Дом, забытый временем

В ЭТОМ ХОЛОДНОМ МИРЕ

Утром мне позвонил Симмс, владелец компании, которая строила наш новый дом. Рабочие, выравнивая землю на вершине холма, нашли небольшой латунный ящик.

— Внутри может быть что-то ценное, — сказал Симмс, — и мы хотели бы открыть его в вашем присутствии.

Я ответил, что сейчас приеду.

Еще одно преимущество быть пенсионером: можешь делать все что хочешь и когда заблагорассудится. Но вместе с тем это и недостаток: свободного времени навалом, а потратить его особо не на что.

На пенсии я не так давно, всего полгода. Большинство пенсионеров из нашей части страны переезжают во Флориду, чтобы провести «золотые годы» у моря. Я не из таких. Много лет назад мы с сестрой продали землю, которую завещал нам отец, но я сохранил для себя самый высокий холм. Его склоны поросли кленами, дубами и белой акацией, а с вершины открывается чудесный вид на озеро и зеленую долину. Я всегда любил наш холм и теперь, отойдя от дел, решил поселиться на его вершине.

Я никогда не уезжал далеко от холма. Дальше всего, пожалуй, судьба забросила меня во время Второй Мировой войны — армейское начальство, пытаясь извлечь максимум из моих способностей, помотала меня по всем Соединенным Штатам, а потом отправила за границу. Когда война окончилась, я устроился в компанию Худейл Индастриз, переехал в город поближе к работе и даже купил там дом. Но жить всегда мечтал на холме. Как только дом будет построен, мы с Клэр переедем туда. Клэр — моя жена. С городом нас больше ничего не связывает: дети давно выросли, завели семьи и разъехались кто куда. Летом возле дома будут рассыпаться звездочками в траве маргаритки, раскрываться белые кружевные зонтики купыря. Осенью — цвести астры и золотарник, а зимой выпадать снег. Возможно, моя жизнь на холме и будет немного скучноватой, но только не из-за бесконечной череды жарких, липких и совершенно безликих дней.

Я спросил Клэр, не хочет ли она прокатиться со мной на холм, но она отказалась — собиралась пройтись по магазинам. Выехав из города на автостраду, примерно через час я свернул в сторону Фэйсбурга. Ехал по родному городку и боролся с воспоминаниями. До холма было чуть больше километра; я вел машину по бывшей отцовской земле, на которой теперь росли чужие дома. Наконец передо мной возник холм — вырос на пути, как только что приземлившееся зеленое облако.

Строители накатали на склоне холма что-то вроде дороги, но мне не хотелось терзать подвеску моего «шевроле-каприз». Я оставил машину и зашагал вверх меж дубов, акации и кленов. Солнце припекало даже сквозь листву, обжигало спину, так что я изрядно вспотел.

Бульдозер на гребне холма елозил взад-вперед, сглаживая строптивые горбы и выравнивая впадины. Билл Симмс, хозяин компании, разговаривал возле своего грузовика с крупным мужчиной. Двое рабочих неподалеку возились с мотором экскаватора. Увидев меня, Симмс подошел, и мы обменялись рукопожатием.

— Рад, что вы согласились приехать, мистер Бентли. Очень любопытно узнать, что в этом ящике. Он там. — Симмс махнул рукой в ту сторону, где заканчивалась выровненная земля и начиналась развороченная экскаватором. Мы направились туда, и крупный мужчина пошагал за нами.

— Это Чак Блэйн, прораб, — объяснил Симмс.

Мы с Блэйном кивнули друг другу. Рабочие оставили в покое мотор экскаватора и тоже присоединились к нам.

Ящик лежал на земле, его латунь от времени позеленела. В длину он был сантиметров сорок, в ширину около тридцати, а в высоту пятнадцать. Как и говорил Симмз, крышка была запаяна.

Я никогда прежде не видел этого ящика, но все равно меня как будто что-то кольнуло. И на миг даже возникло ощущение дежавю.

— Ну что ж, давайте посмотрим, какие сокровища он хранит, — предложил я.

Блейн высмотрел место, где припой отслоился, просунул под крышку узкий конец ломика и надавил. Я присел на корточки и заглянул внутрь.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: то, что внутри, принадлежит Роуну.

Я знал только его фамилию — Роун. Имени он никогда не называл, да мы и не спрашивали. Вначале я принял его за бродягу-сезонника. Так уж он выглядел: высокий, тощий, оборванный, лицо серое от угольной пыли. Он постучал в нашу дверь, и мама тоже приняла его за нищего. Я в тот момент колол дрова на заднем дворе.

Такие бродяги в те дни то и дело стучались к нам в дверь. Через Фэйрбург проходили железнодорожные линии Пеней и Нью-Йорк Централ, и поезда проходили совсем близко от нашей фермы. Иногда товарняки останавливались, когда требовалось отцепить вагон-другой, и нищие безбилетники выбирались в городок, чтобы попрошайничать. Они старались не мозолить глаза, потому стучались в двери домов на окраинах. Наш дом стоял на удалении от городка и близко к железнодорожным путям, так что к нам они захаживали чаще обычного. Обычно бродяга поднимался на крыльцо, сжимая в одной руке узелок с пожитками (никогда не видел, чтобы они носили узелки на палке за спиной, как в комиксах), стучал, а когда моя мать открывала дверь, снимал шляпу и говорил:

— Нет ли у вас чего-нибудь поесть, мэм?

