крупное запястье, густо покрытое волосами, и начинаю сопротивляться. Бьюсь как рыба об лёд. Пытаюсь оттолкнуть, стараюсь показать, как мне неприятно.

У него мозолистые, шершавые ладони. Он очень сильный. И мне это совершенно точно не нравится, потому что подобное насилие не может нравиться. Но моя грудь… Мой каменный сосок…

Глава 6

Я снова сижу в сугробе. Трясусь от холода, прижавшись к ограде. Спустя какое-то время слышу, как скрипит снег под ногами, кто-то приближается. От мороза даже слова замерзают на лету, но стихия совсем не мешает мне демонстрировать отчаянную девичью гордость. Если это он, то пошёл он к чёрту.

— Вернись на конюшню, Барби! Замёрзнешь.

Запрокидываю голову, отмахиваясь от падающих с неба снежинок. Ко мне верхом на коне подъезжает Михайлов. Из ноздрей его лошади валит пар и, замерзая на ветру, инеем оседает на толстой шоколадной шкуре.

— И не подумаю возвращаться! Скачите обратно.

— Если ты останешься на улице, то превратишься в лёд.

— А всего лишь надо было подписать бумаги!

Михайлов усмехается и, наклонившись, подаёт мне руку. Очевидно, он задумал закинуть меня в седло и потащить обратно. Только я руки не принимаю и гордо отворачиваюсь.

Михайлов уезжает. Смотрю на хвост удаляющейся лошади и жмусь к столбу сильнее. Постепенно нападает безразличие к жизни. Уже не так уж и важно, умру я от холода или нет. Прислонившись к ограде, разглядываю облака. Руки замёрзли, их свело судорогой, лицо жжёт ветром с льдистым снегом.

— Боже мой! — Выскакивает из автомобиля староста.

Надо же, я даже не заметила, как он подъехал.

— Скорее в машину! Вы у нас тут точно коньки отбросите. Забавушка, ну как же так? Опять! Опять до посинения замёрзли!

Он поднимает голову. Смотрит куда-то вдаль, очевидно перекрикиваясь с дикарём.

— Справимся! — кричит ему староста.

Поднимает меня со снега. С ним я иду, и староста, приобняв, на ходу растирает мне плечи. Прижав к себе, ведёт к передней двери машины. Помогает сесть.

— Михайлов на Призраке за вами прискакал. Вы зачем от него сбежали? Почему не остались внутри? Ждали бы меня в конюшне, я бы посигналил. — Включает печку на полную мощность.

— У нас с вашим Михайловым не складываются отношения. — Сжавшись в комочек, падаю на бок, прижимая голову к стеклу боковой дверцы.

Староста, нахмурившись, меня осматривает.

— У вас шапка вся в снегу. — Ухаживает за мной Семён. Заметно волнуясь, сдирает с меня головной убор, трясёт одной рукой, едва не съезжая в кювет. — Сейчас ко мне поедем, я вас чаем напою и обогрею.

Его предложение вызывает истеричный смешок, а Сёма всё никак не отстанет от моей шапки. Конечно, она мокрая, она ведь в снегу побывала. Потом я её нашла и нацепила как есть.

— Всё равно не понимаю. Неужели Михайлов не мог предложить вам горячих напитков? Одеяло? Никакого гостеприимства.

— Напитков? — ещё один смешок, искренний и полудохлый.

Знал бы ты, Семён, что он мне предложил.

— Ну хоть подписал он всё, что вам было нужно?

На этот раз даже смешок не получается.

— Нет.

— Вот же зараза.

Дальше разговаривать желания нет. Да и нос течёт так, что хоть ведро подставляй.

— Вам бы в баньку и пропариться хорошенько. Клин клином вышибают.

Улыбаюсь, кивнув, но только из любезности. Баню я не люблю. А уж перспектива голой париться со старостой меня совсем не привлекает. Я бы уже домой поехала, достаточно намёрзлась за два дня. Да без подписи возвращаться смысла нет.

Дом старосты совсем не похож на дом дикаря. Он большой и светлый, сплошь в пастельных и молочных тонах. Полагаю, что когда-то Семён здесь жил вместе с мамой. Она умерла, и староста продолжает поддерживать её порядок. В интерьере остро ощущается вкус пожилой женщины.

Понятия не имею, почему староста не привёз меня к Степановне, но я не хочу сейчас разбираться. Сил от холода совсем нет. Рада оказаться в тепле. Лишь бы не на улице и не на ветру.

— Вы бы хоть разделись, Забавушка, — смеётся Сёма, наливая мне из большого железного чайника дымящийся горячий чай.

А я не могу, так и сижу за столом в куртке. Дрожащими руками прикасаюсь к горячей кружке, с удовольствием закрываю глаза.

Немного оттаяв, осматриваюсь. На окнах висят белоснежные шторы с каймой с синим рисунком. Их часто стирают, иначе они бы не были такими белыми. На столе такая же скатерть. И даже кресло укрыто чем-то пушистым и светлым. Староста чистюля. Обычно у мужиков, которые гостей приглашают неожиданно, дома бардак. А у Семёна посуда вымыта и веник с совком в углу, как говорится, наготове.

— Вам бы поспать. Дать организму восстановиться. Вы на диване ложитесь, я вас пледом укрою, а сам по делам похожу.

— Мне подпись нужна, — хриплю осипшим голосом.

— Я вам помогу, — стягивает с меня куртку, — вы только поспите, Забавушка. В ногах правды нет. Да и организм окрепнет, придёт в себя.

Мне кажется, я сплю целую вечность, до такой степени быстро я отключаюсь, проваливаясь в глубокий сон. Глаза открываю, только когда вечером Семён радостно объявляет, что мы с ним идём на дискотеку. И что там будет Михайлов. И хотя я не представляю дикаря на танцах, Сёма, как руководитель местного сообщества, утверждает, что это правда. И что он прикажет ему подписать бумаги. Ибо Сёма здесь главный.

Я устаю усмехаться. Но выбора у меня нет.

Знаете, что такое дискотека в деревне? Это когда стоит сарай, именуемый клубом, и в нём доски от прыжков и танцев пружинят. Звучат хиты девяностых, а за зданием все опорожняются. Ну и разборки устраивают, не поделив чью-то жену или подругу.

И самое поганое — эти разборки постоянные, каждую дискотеку. И что в таком деле ничего смешного быть не может по определению, потому что, чуть что, все сразу же друг на друга толпой лезут.

