Для Чего мы живем

(1812—1891)

В болезненном состоянии, в полном изнеможении сил принимал преподобный Амвросий ежедневно целые толпы людей и отвечал на десятки писем. Любовь и мудрость — именно эти качества притягивали к преподобному Амвросию людей. С утра до вечера шли к нему с самыми наболевшими вопросами. Он всегда разом схватывал сущность дела, непостижимо мудро разъяснял его и давал ответ. В продолжение такой беседы решался не просто один вопрос, в это время старец вмещал в своё сердце всего человека, со всем его миром, внутренним и внешним.

Прозорливость преподобного старца Амвросия сочеталась с даром духовного рассуждения. Старец часто делал наставления в полушутливой форме, чем ободрял унывающих, но глубокий смысл его речей нисколько от этого не умалялся.

Поучения на общих благословениях паломников

На общих благословениях преподобный Амвросий нередко говаривал:

«Благое говорить — серебро рассыпать, а благоразумное молчание — золото».

«Лучше предвидеть и молчать, чем говорить и потом раскаиваться».

«Вот я как бы закидываю удочку о многих концах и крючках. На каждом из них — добыча. Умейте только брать».

«Отчего человек бывает плох? — От того, что забывает, что над ним Бог».

«Кто мнит о себе, что имеет что, тот потеряет».

«Люди с фарисейской правдой Царствия Божья не наследят. Правда наша в сём случае выходит кривда». На вопрос из толпы слушавших: «Что это, батюшка, значит?», — старец сказал: «Это те, которые молятся, творят милостыню». Лицо старца в это время было крайне серьёзно.

Старец говорил, что несравненно легче изучить дело, нежели его исполнить: «Теория — это придворная дама, а практика — как медведь в лесу».

«Научить человека жизни духовной очень трудно. Это всё равно, — продолжал старец в шутливом тоне, — что выучить мужика сказать слово «секретарь». Он всё будет говорить «слекатарь». Ты говоришь ему: вот тебе рубль, скажи только — «секретарь», а он выговаривает по-своему — «слекатарь». Ну, повторяй за мной: Се. И тот говорит: се; кре — кре; тарь — тарь. Ну, говори теперь один раздельней: се-кре-тарь. Говорит не спеша: сле-ка-тарь».

Тут из толпы кто-то сказал: «Батюшка! Вы говорите часто притчами. Не знаешь, как понять».

Старец ответил: «Свет разделён на умных и дураков. Вот сошлись раз мудрый и дурак. Мудрый, подняв палец кверху, указал на небо, а потом показал на землю, подразумевая при этом, что Господь создал небо и землю. А стоявший тут дурак объяснил себе действия мудреца по-своему: будто он ими подавал дураку такой намёк — вот я тебя возьму за волосы, вздёрну вверх да и брошу на землю. Тогда и дурак в свою очередь поднял палец, показал вверх, потом на землю и, наконец, провёл ещё рукой кругом, подразумевая при этом: а я тебя вздёрну кверху, потом ударю оземь и оттаскаю за волосы. Мудрец же его движения понял так: Творец создал небо и землю и всё окружающее»[3].

«Страх Суда Божья и огня гееннского и бессильных делает сильными».

«У нас и дурное, да хорошо. У нас и не мытое бельё бывает белым».

«Неисполненное обещание всё равно что хорошее дерево без плода».

«Купить — всё равно что вошь убить, а продать — всё равно что блоху поймать».

Объясняя псаломские слова: высокие горы — сернам; каменные утёсы — убежище зайцам (Пс. 103, 18), старец говорил: «Серны, то есть олени, — это праведники на горах, то есть высоко стоят. А зайцы — грешники. Им прибежище — камень. А камень — это Сам Христос, пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию» (см.: Мф. 9,13).

Ещё сказал: «Праведных ведёт в Царство Божие апостол Пётр, а грешных Сама Царица Небесная».

Что каждый человек причиной своих скорбей бывает сам, старец нередко повторял поговорку: «Всякий сам кузнец своей судьбы».

«Напрошенный крест трудно нести, а лучше в простоте сердца предаваться воле Божьей. И верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести (см.: 1 Кор. 10,13). Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьёт же всякого сына, которого принимает… Если же остаётесь без наказания, которое всем обще, то вы незаконные дети, а не сыны» (Евр. 12, 6. 8). И прибавлял: «В одном месте молились о дожде, а в другом — чтобы не было дождя; вышло же, что Бог хотел».

