Дом, забытый временем

ДАЛЬНИЕ РОДСТВЕННИКИ

Кладбище было небольшое, и я без труда нашел ее могилу.

Конечно, я знал, что ко времени моего возвращения она будет давно мертва.

Могилы ее родителей находились рядом, а братьев и сестер у нее не было.

Я унес ее с собой к звездам. Старался оставить в прошлом, но не смог. Мои коллеги-астронавты, Бомон и Моррис, не догадывались, что она все время со мной: я никогда не давал воли воспоминаниям.

Розы, которые я положил на ее могилу, уже начали вянуть под лучами летнего солнца.

Я еще раз прочитал поблекшую надпись на надгробии:

Холлман — ее девичья фамилия, значит, она так и не вышла замуж.

Но почему же она умерла такой молодой?

Я должен был жениться на тебе, Бет. Я так этого хотел! Но тогда бы они вычеркнули меня из списка. Астронавт, который путешествует со скоростью света, должен быть свободен от земных привязанностей.

Мне пришлось выбирать. Я выбрал звезды.

Потом я их возненавидел. Мерцая голубым светом, они смеялись надо мной, над моей жизнью, которую превратило в пародию сокращение Фицджеральда-Лоренца.

Старик и юноша одновременно, я стоял возле могилы.

Лучше бы я лежал там, рядом с тобой.

Неведомо откуда налетел ветер и взъерошил выгоревшую на солнце траву. Растущие вдоль узкой кладбищенской дороги клены зашептались друг с другом, охваченные дыханием ветра. Новенький «родстер», который я купил на часть выплаченных мне денег, томился в полуденной тени деревьев. Возле него стояла другая машина — элегантный красный «понтиак». Я и не слышал, как она подъехала. Из автомобиля вышла девушка в летнем белом платье и, лавируя между надгробий, направилась в мою сторону. Походка у нее была точно как у Бет — легкая и уверенная. Каштановые непокорные волосы, такие же, как у Бет, падали на плечи. Округлое, как у Бет, лицо, знакомый изящный нос, темные брови вразлет…

Я не верю в привидения, но, когда она подошла ко мне и остановилась, я изумленно застыл. Она смотрела не меня так, словно мое появление здесь поразило ее не меньше. Потом я рассмотрел ее. Да, сходство с Бет несомненное, но есть и различия. Тот же округлый овал лица, но нет полудетского невинного выражения, и подбородок более твердый. Нет и очаровательной родинки на щеке. А вот глаза… глаза те же самые: карие, глубокие, с золотыми искорками.

Она долго молчала, как будто все слова на время вылетели у нее из головы. Потом подалась вперед, поцеловала меня в щеку и тихо произнесла:

— Добро пожаловать домой.

Ей не нужно было объяснять мне, кто она. Я знал.

Но, увы, осознание пришло слишком поздно.

Почему ты не сказала мне, Бет? Могла же сказать: «Ты обязан на мне жениться, Джерри!»

И я бы послал звезды к черту!

Дети вырастают, у них рождаются свои дети, а у тех — свои. Ты об этом думала, Бет? Ты рассказала нашему сыну или дочери обо мне для того, чтобы в далеком будущем кто-то встретил меня и отвел домой. Но, Бет, ты не подумала, что этот кто-то будет настолько похож на тебя!

Если бы я знал про ребенка, я бы, по крайней мере, был подготовлен. Меня бы не застали врасплох, как сейчас.

С другой стороны, если бы я знал, то не улетел бы к звездам.

Почему ты не сказала: «Джерри, ты должен, обязан на мне жениться!»

— Я приезжаю сюда каждый день, — объяснила моя праправнучка. — Я всегда знала, что рано или поздно ты придешь на ее могилу.

«Почему же ты не приехала в Белые Пески в день приземления? Тебе не позволили бы поговорить со мной, но ты бы могла помахать рукой, когда я выходил из корабля». Вот что я хотел сказать ей, но вместо этого просто стоял, застыв, как Пруфрок из стихотворения Элиота[18]. А потом сказал совсем другое:

— Я принес ей розы.

Она посмотрела вниз, на цветы.

— Я люблю розы. Уверена, что и она их любила.

— Бет умерла так рано. Почему?

Она подняла взгляд, но смотрела не в глаза мне, а на карман моей рубашки.

— Родинка у нее на щеке превратилась в меланому. Та самая очаровательная мушка. Когда это обнаружили, было уже поздно.