Сарай оказывается довольно просторным и имеет два входа. Мы со старостой идём через центральный. Снимаем верхнюю одежду. Нам предлагают стопочку для разогрева. И, глядя на то, что пьют все, я решаю не отрываться от коллектива.

Тут же становится веселее. Происходящее воспринимается проще. Оглядываюсь по сторонам, поморщившись, замечаю машущего мне Петра.

Семён знакомит меня с местной публикой, представляя городской девушкой. Я пью ещё одну стопку. Внутри закипает кровь, уже и Петька с компанией не пугают так сильно.

Глава 7

— Ну и каково это — мёрзнуть без одежды, Даниил Александрович? Нравится?

— Я ещё два шага за тобой иду, потом обратно в машину. Я за бабами бегать не приучен. Уж извини.

— Только имущество их красть наловчились, господин Михайлов? — усмехаюсь, качая головой и сосредоточенно пру по протоптанной тропинке дальше.

После этой моей фразы снег за спиной скрипеть перестаёт. Вот умная женщина действовала бы хитростью. Но я скорее варежки свои сожру насухую, без кетчупа и майонеза, чем буду с ним флиртовать и сюсюкаться.

Но тишина позади немного напрягает. Оборачиваюсь, сердце тут же уходит в пятки. Тёмная лесная дорога, вокруг никого. Ну вот теперь меня точно разорвут волки.

Бросил, гад. Ничего нового. В своем репертуаре.

Вокруг пахнет свежим морозным воздухом и ёлками. Кто-то страшно завывает вдали. Кутаюсь в чужую дублёнку, жму голову в плечи.

И куда делся староста? В последний раз я его видела, когда он мутузил одного из Петиных дружков. Причём так самозабвенно, по-местному, что я аж обалдела. Не ожидала от него подобного. Правильно говорят: можно вывезти старосту из деревни, но деревню из старосты — никогда.

Делаю ещё несколько шагов. А дальше вижу свет, он будто проходит сквозь меня. И белый снег становится золотым. Вздрагиваю от оглушающего шума мотора. Обернувшись, бегу по снегу шустрее. Вперёд. Переодически смотрю назад, но фары слепят. Не могу понять, чья это машина. Меня отлично видно на белом снегу, поэтому я понимаю, что водитель остановится. Он обязан затормозить! Но он продолжает движение. И в последний момент я вынуждена прыгнуть вбок и завалиться в снег.

Сейчас, когда машина полностью остановилась, я поворачиваю голову и прекрасно вижу, кому она принадлежит. Сукин сын!

— Немудрено, что ты старая дева, Барби. — Выходит из тачки дикарь и, скрипя ботинками, останавливается возле моей головы. Наклоняется. А я дёргаюсь от него подальше. Вытираю снег с лица.

— У меня уже даже слов нет, чтобы в красках описать мое отношение к вам, Михайлов. Они сплошь нецензурные.

— Ты не слушаешься. Сказал же — пошли в машину, сказал, что замерзнешь, но тебе важнее гордыня и поза. — Протягивает руку. — А ещё ты правильно делаешь, что держишься рядом с Семёном. Инфантильный староста — как раз твой вариант. Самое то. Будешь на нём сверху сидеть и погонять.

— Смешно, — скалюсь с ненавистью. — Эксперт в области отношений по кличке Дикарь вынес свой вердикт насчет городской приезжей. Старая дева, надо же, — откашлявшись, сплевываю попавший в рот снег и толкаю предложенную лапу в сторону. — С чего ты вообще взял, что я старая дева, умник? — Снова сижу в сугробе.

Перехожу на ты, задолбал.

— Кольца нет. Никто за тобой не едет. На почту звонить не бегаешь, а значит, ни детей, ни мужа у тебя нет. Да и потом, — усмехается, и глаза тут же вспыхивают маслянистым огнем. — У тебя грудь как у девочки: мягкая, упругая, соски аккуратные, розовые. Ты явно нерожавшая.

У меня от такого описания в горле комок застревает, а он продолжает:

— Но и оно и понятно. Женщина слушаться должна, быть под мужиком. За мужиком! Тогда это правильная женщина. А такие, как ты, до старости мучаются в одиночку. Пойдём, — опять подаёт руку. — Замёрзнешь. В третий раз твой организм не выдержит.

— Да я лучше сдохну. И я не старая дева, у меня был муж, гражданский правда, но был. Такой же козёл, как ты, Михайлов. Так что лучше я от мороза окоченею, чем твой костыль трогать.

Цепляемся взглядами, как на арене. Вздохнув, дикарь, сгребает меня в кучу. И совершенно бесцеремонно вытаскивает из сугроба. С меня падает куртка, и этот неандерталец, продолжая держать меня одной рукой, второй спокойно её поднимает. Как он это делает? Двужильный, что ли, не пойму? Бык здоровенный.

Очнувшись, сопротивляюсь. Ору и бью его по ногам и спине. От души! За всё, что накопилось. Дикарь не обращает внимания и запихивает меня вперёд ногами на заднее сиденье. Сверху швыряет свою куртку. Типа укрыл. Садится за руль.

Баран! Осёл! Дегенерат! Он вообще без куртки и даже не морщится, а я стучу зубами от ненависти и холода.

— Что-то я очень сомневаюсь, что Елизавета под тобой ходила. Она женщина самодостаточная. А вот ты, Михайлов, когда имуществом чужим запахло, все принципы послал лесом. Вот как было, я уверена.

Нарочно поворачиваю голову, чтобы встретиться с ним глазами в зеркале заднего вида.

— Всё же выброшу тебя в лесу, Барби, ты меня раздражаешь своим трёпом. Зачем мне самому себе жизнь портить? Но ты знай, что холод убивает не сразу. Вначале жидкость в клетках тела замёрзнет, а потом с твоим организмом начнут происходить очень странные вещи. Ты будешь дрожать, да не просто дрожать — тебя ждут настоящие конвульсии. Дальше спутанность мыслей, галлюцинации, глухота, будет… жарко. Помутнённый рассудок даст команду раздеться, ну а что потом и так ясно. Глупые городские девочки вроде тебя погибают быстрее.

Ничего не отвечаю. Опять устала. То ли кривая дорога и кочки с сугробами, то ли его хриплый голос такой убаюкивающий, но, немного согревшись, я засыпаю. Сон затягивает меня в свои лапы. Вообще сонная лощина какая-то, а не деревня. Ничего с собой не могу поделать, просто вырубаюсь, и всё. Еще и выпила на дискотеке, наверное, поэтому разморило так быстро.