Одна в старости очень боялась поступить в монастырь, и всё говорила: «Не могу исполнить правил монашеских». Батюшка ответил на это рассказом: «Один купец всё также говорил: то не могу, другое не могу. Раз ехал он по Сибири ночью, закутанный в двух шубах. Вдруг увидел вдали свет, точно огоньки мелькали. Стал всматриваться и заметил, что это стая волков приближалась к нему. Спасения ждать было неоткуда. Он выскочил из саней и в одну минуту влез на близь стоявшее дерево, забыв свою старость и слабость. А после рассказывал, что раньше того он отроду не бывал ни на одном дереве. Вот тебе и не могу», — добавил старец.

Любил батюшка повторять псаломские слова: Велик мир у любящих закон Твой, и нет им преткновения (Пс. 118, 165).

На жалобы сестёр, что досаждают им, укоряют или даже бранят, батюшка обыкновенно отвечал: «Благословляющие уста не имут досаждения». Любя сам простоту, говорил ещё: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрёно, там ни одного».

Одной бывшей при каком-то видном послушании монахине, когда она пожаловалась старцу, что её бранят, он сказал: «Кто нас корит, тот нам дарит, а кто хвалит, тот у нас крадёт».

Ещё другой знакомой мне монахине, жаловавшейся на скорби, отвечал: «Если солнце всегда будет светить, то в поле всё повянет, потому нужен бывает дождь. Если всё будет дождить, то всё попреет, потому нужен ветер, чтобы продувал. А если ветра недостаточно, то нужна бывает и буря, чтобы всё пронесло. Человеку всё это в своё время бывает полезно, потому что он изменчив». И добавил ей же: «Когда кашу заварим, тогда увидим, что творим». Тогда ни она, ни я, грешная, не поняли слов старца. А ей это было предсказанием и замечательно исполнилось.

Одной начальнице монастыря на её слова, что народ, поступающий в обитель, разный, — трудно с ним, батюшка сказал: «Мрамор и металл — всё пойдёт». Потом, помолчав, продолжал: «Век медный, рог железный, кому рога не сотрёт. В Священном Писании сказано: все роги нечестивых сломлю, и вознесутся роги праведника (Пс. 74,11). У грешных два рога, а у праведного один — это смирение»[4].

Ещё старец ей же говорил: «Оборвёшь лычко, потеряешь ремешок. Покойный Государь Пётр Великий любил петь на клиросе. Был при нём один диакон с хорошим голосом, но такой застенчивый и так боялся царя, что Государь всегда понуждал его петь. Потом уже диакон так привык, что своим голосом покрывал голоса всех певцов и даже голос самого Государя. Тогда Пётр Великий стал дёргать его за рукав, чтобы остановить, но не тут-то было. Государь дёргает, а тот пуще орёт».

Тут же батюшка рассказал ещё о себе: «Когда я был маленький, очень любил стегать одну лошадку в конюшне у отца. Она была смирная. Но мать моя предостерегала меня: оставь! А я всё не слушался: подползу к ней и всё её стегаю. Она же всё терпела, да как вдруг ударит меня задней ногой, так и вырвала у меня кожу на голове, и до сих пор знак есть». При этом батюшка показал на свою голову. Кому это говорилось, тот и понимал.

На вопрос кого-то из толпы: сколько раз надо есть в день, — батюшка ответил примером: «Спасался в пустыни один старец, и пришла ему в голову мысль: сколько раз надо есть в день.

Встретил он однажды мальчика и спрашивает его об этом, как он думает. Мальчик ответил: «Ну, захочется есть — поешь». «А если ещё захочется», — спросил старец. — «Ну так ещё поешь», — сказал мальчик. «А если ещё захочется», — спросил старец в третий раз. — «Да разве ты осёл?» — спросил в свою очередь старца мальчик. «Стало быть, — добавил батюшка, — надо есть в день два раза».

Приехала как-то издалека к старцу одна барыня, у которой дочь жила в монастыре. Это была очень светская особа, ростом большая и очень полная. В первый раз она видела пред собой старца. На общем благословении, посмотрев на его слабые, маленькие и худенькие ручки, она сказала: «Ну что может сделать эта ручка?» Старец ответил ей на это следующим рассказом: «У моего отца был старый дом, в котором мы жили. Половицы в нём от ветхости качались. В углу залы стояла этажерка. На самой верхней полке её стоял тоненький, лёгкий, пустой стеклянный графин, а на нижней — толстый глиняный кувшин. Вот мы, будучи детьми, однажды расшалились и неосторожно ступили на половицу, на которой стояла этажерка. Она качнулась, и тоненький графин слетел сверху; сам остался невредим, хотя был на полу, а толстому кувшину отшиб ручку. Мы тогда этому очень удивлялись».

Говорил также: «Ум хорошо, два лучше, а три — хоть брось».