Подождав, пока я свыкнусь с ее словами, она подняла глаза. Какой же глубокий карий взгляд! И как много в нем золотых искр!

— Думаю, ты знаешь, кто я.

Я кивнул.

— Она не сказала тебе, что ждет ребенка?

— Нет.

— Я Робинетт. Робинетт Филдз. Но все называют меня просто Робин.

— Ты… ты живешь в городе?

— Да. В большом роскошном особняке. Мой отец — директор «Метробанка».

— Мой внук?

— Да. А моя бабушка — твоя дочь — директор городской библиотеки. Ее муж, мой дедушка, умер в прошлом году.

Значит, у нас с Бет родилась девочка… но почему же моя дочь не приехала в Белые Пески?

— У тебя есть еще один правнук, он живет в Калифорнии. До сих пор не женат.

— А братья у тебя есть? Или сестры?

Она улыбнулась точно так же, как улыбалась Бет, когда хотела сказать что-то грустное, и на мгновение я снова поверил, что моя любовь воскресла.

— Нет. Я последняя из Филдзов. Но я делаю все, что в моих силах. Все, на что способна девушка. Окончила юридический, только что сдала экзамен на адвокатскую лицензию, и осенью поступаю работать в юридическую фирму. Теперь, когда я тебе все рассказала, можем ехать домой.

Я бы скорее провалился в черную дыру.

— Думаю, мне лучше идти дальше своей дорогой.

— Еще чего!

— Робин, я не могу поехать к тебе домой.

— Конечно, можешь. А где еще ты сможешь изучить свое генеалогическое древо?

Нигде. Но я не мог ей этого сказать.

— Робин, разве ты не видишь, что я — анахронизм?

— Нет, не вижу. Пожалуйста, садись в свою машину и поезжай за мной.

Она смотрела на меня с нетерпением. И я видел в ее глазах еще что-то, чему пока не мог найти определения.

— И что ты им скажешь? «Мама, папа, смотрите, кого я привела! Это прапрадедушка Уолш!» Так?

Она дотронулась до моей руки, и крепость, чей фундамент уже давно перекосился, зашаталась и рухнула.

— Нет, — покачала она головой. — Я скажу: «Мама, папа, это Джерри». И они сразу поймут, кто ты.

Наверное, я улыбнулся, потому что она улыбнулась в ответ. Прежде, чем последовать за ней, я опустился на колени и поправил цветы на могиле.

Маккинсливилль разросся, но не так уж сильно. Когда я учился в Центре подготовки космонавтов, город называли цветущим оазисом. Теперь это был маленький, тихий, сонный городок, выжженный летним солнцем.

Филдзы жили на окраине, в районе, застроенном новыми домами. Их особняк с колоннами стоял поодаль от остальных, перед ним была большая ухоженная лужайка с полукруглой подъездной дорожкой.

Я вырос у приемных родителей, а в шестнадцать сбежал. По сравнению с этим особняком их дом был сущая лачуга. Да и вообще, с шестнадцати лет я не знал, что такое дом. Моим пристанищем всегда были бараки и мрачные съемные комнаты.

И, конечно, тесный закуток, в котором я спал на «Звездном следопыте».

Жена моего внука не встретила нас у входа. Я стоял в огромной гостиной и смотрел, как она спускается вниз по широкой винтовой лестнице. Много нового появилось в мире, пока меня не было, но жена моего внука к числу нововведений не относилась. Готов побиться об заклад: эта стройная блондинка в струящемся платье цвета лайма и с повадками королевы наверняка была когда-то председательницей родительского комитета. Готов побиться о заклад: она и ее муж — члены местного загородного клуба. Каждую зиму они ездят на море, и у каждого собственное авто. Ее подтянутая фигура — результат еженедельных занятий аэробикой еще с тех пор, как она училась в старших классах, а над натурально-светлым цветом ее волос поработал мастер своего дела.

Глаза у нее были зеленые.

— Мама, это Джерри, — представила меня Робинетт. — Я встретила его на кладбище. Он принес цветы на могилу бабушки Холлман.

Она не протянула мне руку. Да и с чего бы? Я для нее — чужак, незнакомец, хотя она, возможно, и видела меня по тривидению. Она сказала:

— Фред будет чрезвычайно рад. Извините, я вас покину: должна сообщить домоправительнице, что к ужину будет гость.