Открываю глаза в незнакомом месте. В комнате почти темно, но очень тепло. Приятно потрескивает камин. На стенах играют оранжевые отблески огня. Я лежу на полу, но подо мной нечто мягкое и пушистое, приятное на ощупь. А ещё я укрыта большим теплым утолщённым одеялом из овечьей шкуры. Приподнимаю краешек и вскрикиваю от ужаса. Из одежды на мне только трусики. И всё. Куда делось всё остальное? Испуганно верчу башкой в поисках хозяина этого места. Здесь красиво и уютно, но кровь стынет в жилах от мысли, что я не понимаю, где нахожусь. И кто меня раздел?

Глава 8

Дикарь сидит передо мной на корточках. Его чёрные глаза и потрескивающий камин, а также золотистое жилистое тело в отблеске огня наводят на вполне себе конкретные мысли. Мне за них стыдно. И они настраивают на запретно-горячий лад. Я даже капельку хмелею, непроизвольно прощая ему его хамство.

— Что у тебя там? В плане еды, — киваю в сторону подноса, чтобы как-то разрядить обстановку и выкинуть из дурной головы эти его слова «пригодишься».

Даже думать не хочу, о чём он.

— Бутерброды с жареным мясом, — хрипит.

— Отлично, я буду, — высовываю руку из-под пледа и тут же получаю лёгкий шлепок.

Дикарь прищуривается.

— Еду нужно заслужить, — алчно разглядывает моё оголившееся плечо.

Заметив, куда именно направлен его взгляд, натягиваю покрывало обратно. Остро смотрю на него исподлобья. Хотя к чему эта скромность, когда он собственноручно раздел меня? Неприятный тип. Внешне притягательный, но,

честно говоря, несмотря на естественную реакцию тела на красивых и сильных мужчин, мне не особо нравилось заниматься «этим» с бывшим гражданским мужем. Иногда было терпимо, но порой просто бесило, особенно, когда он начинал активно и нагло приставать.
Он был моим первым мужчиной, единственной любовью, но вот в кровати у нас не задалось. Ну то есть я как бы понимала, что хотела близости, но это не то «вау», о котором пишут в книжках и показывают по телевизору. И, чтобы получить разрядку, мне приходилось обманывать, бежать в ванную и доделывать всё самой. Муж винил меня, психовал, орал, что не могу расслабиться, поэтому зажимаюсь и всё порчу.

Частенько предъявлял претензии, что я его не люблю, раз не хочу и не умираю от оргазма. А я любила и не понимала: неужели дефицит страстного секса — это отсутствие чувств? Я старалась, но вот мысли о том, что надо в постель, серьёзно напрягали. Он устраивал скандалы, придирался, говорил, что ему надо. А мне тоже надо было, но у меня не получалось быть такой, как он хотел.

А уж мысль продемонстрировать свои неумения перед этим ретивым жеребцом — смерти подобна. Ещё не хватало. Поэтому его проницательный взгляд лишь пугает. А ещё меня вводит в замешательство какая-то совершенно неуместная химия между нами.

Откуда она взялась, если он только и делает, что бросает меня попой в снег?

— Ладно, — замигав, отвожу взгляд, — давай мне одежду, я пойду к Степановне.

— Здесь далеко, ты в прошлый раз чуть до смерти не замерзла, — сиплым голосом поизносит дикарь, поднимает руку, касается подбородка, поворачивает моё лицо обратно.

Давит мозолистым пальцем на губы, заставляя их приоткрыть. Осознание этого факта ввергает меня в шок.

— Открой рот, — командует.

Стараюсь отстраниться. Но дикарь близко. Между нами повисает томительная пауза. Тело мужчины пышет жаром, от вязкого воздуха трудно дышать, пересыхают нос, горло, рот.

— Высунь язык, — ещё один приказ.

Я почему-то слушаюсь.

— Хорошая девочка.

Его зрачки расширяются, заворожённо наблюдаю за тем, как дергается мужской кадык.

— Обхвати губами, — имеет в виду свой палец.

Подчиняюсь. Делаю лёгкое движение губами и языком, вперёд и назад. Загипнотизированная его властным голосом и чёрными глазами, словно пьяная, не понимаю, что делаю. Чувствую, как мокнут трусики между бёдер.

Я и Михайлов? Серьёзно?! Человек, выбросивший меня на мороз? Едва не переехавший машиной? Обманувший свою жену с лучшей подругой и несправедливо зажавший половину её имущества? Боже мой. Я сошла с ума.

Моргнув, прихожу в себя.

— Я же не в твоём вкусе, — огрызаюсь и смыкаю зубы на его пальце.

Клац, и дикарь, оскорбившись, убирает руку, мрачнеет. Надеюсь, ему больно.

Попрекаю, вспоминая его же слова:

— И я не должна даже рассчитывать на твою благосклонность.

Встаёт, отходит в сторону. Скрещивает руки на груди, как будто решает, что со мной делать. А потом, словно что-то слышит, оборачивается и, глядя на дверь в другую комнату, уходит, оставляя меня в полнейшей растерянности. В состояниии душевного разлада, колебания между желаниями, чувствами, мыслями. Что я творю?

Подхватив с пола покрывало, обматываю его вокруг груди. Наклоняюсь к чашке, пью, закусывая бутербродом. Жую, толком не соображая, что делаю. Дикарь не обманул, в бутербродах действительно жареное мясо. Очень вкусное, в меру солёное и сочное.

Но это не решает моей проблемы. От него мне нужна подпись, а не физический контакт. В полнейшем недоумении оглядываюсь по сторонам. В ту дверь, за которой исчез дикарь, я соваться не хочу. Я голая, а там, кажется, кто-то пришёл.

Есть ещё одна. И это ванная. Забегаю туда и с радостью обнаруживаю свои штаны и кофту, лифчик и колготки, аккуратно развешанные на змеевике. Одежда немного подсохла, и я с радостью её натягиваю.

Но, несмотря на то что я поела и выпила чаю, не могу забыть его вкус. Сую ноги в штанины, а перед собой вижу его лицо, глаза, наполненные страстью, и сильные руки, способные растопить даже ледяную глыбу. В голову некстати приходит мысль: а было бы мне с дикарём так же скучно в постели, как с гражданским мужем? Смог бы он заставить меня…

Всё горит. Живот, руки, грудь и даже губы. Пальцы ног и рук словно от гриппа выкручивает. Какая невероятная реакция на совершенно пошлый манёвр. Да не должна нормальная женщина дышать так часто от подобных вещей. Мне бы ведро воды на голову или лёд под мышки.

