Дневник офицера: Письма лейтенанта Николая Чеховича к матери и невесте

Омское пехотное училище

6 января 1942 г.

Здравствуй, мама! Пишу после караула. Эти сутки спал всего час. Вечером сменился, лег спать. В три часа ночи тревога. Быстро вскакиваем, хватаем на ходу вещи и бежим куда-то по городу. Оказывается, загорелся госпиталь; помогали тушить пожар, спасать и охранять имущество. К счастью, загорелся четвертый этаж, так что жертв не было. Мама, вот когда я пожалел, что у меня валенки, а не сапоги. В здании было по щиколотку воды, валенки намокли, как губка, а потом пришлось стоять в них на морозе. Было совсем не весело. Но в общем ничего. Привези иголку, семечек (жареных), красных ниток поярче — вышивать знаки различия.

14 января 1942 г.

Последняя неделя была, кажется, самая трудная из всех. После пожара опять всю ночь не спали, были в бане. Лег в 4 часа, а в 5 часов подъем на стрельбища, до которых добрых 12 километров. Вернулись обратно только вечером. Полдороги бежали! Так каждый день: если не стрельбища, то занятия в поле.

Мама, ты не поверишь, как я закалился. Вчера со стрельбища я прибежал промокший насквозь; не только рубашка, но даже фуфайка была мокрая от пота. Сразу после этого разделись и в одних гимнастерках пошли на ужин, метров двести по плацу под ветром. И до сих пор ничего, нет даже насморка. Я и раньше не боялся простуды и презирал всякое кутание, теплые шубы и т. п. Но сейчас, мне кажется, никакая стужа мне нипочем. Ты пишешь, мама, что тебе не с кем поделиться своими мыслями. Жаль, что наши свиданья такие непродолжительные. Я никогда не успеваю наговориться. Да и говоришь совсем не о том, о чем хотелось бы. И все же, если будут сильные морозы, то лучше воздержись от поездки. Не подрывай окончательно своего здоровья. Скорей бы кончалась война! Я каждый день с нетерпением жду сообщения Информбюро, так хочется поскорей услышать, какие еще нами взяты города, сколько еще истреблено гадов. А еще больше хочу скорее ехать самому бить их.

Зачеты еще не начались. Материала много. Нужно повторять и повторять. Вчера на стрельбище я не пропустил ни одной пули мимо цели. Получил благодарность перед строем роты от комроты с занесением в личное дело.

Ну, кажется, написал обо всем, что тебя интересовало и чем хотелось поделиться с тобой.

3 августа 1942 г.

Здравствуй, мама!

Я жив, здоров. После похода совершенно отдохнул и готов пройти еще столько же. У нас сейчас проводятся регулярные занятия. Я особенно люблю лекции, которые проводят в прекрасных аудиториях. Нам уже выдали теплое белье и скоро выдадут теплую верхнюю одежду.

7 октября 1942 г.

Здоровье прекрасное, настроение тоже. Вчера стреляли. Я посадил все 3 пули в самый центр мишени и очень близко друг от друга, не более 1,5 сантиметра. Получил благодарность комроты за отличную стрельбу. Если я дальше буду стрелять отлично, то буду отличным курсантом. Все остальные серьезные предметы, как топография, тактика, даются мне легко.

13 октября 1942 г.

Нам достались удачные казармы: внизу кухня, и все трубы проходят через наше помещение. Тепло всегда так, что обычно сплю без одеяла. У нас новый командир роты, а рота еще не приучена к строгой дисциплине и не поддерживает должного порядка. Мне как раз сегодня пришлось быть дежурным по роте и отвечать за все беспорядки. (И, как назло, кто-то у одного курсанта обменил сапоги ночью, оставил рваные.) В тумбочках напихана масса кульков, свертков, разных личных вещей. Не так заправлены койки, шинели. Недостаточно чиста лестница. Раньше все это сходило с рук. А сегодня новый командир роты дал мне здоровый нагоняй. Грозил «губой» (гауптвахтой). А ведь я все время был на лучшем счету. Обо мне писали в стенной газете, как об образцовом курсанте. Неужели сегодняшнее сведет все насмарку?

Завтра будем стрелять из пулемета. Интересно, какие будут мои результаты. Плохо у меня получается метание гранат: нет тренировки, и они летят недалеко.

15 октября 1942 г.

Добрый день, мама!

Сегодня я опять дежурный по роте. Прошлый раз все-таки все сошло хорошо. Дежурства для меня — «нож острый». Особенно, когда приходится заставлять мыть полы после отбоя. Вставать никому не хочется, а виновником этой неприятности каждый считает дежурного. Все-таки пол вымыли, хоть и с ворчанием.

Вчера был бросок на 3 километра. Никогда я не думал, что смогу пробежать это расстояние и тем более за 15 минут в полном вооружении. Запыхался порядочно, но добежал в указанное время. Учеба подвигается вперед, мы уже сдаем первый этап. Остается еще два этапа. Каждый из них значительно сложнее предыдущего и имеет больше лекционных занятий.

Как твое хозяйство, как тыквы? Выросли ли? Каковы размеры чуньки (поросенка)? Привези семечек, жареных и покрупнее.

После того дежурства, о котором я писал, на меня нашла полоса бед. Во второе дежурство нехватило одной лопаты. Теперь не знаю, что будет, — в лучшем случае отвечу материально, а то могут и на «губу» посадить. Это мне совсем не улыбается, так как тогда я буду смещен из командиров отделения и вообще репутация будет «подмочена». Эта полоса неудач немного пришибла меня. Сейчас у нас делается отчисление неподходящих курсантов, — их, вероятно, пошлют на фронт. Я бы подал заявление, чтобы меня добровольно отчислили. Удерживает меня от этого только сознание, что, получив больше знаний, я смогу принести большую пользу Родине.

Вчера мы собирали деньги на подарки бойцам РККА. Я отдал почти всю наличность. Сейчас у меня всего 20 рублей. Ты мне привези рублей тридцать, чтобы у меня было полсотни «неприкосновенного запаса».

20 октября 1942 г.

Дорогая мама! Ты, наверное, удивляешься что иногда я пишу письма каждый день. Это потому, что мне самому хочется получать их чаще, и потом, когда происходит какая-либо перемена в однообразной нашей жизни, мне хочется поделиться своими впечатлениями с тобой. Завтра мы идем в поход дня на 3–4. Сейчас пришли с тактики, прогулка была километров на 30. Но я почти не устал. А ведь раньше, пройдя каких-нибудь 20 километров со ст. Люблино, я лежал, «задравши ноги». Настроение хорошее, здоровье тоже. В походе у нас будут зачетные ученья. Обратно пойдем форсированным маршем, то есть шагом, бегом, шагом, бегом и т. д. Я энергично готовлюсь, не хочу отстать от других. Пойду достану гвоздей, надо прибить подкову, а то каблук здорово стирается и ноги устают.

26 октября 1942 г.

