Доникейское христианство (100 — 325 г. по Р. Χ.)

§109. Литература

Источники

Пророческие изречения Монтана, Приски (или Прискиллы) и Максимиллы, цитируемые Тертуллианом и другими авторами и собранные в F. Munter, Effata et Oracula Montanistarum, Hafniae 1829), и в Bonwetsch, Gesch. des Mont., p. 197–200.

Произведения Тертуллиана после 201 г. — основной источник, особенно De Corona Militia; De Fuga in Persec.; De Cult. Feminarum; De Virg. Velandis; De Exhort. Castitatis; De Monogamia; De Paradiso; De Jejuniis; De Pudicitia; De Spectaculis; De Spe Fidelium. Его семь книг «Об экстазе», упоминаемые Иеронимом, утрачены. В своих последних антиеретических произведениях (Adv. Marcionem; Adv. Valentin.; Adv. Praxean; De Anima; De Resurr. Carnis) Тертуллиан иногда упоминает о новой диспенсации Духа. По поводу хронологии его произведений см. Uhlhorn: Fundamenta chronologiae Tertullianeae (Gott. 1852), Bonwetsch: Die Schriften Tertullians nach der Zeit ihrer Abfassung (Bonn 1878), и Harnack, в Brieger, «Zeitechrift für K. gesch.» No. II.

Ириней: Adv. Haer. III. 11, 9; IV. 33, 6, 7. (Ссылки на монтанизм иногда сомнительны). Евсевий: Η. Ε. V. 3. Епифаний: Haer. 48, 49.

Антимонтанистские произведения Аполинария (Аполлинария) Иерапольского, Мелитона Сардийского, Мильтиада (περί του μή δεΐν προφήτην έν έκστάσει λαλείν), Аполлония, Серапиона, Гая и анонимного автора, цитируемого Евсевием, утрачены. См. источники в Soyres, I.c., p. 3–24, и Bonwetsch, I.c., p. 16–55.

Труды

Theoph. Wernsdorf: Commentatio de Montanistis Saeculi II. vulgo creditis haereticis. Dantzig 1781. Оправдание монтанизма как в основном соглашавшегося с учениями ранней церкви и несправедливо обвиненного. Мосгейм расходится с автором во взглядах, но благоприятно отзывается об этой книге, как и Суарес. Арнольд также рассматривал дело монтанизма в своей Kirchenund Ketzerhistorie.

Mosheim: De Rebus Christ, ante Const. M., p. 410–425 (перевод Murdoch — I. 501–512).

Walch: Ketzerhistorie, I. 611–666.

Kirchner: De Montanistis. Jenae 1832.

Neander: Antignosticus oder Geist aus Tertullian's Schriften. Berlin 1825 (2^nd ed. 1847), и второе издание его Kirchengesch. 1843, Bd. II. 877–908 (перевод Torrey, Boston ed. Vol. I. 506–626). Неандер первым взглянул на монтанизм с философским беспристрастием и увидел в нем реалистическую противоположность идеалистического гностицизма.

А. Schwegler: Der Montanismus und die christl. Kirche des 2^ten Jahrh. Tüb. 1841. См. также его Nach–apost. Zeitalter (Tüb. 1846). Весьма наивное философское построение apriori в духе тюбингенской школы. Швеглер отрицает историческое существование Монтана, неверно считает эту систему произошедшей из евионизма и объявляет ее сутью учение о Параклете и новой сверхъестественной эпохе откровения, им учрежденной. Против него выступает Georgh в своей «Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst», 1842.

Hilgenfeld: Die Glossolalie in der alten Kirche. Leipz. 1850.

Baur: Das Wesen des Montanismus nach den neusten Forschungen, в «Theol. Jahrbücher.» Tüb. 1851, p. 538 sqq.; также в его Gesch. der Christi. Kirche, I. 235–245, 288–295 (3^rd ed. 1863). Баур, как и Швеглер, ставит основной акцент на учении монтанизма, но опровергает мнение о его происхождении от евионизма и пересматривает тему его конфликта с гностицизмом и епископатом.

Niedner: К. Gesch. 253 sqq., 259 sqq.

Albrecht Ritschl: Entstehung der altkathol. Kirche, 2^nd ed. 1857, p. 402–550. Справедливо подчеркивает практические и этические особенности секты.

Р. Gottwald: De Montanismo Tertulliani. Vratisl. 1862.

A. Reville: Tertullien et le Montanisme, в «Revue des deux mondes», Nov. 1864. См. также его очерк в «Nouvelle Revue de Theologie» 1858.

