Опять про домашнее насилие в 19м веке. На этот раз немного о правовом положении детей в России во времена Достоевского на примере "дела Кроненберга."

В письме Достоевского к его жене, Анне Григорьевне Достоевской, от 23 июля 1873 года есть следующие строки:


"Сегодня, с воскресения на понедельник, видел во сне,

что Лиля [его дочь] сиротка и попала к какой-то мучительнице,

и та ее засекла розгами, большими, солдатскими, так что я

уже застал ее на последнем издыхании, и она все говорила:

Мамочка, мамочка! От этого сна я сегодня чуть с ума не сойду."


Через три года его сон, хотя и в искаженном виде, все же сбылся. Правда, жертвой насилия стала не Любовь Достоевская, а другая девочка – семилетняя Мария, дочь бывшего офицера Станислава Кроненберга. Процесс Кроненберга, как и прочие дела о насилии над детьми, подробно рассматривается в "Дневнике Писателя." Более того, Достоевский включил описание процесса в обвинительную речь Ивана Карамазова, а Спасович, адвокат горе-родителя, стал прототипом пронырливого адвоката Фетюковича из все тех же "Братьев Карамазовых." Достоевский так же собирался воссоздать и "дело Кроненберга," и другие подобные процессы, в романе "Отцы и Дети," который так и не был написан.


Поводом к судебному разбирательству стало систематичное издевательство Станислава Кроненберга над его дочерью. В данном случае, домашний тиран оказался образованным человеком, а не выходцем из простого люда. В 1867 году он закончил Варшавский университет со степенью магистра права (какая ирония!) Отличившись во время франко-прусской войны, он получил орден Почетного Легиона и французское гражданство. В время пребывания в Варшаве, он вступил в связь с замужней дамой, которая в 1868м родила о него девочку Марию. Ребенка она отдала на воспитание швейцарским крестьянам и лишь после этого сообщила Кроненбергу счастливую весть о его отцовстве. Надо отдать ему должное, Кроненберг не бросил девочку на произвол судьбы, но решил назначить ей содержание. Кроме того, он лично съездил в Женеву, забрал дочку у крестьян и поместил ее в дом пастора де Комба, жена которого стала ей крестной матерью. Отец и дочь не виделись с 1872 до 1875 года, когда Кронеберг внезапно нагрянул, чтобы увезти Марию в Петербург. К этому моменту девочка успела полностью его забыть.


Дело в том, что в 1874 году Кроненберг познакомился в Париже с некой девицей Жезинг, которая вернулась с ним в Россию и стала его любовницей. Для полного счастья им не хватало только ребенка. Но и ребенок имелся в наличии – правда, в Швейцарии, но привезти его в Петербург легче легкого. Тут семейной идиллии и пришел конец. Можно только догадываться, как сложились отношения двух взрослых, один из которых обладал взрывным характером, и ребенка, попавшего в незнакомую местность и незнакомую же языковую среду. Естественно, по-русски девочка не говорила, так что на первых порах круг ее общения был очень ограничен. И в таких условиях можно адаптироваться, если родители проявят терпение и понимание, но как раз этого в семье Кроненберга не хватало. Хотя Мария стала называть Жезинг maman и вообще старалась вести себя хорошо, общий язык с новыми родителями она так и не нашла. В частности, Жезинг обвиняла девочку во лжи и воровстве. Вполне вероятно, что у Марии действительно были проблемы с поведением, которые только обострились в подобной ситуации. "Любящий отец" решил исправить их с помощью розги. Возвращаясь домой, он выслушивал обвинения Жезинг и буквально каждый вечер избивал свою дочь, причем бил ее не только розгами, но и кулаком по лицу. Как потом сообщили эксперты, тело девочки было сплошь покрыто синяками.


Слугам Кроненберга, проживавшим вместе с ним на даче, такая ситуация с каждым днем нравилась все меньше и меньше. Наконец нервы у них не выдержали. В один менее чем прекрасный вечер, когда Кроненберг набросился на свою дочь и почти 15 минут хлестал ее рябиновыми розгами,- якобы за чернослив, украденный из сундука Жезинг, – горничная Аграфена Титова и дворничиха Ульяна Билибина заявили, что если он не прекратит, они немедленно пойдут в полицию. Кроненберг перестал избивать дочь и осознав, что натворил, чуть не упал в обморок. Тем не менее, женщины в полицию все же пошли и на хозяина заявили. Их обвинения и повлекли за собой судебное расследование.