Мама никогда не отказывала нищим. Она их жалела. Некоторые предлагали ей в ответ помочь по хозяйству. Но чаще всего просто ели и уходили.

Мать приготовила Роуну бутерброд и налила стакан молока. Он поблагодарил и уселся на ступеньку веранды. Видимо, он был ужасно голоден — такие огромные куски откусывал и так жадно глотал молоко. Узелка у него с собой не было, и еще мне показалось, что его рваный и грязный костюм еще недавно был новым.

Стоял теплый сентябрьский день, и я только что вернулся из школы. Я совсем запарился с этими дровами и больше отдыхал, чем работал. Покончив с едой, Роун приоткрыл заднюю дверь кухни, убрал туда пустой стакан, потом снял пиджак, взял у меня колун и начал рубить дрова. Лицо у него было узкое, нос тонкий и длинный, глаза светло-серые. Глядя, как он размахивает колуном, можно было понять, что он никогда прежде не держал его в руках. Но он быстро приноровился.

Мама смотрела на него через дверь кухни. Он колол, колол и колол. Через некоторое время она сказала:

— Хватит. Вы уже давно отработали свой скромный обед.

— Все в порядке, мэм, — возразил Роун и взял еще одну чурку.

Во двор, громыхая, въехал старый пикап: это из города вернулся отец, куда он ездил за кормом для цыплят. Я бросился помогать отцу с разгрузкой. Высокий и худощавый, он был вдвое сильнее, чем казался со стороны, и на самом деле не нуждался в моей помощи. Но делал вид, что она ему нужна.

Перетаскав мешки в амбар, он бросил взгляд на Роуна:

— Он что, переколол все дрова?

— Ну… я тоже немного…

— Мама его накормила?

— Она дала ему бутерброд и молоко.

Мы зашли в дом. Мама только что почистила картошку и поставила ее на печку.

— Черт, — буркнул отец. — Может, пригласить его на ужин?

— Я поставлю еще одну тарелку.

— Позови его, Тим. И забери у него чертов топор.

Я вышел во двор, передал Роуну слова отца и встал перед ним так, чтобы он больше не мог колоть дрова. Он опустил колун, прислонил к поленнице. Его светлые глаза напомнили мне холодное зимнее небо.

— Меня зовут Роун, — сказал он.

— А меня Тим. Я хожу в шестой класс.

— Вот как.

Его волосы — насколько позволяла видеть шапка — были каштановые и явно нуждались в уходе.

— Прости, где тут у вас можно помыть руки? — Он говорил медленно, как будто взвешивал каждое слово.

Я показал ему уличный умывальник. Он помыл руки, потом умылся, снял шапку и причесался расческой, которую вытащил из кармана рубашки. Еще ему не помешало бы побриться, но с этим он ничего не мог поделать. Потом он надел пиджак и сунул шапку в карман. Я заметил, что он смотрит через мое плечо.

— Это твоя сестра?

У обочины только что остановился новенький «форд-А». От него к дому шла Джули. Через секунду «Форд» уехал. Джули дружила с Эми Уилкинс, и после школы часто засиживалась у нее. Иногда Джули привозил отец Эми. Он работал на почте. Мы считали, что Уилкинсы богатые, по крайней мере, по сравнению с нами.

— Откуда вы знаете, что это моя сестра? — спросил я Роуна.

— Похожа на тебя.

Проходя мимо, Джули быстро глянула на него. Его присутствие нисколько не смутило ее, она привыкла к нищим сезонникам. Ей было всего девять, и она была страшно тощая. Я расстроился из-за того, что сказал Роун. В мои одиннадцать лет я считал ее настоящей уродиной и не хотел быть похожим на нее. Джули зашла в дом, а мы с Роуном сели на ступеньки и стали ждать. Скоро мама позвала нас ужинать.

Роун ел совсем не как бродяга. Наверное, бутерброд и молоко уже утолили его голод. На ужин были котлеты, и мама приготовила из их сока соус, чтобы поливать им картошку. Роун все время смотрел на маму — не знаю почему Да, она была очень красивая, но я, ее сын, принимал это, как данность. В тот вечер она зачесала волосы назад и собрала их в пучок низко на затылке. Зимой кожа у нее была молочно-белая, весной, когда начинались работы в поле, покрывалась легким загаром, а летом становилась золотистой.

Роун уже успел представиться моим родителям.

— Откуда вы? — спросил отец. — Из какой части страны?

Роун замялся, потом ответил:

— Из Омахи.

— Несладко там сейчас?

— Ну, вроде того.

— Мне думается, совсем несладко.

— Пожалуйста, передайте соль, — попросила Джули.

Мама протянула ей солонку и спросила:

— Не хотите еще картофеля, мистер Роун?

— Нет, благодарю вас, мэм.

Джули глянула на него через стол.