На тщеславие: «Не хвалися, горох, что ты лучше бобов: размокнешь — сам лопнешь».

На рассказ одной, что она избежала какой-то опасности, а то могло бы случиться то и то, батюшка, смеясь, сказал: «Две женщины жили в одной избе. Вдруг как-то с печки упало полено. В испуге одна баба и говорит другой: хорошо, что моя дочь не замужем, да нет у неё сына Иванушки, да не сидел он тут, а то бы полено разбило ему голову».

Ещё говорил: «В скорбях помолишься Богу, и отойдут, а болезнь и палкой не отгонишь».

На слова о молодёжи, что трудно их растить, батюшка сказал: «Не беда, что во ржи лебеда, а вот беды, когда в поле ни ржи, ни лебеды». Прибавил ещё: «Сеешь рожь — растёт лебеда, сеешь лебеду — растёт рожь. Терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21,19). И претерпевший же до конца спасётся (Мф. 10, 22). А ты терпи от всех, всё терпи, и от детей терпи».

Учил старец смирению, чтобы оно было не наружное только, а и внутреннее. На общем благословении он рассказывал: «Жил в монастыре монах, который всё говорил: «Ах я, окаянный!» Раз игумен пришёл в трапезу и, увидав его, спрашивает: «Ты зачем тут со святыми отцами?» Монах отвечает: «А за тем, что и я тоже святой отец».

Ещё говорил: «Распустили про одного монаха слух, что он святой. И все даже в глаза ему говорили это. А он всё называл себя грешным и при этом смиренно кланялся всем. Но вот раз он кому-то по обыкновению своему сказал: «Я грешный». А тот ему в ответ: «Знаю, что ты грешный». Он так и встрепенулся: «Как? Разве ты что-нибудь про меня слышал?»

«А вот, — говорил ещё старец, — приехал раз в острог покойный Государь Николай Павлович, да и стал спрашивать арестантов, за что каждый из них сидит в остроге. Все оправдывали себя и говорили, что посажены в острог безвинно-напрасно. Подошёл Государь и ещё к одному из них и спросил: «А ты за что тут?» И получил такой ответ: «За великие мои грехи и острога для меня мало». Тогда Государь обернулся к сопровождавшим его чиновникам и сказал: «Отпустить его сейчас на волю».

Какая-то из Шамординской обители самоуверенно сказала: «Мы знаем, что вы, батюшка, молитесь за нас каждый вечер». Батюшка сказал: «Да, когда не устаю, а то и свинья забудет своих поросят, когда её палят».

Беседы с сёстрами Казанской Амвросиевой женской пустыни в Шамордине

«Лучше не исполнить чего-либо и укорить себя в глубине души за неисправность, — говаривал старец, — нежели всё выполнить и подумать, что хорошо сделал». Бывало, батюшка, заметив в ком-либо склонность к формализму и буквальному исполнению своих правил и обязанностей, заставлял нарушить что-нибудь, говоря, что такому полезнее остаться неисправным. Точно так же и слабых, и немощных он воодушевлял тем, что Бог не требует подвигов выше сил физических и Ему приятнее наше сокрушённое сердце, почему никогда не следует смущаться, что не пришлось наравне с другими попоститься, или не в силах выстаивать все долгие службы, или не можешь трудиться в обители.

«Если не можешь, — говаривал батюшка, — стоять всю службу, сиди, но не уходи из церкви; не в силах держать поста — поешь и поневоле смиришься и не будешь осуждать других». Тех, кто по болезненному состоянию не мог нести послушания и скорбел об этом, батюшка утешал, говоря: «Благодари Бога и за то, что живёшь в обители, и это милость Божья». «А я вот ничего не делаю, а всё лежу», — прибавит таким в ободрение любвеобильный отец.

Так он был мудр и снисходителен к немощным, а, с другой стороны, от здоровых он требовал сильного понуждения. Он говорил, что лень и немощь так тесно сплетаются в человеке, что очень бывает трудно разобрать, где кончается лень и начинается немощь, и что очень легко принять первую за вторую. Он увещевал неопустительно ходить к службам церковным, говоря: «В Писании сказано: “буду петь Богу моему, доколе есмь” и “обеты мои воздам Господу пред всем народом Его”. (Пс.103:33, Пс.145:2) Кто понуждает себя ходить в храм Божий, того Господь сподобляет особенной милости Своей. Кто не справляет своих монашеских правил и пятисотницы по лени, то горько пожалеет об этом, когда будет умирать. За оставление нами правила Господь оставляет нашу душу».