R. A. Lipsius: Zur Quellenkritik des Epiphanios. Wien 1865; и Die Quellen der ältesten Ketzergeschichte. Leipz. 1875.

Emile Ströhlin: Essai sur le Montanisme. Strasbourg 1870.

John de Soyres: Montanism and the Primitive Church (очерк, получивший премию Хальса). Cambridge 1878 (163 pages). С полезной хронологической таблицей.

G. Nathanael Bonwetsch (из Дорпата): Die Geschichte des Montanismus. Erlangen 1881 (201 р.). Лучшая книга на эту тему.

Renan: Marc–Aurèle (1882), ch. XIII, p. 207–225. См. также его очерк Le Montanisme, в «Revue des deux mondes», Feb. 1881.

W. Belck: Geschichte des Montanismus. Leipzig 1883.

Hilgenfeld: D. Ketzergesch. des Urchristenthums. Leipzig 1884. (pp. 560–600.)

Тему хорошо рассматривает доктор Möller в Herzog (revis, ed. Bd. Χ. 255–262); Bp. Hefele β Wetzer & Welter, Bd. VII. 252–268, и в его Conciliengesch. revised ed. Bd. I. 83 sqq.; а также доктор Salmond в Smith & Wace, III. 935–945.

См. также литературу о Тертуллиане, § 196.

§110. Внешняя история монтанизма

В монтанизме объединились все аскетические, ригористические и хилиастические элементы древней церкви. В нем они претендовали на всеобщую ценность, которую католическая церковь вынуждена была отвергнуть в собственных же интересах, ибо она предоставляла право на усилия по достижению чрезвычайной святости сравнительно небольшому кругу аскетов и священников и старалась, скорее, облегчить христианский образ жизни для больших масс верующих, нежели утяжелить его. Вот в чем расходилось с церковью это замечательное явление, а не в вопросах вероучения. Его нельзя называть ересью, как это обычно делается, потому что монтанизм изначально не был отходом от веры, он был лишь нездоровым преувеличением роли практической нравственности и дисциплины в ранней церкви. Это был чрезмерный сверхнатурализм и пуританство, противопоставленные гностическому рационализму и католической мягкости. Это первый пример искреннего и задуманного на благо, но мрачного и фанатичного гиперхристианства, которое, как и все гипердуховное, было обречено на то, чтобы в конце концов выродиться в плотское.

Монтанизм возник в Малой Азии — театре многих движений церкви в тот период, но не в Ефесе и не в каком–либо большом городе, а в нескольких незначительных селениях провинции Фригия, где некогда было распространено чувственное, мистическое и мечтательное поклонение природе и где Павел со своими учениками основал общины Колосс, Лаодикии и Иераполя[798].

Зачинателем движения стал некий Монтан примерно в середине II века во время правления Антонина Пия[799]. Согласно рассказам противников Монтана, до обращения он был оскопленным жрецом Кибелы без особых талантов и образования, но исполненный фанатического рвения. Он впадал в сомнамбулический экстаз и считал себя богодухновенным глашатаем обещанного Параклета, или Защитника, Помощника и Утешителя в последние скорбные времена. Из того что в своих пророчествах он говорил от имени Святого Духа в первом лице, его противники делали ошибочный вывод, что он сам считает себя непосредственно Параклетом или, по словам Епифания, даже Богом Отцом. Его сопровождали две пророчицы, Прискилла и Максимилла, оставившие своих мужей. Во время кровавых гонений при Антонинах, которые свирепствовали в Малой Азии и привели к смерти Поликарпа (155), все трое выступали в качестве пророков и реформаторов христианской жизни, провозглашая приближение века Святого Духа и тысячелетнего царства в Пепузе, маленьком фригийском селении, на которое должен был сойти новый Иерусалим. Похожие ситуации наблюдались во время проповедей первых квакеров, а глоссолалия и пророчества — на собраниях последователей Ирвинга. Это неистовое движение быстро приобрело размах, которого не ожидали его инициаторы, распространилось до Рима и Северной Африки и взбудоражило всю церковь. Из–за него созывались первые синоды, упоминаемые в послеапостольскую эпоху.

Последователей Монтана называли монтанистами, а также фригийцами, катафригийцами (по названию провинции, откуда пошло движение), пепузианами, прискилланитами (от имени Прискиллы, не путать с присциллианами IV века). Сами они называли себя духовными христианами (πνευματικοί), в отличие от физических или плотских христиан (ψυχικοί).

