Дикое животное и человек

Глава III Аскания-Нова процветает

Нет, положительно нашим отцам и дедам не удавалось так легко и просто носиться по всему земному шару, как мы это делаем сегодня!

Я сел в Москве в самолет и, перелетев через Киев, приземлился в Херсоне, в самом нижнем течении Днепра. На аэровокзале я взял такси и, проехав по степи 160 километров, добрался до такого места, о котором знают и помнят все, кто интересуется животными.

Я еду по степи. Дорога, прямая как стрела, пересекает плоскую и ровную как стол равнину. Справа и слева следуют одно за другим неоглядные поля, засеянные зерновыми культурами. По обеим сторонам широкого асфальтированного шоссе высажены в пять-шесть рядов молодые деревца. Через каждые 10–12 метров — куст, осыпанный яркими цветами. Однако даже от самой распрекрасной яркости можно устать, если она повторяется все вновь и вновь, так что начинает рябить в глазах…

Дорога не очень гладкая, и скорость невелика… Мной овладевает приятная полудремота. Мысли мои улетают далеко-далеко отсюда — в Африку. Я вспомнил, как недавно, во время промежуточной посадки в Хартуме, решил использовать время и переехать на другую сторону Нила, в Омдурман, осмотреть гробницу знаменитого Махди, которому удалось победить самих англичан и на долгие годы прогнать их из своих владений. Генерал Златин-паша родом из Австрии (настоящее имя его было Рудольф Златин) просидел двенадцать лет (с 1883-го по 1895-й) в плену у Махди. Златин-паша позже писал:

«Было это в декабре 1892 года. Я получил приказание немедленно явиться пред светлые очи калифа. Я нашел его в кругу своих приближенных. Недавно полученные мною предостережения о том, что я оклеветан Тайжибом Али, были еще свежи в моей памяти, и неприятное ощущение закралось в мою душу. Калиф, как обычно не ответив на мое приветствие, приказал мне сесть.

— Возьми-ка в руки эту вещь, — изрек он после короткой паузы, — и объясни нам, что она означает.

Вид у него при этом был самый непроницаемый и многозначительный. Я встал, взял предложенный мне предмет и принялся рассматривать его со всех сторон. Это было латунное колечко, примерно четырех сантиметров в диаметре, на котором висела латунная же капсула, по форме и величине походившая на револьверный патрон. Кто-то, видимо, уже пробовал ее открыть, и через расковыренное отверстие ясно виднелась тщательно сложенная записка.

Мне стало, прямо скажем, не по себе: вдруг это адресованное мне письмо от моих родных или от египетского правительства, которое пыталось переслать его таким необычным способом, и гонец был схвачен и разоблачен? Тогда дела мои плохи. Я старался сохранить спокойствие. Пока я расковыривал капсулу протянутым мне ножом, стараясь достать оттуда бумажку, я лихорадочно обдумывал, как себя повести и что сказать. К счастью, мне не пришлось пускать в ход свое искусство притворяться: на двух тщательно сложенных папиросных бумажках, которые я вытянул из капсулы и развернул, был четко написанный на четырех языках текст (немецком, английском, французском и русском):

„Этот журавль выведен и выращен в моем поместье Аскания-Нова, Таврической губернии, на юге России. Просьба сообщить, где птица была поймана или убита. Сентябрь 1892 года. Фр. Фальц-Фейн“.

Я поднял голову с явным облегчением.

— Ну? — спросил калиф. — Какие же сведения содержатся в послании?

— Господин мой, — ответил я, — кольцо, по всей вероятности, снято с шеи убитой птицы. Прежний ее владелец, человек, живущий в Европе, просит сообщить ему, где птица была поймана или убита.

— Ты сказал правду, — изрек калиф в уже несколько более дружелюбном тоне. — Птицу действительно подстрелил один шейх близ Донголы и обнаружил на ее шее это странное кольцо. Он снял его и передал эмиру Жунис-волед-ед-Дикему, писарь которого, однако, не смог расшифровать текста, написанного презренным христианином, поэтому он и прислал мне сюда эту штуковину. Повтори-ка еще раз, что там написано?

Я постарался дословно перевести весь текст, изложенный в кратком послании, и по требованию калифа объяснил ему примерное местоположение и расстояние, на котором находится страна, откуда прилетел журавль.

— Опять одно из тех дьявольских измышлений, которыми занимаются эти нечестивцы, — таково было окончательное заключение калифа, — только они могут расточать свою жизнь на подобные пустяковые и бесполезные занятия. Ни один праведный магометанин никогда бы не решился на нечто подобное!

Я передал капсулу с запиской присутствующему при нашем разговоре писарю и удалился. Однако, прежде чем отдать ее, еще раз внимательно пробежал глазами и постарался запомнить указанный в ней адрес: „Аскания-Нова, Таврическая губерния, Южная Россия. Фальц-Фейн“. Я отправился домой, непрестанно повторяя про себя эти слова, чтобы хорошенько запомнить: „Аскания-Нова, Таврическая губерния…“ — и принял твердое решение, что если мне, по божьей милости, удастся вновь очутиться на свободе, то я непременно извещу этого человека о судьбе его журавля, доставившего мне несколько неприятных, я бы даже сказал, страшных мгновений!

Уже спустя много лет после моего освобождения из плена и прибытия в Каир я стоял как-то на балконе дворца, в котором помещалось консульство, и любовался прекрасным парком, надевшим как раз свой самый роскошный весенний наряд. И я заметил ручную цаплю, расхаживающую меж цветочных клумб.

— Постойте, — воскликнул я, — о чем-то таком мне напоминает эта птица?

И тут же в моей памяти всплыло: „Фальц-Фейн, Аскания-Нова, Таврическая губерния, Южная Россия“. Вернувшись в комнату, я приписал к указанному адресу еще пару строк о том, что в конце 1892 года в Донголе был убит журавль-красавка с кольцом на шее.

Сердечные слова благодарности, которые я вскоре после этого получил из России, убедили меня в том, что мой интерес, привлеченный тем маленьким эпизодом, отнюдь не был односторонним».

Ho Рудольф Златин никогда в жизни не добирался до юга России, а Фридриху Фальц-Фейну, несмотря на то что он был одним из самых богатых любителей животных во всем мире, тоже ни разу не удалось осуществить своих заветных планов насчет экспедиций в Африку.