Самочинных подвигов тоже не велел на себя накладывать. Одна сестра начала подолгу ночью молиться и класть без числа поклоны. Всё это ей легко давалось, и она так привыкла, что как заснёт, то сейчас точно кто к двери подойдёт и постучит — и она снова встаёт на молитву. Наконец рассказала она об этом батюшке, который ей на это серьёзно сказал: «Вот когда тебя будут опять ночью будить, то ты не вставай и не клади поклонов, а лежи всю ночь. За полчаса, как идти на послушание, встань и положи двенадцать поклонов». Она так и сделала; в двенадцатом часу по обыкновению просыпается, и точно кто говорит ей: «Вставай молиться». Но она, помня приказание старца, пролежала на постели до половины пятого утра и тогда, встав, хотела положить назначенные старцем двенадцать поклонов, как вдруг ударилась лбом об стул, который раньше никогда на этом месте не стоял. Пошла носом кровь, и она, провозившись, не успела положить ни одного поклона. Рассказав всё батюшке, она получила такой ответ: «Вот видишь теперь, кто тебя будил; когда ты по своей воле молилась, то тебе не было тяжело сотни поклонов класть, а за послушание и двенадцати не положила, потому что врагу эти двенадцать поклонов гораздо тяжелее, чем твоя тысяча, и раньше он тебя будил, а теперь даже и не допустил».

Батюшка советовал чаще вспоминать слова: Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь (Пс.15:8). «Помните, — говорил он, — что Господь зрит на вас, на ваше сердце и ожидает, куда вы склоните свою волю. Господь готов каждую минуту прощать нас, если мы только готовы с сокрушением воззвать к Нему: «Прости и помилуй!» Но мы большей частью на вопрос Господа: Адам, где ты? — стараемся обвинить других и потому вместо прощения готовим себе двойное осуждение».

Предостерегая от лености и праздности, батюшка любил приводить слова святого Ефрема Сирина: «Трудясь, трудись притрудно, да избежишь болезни суетных трудов». Так, однажды батюшка велел всем написать на бумажке и приклеить на стенке следующее изречение: «Скука — уныния внука, а лень — дочь; чтобы отогнать её прочь, в деле потрудись, в молитве не ленись — скука пройдёт, и усердие придёт». Побуждая к терпению, он указывал на примеры святых и по своей привычке выражаться иногда полушутя составил и на этот случай четверостишие: «Терпел пророк Елисей, терпел пророк Моисей, терпел пророк Илия, так потерплю ж и я». “Терпением вашим спасайте души ваши” (Лук.21:19) и “претерпевший же до конца спасётся” (Матф.24:13) — эти слова были любимыми его, и он часто повторял их унывающим.

Ошибками своими батюшка никогда не велел смущаться. «Они-то нас и смиряют», — добавлял он. «Кабы на хмель не мороз, так он бы и дуб перерос», — говорил батюшка, поясняя этим, что если бы разные немощи наши и ошибки не смиряли нас, то мы возомнили бы о себе очень высоко.

Учил батюшка предаваться во всём воле и Промыслу Божью и не любил, когда роптали и говорили: «Отчего со мной не так поступили, почему другим иначе сказали?» «На том свете, — говорил батюшка, — не будут спрашивать, почему да отчего, а спросят нас, почему и отчего мы не хотели терпеть и смиряться. В жизни человеческой всё идёт вперемежку, как пряжа — идёт ровная нить, а потом вдруг переслега (тонкая нить)».

Батюшка как сам преисполнен был смирения, так особенно заботился, чтобы и сёстры старались и понуждали себя к этой добродетели. «Бог любит только смиренных, и как только смирится человек, так сейчас Господь поставляет его в преддверие Царства Небесного, но когда человек не хочет добровольно смиряться, то Господь скорбями и болезнями смиряет его. Раз одна сестра за невольное ослушание подверглась строгому выговору от настоятельницы. Сестра не могла поступить иначе и хотела объяснить причину, но разгневанная настоятельница не хотела ничего слушать и грозила тут же, при всех, поставить её на поклоны. Больно и обидно было ей, но, видя, что нельзя оправдаться, она, подавив в себе самолюбие, замолчала и только просила прощения. Возвратившись к себе в келью, сестра эта, к великому своему изумлению, заметила, что, несмотря на то что она потерпела такое незаслуженное обвинение, в особенности при посторонних мирских лицах, у неё вместо стыда и смущения, наоборот, на душе было так светло, отрадно, хорошо, как будто она получила что-нибудь радостное. Вечером того же дня она попала к батюшке (старец в это время жил в Шамордине) и рассказала ему обо всём случившемся и о своём необычайном настроении духа. Старец внимательно выслушал её рассказ и затем с серьёзным выражением лица сказал ей следующее: «Этот случай промыслителен — помни его; Господь захотел показать тебе, как сладок плод смирения, чтобы ты, ощутивши его, понуждала себя всегда к смирению, сначала к внешнему, а затем и к внутреннему. Когда человек понуждает себя смиряться, то Господь утешает его внутренне, и это-то и есть та Благодать, которую Бог даёт смиренным. Самооправдание только кажется облегчающим, а на самом деле приносит в душу мрак и смущение». «Когда бываешь в Оптиной, — сказал батюшка в другой раз, — ходи на могилку отца Пимена и читай надпись на его памятнике — вот как должен держать себя монах». На памятнике отца Пимена, бывшего смиренным подвижником Оптиной пустыни, духовником братии и самого старца, надпись говорит о том, что он за кротость и смирение был любим всеми. Замечания настоятеля и старших принимал без всякого самооправдания, а сложив смиренно руки, просил прощения.

