Для крутых закон не писан

Глава 18

— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году мне исполнилось тридцать шесть лет, и к этому времени я успел защитить докторскую диссертацию по юриспруденции и преподавал право в Санкт-Петербургском университете. Мои политические взгляды отличались тогда крайним радикализмом и резкостью, и я был ярым сторонником обновления политической и экономической жизни страны. Я участвовал в радикальном демократическом движении «Вперед к перестройке», хотел стать политиком и не ведал, что судьба уготовала мне иное предназначение.

Как-то, под новый тысяча девятьсот девяностый год, к нам в университет прибыла делегация американских юристов во главе с крупнейшим теоретиком и практиком правовой науки американцем английского происхождения сэром Альбертом Шортом. На приеме в честь почетных гостей наш ректор Роман Михайлов представил меня ему, и у нас с первой минуты знакомства завязались крепкие деловые отношения. Не поймите меня превратно, Коля, — подчеркнул Гурвич и улыбнулся.

Мы общались на английском языке, так как я им владею в совершенстве, и в процессе общения узнавали друг друга лучше и лучше. В итоге Альберт предложил мне приехать в США, в Нью-Йорк, и пройти двухлетнюю стажировку на курсах повышения квалификации. После окончания юридического университета я получу степень магистра юриспруденции, звание доктора юридических наук и международный диплом юриста. От такого предложения я не в силах был отказаться, но обучение стоило сто тысяч долларов за два года, а у меня таких денег в то время, естественно, не было и быть не могло.

После тяжелого сложного разговора с моим шефом — ректором Михайловым — мы пришли к соглашению, что университет оплатит мне полный курс обучения, но я должен буду после его окончания бесплатно провести в университете энное количество коммерческих лекций для российских бизнесменов и вернуть эту сумму. Эта договоренность меня полностью устраивала и после подписания трехстороннего соглашения и недолгих сборов я распрощался с Родиной и отбыл в США.

В нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди меня встретил сам Шорт, мы сели в его огромный роскошный кадиллак и через пригород Куинс поехали в Нью-Йорк. День стоял чудесный, на голубом бездонном небе не было ни единого облачка, и температура воздуха была пять градусов тепла. И это на Рождество! Мы неслись с ветерком по широкой восьмиполосной автостраде, и настроение у меня было отличное. Я был переполнен противоречивыми чувствами, так как, хочу заметить, в США прилетел впервые в жизни.

И вот машина выехала на мост Трайборо — и сразу моему взору открылась величественная панорама Манхэттена с его небоскребами и портом, прямыми, как стрелы, улицами и огромным количеством машин и людей. Крупнейший мегаполис Америки открывал мне свои объятия, открывал как старому доброму другу. Лимузин нес нас над Ист-ривер, и я с восхищением наблюдал за расположенным неподалеку прекрасным Бруклинским мостом — творение архитектурного гения, с множеством натянутых, как спицы велосипеда, опорных струн. Он поразил меня не меньше, чем гигантские небоскребы.

Я увидел замечательный Эмпайр-стейт-билдинг, «Бикман-тауэр» и, конечно, стодесятиэтажные башни-близнецы Нью-Йоркского торгового центра. В тот год они еще стояли на своих местах и восхищали взоры как ньюйоркцев, так и многочисленных гостей экономической столицы мира.

Когда одиннадцатого сентября две тысячи первого года я увидел по телевизору их падение, то у меня сердце в груди защемило. Я не раз бывал на их смотровой площадке на крыше, на высоте четырехсот одиннадцати метров над землей, любовался оттуда видом Нью-Йорка, Гудзона, Нью-Джерси и всей Америки. Но чудовищный по своему цинизму и жестокости теракт прекратил их существование. Вместе с ними обрушились восемь расположенных рядом зданий и сорок получили значительные повреждения. До сих пор американцы, да и весь мир, не могут отойти от шока тех сентябрьских дней начала нового тысячелетия.

Но вернемся к нашим баранам, — усмехнулся Гурвич, — мне тогда было невдомек, что судьба свяжет меня с Америкой и американцами намного ближе, чем я тогда думал.

Мы промчались по Пятой авеню, потом по Двадцатой и приехали на запад Манхэттена, в фешенебельный район Уэст-сайд. В его недрах, вдалеке от суеты и многоголосья коммерческой круговерти, многочисленных ресторанов, баров и бутиков, фирма господина Шорта сняла мне однокомнатную квартиру. За сколько сняла, не знаю, но, видимо, перечисленных на их счет ста тысяч долларов хватило на нее с лихвой.

— Приехали, мистер Гурвич, — мило улыбнулся мне Альберт и передал ключи от квартиры и автомашины. Сказал название улицы, дома, этаж и номер квартиры, сообщил номер предназначенной мне машины и вдобавок вручил пластиковую карточку банка Нью-Йорка с деньгами на карманные расходы. Приличными, как я потом узнал, деньгами. — Отдыхайте, а завтра мы созвонимся, вы приедете к нам в университет, и мы начнем работу.

Я вышел, а он попросил водителя ехать в офис. Они уехали, оставив меня одного на незнакомой улице на окраине огромного, пугающего меня тогда мегаполиса. Это сейчас, по прошествии проведенных там двух лет, я легко ориентируюсь не только в Нью-Йорке, но и в Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Чикаго.

А тогда я замер в нелепой позе с портфелем в руке в центре тротуара, посреди снующей мимо меня разноголосой людской толпы. Сначала я оробел, но потом присмотрелся и понял, что окружающим людям нет до меня никакого дела, им все равно, кто я, откуда и что здесь делаю. Они была разных цветов кожи, различных вероисповеданий, по-разному одеты и вели себя, естественно, по-разному. Я увидел и негров, и мексиканцев, китайцев и арабов, европейцев и евреев, и все мирно существовали в этом огромном аквариуме под названием «Большое яблоко». Все относились друг к другу лояльно и ко мне тоже.