Здравствуй, мама! Вчера пришли с похода! Ну-ну! Никогда в жизни я не был в худшим бытовых условиях, даже на фронте. Вышли под проливным дождем часов в 7 утра. Дождь шел весь день до вечера. После ужина поднялся ветер, и хоть дождь прекратился, но лучше не стало. Промокшая одежда не грела. Бегать тоже было очень трудно, жуткая грязь. На полы шинели налипло ее целые пуды, на брюки — выше сапог. Вырыл окопчик, всю ночь не сомкнул глаз от холода. Утром пошел мокрый снег, бегать стало еще хуже, шинель еще увеличилась в весе за счет грязи. Позавтракали. День прошел во всевозможных маневрах. К вечеру ударил мороз и поднялась пурга. Шинель стала, как из листового железа. Поужинав, я с удовольствием выпил кружки четыре горячего чаю. После ужина опять в степь. Сильная пурга. Вырыл окопчик. Но в нем не усидишь. Часов до 4 утра просуществовал к счастью, в 4 часа пошли обратно. Как проскочили эти 30 километров, я и не заметил, ноги летели вперед сами. Пообедали, легли спать. Проспал 7 часов без просыпу, проснулся, когда разбудили на ужин. Поужинав, опять спать, и все-таки я не выспался, сегодня клюю носом. Такие прогулки — замечательная, но жестокая закалка. Интересно, как она мне сойдет; пока что здоров, если не считать небольшого насморка.

На первом привале, когда шли в поход, я был принят в комсомол, под дождем, в самых походных условиях.

Началась зима, на улице снег. В казарме стало как-то светло и празднично. Теперь поход будет не скоро и уже на лыжах. В остальном все хорошо. Моя «счастливая звезда» меня выносит изо всех трудных положений.

11 ноября 1942 г.

Здравствуй, мамочка!

Нас переводят в лагерь. Не думай, что в палатки! Нет, в лагере, пожалуй, будем жить в лучших условиях. На занятия ходить ближе, лучше будет с почтой. А самое главное, кругом лагеря нет глухого забора, который в училище мне начинал действовать на нервы. Мама, я не знаю, как благодарить тебя за носки и перчатки. Сейчас начались морозы, и я по-настоящему оценил их качество. Зима, еще в самом начале, а уж Б. и другие отморозили уши. У Б. уши покрылись волдырями. Я удивляюсь: сибиряки — и отморозились. Хоть ребята и говорят, что я сам здорово синею, но уши у меня целы. Скорей бы снег, станем на лыжи. Мне надоело ходить пешком.

На торжественном заседании личного состава батальона по случаю XXV годовщины Октябрьской революции мне в числе нескольких других курсантов вынесли благодарность с занесением в личное дело от командира батальона за отличную боевую и политическую подготовку. Я получил бы благодарность и от начальника училища, но, к сожалению, успеваемость некоторых курсантов моего отделения не на высоте. Каким неожиданным был твой отъезд. До сих пор я каждый день ждал твоего приезда. Теперь ждать больше нечего. Мама, как я благодарен тебе за часы! Идут прекрасно.

14 ноября 1942 г.

Мама, мы уже переехали в лагеря. В моей комнате — 20 человек. Я — старший комнаты. Приятно после казармы пожить в такой комнате. Комната самая теплая во всем доме, печка занимает 1/6 часть площади. Есть где посушить портянки. Правда, кубатура маловата, всего 31 метр, но зато тепло. Вчера нам выдали теплое обмундирование: стеганые брюки, куртку, валенки. Носки высушил и прибрал. Пригодятся на фронте. Сегодня первый раз совершенно не мерз на занятиях в поле. В общем я в тепле, и тебе беспокоиться не о чем. Иду в караул.

19 декабря 1942 г.

Здравствуй, мама! Прости, что со дня твоего отъезда так нескоро собрался написать: не было ни минуты свободного времени. Писать очень хотелось: мне так приятно делиться своими мыслями с тобой. Ведь, кроме тебя, у меня нет сейчас ни одного друга. С Юрой мы снова потеряли друг друга из виду. Конечно, я в хороших отношениях с нашими ребятами, но среди них нет ни одного такого склада характера, который подходит мне. Ты знаешь, какие у меня обычно друзья. Я, пожалуй, затрудняюсь описать, что именно мне нужно в друге. В общем — черты Юры Азарова: изобретательность, умение все делать самому, любовь к точным наукам, фантазия, немного юмора и еще какие-то мало заметные, но характерные черты, которые трудно уловить. Например, я очень ценю в человеке верность слову. Как сказано — должно быть сделано. Помнишь, бывало сговоримся мы с ребятами в поход, а утром им лень рано вставать. Я не признавал этого, и Юра всегда был со мной одного мнения. «Не хотите — не надо», говорили мы и отправлялись вдвоем.

Но самые лучшие друзья не могут тебя заменить. Когда ты в последний раз уходила, мне почему-то сделалось так тоскливо, как никогда в жизни. И эти дни я все время ощущаю какую-то внутреннюю пустоту, все время мне чего-то нехватает. Увижу ли я тебя еще? Береги себя. Ведь недалек тот час, когда гады будут уничтожены, и мы снова вернемся в Москву, к мирной, счастливой жизни. Большое спасибо за посылочку. Сухари и конфеты доел только вчера.

Совсем забыл, что скоро Новый год. Поздравляю с наступающим Новым годом. Что-то он нам принесет? Отвечаю на вопросы: часы идут прекрасно, правда, первое время останавливались, но оказалось, что внутри валялся какой-то винтик (я его сохранил), и он, попадая в колесики, останавливал часы.

30 декабря 1942 г.

Здравствуй, мама! Поздравляю тебя с наступившим Новым годом. Сейчас, когда я пишу это письмо, он еще не наступил, но читать ты будешь уже в 1943 году. Какими интересными, полными спешной подготовки были последние дни 1940—41 годов, а сейчас даже не чувствуется приближения Нового года. С грустью вспоминаю то счастливое время, когда мы еще и не предполагали войны. Помнишь, например, новогодний вечер: мы с тобой вдвоем в нашей квартире. В комнате тепло, ярко светит лампа над столом, покрытым белой скатертью и уставленным всевозможными вкусными вещами. По радио передают чудный новогодний концерт. Концерт кончился. Торжественно кремлевские куранты возвещают о наступлении Нового счастливого года.

Вспоминается тот год, который я встречал в школе. Елка сверкает сотнями разноцветных лампочек, играет радиола, кружатся замаскированные пары, перевитые лентами серпантина, сыплется дождь конфетти, смех, говор. 12 часов — рукопожатия, поздравления, снимаются маски… Да, это была жизнь! И подумать только, что из-за кучки каких-то мерзавцев все это ушло в прошлое. Когда думаешь об этом, начинаешь ненавидеть самого себя за то, что находишься не на фронте и не бьешь фашистскую мразь.

2 января 1943 г.

Вот и наступил Новый год. Что-то он нам принесет хорошего? На фронте дела пошли хорошо. Может быть, 1943 год станет годом освобождения мира от ужасов фашизма.

Мама, Новый год я встречал так, как уж никогда не мог бы подумать. Встречал я его в бане. Я как раз натягивал штаны, когда те, кто стоял около электрических часов, закричали: «С Новым годом, товарищи!» Надо прямо сказать, не было в этом ничего торжественного. Зато 1 января все-таки было празднично. Подъем был в 9 часов, до 1 часа приводили себя в порядок, потом пошли в кино, смотрели прекрасный «Киноконцерт фронту».

