Дом, забытый временем

ШЕКСПИР В ОБЕЗЬЯННИКЕ

Лоури просыпается. Воскресное утро. Снизу из кухни доносятся знакомые звуки. Завтрак, похоже, уже готов, но Лоури не спешит вставать. Он лежит неподвижно под смятой муслиновой простыней и слушает отдаленный звон посуды, шум текущей из крана воды, тихие шаги Норы по плиточному полу кухни.

Спальня наполнена ярким солнечным светом и свежим утренним дыханием летней травы.

Стены моей тюремной камеры сотканы из времени. Дверь — шахматная доска: день-ночь, день-ночь. Маленькое окошко напротив двери распахнуто в будущее, но окно слишком высокое, и я не вижу, что за ним. Вся моя мебель — стул и небольшой столик. На столе стопка писчей бумаги, рядом с ней давным-давно высохшая чернильница с гусиным пером…

Лоури вдыхает аромат кофе. На завтрак яичница с беконом и тосты. Он отбрасывает простыню, ставит ноги на пол, нащупывает тапочки, скинутые перед сном. Мягко и бесшумно ступая в фетровых тапках, идет в ванную комнату, опустошает мочевой пузырь, умывает лицо и руки. Аккуратно зачесывает назад спутавшиеся во сне темно-каштановые волосы, убирает пряди с высокого лба. Проверяет, не пора ли бриться. Прямо сейчас не нужно, но уже скоро; и еще надо подправить усики. Это единственная деталь собственной внешности, о которой он заботится, ведь усики придают его облику некий намек на ученость.

Набросив пестрый халат, он спускается вниз по покрытой ковром лестнице, пересекает большую гостиную и оказывается на кухне, где витает кофейный аромат. На пластиковой барной стойке уже ждет ярко-оранжевый апельсиновый сок в тронутом изморозью бокале; Лоури выпивает его в три глотка.

Позади Нора тихо произносит:

— Мама и папа приедут сразу после мессы.

Лоури не отвечает. Нора, в отличие от ее родителей, ходит на пятичасовую мессу по субботам.

Она засовывает два куска хлеба в тостер. Завтрак накрыт на двоих, Нора раскладывает по тарелкам яичницу и бекон, наливает кофе в чашки. Ей тридцать восемь, волосы не прибраны, но мешковатый халат не может скрыть стройности ее тела и приятной округлости бедер. Покончив с завтраком и посудой, она расчешет волосы, и они упадут на плечи темным застывшим водопадом, обрамляя узкое красивое лицо с черными бровями и глазами ярко-синего цвета.

— Выбрав ее спутницей жизни, я в целом поступил правильно. Могло быть и хуже. Она не столь бесчувственна и не так прагматична, как прочие представители ее племени. Тем не менее, она крепче и выносливее своих генетических современников. Женщины моей хроно-родины выходят в тираж, едва достигнув тридцати. Там это в порядке вещей. Но здесь, в прошлом, хранить вазу, цветы в которой давно увяли, считается comme il faut. Поэтому ваза должна быть прочной.

Я должен обязательно включить это глубокое наблюдение в роман, который никогда не напишу…

Сцена 2. Дом обращен к востоку. Его тень на заднем дворе стала короче, но в траве по-прежнему сияют алмазные капли росы. Лоури в спортивных шортах и с пятикилограммовой упаковкой топливных брикетов в руке выходит на крытую веранду и оглядывает свои владения. Недалеко от веранды растет высокий красный клен с латинским названием Acer platanoides Schwedleri. Дверь справа от Лоури ведет в гараж, где стоит его «понтиак бонвилль». Между кленом и верандой — садовая печь: Лоури сложил ее прошлым летом своими собственными руками. Она точно такая же, как та, что построена на заднем дворе соседнего дома. Сосед, Голодный Джек (авторство прозвища принадлежит Лоури), тоже сложил ее своими собственными руками.