— А это правда, что вы ездите в товарняках зайцем?

Он посмотрел на нее непонимающе.

— Она спрашивает, прячетесь ли вы под товарные вагоны, чтобы вас не заметили проводники, — объяснил я.

— Ах, это. О да. Езжу зайцем.

— Знаешь, Джули, вообще-то, это не твое дело, — заметила мама.

— Ну я же просто спросила…

На десерт мама испекла пирог с кокосовым кремом. И каждому положила по большому куску. Роун попробовал немного и понял глаза на маму.

— Можно у вас спросить, мэм?

— Конечно.

— Вы испекли этот пирог на дровяной печи?

— А как иначе? Другой печки у меня нет.

— Мне кажется, — сказал Роун, — одна из главных проблем человечества заключается в том, что оно упорно ищет чудес неизвестно где и не замечает тех, что происходят у него перед носом.

Кто бы мог ожидать таких речей от нищего бродяги? Мы сидели молча, разинув рты. Потом мама улыбнулась:

— Спасибо, мистер Роун. Это самый приятный комплимент из всех, что я слышала.

Ужин завершился в полном молчании. Затем Роун посмотрел на маму, потом на отца.

— Я никогда не забуду вашей доброты, — и он поднялся из-за стола. — А теперь, с вашего позволения, я должен идти.

Никто из нас ничего не сказал. Слова просто не шли на ум. Мы молча сидели и слушали, как он идет по кухне, как открывается и закрывается задняя дверь. Потом мама сказала:

— Бродяжничество у них в крови.

— Видимо, да, — согласился отец.

— Ну, я рада, что в твоей крови ее нет. — И она перевела взгляд на нас с Джули. — Джули, помоги мне с посудой. Тим, у тебя, наверное, домашние задания не сделаны?

— Совсем немного, мама.

— Чем быстрее начнешь, тем быстрее закончишь.

Но я остался сидеть за столом. Как и Джули. Мы не хотели ничего пропустить. Я слышал далекий стук колес товарняка и ждал, что он замедлит ход, но этого не случилось. Дом слегка задрожал, когда поезд проходил мимо. Может, следующий остановится, чтобы отцепить или прицепить вагоны, и тогда Роун сможет поехать дальше.

— Эмма, — сказал отец, — в понедельник на комбинате начинается переработка винограда, так что я снова при деле.

— Ох, опять эти бесконечные часы без отдыха…

— Ничего, я привык.

— Кстати, мистер Хендрикс сказал, что я могу снова поработать у него на сборе винограда. Начну на следующей неделе.

— Может быть, — проговорил отец, — если мы постараемся, то уже в этом году сможем купить газовую плиту.

— Нам столько всего нужно! Да и у детей одежда поизносилась.

Осенью у нас всегда появлялись деньги — отец работал на комбинате, где делали сок, мама собирала виноград. Работа была сезонная, и, если сосчитать ее по дням, получалось всего три месяца в году. Но мы всегда держались на плаву, потому что продажа кукурузы, помидоров и гороха тоже приносила какой-то доход. Ферма у нас была небольшая, да еще и на холмистом участке, но на ровной и пригодной для обработки земле отец умудрялся собирать такой урожай, что мы не чувствовали себя бедняками. Кроме того, у нас были куры и корова.

Мы с Джули словно приклеились к стульям — старались задержаться за столом как можно дольше. Но ничего не получилось.

— Иди доделывай домашние задания, Тим, — сказала мама. — А ты, Джули, помогай убирать со стола.

До того, как отец купил за двадцать пять долларов пикап, мы с Джули ходили в школу пешком — старенький «форд-Т» постоянно ломался, и отец не хотел рисковать. Когда появилась более-менее нормальная машина, он стал возить нас в город по утрам, но возвращались мы все равно сами, если позволяла погода. Отец считал, что такие прогулки нам только на пользу.

Мы ехали в школу, сегодня была очередь Джули сидеть у окна, поэтому именно она увидела Роуна. На полпути от фермы до города она закричала:

— Папа, смотри, там под деревом этот человек!

Отец замедлил ход и глянул в окно поверх ее головы.

— Да, недалеко же он ушел…

Он поехал дальше, но внезапно нажал на тормоза и остановился.

— Черт возьми, мы не можем оставить его так!

Отец сдал назад, мы выпрыгнули из пикапа и побежали к дереву. Трава была мокрая от росы. Роун лежал на боку. Шапку он натянул на уши и поднял воротник пиджака. Он спал и дрожал во сне, потому что земля была очень холодная.

Мой отец легонько толкнул его ногой. Роун проснулся и сел, все еще дрожа от холода. Если бы тогда он успел прыгнуть в товарняк, сейчас был бы уже далеко.

— Ты собираешься остаться здесь? — спросил отец.

Роун кивнул:

— На некоторое время.

— Хочешь найти работу?

— Да. Если где-нибудь она есть.

— Есть, — сказал отец. — Недели на три-четыре. Сейчас комбинат нанимает много работников. Платят там тридцать центов в час, и работы полным-полно. Это на другом краю города. Почему бы тебе не пойти туда и не попытать счастья?