Мама, береги себя, не волнуйся понапрасну. Я здоров. Крепко тебя целую.

3 февраля 1943 г.

Прости, мамочка, что стал реже писать. Сейчас, в связи с зачетами, трудно урвать свободную минуту.

Зачеты у меня идут хорошо, остался один предмет, но я его боюсь меньше всего. Самое трудное позади.

Какой чудный симфонический концерт слушал я сегодня ночью по радио! Мне вспомнилась наша квартирка, наш «СИ». Когда опять будет то время? Судя по нашим успехам на фронте, разгром немецкой сволочи — дело недалекого будущего. Небось, фрицам и не снилось, что им придется так спешно удирать.

Знаешь, у меня почти по всем предметам «отлично». Петя К. получил несколько «плохо». Его, как и других, сдавших на «плохо», отправили на фронт. Я им завидую. Нашей отправки я ожидаю дней через пятнадцать-двадцать.

Спим мы теперь больше, — считая с мертвым часом, 9 часов. На улице занимаемся редко. Вообще сейчас стало значительно легче.

Мама, я просто прихожу в ужас от того, как ты живешь. Ты колешь дрова? И притом плохое питание? Знаешь, мама, когда я ем прекрасный белый хлеб с маслом и думаю, что ты в это время, может быть, ешь черный, горький хлеб и картошку, кусок останавливается у меня в горле. Проклятые фашисты, я никак не дождусь окончательного их разгрома! Пиши мне подробнее, как ты там живешь. Ты пишешь, что колхозники часто вспоминают меня. Кто им теперь чинит часы, швейные, машины, патефоны и пр.? За то время, что я пробыл с тобой, кажется, все у меня перебывали. Особенно всех удивляло, что я не брал денег за работу. Часто я вспоминаю нашу жизнь с тобой. Как там ребятишки? Они мне обещали, что и будущим летом будут вылавливать мышей и сусликов, как я их учил.

26 февраля 1943 г.

Здравствуй, мамочка!

До начала выпускных экзаменов остаются считанные дни. Несмотря на хорошую учебу, я их боюсь. Успокаиваю себя тем, что предыдущих зачетов я боялся не меньше, а сдал, и ни одной отметки ниже «хорошо». На-днях получил письмо от Раи. У нее большое несчастье: пропал без вести отец. Мне его жаль: он был хороший человек, мы с ним часто беседовали, и я его хорошо знал. Много бед наделала эта война. Мне так хочется скорее ехать на фронт, бить проклятых фрицев. Хорошо хоть, опять известия с фронта хорошие.

Ты пишешь, что была бы счастлива, если бы я приехал хоть на один день. А я бы как был счастлив! Но, к сожалению, это невозможно. Твои опасения насчет трудностей пути — ерунда. Если бы отпустили, то я максимум через 10–11 часов был бы дома. В крайнем случае, дошел бы прекрасно пешком. Я привык ходить по 50 километров — это самое большее 10 часов ходьбы.

Мама, все мои вещи продавай, они мне больше не понадобятся. Если я после войны останусь жив и здоров, то еще лет пять, самое малое, прослужу в армии. Если меня ранят, то форма все равно останется, а при легком ранении вообще буду работать на военной службе в тылу. При третьем варианте — если убьют — одежда, пожалуй, не понадобится. Так что продай все. Мне важно, лишь бы ты была здорова.

8 марта 1943 г.

Здравствуй, мама! Получил телеграмму, что ты была больна, а писем от тебя не получаю недели две. Что же вы мне сразу не телеграфировали? Тогда мне еще было возможно приехать, а теперь даже после экзаменов не знаю, получу ли увольнительную. Много будет зависеть, как я сдам экзамены. По двум предметам, которых я больше всего боялся, уже сдал на «хорошо». Надеюсь, что по остальным сдам тоже, и все-таки я не уверен, отпустят ли. Мне так хочется съездить повидать тебя. Я не могу спокойно сидеть на месте, зная, что ты в это время лежишь больная. А сидеть придется долгих 6–7 дней, самое малое. Все мои мысли около тебя. Получи я «пос.» или «плохо», я не смогу уж наверняка поехать к тебе. Поэтому заставляю себя думать о сдаваемом предмете. Сам я, как обычно, жив и здоров. Крепко целую.

Твой любящий сын Коля.

13 марта 1943 г.

Мамочка! Экзамены были трудные, но прошли успешно. Телеграмму получил. Написал рапорт, приложил телеграмму к нему. Сегодня справлялся о результате. Очень хочется повидаться с тобой, но, к сожалению, это почти несбыточная мечта: мало вероятно, что меня отпустят. А тебе приезжать тоже ни в коем случае нельзя: окончательно подорвешь свое здоровье. Теперь жду, когда нам будут присваивать звание. С моими отметками, аттестацией и автобиографией могу быть уверен — получу звание лейтенанта, но все-таки как-то волнуешься. Мама, хорошо, что ты успокоила меня своим письмом.

Насчет отправки ничего определенного не могу сказать. В ближайшую неделю не отправят. А дальше… могут отправить каждый день, а могут продержать и с ½ месяца. Денег мне не нужно: у меня есть 120 рублей. Если у меня будет возможность, я буду помогать тебе материально. Почему я говорю, «если у меня будет возможность»: пока что я ведь ничего не знаю, какое звание, какую должность дадут. Мы в караул больше не ходим. Хорошо все-таки, что я младший командир: за все время мне ни разу не пришлось стоять на посту. Всегда я был начальником караула, разводящим или дежурным. Не люблю стоять на посту еще с ополчения: скучно 2 часа стоять в бездействии.

22 марта 1943 г.

Здравствуй, мама, с горячим приветом Коля. Мама, наконец наступил день, которого я ждал 7 месяцев. Позавчера мне было присвоено звание лейтенанта. Хотел написать тебе в тот же день, но поднялась такая кутерьма, что ни в тот день, ни в следующий написать тебе не мог. Даже в ту ночь не пришлось спать ни минуты. Получали снаряжение, обмундирование, подгоняли его. Кроме того, были разные построения. Сегодня все хлопоты окончены, ждем отправки. Разрешили свидания, даже, отвели специальное помещение. Вот, если бы ты случайно приехала!

19 марта была у меня Киса, принесла от тебя посылочку, которая пришла так, как будто бы это твое поздравление по случаю окончания училища. Приятно чувствовать твою заботу. Обмундирование нам выдали хорошее. Спасибо тебе, что научила меня более или менее прилично шить. Я хорошо подогнал свое обмундирование, перешил, где нужно, пуговицы, крючки, заметал кое-где петли; да и погоны пришивать, оказывается нужно много сноровки. Деньгами я обеспечен, нам выдали.

Мама, мне как-то не верится, что я лейтенант. Как я буду руководить моим подразделением? Ведь у меня будут бойцы, многие из которых годятся мне в отцы, а я буду их учить (это еще ничего), воспитывать, поощрять отличившихся и наказывать нерадивых. Это кажется невероятно. Трудно мне будет, особенно первое время, держать подразделение в руках. Во мне не воспитывали привычку руководить людьми, я больше привык, чтобы мною руководили. Учить я могу, но руководить трудно. За знания я не беспокоюсь, они у меня есть, но руководство дается мне труднее.