— А моя дочь? — спросил я Робинетт, когда ее мать вышла из комнаты. — Она тоже живет здесь?

— Нет. В другом конце города. Я позвоню ей и скажу, что ты здесь. Но сперва пойдем к машине и принесем твои сумки.

— Робин, я не могу остаться здесь.

— Почему?

— Сама знаешь, почему. Твои родители лет на двадцать старше меня. В моем присутствии они будут чувствовать себя неловко.

— Зато я буду чувствовать себя хорошо, — сказала она, и в глубине ее глаз вспыхнули мерцающие искры. — Тем более что мы с тобой почти ровесники.

— Это еще хуже.

— Неужели, Джерри?

Мерцание в ее глазах погасло. А то, что пришло ему на смену, испугало меня. Испугало и обезоружило. Мы взяли мои сумки из машины и отнесли наверх. Точно напротив комнаты, которую для меня выбрала Робин, была еще одна спальня. Сквозь полуоткрытую дверь я увидел розовое покрывало, домашние туфельки на толстом ковре, желтый вымпел университета на стене над письменным столом.

Нет нужды объяснять, чья это была комната.

Мой внук оказался высоким, подтянутым мужчиной с каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой. Узкое лицо, тонкий нос, тонкие твердые губы, решительно сжатые. Казалось, гены Бет вообще ему не передались, и сходства с собой я тоже не обнаружил.

Мы обменялись рукопожатием, и он сказал:

— Добро пожаловать назад.

Спасибо, что не добавил: «Дедушка».

Ужин был весьма пышный. Мой внук сидел на одном конце стола, его жена на другом. Мы с Робинетт — тоже напротив друг друга. Домоправительница, приземистая круглолицая женщина средних лет, подала нам семь смен блюд.

Вот, значит, как едят богатые. Правда, я сомневался, что мой сын богат настолько, насколько хочет казаться. Скорее всего, я много, много богаче. Космическая сумма, которую я заплатил за автомобиль, — всего лишь ничтожная, почти не ощутимая часть полученной мною выплаты. Но, сидя за столом, я чувствовал себя не богачом, а неотесанным деревенщиной. Мешковатый пиджак. Очевидно, неправильно завязанный галстук. Мои руки, привыкшие к приборной панели корабля, казались сейчас грубыми ручищами крестьянина, который не знает, как управляться с вилками и ножами.

Робинетт заговорила о планете, которую открыли мы с Бомоном и Моррисом. Мой внук быстро сменил тему и завел разговор об экономике. Как обычно, она пребывала в плачевном состоянии.

Открытая нами планета — младшая сестра в большом семействе Юпитера, такая же необитаемая, как Луна. Мы прочесали всю систему и обнаружили еще две планеты, обе — газовые гиганты, по размерам сравнимые с Нептуном, и несколько спутников. Впрочем, все они оказались совершенно непригодны для жизни, так что я не в обиде на внука за то, что он решил сменить тему.

Я не в обиде на него и за то, что он не проявил ни малейшего энтузиазма, когда Робинетт вспомнила про Почетные медали Конгресса, которыми нас наградили. Тем более что он, конечно, знал о награждении — пресса об этом вовсю трубила. Но, увы, медали эти ничего не стоили. Нас наградили только затем, чтобы придать хоть какую-то значимость нашему долгому путешествию. Хотя мы все прекрасно знали, что деньги налогоплательщиков, потраченные на наш полет, по сути, выброшены на ветер, и честнее было бы просто спустить их в канализацию.

По иронии судьбы, во время нашего отсутствия астрофизики научились управляться с кривизной пространства и проложили короткий путь у нашим планеты, сразу обозначив их, как необитаемые.

Так что я не виню своего внука в том, что он проигнорировал нашу сомнительную славу и предпочел говорить о более насущных вещах — например, о нынешней засухе. Конечно, из обычной вежливости он мог бы сказать хоть пару слов о том, что пытался сделать его дед. Но я не виню его. Так или иначе, никакого интереса ко мне он не проявил, и мне пришлось с горечью осознать, что я ему не нравлюсь.

И, поскольку моя дочь так и не появилась, я открыл для себя еще одну горькую истину:

Ей я тоже совсем не нравлюсь.

