Пять

После ухода Мораг Хизер осталась жить у Динни. Динни отнесся к этому без особого восторга.

– Шла бы ты отсюда жить куда-нибудь еще, – сказал он фее.

Хизер ответила, что не может оставить Макинтоша в беде.

– Ни в какой я не в беде.

– Нет, в беде.

На самом деле Хизер просто некуда было идти. И разве это не перст судьбы, что первый, кого она встретила в этом огромном городе, оказался Макинтошем? Выходит, нужно быть тут. Вытурить ее Динни все равно не сможет – она умеет становиться невидимой.

Она сидела, ела его печенье и упражнялась с телевизионным пультом. Она имела довольно смутное представление о том небольшом количестве передач, которые показывали в Англии, поэтому местные пятьдесят каналов совершенно ее заворожили.

Динни дома не было – он ушел на поиски заработка, проворчав, что задолжал за квартиру, и его вот-вот могут выселить.

– Ладно, ладно, – ответила Хизер, не понимая смысла этих слов.

Все утро он униженно проторчал у курьерской конторы, ожидая хоть какой-то работы. Рассыльный из Динни был никудышный. Быстро ездить на велосипеде он не мог – слишком толстый, – а на плохую работу не соглашался по вздорности характера, поэтому рассчитывать ему было практически не на что, и остальные курьеры только потешались над ним.

В этот день он снова ничего не заработал и в мрачном расположении духа ехал домой, размышляя, где бы достать денег на квартиру.

Повернув на 4-ю улицу, Динни встретил Керри. Проезжая мимо, он напустил на себя холодный вид. Он часто встречал Керри и терпеть ее не мог.

– Шлюха подзаборная, – бормотал он себе под нос, когда она легкой походкой пролетала мимо. – Гитаристка недоделанная, – шипел он еле слышно, встречая ее в обществе какого-нибудь вертлявого красавчика. – Сучка, – бросал он в сторону, когда, свесившись из окна в четыре часа утра, наблюдал, как таксист выгружает пьяную и хохочущую Керри и помогает ей подняться по лестнице.

Керри ужасно ему нравилась.

Хизер радостно приветствовала Динни.

– Я с тобой не разговариваю, – буркнул он. – Я решил в тебя не верить – может, тогда ты сгинешь.

– Почему ты со мной такой грубый?

– Потому что я – разумный человек, и у меня нет времени на всякую мерзкую нечисть.

Динни открыл банку тушенки, подогрел на сковородке, съел и поставил тарелку на груду грязной посуды, что возвышалась в раковине. Он был скрупулезно неряшлив. Ни в одной из двух его огромных комнат, не нашлось бы ни единого чистого предмета, лежавшего бы на своем месте. При его квартплате у него было удивительно много жилого пространства, потому что эти комнаты над театром не были предназначены для жилья. Он незаконно снимал их у сторожа и потому жил под страхом выселения, даже когда платил исправно.

– Я смотрела потрясающую передачу, – сказала Хизер, – про одну большую семью, у которой куча нефтяных скважин в Техасе. Ты представляешь, один из членов этой семьи попал в автокатастрофу и из-за страшных ран уже не мог дышать, но тут его секретарша, которая училась на медсестру, воткнула ему в горло нож, вставила шариковую ручку в трахею и дула в нее, пока не приехала «скорая». Она спасла ему жизнь! Экстренная трахеотомия, кажется, так это называется. Когда он уже в неотложке взял ее за руку и признался, что любит ее, я даже прослезилась.

Не обращая на нее внимания, Динни взял скрипку, вышел из дома, сел на велосипед и уверенно покатил по Второй авеню.

– Куда мы едем? – раздалось в воздухе. Голос доносился от руля.

Динни взвыл и свалился с велосипеда.

– Не удивительно, что ты ничего не можешь заработать курьером, – сказала Хизер, стряхивая грязь с килта. – Ты все время попадаешь в аварии.

Динни хрипел и отплевывался.

– Может, тебе нужна трахеотомия? – с надеждой в голосе спросила Хизер, выхватывая меч.

– Ты какого черта тут делаешь?

– Захотелось прогуляться.

Динни ехал играть на улице, что делал только в случаях крайней нужды.

Он пристегнул велосипед на площади Святого Марка. Тут же к нему один за другим подошли трое молодых оборванцев и попросили денег. Не обращая на них внимания, Динни достал скрипку и заиграл.

Хизер не верила своим ушам. Динни играл невообразимо плохо. Прохожие спешили перейти на другую сторону улицы и через плечо выкрикивали оскорбления. Мелкий торговец кокаином, стоявший на перекрестке, решил сделать перерыв на обед. Бездомные в тряпье были слишком потрепаны жизнью, чтобы чья-то игра на скрипке могла их согнать с места, поэтому они просто отвернулись.

За полчаса ужасного пиликанья Динни не заработал ни гроша. Он грустно отстегнул велосипед и собрался уезжать.

Хизер не могла видеть, как страдает музыкант из рода Макинтошей.

– Не уходи, – шепнула она.

– Какой смысл стоять?