Правда, был у меня один опыт. Я имею в виду мою поездку с эшелоном продуктов из Омска в Москву. Помнишь тогда, когда в училище еще не начались занятия и я был у тебя на отдыхе? Я тогда волновался не меньше, чем сейчас. Мне казалось прямо-таки страшным: в моем распоряжении и на моей ответственности целый эшелон и 12 женщин охраны. Ох, и нелегко далась мне эта поездка! Эти женщины взяли с собой продуктов на 4–5 дней, а ехали мы больше месяца. Когда стало голодно, они предложили питаться продуктами из эшелона. Вот так-так! Мы везем москвичам питание и сами его будем есть. Я этого не мог разрешить. Ходил иногда за 10–15 километров за хлебом для моей женской команды. Причем были среди них такие, которые отказывались итти вместе со мной за хлебом, когда была их очередь. Я решил на их долю хлеба не брать. И выдерживал характер, хоть и было трудно. После этого они больше не отказывались. Вообще приходилось быть строгим. Зато все довезли в целости и сохранности. Я думал, что моя команда меня возненавидит, а она, наоборот, стала со мной во всем советоваться, будто мне не семнадцать, а по крайней мере — тридцать лет. Я вспомнил об этом случае в моей жизни, хотя он мало похож на работу командира в армии. Во многом самому придется перевоспитывать себя.

Командир должен быть твердым в своем решении и, отдав приказание, должен добиться его выполнения, хотя бы подчиненному и не хотелось его выполнять. Сумею ли я быть таким? Но я должен стать командиром настоящим, волевым. Это нужно для защиты Родины. Родина приказывает, и я выполню ее приказ.

6 апреля 1943 г.

Родная мама! Вот уже мы под Свердловском. Никогда я не думал, что мы поедем по такому странному маршруту. Как хорошо, что ты приехала в Омск проститься. Уехали мы из Омска утром. Ты бы могла еще успеть притти провожать, но хорошо, что мы договорились не приходить. На людях не простишься так, как хочется.

14 апреля 1943 г.

К сожалению, в Москву мы не попали. Повернули на север. Сейчас стоим на разъезде. Кругом сосновые леса, погуляли замечательно. Снег уже сошел. Птицы поют. Погода прекрасная, солнечная. Через лес проходит узкоколейная дорога. Катались на вагонетках, бродили по лесу, пели песни. Варили на костре концентраты. В общем провели время, как на даче. Несмотря на близость фронта, дорогу фрицы не бомбят. Говорят, им здорово «накрутила хвост» наша авиация. Настроение прекрасное, здоровье тоже. Каждое утро на разъезде раздеваемся до пояса и бежим к какому-нибудь ручью мыться. Утренний морозец приятно бодрит.

20 апреля 1943 г.

Здравствуй, мамочка! Наконец-то я получил адрес. Высадились, пошли, шли ночью километров 20. Грязь жуткая, сапоги подчас приходилось держать за уши, чтобы не свалились. Пришли в деревушку. Выбрали домик поцелее, оборудовали и зажили наславу. Прожили два дня. Пошло расформирование по частям. Как жаль расставаться с товарищами, с которыми провел вместе столько времени! Сегодня спали в землянке, близ передовой. Днем пойдем на передний край обороны, в дзоты. Настроение и самочувствие прекрасное. Особенно сейчас, когда прекрасная погода, и природа здесь чудная. Сосновые леса, березняк. Вообще красиво. Жаль только, что местность болотистая.

Мы проходим разрушенные немцами деревни. Горько смотреть на это разорение. От некоторых деревень остались только надписи, даже развалин не видно: перемешаны в одну массу с землей. Какая ненависть кипит в сердце, когда бродишь в развалинах деревень! Люди жили, были счастливы. Во всех уцелевших хатах видна хозяйственность, культура. А теперь из-за проклятых гадов все разорено.

Что будет дальше, напишу. Бояться нечего. Правильно говорят: «Если придет смерть, то и на печке дома достанет, а нет, так и в самом пекле жив останешься».

Целую крепко.

2 мая 1943 г.

Добрый день, мамочка!

Ночами или дежурим, или строим различные сооружения. За это время я изучил повадки фрицев. Днем они почти не стреляют, можно свободно ходить, но не группами, а в одиночку, иначе немцы бьют из минометов. Ночью, наоборот, открывают отчаянную «страховую» стрельбу из пулеметов и винтовок, не целясь, просто по площади рассыпают пули — и все. Боятся наших разведчиков, которые часто таскают у них солдат. Неприятно ходить ночью: уж очень глупо погибнуть от этих дурацких шальных пуль. Интересно сравнивать поведение наших бойцов — славян (так здесь мы себя называем) — и фрицев. Фриц, если вылезет наверх, то пригнется и бежит, как шальной. Славянин идет спокойно, как у себя в деревне на улице. Немцы придумали очень подлую «штуку». Чтобы не рисковать своей «благородной» шкурой, заставляют женщин из захваченной ими местности подносить на передовую пищу. Я никак не дождусь момента, когда смогу принять более деятельное участие в истреблении фашистских гадов.

Поздравляю тебя с 1 Мая. Этот день мы встречали особенно в напряженной обстановке. Ожидали от фрицев какой-нибудь пакости, но все обошлось благополучно. Для предотвращения всяких попыток фрицев нам напакостить на вахту в эти дни встали лучшие наши люди. Я сейчас дежурю в дзоте, всего в 100–150 метрах от дзотов немцев. Фрицы здорово трусят, стреляют очень мало, особенно днем.

В первом часу ночи я с удовольствием выпустил подряд два диска, по видневшимся вспышкам немецких выстрелов. Жаль, что у меня нет снайперской винтовки! Это интересная охота. Наши снайперы ежедневно убивают несколько зверей. Место, где я сейчас живу, хорошее, сухое, песок, сосновый лес (бывший, а сейчас одни обломки), болото осталось позади.

Целую крепко.

4 мая 1943 г.

Здравствуй, мамочка! Я жив и здоров. Сегодня замечательная погода, весь день солнце. Войны как будто и нет: так тихо. Лишь изредка пролетит несколько мин или застрочит пулемет (видно, пробуют после чистки), и опять тишина. Так и хочется вылезти из окопа, походить по траве или полежать на горячем песке, на бруствере. В небе иногда пролетают самолеты. По немецким палят наши зенитки, и мы из пулеметов; по нашим — палят немцы. Небо такое ясное, что на редких облачках, лежащих против солнца, видны воздушные волны от разрывов снарядов. Это явление я наблюдаю первый раз в жизни. Волны видны даже на расстоянии до километра от места взрыва.

Траншеи у нас глубокие и сухие. Это здесь редкость. Я, так сказать, живу на курорте. Скука смертная. Ходить по траншеям надоело: все уже изучил. Я исправил все виды оружия: попадается много неисправного; заставил своих ребят все перечистить, — что не умеют, чищу сам. Хочу освоить немецкую магнитную мину, — их много валяется перед окопами. Но они все заряжены, и я не знаю, как к ним приступиться. А «не зная броду, не суйся в воду» — говорит русская пословица. Решил не трогать, пока какой-либо знающий человек не покажет.

