Доктор на просторе

Глава 2

В течение нескольких последующих недель я с равной тревогой вчитывался в резолюции, которые накладывал профессор на карточки пациентов с установленными мной диагнозами, и в заключительные речи судьи Хопкрофта при вынесении приговоров. Бингхэм теперь всякий раз нагло ухмылялся в разговорах со мной, став вконец невыносимым. Он был явной жертвой особо злокачественной формы заболевания, которое в наших кругах называли «дипломатозом» и которое проявлялось одновременно в мании величия и полнейшем склерозе по отношению к самым недавним событиям. Избавившись от куцей студенческой тужурки, он теперь неизменно расхаживал в долгополом белом пиджаке и никогда не расставался со стетоскопом, отростки которого горделиво торчали у него из-за шеи, словно рога забияки-оленя. По клинике Бингхэм передвигался исключительно торопливой, несколько дерганной поступью, давая всем понять: его ждут срочные консультации и безнадежные больные; с пациентами, их родственниками и практикантами он разговаривал торжественным и усталым голосом, как врач викторианской эпохи, сообщавший трагичную весть; наконец тяжкий груз давившей на него ответственности не позволял Бингхэму узнавать своих бывших и менее удачливых сокурсников и уж тем более не оставлял времени здороваться с ними.

Но больше всего меня бесило поведение Бингхэма в лифте. Помимо широкого просторного лифта, в котором перевозили пациентов на носилках, в Св. Суизине также имелся допотопный тесный и скрипучий подъемник для персонала. Обычно на нем висела табличка «НЕ РАБОТАЕТ», и студентам пользоваться им возбранялось. Так вот, Бингхэм обзавелся дурацкой привычкой разъезжать на этом лифте, никогда не забывая вызывать его, когда проводил обход клиники с группой студентов. Затем сам поднимался на верхний этаж, где и поджидал раскрасневшуюся и запыхавшуюся толпу.

— Страшно удоб. штуковина, — как-то заметил он мне. — Просто не понимаю, как мы раньше без него обходились.

Впрочем, общались мы с ним довольно редко: либо лондонские пешеходы и водители вконец утратили остатки осторожности, либо я стал менее расторопным. Как бы то ни было, поток пациентов не иссякал теперь до позднего вечера, частенько не оставляя мне времени даже для обеда.

— Послушай, старина, — обратился ко мне Бингхэм однажды вечером, когда прием уже заканчивался. — Как насчет того, чтобы забежать в палаты и взглянуть на кое-какие хвори? Там рядышком лежат совершенно изум. пиелонефрит и ретроперитонеальный абсцесс. Спорим на полдоллара, что ты не определишь — кто из них кто?

— Нет, спасибо, — покачал головой я. — Я немного устал смотреть, как страдают мои братья по разуму. И вообще — собираюсь в паб перехватить пинту пивка.

— Ты, конечно, извини, старина, но это не лучший способ пробиться в аспи.

— В данную минуту мне глубоко наплевать на твою аспи., - в сердцах выпалил я. — У меня ноги гудят, башка раскалывается, я голоден как волк и хочу выпить.

— Да, старина, наше травмотделение не всякому по зубам. Я сам жду, не дождусь следующего месяца, чтобы вырваться отсюда и приступить к нормальным операциям.

Я смерил его вызывающим взглядом:

— Хочу напомнить, что место старшего ассистента получит только один из нас.

— Конечно, старина, — ухмыльнулся Бингхэм. — Я чуть было и не забыл. Пусть победит сильнейший и все такое. Да?

— Совершенно верно, Бингхэм.

По прошествии ещё двух недель я уже начал надеяться, что наше сверхзанятое светило забыло историю с судьей Хопкрофтом. Однако в один прекрасный день профессор появился в нашем травмпункте. Остановившись перед моим столом, он посмотрел на меня как на заспиртованную ящерицу, поднес к моему носу какую-то медицинскую карту и спросил:

— Это вы заполняли?