Мы едем, едем, и я начинаю у шоферов встречных машин расспрашивать, на правильном ли мы пути к Аскании-Нова. Мой таксист не слишком-то в этом уверен: ему еще ни разу не доводились совершать столь дальних поездок за пределы города Херсона. Мы сворачиваем резко с основного шоссе на боковое (здесь все дороги поворачивают под прямым углом) и едем дальше. Какой-то трактор тащит комбайн, поднимая к небу облако черной пыли. Тракторист по нашей просьбе останавливается. Черное облако медленно уплывает назад. Знает ли он, где Аскания-Нова? Ну разумеется же — вон там! И он указывает рукой на темнеющую на горизонте полосу деревьев. Да какая там полоса — это целый лес!

Ho деревья эти совершенно особенные, и о них мне хотелось бы сначала немного рассказать…

История удивительного леса посреди голой степи ведет свое начало, как ни странно… от овец. Когда по окончании испанской войны за престолонаследие испанцы наконец разрешили вывоз за пределы страны своих знаменитых тонкорунных овец-мериносов, овцеводство стало развиваться повсеместно, в том числе и в Германии. Так, в герцогстве Анхальт, например, научились так прекрасно отбеливать и сортировать овечью шерсть, что ее скупали даже ткацкие предприятия Англии. В герцогских владениях выпасалось тогда свыше 100 тысяч овец-мериносов, однако увеличить свое стадо герцог не мог — для этого его поместье Анхальт-Кетхен было слишком мало. Именно по этой причине да еще потому, что герцог состоял в родстве с русской царской фамилией, ему и пришла в голову блестящая идея основать на безлюдной, только недавно освоенной Россией южнорусской степи своего рода анхальт-кетхенскую колонию. И он добился желаемого. Ему и на самом деле отмерили 480 квадратных километров — территорию, превышающую по своим размерам сегодняшнюю землю Бремен. Более того, первые десять лет ему не приходилось вносить за пользование этой землей никаких налогов! В честь графства Аскания (на северной стороне Гарца) он назвал свои новые гигантские владения Аскания-Нова.

11 августа 1828 года началась одна из самых рискованных «овечьих Одиссей», известных в мировой истории. 2886 тонкорунных овец, два быка, восемь коров, восемь лошадей и 23 персоны обслуживающего персонала отправились пешком из Анхальта к Черному морю. На трех повозках везли сундуки с одеждой, домашней утварью и инструментом, а также мешки с посевным материалом. Кавалькада двигалась довольно быстро: в день она проходила от 15 до 20 километров. Ровно тысяча овец осталась зимовать в одном поместье в Познани, и, когда все стадо прибыло в Таврическую степь, оказалось, что не хватает всего лишь 35 овец. Еще удачнее прошел перегон 5300 овец в следующем году, а к 1830 году в Аскании-Нова благополучно собралось уже около 8 тысяч овец. Там же поселилось 130 немцев, среди которых имелся один учитель, один винодел, несколько мастеровых и сортировщиков шерсти.

Однако ожидаемого предприимчивым семейством Кетхенов бурного притока денег и шерсти не последовало. Наоборот, из кассы маленького герцогства приходилось вкладывать все больше и больше полновесных талеров в «русское предприятие». Когда советник администрации Ауэ поехал в качестве ревизора в далекую степь, от него пришло совершенно уничтожающее донесение в Кетхен. Оказывается, между служащими колонии шла непрерывная свара. Десять тысяч виноградных лоз, высаженных в этой безлюдной степи, засохли, та же участь постигла и фруктовые деревья; никак не хотели давать урожай в условиях засухи и зерновые культуры. Главный управляющий колонии, распродавая часть стада, по-видимому, разрешал покупателям каждый раз самим выбирать себе овец. Таким образом, наилучшие экземпляры оказались повыбранными, а оставшиеся 32 тысячи голов имели весьма неприглядный вид. Одних невыплаченных окладов в бухгалтерских книгах значилось на 40 тысяч рублей. Все хозяйство Аскании-Нова — предмет всеобщих насмешек, потому что степью никогда еще так безголово не распоряжались. «По-видимому, у этого герцога Анхальта какие-то неисчислимые сокровища, если ему ничего не стоит содержать здесь такое бесперспективное и разваливающееся хозяйство!» Вот в таком примерно роде отзывались соседи об этом поместье.

Сохранить его удалось в общем-то только благодаря милости царя, который по-прежнему не облагал злополучное владение ни налогами, ни царскими податями. Но когда в 1847 году со смертью герцога Генриха род Анхальтов-Кетхенов угас, его наследник, герцог Анхальт-Дессау, воспользовался первым удобным случаем, чтобы отделаться от этой досадной обузы. В 1856 году он продал поместье немецко-русскому помещику Фридриху Фейну за 535 тысяч прусских талеров, что равняется 1,5 миллиона золотых марок. Но все равно это была не слишком выгодная сделка, потому что за прошедшие десятки лет герцогство потеряло по милости этого лихого предприятия более миллиона золотых марок. Объяснялось же все это очень просто: тупоголовые люди стремились хозяйствовать в степи обязательно на «анхальтский» манер…

А вообще-то говоря, все началось с пощечины. Она-то и послужила толчком к стремительному обогащению семьи покупателя имения Аскания-Нова — Фридриха Фейна, помогла Фейнам стать миллионерами.

Дело было так: предок Фридриха, огромного роста детина недюжинной силы и страшно вспыльчивый, состоя на военной службе в Вюртембергском полку, получил за что-то от своего офицера пощечину. Дико вспылив, молодой человек не долго думая схватил свое ружье и пырнул обидчика штыком. Ему удалось бежать, а некоторое время спустя он объявился на Украине. Там и поселился. Его сын Фридрих вырос таким же необузданным, как отец, и обладал той же медвежьей силищей. Когда во время какой-то семейной перепалки отец схватил охотничье ружье и пульнул в сына, тот тоже был вынужден бежать из родных мест и поселился где-то на Кавказе. Там ему удалось разбогатеть, и после смерти отца он вернулся назад в родное имение уже знаменитым овцеводом. Он разводил все больше и больше овец и скупал соседние угодья одно за другим, пока не приобрел напоследок и злополучную Асканию-Нова. Ему удалось стать самым крупным овцеводом России, и говорят, что стадо его превышало 750 тысяч голов прекрасных овец, каждая из которых приносила ему ежегодно немалый барыш.