Тогда я стал прислушиваться к их речи и с радостью осознал, что в большинстве случаев я ее понимаю. Я слышал, о чем говорят люди на улице, и радовался, что не зря зубрил английский, не зря месяцами корпел над учебниками, посещал специальные курсы и наконец постиг чужой язык в совершенстве. Я знал, о чем говорят простые американцы на улице Нью-Йорка, и это было для меня откровением.

Когда смятение первых минут прошло, я осмотрелся, взглянул на эту ситуацию глазами бывалого человека и понял, что робеть не надо. Я в совершенстве знал английский, и мне не стоило особого труда определить по названиям улиц на углах домов направление движения, пройти до нужного дома пятьдесят метров, открыть ключом дверь и подняться на пятый этаж.

Когда я очутился в квартире, которая на два года должна была стать моим родным домом, я испытал неописуемое наслаждение. Противоречивые чувства переполнили меня. С одной стороны, я был рад, что я в Америке, что сбылась мечта моей жизни, но в то же время я грустил по дому в Питере, по оставленным там жене и ребенку. Мне пришлось уехать одному, так как это было обязательное условие моей командировки. Семья помешала бы мне полностью погрузиться в работу, и это могло сказаться на качестве обучения.

Почему я так подробно рассказываю свои ощущения первых дней пребывания в США? — отметил Гурвич. — Потому что в те дни я обрел вторую родину и свое второе я. Опытный психолог и профессиональный разведчик Альберт Шорт специально пригласил в Штаты меня одного, оставил одного посреди улицы, чтобы проверить мою сообразительность, находчивость и коммуникабельность. Начиная с тех минут и все два года за мной неусыпно следили сотрудники российского разведотдела ЦРУ. Они контролировали каждый мой шаг, каждый вдох и не допустили бы никакой неприятности со мной. Они же доносили о каждом моем действии, и моим хозяевам было известно обо мне все. Или почти все.

Но об этом позже, — продолжил Ральф, — а в те дни я постигал Америку и себя в ней, как постигает мир маленький ребенок, впервые в одиночку отпущенный родителями в огромный океан дворовой детской площадки.

Я осмотрел комнату, разделся, уложил вещи в шкаф, принял ванну, поел что-то из того, что было заботливо оставлено в моем холодильнике приставленной ко мне домработницей, и лег отдыхать. Несмотря на нервное возбуждение от избытка новых ощущений, я мгновенно уснул и проспал более десяти часов. Проснулся, когда в Нью-Йорке было уже десять вечера, а у нас в Питере наступило утро. Я встал, вышел на небольшой балкон и взглянул на огни огромного, празднующего Рождество города. Этот праздник для Америки, как и для Европы, имеет большое социальное и религиозное значение.

Я смотрел на улицу, но видел немного — небоскребы заслоняли большую часть неба и города, они заслоняли почти все. Мне ничего не оставалось делать, как взять документы, сотовый телефон — он тогда входил в моду в Америке, — пластиковую карточку с деньгами, бумажку с адресом своего дома и выйти на улицу.

Я вышел на проспект и с головой окунулся в магическую, фантастическую, праздничную атмосферу Рождества. Вокруг меня сверкали огни большого прекрасного города, веселились люди, и аура их веселья передалась и мне. Я поймал такси и поехал в центр.

Таксист-негр попался разговорчивый, по дороге мы болтали про погоду, про то, какие трудности могут ждать Америку в будущем, про забастовку авиадиспетчеров и про новый фильм Стивена Спилберга. Через двадцать минут мы приехали, я расплатился имеющимися у меня наличными, и мы распрощались как добрые друзья. Я был горд тем, что за все время разговора таксист даже не заподозрил, что я русский. Он думал, что я американец, а я думал… что он таксист. На самом деле он был наблюдавшим за мной агентом ЦРУ и делал вид, что не понимает, будто я иностранец.

Я вышел на самой прекрасной, самой роскошной, самой дорогой улице Соединенных Штатов Америки и обалдел от величия освещающих ее огней. Какой к черту план ГОЭЛРО, какой к черту мрачный, темный Калининский проспект по сравнению с ней! Хотя оговорюсь, улицы с подобным освещением есть еще и в игорном сердце мира — Лас-Вегасе.

Я несколько минут стоял, не сходя с места, и смотрел то налево, то направо, то вверх, то вниз на беснующийся фейерверк огня и цвета. Чего только стоит переливающийся всеми цветами радуги шпиль гигантского небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. В нем сверкают сорок тысяч лапочек по сто ватт каждая.

Я любовался огромной елкой, ежегодно зажигающей свои огни на площади перед небоскребом Крайслер-билдинг, и вспоминал Санкт-Петербург, елку на Марсовом поле и толпы веселых, разодетых жителей северной столицы.

Потом я пошел по улице, рассматривая витрины магазинов и ресторанов, световые рекламы и роскошные лимузины, то и дело останавливающиеся у дверей гостиниц и клубов. Ко мне подходили уличные продавцы каких-то товаров, предлагали их, но я отказывался и шел, шел, шел…

Я постигал Америку, постигал Нью-Йорк, и это изучение мне необычайно нравилось. Хотя оно имело и свои неприятные моменты.

Пройдя по Пятой авеню до перекрестка, я свернул на тихую улицу и оказался в темном месте. Вокруг меня сплошной стеной стояли огромные дома и не было ни души. Вдалеке виднелись огни параллельной с Пятой авеню улицы, и я направился туда. Вдруг неожиданно меня кто-то окликнул из темноты:

— Господин, помогите, пожалуйста!

Я остановился, обернулся и стал вглядываться в непролазную тьму ночи. Огни большого города остались где-то за спиной и здесь, на широкой, чистой, но абсолютно пустой и темной улице, я был один.

— Господин! — вновь послышался зов откуда-то снизу.