Я испуганно покосился на карту. Запись на ней была адресована дежурному врачу хирургического отделения, молодому парню, с которым мы играли в регби и попивали пиво; славный малый, как и я, на дух не выносил Бингхэма. У пациента, которого я отослал в хирургию, был сильный ушиб ноги, но в спешке и бешеной сутолоке приема я нацарапал всего три слова:

В эту самую минуту я с ужасом припомнил, что как раз сегодня этот молодой врач отправился в Королевское медицинское общество, а подменял его сам профессор.

— Да, сэр, — пролепетал я срывающимся голосом.

— Пожалуйста! — ядовито заявил он, отвечая на мой запрос. — Нет!

И величественно удалился.

Несколько дней спустя Бингхэм с ехидной рожей подкатил ко мне и сказал:

— Сегодня утром тебя сам проф вспоминал, старина.

— Неужели?

— Да вот, представь себе. Я заскочил в операц. посмотреть, как он проводит адреналэктомию, и проф спросил, знаю ли я, какую школу ты заканчивал. Я ответил, что сходу вспомнить не могу. И вот тогда, старина, он отпустил по твоему поводу на редкость странное замечание — что, дескать, это была одна из современных школ, в которых детей учат самовыражаться и дубасить учителей линейкой по голове, но забывают обучить чтению и письму. Надеюсь, что на самом деле это не так, старина?

— Нет, отчего же, старик прав, — пожал плечами я. — Нас и в самом деле не учили читать, писать, считать, играть в крикет или обмениваться алебастровыми шариками, но зато и лизать задницы мы тоже не приучены. В отличие от некоторых, — мстительно прибавил я.

Бингхэм нахохлился.

— А ведь я могу и обидеться, старина, — процедил он.

— А я именно этого и добивался, — осклабился я. И тут же добавил: Старина.

Мои надежды стать старшим ассистентом таяли на глазах. За неделю же до окончания работы в травмпункте они пропали окончательно. Развеялись как дым.

Мы с Бингхэмом жили на верхнем этаже здания персонала Св. Суизина, довольно высокого мрачного строения, в котором разместились несколько дюжин жилых комнат и столовая; в последней стояло знававшее лучшие дни пианино, а на стене висел портрет сэра Уильяма Ослера с грустно поникшими усами. На столе торчала копилка, в которую каждому, кто приходил ужинать, полагалось опустить полкроны; «В ФОНД СЛЕПЫХ» — гласила надпись на копилке. А снизу кто-то приписал: «И каких слепых!». Копилку опустошали каждые шесть месяцев, когда обновлялась половина жильцов. В тот день как раз съехал один из профессорских ассистентов, подыскавший себе приличное местечко. Вечером он устраивал для дружков отвальную и попросил меня заменить его. Я с восторгом согласился — лишняя практика в самой клинике никогда не мешала, а вот Бингхэм пришел в ярость.

Дежурство протекало спокойно, и в полночь я отправился спать, положив у изголовья томик «Неотложной хирургии» Гамильтона Бейли. Мне снилось, что я нахожусь в травмпункте и обыкновенной столовой ложкой без анестезии оперирую Бингхэму двустороннюю паховую грыжу. Мой счастливый сон был бесцеремонно прерван стуком в дверь.

— Что такое? — выкрикнул я, ошалело вскакивая с кровати. — Который час?

— Половина четвертого, — сообщил мне регистратор. — Непрекращающиеся боли в желудке. Третий день хуже и хуже. В основном, в подложечной области.

— Да ну? Выглядит больной скверно? Зеленый? Его рвет?

— Нет. Сам приехал. В такси.

Я был разочарован: похоже, ассистировать при неотложной операции мне не доведется. Наблюдая, как я одеваюсь, регистратор ковырял в зубах. Похоже на желчный пузырь, — изрек он. — Камни, должно быть.

