Дочь атамана

Глава 19

Дед пробыл в усадьбе неделю, и каждое утро Саша в охотку просыпалась рано утром и спешила навстречу новому дню — так ей нравилась суета, которая царила вокруг.

Правда, к ее вящему огорчению, Василию Никифоровичу ни в какую не сиделось на месте. То он вместе с Михаилом Алексеевичем впрягался самолично камни таскать для будущей конюшни, то пропадал среди крестьян и старых служивых, то его уносило в лес на охоту. А однажды под утро он вернулся от цыган с пестрым платком поверх шубы и на неказистом палевом жеребце.

— Продул я нашу Красавицу, — громогласно и безо всякого огорчения объявил он, передавая Марфе Марьяновне полушубок.

Саша, босая, сонная, подпрыгнула на месте.

— Красавицу? — закричала она. — Да я же ее еле выторговала у цыган! Я же ее собиралась с Бисквитом скрещивать, а вы! Продули!

— Да уж больно простовата кобылка, — оробев, пробормотал дед.

— Зато вынослива и терпелива! Много толку от вашей тонконогой породы зимой, в снегах!

— Ну ладно, ладно, — миролюбиво и нетрезво прогудел он, — верну, верну! Поеду и выкуплю!

И он снова полез в рукава шубы.

Саша упала на диван и захохотала.

— Вот так цыгане, — воскликнула она, — дважды за зиму одну кобылу продали!

Накануне своего отъезда дед пригласил ее на прогулку, и Саша с большим удовольствием велела оседлать возвращенную Красавицу, которую любила порой даже больше изящного Бисквита, до того послушной и умной та была.

— Вот что, моя Саша, — серьезно сказал дед, когда они остановились на опушке, любуясь заиневшим, изящно-торжественным переплетением ветвей и стволов. — Ты своего отца не слушай, он ведь тебя за двоих растил, за себя и за мать твою… Дай ему волю — обложил бы перинами и запер в высокой башне. Когда я впервые взял тебя в степи, он едва не в драку полез… Все хотел уберечь тебя от всего на свете. Потом отошел понемногу, поверил, что ты должна стать сильнее, что должна спать под открытым небом, защищаться, фехтовать… Да только ведь самого главного он тебя лишает, Саша.

— Мне и без замужества хорошо, — немедленно возразила она, мигом почуяв, куда ветер дует. Не впервые дед заводил подобные разговоры.

— А мне плохо, — веско проговорил он. — Как подумаю, что сгинет род Лядовых без наследников, аж сердце останавливается!

— Ну хватит, — взмолилась Саша, невольно чувствуя себя виноватой, — подите уговорите папу! Пусть он женится наконец.

— Сашка — это одно, а ты — другое, — громыхнул дед, — ты мне хвостом не юли! Учти, что мне плевать, за кого ты выскочишь, — хоть за управляющего, хоть за лешего! Мне внуки нужны!

— За какого еще управляющего? — и у Саши тут же полыхнули щеки, а в ушах зазвенело.

— Ни за какого, — дед немедля пошел на попятную, — тю на него! Тряпка! Помыслить, говорит, о таком не мог!

— Да что вы говорите, — голос у нее истончился, взлетел к верхушкам деревьев и, кажется, спугнул ворону.

— Саша, почему бы тебе не вернуться в столицу? Балы, приемы, прочая чушь. Потерпи немного, подбери себе кого-нибудь по душе, а потом торчи в этой глуши хоть до скончания века.

— И шагу из имения не сделаю, — поклялась она запальчиво и едва не заплакала.

— Тогда я тебя выдам замуж силой!

— Сбегу с цыганами, как пить дать сбегу!

— Саша!

Вместо ответа она развернула Красавицу и умчалась прочь.

Так что прощание у них вышло полным сердитых взглядов и отрывистых фраз. Но все же, прежде чем сесть на коня, дед коротко и сильно обнял Сашу, а потом махнул на нее рукой, да и был таков.

Теперь наступила очередь ее отца отбиваться от матримониальных надежд старого атамана.

Костюм для верховой езды был готов, и Изабелла Наумовна едва не танцевала вокруг Саши, балуя ее и щедро рассыпая незаслуженные похвалы.

Это немного пугало, но уточнять, чем такое заслужено, не хотелось. Саша была тщеславна, и от сладкой лести ее истерзанное равнодушием Михаила Алексеевича сердечко пело.

Однако черный бархат с серебристой оторочкой старил ее, а в сочетании со смоляными волосами делал похожей на печальную вдову.

Глядя на себя в зеркало, Саша спрашивала себя: может, если бы она была строгой, скорбной, Михаил Алексеевич почувствовал бы родственную душу? Отчего же он даже помыслить о ней не мог? И насколько неуместными были предложения или расспросы деда? Старый вояка умеет быть грубым, как медведь. Не мог же он прямо сказать Михаилу Алексеевичу — «женись на моей внучке, и я тебя озолочу»? А тому пришлось искать приличные отговорки, чтобы избежать подобной участи?