Я не видел, откуда он доносится, и решил подойти ближе. Сделал шаг во мрак, встал, пообвык немного и различил на асфальте молодую белую женщину примерно тридцати лет, симпатичную и беззащитную. Она морщилась от боли и звала на помощь. Она была в короткой черной шубке, черных колготках, в сапожках на высоких каблуках и черной вязаной шапочке. Довольно сексуальная.

— Поднимите меня, пожалуйста, — попросила она, — я выходила из дома, поскользнулась и подвернула ногу.

Я подошел к ней, нагнулся, взял под руки, поднял и поставил на ноги. Дама застонала, обхватила меня за шею и прижалась ко мне всем телом. Я почувствовал терпкий запах ее дорогих духов «Коко Шанель» вперемешку с крепким алкоголем. Я сразу определил, что дамочка была пьяна и еле держалась на ногах.

— Я живу здесь, отведите меня на третий этаж, — попросила она, и я согласился.

С моей помощью она приковыляла к двери, достала ключ и открыла замок. Мы вошли в широкое парадное, она захлопнула дверь, и я не спеша повел ее к лифту.

Когда мы поднялись на третий этаж, она попросила ввести ее в квартиру и открыла ключом дверь. Я вошел, провел ее к дивану и усадил на него, а сам встал рядом, абсолютно не зная, что делать. Я впервые был в доме у американки и немного робел. Она поблагодарила меня, вынула из портмоне десятидолларовую купюру и сунула мне в руку.

— Что вы, не надо, — ответил я, положил доллары на столик, двинулся к двери, но дама меня остановила:

— Последние дни Рождества все гуляют, веселятся, а у меня нога болит, и я не могу никуда пойти. Может быть, вы мне составите компанию? Если, конечно вы никуда не спешите.

— Нет, я не спешу, я гулял, смотрел город, я впервые здесь.

— О, вы приезжий! — весело подхватила разговор дама. Она уселась на диване поудобней, стянула с себя сапожки, скинула полушубок и осталась в коротком красном, облегающем ее красивое тело платье. — Выпьем, — усмехнулась она и указала на небольшой барчик в углу комнаты.

Она сама встать не смогла, и поэтому я прошел в угол, вынул из шкафа единственную полную бутылку виски, пару стеклянных рюмок и вернулся к дивану. Она бойко взяла все это из моих рук, расставила на столике, откупорила сосуд и мигом налила виски.

— Ну, за Рождество, за счастье, — мы чокнулись и залпом выпили.

— Меня зовут Элизабет, — представилась она, — а вас?

— Алекс, — я сократил имя на американский манер.

— О, прекрасно, Алекс, — повторила дама, — за знакомство.

Мы выпили, заели дольками яблок, бананами, шоколадом. После первой рюмки последовала вторая, потом третья и так до тех пор, пока мы не осушили всю посудину. Дамочка совсем опьянела, да и я изрядно захмелел. Мне стало жарко, я снял пальто и повесил его в прихожей. Там же оставил ботинки и по предложению хозяйки окунул ноги в теплые домашние меховые шлепанцы, очень похожие на те, что остались в моей квартире в Питере.

У нас русских есть поговорка, что не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки, так вот, после выпитых рюмок американка показалась мне сущей красавицей. Да и до приема алкоголя она была ничего.

В общем, через несколько минут я оказался у нее в объятиях и еще через некоторое время с ней в постели. Мы провели прекрасную ночь, полную секса и любви, и под утро расстались счастливыми, уставшими от ласк любовниками. Она оставила мне номер своего сотового телефона, а я своего, и на улицу я вышел, когда уже рассвело. Я был счастлив от первого дня пребывания в Америке, от Нью-Йорка, случайной похотливой незнакомки и от самого себя. Америка — страна исполнения самых сокровенных желаний.

Я шел по пустой утренней улице, шел в неизвестном направлении, шел счастливый и немного ошалевший от виски, от любви и прекрасного утра. Уже начало светать, фонари выключились, и я брел по пустой предрассветной авеню, вдыхал чистый воздух Гудзона и радовался жизни. Искал хоть какое-нибудь захудалое такси, чтобы побыстрее доехать до дома и лечь спать. Мои часы в тот момент показывали половину пятого нового американского утра.

Вдруг откуда ни возьмись выехала старенькая огромных размеров легковая машина, то ли «Крайслер», то ли «Шевроле», и пронеслась мимо меня. Я не успел поднять руку, но она все равно остановилась, дала задний ход, поравнялась со мной и встала. Я хотел подойти, но увидел в салоне троих негров в кожаных куртках и продолжил свой путь. Но дверцы машины быстро открылись, и эти самые негрилы разом выскочили на улицу. В руке одного из них, самого здоровенного, была бейсбольная бита, а у другого, худого и высокого, большой армейский нож.

«Вот и влип», — подумал я, и холодный пот выступил у меня на лбу.

Я забыл, что есть и другая Америка, другой Нью-Йорк — с расовой дискриминацией, с множеством разношерстных, разномастных подонков, не гнушающихся отнимать деньги у беззащитных людей. И этот потусторонний мир обрушился на меня со всей своей разрушительной силой.

Коренастый негр быстро приблизился ко мне, протянул руку и схватился за лацкан моего пальто. Я отбил его захват, но он мигом рванулся вперед и вцепился в меня обеими руками. Двое его подельников, один с битой, а другой с ножом, незамедлительно стали меня брать в кольцо, подпевая себе под нос какой-то тухлый уличный рэп.

Я долбанул коренастому головой в лицо, отбил руки и кинулся бежать, но громадный негр преградил мне путь и размахнулся своей дубиной. Он ударил, а я присел, и бита просвистела над моей головой. Я что было силы рванул по тротуару.