Опасности я подвергаюсь очень редко. Сейчас ранение или смерть — дело чистой случайности или неосторожности. А я человек осторожный. Никакое ухарство и показное бесстрашие здесь не поощряется, а наоборот. Одно дело — погибнуть в бою, — это почетно, и совсем другое — погибнуть от шальной пули или мины по глупости.

Настроение у меня самое жизнерадостное. Тем более, что я наконец, кажется, обрел постоянное место и должность. Последние дни я работал наблюдателем. Вот интересная и в то же время скучная работа. Скучная, когда ничего часами не появляется в поле зрения, и интересная, когда удается что-либо проследить. Я уже успел изучить, когда фрицы идут за обедом и ужином, когда идут обратно, кто в какой дзот несет еду, и т. п. Последний раз я заметил, что около одного дзота, в котловине, фрицы устроились делить еду. Я бегом к минометчикам. «Помогите, — говорю, — фрицам поделиться». Минуты через три было прекрасно видно, как около дзота стали рваться мины, как, побросав все, полезли фрицы в дзот и как под конец взлетели на воздух термосы.

Почти перед самым отходом наш наблюдательный пункт здорово обстреляли из тяжелых минометов. Как они его заметили? Наверное, по блеску бинокля. Я лежал в щели, слушал вой и разрывы мин и думал: какая же угодит в меня? Все обошлось благополучно, если не считать, что меня здорово завалило песком. Но это ерунда, вчера помылся в бане, постригся, привел себя в порядок. Целую тысячу раз.

15 мая 1943 г.

За последние дни произошло много событий. Несколько раз приходилось ходить на передовую. Особенно запомнилось 10 мая. Немцы решили перейти в наступление. В 4 часа началась артиллерийская подготовка. Заработали «ишаки» (шестиствольные минометы), артиллерия, — зрелище потрясающее. Но секунды через 3–4 началось такое, чего мне до сих пор не приходилось видеть. Стали отвечать наши «катюши», «ванюши», минометы, артиллерия и подняли у немцев такой кавардак, что казалось, вся земля встала дыбом. Я был вне зоны огня, километрах в трех, и то грохот стоял такой, что ушам было больно. Ну и всыпали немцам! Одного «ишака» сразу угробили, а другого заставили замолчать и перебраться на другое место. Немецкий огонь быстро ослабел, а когда для полноты картины вылетели наши самолеты и подняли у них все на воздух, то и вовсе замолк.

После этого несколько дней стояла полная тишина. Фрицы никак не могли очухаться. Как радостно смотреть, когда наша берет! Когда налетели самолеты, сколько было криков радости! Вверх полетели пилотки. Это было замечательное зрелище.

22 мая 1943 г.

Здравствуй, мама! Я жив и здоров, нахожусь на передовой. Жизнь течет однообразно. Незаметно пролетел май. Я с удивлением подсчитал, что нахожусь здесь уже месяц. В настоящее время я занимаю должность «командира штурмовой группы». Народ у меня замечательный. С такими бойцами одно удовольствие итти в бой, штурмовать немецкие дзоты. Я вспоминаю свои опасения в училище: как я буду командовать людьми. Но это люди, несмотря на разницу в возрасте и развитии, живут одной общей идеей, которой живу и я: разбить врага во что бы то ни стало. Поэтому и дисциплина и готовность к преодолению любой трудности замечательные. В бою чувствую, что мы все сливаемся в одну общую силу, которую мне надо только слегка направлять, — бойцы уже угадывают мою мысль и делают то, что надо.

Как быстро привыкаешь к жизни на передовой! Сейчас все стало обычным: и постоянный свист пуль, и минометный обстрел, и даже скрип «катюши» и немецкого «ишака». Вчера я устроился пить чай в котлованчике, и, как назло, немец стал бить по этому месту. Наблюдая за разрывами и пригибаясь от осколков, я все-таки допил чай и успел укрыться в блиндаж до того, как немцы угодили в котлован.

Ночами любуемся фейерверками. Они не хуже, чем были в парке по выходным дням. Разноцветные ракеты, фонтаны трассирующих пуль, огневые клубки, вылетающие при стрельбе «катюши», скрытой где-то за темным горизонтом, и громадные снопы огненных брызг, на месте разрывов ее снарядов — все это вместе — замечательно красивое зрелище.

Часто наблюдаю немецкие позиции в стереотрубу. Интересное занятие. Только, когда видишь фрица в трубу и он кажется рядом, злишься, что ничего не можешь ему сделать. Ведь вот прямо рядом идет, пригнувшись, рыжий немец, а посмотришь без трубы, его не видно. Только и жду приказа наступать. Лишь бы меня не убило по дороге до немецких окопов. Хочется схватиться с ними, убить как можно больше, тогда не страшно, если убьют и самого. Все мои бойцы тоже горят желанием итти на штурм немецких дзотов как можно скорее.

28 мая 1943 г.

Здравствуй, мама! Вчера получил сразу три твоих письма. Большое спасибо, что часто пишешь. Письма очень скрашивают однообразие военной жизни. Твои письма очень интересны. Читаешь, и живо вспоминается жизнь дома.

Нахожусь я не на самом передовом краю, а метрах в 500 от него. Живу в довольно приличной землянке, бывшей фрицевой. Опасно бывает только во время ночной работы. Немцы всю ночь ведут огонь из пулеметов и могут случайно попасть. У меня уже ранило так одного бойца, к счастью, легко, в руку. Но ничего не поделаешь. Здесь укрыться некуда, люди работают в полный рост; так что думаешь: повезет тебе сегодня или нет, все пролетят мимо или какая заденет. Самое неприятное — минометный обстрел. Хоть и знаешь, что, пока мина прямо в твою ямку или траншею не угодит, тебе ничего не будет, а все-таки, когда мины с воем приближаются, сердце малость замирает. Старые вояки, которые по два года; уже на фронте, говорят, что чувствуют то же самое; от этого чувства, видно, никогда не избавишься.

Сегодня к нам перебежали два француза, очень веселые молодые ребята. Рассказывают, что по тотальной мобилизации всех способных воевать даже из оккупированной Франции и то гонят на фронт. Таких «добровольцев» приводят на призывной пункт со связанными руками. Многие французы стараются перебежать к нам, только боятся. На каждых четырех французов ставят одного немца, он и следит за ними. Кроме того, вся нейтральная зона минирована. Пойдем в наступление, тогда много перебежит к нам.

Очень интересно наблюдать работу «катюш». Весело они рычат и красивые фейерверки устраивают у немцев. Боятся немцы их ужасно. Как зарычит «катюша», все затихает, ни одного выстрела. Так и кажется, что они засунули головы в ниши и сидят — не дышат. У немцев тоже есть «ишак», действием похожий на «катюшу», только звук противнее: «катюша» жужжит весело, и один скрип быстро следует за другим, и при каждом скрипе вылетает клубок огня, превращающийся в гаснущую на лету искорку. «Ишак» скрипит гадко, «тошным» голосом, напоминающим крик осла. Но разрушительная сила «катюши» больше. У нас валялось несколько снарядов от «ишака». Кто-то догадался пробить в одном дырку. Оказалось в нем литров двадцать горючего, вроде керосина; теперь все ходят набирать его для коптилок.

30 мая 1943 г.