Однако разводить овец в засушливой степи и сохранять им жизнь во время снежных зим — дело совсем непростое. Ведь Таврическая степь отнюдь не отличается тем мягким климатом, который господствует на Крымском полуострове, хотя и расположена всего в каких-нибудь 300–400 километрах севернее его. Поэтому овец здесь приходится зимой держать месяц, а то и два в закрытых помещениях. И у того, кто не сумел запасти на это время достаточного количества сена, они гибли от голода. Если отара попадает в один из тех ужасных снежных буранов, которые здесь бывают, то может случиться, что обезумевших от страха животных невозможно загнать в овчарню. Иногда в подобной ситуации может помочь лишь воз сена, который тащат впереди отары и за которым погибающие от голода животные готовы следовать куда угодно. Но самое главное — это не давать им летом пастись непосредственно вокруг овчарен, трава вокруг них должна сохраняться до самой зимы. Потом, зимой, там можно погонять табун лошадей, проламывающий своими копытами снежный наст, под которым овцы могут найти для себя пропитание, не отходя далеко от своего жилища.

Ho и сама шерсть не приносила тех доходов, которые могла бы: она просто-напросто была слишком пыльной и грязной. А колодцев, которые из-за глубокого залегания грунтовых вод с таким трудом удавалось прорыть, с грехом пополам хватало лишь на то, чтобы напоить овец, но никак не на то, чтобы их перед стрижкой искупать. Следовательно, приходилось напирать не на качество, а на количество шерсти, чтобы иметь возможность выручить приличную сумму.

И суммы на самом деле оказывались приличными! Единственная дочь запальчивого Фридриха вышла замуж за деловитого сотрудника своего отца — саксонца Иоганна Готлиба Фальца. Царь разрешил им носить двойную фамилию — Фальц-Фейн.

Когда Фридрих, имевший пристрастие к путешествиям, спускался однажды на пароходе из Будапешта вниз по Дунаю к берегам Черного моря, он попал в компанию венгерских овцеводов. Фридрих вмешался в их беседу о качестве шерсти, о пастухах, отарах и степях. Властелины Пушты, высокомерно оглядев скромно одетого чужака, заявили, что, дескать, тому, кто ничего в этом деле не смыслит, лучше было бы и помолчать. На это Фридрих Фейн как бы между прочим заметил, что у него одного столько овчарок, сколько у всех присутствующих здесь господ, вместе взятых, — овец…

И это была правда. Семейство становилось все состоятельнее. У Фальц-Фейнов были поместья в Мекленбурге, вилла в Ницце, сказочный белый дворец в готическом стиле с 60 роскошно обставленными комнатами на берегу Черного моря. Там пышно праздновались дни рождения, притом пиршества длились неделями, и вся округа присоединялась к этому ликованию.

Ho, ей-богу, мне никогда не пришла бы в голову мысль поехать в этот столь удаленный уголок Украины, не окажись последний из Фальц-Фейнов, тоже Фридрих, «сумасбродным любителем животных». Еще гимназистом он получил разрешение выстроить себе «птичий дом». Он радовался, когда на охоте удавалось изловить подранка: вылечивал птиц и содержал их затем в просторных вольерах. Однажды случилось несчастье. Перед самым концом охоты из-за неосторожного движения само собой разрядилось ружье, и весь заряд дроби попал Фридриху в правую руку. Чтобы не испортить настроения родителям, он наскоро перевязал рану, надел другую куртку и как ни в чем не бывало явился на праздничный рождественский ужин. Но когда один из его учителей, приветствуя его, стал слишком уж дружески пожимать ему руку, он не вынес боли и упал в обморок.

Более серьезные испытания выпали на долю Фридриха, когда ему после смерти отца пришлось взять на себя управление всеми поместьями. Однажды, когда он уволил одного строптивого инспектора, внезапно ночью в той части дома, где находилась спальня владельца замка, произошел взрыв. Только под утро Фридриха удалось откопать из-под обломков: на теле его зияли многочисленные раны, и несколько ребер оказались сломанными. К счастью, одна из потолочных балок так удачно легла на спинки железной кровати, что образовала над ней нечто вроде защитного перекрытия. Оказалось, что какой-то неизвестный злоумышленник начинил печку взрывчаткой и, подведя к ней бикфордов шнур, заставил взлететь все на воздух.

Фридрих Фальц-Фейн, который не курил и не пил, имел лишь «одну, но пламенную страсть»: он обожал всяческое зверье. Став единовластным хозяином Аскании, он принялся строить новые птичники, которые становились все просторнее и прекраснее. Но настоящее начало столь знаменитого сегодня «рая животных» — Аскании-Нова следует отнести к 1887 году. Именно в тот год Фридрих Фальц-Фейн пригласил к себе в имение специалиста, которому и удалось пробурить первую глубинную скважину в земле. На глубине 70 метров наткнулись наконец на отличную, прозрачную воду. С помощью насоса ежедневно выкачивали по 300 тысяч ведер воды наверх. Вскоре и все соседние поместья обзавелись аналогичными буровыми скважинами, и со временем с их помощью да еще путем устройства плотин на реках было организовано искусственное обводнение земель, и сегодня степь, когда-то заселенная лишь кочевниками, превратилась в одну из неиссякаемых житниц Советского Союза.

Водонапорная башня, стилизованная под руины, стоит еще и сегодня, но вся сверху донизу обросла плющом. Отсюда вода растекается по каналам «зоопарка», где купаются утки и гуси из всех стран света, а затем стекает в большой пруд, где гордо вышагивают фламинго и пеликаны. Шестьсот различных видов деревьев Фридрих Фальц-Фейн свез сюда со всех концов земного шара, пытаясь акклиматизировать их посреди безлесной степи; ему удалось вырастить большой ботанический сад. Двести из этих видов прижились и стали разрастаться дальше. По ухоженным дорожкам этого райского парка я и бродил вечером в день своего приезда в Асканию-Нова и наслаждался пением соловьев.

Фридриху не нужно было больше содержать своих любимых птиц в клетках. Теперь они и так никуда не улетали из зеленого «острова в степи».