Коренастый утер кровь с разбитой губы, запрыгнул в машину, завел двигатель и дал полный газ. Развалюха быстро нагнала меня, заехала на тротуар и преградила путь своим капотом. Я с ходу наткнулся животом на крыло, перелетел через машину и плюхнулся на асфальт. Долговязый и громила подбежали ко мне, схватили за руки, приподняли и скоренько потащили в ближайшую подворотню. Коренастый съехал с тротуара, припарковал машину у бордюра, выскочил и кинулся за ними.

Парни прижали меня спиной к стене, распяли будто Христа и замерли в ожидании подельника. Подбежавший коренастый первым делом врезал мне кулаком в живот и коленом по яйцам, а потом стал дубасить кулаками по голове. Удар в солнечное сплетение я еще выдержал, но пинок в пах отозвался невыносимой болью во всем теле. Я заскрипел зубами и хотел вырвать руки, но накачанные хулиганы держали их очень крепко. Тогда я стал двигать головой влево и вправо, уклоняясь от невыносимых ударов. Но пару тумаков все равно попали мне под глаза и доставили адскую боль.

Наконец профилактическое избиение прекратилось, парни обшарили мои карманы и выгребли из них все, что было. Коренастый еще раз врезал мне кулаком в лицо, но я опустил голову, и он попал в щеку, хотя метил в челюсть. Они швырнули меня, как тряпку, на наполненные рождественским мусором черные целлофановые пакеты и бросились бежать к своей машине. Сели в нее и мигом умчались с места разбойного нападения.

«Вот это да», — подумал я.

Я впервые в жизни подвергался столь вероломному насилию и, как показала практика, оказался полностью беззащитным. Хотя я всегда считал себя сильным мужчиной, спортсменом, способным дать сдачи любому обидчику и даже двум. Я занимался боксом, карате, подкачивал мышцы штангой и гантелями, но когда пришло время защищать свою жизнь — сплоховал.

Но анализом происшедшего я стал заниматься позже, а в тот миг я чувствовал себя раздавленным, униженным и оскорбленным. Я абсолютно не знал, что делать, как себя вести и куда идти. Все мои документы, деньги, пластиковые карточки, телефон и ключи от квартиры были похищены. Я, избитый и испуганный, лежал на земле в грязном, вонючем переулке, рядом с какой-то помойкой, на другом континенте, в чужой стране, в незнакомом городе. Что называется, сходил за хлебушком.

Я лежал несколько минут, а потом встал, отряхнулся, сплюнул на асфальт кровавую слюну и, пошатываясь, побрел на дорогу. К моему счастью, по ней как раз проезжала полицейская машина. Парни в форме увидели меня у дома, остановились, один вышел, а другой остался за рулем.

— Сэр, с вами все в порядке? — спросил подошедший ко мне офицер, и я вкратце рассказал ему, что произошло. Тот сразу же предложил мне сесть на какой-то ящик и дождаться спасательной машины девять один один, по-нашему «Скорой помощи». Но если у нас она совсем не скорая, то в Нью-Йорке она приехала действительно быстро — через две минуты.

Врач в белоснежном комбинезоне с красным крестом на рукаве и на груди провел меня в салон и осмотрел раны.

— У вас есть страховой полис? — первым делом спросил он.

Я не знал, что это такое — в тысяча девятьсот девяностом году про них в СССР еще не знали, — и ответил, что я приезжий и полиса у меня нет. Я сказал, что все мои документы похищены, но я знаю номер телефона Альберта Шорта, и мне поверили на слово. Даже, как мне показалось, стали относиться ко мне с уважением.

Шорта — миллионера, преуспевающего адвоката, автора многих книг по юриспруденции — знает в Америке каждый.

Меня уложили на носилки, мигом обработали раны дезинфицирующим раствором и наложили кусочки лейкопластыря. Для того чтобы проверить, есть ли у меня повреждения внутренних органов, меня быстро доставили в ближайшую больницу и на каталке привезли в операционную. Все это время рядом со мной находился один полицейский из муниципального отдела Нью-Йорка.

После обследования на томографе врачи определили, что повреждений нет, и предложили мне остаться на несколько дней в больнице, но я отказался. Тогда меня сопроводили в полицейскую машину, отвезли в ближайший участок, провели в кабинет начальника и зачитали странный документ. Это было заявление в полицию гражданки Соединенных штатов Элизабет Райс. Она обвиняла какого-то человека в изнасиловании и краже драгоценностей. Я полностью подходил под ее описание и по предложению инспектора полиции должен был пройти процедуру опознания. Мне нечего было делать, и я согласился.

Меня провели в большую комнату и усадили на металлическую лавочку рядом с пятью мужчинами примерно моего роста и возраста. Они сидели, ни о чем не говорили и посматривали то на меня, то друг на друга, то на огромное зеркало на стене.

Из американских фильмов про бандитов и полицейских я знал, что такое зеркало с одной стороны прозрачно. Полицейские, находящиеся в расположенной за ним комнате, через него наблюдают за ведением допросов. Но нас никто не допрашивал, мы посидели немного под присмотром двух вооруженных копов в черной форме, а потом вошел инспектор и приказал всем выйти. Всем, кроме меня. Меня отвели в кабинет начальника и предъявили обвинение в изнасиловании и ограблении миссис Элизабет Райс.

Я попытался оправдаться, сказал, что никакой мадам Райс в глаза не видел, что я советский гражданин и в Нью-Йорке первый день. Мне сказали, что я имею право хранить молчание, и предложили выбрать адвоката. Тогда я попросил пригласить господина Альберта Шорта, и один из инспекторов позвонил ему, вкратце описал ситуацию и предложил ему приехать в участок. После я написал заявление в полицию о том, что меня избили и ограбили и дал описание тех самых злополучных негров. Мне предложили просмотреть дела, но среди предъявленных мне компьютерных досье я своих обидчиков не обнаружил.