Так ясно, просто излагал любвеобильный старец свои мудрые наставления и так сильно они влияли на душу, истомлённую борьбой и искушением. В унынии и в томлении душевном старец был особенно сильным помощником; тут, конечно, главным образом действовали его молитвы, но тем не менее он не оставлял и без подкрепления словом. «Это крест монашеский, — говаривал он, — надо нести его без ропота, считая себя достойной, и получишь за это особенную милость Божью. Бог посылает этот крест любящим Его, но виновным в нерадении и за самомнение. Если в это время придут хульные помыслы отчаяния, то не должно смущаться: это внушение вражеское и не вменяется в грех человеку; нужно чаще говорить: «Господи, хочу или не хочу, спаси меня!» Трудящиеся, живущие в повиновении и понуждающие себя к смирению и самоукорению, избавляются от этого креста, но и он полезен и необходим в монашеской жизни, и кто испытал его, будет бояться как огня самомнения и возношения».

«Батюшка, — сказала одна сестра, — как я могу иметь смирение? Святые, которые жили праведно и считали себя грешными, этим действительно показывали своё смирение, а я, например, кроме грехов, ничего не имею, какое же это смирение, когда я вижу только то, что есть?» Батюшка на это ответил: «Смирение в том и состоит, чтобы в чувстве сердца иметь сознание своей греховности и неисправности, укорять себя внутренне и с сокрушением из глубины взывать: Боже, милостив будь мне, грешному, — а если мы, смиряясь на словах, будем думать, что имеем смирение, то это не смирение, а тонкая духовная гордость».

Когда некоторые малодушные жаловались, что трудна монашеская жизнь, батюшка говорил, что действительно иночество требует постоянного понуждения и есть наука из наук, но в то же время она имеет громадные преимущества перед жизнью в миру. «Святые отцы сказали, — добавлял батюшка, — что если бы известно было, какие скорби и искушения бывают монахам, то никто не пошёл бы в монастырь, а если бы знали, какие награды получат монахи, то весь мир устремился бы в обители».

Батюшка вообще был снисходителен, и, зная, что люди теперь не могут выносить столь сурового образа жизни, какой вели древние иноки, он дозволял по немощи телесной иметь что-нибудь лишнее из пищи и одежды, но желание большого приобретения никогда не одобрял и особенно был всегда против выигрышных билетов и надежды на выигрыш, говоря, что если нужно для человека, то Бог сумеет и без этого послать. Так, одна его духовная дочь имеет билет и, желая непременно выиграть, огорчённая неудачей, говорит раз ему на общем благословении: «Вот, батюшка, опять я ничего не выиграла, а уж как я просила Господа, намедни всю «Херувимскую» промолилась!» «Оттого-то ты и не выиграла, что молилась об этом во время «Херувимской»; поют: Всякое ныне житейское отложим попечение, — а ты просишь о выигрыше», — сказал ей на это батюшка со свойственной ему улыбкой.

Не было такой скорби, не было такого искушения, каких не снял бы благодатный старец с души каждого. К батюшке потому так тянуло в минуту жизни трудную, что он удивительно горячо принимал к сердцу всякую тревогу душевную. Когда батюшка брал сестру для занятия, он в это время весь принадлежал ей, жил её жизнью, вникал во все тайные изгибы её сердца, с самой нежной заботливостью указывал на недостатки, судил и прощал, пробирал и ласкал. И как легко становилось на душе после таких занятий! Всё как рукой снято, и выходили от него точно с другим сердцем, с новыми чувствами… Конечно, не одно только участие старца влияло на душу, но та великая сила благодати, какой он был исполнен, совершала внутренний переворот, спасала и разливала жизнь и мир. Доказательством этого служат те многочисленные случаи, когда люди приходили к нему в сильном душевном смущении и, не успев ещё передать ему своё внутреннее состояние, принимали одно благословение, когда он выходил к народу, и уже чувствовали облегчение, а иногда и полное избавление от душевной тяготы.