Ах, она умрет от стыда, если будет об этом думать.

Она, может, тоже помыслить не могла! Просто пожалела горемычного, про́клятого вдовца.

А ее предложили, как кобылу, у которой началась охота, а этот… этот… бездушный истукан отказался! Впору запереться от всего мира и посыпать себя пеплом с ног до головы.

В сторону Михаила Алексеевича Саша даже смотреть боялась, пряталась от него, как ребенок. Будто мало ей было произошедшего во флигеле, когда она коснулась его лица, а он окаменел под ее пальцами.

Словом, Саша была настолько несчастна, сердита и опозорена, что предстоящий визит к Плахову вместе с Михаилом Алексеевичем казался ей настоящей пыткой.

Она вспоминала запах костров на степных стоянках, колкую траву под ступнями, подгоревшую кашу, солдатские байки, звон оружия, вспоминала, как пугали ее, маленькую, огромные лошади, как она старательно притворялась, будто ей весело, — и обещала себе притворяться не хуже и впредь.

Для визита Саша выбрала представительную Милость, а Михаил Алексеевич взгромоздился на старенькую Кару.

Пришлось даже использовать дамское седло, чего Саша терпеть не могла, но ведь они шили этот костюм нарочного для сегодняшнего дня, и все должно казаться достоверным, и не время было для капризов.

По пути Саша старательно вспоминала наставления Михаила Алексеевича: итак, она посланница великого канцлера, и следует вести себя небрежно, высокомерно.

Вероятнее всего, их поднимут на смех и выставят вон, но что с того. Все равно хуже стать уже не может.

Кара не проявляла никаких признаков беспокойства — видимо, черт пока оставил Михаила Алексеевича.

Но однажды он вернется, и как спокойно спать, думая об этом?

Хоть стели себе в бане и сторожи там, чтобы ничего дурного не случилось.

До поместья Плахова было добираться с час, солнце светило так ярко, что снег переливался и сверкал бриллиантовыми искорками. На холме Михаил Алексеевич остановился, глядя на золоченые купола домашней церквушки внизу, огромную усадьбу, похожую скорее на дворец, хозяйственные постройки и изогнутую змейку оледеневшей реки, к которой прижимались крестьянские селения.

— Вот, возьмите, покажете Плахову, если потребуется, — и Михаил Алексеевич протянул ей нечто, завернутое в белый шелк.

— И что это?

— Печать канцлера.

Саша разглядела сусальный блеск из-под тряпицы:

— Откуда?

— Местный кузнец сделал… Цыганское золото, не думаю, что граф будет пробовать его на зуб.

Он усмехнулся, но лицо оставалось сумрачным, ожесточенным.

Саше стало не по себе: она так и не узнала, какая судьба связала его с канцлером и что же такого произошло в жизни ее управляющего, отчего он оказался в этаком незавидном положении. Это было прошлое, в которое ее не пускали, но вовсе не обида сковала сейчас Сашу.

Она ясно поняла: Михаил Алексеевич ненавидел канцлера остро и сильно. Человеку со столь мягким и добрым характером тяжело давалась эта ненависть, и, возможно — возможно! — его равнодушие было вызвано вовсе не тем, что Саша была недостаточна хороша для него. Возможно, ему просто мешал по-настоящему разглядеть ее тот мрак, который царил в его душе.

Эта неожиданная проницательность была несвойственна Саше, но прежде ей не хотелось так страстно понять другого человека, прежде она никогда так жадно не ловила случайные обмолвки и самые мимолетные чувства, отражающиеся на чужом лице.

Ей захотелось утешить Михаила Алексеевича, но ласковые слова, на которые была так щедра Марфа Марьяновна, ни в какую не желали покидать Сашиных губ. Они теснились где-то в горле, причиняя боль и стесняя грудь.

— Канцлер ответит за все, что сотворил с вами, — произнесла она хрипло, грубо, тронула поводья и направила Милость вниз, к усадьбе.

Михаил Алексеевич представился как управляющий Лядовых, и встретивший их разряженный слуга посмотрел на него с презрением. Он отправился докладывать об этом неуместном визите с явной неохотой, в которой легко можно было заметить страх.

Саша вспомнила, как Плахов обращался с ее дворней, и подумала, что свою он не щадит тем более.

Однако слуга вернулся очень быстро и немедля провел их в пышно обставленную малую гостиную, неуловимо напомнившую флигель, когда там жил приказчик Мелехов.

Граф появился довольно быстро, оторопел, увидев мрачную незнакомку у окна, и осторожно произнес:

— Чем обязан?

