Домик на краю земли

В союзе разума и сердца

Причудлива береговая линия атлантического побережья Соединенных Штатов Америки, но, пожалуй, самое притягательное для глаза место — выступ суши на юге штата Массачусетс. На мелкомасштабной карте этот клочок американской земли почти неприметен, на крупномасштабной — напоминает до предела изогнутую в кисти руку скрипача. Это полуостров Кейп-Код, осколок некогда обширной древней земли, исчезнувшей в водах Северной Атлантики после геологических катаклизмов. В 20-х годах нашего столетия полуостров был пустынен и малолюден: на внешней сорокакилометровой мористой части располагались жиденькая цепочка станций береговой охраны да два небольших поселка — Истем и Нозет. Однажды там появился высокий человек, шагающий широко и твердо. Незнакомец наведывался на пляж все чаще и задерживался там все дольше. Вскоре спасатели и местные жители узнали, что приезжего зовут Генри Бестон, что он участвовал в сражении под Верденом, плавал на подводных лодках, а теперь пишет книги и ему под сорок. Гость держался уединенно: подолгу бродил беспредельными пляжами, удалялся в дюны, в луговые топи и заросли вереска либо неподвижно стоял у кромки прибоя и неотрывно смотрел в океан.

Этот уголок земли, по-видимому, приглянулся Бестону. Здесь солнце и луна вставали будто из волн, а во время штормов океан перехлестывал через пески и пенными ревущими валами вкатывался в живописную лагуну Истема. Здесь белизне туманов могли позавидовать снега Гренландии, ясности зорь и закатов — прозрачность космоса. Тут ничто не мешало свободному проявлению стихий и их восприятию — чувства обретали первозданную остроту и свежесть, ухо не уставало слушать, а око — видеть. Ничем не стесненная природа Кейп-Кода завлекала Генри Бестона в свои ловушки, засасывая, словно зыбучие пески, неумолимо и крепко.

Бестон строит небольшой домик, ставит его на самом отдаленном и небезопасном месте — на вершине одинокой дюны, где волны, осатаневшие от свирепых норд-остов, так ударяют в берег, что содрогается земля. Хозяин прорубает в маленьком строении десять окон на все четыре стороны света. Он как бы собирает стихии океана и неба под свою крышу. Совсем по-шекспировски! Поступок в нарушение здравого смысла. Казалось бы, человек ищет прибежища для отдыха, а сам обрекает себя опасности быть смытым вместе со своим жилищем в бурное море. Ищет покоя — и обращает к стихиям десять окон своего дома.

Прихоть романтика, возжаждавшего ничем не ограниченного общения с природой? При всей, казалось бы, очевидности душевного склада Бестона подлинные мотивы такого поведения таились глубже и были куда серьезнее. Впрочем, вначале он и сам не подозревал истины и довольствовался отдыхом наедине с океаном. Отдых и только отдых на лоне девственной природы занимал Бестона, и ни о чем ином он сначала не помышлял. Потом Бестон напишет, что ему захотелось пожить вне мира, который утратил связь с самыми простыми, но необходимыми человеку явлениями, такими, как жар костра перед протянутыми ладонями, упругость первозданной земли под ногами. На Кейп-Коде всего этого хватало с избытком, ничто не стояло между человеком и природой, и ее величественная мистерия в любое время совершалась воочию в небесах и на подмостках океанских пляжей. Одиночество не пугало Бестона. Почувствовав в себе наклонности натуралиста, он остался на Кейп-Коде (в сентябре 1926 г.) на полный годовой цикл. Тогда он решил описать год жизни на Большом пляже Кейп-Кода и начал вести дневник. Однако то «истинное», что привело его сюда, еще ждало своего часа. Только глубоко вникнув в накопленный материал, Бестон начнет прозревать — постигать то, что сделало его очарованным пленником этого пустынного уголка. Лишь тогда он поймет, что чувствами и мыслями он поэт и на троне его души рядом с наукой восседает поэзия. Только тогда он прямо напишет, что в постижении природы поэзия необходима наравне с наукой.