— Обязательно пойду, — ответил Роун.

Отец помолчал. Я видел по его лицу, что он пытается принять какое-то важное решение. Наконец он сказал:

— Я знаю, тебе негде остановиться. Можешь до первой получки ночевать у нас в амбаре, если хочешь.

— Вы… вы очень добры.

— Иди на ферму и скажи Эмме, что я просил приготовить для тебя завтрак. Я отвезу детей в школу, потом вернусь, и мы вместе поедем на комбинат.

Мой отец был добрый и мягкий человек. Большинство проехало бы мимо, не обратив на Роуна никакого внимания. Наверное, мы всегда были такие бедные именно из-за отцовской мягкости и доброты. Но, как там бы там ни было, именно из-за нее той осенью в нашем доме появился Роун.

Роун легко устроился на работу. В сезон созревания винограда на комбинате нанимают всех, кто готов работать.

По выходным Роун завтракал, обедал и ужинал вместе с нами, ночевал в амбаре, а в понедельник утром они с отцом садились в пикап и ехали на работу. Мама давала им обеды в коробке и даже раздобыла где-то еще один термос, чтобы у Роуна тоже был кофе. По воскресеньям она пекла пирог и заворачивала каждому с собой по большому куску.

В тот вечер они пришли домой после девяти. Их лица и руки потемнели от виноградного сока, рубахи были в пятнах. Таким мой отец всегда возвращался с работы в сезон прессования. Он занимался заготовкой «сыров» — отпрессованной плодовой массы. Начальник назначил Роуна ему в помощники. Отцу платили не тридцать центов в час, а тридцать пять, ведь это был очень тяжелый труд.

Я хорошо знал, что это за работа, потому что приносил отцу обеды по субботам, а иногда и по воскресеньям. Приходил и смотрел, как там все делается. После того, как виноград в ящиках доставили на завод, его выкладывают на конвейер. Потом, полив водой, сваливают в котлы и кипятят, пока не получается месиво из кожицы, косточек и мякоти. Затем по толстым резиновым трубам смесь перекачивают на первый этаж, где мой отец или другой «сыродел» открывает и закрывает клапаны резиновых труб и ровным слоем выкладывает смесь на специальные куски ткани, ровно расстеленные на деревянных листах. Потом смесь надо аккуратно обернуть тканью — так получается «сыр». Когда «сыров» набирается много и получается достаточно высокая стопка, их все помещают под пресс, и начинается выжимка сока. Неудивительно, что за такую работу завод платит тридцать пять центов, а не тридцать.

Роун и отец ужинали на кухне. Мы с Джули стояли в дверях и смотрели, как они едят. Они смыли сок с лиц, но на ладонях следы все равно остались. Мама приготовила тушенку из вяленого мяса, сварила много картошки и испекла торт.

Закончив есть, Роун сказал «спокойной ночи» и отправился спать в амбар. Отец устроил ему постель на чердаке, если только постелью можно назвать одеяла, расстеленные на сене. Вдобавок он дал Роуну одно из своих бритвенных лезвий. А поскольку они были примерно одного роста и сложения, снабдил его рабочими штанами и старой рубахой.

На следующий день мама отправилась на сбор винограда, а значит, нас с Джули после школы ждала работа по дому. Джули это не нравилось, ведь теперь она не могла часами просиживать у Эми. Ей надо было кормить кур, а мне — доить корову. Если честно, я рассчитывал на что-то другое, ведь дойка коров — чисто девчачье занятие. Но правила всегда устанавливала мама.

Первую зарплату отец и Роун получили через две недели. В пятницу вечером, когда они вернулись домой, Роун положил на кухонный стол две купюры по десять долларов.

— Это за две недели, что я у вас прожил, — сказал он маме.

— Нет, это слишком много, — возразила она. — Хватит и по пять в неделю.

Она взяла одну из десяток. После работы на виноградниках ее лицо загорело до оттенка светлой бронзы. Потом она взяла вторую купюру. — А это — за следующие две недели. Если, конечно, вы хотите остаться.

— Но даже десять долларов в неделю мало! — возразил Роун. — Я заплатил бы больше, но мне еще надо купить одежду.

— Даже и не подумаю брать с вас лишнее.

Роуни пытался еще спорить, но мама не обращала на его слова внимания. Взглянув на отца, она сказала:

— Нэд, у нас в доме есть свободная комната, почему мистер Роуни спит в амбаре?

— И правда…

— Комната очень маленькая, — обратилась она к Роуну, — и матрас там довольно жесткий. Но все же это лучше, чем спать в амбаре. После ужина Тим покажет вам комнату.

Роун молча смотрел на нее и не двигался с места. За стол он сел, только когда мама поставила перед нами разогретый в печи мясной рулет.

После ужина я проводил Роуна в его комнату, и правда очень маленькую. В ней не было ничего, кроме письменного стола и кровати. Он вошел и тронул матрас, потом сел на него.

— Жесткий, да? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Мягкий, как гагачий пух.