Первым птицам еще подрезали крылья, но после линьки — а у их потомства и подавно — подобная предосторожность оказывалась уже излишней. Более того, весть о зеленом оазисе посреди безлесной степи, где всегда достаточно корма, странствующий пернатый народец вскоре разнес по свету, и вот здесь загнездились и иволги, и соловьи, и славки, и другие мелкие певчие птицы. Даже единичные перелетные птицы оседали на все лето в «степном раю». Помимо оседлых пернатых по прошествии нескольких десятков лет здесь прижились около 40 пролетных видов, таких как домовый сыч, удод, аист, хохлатый жаворонок, деревенская и другие ласточки, различные голуби, воробьи, скворцы, галки, белая трясогузка, ястреб, чибис, зяблик, кукушка, горлица, сорока, болотный лунь, озерная чайка.

От года к году «овечий король» все больше увлекался своим «птичьим раем». Он решил расширить ассортимент обитателей так называемого «зверинца на воле». Вступив в переписку со знаменитыми в то время немецкими звероловами — Гагенбеком и Рухе-Альфельдом, он вскоре стал приобретать все новые и новые партии экзотических животных. Так, южноамериканские страусы нанду сразу же прижились и приступили к выращиванию многочисленного потомства. Для прибывших же вслед за ними австралийских эму и африканских страусов степной климат оказался, по-видимому, все же недостаточно жарким, чтобы откладывать яйца. Зато четыре вида кенгуру, верблюды, дромадеры и ламы чувствовали себя здесь как дома, как, впрочем, и 13 видов оленей и косуль, 20 видов антилоп, а также горные козлы, гривистые бараны, яки, зебры, индийские водяные буйволы, или арни.

В 1889 году Фридрих посетил Всемирную выставку в Париже, где познакомился с известным зоологом Жоффруа Сент-Илером. После беседы с ученым он с удвоенным пылом взялся за начатое дело — создание в степи «рая для животных».

— В вас, — сказал ему знаменитый француз, — счастливо сочетаются любовь к природе, знания, энергия и наличие необходимых средств для выполнения ваших планов!

Так оно и было на самом деле.

К сожалению, Ф. Фальц-Фейну не удалось сохранить хоть нескольких из последних диких лошадей, обитавших тогда еще на юге России. Он слишком поздно обратил на них внимание. А ведь еще в начале семидесятых годов его покойный отец, возвращаясь из своих поездок, частенько рассказывал, что опять видел табунок диких лошадей. Под конец их оставалось всего каких-нибудь восемь голов, потом пять, потом лишь две лошади, причем все в одном и том же месте. Эти дикие степные лошадки были мельче и грациознее, чем восточноазиатские лошади Пржевальского, и встречались прежде в южнорусских степях довольно часто, наравне с орлом-могильником, грифами, дрофами, пеликанами, тушканчиками, сайгаками и волками. Чем больше людей поселялось в степи, тем больше отстреливалось диких лошадок, причем просто так, из желания позабавиться охотой. Нередко случалось, что драчливые дикие жеребцы отбивали от стада домашнюю кобылу и покрывали ее, но, по мнению Фальц-Фейна, ни одному домашнему жеребцу не удалось бы покрыть дикую степную кобылу: для этого дикие жеребцы были слишком ревнивы и боевиты. Поэтому и самые последние из диких лошадей оставались чистокровными, и полукровок меж ними никогда не водилось.

Однажды папаша Фейн сообщил сыну, что по Рахмановской степи бегает всего только одна дикая лошадь — видимо, последняя. Одинокая кобыла держалась вблизи пасущихся табунов домашних лошадей и, когда пастухи отсутствовали, старалась затесаться в табун. Но стоило появиться пастуху, как она тут же отбегала в сторону и держалась отдельно. Ни разу никто не видел, чтобы она лежала на земле, даже дремала она стоя, в то время как домашние лошади обычно укладываются отдыхать на землю. В течение трех лет дикая лошадка становилась все более ручной. За это время она уже дважды приносила жеребят от домашнего жеребца, которых у нее затем отнимали. Под конец она отважилась однажды зимой зайти вместе со всем табуном в загон, более того, проследовала за всеми остальными в конюшню. Эту возможность использовали для того, чтобы ее изловить: домашних лошадей выпустили наружу, а ее загнали в стойло. Во время этой операции дикарка вела себя самым необузданным образом: прыгала на стены и затем в течение нескольких дней отказывалась от пищи. В сутолоке баталии она потеряла один глаз…

Постепенно, очень постепенно эта последняя южнорусская дикая лошадь становилась спокойней. Здесь, в конюшне, она родила еще одного, третьего по счету, жеребенка. Вот только скрести скребком и вообще прикасаться к себе она не позволяла. А поскольку она покорно давала водить себя за уздечку на водопой, то владелец поместья, по фамилии Дурилин, так упорно старавшийся сохранить эту последнюю дикую лошадь, решил, что она весной добровольно останется пастись вместе со всем табуном. Но не тут-то было! Как только лошадей выпустили из загона, она с громким торжествующим ржанием убежала далеко в степь. Еще один раз, правда, она вернулась назад, нашла своего жеребенка, но тот не захотел последовать за ней, и она ушла одна, чтобы никогда уже не возвратиться, будто растворилась в необозримой зеленой степи… Ни принуждением и заточением, ни любовью и хорошей кормежкой не удалось сломить бунтарского духа дикой лошади!

Когда крестьяне, жители деревни Агайман, что в 37 километрах от Аскании-Нова, обнаружили на следующую осень пасущуюся в степи одинокую кобылу, они решили, что во время рождественских гуляний славно позабавятся, устроив за ней охоту главным образом затем, чтобы проверить резвость своих собственных лошадей. И им никогда бы не удалось ее загнать, несмотря на то что они заранее расставили посты — всадников на определенном расстоянии один от другого. Несчастную жертву старались гнать именно в сторону следующего поста, передавая как бы по эстафете, так что за ней гнались все время новые свежие лошади. И тем не менее дикарка словно бы насмехалась над своими упорными преследователями. Она с легкостью перемахивала через высоченные сугробы, в которых погоня безнадежно застревала. Никогда бы им не удалось изловить лошадь, не попади она ногой в глубокую трещину во льду и не сломай ее. Крестьяне взвалили ее на сани и привезли в деревню, где собрались зеваки со всей округи, чтобы на нее поглазеть. К сожалению, она скончалась через пару дней, хотя деревенские жители и пытались соорудить ей шину для переломанной ноги…

Вот так последняя представительница когда-то многочисленного рода героически отстаивала свою свободу до самого последнего дня жизни. И с тех самых пор больше нет и не будет на все будущие времена на всей планете диких степных лошадок. (А то, что экспонируют в некоторых зоопарках под названием «тарпаны», заверяя, что это вновь выведенный вид диких степных лошадей, так это самые обыкновенные домашние лошади серой, мышиной масти.)