Епископы и синоды Малой Азии, хоть и не единогласно, объявили новое пророчество бесовским делом, применяли к монтанистам экзорцизм и отлучили их от церковного общения. Все согласились с тем, что явление это сверхъестественное (естественное объяснение подобных психологических явлений тогда было неизвестно) и приписать его можно либо Богу, либо Его великому противнику. Движимые предрассудками и коварством, оппоненты Монтана и двух его пророчиц стали выдвигать против них неоправданные обвинения в безнравственности, безумии и подстрекательствах к самоубийству, которым окружающие охотно верили. Епифаний и Иоанн Дамаскин рассказывают абсурдную историю о том, что частью мистического поклонения монтанистов было принесение в жертву младенцев и что они пекли хлеб на крови убитых детей[800].

Среди литературных противников монтанизма на Востоке можно упомянуть Клавдия Аполинария из Иераполя, Мильтиада, Аполлония, Серапиона Антиохийского и Климента Александрийского.

Римская церковь в период епископства Элевтера (177 — 190) или Виктора (190 — 202) после некоторых колебаний также выступила против новых пророков под давлением пресвитера Гая и исповедника Праксея из Асии, которые, как саркастически замечает Тертуллиан, оказали римскому дьяволу двойную услугу, изгнав Святого Духа и распяв Бога Отца, то есть уничтожив пророчество и введя ересь (патрипассианство). Но выступления Ипполита против Зеферина и Каллиста, равно как более поздний раскол Новациана, показывают, что дисциплинарный ригоризм монтанистов находил в Риме энергичных защитников и после середины III века.

Христиане Галлии, страдавшие тогда от жестоких гонений, встали на позиции примирения, симпатизируя по крайней мере моральной искренности, готовности к мученичеству и хилиастическим надеждам монтанистов. Они послали своего пресвитера (позже ставшего епископом) Иринея в Рим к Элевтеру, чтобы ходатайствовать за них. Эта миссия, по–видимому, побудила Элевтера или его преемника составить послания примирения, которые потом были отозваны. Так решилась судьба монтанистов[801].

В Северной Африке монтанистов приняли с чрезвычайной симпатией, так как пунический национальный характер естественно тяготел к мрачности и религиозной жесткости[802]. Две из самых выдающихся мучениц, Перпетуя и Фелицитата, склонялись к монтанизму и приняли героическую смерть в Карфагене во время гонений Септимия Севера (203).

Величайшим приверженцем монтанизма стал одаренный и пылкий, но эксцентричный и склонный к ригоризму Тертуллиан. В 201 или 202 г. он из симпатии к аскетизму стал самым энергичным и влиятельным защитником монтанизма, придав этому туманному восприятию действительности вид некой философии. Однако формально он не отходил от католической церкви, учение которой защищал, борясь с еретиками. В любом случае, он не был отлучен, и его ортодоксальные произведения всегда очень высоко ценились. Он — единственный богослов в этом раскольническом движении, которое возникло в чисто практических целях, и наши знания об этом движении основаны преимущественно на сведениях из его трудов. Благодаря ему принципы монтанизма во многом повлияли на католическую церковь, причем не только в Северной Африке, но также в Испании, что можно видеть из строгих постановлений Эльвирского собора 306 г. Необычно, что Киприан, сторонник «высокой церкви» и ненавидящий расколы, ежедневно читавший Тертуллиана, не упоминает о монтанизме. Августин рассказывает, что Тертуллиан оставил монтанистов и основал новую секту, которая была названа в его честь, но в конце концов благодаря посредничеству Августина примирилась с католической общиной Карфагена[803].

Как отдельная секта, монтанисты, или тертуллиане (так их называли в Африке), просуществовали до VI века. Во время Епифания секта имела множество приверженцев во Фригии, Галатии, Каппадокии, Киликии и Константинополе. Преемники Константина, вплоть до Юстиниана (530), неоднократно выпускали законы против них. В постановлениях синодов по поводу действенности монтанистского крещения нет последовательности[804].