Через две недели мама получила деньги за сбор винограда. В субботу утром мы погрузились в пикап и поехали в город. Мама купила нам школьную форму, пальто и теплые боты. Отец остался работать на ферме, поэтому машину вел Роун. Сезон сбора винограда закончился, но ни Роуна, ни отца пока не уволили. По пять дней в неделю они работали, складируя ящики из-под винограда, которые надо было вернуть фермерам.

Наши обновки здорово ударили по маминому карману, а школьный налог и проценты банку пробили дыру в семейном бюджете. Несмотря на все наши труды, мы остались почти такими же бедными, как и были.

Раз в месяц мама стригла меня и отца, а потом подравнивала волосы Джули. Работа на виноградниках выбила маму из режима, и волосы у нас с отцом свисали уже за воротник. Я ничуть не удивился, когда после воскресного обеда, помыв вместе с Джули посуду, мама объявила, что пора постричь двух лохматых медведей.

Она поставила стул в центре кухни, взяла ножницы и машинку для стрижки.

— Ты первый, Нэд.

Отец сел на стул, она набросила ему на плечи старую простыню, закрепила ее булавкой и принялась за дело.

Когда-то она стригла нас ужасно, и ребята в школе смеялись надо мной. Потом они перестали смеяться, потому что со временем мама научилась стричь лучше профессионального парикмахера. Вот и сейчас после стрижки мой отец выглядел, как с рекламной картинки.

— Твоя очередь, Тим.

Она постригла меня, потом позвала Джули. Хоть я и считал сестру уродкой, ее волосы всегда меня восхищали — такого же цвета, как у мамы, мягкие, чистый шелк. На этот раз они сильно отросли, так что маме пришлось укоротить их сантиметра на три.

Все это время Роун стоял в дверях кухни и смотрел, как мама нас стрижет. В его глазах, холодных, как зимнее небо, появился легкий голубой оттенок. Закончив с Джули, мама сказала:

— А теперь вы, мистер Роун.

Волосы у него были намного длиннее, чем у меня. Когда я обрастал, мама всегда говорила, что я похож на музыканта. Роуну она такого не сказала. Волосы у него были волнистые, и она сохранила завитки на макушке. После стрижки он даже отдаленно не напоминал нищего бродягу.

— Благодарю вас, мэм, — сказал он, когда она убрала с его плеч простыню. — Ненадолго перейдете в гостиную, я здесь подмету.

Мама так и сделала. В тот вечер она приготовила сливочную помадку. Мы сидели вокруг радиоприемника, слушали Джека Бенни и Фреда Аллена.

В начале ноября похолодало. Теперь, собираясь в школу, мы с Джули надевали теплые пальто. Ночами подмораживало, и последние листья падали с деревьев. Я никак не мог дождаться первого снега.

Джули взяла в библиотеке книгу под названием «Машина времени». Она всегда брала книги не по возрасту. Неудивительно, что она притащила ее Роуну и спросила, читал ли он ее и о чем в ней речь. Конечно же, Роун эту книгу читал.

Мы сидели в гостиной, мама штопала носки, а папа дремал. Джули забралась на подлокотник кресла Роуни.

— Уэллс сделал вот что, Джули, — начал он. — Взяв за образец капиталистов и рабочих своей эпохи, он превратил их в элоев и морлоков. Богатых сделал еще богаче, а бедных — еще беднее. Условия работы на заводах и фабриках того времена были гораздо тяжелее, чем сейчас. Конечно, не все фабрики тогда располагались под землей, хотя были и такие, но Уэллс решил, что в книге все их поместит под землю.

— Но он превратил рабочих в людоедов!

Роун улыбнулся:

— Здесь, я думаю, он зашел слишком далеко. На самом деле Уэллс не собирался предсказывать будущее. Своей книгой он просто старался привлечь внимание к тому, что происходит в настоящем.

— А вы как думаете, мистер Роун, какое оно — будущее? — спросила мама.

Он помолчал, потом ответил:

— Мэм, если мы с вами захотим предсказать будущее с некоторой долей точности, прежде всего мы должны забыть слово «экстраполяция». Можно принимать во внимание войны, потому что они были всегда. Что же до остального, то существует слишком много непредсказуемых факторов, которые мешают увидеть образ будущего, основываясь на том, что мы знаем сейчас, то есть на фактах из прошлого и настоящего.

— Что же это за непредсказуемые факторы?

Роун снова замолчал. Потом сказал:

— Представьте, что вы, ваш муж, Тим и Джули сидите здесь в гостиной. Семья из четырех человек. На какое-то время к вам присоединился посторонний — я. Семья — неотъемлемая часть современного жизненного уклада. Если исходить из этого факта, мы получим будущее, в котором семья останется незыблемой. Но что если некие силы, о существовании которых мы не подозреваем, выйдут из тени и начнут активно действовать, разрушая патриархальноматриархальную гармонию, которая и связывает семьи воедино? В результате семьи начнут разрушаться? Уэллс пишет, что семьи существуют только для противостояния внешним опасностям. Если опасности ничтожны, то и семья не требуется. Но ведь могут появиться опасности иного рода. Представьте себе, например, что нынешние моральные устои перестанут существовать. Возникнут другие понятия о том, что хорошо и что плохо. Я не хочу сказать, что современные мужчины и женщины — святые. Отнюдь! И все же разводы сейчас происходят очень редко. Возможно, некоторые просто не решаются развестись, но таких единицы. В большинстве случаев люди живут в браке, потому что хотят этого. А что если дух времени изменится? Мужчины и женщины начнут вести себя чересчур свободно, и разводы станут обыденным явлением? Дети будут расти в неполной семье или, если родители вступят в новые браки, сразу в двух семьях. Представьте себе, какое у них будет представление о семейной жизни.