Фридрих Фальц-Фейн начал опасаться, что с палевой азиатской дикой лошадью Пржевальского произойдет нечто подобное, что и со степной, таврической. Поэтому он установил контакт с одним купцом из Томской губернии, по фамилии Ассанов. Купец этот вел торговые дела в Монголии и помог Фальц-Фейну снарядить первые экспедиции в места обитания этих животных. В 1897 году удалось отловить какое-то количество молодняка лошади Пржевальского. Однако все жеребята погибли уже в дороге, потому что и отлов и уход за ними проводились непрофессионально. Поэтому Фальц-Фейн распорядился, чтобы жеребят отлавливали, не затравливая до полусмерти, а отстреливая кормящих кобылиц и заменяя их в дороге домашними. Но оказалось, что это не так просто: пришлось закупать кобылиц заранее, еще в Бийске, там же случать с жеребцами, да с таким расчетом, чтобы жеребята появились на свет именно в то время, когда жеребятся дикие кобылицы.

Ho снова неудача: обслуживающий персонал не придерживался так строго предписаний, как этого требовалось, и отловленные жеребята снова погибли в дороге. И только на третий раз все пошло как по маслу: в 1899 году удалось отловить семерых жеребят — шестерых самочек и одного жеребца. Из них пятеро благополучно преодолели пятисоткилометровый путь до Бийска, где их погрузили в железнодорожные вагоны и довезли до ближайшей к Аскании-Нова станции. А оттуда новоселам пришлось протопать еще 70 километров пешком.

«Весной 1901 года я был в Антверпене, — пишет Фридрих Фальц-Фейн, — где виделся с Гагенбеком. Ему страстно хотелось разузнать, каким это образом я ухитрился доставить к себе диких лошадей из Монголии. Но поскольку он сам в подобных случаях ни за что не выдавал своих секретов, то и я решил отмолчаться. Однако он меня все же перехитрил. Дело в том, что я закупил у него в зоопарке диких животных и принял его предложение дать мне с собой сопровождающего из его людей — дескать, тот как раз едет по своим делам на Украину и привезет всю закупленную партию в Асканию-Нова. Ho, прибыв на место, этот тип принялся допытываться у моих людей относительно подробностей отлова и транспортировки, а те ему все и выболтали. А осенью 1901 года он направился прямиком в Бийск, где и купил у Ассанова тех самых 28 лошадей, которые были заготовлены для меня. Лошади эти попали в Гамбург. А в 1902 году Гагенбек получил от Ассанова еще следующую партию. Я же в 1903 и 1904 годах получил от Ассанова только несколько штук».

В 1897 году шесть братьев и сестер Фридриха решили сделать ему коллективный подарок за то, что он, как старший, так справедливо распределил между ними наследство и помогал им вести хозяйство. Подарили они ему группу американских бизонов. Фридриху не стоило особого труда получить помеси между этими могучими дикарями и домашним скотом. Выведенные таким образом бастарды были значительно сильнее и больше своих домашних родичей. Так, к примеру, в жаркие летние дни выносливый подольский домашний скот впрягали в уборочные машины в две смены, в то время как помеси между домашним скотом и бизонами трудились без устали от зари до зари. Стадо бизонов и поныне пасется в Аскании-Нова.

Вместе с Н. В. Лобановым, любезно согласившимся меня сопровождать, мы выезжаем в степь на таратайке, которую без видимых усилий катит послушная белая лошадка. Повозка выглядит совсем как в старину: состоит она из четырех колес, на которых укреплена гладкая платформа, сверху брошена мягкая подстилка — вот и все нехитрое устройство. Но это очень практично — во всяком случае, я смог спокойно разложить на ней всю свою аппаратуру и коробки с пленкой. В любую минуту с такой повозки можно легко соскочить, чтобы заснять окружившую вас стайку оленей или верблюдов, разглядывающих людей с нескрываемым любопытством, а то и стадо восточно-африканских гну, которые проносятся мимо или, размахивая хвостами, совершают в непосредственной близости от вас свои виртуозные прыжки. Но ручными гну никак не назовешь. За те десятки лет жизни, которые им пришлось провести здесь, в Аскании-Нова, эти озорные большие черные антилопы так и не захотели сблизиться с человеком, несмотря на то что их каждую зиму загоняют в конюшни.

Зато бизоны мне кажутся совсем домашними — ну, ничем не отличаются от наших коров, по своему поведению во всяком случае. Пасет их конный пастух, который на ночь загоняет их в огромные загоны.

Это, я вам скажу, зрелище, которое стоит посмотреть! Такое можно было увидеть разве что 100 лет назад в американских прериях с участием индейцев или ковбоев. Мы же сегодня можем совершенно спокойно подъехать к стаду бизонов, словно это пасущиеся коровы, несмотря даже на то что в стаде присутствуют новорожденные телята. Я замечаю, что здесь же пасется и несколько гибридов между бизоном и домашним скотом, и прошу пастуха отогнать этих полукровок в сторону, чтобы я мог снять стадо чистокровных бизонов. Меня лично подобные помеси всегда огорчают.