Батюшка выйдет на общее благословение, хлопнет по голове или, сидя на диванчике, пригнёт голову и крепко держит рукой всё время, пока разговаривает с другими, и затем отпустит, не сказав ни слова… А на душе стало уже светло и спокойно! В другой раз придёт сестра, как будто спокойная, старец берёт её в келью и начинает наводить её на какой-нибудь бывший с ней случай, в котором окажется что-либо серьёзное и вредное, а между тем она и не считала это за важное.

Раз одна монахиня пришла к нему на исповедь и говорила всё, что помнила; когда она кончила, батюшка сам начал говорить ей всё, что она забыла, и между прочим упомянул один грех, которого она не делала. Это смутило её, и она сказала это батюшке. Тогда старец ей сказал: «Ну, забудь об этом». Но она долго не могла забыть и всё вспоминала, но, не найдя за собой этого греха, снова сказала старцу, что не грешила в этом. Старец опять ответил: «Забудь об этом, я так сказал, хотел только…» — и не успел он договорить, как она вспомнила, что этот грех действительно был на ней. Поражённая, она принесла чистосердечное раскаяние.

Две сёстры пришли в Оптину и просились к старцу. Батюшка вышел на общее благословение и, увидев их, сказал: «А ты мне нужна». Сёстры не поняли, к которой из них относились эти слова, а батюшка, возвращаясь назад, взял одну из них за руку и повёл к себе. Через несколько минут она вышла от старца вся в слезах. Её товарка[5] упросила её рассказать, в чём дело, и та ответила, плача: «Ах, батюшка мне так страшно сказал, что он видел врага, который сказал, что ходил в Шамордино смущать меня на такого-то, но я даже и не видела его никогда». В смущении она пошла к своему духовнику отцу Анатолию и передала ему всё слышанное от старца. Отец Анатолий посоветовал ей хорошенько разобрать свою совесть, говоря, что старец сказал это не просто. Долго мучилась она и, наконец, вспомнила, что действительно думала об одном человеке, только не о том, которого называл старцу лукавый обличитель, и не каялась в этом. Таким образом враг оболгал сестру перед старцем, но молитвами его эта кознь вражеская обратилась в стрелу против него же: сестра через этот случай вспомнила свой неисповеданный грех и принесла чистосердечное покаяние.

У одной сёстры случились разные вопросы, касающиеся её внутренней жизни. Это было Успенским постом в последний год его жизни. Народу было много, старец сильно уставал, и она, не надеясь попасть к нему на беседу, написала ему письмо. Дня через два она была у старца, и он на все пункты её письма дал полные ответы, вспоминая сам, что ещё там было написано. Сестра ушла от старца утешенная и успокоенная, не подозревая, однако, какое чудо прозорливости старца совершилось над ней. В октябре старец скончался, и через шесть недель, при разборке его келейных бумаг, нашли нераспечатанное письмо на его имя; так как на конверте было также надписано и от кого оно, то его и возвратили по принадлежности. Каково же было изумление той сёстры, когда она увидела то самое своё письмо, которое писала Успенским постом и на которое тогда же получила такие подробные ответы, нераспечатанным!

Поучения преподобного Амвросия, записанные монахиней Евфросинией (Розовой)

Когда ложишься спать, кровать и келью крестить с молитвой «Да воскреснет Бог».

На ночь ложиться и утром вставать — все члены крестить можно: сердце — с молитвою «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь», а прочие члены — уши и грудь и даже шею, с молитвою — «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную».

Шесть часов спать, а то (если более) с покаянием.

Ничего не желай во сне видеть, а то с рожками увидишь.

Когда проснёшься, сначала перекрестись. В каком состоянии будешь с утра, так и на целый день пойдёшь. У святого Иоанна Лествичника об этом написано.

Утром, когда проснёшься, говори: «Слава Тебе, Боже!» Батюшка отец Макарий всегда это говорил. И не должно вспоминать прошедшее и сны.

В праздности грех время проводить. И службу церковную, и правило для работы упускать грех. А то смотри — Господь как бы тебя не наказал за это.

К службе церковной непременно должна ходить, а то больна будешь. Господь за это болезнью наказывает. А будешь ходить, здорова и трезвеннее будешь.

Когда в церковь идёшь и из церкви приходишь, должно читать: «Достойно есть». А в церковь придя, положить три поклона: «Боже, милостив будь мне», и прочее.

К началу ходить к службе — трезвеннее будешь.

В церкви не должно говорить. Это злая привычка. За это посылаются скорби.