§111. Характер и учение монтанизма

I. В вероучении монтанизм по всем основным вопросам соглашался с католической церковью и очень твердо придерживался традиционных правил веры[805]. Тертуллиан, по стандартам своего века, был полностью ортодоксом. Он выступал против крещения младенцев, так как предполагал, что смертные грехи, совершенные после крещения, не могут быть прощены, однако крещение младенцев еще не было католической догмой, оно оставлялось на усмотрение родителей. Тертуллиан внес вклад в развитие ортодоксального учения о Троице, выступая против патрипассиан и утверждая различие ипостасей Бога и значение Святого Духа. Монтанизм основывался не на иудаизме, как евионизм, и не на язычестве, как гностицизм, но на христианстве; его заблуждения заключались лишь в нездоровом преувеличении христианских идей и требований. Тертуллиан говорит, что действие Параклета заключается только в преображении дисциплины, в более глубоком понимании Писания и в устремлении к высшему совершенству, ибо у него та же вера, тот же Бог, тот же Христос и те же таинства, что и у католиков. Секта решительно боролась с гностической ересью и была противоположна этой системе. Она помещала христианскую веру в основном в контекст практической жизни, а не в область теоретических спекуляций и ждала установления царства Божьего на этой земле (хотя и при наступлении тысячелетнего царства), не перенося его в абстрактный идеальный мир. Но у этих двух систем, как всегда случается с крайностями, были точки соприкосновения — например, общий антагонизм по отношению к текущему миропорядку и разграничение между духовной и физической церковью.

Тертуллиан воспринимал религию как процесс развития, который он сравнивает с органическим ростом в природе. Он делит процесс на четыре этапа: 1) природная религия, или врожденное представление о Боге; 2) религия закона в Ветхом Завете; 3) Евангелие во время земной жизни Христа и 4) откровение Параклета, то есть духовная религия монтанистов, которые, соответственно, называли себя пневматиками или духовной церковью в отличие от физической (или плотской) католической церкви. Это первый случай, когда в теории развития церкви выдвигается предположение о возможности усовершенствования христианства Нового Завета и апостолов; оно возникает вследствие неверного применения притчей о горчичном зерне и закваске, а также учения Павла о росте церкви во Христе (но не превосходя Христа). Однако взгляды Тертуллиана никоим образом не были рационалистическими. Напротив, он требовал, чтобы любые новые откровения точно соответствовали правилам традиционной церковной веры, régula fidei, которые в своем подлинно монтанистском труде он определяет как «immobilis et irreformabilis»[806]. Тем не менее Тертуллиан придавал откровениям фригийских пророков о вопросах практики такое значение, которое противоречило теории о достаточности Писаний.

II. В области практической жизни и дисциплины движение монтанистов, ожидавших скорого конца света, вступало в конфликт с господствующим католицизмом, и этот конфликт, последовательно развивавшийся, конечно же, должен был в какой–то степени проявиться и в области учения. Любая раскольническая тенденция при развитии склонна становиться более или менее еретической.

1. Монтанизм в первую очередь стремился к принудительному продолжению традиции чудесных даров апостольской церкви, которые постепенно прекращались по мере того, как христианство распространялось среди людей и его сверхъестественные основы находили естественное воплощение на земле[807]. Монтанизм прежде всего заявлял о продолжении пророчества, которое обычно определялось как nova prophetia. Он опирался на примеры из Писания — на Иоанна, Агава, Иуду и Силу, ссылался на женщин–пророчиц — Мариам и Девору, и в особенности на четырех дочерей Филиппа, которые были похоронены в Иераполе, столице Фригии. Экстатические изречения прорицателей ошибочно воспринимались как богодухновенные. Тертуллиан определяет состояние ума этих пророков как «amentia», «exidere sensu» и описывает его так, что оно неизбежно напоминает явление магнетического ясновидения. Монтан сравнивает человека в экстазе с музыкальным инструментом, на котором Святой Дух играет Свои мелодии. «Смотри, — говорит он в одном из своих прорицаний от имени Параклета, — человек подобен лире, и Я касаюсь его, как медиатор. Человек спит, Я бодрствую. Смотри, это Господь вынимает из людей их сердца и дает людям Свои сердца»[808]. Что касается содержания, то монтанистское пророчество возвещало грядущий строгий Божий суд, гонения, тысячелетнее царство, необходимость поста и другие аскетические упражнения, которые должны были стать обязательными для церкви.

Католическая церковь теоретически не отрицала возможность продолжения пророчества и других чудесных даров, но была склонна объяснять монтанистские пророчества сатанинским вдохновением[809] и не доверяла им прежде всего потому, что они исходили не от рукоположенного священства, но по большей части от не обладавших авторитетом мирян и фанатичных женщин.

2. Эта особенность подводит нас еще к одному догмату монтанистского движения, утверждению всеобщего священства христиан, в том числе женщин, в отличие от профессионального священства в католической церкви. В этом плане монтанизм можно назвать демократической реакцией против клерикальной аристократии, которая со времени Игнатия все больше и больше монополизировала все привилегии и функции служителей. Монтанисты считали, что по–настоящему пригоден к служению и может быть избран учителем тот, кто непосредственно обладает Божьим Духом, в отличие от внешнего рукоположения и епископской преемственности. Они всегда противопоставляли сверхъестественный элемент и свободное движение Духа механизму фиксированного церковного порядка.