Мотнув башкой, выхожу обратно в комнату с камином. Забыть. Просто выкинуть из головы и настаивать на подписи. Главное, получить документы.

Думаю, бояться мне нечего. Михайлов слишком гордый, чтобы брать меня силой, поэтому надо начать с себя. Не реагировать.

Успокаиваю нервы. Жду. И смотрю на другую дверь. Ту, за которой он скрылся. Слышны разговоры.

Выхожу и, оторопев, едва не падаю.

— Где она, Даниил? — вытирая кровь под носом, стоит у входной двери староста. — Люди видели, что именно ты её увёл.

Глава 9

Выхожу со двора, тут же мёрзну без верхней одежды, тело пробирает таким холодом, что аж зубы сводит. Зимний ветер дует навстречу настолько сильно, словно желает смести меня, дом дикаря и всю деревушку с лица земли. Плохое предчувствие. У дома Михайлова стоит уже знакомая мне «нива». Все двери распахнуты, орёт музыка. На подножке водительского места стоит Пётр. Из соседней двери выглядывает его друг, имя которого я благополучно забыла. Семён бежит к заднему, быстро достаёт куртку, набрасывает мне на плечи. Причём при этом касается моей шеи.

Мне неприятно. Хочу скинуть его руки. Отодвигаюсь. Разворачиваюсь и выхватываю у него сумку, роюсь внутри, нахожу пластиковую папочку, в которую сложены документы Михайлова. Поднимаю лицо к Семёну. Почувствовав, что я желаю с ним побеседовать, он кладёт руки мне на плечи, и я как будто оказываюсь в его объятиях. Не хочу. Я так устала от всего этого. Еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза и не заорать на него.

Удовольствие ниже среднего. Его руки на моём теле действуют раздражающе. Я его вообще практически не знаю, а он так себя ведёт, будто имеет на меня какие-то права. Терпеть не могу подобную наглость. Возможно, алкоголь придал Семёну смелости. Странно, однако раздражать он меня стал только сейчас, после посещения дома дикаря. До этого было как-то терпимее.

Глаза старосты блестят огнём, не сулящим ничего хорошего. Стараюсь не смотреть в них. Меня аж передергивает от ситуации, в которую я сама себя загнала. Все из-за гордости и упрямства. Дабы не уступить Михайлову. Дура, дура, дура…

Окидываю взглядом забор и дом. Цепляюсь за окна прямо напротив и вижу в одном из них дикаря. Михайлов стоит и смотрит на нас с Семёном. Уже не голый по пояс — надел свитер. И убивает взглядом: решительно и твердо, холодно и надменно. Так, что становится ещё более стыдно, чем до этого.

Поперлась с тремя мужиками в ночь. Идиотка!

И, как напоминание об этом, Петро в этот миг особенно громко подпевает популярной песне. Заставляет вздрогнуть и испугаться ещё сильнее. Оглядываюсь. Его закадычный друг трясет какую-то бутылку, словно взбалтывая содержимое. Меньше всего на свете я хочу в эту их машину. Пытаюсь сделать хоть что-то.

— Послушай меня, Семён, ты же сам говорил, что главный здесь и можешь достать для меня подпись Михайлова.

— Могу, но, честно, я очень устал, Забавушка, поехали ко мне? — смеётся.

Он какой-то неестественно веселый. Замечаю, что раньше он обращался ко мне на вы, а после дискотеки старосте уже море по колено.

— Семён, я здесь по работе. Я не могу поехать к тебе, я в любом случае буду ночевать у Степановны.

— Ты уже один раз спала на моем диване. Думаю, ничего страшного не произойдёт, если поспишь там ещё раз.

Мне стыдно за эти его слова и за гогот парней за моей спиной.

Непроизвольно снова поднимаю глаза на дом дикаря. Но его больше нет в окне. Это означает: ему всё равно, что будет со мной дальше. Он посчитал меня шалавой, которая спокойно уезжает с пьяными мужиками, предварительно пососав его палец.

Кровь стынет в жилах, становится ещё ужаснее.

— Семён, послушай, мне нужна его подпись в короткие сроки. Если я не сделаю свою работу, то меня уволят и ничего не заплатят, а мне очень нужны деньги…

Не успеваю договорить. У старосты случается какой-то необъяснимый страстный порыв, он, умудрившись нащупать мою талию через толстую пуховую крутку, забористо хватает и кружит. Несуразно, по-медвежьи. Будто мы старые знакомые и увиделись на вечере встречи выпускников спустя двадцать лет. Это просто немыслимо.

Пытаюсь высвободится, но чем больше я сопротивляюсь, тем громче гоготание за спиной.

Боже, во что я ввязалась?

— Сделаешь свою работу, не волнуйся. Сделаешь! Забавушка! Отдыхать тоже нужно! Всё успеем: и то и это! — не может успокоить свой гомерический хохот староста.

— Семён, достаточно! Поиграли — и хватит! Слышишь, меня? Поставь на место! Отвяжись!

Бью его по плечам руками и пытаюсь задеть ногами, которые сейчас оказываются где-то на уровне его бёдер. Семёну пить вообще нельзя. Пьяный Семён совсем дурак.

— Деньги в жизни не главное. Всех не заработаешь! А знаешь, что главное?

— Пусти! — уже просто визжу. — Я хочу идти сама!

— Любовь! Забава, какая же ты забавная!

Второй раз за сегодняшний вечер меня запихивают в машину вперёд ногами.

Я пытаюсь выскочить, но друг Петра как-то очень ловко заскакивает на заднее с другой стороны. Перекрывая пути отхода. И я оказываюсь зажатой между двумя мужиками.

Это уже не смешно!

— Я передумала! Не хочу никуда! Я лучше пешком.

Приятель передаёт Семёну свою фляжку. И любимый всеми, глубокоуважаемый хозяин местного царства откручивает крышку и пьёт. Сосёт непонятно что из непонятно чего. Отвратительно.

Петро делает ещё громче. Разрывается сердце и перепонки. Мои вопли уже не слышны, сплошные бугагашечки.

Но это не самое страшное. Наш водитель заводит мотор. Машина, транслирующая невыносимо громкую музыку, трогается с места. И сердце моё замирает от ужаса. Ибо Семён пьёт снова и снова. И, громко причмокнув, через меня передает фляжку обратно.

Машину страшно трясёт. Я, зажмурившись, молюсь. Сёма только и делает, что объясняет мне, как важно поехать к нему домой. И как ему нужна любовь. И Петька уговаривает меня поехать к нему, сюда же подключается безымянный друг.

О да, не хватало ещё и его навестить. Стону в голос.