От того дремлешь в церкви и не слышишь службы, что помыслы бродят туда и сюда.

Прежде всего нужно милости просить у Господа и молиться: «Ими же веси судьбами[6], помилуй меня грешную».

От тайных моих очисти меня, и от чуждых пощади рабу твою.

(Читать): «Помилуй меня, Боже», «Отче наш», «Богородицу», «Да воскреснет Бог», «Боже, милостив буди мне грешной».

Читайте «Отче наш», да не лгите: остави нам долги наша, как и мы оставляем…

«Христос Воскресе» читать, когда положено церковью, а то не должно.

Надо молиться и прибегать к Царице Небесной: помоги, спаси и помилуй.

«Богородицу» читать двенадцать раз или двадцать четыре раза в день. Она у нас одна Заступница».

«Богородице Дево» читать хоть с поясными поклонами, как одной, явившись во сне, сказала Сама Божья Матерь, прибавив, что это для её же пользы.

Когда усердно молишься, то так и смотри, что искушение будет. Это и со всеми случается.

Не должно говорить, что молишься (или будешь молиться) за других. Отец Антоний[7] и тот говорит: обязываюсь молиться.

Когда приобщаешься, то один только день не полоскать рот и не плевать. Если большая частица (Святых Даров), то раздроблять (во рту); а маленькую так проглотить и не обращать внимание на хульные помыслы, а укорять себя за гордость и осуждение других.

Если пьёшь воду или лекарство до обедни, то не должно антидор и вынутую просфору есть.

Просфору можно стоя есть — это дело благочестия; а кто сидя ест, того не осуждать.

К образам прикладываться, как все делают: прежде положить пред иконой два поклона и приложиться, а потом ещё один поклон.

С покровенной главой нужно молиться.

Когда бьют часы, должно перекреститься с молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную», как пишет святой Димитрий Ростовский, для того помилуй меня, что час прошёл, ближе к смерти стало. Можно не при всех креститься, а по рассмотрению, при ком можно; а то и не надо, в ум же молитву должно сотворить.

После приобщения надо просить Господа, чтобы Дар сохранить достойно и чтобы подал Господь помощь не возвращаться назад, то есть на прежние грехи.

Если что представится — перекреститься.

Не надо верить приметам, и не будут исполняться.

Лампаду засвечать, а если масла не будет, не скорбеть — пускай не горит.

Книги читать поутру с четверть часа до работы, а потом целый день жуй, что читала, как овца жвачку.

Списывать с книг, пожалуй, можно, только нужно усваивать: что понятно, то читать. Читать надо меньше, но понимать.

Только хоть прочитай книгу. Если и не запомнишь ничего в то время (то есть во время чтения), получишь пользу.

Евангелие можно сидя читать только не в положенное время.

Перед причастием читать святого Ефрема Сирина о покаянии.

Нужно более читать книги в этот день (когда причастишься), особенно Новый Завет, послание к Ефесеям и Апокалипсис.

Оттого не любишь отеческих книг, что они обличают тебя.

Книги давай читать, хотя и маслом зальют, запачкают, — ничего, только по разбору — кто читает.

Книги лучше не раскрывать (чтобы узнать неизвестное).

По воскресеньям не работать. А если праздник, например Иоанна Златоуста и тому подобное, то к вечеру можно поработать.

Если будешь пить после правила вечернего, то нужно положить за это двенадцать поклонов. Не осуждать людей, а сказать себе: ах я, окаянная!

Надо благодарить Господа, что Он тебе всё посылает. Это для трёх причин — чтобы привести в чувство, сознание и в благодарность.

Как будешь кого осуждать, то скажи себе: лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза.

Бревно в глазу — это гордость. Фарисей имел все добродетели, но был горд, а мытарь имел смирение и был лучше.

Если найдут помыслы осуждения, то вспомни, что один лошадь украл, а другой овцу, то есть ты лошадь (украла).

Все помыслы (недолжные) от гордости. У тебя есть гордишка.

Гордых Сам Бог исцеляет. Это значит, что внутренние скорби (которыми врачуется гордость) посылаются от Бога, а от людей гордый не понесёт. А смиренный от людей всё несёт и всё будет говорить: достоин сего.

Когда чувствуешь, что преисполняешься гордостью, то знай, что это похвалы других тебя надмевают.

Когда нападёт гордость, скажи себе: чудачка ходит.

На объяснение, что в разговорах с другими говорю — «я», батюшка сказал: «Отец архимандрит Моисей никогда не говорил "я", а: "Это опытом удостоверено" или скажет: "мы"».

Когда разворчишься, то укори себя, скажи: окаянная! что ты расходилась, кто тебя боится?