Образное видение, колдовская интуиция, точность, совпадающая со звуком ноты, вдохновенное возбуждение, жесткость формальных конструкций, свойственные поэзии, совершенно необходимы в высоком научном познании. Истинное — будь оно познанным или сотворенным человеком — имеет естественное единство, один источник — природу. В законах и методах науки и высших достижениях искусства при их формальном несходстве и разности задач мы наблюдаем некое совпадение ритмов и линий, общность в изяществе, фатальную зависимость от праматери-природы. Потоки науки и поэзии не могут не перемешиваться, и, конечно, существует путь в познание через поэзию. Так была создана книга «Домик на краю земли». Генри Бестон (1888−1968) к тому времени опубликовал пять произведений, но только в данном открыл самого себя — художника и человека.

Книга Бестона исполнена в виде отчета натуралиста об одном годе жизни среди природы и состоит в основном из очень точных и подробных, нередко скрупулезных описаний жизни фауны и флоры, явлений стихий океана и неба. И все же «Домик на краю земли» вырвался за предначертанные ему автором строгие жанровые границы и обрел значимость как оригинальное художественное произведение Недаром много позднее, в 1964 году, его домик превратился в литературный мемориал и благодарные жители штата Массачусетс прикрепили к его стене доску с надписью «Домик на краю земли. Здесь писатель-натуралист Генри Бестон создал свою классическую книгу того же названия. Он искал истину и обрел ее в человеческом сердце».

Последняя фраза вписана не ради красного словца. Бестон действительно искал истину — истину в наших отношениях с природой — и пробивался к ней в своих последующих книгах («Травы и земля», «Река Святого Лаврентия» и др.). Чем глубже вчитываешься в эту небольшую книгу, тем больше проникаешься ощущением великого единства всего сущего и утверждаешься в мысли: подлинное приобщение к природе невозможно без изначального чувства природы как первоосновы нашего бытия — и биологического и духовного.

Приобщение, а не познание. Это разные формы отношения человека к природе, но их часто несправедливо отождествляют. Природа не просто мастерская, а человек в ней не только работник. Естественная среда — источник красоты и гармонии, типичного и уникального, контрастов и согласий. Эти свойства присущи природе, мы лишь открыли их для себя. Окружающий человека мир бесценен и, может быть, неповторим. Эстетика Вселенной — это то, без чего нам не только не создать художественных ценностей, но и не стать тем, чем должен быть человек. Недаром наука естественные качества природы назвала «вдохновляющими ресурсами» и ввела в свой обиход.

Ныне совершенно ясно: единство человека и природы куда глубже и прочнее, нежели считалось прежде… Сейчас наука подошла к проблемам выявления механизмов зависимости всего земного, особенно органического мира, от жизни Вселенной. Еще в начале века к этой проблеме обратились создатель учения о биосфере Земли академик Вернадский и основатель новой отрасли в науке — гелиобиологии — профессор Чижевский. Чижевский первым начал изучать человека в его органической связи с космической средой. Ныне взгляды этих ученых общеизвестны.

Дом природы пока остается целостным и единым от фундамента до крыши. Эта целостность и единство — гарантия нашего благополучия Поэтому жить в этом Доме надлежит не просто дружно, а душа в душу с меньшими ее обитателями, не ущемляя их интересов, не нарушая законов общежития, сложившихся миллионолетиями. Однако достичь такого содружества с природой с помощью одного только научного понимания невозможно.

Антагонизм между природой и нашими растущими жизненными потребностями пока неизбежен. Мы заняты текущими заботами и жаждем счастья в быстротекущем настоящем Но какими бы ни были наши достижения в материальной сфере, счастье, достойное человека, немыслимо без чистого неба над головой, родниковой воды, запаха трав и белого дыма весенних садов.

Нет нужды ждать, пока человечество выступит единым фронтом за спасение природной среды. Не следует пренебрегать возможностями, которые есть у каждого из нас для улучшения личных отношений с природой. Настало время, когда такие отношения надо переводить на новый уровень — на уровень высокого осознания природы как начала всех наших начал.

Путь этот нелегок и непрост и требует самовоспитания. Надо четко осознать, что личные контакты человека с окружающей средой не сугубо частное дело, а общественная функция.