Вольдемар Фальц-Фейн в своей книге, посвященной покойному брату Фридриху, переведенной на немецкий язык и вышедшей в Берлине в 1930 году, сетовал на то, что Асканию-Нова переименовали якобы в Чапли. Но это неправда. Теперь название Аскания-Нова официально значится во всех русских атласах и специальных изданиях. С 1956 года угодья эти отданы в распоряжение Украинской сельскохозяйственной академии. Аскании-Нова принадлежат 330 квадратных километров земли, из которых 130 квадратных километров — целинные земли, а 15,6 квадратного километра подлежат сохранению в девственном виде, без какого-либо вмешательства человека. Заметно усилилась научная сторона дела: теперь здесь трудится около 100 ученых, помимо них еще 220 сотрудников лабораторий, а всего работают в хозяйстве 2 тысячи человек. Аскания-Нова превратилась почти что в маленький город, украшенный бульварами, широкими улицами и насчитывающий примерно около 6 тысяч жителей. Ботанический сад и зоопарк прекрасно ухожены. В двух бывших особняках Фальц-Фейнов расположились теперь бюро и институт. И несмотря на то что Аскания-Нова больше не принадлежит его семейству, Фридрих Фальц-Фейн все равно был бы доволен, узнав, что дело его жизни, его идеи и планы не пропали зазря, а развиваются дальше, да притом еще так успешно.

Правда, на сегодняшний день здесь уже держат не 400 тысяч овец, как прежде, а только 7 тысяч. Зато если при Фальц-Фейне пахотных земель поначалу было всего 2 процента от всех угодий, а под конец — 17 процентов, то при Советской власти уже две трети всех земель стали пахотными. Овцы здесь, можно сказать, содержатся теперь только в качестве подопытных животных: ведется селекционная работа, стараются вывести засухоустойчивые формы одновременно с хорошим качеством шерсти.

Прежде, до изобретения электрических стригальных машин, человеку приходилось от 35 до 50 минут елозить ножницами по овце, чтобы снять с нее все положенное количество шерсти, при этом он еще достаточно часто прорезал ей нечаянно и кожу… За один день редко удавалось остричь более 30 овец. Если овца при стрижке получала сильное ранение, стригалю за нее не платили, а если он во время стрижки, не дай бог, удушит нечаянно овцу, то из его жалованья вычиталось 4 рубля. До начала текущего века за стрижку одной овцы платили 2,5 копейки, затем стали платить по 5 копеек; жилье и питание — бесплатное, но инструмент надо было приносить свой. Заработок в день не превышал обычно 5 рублей 50 копеек. С одной овцы получали в год чуть больше 4 килограммов шерсти. Из такого количества можно изготовить целых два мужских костюма.

Уже в девяностых годах прошлого века Фридрих Фальц-Фейн приобрел стригальные машины, действующие при помощи пара (он был вообще за всякое новшество), однако никто не умел с ними как следует обращаться.

Профессор И. И. Иванов, занимавшийся тогда проблемой искусственного осеменения животных, попросил у Фальц-Фейна разрешения провести в его хозяйстве серию опытов по искусственному осеменению лошадей. Они дали блестящие результаты. Это позволяло осеменить спермой одного племенного жеребца вместо 20 несколько сот кобыл, и при этом отпадала необходимость отрывать кобыл от работы и водить по четыре, а то и по пять раз на случку к жеребцу. Теперь хватало одного раза.

Поначалу новый способ был встречен полным недоверием. Полученных таким образом жеребят считали неполноценными. Такое искусственное оплодотворение, введенное профессором И. И. Ивановым, стало применяться повсюду в Советском Союзе, а за годы, прошедшие между двумя мировыми войнами, — и во всех других европейских странах. В ФРГ на сегодняшний день большая часть телят появляется на свет именно подобным образом.

Год за годом сибирская язва уносила тысячи жертв из огромных овечьих отар России. Ужасная болезнь лютовала и среди крупного рогатого скота и лошадей. Луи Пастеру, как известно, удалось изобрести вакцину против этой эпидемии, способной убивать и людей. Фридрих Фальц-Фейн заказал Харьковскому ветеринарному институту изготовить для своего хозяйства вакцину для прививки скоту.

Подобные прививки прошли успешно, и в 1887 году почти все овцы Аскании-Нова подверглись инъекциям. Результат оказался самым неожиданным и ошеломляющим: с мест выпаса овечьих отар, пасущихся в степи, ежечасно начали поступать пугающие донесения, что привитые овцы гибнут не только дюжинами, а уже сотнями. Повсюду валялись их трупы. Тем не менее Фридрих не отступился, возобновил опыты и к девяностым годам достиг полного успеха. Обязательная вакцинация овец против сибирской язвы была введена во многих губерниях России, после чего потери среди овец резко пошли на убыль.

Вместе с экзотическими животными в «степном оазисе» стали появляться и всякого рода странные личности. Так, некий Вильгельм Конраец, любитель соловьиного пения, а еще пуще — алкоголя, потеряв свое место на сцене Парижской оперы, приземлился в качестве учителя музыки в Таврической степи. Он обучал детей не только музыке, но и немецкому и английскому языкам. Однако учителя музыки не удовлетворяло пение соловьев в асканийских кущах. Он хотел сам стать обладателем этих замечательных певцов. Вскоре он отловил себе изрядное количество соловьев и принялся их дрессировать, чтобы они пели у него в комнате. Как ни странно, ему удалось этого добиться. Причем способ был крайне прост: достаточно провести жесткой щеткой по листу бумаги, чтобы заставить соловья в клетке запеть. Набрав целую коллекцию дрессированных соловьев, он отбыл на свою родину. Однако через пару лет один из Фальц-Фейнов, будучи в Париже, заметил на бульварной скамейке фигуру спящего, совершенно опустившегося человека и узнал в нем бывшего учителя музыки Конраеца.

Частыми гостями Аскании-Нова бывали и такие ученые знаменитости, как профессор Людвиг Гек — директор Берлинского зоопарка; орнитолог, доктор Отто Хайнрот, известный профессор зоологии Матчи и многие русские ученые.

В годы перед Первой мировой войной в зоопарке Фридриха Фальц-Фейна работало почти 100 человек. Все большую известность приобретал его «степной оазис». Несмотря на то что он был расположен далеко от железной дороги и в то время еще не существовало автобусов, тем не менее туда не иссякал поток посетителей — до 4600 человек в год, — чтобы полюбоваться на чужеземных животных, нашедших здесь, в степи, свою новую родину.

В Аскании-Нова в то время обитало 402 вида различных животных, из них 344 вида птиц, 50 — копытных, да еще в придачу кенгуру, мары, сурки. Не держал Фальц-Фейн у себя только хищников, и в теперешней Аскании-Нова этого тоже не делают.