Меня отвели в камеру, похожую на большую медвежью клетку, и заперли за решеткой из толстенных металлических прутьев. Взаперти я был не один, и на нарах рядом со мной маялись еще трое братьев по несчастью. В томительном ожидании и тягостных раздумьях прошли два часа, пока начальник участка не вернулся вместе с Альбертом Шортом и не выпустил меня.

Мы с Альбертом встретились как добрые друзья, он обнял меня, похлопал по плечам, провел в кабинет инспектора и сообщил, что я выпущен под залог в сто тысяч долларов, а залог внес он — Шорт. Я дал подписку, что до суда не покину города Нью-Йорка и США. Мне на ногу надели специальный электронный браслет, и один раз в день я должен был подносить его к установленному в моей квартире прибору, подтверждающему мое местонахождение. Снять такой браслет невозможно.

После процедуры окольцовывания я, в сопровождении полицейского, пошел к машине Альберта, сел в нее, и мы отправились домой.

До моей квартиры ехали молча, а когда приехали, то разделись и уселись завтракать. За едой я рассказал Альберту, что на самом деле со мной произошло, рассказал все по порядку, с деталями, и этим рассказом очень удивил его. Он сообщил, что некая Элизабет Райс, находящаяся в сильном алкогольном опьянении, подала в полицию заявление, что некто Алекс изнасиловал ее и ограбил. Она подробно описала меня, а потом опознала на очной ставке, стоя за стеклом в той самой комнате.

То, что рассказал Шорту я, больше походило на правду, и он пообещал мне уладить это дело. Он пообещал, что, когда мадам Райс выйдет из запоя, он поговорит с ней и постарается убедить ее не доводить дело до суда и снять обвинения. Ведь я ее не насиловал.

Я тогда понятия не имел, что все происшедшие со мной события были тщательно спланированной операцией ЦРУ с целью сделать из меня американского шпиона. Но игра велась тонко, аккуратно, хотя методы в ней использовались варварские. А как же иначе, все разведки мира добиваются своих целей неправедными путями.

Я тогда был бесконечно благодарен Альберту за оказанную мне бескорыстную, как мне казалось, помощь. Он спас меня от тюрьмы, но, как я потом узнал, сам и втянул меня в эту игру.

И началась томительная, тяжелая адаптация в Америке. Я начал посещать правовые курсы Шорта и показывал неплохие результаты, но нависший надо мной дамоклов меч грядущего суда не давал спать спокойно. Я не мог себе простить, что проявил милосердие к Элизабет, подошел к ней, беспомощной, помог подняться в квартиру, пил с ней и вступил в половую связь. Естественно, я не брал никаких украшений и не насиловал ее. Я все делал по ее согласию, и мне было невдомек, почему она подала на меня в суд. Я не знал тогда, что мадам Райс — кадровый агент ЦРУ, а я — ее очередное задание. Она разрабатывала меня, чтобы потом, в случае моего отказа сотрудничать, у ЦРУ был механизм давления на меня.

Пока юристы Шорта учили меня в его университете, сам он регулярно докладывал мне об успехах в его отношениях с мадам Райс. Как-то вечером он приехал ко мне домой и с радостью сообщил, что она наконец осознала бестактность своего поступка, забрала заявление из полиции и забрала иск за кражу драгоценностей. Она нашла свои кольца с бриллиантами, вспомнила, что сама пожелала со мной интимной близости и не имеет ко мне никаких претензий.

Моей радости не было предела, я готов был расцеловать Шорта, но, будучи нормальным мужчиной, не осмелился этого сделать. Да и он, наверное был, бы против. Итак, у нас с Альбертом завязались теплые, дружеские отношения, я был благодарен ему как отцу родному и чувствовал себя должником.

Через две недели после моего ограбления меня вызвали в полицейский участок и сообщили, что на одной из подвергшихся обыску квартир найдены мои документы и сотовый телефон. Ни денег, ни пластиковых карточек со счетом в банке, естественно, не обнаружили. Мне сказали, что никто из тех, кто на меня напал, пока не задержан, но их ищут.

Я сообщил о находке Альберту, и он очень обрадовался. Он пригласил меня к себе на день рождения, и я с радостью согласился. Именины должны были состояться в ближайшую субботу на его загородной вилле в фешенебельном пригороде Нью-Йорка.

К пятидесятилетию друга я подготовился основательно. Купил выходной костюм, хорошие туфли, рубаху и галстук, купил подарок — книгу, подписал поздравительную открытку, сел в машину и поехал на день рождения.

Я и раньше бывал у Альберта дома, в его нью-йоркской квартире, но то, что я увидел за городом, поразило меня безмерно. За высоким витым металлическим забором возвышался большой красивый особняк с множеством окон и веранд, с несколькими балконами и гигантским, разбитым перед крыльцом сквером. Дом был облицован мрамором, белоснежные колонны подпирали своды крыши, и он походил скорее на старинный французский замок наполеоновской эпохи, чем на современный дом. Он был белоснежный и роскошный, огромный, но вместе с тем воздушный.

После поздравлений, обильной выпивки и застолья немного охмелевший Альберт пригласил меня на балкон и предложил поговорить об одном деликатном деле. Он был весел, шутил, и ничто не предвещало начала столь серьезной беседы.

С большими кубинскими сигарами в зубах и бокалами вина в руках мы прошли на балкон, подальше от гостевого шума и суеты, уселись в скрипучие деревянные кресла и расслабились. Мы попивали прекрасный «Дон Периньон» тысяча восемьсот девяностого года, потягивали сигары, смотрели на величественные звезды, на огни далекого, но такого родного Нью-Йорка и мечтали.

Несмотря на разницу в возрасте в четырнадцать лет, мы были едины духом, мировоззрением и темпераментом. Любили одни и те же рок-группы, кинофильмы, машины, и нам нравился один и тот же тип женщин — спортивный, чертовски сексуальный и развратный.