Еще слишком рано, чтобы разводить священный огонь, но Лоури по крайней мере может положить в печь четыре жертвенных брикета. Несколько лет назад, в сентябре, после жаркого лета, Лоури, повинуясь странному мазохистскому импульсу, поручил своему классу написать сочинение на тему «Как папа проводит воскресенье». Его мазохизм был удовлетворен: как оказалось, девяносто процентов папаш по воскресеньям поклоняются тем же богам, что и он, и проводят те же сакральные огненные ритуалы.

Сегодня нет нужды стричь лужайку, Лоури только вчера ее подровнял. Другое дело, что трава у подножия клена и вдоль фундамента веранды исхитрилась избежать ножей и теперь топорщится во все стороны. Лоури деловито выводит газонокосилку из гаража и приступает к работе.

В соседнем дворе Голодный Джек тоже заводит свою красную самоходную газонокосилку, и непривычная для воскресенья тишина вмиг улетучивается. Джек седлает игрушечное сидение косилки так, будто это бульдозер. Один из его семи сыновей выскакивает из дома, жмурясь й протирая глаза, и бежит за газонокосилкой.

— Папа! Можно мне покататься? Ну папа, ну можно?

— Нет! — рычит Джек, перекрывая рев косилки. — А ну марш домой, доедай свои хлопья!

Проезжая мимо, Джек приветственно машет Лоури. Поднимая глаза от подножия клена, Лоури смотрит на соседа и машет в ответ. Семеро сыновей…

.. Психохирурги Квадрипартитов расположили Блокировку Творчества между моим личным бессознательным и эндопсихической сферой. После этой операции электрохирургическое иссечение семенников, выполненное техномедиками, казалось же не мерой наказания, а обычным рабочим моментом. Прохронизмы, вызванные ретро-рассеиванием и последующей сборкой клеток, создают колебания временного потока настолько незначительные, что им можно бы и вовсе не придавать значения. Представьте себе, например, как мало ретро-рассеиваний и сборок нужно для того, чтобы заточить в тюрьме прошлого всего лишь одного политзаключенного. Тем не менее, отдельно взятый прохронизм, вклинившийся в схему развития определенных видов, может вызвать турбулентность достаточную для того, чтобы перенаправить общее эволюционное течение в другое русло. Очевидно, что ни одна диктатура с ее коллективным разумом, отправляя в заточение врага в далекое прошлое, не будет рисковать и не позволит ему оплодотворить женщину, которая стоит гораздо ниже его на ступенях эволюционной лестницы. Тем более, это чревато тем, что в своем времени он, сам того не подозревая, может вступить в связь с собственной очень дальней родственницей.

Ни за что на свете не хотел бы иметь семерых сыновей. Не надо даже и одного…

— Вик, — доносится из кухни голос Норы. — Твоя воскресная газета.

Лоури завершает стрижку газона у подножия Acer pla-tanoides Schwedleri, оставляет на потом обработку травы возле фундамента веранды и возвращается на кухню. Наливает себе вторую за утро чашку кофе и проходит в гостиную, где на низком столике рядом с его креслом уже лежит свежий номер «Сандей Джорнал». Сцена 3. «Джор-нал» обернут пестрыми страницами комикса, Лоури быстро избавляется от них, опускается в кресло и приступает к поглощению пиши для ума, упаковку которой мальчишка-газетчик швырнул ему на крыльцо — как и на крыльцо Джека, Тома, Дика, Гарри и всех остальных обитателей улицы.

Проглотив очередную порцию новостей о коррупции, продажных чиновниках, изнасилованиях, убийствах, погромах и погоде, он переходит к книжным обзорам. «Джорнал» отводит им целую страницу. Новый роман Набокова, еще одна трилогия Барта. В рамочке в центре страницы — короткая юмореска о Марке Твене. С тех пор, как в «Джорнал» появился литературный отдел, вышло уже около тысячи таких анекдотов в рамочке, и почти половина из них — про одного и того же писателя. Большинство этих баек Лоури прочитывает, но сейчас после первой же фразы с отвращением перелистывает страницу.