В те годы в России отношения к телесным наказанием было крайне отрицательным. И славянофилы, и западники вдруг одновременно пришли к выводу, что розги – это не наш метод. В прямом смысле этого слова. Не наш – потому что не исконно русский, а навязанный русским во время татаро-монгольского ига. Так что расписываться в любви к такой "азиатчине" никто не торопился. Но хотя по поводу тех же "торговых казней," отмененных еще в 1863м году, все дружно заявили свое "фи!", для воспитания детей розги по-прежнему были приемлемы. Причем это относилось не только к русским семьям, но и к иностранцам, подобно Кроненбергу проживавшим в России. Например, Лу Андреас-Саломе, известная писательница, психоаналитик, и подруга Ницше и Рилке, в своих мемуарах упоминает, что ее отец, генерал на русской службе, сек ее розгами за любую провинность. При этом она неоднократно называет его добрым и мягкосердечным человеком, отнюдь не домашним тираном.


Еще более интересной была ситуация с юридическим телесным наказанием несовершеннолетних. Хотя к 1876 году, т.е. ко времени "дела Кроненберга," эта тема уже не была такой актуальной, правовой статус несовершеннолетних напрямую затрагивает этот судебный процесс. Итак, согласно Соборному Уложению 1649го года, детей, как и взрослых, казнили, подвергали пытке, или наказанию кнутом. Во время правления Петра Первого, были предприняты попытки определить возраст совершеннолетия, чтобы смягчить наказания для детей. Но в законодательстве, как водится, царила неразбериха. Например, в 1716м и 1722м Сенат постановил, что максимальным наказанием для преступников в возрасте до 12 лет станет тюремное заключение, а не смертная казнь. Детей запрещено было пытать или наказывать кнутом.


Двадцать лет спустя, возраст совершеннолетия сновала стал центром внимания законодателей. В тот год 14летняя крестьянка Прасковья из деревни Горбуново предстала перед судом по обвинению в убийстве двух других крестьянских девочек: во время драки, она ударила одну из них по спине, повалила на землю и нечаянно задушила. Когда вторая девочка пригрозила, что расскажет матери, Прасковья убила и ее. Но судьям показалось, что смертная казнь станет чересчур суровой карой для столь юной особы и они переадресовали свой вопрос в Сенат. Посовещавшись, сенаторы согласились, что смертная казнь или даже наказанием кнутом – чрезмерное наказание за преступление, совершенное по "глупости и младодумию." Решено было, что отныне совершеннолетие будет начинаться с 17ти лет, а не с 12ти. Двумя годами позже, это решение оспорил Синод, ведь по церковным законам вступать в брак можно было с 13ти лет. Императрица Елизавета в данном случае встала на сторону Синода и вновь опустила возраст совершеннолетия до 12 лет. Другое дело, что на тот момент смертной казни – по крайней мере, официальной – в России не было, Елизавета Петровна ее отменила. Так что малолетних правонарушителей, совершивших тяжкое преступление, секли кнутом, забивали в кандалы, и на 7 лет отправляли на перевоспитание в монастыри. За менее серьезные проступки, их просто секли и отпускали.


В 1765 году Екатерина Вторая вновь подняла возраст совершеннолетия до 17ти лет. Кроме того, ее указ определил разные наказания для разных возрастных групп. Так, с 15ти до 17ти лет малолетних преступников секли плетью, с 10ти до 15ти – розгами, а детей младше 10ти возвращали родителям для "домашней расправы." В 1845м году в законодательство были внесены новые поправки о наказаниях для несовершеннолетних. Согласно этим поправкам, "малолетство" считалось возрастом, когда подсудимый еще не вполне понимает свойство своего преступления. Детей до 10 лет по прежнему возвращали опекунам или хозяевам для домашнего наказания. Зато преступников в возрасте от 10ти до 14ти лет, совершивших преступление, за которое взрослый мог подвергнуться лишению всех прав состояния, порке кнутом, и ссылке в Сибирь, просто лишали прав и ссылали, но без телесного наказания. Считалось, что детские тела слишком слабы, чтобы выдержать наказание кнутом. За менее серьезные проступки несовершеннолетних могли приговорить к тюремному заключению без ссылки или вообще к домашнему аресту. Тем не менее, возрастная планка вновь была опущена до 14ти лет. Теперь 14летние преступники считались взрослыми. Юридические телесные наказания несовершеннолетних были запрещены только в 1863м году.


Но какое отношение юридические наказания имеют к процессу Кроненберга? Дело в том, что когда Достоевский описывает издевательства над Марией, он целенаправленно вызывает у читателей такие ассоциации:


"дело идет всего только об семилетнем младенце, и что это

самое дранье, целую четверть часа, этими девятью рябиновыми

"шпицрутенами", – не только для взрослого, но и для

четырнадцатилетнего было бы наверно в десять раз легче,

чем для этой жалкой крошки!"