Мы говорили о машинах, и вдруг Альберт предложил пройти к нему в гараж и взглянуть на его новое приобретение — новейшую «Ламборджини Диабло».

— Алекс, это дьявол на колесах, — расхваливал шикарную спортивную тачку хозяин. — У нее движок — пятьсот лошадок, шины «Пирелли», рулевая от «Макларен», это не тачка, а ракета, она сто километров набирает с места за четыре секунды. Завтра поедем на полигон, и я тебе дам прокатиться.

Я с восхищением осматривал низкий и широкий болид ярко-желтого цвета и думал, что мне самому никогда не заработать на такую машину. Но Альберт будто прочел мои мысли и сказал:

— Всего четыреста тысяч долларов, пустяковая сумма, если заниматься настоящим делом.

— Каким? — не удержался я и пьяно посмотрел на друга.

— А таким. — Шорт мгновенно посерьезнел, взглянул на меня абсолютно трезвым взглядом и продолжил: — У меня к тебе есть бизнес, но если не понравится, можешь отказаться. Платят за него ровно в четыре раза меньше, чем стоит эта машина. — Он усмехнулся и лукаво посмотрел на меня.

— Сто тысяч? — вырвалось у меня.

— Да, сто тысяч долларов, — повторил юрист и сделал паузу. — Лично исполнителю, — наконец добавил он.

— Что, убить кого-то надо? — удивился я.

— О нет, — рассмеялся Альберт, — я такими делами не занимаюсь, я мыслитель и предприниматель и все делаю юридически верно. Мне нужные люди в бизнесе, там наверху, — он ткнул пальцем в небо, — предложили написать подробный отчет о поездке в СССР и о моих ощущениях от общения с русскими бизнесменами и политиками. Пообещали за него сто тысяч, но я подумал, может быть, ты напишешь его, ведь ты русский, живешь в СССР, и тебе лучше, чем мне, известны все нюансы вашей жизни.

— Это как доклад? — сразу сообразил я.

— Да, доклад. Нужен подробный взвешенный анализ политической и экономической обстановки в СССР глазами умного, наблюдательного, вхожего в среду политиков и бизнесменов человека. Нужно учесть все местные особенности, детали и указать их в докладе. На основе этого доклада, но не только его, — поправил он, — в Белом доме будут строить дальнейшие взаимоотношения с Кремлем.

— И за этот доклад мне заплатят сто тысяч?

— Да, сто тысяч после уплаты налогов.

— Я согласен, — не раздумывая, сказал я, а потом добавил: — А у меня получится?

— Конечно, — подбодрил Альберт, — ты умный человек, юрист, писать умеешь, подробно опишешь ситуацию в вашей стране и получишь деньги.

— Какие сроки и какой объем рукописи? — поинтересовался я.

— Примерно пятьсот страниц на компьютере — и деньги твои. По времени — работай хоть полгода, но не затягивай и напиши то, что надо. Чем раньше доклад — тем раньше деньги, — усмехнулся Шорт.

Я согласился с предложением друга, и он пообещал дать мне список методических вопросов, на которые мне нужно будет дать подробные ответы.

На следующее утро я прочитал несколько сот вопросов, мы подписали контракт, и я получил аванс в двадцать тысяч долларов. Я тогда не задумался над тем, кому и зачем нужен такой подробный анализ ситуации в политике и экономике великой державы. Зачем нужны подробные характеристики политических деятелей, действовавших в то время на политической и экономической сцене СССР. Я не был носителем государственной тайны, но я был юристом, правозащитником, преподавателем университета, человеком, участвующим в политической жизни страны, желающим связать свою судьбу с политикой. Я имел представление о царящих в высших сферах нравах, знал о новых веяниях в политике и с радостью изложил их в своем докладе. Он получился как раз на пятьсот страниц и был принят заказчиками на ура. Мне заплатили остаток в восемьдесят тысяч долларов, и я положил их на счет в один из нью-йоркских банков. Этот банк мне тоже посоветовал Альберт.

По поводу окончания трехмесячного труда я устроил шикарный банкет в закрытом мужском юридическом клубе Нью-Йорка, и присутствовали на нем приглашенные Шортом известные политики, юристы и адвокаты. Я тогда завел много нужных знакомств и сейчас, спустя годы, не жалею об этом.

И вот прошел год моего пребывания в Америке и настало время каникул. Я успешно окончил первый курс и был переведен на второй — и последний. Занятия в университете закончились, и мне предстояла месячная поездка на родину, в Санкт-Петербург, к жене и ребенку. Честно говоря, как ни хороша Америка, мне там немного наскучило и очень хотелось вернуться на Мойку, прикоснуться щекой к шероховатому граниту невского ограждения и смачно плюнуть в его мутные вековые воды. Подышать влажным тяжелым воздухом Питера, выпить русской водки, закусить огурцом с картошкой и мгновенно захмелеть от смеси воздуха и зелья.

Перед отлетом у меня состоялся второй серьезный разговор с Альбертом по поводу написания второго доклада о теперешней политической и экономической жизни СССР. Я, по его просьбе, должен был вновь провести анализ ситуации и указать политических деятелей и организации, в том числе и общественные, способные влиять на нее в масштабах всей страны. Теперь люди интересовали американцев больше, чем сама ситуация.

— Для чего имена, — спросил я, — ведь у нас там сейчас не очень хорошо.

— Вот в том-то и дело, — парировал Шорт, — конгресс США принял указ об оказании финансовой помощи политическим деятелям и организациям, способным переломить экономическое падение вашей страны, вывести ее из кризиса и покончить с пресловутой перестройкой. Вам нужна сильная демократическая держава, но чтобы коммунизмом в ней и не пахло, — закончил Альберт.