— Но в наше время нет абсолютно никаких предпосылок для подобных предсказаний!

— Именно это я и имею в виду, мэм, когда говорю о непредсказуемых факторах. Если развивать мою мысль дальше, крушение семейных устоев неминуемо приведет к росту цинизма и у родителей, и у детей. Сам институт брака может полностью исчезнуть и семейная жизнь вместе с ним. Тогда роль семьи на себя возьмет государство. Дети, вместо того, чтобы расти с родителями, будут помещены в специальные учреждения; а воспитанием их разума и чувств займутся наставники, начисто лишенные всякой привязанности. И прекрасные семейные сцены, вроде той, что мы сейчас видим и принимаем как данность, навсегда останутся в прошлом. Они будут либо забыты обществом новой формации, либо сохранятся в истории как малозначащие иллюстрации прежней жизни, имеющие ценность не большую, чем, скажем, стоимость десятка яиц.

Мама поежилась.

— Какую мрачную картину вы нарисовали, мистер Роун.

— Да. Мрачную. Но все это, конечно, произойдет не сегодня и не завтра. Даже когда разрушительные процессы станут явными, потребуется долгое время, прежде чем сформируется новое общество.

Он протянул «Машину времени» обратно Джули;

— Здесь есть еще одна вещь, которую я не понимаю, Роун, — сказала она. — Как он путешествует во времени?

Роун улыбнулся.

— Уэллс не отрыл нам этой тайны, верно? Но он и не мог открыть, потому что сам этого не знал. Поэтому он просто запутал читателей разговорами о том, что время — это четвертое измерение. С одной стороны это так, а с другой — не совсем. Уэллсовский путешественник появляется в будущем ровно в той точке, из которой он отбыл из прошлого. Но, пока он путешествует, Земля под ним потихоньку вращается и смещается, правда, не сильно, потому что он движется гораздо быстрее. Например, если бы мы отправились в путешествие во времени прямо из этой гостиной, то оказались бы в будущем в восьмистах километрах западнее. Значит, если бы мы захотели вернуться ровно в ту точку, откуда началось путешествие, то есть, сюда, нам надо было бы проехать на восток восемьсот километров, а потом еще восемьсот, чтобы скомпенсировать расстояние, потерянное при перемещении во времени. Но сложности на этом не заканчиваются. Перемещение во времени с огромной скоростью может вызвать завихрение и создать петлю во временном потоке. В этом случае путешественнику, чтобы вернуться обратно, придется ждать, пока в будущем или прошлом не пройдет ровно столько времени, сколько прошло в настоящем. К тому же, Джули, путешествие во времени — не такая уж простая штука. В одиночку и на такой примитивной машине, как та, что описана в книге Уэллса, ты вряд ли чего-то добьешься. Если считать, что время связано со светом, то для настоящего путешествия понадобится фотонное поле, которым кто-то должен управлять. С помощью этого поля оператор может отправить путешественника в будущее или в прошлое, а потом, когда тот разберется с пространственно-временными потерями, забрать его обратно.

Я не понял почти ничего, а Джули, конечно, и того меньше. Но она выглядела довольной.

Роун поднялся.

— А теперь извините меня, ребята. Я пойду я спать.

— Спокойной ночи, Роун. — Джули поцеловала его в щеку.

— Спокойной ночи, мистер Роун, — сказала мама, и я тоже пожелал ему доброй ночи. Отец по-прежнему крепко спал в своем кресле.

Первый снег выпал в середине ноября. Мы с Джули надели теплые боты. Роун увлекся фотографированием — позаимствовал у мамы фотоаппарат и купил к нему пленку. С работы ни Роуна, ни отца все еще не уволили, но я знал, что скоро это закончится. Я боялся, что тогда Роун уедет, и видел, что и Джули думает о том же. В школе мы рисовали открытки ко Дню Благодарения. Учительница велела перечислить на обратной стороне все, за что мы благодарны миру. Джули принесла свою открытку домой и отдала маме, а мама показала всем нам. Там было написано вот что:

На лицевой стороне открытки она нарисовала ярко-красную индейку, которая больше походила на моржа, чем на птицу. Мама прикрепила открытку к кухонной стене.

В День Благодарения к нам на ужин пришли бабушки и дедушки — родители мамы и родители отца. Друг друга они недолюбливали, но мама надеялась, что по случаю праздника они все-таки не затеют ссоры. Они и не затеяли, правда, вовсе не из-за Дня Благодарения, а потому что объединились против общего врага. И тех, и других раздражало, что у нас дома живет какой-то бродяга. И за ужином, и после они подозрительно косились на Роуна и смотрели на него сверху вниз.