Хочется плакать. Машина петляет по лесной дороге. Я уже согласна ехать к Семёну, лишь бы не ехать к кому-то другому. Всё же Семён не такой агрессивный, и захваты у него сплошь неловкие и никудышные.

Меня укачивает. Снова подкатывает тошнота, как и в тот раз, я опять ненавижу местную ароматическую елочку. Но тут случается непредвиденное.

Сёма, который до этого без умолку болтал, вырубается. И начинает громко и выразительно храпеть. Тем самым оставляя меня со своими озабоченными друзьями.

Глава 10

Аккуратно выскальзываю из машины. От пережитого стресса едва держусь на ногах. Прижимаю к себе сумку, оступаюсь, проваливаюсь в сугроб. Поднимаюсь. Стряхиваю снег. Даже не верю, что выбралась. Голова кружится. Тяжело дышу и смотрю только на Михайлова.

На общем фоне катастрофы моё последнее падение такая малость.

Не знаю, куда себя деть. Даже бежать нет возможности.

А мой спаситель выглядит великолепно. Я такого ещё не видела. Сильный мужик на крепком коне. Мечта любой женщины. Влажные фантазии и всё такое. Кошмар для меня и моего задания.

Недаром Елизавета ему квартиру почти отписала, он же посадил меня на поводок. Отпустил с ними, чтобы спасти.

Деревенский дурак на такое не способен.

Ну почему я веду себя как идиотка? Вот в чём вопрос. Отчего не могу сделать что-то в этой деревне нормально? Всё изначально пошло не так. Сама не понимаю, что творю. Прям тупею на глазах. А у меня, между прочим, есть золотая медаль за успешное окончание школы и в дипломе всего одна четверка. Откуда подобные «искромётные» решения? Что со мной происходит? Что за кренделя я выделываю?

Знаю этого типа всего ничего, но позволяю ему действовать на себя удушающе, словно затягивая на шее ремешок.

— Где я возьму деньги на ремонт этого корыта?! Меня же жена придушит! — визжит Петька, напоминая о себе.

С силой заставляю себя оторвать взгляд от дикаря. Пётр, вместо того чтобы открыть капот, накручивает круги вокруг «нивы», будто не знает, что делать и куда себя деть.

Чуть вдалеке Семён, согнувшись пополам, причитает. Кажется, он начал трезветь, и теперь ему стыдно. Раскаивается человек. Сразу видно, что переживает. Зовёт меня по имени, а потом загребает в ладони снег и умывает лицо.

Петькин приятель и вовсе удивляет: скрывается из виду, убегая куда-то в темноту леса. Не понимаю… Куда он? Видимо, не боится, что его сожрут волки. Но я рада, что больше не интересую его как объект страсти. Вообще, в этой деревне очень хочется побрить голову налысо и перетянуть грудь. Меня аж трясет от страха.

Внутри «нивы» что-то шипит. Не думаю, что находиться сейчас рядом с машиной достаточно безопасно, поэтому отхожу в сторону, бреду по снегу, подальше от Петиной красавицы.

Я в полной растерянности, просто не знаю, куда податься.

Снова ищу глазами дикаря. Михайлов, немного потоптавшись, обещает рыдающему Петру какие-то деньги и разворачивает лошадь, приближаясь ко мне.

Ясно же как белый день, что он ничего не подпишет. Не согласится, хоть на рельсы ложись! Смысл за ним таскаться? Но поблагодарить надо. Поэтому я говорю как можно громче:

— Спасибо, Даниил! Обязана жизнью!

Выходит наигранно.

— Ты, Барби, давай лучше деньги собирай, — удерживает на месте лошадь.

И смотрит холодно. Без улыбки и радости. У него всегда такой взгляд, будто он видит меня насквозь. Сейчас глаза практически чёрного цвета. Мне не по себе. Я всё время чувствую себя в чем-то виноватой.

Вздрагиваю. Конь фыркает, поднимает снег с земли. Встаёт на дыбы, демонстрируя величие и силу. Ржёт. А дикарь уверенно держится в седле и даже не морщится, полностью контролируя ситуацию.

Кутаюсь в куртку. Смотрю на него и не знаю, как с ним себя вести.

— Деньги?! — вдруг доходит до меня смысл его фразы. — Но у меня нет денег. Не надо было меня спасать.

— Ты издеваешься, Барби?!

Я не проявляю пренебрежение, просто выгляжу глупо. И делаю это в одна тысяча сто семьдесят пятый раз.

Дикарь добивает:

— Кажется, это ты, а не я полез в машину к пьяным мужикам.

— Да лучше бы я её не брал! Дура! Мы же думали, ты сама хочешь! — орёт Петька.

— Да всё было отлично, — кашляет Семён, — пока ты, Даниил, не появился!

Зажмурившись, качаю головой. Я так испугалась, что ничего не соображаю. А ещё лошадь подходит чересчур близко. Я боюсь, что Михайлов и его Призрак затопчут меня копытами насмерть.

— Ну тогда с тебя…

Называет сумму. Не понимаю и не хочу понимать. По новой кутаюсь в пуховик. Жму голову в плечи и стою на месте. Кажется, в ту сторону был дом Степановны. Верчу головой. А может, в другую сторону. Я потом придумаю, что делать дальше и где найти ЕЩЁ денег. Но сейчас бы добраться до гостевого дома.

— В такую сумму Пётр оценил ущерб, нанесенный его автомобилю.

— Отлично, — развожу руками, хлопая себя по бокам. — Одним долгом больше, одним меньше.

Решаюсь всё-таки пойти налево.

— У тебя долги?

Кивнув и передумав, держу путь прямо! Все тропинки, дороги и деревья здесь совершенно одинаковые. Надо же было уронить березу на развилке.

— А что так? Перебрала с заказами в онлайн-магазине?

— Нет, Даниил, слишком много потратила денег на туры по местным деревням.

— Шутница, — комментирует дикарь.

А я задираю голову, дабы взглянуть на него, дикарь не смеётся. Суров, красив и властен, как бог Олимпа. Прищуривается. Взгляд становится хищным. Движения быстрыми и хладнокровными.

— Хватит, и так много времени потратил на всякую дичь.

Чуть прибавляет скорости и, всё ещё сидя на лошади, наклоняется, ловко подхватывая меня одной рукой. Затем перебрасывает перед собой через седло. Кидает на Призрака невнятным кулем, как сраный мешок картошки. Одной рукой крепко придерживает за зад, чтобы я не свалилась, другой ведёт коня по дороге. Сердце останавливается от ужаса. Вишу вниз головой и ору как резаная. Снова потеряв шапку, чувствую, как рассыпаются волосы, падая мне на лицо. Пытаюсь хоть за что-то ухватится, но конь — это не рейсовый автобус, у него нет поручней. И руки безжизненно виснут вниз. Я сейчас получу инфаркт миокарда.