В этом вопросе они неизбежно стали схизматиками и настроили епископскую иерархию против себя. Но на самом деле они заменяли осуждаемое ими различие между клириками и мирянами другим типом аристократии. Они претендовали для своих пророков на те же самые права, в которых отказывали католическим епископам. По их представлениям, между истинно духовными и просто физическими христианами лежала громадная пропасть; это вело к духовной гордости и ложному пиетизму. Сходство их представления о всеобщем священстве с протестантским скорее кажущееся, чем реальное; они основывались на совершенно иных принципах.

3. Еще одна важная и выдающаяся особенность монтанизма — визионерское ожидание тысячелетнего царства, действительно основанное на Апокалипсисе и высказываниях апостолов о скором возвращении Христа, но с чрезмерным акцентом на этом моменте и с материалистической окраской. Монтанисты были самыми пылкими милленариями древней церкви, и они тем более решительно держались за веру в скорое возвращение Христа во славе, чем больше эта надежда начинала уступать мнению о том, что церкви еще долго придется существовать на земле и, соответственно, ей нужна прочная епископская организация. Молясь: «Да приидет царствие Твое», — они молились о конце света. Они жили, остро ощущая близость великой последней катастрофы, поэтому с презрением относились к текущему положению вещей, устремляя все свои желания ко второму пришествию Христа. Максимилла говорит: «После меня нет больше пророчества, но лишь конец света»[810].

Эти неудачные предсказания, конечно же, ослабляли влияние всех остальных претензий данной системы. С другой стороны, ослабление веры в близость пришествия Господа сопровождалось обмирщением католической церкви. Вера монтанистов в близость тысячелетнего царства с тех пор появлялась снова и снова в самых разных формах.

4. И наконец, секта монтанистов отличалась фанатической строгостью в плане аскетизма и церковной дисциплины. Она ревностно протестовала против все большего упадка католической дисциплины покаяния. Послабления, особенно в Риме при Зеферине и Каллисте, к великому огорчению искренних верующих, привели к прощению самых тяжких грехов и задолго до Константина положили начало стиранию различий между церковью и миром. Тертуллиан считает восстановление строгой дисциплины главной задачей нового пророчества[811].

Но монтанизм, без сомнения, устремлялся к противоположной крайности, двигаясь от евангельской свободы к иудейскому формализму, в то время как католическая церковь, отвергая новые законы и бремена, отстаивала дело свободы. Монтанизм с ужасом отвернулся от всех удовольствий жизни и даже искусство считал несовместимым со здравой и смиренной христианской верой. Он запрещал женщинам как–либо украшать свою одежду и требовал от дев, чтобы они носили покрывало. Он стремился к кровавому крещению мученичества, осуждая тех, кто прятался или бежал, как отрекшихся от Христа. Он умножал посты и другие аскетические упражнения и доводил их до чрезвычайной строгости, считая их лучшей подготовкой к тысячелетнему царству. Он запрещал повторный брак, как прелюбодеяние, не только клирикам, но и мирянам и склонен был считать даже первый брак просто уступкой со стороны Бога, сделанной из понимания чувственной слабости человека. Он учил невозможности повторного покаяния и отказывал отступникам в возвращении в церковь. Тертуллиан считал все смертные грехи (которых он насчитывает семь), совершенные после крещения, непростительными[812], по крайней мере в этом мире, и, по свидетельству согласного с ним Ипполита, заявлял, что церковь, которая проявляет терпимость к совершившим тяжкие грехи (как, собственно, поступала в то время Римская церковь), хуже «разбойничьего логова» и даже «spelunca mœchorum et fornicatorum»[813].

Как мы уже видели, католическая церковь действительно допускала чрезмерную аскетическую строгость, но только как исключение из правила, в то время как монтанисты считали свои ригористические требования обязательными для всех. Такой всеобщий аскетизм был просто практически невозможен в мире того периода, и секта неизбежно пришла в упадок. Но искренность веры, воодушевлявшей монтанистов, их пророчества и видения, их ожидание тысячелетнего царства и фанатические крайности, в которые они впадали, с тех пор появлялись заново под разными названиями, в разных видах и в новых сочетаниях среди новациан, донатистов, спиритуалистов–францисканцев, анабаптистов, энтузиастов камизаров, пуритан, квакеров, квиетистов, пиетистов, адвентистов, ирвингиан и так далее как способ протеста и здоровая реакция на разнообразные недостатки церкви[814].