Я спустился в пустынную приемную, где меня уже ждал укутанный одеялом пациент. Худощавый, прилично одетый мужчина в синем костюме с белым галстуком и очках в роговой оправе. У него были также маленькие усики и прилизанные, аккуратно подстриженные волосы. Выглядел он хотя и встревоженным, но, к сожалению, на умирающего ничуть не походил.

— Что вас беспокоит? — деловито осведомился я.

— Мне страшно неловко за то, что я вас потревожил, доктор, — начал он. — Чрезвычайно неловко. Лишил вас, несомненно, столь заслуженного отдыха. Извините, доктор, и поверьте — я искренне раскаиваюсь.

— Ничего, в конце концов — это моя обязанность, — кивнул я. Врачебный долг и все такое. Итак?

— А я вот сидел здесь и говорил себе: «Бедный доктор сейчас покоится в объятиях Морфея. Спит себе сном младенца…»

— Извините, что вас беспокоит? — перебил я.

И тут он обеими руками схватился за живот и застонал.

— Ага, колики? — обрадовался я, мысленно листая страницы справочника. — Что-нибудь не то съели?

Очкарик задышал спокойнее, осмотрелся, потом заговорщически прошептал:

— Мы здесь одни, доктор?

— Да, — кивнул я. — Не волнуйтесь, мы не разглашаем профессиональные тайны.

— Вы ведь ассистент профессора, не так ли, доктор?

Я молча кивнул.

— Так вот, доктор, дело в том, что профессор полгода назад сделал мне операцию — частичную резекцию желудка. Все было нормально, но три дня назад у меня начались боли. — Он снова застонал, потом, морщась, продолжил: Ужасные боли. Ну вот, а сегодня после ужина я вдруг закашлялся и почувствовал какой-то непонятный комок в горле. Я сплюнул… — Он снова огляделся по сторонам и прошептал: — Это оказалась шайба, доктор!

— Хоккейная? — тупо спросил я.

— Нет, нет, доктор! Металлическая. А затем, пять минут спустя, я выкашлял винтик! А после него — две гайки и кусочек пружинки. Это продолжается всю ночь, доктор. Вот я и решил приехать.

— Черт побери, но ведь это просто невозможно! — взвился я. — Мистика какая-то! Вы уверены?

— Взгляните сами, доктор, — произнес он. С гордостью, как мне показалось. И извлек из кармана нечто, завернутое в обрывок газеты «Ивнинг Ньюс». Развернул, и моему изумленному взору представились две блестящие гайки, шайбы, несколько винтиков и кусочек пружины. Я поднял голову, и наши глаза встретились. Я облизнул губы.

— Да, вполне возможно, что это фрагменты хирургического ретрактора, признал я.

Он кивнул.

— Именно это я и подумал, доктор. Я ведь когда-то и сам врачевал. Теперь я смутно припоминаю, как кто-то в операционной сказал, что у них чего-то не хватает.

— Покажите мне живот, — попросил я.

Шрам полугодичной давности был там, где ему и полагалось быть.

— Гм, — произнес я, скребя в затылке. Затем оглянулся по сторонам. Поблизости не было ни души. Сейчас даже появление Бингхэма порадовало бы меня.

— Это может быть серьезно, — предположил я.

— Да, доктор, — закивал усатый. — Поэтому я и приехал сюда. Я ведь не из тех людей, что тут же бегут в суд жаловаться. Но вот если со мной что-то случится… Родственников-то у меня много, доктор.

— Правильно, — подтвердил я и, укрыв его одеялом, принялся в задумчивости шагать по приемной. Правила на сей счет были строги: обо всех неотложных ночных случаях требовалось немедленно извещать дежурного врача. Однако, если профессор и в самом деле ухитрился оставить в брюшной полости пациента ретрактор, он бы, разумеется, хотел узнать об этом прежде всех остальных.