Его мысли и мировоззрение полностью совпадали с моими, и я с радостью согласился проанализировать ситуацию на родине и изложить ее в очередном докладе. Но вместе с анализом информации он попросил меня наладить связи с наиболее прогрессивными политиками и бизнесменами, желающими сотрудничать с лучшими американскими предпринимателями. Шорт уполномочил меня сделать им предложение о сотрудничестве от имени политиков и бизнесменов Америки. Он передал мне новый перечень вопросов, отвез в аэропорт, и я вылетел в Москву, а из нее в Питер.

Не буду подробно останавливаться на своем отпуске, лишь напомню, что в декабре тысяча девятьсот девяноста первого года ситуация в стране была критическая. Огромные суммы наличных денег, находящиеся на руках у граждан, недостаток товаров первой необходимости, пустые полки продуктовых магазинов, разгул преступности и абсолютное бездействие властей привели страну к краху. Как раз в те дни отпустили цены на все товары, и страна сделала свой первый шаг к рынку и… в пропасть необузданного дикого капитализма, в котором пребывает до сих пор.

Деньги у меня тогда были, и чувствовал я себя относительно спокойно в этой огромной, неуправляемой, бушующей стране с еженедельным ростом цен на все товары и сумасшедшим распространением всевозможных видов мошенничества. Воровали и обманывали все — от частных лиц до целых банков, общественных организаций и промышленных групп. Разворовывалось все — от мелких заводиков до гигантов типа ЗИЛа, КамАЗа и ВАЗа. Про нефть, золото, лес, металл и газ я не говорю, их начали приватизировать в первую очередь и убивали за них в первую очередь.

Я встретился с женой и сыном и был счастлив, что снова дома. Несколько дней я приходил в себя после перелета, потом стал встречаться с друзьями — преподавателями университета, юристами и членами политической организации, в которой состоял. Я рассказывал о своей жизни в Америке, расспрашивал о жизни здесь и постепенно приходил к мысли, что стране нужна глобальная политическая реформа, а не перечень мер, проводимых правительством тогдашнего президента.

Я стал целенаправленно искать встреч с перспективными политиками и бизнесменами, предлагал им сотрудничество с американцами, и многие соглашались. В те дни я и познакомился с Виктором Александровичем Тарасовым. Тогда он был предпринимателем средней руки, погоревшим на честной торговле алкоголем, но поднявшимся на организации очередной воровской финансовой пирамиды типа МММ, только значительно помельче.

Мы встретились, как это водится на Руси, за бутылкой водки, в дорогом ресторане, изрядно выпили, он выслушал мои предложения, мы обменялись телефонами и расстались. Он обещал подумать по поводу моего предложения и позвонить через пару дней, но так и не позвонил.

Через месяц я вернулся в США и продолжил обучение в юридическом университете Шорта. Я написал подробный доклад о политической и экономической жизни в СССР, и его, как и первый, заказчики встретили на ура. Я начал читать лекции на курсах Шорта по особенностям юриспруденции в период переходного периода в СССР, и они пользовались у некоторой части абитуриентов большой популярностью.

Однажды, после очередной вечеринки, Альберт предложил мне познакомиться со своим старым другом, отставным сотрудником Центрального разведывательного управления США господином Джоном Макферсоном. Он сказал, что это очень интересный человек, долгое время работал в американской дипломатической миссии в Москве, но потом ушел в отставку. В столице у него остались хорошие связи с советскими политическими деятелями и бизнесменами и после окончания университета в Америке он поможет мне устроиться на родине.

Это предложение меня крайне озадачило, но и заинтриговало. Американец поможет мне трудоустроиться в моей родной стране…

Я не стал отказываться от знакомства, и оно состоялось. Мы встретились в частном клубе, посидели в ресторане, отменно выпили и неплохо закусили. После, в зале для отдыха, за чашечкой крепкого бразильского кофе и за доброй кубинской сигарой, милейший человек Джон Макферсон предложил мне посетить штаб-квартиру ЦРУ в Нью-Йорке. Обещал познакомить с методами их разведывательной деятельности в СССР. Я воспринял это предложение нормально, но задумался, для чего отставной разведчик сделал мне его.

По дороге домой, в машине, Альберт сообщил, что свои аналитические доклады по экономике и политике СССР я делал по заказу ЦРУ.

— И нет ничего страшного или зазорного в сотрудничестве на общественных началах со столь влиятельной организацией, — подчеркнул он. — Многие, как наши, так и ваши политики и бизнесмены, делают это. Ты же не носитель государственной тайны, ты не предаешь свою Родину, наоборот, ты помогаешь ей справиться с постигшими ее невзгодами. И мы помогаем. Ведь в ЦРУ и Белом доме обеспокоены развитием событий в вашей стране. Если у вас произойдет экономическая катастрофа, то она больно отзовется и у нас. Никому не нужна политическая нестабильность в крупнейшей ядерной державе.

Доводы Альберта убедили меня, я посетил разведцентр в Куинсе и получил от этого огромное удовлетворение. Меня принимали с подчеркнутым уважением как почетного гостя и при случае хвалили мои аналитические доклады. Сразу уточню — я общался с тремя общительными, доброжелательными сотрудниками русского отдела ЦРУ и больше никого в офисе не видел. Никого, ни единой души.

Мы приехали туда вместе с Джоном и провели там целый день. Мне говорили об озабоченности американских коллег ходом политических процессов в СССР, о тяготах советского народа и о нерасторопности наших политиков. Но чем я был поражен больше всего — это великолепным знанием американцами русского языка. Сразу же мы перешли на русский и проболтали на нем без малого пять часов. Причем я не заметил ни намека на акцент ни у одного из сотрудников. Я потом спросил, русские ли они, на что получил категорическое «нет», — американцы. Вот так готовят в ЦРУ.

Я понял одно — сотрудничать с этими парнями можно, но осторожно.

Раньше я думал, что вербовка происходит как-то по-другому, но теперь узнал — каждого вербуют по-своему, в зависимости от того, кто он и для каких целей нужен. Я нужен был как аналитик, и меня использовали как аналитика — хорошо платили, и я выполнял свою работу.