Здравствуй, мама! Как переменчива военная жизнь!. Только позавчера писал тебе, что жизнь стала однообразной, вошла в свою колею, а сегодня уже пишу из другого места. Живем в бывших фрицевских землянках. Они здесь собирались долго жить, землянки замечательно оборудованы. В некоторых даже остались кровати, матрацы, подушки. Но я предпочитаю простые нары и хвою. Первую ночь сегодня за все время спал разувшись. Местность здесь красивая. Мы на песчаном бугре в сосновом бору. Погода сегодня солнечная, но с озера дует ледяной ветер.

Прости, что долго не писал, совершенно нет времени. На отдыхе еще труднее выбрать свободное время, чем на передовой. Уже трое суток сплю не более 3–4 часов. Занятия, составление конспектов, инструктаж и тому подобные процедуры занимают все время. Подъем в 3 часа, а ложишься всегда в 10 часов: обязательно что-либо задержит. Вообще в этом отношении командиру достается больше, чем бойцу. Но я не унываю. Самый неприятный момент — подъем, а потом ни разу и не вспомнишь про сон. Обучать бойцов я очень люблю, народ у меня хороший. Приятно видеть, когда человек старается, и еще приятнее, когда замечаешь, что занятия твои приносят пользу, заставляют людей думать. Здоровье у меня прекрасное.

Работаем на постройке дороги. Место сухое, все сплошь поросшее молодыми березками и сосенками. Я сижу на коробке дисков от пулемета. Справа от меня шалаш из плащ-палаток, в нем живу я со своими младшими командирами. Погода сегодня чудесная, солнечная. Птицы так и заливаются в кустах. Артиллерийская стрельба доносится редко; ее уж и не замечаешь. Младший комсостав у меня замечательный. Помощник командира взвода — моряк-сверхсрочник, рослый веселый парень. Командиры отделений тоже как на подбор, все фронтовики, имеющие по нескольку ранений. С таким комсоставом не пропадешь. Рядовой состав тоже неплохой. Большинство нацменов, народ все молодой, толковый, сообразительный. Работы у меня хватает. Теперь на командиров взводов, кроме боевой подготовки, возложена обязанность политруков. Политбеседы для меня — «нож острый». Прочитать и разъяснить какой-либо приказ или статью я могу прекрасно. Но составить конспект и провести 2-часовую беседу — это у меня не выходит. Какой бы подробный конспект ни составил, растянуть беседу хотя бы на час никак не могу. Может быть, в дальнейшем научусь, но пока я лучше бы провел 10 часов тактики, чем 2 часа политических занятий.

Вчера для меня был замечательный день. Окончив работу, я только что успел построить взвод, как подъехала машина и из нее вышел командующий нашей армией. Надо сказать, что мне первый раз в жизни пришлось докладывать командиру с таким высоким званием. Я хотя немного и растерялся и, как говорили потом бойцы, переменился в лице, но подошел и доложил по всем правилам. Ему, видимо, понравилось, тем более, что командир другого взвода, докладывавший до меня, растерялся, перепутал звание, и генерал прошел мимо, как будто не заметив его. Со мной он поздоровался за руку и отметил в разговоре с командиром батальона.

Сегодня, вспоминая доброе старое время, съел 300 граммов хороших шоколадных конфет. Я записался в список некурящих и каждый месяц получаю 300 граммов шоколаду. Вообще кормят нас хорошо, только последнее время стали давать сахар сразу на пять дней, а я его уничтожаю, в лучшем случае, в три дня или раньше.

За эти дни я здорово загорел. Вернее, загорело лицо, самому загорать некогда. Только снимешь гимнастерку, как обязательно нагрянет какое-либо начальство.

Еще одно важное у меня дело. Наш парторг предложил мне вступить в кандидаты ВКП(б). Я хочу подождать до первого серьезного боя. Как я буду вести себя, как буду управлять взводом? Исходя из этого, я решу, достоин ли я быть кандидатом партии. Рекомендации мне дают. Получаешь ли по аттестату? Я подписался на заем на месячную зарплату.

Целую крепко.

15 июня 1943 г.

Здравствуй, мама! Спасибо, что часто пишешь. Большая радость получать твои письма.

Для собственного удовольствия взялся руководить подрывными работами. На нашем участке было очень много валунов, пней и т. п. Ты знаешь, как я люблю это дело. Еще в училище я много занимался с инженером по этому вопросу в свободное время, а здесь мои знания очень пригодились. Первые дни, когда не было саперов, вся работа держалась на мне одном. Приходилось все делать самому, иногда вплоть до подрывки канала для заряда, — ведь и эта, казалось бы, пустячная работа требует умения. Зато как приятно видеть, когда по твоей воле взлетают на воздух громадные глыбы гранита или пни столетних деревьев!

Вчера вечером проходил мимо какой-то землянки. Там играл патефон. Пластинки знакомые. Не мог удержаться, чтобы не остановиться, не послушать. Много случаев из прежней нашей жизни промелькнуло передо мной, пока я слушал эти чудесные мотивы. Сколько различных чувств закипело в сердце и больше всего ненависти к гадам, разбившим нашу счастливую жизнь!

Мама, я понемногу стал привыкать к политическим занятиям. Еще с полмесяца, с месяц работы, и я смогу проводить беседы, как заправский политрук. Мне представлялась возможность уйти из роты в резерв, погулять еще с месяц, но я отказался по двум причинам: не хотелось расставаться с людьми (быстро привыкаешь к своему взводу) и не хотел опять менять адрес. Перемена в адресах — перебой в письмах не меньше чем на месяц.

Я доволен, что ты хочешь ехать в Москву, — это будет лучше и для тебя и для меня. Деньгами я обеспечить тебя смогу. Письма будут ходить быстрее.

Прости, что на письме моем получилась размазня: пишу в дождь. Дождь сегодня сильный, вся землянка течет. Неприятная штука дождь. Если бы не плащ-палатка, то хоть погибай. Плащ-палатка — замечательное изобретение. Когда она сухая и сложенная, она занимает очень мало места, ее можно засунуть в карман. Из одной плащ-палатки получается шалашик на двух человек, из двух — на шесть-семь. Если нужно куда-нибудь итти, то застегни только несколько пуговиц и завяжи шнурки, и она превратится в удобный плащ.

Сегодня пристреливал свой автомат. Бьет точно. Глаз не изменяет мне, как и в училище: ни одна пуля не идет мимо мишени. Иногда я жалею, что я командир, а не рядовой. С моими знаниями я давно бы был радистом или попал бы в артиллерию. Но такое желание бывает редко. Я знаю, что больше пользы принесу Родине, находясь на той должности, которую занимаю.

3 июля 1943 г.

…Через день хожу на занятия, составляю конспекты. Их проверяют серьезные лица, а мне не хочется ударить лицом в грязь. В общем дела идут прекрасно. Даже с политзанятиями я почти примирился. Чувствую, что занятия проводить становится все легче и легче.

Батальонный парторг доволен моими занятиями, считает меня одним из лучших групповодов. Мне, конечно, приятно, но не в этом суть: разъясняя тот или иной политический вопрос, я так увлекаюсь, что откуда только слова берутся. На память приходит много примеров. Бойцы слушают внимательно и задают множество вопросов. После занятий у нас нередко заходят разговоры «по душам». Я теперь знаю почти все о своих бойцах: кто у них остался дома, как живут, о чем пишут. Нередко приходится давать советы. И даю. Откуда только смелость берется. Стараюсь руководствоваться своими знаниями и здравым смыслом.