Робинетт страшно разозлилась. Ярость вспыхивала в глубине ее карих глаз, хотя видел это только я. Позже вечером мы поехали покататься на ее машине, и она сказала:

— Ты напоминаешь им ту главу семейной истории, которую они хотели бы забыть. Надо было предупредить тебя, но я сама ничего не знала. Они все держат при себе, стараются не показывать чувств. И кто мы мог поверить, что в наши дни трое снобов из среднего класса будут задаваться вопросом, испортит ли кто-то их репутацию или нет?

— Если бы я знал, что Бет беременна, мы бы поженились.

— Ты не должен передо мной извиняться. Я рада, что вы не поженились. Потому что иначе тебя бы не было здесь.

Она выключила фары. Путь нам освещала только полная луна. Вокруг не было ни души. Робинетт свернула в рощу, на дорогу, ведущую к озеру, и остановилась на крутом берегу прямо над пляжем.

— В тот день, когда «Звездный следопыт» приземлился, я не отрывалась от тривизора, — заговорила она. — Хотела увидеть, как ты выходишь из корабля. Я прочитала про тебя все, что нашла. В книжках писали, что, вернувшись на Землю, ты будешь старше себя улетевшего всего на несколько лет. Я мечтала, что так и будет, хотя не очень этому верила. Думала, что из корабля выйдет трое старцев. Ну а потом… потом я увидела тебя.

— Почему же ты не приехала в Белые Пески?

— Я и правда боялась, что ты окажешься древним стариком.

— Когда я тебя увидел впервые, подумал, что ты — Бет.

— Я и есть Бет. В некотором смысле.

Вдалеке над озером танцевали огоньки рыбацких лодок. Богиня Диана взирала на нас с лунных гор. Мы слышали, как дышит озеро: вдох, выдох.

— Когда мне было шестнадцать, — тихо заговорила Робинетт, — в старом журнале я нашла твою фотографию и вырезала ее. Она и сейчас со мной. Здесь, в сумочке.

Я почти осмелился поцеловать ее в щеку.

— Наверное, нам пора, — помедлив, сказала она. — Думаю, лучше не засиживаться допоздна, — она вывела машину обратно на проселочную дорогу, и все время, пока мы ехали назад, богиня Диана глядела на нас сверху всеведущими глазами.

На следующий день я отправился на встречу с моей дочерью.

Я даже не знал ее имени.

Она сидела за большим, совершенно пустым столом. Ее волосы были стянуты в пучок. Я изучал ее морщинистое лицо, стараясь найти хоть какие-то черты Бет. Но тщетно.

Ни малейшего сходства с собой я тоже не обнаружил. Она посмотрела на меня выцветшими голубыми глазами. — Что вам угодно?

— Вы должны знать, кто я.

Она ничего не ответила. Только смотрела ненавидящим взглядом. Я собирался поговорить с ней о Бет, но теперь не осмелился. Кто я для нее? Отец, которого она никогда не видела, сбежавший невесть куда и оставивший мать умирать.

В библиотеке не было книжных полок, за которыми я мог спрятаться. Только стеклянные стеллажи с микрофильмами. И дверь, в которую я вошел.

Я открыл ее и вышел на улицу.

Я ехал по улице, на которой когда-то жила Бет. От ее дома и соседних домов не осталось и следа. На их месте построили Дом Пенсионеров. На высохшей лужайке перед зданием старики играли в крокет.

Я поехал в Центр подготовки космонавтов. Меня встретили ржавые ограды, полусгнившие бараки и полуразвалившиеся кирпичные постройки. Я чувствовал себя археологом, блуждающим по развалинам Рима.

Меня познакомили со всеми развлечениями среднего класса. Мы с Робинетт играли в теннис, бадминтон и гольф. Плавали в бассейне ее отца. Она представила меня своим друзьям. Почти каждый вечер мы отправлялись в город. Гуляли, заходили в тихие кафе, садились за столик и подолгу смотрели друг на друга поверх бокалов. Смотрели и молчали. А что говорить? Какие найти слова?

Однажды вечером мы сидели в кафе и молчали, глядя друг на друга в желтом свете свечи. Молодой человек примерно моего возраста подошел и тронул Робинетт за плечо:

— Привет, Роб! — Он взял себе стул и подсел за наш столик. — Я заехал к тебе домой, и там сказали, что ты куда-то пошла со своим прапрадедушкой, и, скорее всего, вы в этом баре. Ты обещала написать — помнишь? — Он смерил меня странным взглядом.