На той же неделе в субботу утром к нашему дому подъехал на грузовичке мистер Хайби, хозяин магазина бытовой техники. Мама вышла посмотреть, в чем дело. Всю ночь шел снег, и мы с Джули лепили во дворе снеговика. Отец уехал в город за мукой — мама как раз собиралась печь хлеб.

Роун в амбаре возился с трактором, но, заслышав шум мотора, поспешил навстречу грузовичку. Мистер Хайби, толстенький коротышка, подрулили к двери кухни и выпрыгнул из кабины.

— Доброе утро, мистер Роун. Мне нужна ваша помощь, чтобы занести ее в дом.

— Сначала давайте вынесем старую, — сказал Роун. — Придержи-ка дверь, Тим.

Я держал дверь кухни. Роун и мистер Хайби вытащили во двор дровяную печь: на фоне белого снега она казалась еще чернее. Мама и Джули стояли на ступеньках и молча наблюдали за происходящим.

Мистер Хайби открыл дверцы грузовика — и мы увидели ее.

— Тим, придержи дверь, — попросил меня Роун.

Вдвоем они внесли ее в кухню и поставили на пол, туда, где раньше стояла старая печь. Чистенькая, новая, белая, она купалась в солнечных лучах, льющихся сквозь кухонное окно, и свет отражался от ее блестящей гладкой поверхности. Вслед за мной мама и Джули вошли на кухню. Обе они молчали. Мистер Хайби вышел о двор, перекрыл газ, потом принес на кухню свои инструменты, трубки, шланги и клапаны, и вместе с Роуном они подключили новую газовую плиту. Потом мистер Хайби снова вышел во двор и пустил газ, попрощался с нами, и Роун помог ему убрать инструменты в грузовичок. Мы слушали, как машина отъезжает. И как возвращается Роун. Мама стояла у кухонного стола неподвижно.

— Это вовсе не намек на то, что вы плохо готовите, мэм, — улыбнулся Роун.

— Я знаю, — кивнула мама.

— Вот этот правый кран надо затянуть потуже. Погодите, я сбегаю в амбар и принесу разводной ключ.

Он вышел, а я повернулся к маме и хотел было радостно воскликнуть: «Ух ты, значит, мне больше не надо колоть дрова!»

Но промолчал, потому что увидел, что мама плачет.

В следующую пятницу отца и Роуна уволили. Мы с Джули спустились на завтрак в полном унынии. Мама сварила овсянку. Раскладывая кашу по мискам, она не смотрела нам в глаза. Отец стоял у задней двери и глядел вверх, на маленькое окошко.

— Где Роун? — спросила Джули. Она боялась, что он уже уехал. Того же боялся и я.

— Он взял пикап и поехал в город. Заказал что-то в мастерской жестянщика и теперь хочет забрать.

— Что же он заказал? — спросил я.

— Не знаю. Он не говорил.

Мы так и не узнали, что это было. Роун, когда вернулся, ничего нам не сказал; наверное, спрятал в амбаре то, что привез из города.

Прошли выходные, началась новая неделя. Роун не заговаривал о своем отъезде, и мы уже начали думать, что он останется с нами навсегда. Но в четверг вечером он пришел в гостиную и объявил:

— Я собираюсь в путь. Мне пора.

Некоторое время все молчали. Потом отец сказал:

— Тебе незачем уезжать. Можешь перезимовать здесь с нами. А когда начнется сезон, ты наверняка получишь работу.

— Это не из-за работы. Просто… в общем, есть причина.

— Вы хотите уехать прямо сейчас? — спросила мама.

— Да, мэм.

— Но там идет снег.

— Нет, мэм. Снег уже закончился.

— Мы… мы бы хотели, чтобы вы остались.

— И я бы хотел. Если б только мог. — Голубые отблески уже не светились в его глазах, но в них не было и прежней зимней стужи.

Послышался гудок поезда, и весь дом будто содрогнулся от этого звука.

— Я приготовлю бутерброды в дорогу, — сказала мама.

— Нет, мэм, спасибо. В этом нет надобности.

На нем был его старый костюм.

— А где ваша новая одежда? — спросила мама. — Вы не возьмете ее с собой?

Роун покачал головой.

— Нет. Я путешествую налегке.

— Но та куртка, что вы купили — вы должны ее взять. Вы же замерзнете в пиджаке!

— Нет, мэм. Не так уж сейчас и холодно… Я… хочу поблагодарить вас всех за вашу доброту. Я… — он запнулся, потом взял себя в руки и продолжил, — я вообще не знал, что бывают такие люди, как вы. Я… — Он снова замолчал и больше уже ничего не мог выговорить.

Отец встал и пожал Роуну руку. Мама подошла и поцеловала его в щеку, потом быстро отвернулась.

— Тебе еще причитается плата за неделю, — сказал отец. — Дай мне твой адрес, я перешлю деньги.

— Я попросил перечислить на твой счет.

— Я их не возьму!

Роун едва заметно улыбнулся.

— Если не возьмешь, сделаешь богатых еще богаче.