.. «Твенофилия» — этот термин придумал ваш покорный слуга — чрезвычайно распространена среди современных обезьян. По иронии, Сэмюэлем Клеменсом больше всего восхищаются те, кто никогда его не читал. Да и те, кто читал, восторгаются не собственно книгами, а тем пафосом, который развел вокруг него еще один американский литератор более поздней генерации. Ненадолго оторвавшись от кампании по борьбе с собственной импотенцией, которую проводил посредством своих сочинений, он объявил «Приключения Гекльберри Финна» лучшей книгой Америки[23]. Разумеется, Режим Сарна зарезервировал для Твена/Кле-менса определенную нишу в стене литературной славы, но эта ниша располагается гораздо ниже, чем ниша Набокова и еще одного-двух великих авторов двадцатого столетия, чахнувших в лохматой троглодитской тени. Да и вообще, будущей памятью о себе Клеменс обязан скорее ностальгии, чем истинной литературной значимости.

Я и сам живу в этой мрачной тени и часто задумываюсь, что Трибунал Квадрипартитов мог бы назначить мне куда более суровое наказание. Вместо того чтобы помещать Блокировку Творчества между личным бессознательным и эн-допсихической сферой, они могли бы сохранить тот огонь, что пылал во мне там, в моем времени. И я бы писал здесь с той же одержимостью, что и там — исключительно для того, чтобы видеть, как золото, выплавленное и выкованное мною с такой отчаянной страстью, тускнеет на задворках этого сияющего отполированного надгробья…

К вою соседского бульдозера добавляется подвывание десятка других газонокосилок. Фон им создают вопли детей, празднующих воскресное утро велосипедными гонками по кварталу. Лоури тихо чертыхается, кладет газету на столик. В дверях кухни появляется Нора и выглядывает из водопада темных волос.

— Мама с папой вот-вот приедут, Вик. Наверное, тебе пора одеться?

Лоури идет наверх, принимает душ, бреется, поправляет профессорские усики. Надевает чистые летние слаксы и свежую сорочку с коротким рукавом. Когда родители Норы в своем «империале» сворачивают к дому, он как раз завязывает шнурки и слушает, как она приветствует их с крыльца. Но Лоури не спешит спускаться вниз. Он пересекает холл второго этажа, входит в свой кабинет и садится за стол. Сцена 4.

На столе нет ничего, кроме телефонного аппарата и пепельницы. Под столом, в нескольких сантиметрах от ноги Лоури, стоит запыленная картонная коробка. В ней — с десяток записных книжек, исписанных аккуратным почерком с наклоном влево, пара блокнотов с тем же почерком, стопка машинописных страниц с заголовком «3984», два машинописных же черновика с тем же названием — один текст без правки, но совсем сырой, другой весь исчерканный, с заметками на полях и исправлениями над строчками; слов в примечаниях и исправлениях гораздо больше, чем в самом напечатанном тексте. Чистового экземпляра нет.

Рядом с письменным столом на металлической подставке стоит переносная «Смит-Корона». Прозрачная крышка печатной машинки треснута в трех местах. Ее окутывает аура забвения — плотная, хоть ножом режь.

Лоури смотрит на машинку невидящим взглядом. Вся стена — от пола до потолка — заполнена книжными полками. Лоури закуривает и выпускает дым на Эмму, Тома Джонса, Моль Фландерс, на Бекки Шарп, Джейн Эйр и лорда Джима…

— Вик, — зовет Нора, стоя внизу у лестницы, — они уже здесь.