— Джерри, — сказала Робинетт, и ее щеки порозовели, — познакомься, это Бад Даунз. Мы вместе учились в колледже. Бад, а это лейтенант-коммандер Джерри Уолш. Наверняка ты о нем слышал. Он был в космосе.

Бад просиял. У него было красивое, немного грубоватое лицо спортсмена.

— Да, конечно! Но я не знал, что он твой родственник. Здорово, дедуля! — И он положил руку на колено Робинетт.

Она сбросила его руку. Он непонимающе уставился на нее.

— В чем дело? Ты же здесь с дедулей, и он не возражает — точно, дедуля?

Взгляд у Робинетт был такой, словно ее ударили.

— Пожалуйста, Бад, уходи.

— Что?

— Я прошу тебя уйти.

Он тупо смотрел на нее. Перевел глаза на меня и задохнулся от злости. Потом бросил в ее сторону взгляд, полный ярости, и прошипел:

— Ах ты, сучка! Это же кровосмешение!

Я вскочил и бросился на него. Столик перевернулся, бокалы, звеня, посыпались на пол. Огни свечей превратились в падающие звезды. Бад был крупнее меня, но, даже будь он вдвое выше и крепче, шансов у него не было. Я хотел ударить его раз, но Робинетт перехватила мою руку. Все смотрели на нас, бармен выскочил из-за стойки и бросился в нашу сторону. Бад, погрозив мне кулаком, выбежал вон. Я заплатил за причиненный ущерб, и мы поспешили покинуть бар.

Потом мы долго ехали в ее машине, и вечерний ветер холодил наши лица. После затянувшейся паузы она сказала:

— Я и подумать не могла, что он будет меня искать.

— Я так и понял, особенно, когда он положил руку тебе на колено.

— Прости.

— Господи! Если уж ты хотела с кем-то переспать, зачем было выбирать такого идиота?

— Прости, — повторила она.

По узкой дороге она выехала к озеру и остановилась там же, где в прошлый раз. Луны не было, и всеведущие глаза Дианы уже не смотрели на нас. Только звезды сияли в небе, и огоньки рыбацких лодок танцевали над водой.

— Для меня всегда существовал только ты, — тихо сказала Робинетт.

Я коснулся ее руки.

— Это несправедливо, — проговорила она. — Ведь наше родство не ближе, чем у троюродных кузенов. Мы совсем дальние родственники.

На этот раз я решился поцеловать ее щеку. В один миг она очутилась в моих объятиях. Звезды, которые я ненавидел, с удовлетворением наблюдали, как мы вытаскиваем плед из багажника и по извилистой тропинке спускаемся на пляж.

Шли дни. Мы по-прежнему играли в теннис, бадминтон и гольф, плавали в бассейне отца Робинетт. По-прежнему по вечерам гуляли, сидели в барах или кафе. А ночью, когда на дом опускались тишина и темнота, она приходила ко мне, или я — к ней.

Утром по воскресеньям мы отправлялись в церковь с моим внуком и его женой. Они были методисты. И я был методистом прежде, чем улетел к звездам. Церковь была совершенно новая, но хор пел песнопения древние, как мир. Я сидел рядом с Робинетт на скамье Филдзов. Моему внуку нравилось демонстрировать меня окружающим. Конечно, он меня недолюбливал, но, с другой стороны, я повышал его престиж. Мой первый грех стал семейной его тайной. Про второй грех он еще не знал.

— Каждый раз, читая эти строки, — шептала Робинет мне в ухо, — я понимаю, что должна быть здесь, в твоей постели. Это правильно.

У меня тоже были любимые строки из Теннисона. Они все время крутились у меня в голове —

Днем мы носили маски, но иногда они спадали, открывая истинные лица. Друзья Робинетт начали странно на нас поглядывать. Когда мы входили в бар, голоса вокруг мгновенно стихали. Если мы садились у стойки, бармены глазели на меня и Робинетт с откровенным любопытством. Она снова и снова повторяла, что мы — не больше, чем дальние кузены, седьмая вода на киселе. И она была права, конечно. Но она не могла постичь истинной сути пресловутого среднего класса, потому что сама к нему принадлежала.

Мой внук был далеко не дурак, но он узнал обо всем последним. А может, и не узнал бы, если б не просветила супруга.

Однажды ночью он прокрался ко мне в спальню. Я слышал его тихие шаги. Но мы с Робинетт тоже не лыком шиты, и в ярком свете своего фонарика он увидел меня одного, крепко спящего в постели. Робинетт пришла ко мне позже, когда он захрапел в своей комнате.