— Не ори, испугаешь животное. Лошади не любят крика.

Бьёт меня по заду для профилактики.

— Я боюсь!

— Это хорошо. Страх — это двигатель развития!

Ненормальный дикарь. Сумасшедший, бешеный. Как только мне кажется, что я сама виновата, веду себя как-то не так, глупая и недалекая и могла бы быть умнее, дикарь устраивает для меня очередную задницу.

Глава 11

Вздохнув, замолкаю. И Михайлов, не говоря ни слова и придерживая меня, спокойно ведёт лошадь, умудряясь сохранять достаточно ровный темп. Потеряв всякую надежду добраться до тёплого помещения в вертикальном положении, послушно еду вниз головой. Иногда приподнимаясь, чтобы кровь отлила от мозга. Наверное, он везёт меня к себе домой. Сейчас устроит мне варфоломеевскую ночь.

Но это ещё не всё. Приключения продолжаются. Судя по участившемуся скрипу снега, нас кто-то догоняет.

— Дань! А Дань? — кто-то зовёт дикаря.

Поворачиваю голову, рядом, с моей стороны от лошади, плетётся перепачканный и взъерошенный Петро.

Дикарь не реагирует. А Петька никакой. Машину бросил, бредёт параллельно нашему движению. Выглядит совершенно потерянным.

— Зря ты из-за какой-то городской шмары с друзьями отношения портишь. Мы её когда на дороге подобрали, она честно призналась, что у неё сифилис.

Михайлов молчит. Призрак идёт спокойным шагом, хотя, когда я, вывернув шею, смотрю наверх, вижу его настороженные уши торчком и раздутые ноздри. Но это явно не от усталости, а оттого, что Михайлов сдерживает его, не давая воли, туго натягивая поводья.

Но важно не это. Как только слышу слова Петра про сифилис, мне аж дурно становится. Глаза из орбит вываливаются. И уже непонятно, то ли это от поездки вниз головой, то ли от того, что сейчас этот мужик подумает, что я и вправду больна этим жутким заболеванием.

Ужас! Какой позор! Поднимаю руки и закрываю ими лицо. Тихонько постанываю от ситуации, в которую попала. Эта дивная фантасмагория длится вторые сутки. Мне просто нужна подпись. Но всё никак не закончится, и я должна бы уже привыкнуть всё время садиться в лужу, но всё равно стыдно. А насчёт болезни — да, что-то такое я им с приятелями сболтнула, чтобы они от меня отстали. Но, судя по тому, что после дискотеки они снова захотели «дружить», их это не слишком смутило.

А вот перед Михайловым зазорно. У меня аж сердце останавливается. Я сказала так специально, чтобы добраться до гостевого дома целой и невредимой, но вдруг дикарь поверит?

Хотя меня, наоборот, должно это радовать. Ведь если он решит, что это правда, то больше не будет совать мне пальцы в рот и проверять грудь на упругость.

И всё равно мне очень-очень стыдно.

— Правда, что ли, Барби? — снова ударяет меня по заду. — Ты где умудрилась-то? Неужто бывший муж, который не муж, постарался?

Ох как меня это оскорбляет. Настроение тут же меняется. Мне больше не стыдно, теперь его хамский тон просто бесит. Пусть думает, что у меня сифилис. Мне всё равно!

— Останови коня! Сейчас же.

Дикарь наигранно и очень громко зевает. А ещё кладет ладонь на мою пятую точку, как будто это нормально — просто так кого-то там трогать. А ведь это не нормально. Люди так не делают.

А дикарь снова шлёпает. Да ещё при Петьке. Как будто он мой хозяин. Они все больные в этой деревне.

— Ещё раз так сделаешь, Михайлов, и я… — имею в виду его бессовестные шлепки.

— И что ты? — опять хлопает меня по заду.

Чуть потянувшись, со всей дури втыкаю свои длинные ногти ему в ногу.

Сильно-сильно! Насколько получается. Хотелось бы вцепиться зубами, но дотянуться не получается.

Михайлов даже не морщится, совсем никакой реакции. Голову поворачиваю, задействовав все мышцы сразу, а этот гад, как ехал с каменным лицом, так и едет. Бесит. У него что, икры из камня?

Вообще ни одной эмоции.

— Ты начинаешь мне нравиться, чужачка. Столько страсти! В хозяйстве пригодится.

Закатываю глаза и снова безвольно повисаю. Опять он говорит это слово — «пригодится». Кусаю губы от несправедливости. Стараюсь выпрямиться.

Петро, глядя на мои червеобразные кручения на лошади, вяло смеётся. К нам присоединяется ещё один голос. Кажется, очухался Семён.

— Не говорите глупостей, пацаны, Забава не такая. Она приличная девушка. Видно же. Просто решила так от вас, балбесов, отвязаться.

— Пацаны? — смеюсь, подвывая. — Они пацанами лет двадцать назад были, а то и больше. Старые, побитые жизнью мужики.

Хоть как-то им отомстить. Но никто не обижается и, похоже, вообще не обращает внимания на мои слова.

Свежевыпавший снег скрипит и хрустит под нашими шагами.

— Слушайте, в любом случае, давайте вести себя как цивилизованные люди!

— Сказал староста, немного протрезвев, — комментирует Михайлов и снова зевает.

— Ладно тебе, Михайлов, виноват, немного увлёкся. Такая весёлая вышла дискотека. Степановне только не рассказывайте, расстроится. Давление поднимется.

Михайлов усмехается. И мы продолжаем двигаться. Он везёт меня к себе, я уверена. Сейчас буду спасение отрабатывать. Нет, ну это, конечно, лучше, чем Петро или Семён, но все равно не по себе. Закрываю глаза. Не хочу я спать с кем-то ради выживания и чего-то там отрабатывания. Я вообще только подпись хочу получить, и всё.

Какая-то смесь из волнения и страха. Я не привыкла на первом свидании заниматься «этим», не говоря уже о том, что это вообще не свидание. Мы чужие люди. А я не настолько раскрепощённая, чтобы просто развлечься.

Как я вообще до этого дошла?! Ведь должна была просто оформить документы. Хоть реви, настолько я расстроена и измотана.