Собравшись с духом, я позвонил профессору в Уимблдон. Телефон звонил с минуту, прежде чем в моем ухе послышался раздраженный женский голос:

— Да!

— Могу я поговорить с профессором?

— Кто это?

— Я звоню из Св. Суизина, — осторожно ответил я.

— О Господи! Неужели нельзя хоть ночью его в покое оставить? Артур!

Еще несколько минут спустя я сбивчиво заговорил в трубку:

— Извините за беспокойство, сэр. Это один из ваших ассистентов…

— Роджерс?

— А? Нет, не Роджерс, сэр. Гордон.

Профессор шумно вздохнул.

— А где Роджерс?

— Спит, сэр. — Сущая правда — я сам видел, как двое дюжих парней затаскивали его наверх. — Я его подменяю. Дело очень срочное.

И я изложил профессору свои наблюдения.

— Что ж, вполне возможно, — произнес он. По голосу чувствовалось, что он не на шутку встревожен. — Подробности сейчас не помню, но полгода назад мне, определенно, помогала новенькая медсестра… Вы уверены, м-мм… Гордон, что это детали ретрактора?

— Да, сэр. Никаких сомнений.

Последовало молчание.

— Хорошо, — ворчливо произнес наконец профессор. — Я приеду. Погода, конечно, препаршивая. Переведите его наверх и подготовьте операционную к срочному чревосечению.

— Слушаюсь, сэр.

— И еще, Гордон…

— Сэр?

— Вы правильно поступили, что позвонили мне.

— Спасибо, сэр! — восторженно гаркнул я.

Но он уже повесил трубку.

В течение следующего получаса я лихорадочно готовился к операции. Разбудил дежурную сестру и прочий хирургический персонал, распорядился застелить постель с грелкой и электрическим одеялом. Затем вернулся к пациенту, терпеливо дожидавшемуся меня на койке.

— Не волнуйтесь, старина, — ободряюще проговорил я, панибратски хлопая его по плечу. — Вы в надежных руках. — Я взглянул на часы. — Профессор подъедет с минуты на минуту. Он сам вами займется.

— Спасибо, доктор, — благодарно вздохнул прилизанный очкарик и прикоснулся к моей руке. — Поверьте, я очень признателен вам за столь внимательное отношение.

— О, я всего лишь выполняю свой долг, — скромно отмахнулся я. — Клятва Гиппократа, знаете ли, и все такое.

— Когда эта история закончится, доктор, — бодрым тоном продолжил он, я с удовольствием встречусь с вами в более непринужденной обстановке.

— Возможно, возможно, — закивал я, снисходительно улыбаясь. — Все может быть.

— Приезжайте ко мне на уик-энд, — продолжил он. — У меня неплохая загородная резиденция. На самой Темзе. Старинный замок, который я в свое время приобрел по дешевке. Можем поохотиться, рыбку половить. У меня есть и собственное поле для гольфа, так что прихватите с собой клюшки.

— Я не совсем понимаю…

— Нет, лучше поступим так. В пятницу днем я пришлю за вами «роллс-ройс». Со своим шофером. Перепутать невозможно — весь автомобиль из чистого золота. Целиком — даже поршневые кольца…

Я обалдело вытаращился на него.

— А ведь, глядя на меня, — добавил он с гордостью, — никто бы и не заподозрил, что я — единственный владелец Английского банка[4].

С Бингхэмом я встретился в лифте.

— Привет, старина, — ухмыльнулся мерзавец. — Жаль, что ты так и не стал ассистентом.

— Да, мне тоже жаль.

— Здорово тебе влетело, да, старина? Я имею в виду этого психа. Тебе следовало сделать ему рентген, прежде чем будить профа. Или узнать место работы и должность. Я всегда это в первую очередь спрашиваю. Я бы на твоем месте поступил именно так.

— Не сомневаюсь.