Если очень зацепят тебя, скажи себе: не ситцевая, не полиняешь.

Дом души — терпение, пища души — смирение. Если пищи в доме нет, жилец лезет вон (обычное выражение: выходить из терпения).

Много в этой голове ума, да вон нейдёт.

Тщеславие и гордость — одно и то же. Тщеславие выказывает свои дела, чтобы люди видели, как ходишь, как ловко делаешь. А гордость после этого начинает презирать всех. Как червяк сперва ползает, изгибается, так и тщеславие. А когда вырастут у него крылья, возлетает наверх, так и гордость.

Тщеславие, если его тронуть пальцем, кричит: кожу дерут.

Сказать (хвалящей): не хвали, а то после рассоримся. Лествичник велит опасаться таких людей. Лучше принять злословившего человека.

Если будут тебя хвалить, должно молчать — ничего не говорить, как написано у аввы Варсонофия.

Похвала не на пользу. Ужасно трудна похвала. За прославление, за то, что здесь все кланяются, тело по смерти испортится — прыщи пойдут.

У аввы Варсонофия написано: Серид какой был старец! А и то по смерти тело испортилось.

Надо быть ко всем почтительной. Будь ласкова, но не ласкательна. Поклонись, да скорее мимо проходи.

Надо вниз смотреть. Ты вспомни: ибо прах ты и в прах возвратишься (Быт.3:19).

Знать подобает, что есть три суть совершенного смирения степени. Первая степень — покоряться старейшине, не превозноситься же над равными. Вторая степень — покоряться равным, не превозноситися над меньшими. Третья степень — покоряться и меньшим и вменять себе ничтоже быти, яко единому от скотов, недостойну сопребывания человеческого.

Смирение состоит в том, чтобы уступать другим и считать себя хуже всех. Это гораздо покойнее будет.

Сестра! Кайся, смиряйся, сёстрам уступай что можно и не осуждай других — все с немощами.

Кто уступает, тот больше приобретает.

Смиряйся, и все дела твои пойдут.

Умудряйся. Смиряйся. Других не осуждай. Не судите, да не судимы будете.

Иди мытаревым путём и спасёшься, говори: Боже, милостив буди мне грешной!

Прочитай «Живый в помощи Вышнего», да и иди, прощение проси, на кого немирна.

Если кто сердится на тебя, то спроси у него причину.

Если кто не покоен (то есть немирен на тебя, а не высказывает сего), то угождай ему, будто не замечаешь сего.

Если помысел будет говорить тебе: отчего ты этому человеку, который оскорбил тебя, то и то не сказала? — то скажи своему помыслу: теперь поздно говорить — опоздала.

Если кого хочешь уколоть словом, то возьми булавку в рот и бегай за мухой.

Будь сама к другим снисходительна.

Нужно ближнего успокаивать — и с тобой то же может быть.

Сама живёшь нерадиво, а с других строго требуешь, чтобы исполняли всё.

Ты молчи пред всеми, и тебя будут все любить.

Шуточками лучше высказывай, когда непокойна (немирна на кого) бываешь.

Смотри на всех просто.

Жить просто — значит не осуждать, не зазирать никого. Например, идёт Е-да. Прошла, и только. Это значит, думать просто. А то при виде проходящей Е-ды подумать о ней с худой стороны: она такая-то, характер у ней такой-то. Вот уже это непросто.

Кто будет спрашивать у тебя совета, отказываться должно: не знаю, что сказать.

Смеяться поменьше; а то от этого недолжные помыслы приходят.

Смех изгоняет страх Божий.

Если придут хульные помыслы и осуждающие других, то укоряй себя в гордости и не обращай на них никакого внимания.

Вопрос: Как стяжать страх Божий?»

Ответ: Должно всегда иметь Бога пред собой. Всегда видел я пред собою Господа (Пс.15:8).

Вопрос: Страх Божий приобретается ещё исполнением заповедей Божьих, и чтобы делать всё по совести.

Ответ: Против рассеянности надо иметь страх Божий. Читай у аввы Дорофея о страхе Божием, о хранении совести и о смиренномудрии.

Вопрос: Как себе внимать, с чего начинать?

Ответ: Надо прежде записывать: как в церковь ходишь, как стоишь, как глядишь, как гордишься, как тщеславишься, как сердишься и прочее.

Вопрос: Помысел пришёл: зачем спасаться? Не спасёмся всё равно, как ни жить. К тому же теперь нет спасающихся, как написано в видении Афонского монаха.

Ответ: Это сказано к тому, что теперь совершенных во всём нет, а спасающиеся есть. Не каждый может быть генералом, а иной — генерал, другой — полковник, майор, офицер, солдат, и простой человек такой же, как и они.