В один прекрасный день сам царь сообщил о своем желании посетить Асканию-Нова. Поднялся большой переполох, всю окрестность празднично украсили, воздвигли триумфальные арки, «старый» дом возле зоопарка буквально утопал в цветочных гирляндах, флагах и зеленой листве. Срочно была сформирована казачья сотня для поддержания порядка, потому что со всех сторон начали стекаться толпы крестьян и проезжих, чтобы поглазеть на государя всея Руси. 23 апреля 1914 года, когда царь со своей свитой на трех автомобилях прибыл из Крыма в Асканию-Нова, можно, безусловно, считать звездным часом Фальц-Фейнов. Ведь это был небывалый случай, чтобы царь посетил обыкновенное, нетитулованное лицо да еще вдобавок прожил в его доме несколько дней в качестве гостя! Ознакомительные поездки и приемы были засняты на недавно изобретенную кинопленку представителем парижской фирмы «Патэ». Десятью днями позже Фридрих получил от царя телеграмму, где тот просил пожаловать к нему в гости в Ливадию. На прощанье царь даровал ему дворянство.

Насколько мне известно, это первый и единственный случай, чтобы кто-нибудь получил дворянство за содержание зоопарка.

Потом была революция, освобождение Аскании-Нова Красной Армией, затем ее захватили войска интервентов, а затем снова Красная Армия. Фальц-Фейн уехал за границу.

Когда Фридрих Фальц-Фейн жил уже в качестве эмигранта в берлинском отеле «Континенталь», он написал письмо сыну известного торговца животными Германа Pyxe из Альфельд-Ганновера, в котором просил его приехать по важному делу. Фридрих вручил сыну своего коллеги толстый пакет. В нем оказались несколько тысяч рублей — долг. Фридрих совершенно спокойно мог бы не отдавать этого долга, потому что вся немецкая собственность была конфискована еще царским правительством, даже та, что принадлежала помещикам — выходцам из немцев, в течение многих поколений уже полностью обрусевшим и заслужившим боевые награды. Но тем не менее он нашел способ и возможность добровольно передать свой долг человеку, у которого пользовался кредитом. Молодой Pyxe был до слез тронут необыкновенной порядочностью клиента своего отца.

А Фридрих Фальц-Фейн мирно скончался в 1920 году на курорте Бад-Киссинген и был похоронен на старом кладбище «Двенадцати апостолов» в Берлине. На могильном камне, изображающем двух степных орлов, высечена надпись: «Здесь покоится знаменитый создатель Аскании-Нова».

Будь Фридрих сейчас на моем месте и разъезжай он здесь, по асканийской степи, ему было бы чему порадоваться. Дом, в котором он родился, стоит целехонек, в нем почти ничего не изменилось, и он наверняка узнал бы все свои старые комнаты, несмотря на то что теперь они заставлены письменными столами и канцелярской мебелью. Перед фасадом приезжих по-прежнему молчаливо встречают древние, грубо изваянные из камня скифские бабы. Они когда-то давно были вырыты из степных могильников и водружены у парадного въезда. Посаженные им деревья шумят и поныне. Искусственная роща по-прежнему орошается хитроумной сетью арыков; вода в них подается насосом, который приводится в движение паровой машиной. В полях произрастает низкорослая пшеница — сорт, специально выведенный для степных районов. Стебель ее достигает всего 30 сантиметров в высоту. Дело в том, что летом в этом континентальном климате разница между температурой воздуха днем и ночью очень велика. Поэтому в ранние утренние часы на растениях оседает обильная роса — в это время года она служит единственным источником влаги на полях. Если высевать обычную пшеницу с высоким стеблем, то растение будет испарять слишком много влаги и никакой росы не хватит для того, чтобы сохранить ему жизнь. А вот низкорослая пшеница в этом отношении застрахована.

Еще в 1906 году в Аскании-Нова периодически работал М. Ф. Иванов, однофамилец И. И. Иванова, впервые применившего в этом хозяйстве искусственное осеменение. После революции профессор Михаил Федорович Иванов занялся выведением овец асканийской тонкорунной породы и украинской белой степной свиньи — пород, которые на сегодняшний день получили широкое распространение по всему Советскому Союзу. Большой научно-исследовательский институт животноводства носит теперь его имя. Главный корпус этого института, построенный в 1957 году, выдержан в классическом стиле французских дворцов XVIII столетия, фасад украшает бюст его основателя. А перед самым входом в парк установлен большой стенд с именами и фотографиями сотрудников Аскании-Нова, особо отличившихся своей работой за последние годы, — им присвоено звание Героя Социалистического Труда.

— Если бы вы были советским гражданином, — шутит директор Асканийского зоопарка, — вы бы тоже обязательно стали Героем Социалистического Труда!

Это все из-за моей неиссякаемой энергии. Ну разумеется же я хочу использовать с толком каждый проведенный здесь день, пока гощу в Аскании-Нова. Вскакиваю я чуть свет. Сплю в Доме для приезжих, в котором вечно полно ученых, съезжающихся сюда из самых разных концов Советского Союза. «Дом» ничем не отличается от комфортабельной маленькой гостиницы. Рано утром, как только открывается столовая, я бросаюсь к столам, за которыми завтракают рабочие совхоза, наскоро выхлебываю свой борщ — так называется суп из свеклы со сметаной и яйцом, — быстренько съедаю перловую кашу, бутерброд с ветчиной, запиваю сладким чаем с лимоном и потом уже до вечера ничем не питаюсь, чтобы использовать все светлое время суток для съемок. К этому я привык еще в Африке. Между прочим, и все пять зоологов зоопарка охотно составляют мне компанию.

Мы выезжаем на джипе далеко в степь, где возле одного из хуторов пасется стадо из 45 африканских антилоп-канн. Это потомки тех, что завез сюда еще Фальц-Фейн, причем пятнадцатое поколение их за 65 лет, которые они обитают здесь, на Украине. На время обеда конные пастухи загоняют антилоп в закрытый двор с деревянными строениями типа конюшен. Мы отворяем ворота, а Н. Лобанов кладет на землю поперек входа балку. Его расчет верен: каждая антилопа побаивается незнакомого предмета, преградившего ей дорогу. Но потом, собравшись с духом, перемахивает через него огромным прыжком длиной в несколько метров! А я стою сбоку и снимаю. Именно таким способом мне удается снять самых крупных антилоп Африки в роскошном прыжке.