– Начинай заново, – скомандовала Хизер, и, прыгнув ему на скрипку, пережала струны. Невидимая для всех, она заиграла на своей скрипке, а Динни только изображал, что играет. Она играла пронзительные шотландские рилы: «Саламанка», «Мисс Кэмпбелл из Монзи», «Тори Берн» и множество других, и в каждую добавляла риффов из своих любимых «Рэмоунз», а под конец исполнила волнующий «Туллохгорум».

Толпа восторженно аплодировала. В футляр от скрипки дождем посыпались монеты. Динни собрал деньги и удалился, торжествуя. Он был так доволен добычей и аплодисментами, что даже собирался поблагодарить Хизер, и все было бы просто замечательно, если бы он вдруг не обнаружил, что его велосипед угнали.

– Дура безмозглая! – заорал он. – Зачем ты заставила меня играть, я же успел отстегнуть велосипед!

– Ну я же не знала, что его могут украсть, – возразила Хизер. – У нас в Крукшанке велосипеды не воруют.

– К черту Крукшанк! – выкрикнул Динни и зашагал прочь.


Магента невозмутимо катила по Первой авеню. Позади нее Джошуа потрясал кулаками. Он уже почти было поймал Магенту, но в последний момент она, показав прекрасное тактическое мастерство, вскочила на непристегнутый велосипед, и была такова.

Джошуа не мог долго бежать, и вскоре, оставив погоню, повалился на тротуар.

Его трясло. Без обычной дозы Фицройского Коктейля у него начиналась ломка. Но под воздействием этого коктейля мозги его настолько раскисли, что без бумажки, которую стащила Магента, вспомнить рецепт он не мог.

Случившийся рядом бездомный, приятель Джошуа, предложил ему вина. От вина стало получше, но не сильно.

– Будь проклята эта Магента, – рычал Джошуа. – Со всеми своими античными бреднями.

– Я всегда говорил, что нельзя поить ее в библиотеке, – сказал приятель. – И кем она воображает себя на этот раз?

– Каким-то древнегреческим полководцем, – проворчал Джошуа.


– Я не виновата, что ты живешь в городе, населенном ворами и бандитами, – говорила Хизер на лету. – Но ведь я заработала тебе денег, разве нет?

– Двадцать три доллара. И где я найду велосипед за двадцать три доллара?

– Может, в велосипедном магазине? – предположила Хизер, но Динни, как будто разозлился еще больше.

Он последними словами обругал какую-то старуху в трех грязных, изношенных пальто, надетых одно поверх другого, которая попросила у него милостыню.

Вернувшись в театр, он не глядя переступил через тело, валявшееся у подъезда. А Хизер остановилась. Еще один бродяга умер. Слишком поздно для трахеотомии.

Какой все-таки ужас, что люди тут умирают прямо на улицах, подумала Хизер. Почему за ними здесь никто не смотрит?

А внизу Кэл репетировал «Сон в летнюю ночь». Услышав раскаты актерских голосов, Динни послал в пол страшные проклятия. Он не был фанатом Шекспира.

– Учти, я с тобой не разговариваю, – сказал он Хизер. Неблагодарный, подумала она.

Впрочем, к неблагодарности ей было не привыкать. В Шотландии они с Мораг часами разрабатывали новые приемы игры, красили волосы и бесконечно экспериментировали с парами волшебного клея, и кланы их были от этого далеко не в восторге. Матери пригрозили обеим, что если не перестанут развращать фейскую молодежь Шотландии, их исключат из кланов. А когда они вежливо попросили Каллума Макхарди, знаменитого фейского музыкального мастера, изготовить электроусилитель, он донес на них старейшинам, в результате чего им пришлось выслушивать нудные лекции о том, как следует вести себя настоящим феям.

– Можно порхать с цветка на цветок, – поучали их старейшины. – Еще можно выводить к дому заблудившихся человеческих детенышей. А также увеличивать удои у коров, принадлежащих дружественным фермерам. А поднимать крупномасштабные молодежные бунты – ни-ни. Ступайте и ведите себя хорошо.

Сразу после этого Хизер с Мораг пронеслись по всей долине в футболках с самодельными надписями: «Задави меня хоть танком, все равно я буду панком», но поскольку ни одна фея не знала, что такое танк, шутка не удалась.


Мораг воровала те кусочки пищи, которые была в состоянии унести – по одному печенью, по бублику – и раздавала нищим. Она неожиданно осознала то, о чем никогда не задумывалась у себя в деревне: быть человеком иногда очень и очень неприятно. И, тем не менее, она не переставала восхищаться чудесами Нью-Йорка.

Керри было двадцать пять, она жила в Нью-Йорке с пятнадцати лет, поэтому Нью-Йорком уже давно не восхищалась. Он просто ей нравился.

Они сидели в баре на Хаустон-стрит и пили пиво из бутылок. Фея с восторгом отзывалась о южноамериканских музыкантах, которые играли на Бродвее.

– Отличные исполнители! Какие ритмы!

– М-м-м… – ответила Керри.

– А вся эта молодежь, которая вышла погулять мимо них по тротуару лишь для того, чтобы показать свои новые наряды! Чудесное занятие!

– М-м-м… – ответила Керри.

