Дневник и воспоминания киевской студентки

2.

Убедившись, что мы застряли в Р. надолго, мы решили искать средств к жизни. Существовать одной продажей и обменом белья и одежды было невозможно и бессмысленно.

Положение материальное, как наше, так и семьи комиссара было печальное. Небольшие средства, взятые из дому, мы частью уже проели, частью их украли чекисты. После долгих торгов, они из забранных 50 тысяч думскими выдали нам десять тысяч. Это была ничтожная сумма. На одну еду (при нищенском питании) мы расходовали в месяц восемьдесят тысяч советскими. Семья комиссара несколько дней сидела совершенно без хлеба. Над ними раз сжалился какой-то офицер и подарил им фунт своего хлеба, получив обещание от Д., что она смастерит куклу для его девочки.

Наше отчаянное положение вызвало сочувствие советского следователя при чека, хотя он никогда не был милостив к буржуям.

Биография этого господина интересна. Он — сын городового. Местный прокурор обратил внимание на способного мальчика и помог ему закончить образование. При его протекции X. начал делать карьеру по военному ведомству. Когда началась революция, он объявил себя украинцем, быстро выдвинулся, и правительством Петлюры был назначен губернским старостой. Но в начале 19 г. пришли в Гомель большевики. X. сумел и им понравиться. Стал ли он коммунистом, не знаю, но он получил высокий пост и имел большое влияние. Р-ане жаловались, что он делал карьеру на их благосостоянии. Он будто бы поддерживал наиболее суровые меры, принимал деятельное участие в конфискации имущества своих друзей, даже своего благодетеля.

И, как это ни странно, этот человек принял в нас участие, советовал подавать жалобы на ограбление и т.п.

Считал ли он, что поляки обязательно придут? думал ли он, что советская власть уже не прочна?

Но советами его мы не могли насытиться и поэтому должны были пойти на советскую службу. И. устроилась при каком-то военно-хозяйственном отделе, Н. — при советских столовых, а я — при библиотечной комиссии наробраза. Советские столовые — это, наверное, самое отвратительное из советских учреждений. Грязь там невероятная, еда — невыносимая и выдается в слишком малых количествах. Бедный Н. должен был съедать 2 обеда, чтобы насытиться. Приборов не дают, так что каждый должен приносить с собой ложку.

Организация столовых такова, что новоприезжий может остаться беэ пищи в день своего приезда. Обеды выдают по карточкам, но их надо брать накануне начала посещений. В тот же день обеда не выдадут. Только мольбы могут смягчить суровое сердце заведующей.

За время моих сношений с р-ми советскими учреждениями, я могла приглядеться к провинциальной работе большевиков. Она была еще страшнее, чем в больших центрах. Там больший культурный слой сдерживал до некоторой степени хамство. Тут оно царствовало. Все учреждения были в руках недоучившихся студентов и курсисток. Совершенно неопытные, бестолковые, они еще больше уродовали и без того безумные начинания советской власти.

Во главе библиотечной комиссии стояла барышня, проработавшая год в какой-то библиотеке, как помощница заведующей; лекционной комиссией заведовала девица, которая сама откровенно сознавалась, что понятия не имеет, как это «устраивают» лекции. Но они были коммунистками, а остальная, более опытная по этим делам, часть р-го населения к партии не принадлежала. Когда я впервые пришла в наробраз и записалась в неизбежном опросном листе беспартийной, все были поражены, но успокоились, вспомнив, что местный лектор — военный — тоже беспартийный социалист. Они ни минуты не подумали, что я могу быть беспартийной несоциалисткой. В их глазах люди делились на большевиков, меньшевиков, которых, как и беспартийных социалистов, презирали, но позволяли им жить, и на инакомыслящих, вредных безумцев — мясо для чрезвычаек. Наробраз помещался в когда-то прелестном, доме инспектора народных училищ. Этот инспектор был на дурном счету у большевиков и бежал перед их приходом. При нас говорили, что он убит. Оставшихся жену и дочь большевики сейчас же выдворили из дома. Они где-то ютились на чердаке. Я уже не застала следов их устройства. Но вряд ли оно вообще еще существовало. Мало-помалу я открыла много красивых домов в Р., но немногие из них были в распоряжении законных владельцев.

Милиция помещалась в доме главного лесничего уезда. Она туда переехала из совершенно разорённого ею дома некоего Марголина, который, по словам Крупецкого, был выслан в концентрационный лагерь в Москву.

Некоторым лицам удалось защититься: городовой врач отдал часть своего дома под госконтроль, прокурор под библиотеку, две одинокие барышни уступили несколько комнат детскому саду и т.д.

И. работала в хозяйственном отделе несуществующего учреждения. Вся деятельность служащих сводилась к тому, чтобы выдавать друг другу пайки, фураж и записывать это. За исключением И. и еще двух барышень, все служащие были коммунистами. Они были из рабочих и крестьян. Все почти были христиане. К единственным двум евреям относились пренебрежительно. Однажды в это учреждение попала польская прокламация, призывавшая русских сбросить с себя ярмо большевизма, наложенное на них евреями. Воззвание это рассмешило их. Трудно сказать был ли искренен их коммунизм. Один из них имел хутор на юге, другой лично знал вел. кн. Елизавету Феодоровну, бывая у монахини того монастыря, где она жила. Он всегда отзывался о ней с уважением.