Здесь Достоевский сравнивает Марию и с малолетними преступниками, и с каторжанами, которых тоже наказывали шпицрутенами. Далее он описывает наказания, увиденные во время ссылки, и объясняет, что даже для взрослых арестантов эти истязания были мучительны. Что уж говорить о маленьком ребенке, который вдобавок не совершил никакого преступления! Так же Достоевский возмущен и тем, что во время процесса девочку пригласили в зал суда и заставили заниматься самооговором. Девочка действительно заявила, что она лгунья и воровка – по мнению писателя, перед этим ей очень основательно промыли мозги.


Но вернемся к самому процессу. Еще до его начала, ходили слухи, что ни один адвокат, кроме Владимира Спасовича, не взялся защищать отца-садиста. На самом деле, Кроненберг не ходатайствовал о назначении адвоката, так что Спасовича назначил сам суд. Владимир Спасович (1829 – 1906), юрист, литературовед, и журналист, слыл в обществе либералом, хотя участие в этом процессе изрядно подмочило его репутацию. В "Дневнике Писателя," Достоевский старается дискредитировать как его казуистику, так и его либерализм. Тем не менее, речь адвоката убедила присяжных оправдать Кроненберга. После вынесения вердикта он вернулся домой и дочь ему, судя по всему, тоже отдали (по крайней мере, я нигде не нашла сведений о том, что ее передали на воспитание кому-то еще). Но как такое могло произойти? Ведь были же показания свидетелей, да и синяки на теле девочки говорили сами за себя. Но в свой речи, Спасович напирал на то, что Мария – очень плохой ребенок, а плохих детей бить можно, даже нужно. Вот как Достоевский комментирует его речь:


"Вместо дитяти семи лет, вместо ангела, – перед вами явится девочка

"шустрая", девочка хитрая, крикса, с дурным характером, которая

кричит, когда ее только поставят в угол, которая "горазда кричать"

(какие русизмы!), лгунья, воровка, неопрятная и с скверным

затаенным пороком. Вся штука в том, чтобы как-нибудь уничтожить

вашу к ней симпатию. Уж такова человеческая природа: кого вы

невзлюбите, к кому почувствуете отвращение, того и не пожалеете;

а сострадания-то вашего г-н Спасович и боится пуще всего:

не то вы, может быть, пожалев ее, обвините отца."


Адвокат очень умело расставил акценты: например, если девочка кричит если ее поставить в угол, значит, ей ничего не стоит изобразить из себя мученицу, даже если отец слегка ее отшлепает. "Скверный затаенный порок," вероятнее всего, описывает мастурбацию. Интересно, что на процессе Кучеры в Вене в 1899м году адвокат подсудимой использовал похожий аргумент, пытаясь доказать, что 12летнаяя Анна, которую убила мачеха, занималась онанизмом, так что заслуживала частые наказания. Обвинение в онанизме было серьезным делом. Как возмущается Достоевский, подобные намеки могли сломать маленькой Марии жизнь, раз и навсегда запятнав ее репутацию.


Доказав присяжным, что Мария – ребенок глубоко порочный, адвокат поспешил оспорить серьезность самого наказания. В суд пригласили экспертов, осматривавших девочку. Врач Ландсберг заявил на суде, что "не может смотреть на такое наказание, которое было нанесено девочке, как на домашнее исправительное наказание, и что если бы такое наказание продолжалось, то оно отозвалось бы весьма вредно на здоровье ребенка." По его заключению, Кроненберг был в припадке ярости и наносил удары куда попало. При этом, Ландсберг назвал повреждения тяжкими "по отношению наказания, а не по отношению нанесенных ударов." Как указывает Достоевский, эксперты проводили обследование только на 5й день после происшествия, но даже тогда багровые синяки еще были видны на теле девочки. Пусть они и не представляли угрозы ее жизни, но неужели такие побои не считаются истязанием? Тем более, что они повторяются постоянно. Кроме того, в отличии от экспертов и адвоката, Достоевский делает упор на психологическую травму ребенка, а не только на сам факт физического насилия. К сожалению, присяжные не разделяли его чувств, и "счастливая" семья воссоединилась уже во второй раз. Нельзя же оставлять ребенка без отца.


Источники информации

Федор Достоевский, "Дневник Писателя за 1876й год"

Федор Достоевский, Анна Достоевская, "Переписка."

Рак, В.Д. "Комментарии к Дневнику Писателя за 1876й год."

Abby Schrader, "Languages of the Lash: Corporal Punishment and Identity in Imperial Russia."

Загрузка...