За завтраком мы сидели с невинным видом, храня свои маски. Но семя уже упало в благодатную почву и даже без подкормки обещало вырасти в чудовищное дерево.

Робинетт вошла, когда я укладывал вещи.

— Джерри, пожалуйста, не уезжай.

— «Ты не была б мне так мила, не будь мне честь милее»[21]… Помнишь эти строки?

— Но ты же не уходишь на войну!

— Нет. Всего лишь бегу с поля боя.

— Я тебя не отпущу.

— Все знают о нас, Робин.

— Ну и что? Мы не первые дальние родственники, которые влюбились друг в друга.

— Но они относятся к этому по-другому, сама понимаешь.

— Если ты уйдешь, я уйду с тобой.

Я сел на кровать.

— Послушай, — заговорила Робинетт, — через месяц я уже буду работать в юридической фирме, мы переедем в город, а там никто не знает, что мы родственники.

— Узнают.

— Даже если узнают, это неважно. Жителям мегаполиса нет дела до таких вещей.

— Поверь, до нас им будет дело.

— Ну и наплевать. Нет таких законов, которые бы запрещали нам любить друг друга.

Нет. Пока еще нет.

— Просто я думаю о том, что будет с твоей жизнью.

— А что будет с моей жизнью, если ты сбежишь? Ты об этом подумал?

Я слабый человек. Я не стал собирать вещи и не поднялся с кровати.

В почтовом ящике я нашел запечатанное в конверт письмо от моей дочери и прочитал ее полные злобы слова:

«Ты разрушил жизнь моей матери и оставил ее умирать в одиночестве. Теперь ты разрушаешь жизнь моей внучки. Будь же ты проклят, старый грязный извращенец!»

Два века назад меня бы вымазали смолой, вываляли в перьях и на шесте вынесли из города. А Робинетт выбросили бы из дома на улицу.

Два века назад. Но, по большому счету, с тех пор ничего не изменилось.

Мы перестали ходить по барам, избегали людных мест, надолго уезжали за город. Я больше не осмеливался приходить к ней ночью. Зато она осмеливалась.

Вы можете сказать: ну разве ты знал, что так будет? Разве она знала? Вы можете сказать, что в нашем грехопадении виновен космос, или что виновато время, поймавшее нас в ловушку. Вы можете спрашивать себя, как бы поступили на моем или на ее месте. Вы можете сказать: теперь, когда все уже произошло, не стоит ни о чем сокрушаться. Вы можете сказать сотни, тысячи таких слов, но ваши слова упадут в бездну, как мертвые листья с осенних деревьев. А по улице будут идти люди. Люди, которые возносят лживые молитвы своим выдуманным богам, люди, которые пьют кофе, вино и чай. Люди, чья высокая мораль сияет, как нимб, вокруг их голов. Эти люди не обратят никакого внимания на ваши слова. Они вас даже не услышат.

Здание было старое, одно из старейших в городе, с готическими мотивами. Я посмотрел вверх — не наблюдают ли за мной с крыши горгульи? Но увидел лишь низко нависшее небо.

Робинетт поставила машину у тротуара, и я припарковался прямо за ней. Она подошла, наклонилась и поцеловала меня.

— Пожелай мне удачи.

— Я думал, с твоей работой все уже решено.

— Да, но я же еще не подписывала контракт. Они юристы и могут передумать.

— Передумать и лишить себя общества такой красавицы? Невозможно.

Она улыбнулась, и я навеки запечатлел ее лицо в памяти.

— Хочешь, пойдем вместе, и ты подождешь меня в офисе?

— Нет. Я подожду здесь.

— Я скоро вернусь, и мы сразу отправимся на поиски квартиры.

В костюме цвета лазури, стройная, незабываемая, она перешла улицу и, стуча каблучками, поднялась по мраморным ступеням. Дверь захлопнулась и скрыла ее от меня. По улице шли люди, много людей, но я их не замечал. Я завел мотор, тронулся и влился в поток машин. Крышу я не поднял, хотя знал, что пойдет дождь.

Город остался далеко позади. Ближе к вечеру начался дождь. Я слышал, как его капли стучат по моей надгробной плите, но не мог расслышать ее легких шагов. И тогда я понял, что теперь она умерла навсегда.