Все это время мы с Джули молча сидели на диване и не могли пошевелиться. Она очнулась первая: вскочила, подбежала к Роуну, обняла его крепко за шею. А следом за ней подбежал и я. Роун расцеловал нас обоих.

— Ну, прощайте, ребята.

Джули заплакала. Я — нет. Почти. Роун быстро вышел из гостиной. Задняя дверь открылась, потом закрылась, и наступила тишина, в которой были слышны только всхлипывания Джули.

Я долго лежал в постели без сна, прислушиваясь к поездам. Все ждал, когда какой-нибудь товарняк замедлит ход, но все они с грохотом проносились мимо. Пассажирские составы не останавливались в городе ночью, только по утрам. Сквозь сон я слышал их гудки и стук колес.

Я проснулся на рассвете, надел новое пальто и теплые боты. Было очень холодно. Я вышел по двор и начал искать следы Роуна — они были четко видны в полусвете наступающего утра. Нет, он не пошел в сторону железнодорожных путей, он направился через поле в город. Примерно в ста метрах от дерева, под которым он когда-то спал, следы заканчивались.

Я стоял на морозе, как истукан. Первые лучи солнца упали на землю. Было видно, что Роун остановился: следы отпечатались ступня к ступне. Возможно, некоторое время он просто стоял на месте. И еще мне показалось, что там, где он стоял, снег сперва подтаял, а потом снова замерз.

Я подумал, что он зачем-то прыгнул вперед на метр-полтора и продолжил идти. Но дальше был только белый нетронутый снег. Потом я решил, что он мог пойти назад — пятясь задом и ступая в собственные следы. Но тогда он должен был где-то повернуть налево или направо, и я бы увидел это по ответвляющимся следам, а их не было. К тому же, зачем ему совершать такие нелепые поступки?

Получается, он просто исчез в ночи. Растворился в воздухе.

Я постоял у дерева еще немного и пошел домой. Маме я про следы ничего не рассказал — пусть лучше думает, что Роун прыгнул в товарняк. Отцу и Джули я тоже ничего не сказал. Я спрятал эти странные следы в глубине моей памяти, и там они оставались все эти годы. И остались бы навсегда, если бы не латунный ящик, отрытый на вершине холма.

Сначала я взял в руки альбом. На первой странице была наклеена фотография удивительно красивой женщины — моей матери. Рядом — фото милой маленькой девочки и мальчика со светлыми волосами. Под снимком матери — фотография высокого худощавого мужчины. Мой отец.

Я полистал альбом: там были фотографии мамы, меня и Джули, наш дом, амбар, заснеженные поля и высокий холм, на котором я сейчас стоял.

Под альбомом лежала открытка с красной индейкой, похожей на моржа. Помню, она куда-то исчезла с кухонной стены. Я перевернул ее и прочитал знакомые слова:

Еще я нашел пару носков, которые заштопала ему мама. Бритву, которую подарил ему отец. Записную книжку — в ней не было ни одной записи, но между страниц лежали две пряди волос: одна каштановая, мягкая, как шелк, другая — светлая, цвета спелой пшеницы.

Должно быть, когда он только прибыл сюда, его ограбили. Я уверен, его не могли прислать в прошлое без специально отпечатанных денег. Потерянный, без гроша в кармане, он вынужден был прятаться под вагонами и ездить зайцем в товарняках. А потом ему пришлось ждать, пока петля, созданная им во времени, распрямится, и время, которое прошло в будущем, сравняется с тем временем, которое прошло в настоящем.

Наверное, если бы мы не приютили его, он умер бы с голоду.

А может, ему не разрешили ничего с собой брать в будущее. И, конечно, его отправили в прошлое не просто так, а с определенной целью. А может, он просто должен был изучить, как жили люди в тридцатые годы двадцатого века. Армстронга, Олдрина и Коллинза тоже отправили на луну только затем, чтобы изучить ее.

Я посмотрел на фотоальбом и открытку, на бритву и штопаные носки. На записную книжку, которую все еще держал в руках.

В какой же холодный мир ты возвращался, Роун, если воспоминания о нас так дороги тебе?

Я аккуратно сложил все вещи в ящик в том же порядке, как они лежали вначале, и закрыл крышку. Где-то внизу грохотал товарняк.

— У вас в машине есть паяльник и припой? — спросил я Симмса.

— Хотите снова запаять ящик?

Я кивнул.

Симмс ничего не стал спрашивать.

— Паяльника нет, но есть небольшая газовая горелка. Дик, — обратился он к экскаваторщику, — принеси, пожалуйста, горелку из машины. Она не тяжелая.

Дик принес горелку, Чак Блейн зажег ее, и через пару минут крышка была снова запаяна. Симмс подозвал одного из рабочих:

— Ларри, отнеси, пожалуйста, ящик вниз, к машине мистера Бентли.

— Нет, — сказал я и опустил ящик в землю, туда, где его нашли.

«Надеюсь, больше никто не потревожит тебя, Роун».

Потом я поднялся и сказал:

— Попросите, пожалуйста, бульдозериста похоронить его здесь.