Больше тянуть нельзя, не отвертишься. Деревянной походкой он спускается по лестнице в гостиную. Сцена 5. Внушительный торс тестя облачен в серый клетчатый двубортный пиджак. Тощая, как палка, теща нарядилась в костюм пастельно-голубого цвета. Удушливый аромат папашиного одеколона заполняет всю гостиную, мамочкины духи вплетаются в эту мощную симфонию едва слышной туманной мелодией. Как всегда, Мамочка приветствует Лоури с безмерным радушием — целует в щеку, всячески демонстрируя, что она ему — как родная. Папаша держится на некотором отдалении. Нора предлагает присесть, и все рассаживаются — Папаша и Мамочка на диван, дочь между ними, Лоури в свое кресло. Папаша долго и детально повествует о недавно перенесенной операции на простате, далее тема меняется на не столь животрепещущую, а именно, на мамочкину боль в боку — по словам доктора Келпа, это исключительно от нервов. Разговор неминуемо переходит на Тома, старшего брата Норы. У Папаши чисто случайно оказываются с собой снятые недавно Полароидом фотографии Тома, его жены Барбары и трех очаровательных детишек. Нора и Лоури изучают цветные фото. Нора, хорошенько разглядев, передает снимок Лоури, тот смотрит, складывает стопкой у себя на колене и возвращает тестю.

Самое время Папаше вспомнить о том, какую замечательную карьеру Том делает в строительной компании. Папаша и сам каменщик на пенсии, и в свое время тоже сделал замечательную карьеру, свидетельство чему — двухэтажный загородный дом и «империал» 1974 года. Лоури корчится в своем кресле. Нора нервно закуривает. Папаша взглядывает на нее. Мамочка говорит:

— Если бы все были строителями, то мы бы водили автомобили из кирпича!

Это ее любимая шутка специально для таких случаев.

Нора встает и включает телевизор. Только что начались двенадцатичасовые новости. В Чили разбился самолет. Погибшими объявлены сто два человека, однако это число не окончательное и, без сомнения, может вырасти в любую минуту. Лоури извиняется: ему надо заняться углями, — встает и выходит из комнаты. Он слышит, как за его спиной мамаша тихо говорит:

— Бедный мальчик. Каждый раз, когда разбивается самолет, он вспоминает о той трагедии…

Она имеет в виду авиакатастрофу двадцатилетней давности. Среди ста сорока жертв значились имена мнимых родителей Лоури.

Сцена 6. В чулане на кухне висит фартук Лоури. После прошлого огненного ритуала он побывал в стирке. Пятна жира и следы сажи остались, а вот яркие надписи: «ШЕФ-ПОВАР И ГЛАВНАЯ СУДОМОЙКА, ДАВАЙ, ПОКА ГОРЯЧО!» и «СОСЕДУШКА! ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО!» — полиняли почти до полного исчезновения. С мазохистким удовольствием Лоури повязывает фартук. К нему прилагается комичный поварской колпак. Его Лоури тоже надевает, нахлобучивая все ниже и ниже, пока жесткий ободок не впивается в высокий лоб.

Он достает из гаража жидкость для розжига углей, откручивает колпачок и совершает первое окропление, затем отступает назад и бросает зажженную спичку на влажные брикеты. Священный огонь вспыхивает, охватывает их целиком и опадает. Скоро здесь будут угли, красные и жгучие, как у Эдгара Аллана По.

В соседнем дворе семеро сыновей Джека играют в бейсбол. Джек, несмотря на выходной, отправился на воскресную подработку — патрулировать в своей полицейской машине. Папаша выходит на веранду с банкой пива в руке, присаживается на парапет, а пиво пристраивает себе на колени. На кухне мамаша и Нора подготавливают жаровни для барбекю. Солнце в зените, его золотое сияние заливает весь двор, не касаясь лишь тени клена. Небо безоблачно, но в его голубизну почему-то подмешан тусклый металличе-ски-серый оттенок.

…В архиве штата записана дата моего рождения — 10 июля 1932 года. А ведь я появлюсь на свет больше, чем через два тысячелетия! У Квадропартитов множество недостатков, но в том, что касается физического и метафизического пролепсиса[24], им нет равных.