Глава 12

Всё ещё еду на лошади. Покрутив головой, замечаю, что впереди жилые дома, а это значит, скоро я окажусь в его доме. В его постели… У огня, под тёплыми толстыми меховыми шкурами. Какая-то из этих построек принадлежит дикарю. Я не помню, где точно. Плохо ориентируюсь. Из-за стресса и холода память будто отшибло. Собрав в кулак всю силу воли, закрываю глаза и пытаюсь представить, как это у нас будет. Несмотря на внутреннее сопротивление и неприятие ситуации, при которой я сплю с практически незнакомым мужчиной, я не могу не признать, что Михайлов хорош. У него сильное тело, мощные ноги, крепкие руки. И, когда он трогал меня, я не чувствовала неприязни.

Жмурюсь сильнее, подёргиваясь от неровности дороги. В любой проблеме главное — найти положительные стороны. Смириться. Можно, конечно, устроить скандал, начать орать. Но тогда он точно ничего не подпишет. Наши отношения и без того далеки от идеальных.

Так и не открыв глаз, решаю сменить тактику, притворившись лисой из сказки про колобка. Она оказалась хитрее волка и медведя, изобразив глухоту и сожрав главного героя, лишив тем самым историю продолжения. Вот и мне надо так же. Тем более, скорей всего, сегодня мы станем совсем близки. Это для меня дико. Я в этом плане зануда. Но конфликтовать тоже не выход, поэтому я пытаюсь что-то придумать.

Сильная ладонь дикаря по-хозяйски лежит на моих бёдрах, между делом сдавливая ягодицы. Пытаюсь поменять позу, хоть как-то отдалиться. Но это невозможно. И, сколько я себя ни уговариваю, что всё это отвратительно и недопустимо, что Михайлов тиран и монстр, периодически по телу волнами прокатывается запретный жар.

Улучив момент, когда Семён и Пётр, судя по звукам голосов, увлекаются беседой между собой, я аккуратно интересуюсь:

— Даниил, скажи, пожалуйста, а отчего вы расстались с женой?

— Ты же всё знаешь лучше меня, Забава, зачем спрашиваешь?

Его тон не выглядит враждебным. Это хорошо. Может, мне всё же удастся отмотать наши отношения назад. Дикарь тем временем начинает шевелить пальцами, будто перехватывает поудобнее. От этих его манипуляций я ощущаю покалывание во всем теле. Я не хочу этого. Но его руки такие тяжёлые, по-мужски сильные. Жмурюсь сильнее, прогоняя грязные мысли.

— Я хотела бы узнать твою версию.

— Моя версия уйдёт со мной в могилу.

Это не тот ответ, который мне нужен. Я хочу спросить ещё что-нибудь, но Михайлов заставляет меня задохнуться, переходя на лёгкий массаж. Я аж вздрагиваю. Ошарашенно оборачиваюсь. Но всё без толку, слишком сильно держит.

С ужасом жмурюсь, придумывая, как остановить это. Вспоминаю автокатастрофы и землетрясения, жертв всяких страшных событий. Лишь бы не наслаждаться процессом.

Но тело само по себе плавится от того, что Михайлов делает со мной.

Как у него так получается? С лёгкостью заводит меня, как давно заглохший старый, проржавевший до основания автомобиль.

Дурное сравнение, но ничего умнее я придумать не в состоянии. Я не могу унять сердцебиение и глупо открываю рот, задыхаясь.

У Михайлова талант. Его массаж делает меня недоразвитой.

Он весь делает меня ограниченной беспомощной дурой!

Грудь наливается жаром. Мне уже не холодно. И даже подпись становится не так уж важна. Хочу попросить его остановиться, но все мысли заплетаются в тугую косу, и я не могу собрать их в кучу. Я не помню, как произносится слово «нет».

Похоже, не только Семёна опоили. Это что-то в воздухе. Спасите-помогите! Эта деревня — страшное, гиблое место. Здесь женщины превращаются в податливых секс-рабынь.

Дикарь чуть сдвигает руку, перемещая пальцы на внутреннюю часть бедра. В опасной близости от моего чувственного центра.

Уговариваю себя продолжить беседу, пусть не думает, что моё тело реагирует.

— А может, она собралась выставить тебя в плохом свете? Твоя Елизавета?

— О, ты начинаешь думать, Забава. Приятно удивлён. И что же на тебя так действует? Запах хвои?

Стискиваю зубы. Сжимаю веки сильнее. Дрыгаюсь. А его руки всё так же умело разминают мои бёдра. Низ живота сладко сводит. Я должна говорить, обязана действовать, а ещё попросить его остановиться, но я будто пьяная… Слабовольная кукла. Совсем туго соображаю.

Это мороз. Именно он испортил мою мозговую деятельность. На холоде все процессы замедляются.

— На меня действует желание выполнить свою работу. Я профессионал.

— Вау, — произносит дикарь и массирует активнее.

— Ты не мог бы остановиться?!

— Что? Больше не делать так? — Действует ещё более чувственно. — Тебе не нравится?

— Конечно нет, — прочищаю горло, пытаясь вернуть себе нормальный голос, — если Елизавета тебя обидела и обманула, то история приобретает совсем иные очертания. Расскажи мне правду. Поделись. Я смогу помочь. Найду выход из сложив… сложившейся ситуации.

Облизываю губы, и они мигом покрываются сухой коркой.

— Ого, какие сложные слова. Молодец, Барби! — И гладит сильнее. Чувственно, страстно, разжигая пламя. Между ног уже полыхает. Хотя он ещё даже не прикасался там.

Ещё?! Он и не должен там трогать. Это работа. Всего лишь важное поручение.

— Учитывая сильное возбуждение, ты отлично держишься, — усмехнувшись, переходит на хриплый шёпот.

— Чего? — вру сама себе. — Не выдумывай, Даниил. Лучше расскажи: как все было? Она купила квартиру или ты? На чьи деньги? С какой целью? Если я не получу подпись, она пришлёт кого-то другого.

— Значит, ты не испытываешь возбуждения? Правда? Ну же, Барби. — Кажется, он наклоняется, не могу открыть глаз — боюсь. — Неужели ты не хочешь меня? Жаль, я не могу проверить твою грудь, уверен, соски уже каменные.

Я задыхаюсь. Я не могу понять, где я. Не открываю глаз и только борюсь сама с собой. С закрытыми глазами легче собирать мозги в кучу. Я не могу продолжать беседу, когда его сильные руки такие умелые. Всё пропало. И лес, и мороз, и конь. И Петра с Семёном давно не слышно. Всё сконцентрировалось на руке дикаря.