У командира батальона я тоже, кажется, на хорошем счету из-за других учебных занятий и общей организованности. Но я совсем не горжусь этими успехами. Мне все кажется (уж такой у меня характер), что весь успех моего взвода зависит от помкомвзвода. Верно, помкомвзвода у меня замечательный. В мое отсутствие во взводе дисциплина там такая же, как и при мне.

Отдавая приказания и распоряжения, я могу быть уверенным, что все они будут выполнены наилучшим образом.

9 июля 1943 г.

Вчера был в г. Шлиссельбурге, сходил в Военторг — и поскорее обратно: больно видеть разрушение такого красивого города. В нем долго хозяйничали фрицы, всюду видна, их подлая рука. Дождь придает разрушенному городу какой-то особо мрачный колорит.

Мама, ты, может, помнишь моего товарища по военному училищу. Сегодня я узнал, что он убит. Я его не видел со дня выгрузки из вагонов. Тяжело думать, что его уже нет на свете. Много хороших ребят погубило это зверье. Я мечтаю добраться живым хотя бы до одного из них и убить — любым способом, но убить зверя. Как ни странно, но, находясь в тылу, даже не в глубоком, начинаешь бояться смерти. На переднем крае я неоднократно слушал свист летящих пуль. Иногда, находясь под обстрелом, всю ночь не обращал внимания на завывание мин.

10 июля 1943 г.

Здесь всюду были бои. Нигде не найдется квадратного метра, земли, чтобы на нем не лежало самое малое один-два осколка. Ты знаешь, как я раньше интересовался подрывным делом. Сейчас я изучил это дело до тонкости. Нет ни одной немецкой мины, которую я не мог бы обезвредить или, наоборот, поставить в нужном участке. Мне уже приходилось разминировать мины, поставленные по-настоящему, боевому, а не с учебной целью. На нашей местности было много немецких минных полей. Их, конечно, разминировали, но часть мин всегда остается.

Идем по торфянику — проволочка, сразу соображаешь: мина. Соблюдая все меры предосторожности, разряжаешь и вытаскиваешь круглый каравай килограммов на пять. Заденешь неосторожно эту проволочку — и ничего от тебя не останется.

До смешного глупым (особенно здесь) кажется вопрос Игоря, сохранила ли ты его альбомы. Он удирал и не вспомнил о них, а сейчас они ему понадобились. Еще бы, ведь там, в Новосибирске, самолеты не летают, все спокойно, будто и войны нет. Побывал бы он со мной 10 мая, пожалуй, ни разу о них не вспомнил бы. Ну, пока кончаю. Я уж и так постарался все охватить, но много еще осталось чего писать.

20 июля 1943 г.

Здравствуй, мама!

Вчера у меня был знаменательный день.

Мне вручили медаль «За оборону Ленинграда». Это торжественное событие совпало с двухлетием назначения товарища Сталина Народным Комиссаром Обороны.

Так что получился двойной праздник.

Из Шлиссельбурга мы переехали на старое место. Славно я там пожил. Каждый день ел вдоволь свежей рыбы (ловили, конечно, не удочками, — одной гранаты хватает пуда на два рыбы). На занятиях в поле лакомишься ягодами; в этом году их очень много.

Погода опять испортилась. Мелкий, почти как туман, дождь и ветер. Хуже не придумаешь. Ты знаешь, я почти всегда настроен юмористически, никогда не унываю, но и меня пробрало наконец. Сегодня настроение паршивое, какая-то тоска. Виной всему патефон в нашем дворе. Красивые песни, мотивы, которых я не слышал с начала войны, будят воспоминания, вообще, как говорится, «берут за сердце».

Здесь много девчат всех возрастов. Я на них почти не обращаю внимания. Я мог бы за ними ухаживать, как другие. Но мне хочется не этого. Не знаю, что у меня за странный характер. Мне хочется настоящей любви. Я хочу быть уверен, что куда ни забросит меня фронтовая жизнь, она не забудет меня, будет любить по-прежнему. Я, кажется, вдался в лирику. Ты уж прости, сегодня у меня настроение довольно непонятное даже самому.

Положение на фронтах великолепное. Немцам всыпают и в хвост (Сицилия) и в гриву (Курское, Орловское, Белгородское направления). После разгрома немцев для меня и для тебя будет лучше, если ты будешь жить в Москве. Если я погибну, вкладывая свою долю в общий удар по врагу, все же тебе будет легче в нашей квартире (будешь, наверное, получать за меня какое-либо пособие). Если же я останусь жив, то тогда тем более квартира будет нужна. Не буду дальше заглядывать.

13–14 августа 1943 г.

Мамочка!

Пишу тебе эго письмо ночью, под впечатлением вечера, проведенного с любимой девушкой. Сегодня дежурю по части, так что спать не имею права, — но даже если бы и имел, то не мог бы. Слишком много различных мыслей в голове, а поделиться не с кем. Разве кто поймет меня так хорошо, как ты? Самые ближайшие мои друзья — разного со мной темперамента. Многие понятая о жизни, об искусстве, о любви, о девушках у них противоположные моим. Если бы я попытался поделиться с кем-нибудь из них своими переживаниями и т. п., они подняли бы меня насмех, посчитали бы, в лучшем случае, чудаком, а то и хуже.

Проведу параллель между моим пониманием жизни и их. Ты ответишь мне, кто прав. Пока же я остаюсь при своем мнении. Главное различие во взглядах на отношения с девушками. Они (я говорю про двух своих друзей) не понимают, что девушку можно любить, как близкого друга, который поймет тебя, посочувствует. Или любить, как любят красивые цветы. Им кажется странным проводить все время с одной и той же девушкой. Даже слово «гулять» мы понимаем по-разному. Я понимаю: встречаться с девушкой, ходить вместе в кино, на танцы, как с хорошим, близким другом, разговаривать, делиться мыслями, взглядами на жизнь. Для них «гулять» — это значит в один-два вечера (чем быстрее, тем лучше) вскружить ей голову. Так «гулять» для меня было бы легче всего. Но такая «любовь» меня совершенно не удовлетворяет.

Когда мы жили в Шлиссельбурге, я знакомился с девушками. Но ни в одной из них я не нашел того, что хотел: я не нашел внутреннего содержания. Разговаривать с ними приходилось на легкие темы, а такие разговоры мне не давали морального удовлетворения. И я порывал с ними по мере новых впечатлений и новых знакомств.

Но в одно из посещений клуба я увидел девушку. Я познакомился с ней только на второй вечер. У меня странный характер: если девушка мне безразлична, то познакомиться с ней — дело нескольких минут, но когда она мне нравится, у меня нахватает смелости и нужных слов. Из первого же разговора с ней я понял, что нашел тот идеал, о котором мечтал все время.