Фиктивная дата рождения — лишь первая строка в насквозь лживом памфлете, описывающем мое придуманное агентами прошлое. Фальсификации, относящиеся к моему существованию с 1932 по 1958 год, можно обнаружить в школе и университете, которые я якобы посещал, в умах преподавателей, которые меня якобы обучали. Кора головного мозга моих «однокашников» несет имплантированные воспоминания обо мне, лона «бывших возлюбленных» хранят память о моем фиктивном фаллическом присутствии. «Соседи по родному городку» помнят единственного сына бездетной четы, растворившейся в высокооктановом пламени. Каждое Рождество я получаю открытки и подарки от совершенно незнакомых людей, которые утверждают, что они — мои дядюшки и тетушки. И я делаю вид, что так оно и есть. Где-то в военных архивах есть запись о проходившем армейскую службу Викторе Лоури и его якобы участии в какой-то «полицейской операции». А в где-то моих собственных документах зарыт сертификат о почетной отставке, который выглядит совсем как настоящий.

Ученые Сарна открыли путешествия во времени в последние годы Режима и, конечно, даже представить не могли, как будет использоваться их изобретение. Точно так же и психохирурги Сарна, создавшие Звено Творчества, не могли вообразить, что однажды его превратят в Блокировку. Такая недальновидность сродни предательству. Потому что где вы найдете для гения вроде Солженицина наказание страшнее, чем ссылка в прошлое? И разве есть лучший способ покарать инакомыслящего, чем лишить его дара, благодаря которому он может передавать другим свои мысли и чувства?

Иногда в тягостные минуты я, обливаясь слезами, проклинаю не только злые силы, укравшие у меня то, что было дано при рождении, но и добрые силы, сделавшие эту кражу возможной…

Угли Эдгара По в полном цвету. Папаша идет на кухню за второй банкой пива. Нора выносит жаровни с порезанным мясом и курицей, и Лоури устанавливает их над углями с помощью длинной двузубой вилки. Мамаша накрывает на стол на веранде. Легкая облачность, пришедшая после полудня, усиливает тускло-металлический блеск неба. Старший сын Джека бежит домой.

Банка пива идеально ложится в квадратную ладонь папаши, грубую ладонь каменщика. Мамаша приносит Лоури соус, чтобы поливать жаркое. Она надела один из ситцевых фартуков Норы и нацепила теплую материнскую улыбку. В соседнем дворе жена Джека высыпает полпакета брикетов в печь и поливает их той же жидкостью для розжига, которой пользуется Лоури.

— После обеда, — объявляет Мамочка, — мы поедем кататься. Это будет чудесная прогулка!

Папаша отпивает пиво. Капли жира и соуса шипят на углях Эдгара По. Мамаша берет у Лоури длинную вилку и говорит:

— Почему бы тебе не пойти на веранду и не составить папочке компанию? Бежать некуда.

Лоури снимает колпак и фартук; Папаша с пивом сдвигается, освобождая ему место. Нора на кухне ставит на огонь кастрюлю с водой, чтобы сварить кукурузу. Папаша на некоторое время возвращается к своей простате, затем начинает вспоминать славные деньки, когда он работал каменщиком, украдкой бросая взгляды на бледные женоподобные руки Лоури. Вселенная разговора неминуемо начинает вращаться вокруг Тома.

— На прошлой неделе он заработал чистыми шестьсот шестьдесят шесть долларов семьдесят пять центов, — гордо сообщает Папаша. — Его налоговый вычет больше, чем у других — зарплата.

— Больше, чем моя зарплата, хотите сказать?

— Возможно. Но вам, учителям, сейчас грех жаловаться. И твоя летняя подработка в библиотеке тоже кстати.

Прямо перед глазами Лоури возвышается клен. Лоури смотрит вверх, на причудливые арабески, созданные темно-красными листьями на фоне неба. Медный блеск слепит глаза, и Лоури, немного помедлив, опускает взгляд. Сетчатка некоторое время хранит узор арабесок, потом они постепенно выцветают.

Время обедать. Папаша берет еще одну банку пива, чтобы было чем запивать еду. Все вчетвером они усаживаются за стол — Лоури с одной стороны, Папаша с другой. Папаша щедрой рукой накладывает себе картофельный салат, взявшись за жаркое, просыпает половину на скатерть. Потом кладет себе еще один кукурузный початок — вдруг не хватит? Лоури тоже берет немного еды. Из соседнего квартала доносится мощный рев газонокосилки: кто-то из поздних пташек взялся за традиционное здешнее занятие. Мир легко содрогается — воскресенье включает вторую передачу.