– А те два мальчика, которые целовались на пожарной лестнице? Как романтично!

Мораг обожала пожарные лестницы, которые извивались по фасадам домов. Она часто скакала по ним вверх-вниз и заглядывала в окна.

– М-м-м… – ответила Керри.

– Могу поспорить, я провожу время с тобой гораздо веселее, чем эта Хизер со своим жирным Макинтошем. Этот жлоб скорее сдохнет, чем станет раздавать нищим открытки Боттичелли или цветы.

Керри промолчала.

Веселый молодой бармен собрал с их столика бутылки и с надеждой улыбнулся Керри. Та смотрела в пространство.

– Ой, так мило, что тебе все улыбаются, Керри!

По щеке Керри скатилась слеза.

– Пошли домой, – сказала она.

По дороге им встретилась озабоченная нищенка, которая крадучись пробиралась по 3-й улице, прячась за машинами и фонарями.

– Еще одна сумасшедшая. Их тут хватает.

Магента не была особенно сумасшедшей, но, будучи изрядно навеселе, перелетела через велосипедный руль и теперь чувствовала себя неважно. Укрывшись в дверной нише какого-то дома, она выудила из пакета украденный экземпляр «Анабасиса» Ксенофонта[6] и принялась листать его в поисках средства от похмелья.


В Центральном парке звери и птицы обменивались сплетнями.

– Я слыхала от черного дрозда, – говорил голубь белке, – которому рассказывала чайка, что альбатросы разыскивают каких-то существ, которые, вроде, очень похожи на этих фей.

Голуби и белки смотрели на фей и размышляли, не грядут ли неприятности.

– Жалко, что с нами нет Хизер и Мораг, – сказал Браннок.

– А по мне так и хорошо, – возразил Падриг, настраивая скрипку. – В жизни не встречал таких спорщиц! Неудивительно, что их выгнали из Шотландии. Доберись они в один прекрасный день до Ирландии, их и оттуда бы выставили.

Настроив скрипку, Падриг заиграл. Сначала он сыграл «Милтдаунскую джигу» медленно, потом ее же, но немного быстрее, а потом блестяще исполнил длинный и сложный рил «Дженни встречает Чарли». Мейв подхватила мотив на волынке. Феи умеют волшебным образом управлять звуком, поэтому инструменты гармонировали идеально.

Заслушавшись игрой, звери перестали сплетничать. Мейв и Падриг были лучшими музыкантами среди ирландских фей, а это почти равносильно лучшим музыкантам в мире, хотя, будь тут Хизер и Мораг, они бы, конечно, не согласились.


Квартира Керри состояла из двух маленьких комнат. Кровать стояла на возвышении, в котором Керри хранила одежду. Она опустилась на кровать, Мораг присела рядом.

– У нас в Шотландии, – сказала фея, – я известна своими обостренными экстрасенсорными способностями. – У меня такое ощущение, что все то время, что я тут, ты ни разу не чувствовала себя счастливой. Я права?

Керри расплакалась.

– Я была несчастной задолго до того, как ты появилась, – проговорила она.

– Почему? У тебя вроде все хорошо. Я бы даже сказала, просто замечательно. Все тебя любят. Поклонники тебя просто осаждают, правда, ты их всех отшиваешь.

Керри поглядела на плакат «Нью-Йорк Доллз». Музыканты в ответ надулись.

– Я отшиваю их из-за своей болезни, – объяснила Керри.

У Керри была болезнь Крона[7] – один из самых гадостных недугов, от которого у человека гниют кишки.

– Время от времени врачи удаляют сгнившие части.

Фея содрогнулась. В голове такое не укладывалось.

Керри расстегнула блузку. На левом боку у нее был прикреплен пакет.

Мораг не знала, что такое калоприемник и как им пользуются, и Керри пришлось ей объяснить.

Фея печально уставилась в окно. Мимо протекала жизнь, но Мораг больше не радовалась ей. Она пыталась представить, каково это – жить с дыркой в боку, через которую твои экскременты вываливаются в пакет.

Солнце припекало сегодня особенно сильно. Всех одолевала жара. Пешеходы шли по тротуарам, истекая потом, водители ругались и бибикали.

Керри погладила трехцветковый валлийский мак – безумно редкий цветок, гордость ее коллекции. Он рос на развалинах какого-то дома, и именно эта находка побудила Керри взяться за составление цветочного алфавита. Она целовала его, гладила и говорила ему всякие ласковые слова.

Затем она проверила свое последнее приобретение – губастик пурпуровый, симпатичный красно-желтый цветок. Скоро он пополнит собой алфавит, а сейчас, срезанный, висит головкой вниз для засушки. Когда он засохнет, Керри обрызгает его лаком для волос, чтобы лучше сохранился, и присоединит к пятнадцати другим цветкам, лежащим на полу.

Кэл перестал за ней ухаживать, когда узнал про калоприемник. Он сказал, что не готов встречаться с девушкой, у которой с боку вываливаются какашки. От этих слов на душе у нее стало паршиво.

Мораг тяжело вздохнула. Да уж, действительно: быть человеком иногда очень и очень неприятно.

Загрузка...