— Теперь тебе придется искать работу в каком-нибудь захолустье, — с притворным сочувствием произнес этот негодяй. — Впрочем, мне говорили, что в Англии ещё остались приличные клиники. Не такие, разумеется, как Св. Суизин, но и не сельские лечебницы. Попрощаться от твоего имени с профом? Ты ведь, наверное, не захочешь встречаться с ним после этой истории?

— Нет, я только что заходил к нему. Рекомендательное письмо забрать.

— Если могу тебе чем-то помочь, старина — всегда к твоим услугам.

— Спасибо.

Мы спустились на первый этаж, и я вышел из лифта.

— А мне в цоколь нужно, — пояснил Бингхэм. — В лаб. Хочу кое-какие анализы просмотреть. Теперь, став наконец старшим ассистентом профа, я хочу поднажать на патол. и микробиол. — Я захлопнул дверь. — Наверное, мы больше не увидимся, старина. Покуха!

И он нажал кнопку. Лифт опустился дюймов на шесть и вдруг замер как вкопанный. Бингхэм поочередно надавил все кнопки. Никакого результата. Он загремел ручкой двери. Та не шевельнулась.

— Послушай, старина! — взволнованно позвал он. — Я тут слегка застрял.

— Да, я заметил, — сдержанно произнес я.

— Черт знает что, — добавил он и трусливо хихикнул. Затем, вцепившись в решетку, осторожно потряс её. Вокруг начала собираться толпа: санитары, медсестры, пациенты. В лифте Св. Суизина нередко кто-то застревал, что приятно оживляло серое больничное однообразие.

— Проклятье! — голос Бингхэма предательски дрогнул. — Помоги мне выбраться, будь другом.

Я развел руками.

— Каким образом — я ведь не механик. — Вокруг загоготали. — Может, пожарных вызвать? Или полицию?

— Нет, черт побери! Послушай, старина, мне не до шуток. — Бингхэм нервно затряс металлическую решетку, опасаясь, что может уронить свое достоинство. — Помоги, дружище! — взмолился он. — Вызволи меня отсюда. Не бросишь же ты коллегу и друга в беде!

— Что ж, попробую, — вздохнул я. В конце концов выражение «права человека» относилось даже к Бингхэму. Хотя и с натяжкой. — Подожди минутку.

— Спасибо, старина, — обрадовался он. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

Я как можно медленнее побрел прочь по коридору, высматривая кого-нибудь из техников, и вдруг заметил груженую тележку, на которой развозили обед для больных. Среди прочей снеди я разглядел бананы. И тут меня осенило.

Вернувшись к лифту, я с удовлетворением увидел, что толпа удвоилась, а Бингхэм остервенело трясет решетку.

— Наконец-то! — оживился он, узрев меня. — Ты очень шустро… Эй, что ты делаешь?

Я медленно оторвал от грозди несколько бананов и принялся один за другим совать их ему сквозь прутья решетки. Моя нехитрая пантомима вызвала взрыв восторга среди собравшихся зевак, к которым присоединились ребятишки из разместившегося по соседству детского отделения. Радостно улюлюкая, они подбадривали меня:

— Дайте ему палку! Пусть сам достанет!

Бингхэм побагровел и затрясся от бешенства.

— Этого я тебе никогда не забуду! — прошипел он. — Погоди, вот только выйду — я с тобой разделаюсь! — И для пущей убедительности подпрыгнул.

В толпе застонали.

— Хвост не прищеми! — задорно выкрикнул кто-то.

Утирая слезы, я засеменил прочь. Впервые за всю свою врачебную карьеру я был доволен.

Уже сидя в автобусе, я развернул рекомендательное письмо профессора. Его краткости можно было позавидовать:

«Всем заинтересованным лицам.

Доктор Гордон в течение последних трех месяцев был моим младшим ассистентом в травматологическом отделении. Со своими обязанностями справлялся разве что к собственному удовлетворению».