Нам нужны не просто музеи природы или ее физическая сохранность в заповедных местах, а такое состояние земли, лесов, вод и неба, где было бы вольно и зеленому шуму, и мыслям, и сердцу. Именно об этом говорит книга Бестона, но говорит не прямо, а своим тонким подтекстом. Произведение, словно солнечным светом, пронизано авторским ощущением единого потока жизни, чувством личной причастности человека к процессу естественного созидания. Автор умеет несколькими штрихами создавать впечатляющие образы постоянно меняющейся природы, передавать ощущение единства всего земного, личной причастности ко всему происходящему в природе.

Изначальное человеческое чувство единства с природой ничем не заменимо. Это чувство вопреки бытующим представлениям вовсе не исчезло в нас — просто мы невнимательны и редко замечаем его проявления. В результате особенностей развития человечества его биологическая память оттеснена на задворки сознания.

Конечно, эта память — не те первозданные ощущения, которыми, наверное, обладали наши древние предки. У современного человека ощущение связи с природой иное, хотя где-то в глубине нашего существа сохраняется его биологическая первооснова. Оно давно опосредствовано сознанием, культурой, и потому правильнее было бы назвать его как-то иначе, ну хотя бы «чувством-мыслью». Оно-то и позволяет нам вызывать в себе состояние органичной близости к природе, ощущать ее как начало всех наших начал. Издревле подмечено, что близость к природе, особенно жизнь в ней, весьма явственно обостряет наши первородные ощущения. Это и подразумевает Бестон, когда пишет: «Я находился в самой гуще жизни природы и потому легко оказался вовлеченным в круговорот ее созидательных сил. Я все явственнее чувствовал, как силы эти питают меня и наполняют какой-то особой внутренней силой. С каждым днем чувство это росло, крепло, и наконец настало время, когда неведомая мне доселе, проникающая в меня энергия стала ощущаться столь же реально, как солнечное тепло. Скептики, конечно, усмехнутся и тотчас пригласят в лабораторию для демонстрации и проверки этого ощущения. Они станут убеждать меня в неких исключительностях человека, который потому якобы и неподвластен физическим влияниям извне. Однако я полагаю, что те, кому довелось подолгу жить среди природы, согласятся со мной. Жизнь вообще и наша земная в частности — плод всепроникающей могучей вселенской энергии, подобной электричеству или всемирному тяготению. Эта энергия питает и поддерживает все живое на Земле» (выделено нами. — Г. П.).

В те времена вопросы отношения человека к природе беспокоили немногих и отдельные сигналы SOS тонули в море иных забот и тревог, более насущных и злободневных. Однако признаки новой беды были уже многочисленны, и, конечно, такой человек, как Бестон, не мог их не заметить. Книга Бестона — не только поиск нравственного и эстетического через общение с природой, но и определенный социальный протест, хотя автор и не преследовал такой цели. Нравственность и мораль не существуют сами по себе. И все же можно полагать, что утверждения Бестона относительно полярности миров естественного и человеческого — больше результат повышенной эмоциональности автора, остроты его реакций на действительность, нежели итог рациональной мысли. В глубине души Бестон ощущал, что обособленность человека от природы тоже обусловлена в конечном счете естественными причинами — диалектикой естественного и общественного. Все производное от нее не есть нечто искусственное и враждебное окружающей среде, просто мы пока не можем применять свои средства с должной пользой для себя и в интересах природы. Стало быть, единство человека и природы невозможно вне сферы общественной жизни, т. е. оно имеет и явно выраженный социальный характер.

Много лет спустя Бестон прояснил свою социальную позицию в авторском предисловии ко второму изданию своей книги: «Природа — часть нас самих. Без осознания этого и приобщения к ее божественной тайне человек перестает быть человеком. Когда Плеяды и ветер в траве не составляют больше частицу души человека, его плоти и крови, он становится, как бывало не раз, чем-то вроде космического отщепенца, не обладающего ни законченностью и целостностью животного, ни правом принадлежать от рождения к истинному Человечеству. Я сказал однажды: «Человек может стать ниже или выше того, что он есть, но в том и другом состоянии он — монстр, и последний ужаснее первого»».

Этой весьма небольшой, можно сказать, тихой книге уже шестой десяток лет. Возраст немалый. Советские читатели входят в мир бестоновской природы через двери его кейп-кодского домика, смотрящего своими окнами на все стороны света. «Домик на краю земли» не только не постарел, но и обрел новую жизнь и, надо думать, на долгие годы.

Георгий Полесов