.. Бывают моменты, когда мне хочется, чтобы придуманная тюремщиками жизнь стала настоящей, чтобы я был точно таким же, как аборигены невежественного хроно-континента, к берегам которого меня принесли злые волны. Но это невозможно. Одно дело — притворяться обезьяной, другое — быть ею. Так что я обречен оставаться один. Вспоминать свои скитания по зеленым полям Арго, желтым морям Танта и удивительным городам искусственного архипелага, построенного Гитриджи еще до падения Режима Сарна. Тогда я стоически переносил все оскорбления, обрушившиеся после того, как в бессмертной поэтической прозе я осмелился вскрыть всю гниль и грязь чудовищной структуры, поднявшейся над руинами Режима. И вот теперь я один — гигант среди пигмеев, расхваливающий молодому поколению достоинства других пигмеев, недостойных даже почистить мне ботинки…

«Империал» с папашей за рулем плавно скользит вдоль побережья, ныряя под зеленые арки сахарных кленов, минуя виноградники, дома и амбары. Лоури сидит рядом с Папашей на переднем сидении, Мамочка и Нора расположились сзади. Лоури предлагал взять его «бонвилль», но Папаша и слышать о том не захотел. В «империале» есть кондиционер, в «бонвилле» — нет, а Папаша большой поклонник кондиционеров. С плотно закрытыми окнами «империал» следует меж рядами лоз, и кажется, что они вращаются, как спицы огромного зеленого колеса, расположенного горизонтально. Осенью здесь созреет виноград сорта «Конкорд». Это земля Конкорда.

Папаша не собирается ехать далеко. Внутри «империала» прячется солитер из ПВХ, он страшно прожорливый, и с каждым километром стрелка горючего ползет вниз.

Пожалуй, хорошо, что они не поехали на «бонвилле», думает Лоури. У «бонвилля» внутри тоже такой солитер.

По крайней мере, воскресенье прошло не зря. Выяснили, что осенью, если только не подморозит рано, будет отличный урожай винограда. Миссия выполнена. Папаша останавливается возле кафе «Сладкий холодок», чтобы вкусить главное блюдо дня. Мамочка заказывает сандэ, Папаша большую порцию ванильного с двойным сиропом, Нора — банана-сплит, а Лоури закуривает сигарету. Сцена 7.

— Вик, я думаю, тебе не следует курить в машине, — говорит Папаша.

— Почему? Пожара не будет. Машина ведь сложена из кирпичей, как и ваши мозги.

Воцаряется ужасающая тишина. Папаша заводит двигатель.

— Тебе повезло, что ты муж Норы, а не то бы я…

— Нет, это вам повезло, что я муж Норы. Кому бы еще вы ее сплавили? Только мне, бедному тупому учителишке.

— Вик! — вскрикивает Мамочка.

Нора начинает плакать.

Папаша сворачивает к дому. Рулит он одной рукой. Лоури тушит сигарету в девственно-чистой пепельнице.

— Думаю, — констатирует он, — что и в школьном ранце вы вместо книг носили кирпичи.

Чудесная прогулка завершается в полном молчании. В салоне авто царит холод, но не кондиционер тому виной. Даже Мамочка не прощается с Лоури, когда Папаша высаживает их у крыльца. Дома Лоури подогревает кофе, наливает себе чашку и выходит на веранду. Сцена 8. Небо все еще отсвечивает тусклым металлическим блеском. Вечер никак не наступает. Нора входит в гостиную и садится на диван, но не ничего не говорит. Она не будет разговаривать с ним несколько дней. В прошлый раз, когда он оскорбил Папашу, она не разговаривала целую неделю.

Наконец металлическое небо начинает смягчаться. Еще некоторое время позади клена полыхает большой костер заходящего солнца. Мир снова вздрагивает, и воскресенье переходит на третью и последнюю передачу.