Глава 13

Не могу отдышаться. И сердце никак не успокоится. В дом Степановны вошла, к двери привалилась, а внутри настоящий водоворот. От чувственной пытки кружится голова, и горит, и колотится сердце.

— Во что ты опять вляпалась? Даром что Забава, вид у тебя, как у нас говорят, «на Мадрид», — смеётся Степановна, при этом возится с трёхлитровой банкой. — Хорошая жена, Забавушка, всегда знает, как правильно заливать чайный гриб, запомни, главное условие полезного напитка — чистота. Грязные руки, немытая посуда или сырая вода могут погубить гриб.

Очень увлекательно, но мне сейчас не до напитков. Я после рук дикаря отойти не могу, потрясена и, наверно, схожу с ума. Регулярно делаю глупости. И сейчас не соображаю, где я. И стыдно и сладко одновременно. В глазах аж двоится от перевозбуждения.

Прохожу через тамбур, словно в забытьи, в потьмах натыкаюсь на кота. Он взвизгивает, но когти не выпускает, просто шарахается. В хате хоть глаз выколи. Степановна экономит.

Когда я получила задание от Елизаветы, я думала, это будет лёгкая работа. А в итоге не могу очухаться и включить голову.

Я всё ещё чувствую его руки. Хотя он в очередной раз поступил как хам и дикарь, но не могу не признать, что реагирую.

— Скажите, пожалуйста, — стараясь остыть. — Степановна, вот вы знали Елизавету, жену Михайлова, а за что вы её так не любите?

Старушка прерывает свои занятия и, сжав марлю, которой до этого тщательно протирала крышку банки, становится неподвижной.

— Она такое, Забавушка, сделала, что ни в аду, ни в раю не прощают.

— Изменила ему? — выскакивает из меня само собой.

Первое время я думала, что это Лиза несчастная жертва дикаря, уж очень грубыми и жестоким показался мне этот мужлан. И ввиду того, что гордость и дискомфорт по отношению к красивому мужику не позволяли думать трезво, я никак не хотела раскрыть глаз. Я приняла женскую сторону, и всё. А ведь в жизни не всегда всё так однозначно. К тому же дикарь прибавил сюда постыдное влечение к нему. И я творю чёрт знает что.

Даниил спас меня несколько раз подряд, и я начала задумываться. Такой ли он плохой, каким я его нарисовала?

Неожиданно поменяла своё мнение. И дело даже не в безнравственном желании, которое он во мне пробуждает, а в том, что если хорошенько подумать, то, похоже, что-то недоговаривает именно Елизавета.

А может, это потому, что тело горит огнём после его жарких прикосновений, и я его оправдываю? Ох! Сейчас бы хорошо снова в снег. Желательно вниз головой. Может быть, тогда вулкан потухнет и мысли успокоятся? Рядом с дикарем волнительно, страстно и очень-очень страшно. И он ужасно меня нервирует. Однако это так не похоже на мою обычную жизнь, где всё сравнительно скучно и однообразно, поэтому я сама не своя.

В общем, это задание я запомню надолго.

Хозяйка думает, что бы ответить на заданный мной вопрос. Её лицо меняется, и, судя по всему, нахмурившись, она что-то вспоминает. Жду, затаив дыхание. Эта тема отвлекает меня от плотских мыслей о дикаре.

Кот Васька снова кружит у моих ног, а Степановна опускает голову, явно не желая вдаваться в подробности.

— Есть вещи пострашнее измены, Забава, — впивается в меня взглядом.

И я каменею. Даже представить не могу, о чём она.

Хозяйка темнит. А меня уже не остановить.

— Скажите, — повторяюсь, усаживаясь за стол. — Знаю, что уже спрашивала, но всё ещё надеюсь на ответ, — делаю лицо рыжего кота из мультика про Шрека, складываю руки в молитвенном жесте. — А кем Михайлов работал до того, как сюда приехал? Судя по разговорам, он далеко не дурак. И есть у него какое-то образование. Во многих вопросах он очень хорошо разбирается.

— Конечно, — смеётся, — совсем не дурак, медицину закончил. Лечебное дело. Мужик толковый и работящий. Этого не отнять. Характер не сахар, так жизнь заставила. Ой, опять лишнего сболтнула.

— Он врач? — удивляюсь.

Так и сижу в куртке, не сообразив, что её надо снять. Хорошо хоть обувь у входа оставила, а то Степановна убила бы. У неё полы от чистоты аж скрипят.

— Не совсем. Он этот. Как его. Судмедэксперт. Вот прибьют тебя завтра, не дай боже, и такого, как наш Михайлов позовут волоски снимать. Раны мерять. Как говорится, искать следы, определять причину.

Я прям шокирована. Сладко-горькое возбуждение во всём теле никуда не делось, но приобрело новые очертания. По разговорам с дикарем я поняла, что он не просто деревенский мачо. Думала, может, что-то связанное с сельским хозяйством. Аграрный институт или колледж, но медицина — это же очень сложно. Я впечатлена.

— Ого! А как он здесь оказался? Уж явно поблизости такой работы нет. Непохоже, что он в отпуске лошадьми и дровами занимается. Выглядит, будто сбежал и остался здесь навсегда.

— Шубу сними, Забава, а то заживо сгоришь. Помрёшь. Нельзя перегреваться.

— Если продолжу посещать деревенские мероприятия и кататься на машинах местных жителей, точно помру. — Слушаюсь хозяйку, стягиваю куртку и шарф, кладу на соседний стул и вспоминаю свою глупость.

Стыдно.

— Да ладно, ребята у нас неплохие, просто ты их с ума свела своей красотой, вот они немного и растерялась.

Удивлена, что Степановна уже в курсе. Вроде только что приехали.

— Откуда вы знаете?

— Так Сёма мне всё рассказал. Раньше вашего прискакал. Тебя Данила аккуратно на Призраке вёз, медленно, боясь угробить, а они с Петькой по дороге на колхозную телегу запрыгнули. Вот как вернулся, так в щель забора мне и давай жаловаться. Он к Михайлову тебя очень ревнует. Просил сообщить, если тот вдруг тебя ко мне не притащит, а домой потянет.

Закатываю глаза, ну этот Семён даёт. Просил не рассказывать Степановне и сам же всё ей растрепал.

— А насчёт вашего Данилы — да, очень аккуратно он меня вёз. Просто с комфортом, — говорю с нескрываемым сарказмом. — Вниз головой.

Степановна смеётся и, поднявшись на деревянную табуретку, ставит банку на тёмную полку.