— Посланница от Карла Генриховича, — коротко представил Михаил Алексеевич и отошел в сторону, давая понять, что он только сопровождающий.

Плахов смертельно побледнел и облизнул пересохшие губы. Ему и в голову не пришло спрашивать печать или другие доказательства того, что Саша не самозванка. Похоже, одно упоминание канцлера приводило его в ужас.

— Карл Генрихович, — брезгливо произнесла Саша, которой было противно смотреть на это испуганное лицо, — очень хотел бы узнать, почему вы за месяц с лишним всего дважды посещали усадьбу Лядовых. Кажется, вам были даны вполне четкие указания.

— Но я ведь писал… — жалобно проблеял Плахов, — ведь мне был оказан крайне недружелюбный прием… Девица та экзальтированна и твердо намерена уйти в монастырь, а в усадьбе творится какая-то чертовщина…

— Канцлера не интересуют ваши жалкие оправдания, — надменно оборвала его Саша. — Кажется, не так уж сложно соблазнить неопытную девицу, запертую в безлюдной глуши. Или вы просто решили идти поперек воли канцлера?

— Нет-нет, — с отчаянием вскричал Плахов и вдруг рухнул на колени: — Не губите! Я… приложу все усилия! Выкраду, если понадобится!

Выкрадет он! Саша гневно вспыхнула и закусила губу, чтобы не сказать лишнего.

Однако канцлер ловко управлялся со своими марионетками — вон какого страху нагнал на сиятельного графа.

И мерзко, и пугающе.

Она посмотрела на Михаила Алексеевича, молча ища у него совета.

— От краденой девицы, — произнес он спокойно, — хлопот с Лядовыми не оберешься.

— Но я не знаю, как еще совладать с барышней так быстро! — воскликнул Плахов. — Времени все меньше, маленькому Андре все хуже, а ухаживания, свадьба, отъезд за границу — дело долгое. Может, лучше дать Лядовой принять постриг и тихонько забрать ее из обители?

Саша ничего не поняла.

Кто такой этот Андре?

Однако небесные глаза Михаила Алексеевича потемнели, и он коротко кивнул с таким видом, будто вполне владел темой беседы.

— Это разумно, — произнес таким чужим голосом, что у Саши мурашки на руках высыпали. — Александра Александровна действительно готовится к монашеству, так что напишите Карлу Генриховичу о своем плане. Я вас поддержу и отправлю схожее послание.

— Благодетель, — всхлипнул Плахов, приподнялся и перебрался на диван. Он выглядел раздавленным и несчастным. — Признаться, — пробормотал он, как в лихорадке, — сватовство к Лядовой пугало меня. Уж больно страшна…

И Саша ощутила себя отвергнутой снова, хоть это было совсем уж нелепо.

— Кто такой этот Андре? — спросила она, когда на обратной дороге они, не сговариваясь, остановились на том же холме. Смеркалось, и все вокруг обрело нежные голубые оттенки.

— Это бесчеловечно, — глухо отозвался Михаил Алексеевич, — у меня даже думать о таком не выходит — от бешенства просто красная пелена перед глазами.

— Господи, — Саше стало так холодно, будто она оказалась на морозе в одной сорочке, — да говорите же!

— Семнадцать лет назад канцлер повторно женился. Анастасия Брянская не самого влиятельного рода, мне кажется, он выбирал себе молодую и здоровую невесту, а не возможности ее семьи. Однако трое детей умерло еще младенцами, пока наконец не родился четвертый ребенок, мальчик. Андре — это больной сын канцлера, чья жизнь, как вы слышали, угасает. Ему одиннадцать.

— О, как жаль. Но при чем тут Плахов?

Михаил Алексеевич посмотрел на нее с такой болезненной нежностью, что у Саши все затрепетало внутри.

— Не уверен, это всего лишь мои догадки. Вы нужны великому канцлеру, чтобы спасти его сына. Боюсь даже представить, какой ценой, — ведь граф не напрасно говорил об отъезде за границу. Думаю, что канцлеру необходимо организовать ваше исчезновение так, чтобы Лядовы не сразу переполошились и не кинулись искать вас в Грозовой башне. Что может быть естественнее супругов, отправившихся в путешествие?

— Мое исчезновение? — переспросила Саша. — Вы хотите сказать… что для исцеления Андре мне потребуется исчезнуть… насовсем?

— Канцлер выберет законного наследника, а не внебрачную внучку, — пояснил Михаил Алексеевич, и его лицо исказилось. — Насколько я понимаю его образ мыслей.

Саша молчала, пронзенная свалившейся на нее трагедией.

Канцлер хотел ее смерти — это не ново.

Но теперь она нежданно-негаданно оказалась на развилке, и выбор был страшным.

Неужто ей придется отправиться к старому мерзавцу самой? Ведь она уже убила свою мать, позволит ли умереть еще и малолетнему дяде?