В другом загоне содержится табун домашних лошадей, которых скрещивают с жеребцами дикой лошади Пржевальского. Здесь есть представители каждого переходного звена — от чистокровного дикого жеребца до домашней лошади. Всех их, так же как и антилоп-канн, выпускают пастись в открытую степь, разумеется под присмотром конных пастухов.

Однако семь чистокровных лошадей Пржевальского из предосторожности держат в отдельном загоне. Правда, загон этот настолько велик, что трудно обнаружить ограду, и создается полное впечатление, что видишь этих свободолюбивых диких красавцев на воле…

Одну из диких кобылиц отловили в Монголии и привезли сюда, у нее уже дважды были жеребята, а жеребца привезли из ФРГ.

Рядом обитает стадо зебр Бема, тот же самый подвид, что и в Серенгети, в Восточной Африке. Поначалу зебры нас дичатся, испуганно отбегают в сторону, но под конец любопытство берет верх — они окружают нас плотным кольцом, а мы спокойно расхаживаем среди них.

Здесь же разводят куланов, сибирских горных козлов, бантенгов, болотных антилоп-ситутунга — общей сложностью 36 видов диких копытных численностью 500 голов, да еще в придачу 64 вида птиц численностью 2 тысячи особей. Уходом за животными занято 50 человек, и каждый год приезжают примерно 50 тысяч человек, чтобы полюбоваться на зверей. К старому фальц-фейнскому зоопарку теперь прирезано еще 200 гектаров новой земли, и помимо этого зоопарку принадлежит еще свыше 800 гектаров, то есть 8 квадратных километров, находящихся под загонами.

Вообще-то говоря, животные содержатся здесь не для показа посетителям, а для других целей. Так, например, Аскания-Нова снабжает молодняком многие зоопарки Советского Союза, но главным образом животных здесь разводят для того, чтобы заселять ими заказники и другие территории, восстанавливая там истребленных некогда диких животных. Вот почему здесь так много прекрасных стад благородных оленей, отлично выхоженных пятнистых оленей и маралов, которые сейчас так доверчиво окружили нашу повозку.

Какой необычайной красоты картины предстают здесь вашему взору! Бескрайнее голубое небо, каким его можно увидеть только над безграничными долинами Востока, желтовато-зеленая степь, мирно пасущиеся стада диких животных. И я снимаю, снимаю, снимаю без конца. Кого я только не заснял на пленку! Тут и антилопы-нильгау, и степные орлы, олени-вапити, маралы; посчастливилось мне снять стайки краснозобых казарок и индийских гусей.

Ho когда наша лошадка наконец перед заходом солнца поворачивает к дому и я начинаю упаковывать свою аппаратуру, то обнаруживаю, что один из моих объективов потерян. Теперь он лежит где-нибудь в высокой траве на площади размером в несколько квадратных километров — пойди найди! Я имел неосторожность сказать об этой потере моему провожатому, никак не ожидая, что это вызовет такую реакцию: один из всадников тотчас же скачет в деревню, привозит оттуда телегу, набитую школьниками, которых расставляют цепочкой для прочесывания местности. Боже мой! Вот уж не ожидал, что вызову своим неосторожным сообщением такую сумятицу! Напрасно я пытаюсь убедить своих спутников, что объектив хорошо застрахован и что нет никакой необходимости его так тщательно разыскивать. Какое там!

— Это будет настоящий позор, если вы уедете отсюда, потеряв такую необходимую для вашей работы вещь! — ответил мне на это Н. Лобанов. Он оказался настоящим следопытом. Отмерил кусок степи, где мы примерно могли проезжать, по самым незаметным вмятинам в траве находил места, где мы останавливались и фотографировали, и места, по которым проносились галопом бизоны.

Постепенно становилось все темнее. И наконец, радостный вопль — один из школьников все-таки нашел объектив! Я бы никогда не поверил, что подобное вообще возможно на эдакой огромной степной равнине! Но о том, что у меня где-то свалился с телеги еще и экспонометр, я решил лучше промолчать. Иначе бы все участники этой операции остались без ужина.

Когда я хожу сейчас по Аскании-Нова, то ловлю себя на том, что стараюсь посмотреть на все глазами покойного Фридриха Фальц-Фейна. Это потому, что я перед самым отъездом сюда прочел воспоминания о нем, написанные его братом. Разумеется, он нашел бы здесь новые, современной постройки конюшни, Но и его старые еще стоят на месте. Значит, они были построены добротно и прочно, раз сохранились здесь с начала века.

Как много времени уже прошло с тех пор! Между прочим, я узнал, что один гибридный жеребец, полученный от скрещивания зебры с лошадью Пржевальского, появившийся на свет в 1929 году, умер только несколько недель назад в возрасте 34 лет — настоящий долгожитель среди лошадиных!

Нескольких крупных антилоп-канн здесь ежедневно доят, словно коров. Они дают в среднем по два литра молока в день, иногда даже по шести, а удой у одной канны достигает даже семи литров! Меня угостили стаканом такого молока из холодильника. Впервые в жизни мне пришлось попробовать молоко антилопы. По вкусу оно мало отличается от коровьего, только намного жирнее. Его дают здесь больным в близлежащем госпитале.

В соседнем отсеке конюшни я обнаружил парочку молодых антилоп — больших куду. Они кажутся мне ужасно знакомыми — где-то я их только недавно видел! Особенно знакомыми потому, что в ушах у них алюминиевые метки. Ведь в нашем Франкфуртском зоопарке все новорожденные копытные получают ушные метки, чтобы потом всегда было легко определить, когда они родились и откуда родом. И действительно, во дворе я обнаружил два новых ящика с надписью: «Зоопарк, Франкфурт». Этих животных мы недавно продали голландскому звероторговцу, а уж он перепродал их дальше, сюда. Значит, они проделали то же самое долгое путешествие, что и я, и кружным путем добрались по Советскому Союзу почти до самого Черного моря!

Ax вы, дорогие мои франкфуртские куду, далеко же вас, однако, занесло! Но будем надеяться, что ехали вы сюда не напрасно и станете родоначальниками асканийского стада куду…