Скажу тебе несколько слов о девушке, которая сейчас для меня стала самой дорогой. Ростом она немного ниже меня, стройная, волосы такого цвета, как у меня, носит их, как раньше носила ты. Она 1925 года рождения, ленинградка, имеет образование 7 классов и историко-филологический техникум. Какое удовольствие говорить с ней, она понимает красоту, очень скромная и в то же время простая. Я затрудняюсь описать свой идеал, но добавлю еще раз — в ней первой я нашел его.

Пойми теперь мое самочувствие, когда мои друзья, как я понимаю из наших разговоров, думают, что я «гуляю» с ней так же, как они. И хуже всего, что я не могу пытаться их разубедить в этом, так как в противном случае они будут считать меня чудаком. Не знаю, прав ли я. Только если вспомнить книгу Горького «В людях», то там есть места, где Горький рассуждает, как и я. Что ответишь ты? Когда я получу ответ на это письмо, вероятно, я буду опять на другом месте, но все равно хочется знать твое мнение относительно этого важного вопроса. Пока все. Крепко целую.

25 августа 1943 г.

Здравствуй, мама!

Живу на старом месте, обстановка все та же, что и раньше. Здоровье прекрасное. Зато настроение сегодня такое паршивое, не помню уж, когда и было такое.

Сегодня утром уехала девушка, о которой я уже тебе писал. Неожиданно их перевели в другое место. Вечером мы собрались итти вместе на концерт. Еще издали по ее расстроенному лицу я понял, что случилось какое-то несчастье. Я не ошибся. Утром следующего дня их часть уезжала; она пришла, чтобы проститься. Как изменчива на войне судьба человека! Нельзя быть уверенным даже в следующем часе.

Впервые за годы войны я встретил такую чудесную девушку, и так непродолжительно было наше знакомство. А теперь как-то пусто стало. Кончаю. Дня через два, когда немного успокоюсь, более бодрое письмо напишу, а сейчас при всем желании не могу.

26 августа 1943 г.

Мама, в девушке, которую я полюбил, я нашел все, о чем мечтал. У нее совершенно такие же взгляды на жизнь, на любовь, как у меня. Вместе с ней мы смотрели картину «Иран», содержания в картине нет почти совсем. Понравиться она может только красотой видов. Только от нее одной я услышал такую же оценку картины, как мысленно оценивал ее сам. Вечера, проведенные с ней, были самыми счастливыми. Но на войне счастье не бывает продолжительным.

Вчера был знаменательный день в моей жизни. Меня приняли в кандидаты ВКП(б). Получил кандидатский билет, в общем уже оформлено все. Остается показать себя в боях. Рекомендующие знали меня только по обороне и по работе на оборонных объектах. По правде говоря, хоть и хорошо жить здесь, в тылу, в городе, но мне уже надоело. Особенно почувствовалось это после отъезда Шуры. Знаю, что если и будет возможность увидеться, то не раньше окончания войны. Знаю, что войне скоро конец. Фрицев лупят со всех концов, и жаль, что я лишь косвенно участвую в этом общем ударе. Хочется самому активно участвовать в разгроме немцев. Хочется своими руками, пускай своей кровью, приблизить конец войны и новую, счастливую жизнь. Ты поймешь мое нетерпение. Слушаешь сводку, что наши войска освобождают города и села, а сам сидишь в тылу, пускай на оборонной работе, но в тылу. Скорей бы на нашем направлении начали наступление, может быть, нас бросили бы наконец в бой!

Привет всем родным и знакомым. Целую крепко.

27 августа 1943 г.

Получил твое письмо, написанное в первую пятидневку твоего пребывания у М. П. Порадовался, что ты хоть немного отдохнешь. Регулярно ли получаешь по аттестату? Живу я все еще в городе, обжился замечательно. Завел большое зеркало, картины (все откопали бойцы на пустых этажах и чердаках), постельное белье (сигнальные полотнища) и т. п.; живу, как дома. Только, что тебя нет. Много литературы. И есть времени вдоволь читать.

Мои разногласия с друзьями теперь особенно обострились. Я хочу жить по-своему, а не ломать себя и жить, как они. У нас начались довольно резкие дискуссии. Больше всего споров с командиром взвода С. и меньше, но тоже есть разногласия с А. Ребята, приехавшие со мной из училища, их двое, стоят на одной точке зрения со мной. Жаль только, что в дискуссии они хранят нейтралитет. А выступаем в основном я и С., как самые ярые представители двух противоположных мнений. Много пишу об этом, так как живо переживаю вчерашний диспут. Я разгромил С. по всем пунктам, но по вопросу отношения и любви к девушкам, видно, его никогда не переубедишь.

Вчера началось с того, что ему предложили купить водки. Он почти согласился, я стал его отговаривать, а он надо мной смеяться. Припер я его в стенке предыдущим примером. Он получил много денег, стал договариваться о покупке «спиртного», пригласил меня в компанию. Я отказался. Он стыдил меня. Я смеялся в ответ. Первый день, может быть, он и блаженствовал и был доволен собой, но потом пустой карман сказал, что он сделал глупость, — сказал гораздо убедительнее, чем говорил я. Вчера я напомнил ему этот случай, и он впервые послушался моего совета.

Наконец споры и колкости надоели, и вскоре мы были опять друзьями. Маленькие «семейные ссоры» не вредят боевой дружбе. Думаю, что все же не напрасно написал тебе. Наверное, тебя интересует мой образ мыслей и вообще моральное состояние.

Как замечательно идут дела на мировой арене! Я много работаю над материалами товарища Сталина «О Великой Отечественной войне». Весь ход войны был предсказан товарищем Сталиным. Особенно это заметно при тщательном изучении. А мне сейчас как раз и приходится тщательно изучать. Ведь нужно не только самому понять — нужно разъяснить бойцам.

Меня удостоили званием кандидата ВКП(б), и с моим образованием я ни в коем случае не имею права отставать. Не могу без улыбки вспоминать свои первые политзанятия. Как не похожи они на теперешние! Тогда я 2-часовую тему рассказывал в 15 минут, а теперь мне часто нехватает времени.

14 сентября 1943 г.

Очень тебя, мама, благодарю за письмо. Оно очень много мне дало: твои, сходные с моими, мысли еще больше укрепляют меня в моих убеждениях. У нас и теперь часто бывают диспуты. Сейчас положение усложнилось еще больше тем, что Шура уехала. С разными девушками проводил я вечера, разговаривал на работе, провожал домой, и ни одна из них не могла заменить Шуру. С Шурой я переписываюсь. Читать ее письма одно удовольствие. Я получаю письма еще от нескольких девушек, но письма от Шуры выделяются из всех. Даже почерком, а главное — содержанием. Все письма напоминают ее, говорят о ее живом уме, прямоте и честных взглядах на жизнь.

Мама, сейчас получил известие, что мы завтра уходим. Все мысли вразброд.

Наш отъезд очень неожиданный. За час до получения приказа выступать мы были уверены, что проживем здесь еще долго. Я провел себе свет, радио, зажил с комфортом — и вдруг… Такова уж наша военная судьба: приходится жить настоящей минутой, а что будет через час — нельзя загадывать. Сейчас сборы идут полным ходом. Кому после меня достанется моя комната, думаю, что тот будет доволен. Все остается. Ведь в поход берешь только самое необходимое: автомат, полевую сумку, плащ-палатку, котелок, скатку, запасной диск — вот и все.