Как-то, по прошествии длительного срока общения с агентами русского отдела ЦРУ, я спросил, почему для этой миссии они выбрали именно меня, и ответ меня ошеломил. Мне сказали, что давно искали в среде советской интеллигенции умного, талантливого юриста или политика с прогрессивным мышлением, немного бунтаря, диссидента, жаждущего перемен и стремящегося помогать своей Родине. И нашли меня, но одного или еще кого-то — они мне не ответили. Скорее всего я был не один, потому что в одиночку изменить существующий в стране строй я бы не смог. И тогда я догадался, зачем они требовали от меня характеристики на политических деятелей и бизнесменов СССР. Они искали подходящих для вербовки людей и, как я понял, нашли их. Ведь они и Тарасова завербовали.

После анализа ситуации я пришел к выводу, что кто-то из моего окружения в Санкт-Петербургском университете является агентом ЦРУ. Именно он, хорошо зная меня, составил на меня характеристику и отослал ее в Америку. Проанализировав ее, разведчики пришли к выводу, что я пригоден для вербовки. Тогда они, под соблазнительным предлогом повысить свой профессиональный уровень, пригласили меня в Нью-Йорк и мастерски завербовали. Так я незаметно для себя стал агентом Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов Америки.

И вот началась моя очень интересная работа в разведотделе ЦРУ в Нью-Йорке. Один раз в неделю, в свой университетский выходной, я приезжал в офис и изучал основы создания психологических характеристик на политических деятелей и бизнесменов. Меня обучали распознаванию глубинных человеческих мотивировок и методам воздействия на сознание оппонента. Иногда возили в тир пострелять, иногда обучали приемам рукопашного боя, иногда знакомили с новейшими образцами шпионской техники — подслушивающими устройствами, камерами, сканерами, шпионскими компьютерными программами. Но это были лишь вспомогательные занятия, так сказать, для разнообразия. Основой же обучения были способы сбора информации, ее анализа и выделения из этого моря самого главного, что составляет идею, квинтэссенцию, как американцы говорят, — тему сообщения.

Меня готовили как аналитика, способного предугадывать, оценивать ситуацию и управлять ею. Никаким слежкам, погоням, дракам, перестрелкам меня не учили, потому что задачи передо мной ставили иные. Я был аналитиком, а не боевиком, хотя там, я думаю, учат и таких.

И вот срок моего обучения в университете закончился, я успешно сдал экзамены, написал отличную работу по юриспруденции и международному праву и получил золотой диплом университета и степень доктора наук. На выпускном вечере Шорт вручил мне диплом, медаль и чек на десять тысяч долларов. Перед отъездом состоялась моя последняя встреча с Джоном Макферсоном и парнями из ЦРУ. Они поздравили меня с окончанием университета и пообещали, что на родине со мной войдет в контакт их человек и познакомит с нужными мне людьми. Они помогут мне продвинуться по служебной и политической лестнице и выведут меня на самый верх политической и экономической элиты российского общества.

В Питер я прилетел ранним утром, сразу поймал такси и отправился домой. Я был рад встрече с родными и со слезами на глазах обнял сына и жену. После нескольких проведенных вместе с семьей дней, после долгих рассказов про Америку и показов фотографий и видеофильмов, я наконец поехал в университет и вновь окунулся в его суматошную, веселую студенческую атмосферу. Я сразу начал читать положенный мне курс лекций, и он имел ошеломляющий успех как у студентов, так и у преподавателей нашего и других учебных заведений.

На контакт со мной вышел резидент ЦРУ в Питере, он организовал нужные для меня знакомства, и моя юридическая карьера резко пошла в гору. Я стал советником тогдашнего губернатора Санкт-Петербурга по правовым вопросам, консультировал известных политиков и бизнесменов, зарабатывал неплохие деньги и радовался жизни.

Два раза в год я делал аналитические доклады по политической и экономической жизни страны, указывал имена наиболее пригодных для деловых контактов или вербовки лиц и этим самым помогал американцам заполучить их. Некоторых из них я сам склонил к сотрудничеству с ЦРУ — небезуспешно завербовал несколько известных сейчас политиков и бизнесменов. Называть их, конечно, не буду.

Хочу заметить, что как только агент подписывал документы на согласие сотрудничать с ЦРУ, то он сразу делал заметный скачок в своей политической или бизнес-карьере. Причем он точно не знал, от кого именно исходит продвижение, но оно происходило целенаправленно и неуклонно. Таким образом, почти вся финансовая элита страны стала тем или иным способом сотрудничать с американцами. Это помогало строить в стране, как мне тогда казалось, демократическое общество, где каждый россиянин будет богат и счастлив. Но получилось, как видите, по-другому.

В один прекрасный момент я понял, осознал, что мы все — завербованные политические деятели России — формировали нашу Родину по придуманному в ЦРУ сценарию. Мы укрепляли ее частный сектор, делали ее демократической державой, но вместе с этим разрушали ее обороноспособность, стратегические отрасли и создавали из нее сырьевой придаток США. С успехом развивались банки, нефтяные компании, товарное обеспечение граждан, а тяжелое машиностроение, наука, образование и культура гибли без средств к существованию. Народ стал жить лучше в плане обеспечения бытовой техникой, иномарками и шмотками, но социально он был унижен, раздавлен и обречен.

Хотя, в глобальном масштабе, я не думаю, что американцы хотели достичь именно этого результата. Я думаю, что в России развился ужасный олигархическо-бандитский гибрид, некое подобие демократического общества, где безоговорочно правит не закон государства, а интересы крупных групп капитала и кормящиеся от него политики. — Гурвич сделал паузу, попил из стакана, сел в кресле поудобней и продолжил свой интересный рассказ: — Но перейду непосредственно к моим взаимоотношения с Тарасовым и расскажу историю про его становление и падение.