Нора и Лоури заходят в дом. Она включает телевизор, они вместе смотрят шоу Лоуренса Белка. Сцена 9. Начинается фильм на канале Эй-Би-Си. Они видели его уже дважды, но ни он, ни она не делают попытки переключить канал. Алек Гиннес снова благородно страдает в плену. Стареющий Билл Холден снова пробирается сквозь джунгли и ведет за собой отряд коммандос Джека Хокинса. И снова мост рушится. Аминь. «Безумие! Безумие!» — кричит майор медицинской службы на берегу[25].

Они смотрят новости, потом идут спать. Лоури неподвижно лежит в темноте. Наконец Нора начинает дышать размеренно и ровно — значит, заснула. Он встает, неслышно придвигает к стене с маленьким окошком единственный в камере хроно-тюрьмы стул и забирается на него. Поднимается на цыпочки, тянется изо всех сил и хватается за подоконник. Потом с привычной легкостью подтягивается, ставит на подоконник сперва один локоть, потом другой. Медленно проползает поле стазиса и оказывается у подножия холма, поросшего деревьями. Потом протаскивает за собой тело — встроенный в поле коррелятор не дает телу вывернуться наизнанку.

Дело сделано, и Лоури начинает подниматься на холм. Сейчас ночь, но ее темнота смягчается мерцанием звезд, и он уверенно шагает к шале по знакомой тропе меж хвойных деревьев. Оказавшись в доме, немедленно вызывает знакомого психохирурга, который по-прежнему предан ушедшему в подполье Режиму Сарна. Может ли психохирург приехать и немедленно удалить Лоури Блокировку Творчества? Психохирург не просто может, он будет счастлив помочь такому верному соратнику, как Лоури. Он обещает прибыть через несколько минут.

Лоури меряет комнату шагами и курит. Он не включает свет, и ставни плотно закрыты — снаружи шныряют агенты Квадрипартитов. Наконец самолет психохирурга приземляется на площадке позади шале. Лоури выбегает к нему навстречу, и два старых друга рука об руку идут в дом. Психохирург хорошо в годах, но в своей профессии он лучший. Он говорит, чтобы Лоури лег на диван. Хирург открывает небольшой черный саквояж и достает оттуда прямоугольную хромированную коробочку. Подключает ее в ближайшую розетку, затем устанавливает на расстоянии ровно тридцати сантиметров надо лбом Лоури и включает. Из нижней части коробочки протягиваются три голубых луча толщиной с карандаш и сходятся в одной точке на лбу.

— Это совсем быстро, — ровным, спокойным голосом говорит психохирург и наклоняется над пациентом, чтобы проверить точку попадания лучей. — Мы его оттуда мигом выжжем.

Дыхание психохирурга отдает франко-американскими спагетти. Какая дешевая ловушка! Только приверженцы Квадрипартитов едят франко-американские спагетти! Лоури отпихивает коробку и вскакивает на ноги.

— Я знаю, зачем ты пришел! Квадрипартиты сами хотят убрать Блокировку! И они прислали тебя!

— Говоря по правде, именно так и есть, — спокойно подтверждает психохирург. Муха вылезает из его правой ноздри, ползет диагонально по безволосой верхней губе и останавливается в углу рта. — Они поняли, что, лишив тебя твоей главной страсти, зашли слишком далеко, и теперь хотят исправить ошибку. Если ты будешь добр лечь обратно на диван…

— Нет! — кричит Лоури. — Я не верю! Я хочу назад в прошлое!

Каким-то образом ему удается ускользнуть от цепких пальцев и выскочить во двор. Он бежит вниз по холму, умело уворачиваясь от тянущихся из-за каждого дерева рук. У подножия холма он ныряет в хроно-окно и ползет назад через поле стазиса в тюремную камеру. Потом втаскивает за свое тело, выдрав его из рук вцепившегося в пятку агента Квадрипатрита. Тело плавно растекается вокруг него в темноте и с наслаждением погружается в удобный матрас с внутренними пружинами. Лоури поспешно ощупывает себя в поисках Блокировки. Все в порядке, все на месте. Лоури глубоко вздыхает й проваливается в сон.