Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова

Глава пятая СЕМЬЯ В КАЧЕСТВЕ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Сколько ни писали газеты, что в Сибири состоялся процесс над кулачествам в целом, над террористической кулацкой организацией, к смерти приговорили дедушку, бабушку, их внука и зятя, а жертвами стали два других внука. Большинство свидетелей собрали из той же семьи.

Павлик Морозов не был пионером, а его предки, все старшие члены семьи Морозовых, были. Не в политическом значении слова «пионер», означающем детский филиал партии для взрослых, но пионерами в исконном смысле, освоителями новой земли, готовыми идти на лишения ради лучшей жизни для себя и своих детей. И Морозовы доказали это, рискнув двинуться из Белоруссии в далекую Сибирь и пустив там корни, как им казалось, навсегда. Нет нужды идеализировать отношения Морозовых. Интересно, однако, проследить, как внешние обстоятельства отразились на их семье.

Социальная модель «сын против отца» возникла не случайно. Властям оказалась выгодна, более того, необходима такая практика. Через пятнадцать лет после революции семья все еще сопротивлялась политическим требованиям большевиков, отстаивала себя, особенно семья деревенская. Сын-доносчик подрывал семью изнутри. Его пример помогал властям запугивать тех, кто прятал хлеб с уверенностью, что родня, дети не выдадут. Семья должна стать ячейкой государства, подчиненной его целям и контролю. Уничтожение собственности и разрушение семьи стало единым процессом сталинской эпохи. Суд в Тавде сделался лишь эпизодом этой общенациональной трагедии.

Членов семьи, которую судили, назвали «кулаками», но они таковыми не являлись. Мотив преступления, выдвинутый следствием («классовая месть кулаков»), не имел отношения к обвиняемым, поскольку четверо из них являлись крестьянами-бедняками, а пятый середняком. «Да какие, между нами говоря, кулаки? — сказал нам ответственный работник Тавдинского горисполкома, годящийся Павлику Морозову в сыновья. — Не секрет ведь, что кулаки — это просто трудолюбивые крестьяне. У них и хлеба больше. А раз больше, надо отобрать». Стало быть, теперь это не секрет. Кулаков не имелось, но, согласно указанию сверху, их следовало обнаружить и с ними бороться. Хлеб нужнее людей, и людей уничтожали, чтобы получить хлеб. Приговор суда в Тавде в какой-то мере объясняет действительные причины репрессий, связанных с коллективизацией.

Индустриализация страны и рост армии требовали увеличения людских ресурсов и хлеба. Того и другого не хватало. В стране копилось массовое недовольство. В секретном докладе члена Политбюро и тогдашнего теоретика партии Бухарина говорилось, что коллективизация потерпела неудачу, что колхозы разваливаются, что деревни голодают и в стране настало великое оскудение. Пахло катастрофой, в которой обвиняли Сталина. Ему и его сторонникам, чтобы удержаться у власти, предстояло безотлагательно решить четыре государственные задачи: во-первых, найти дешевую, а лучше бесплатную рабочую силу; во-вторых, любым путем достать хлеб; в-третьих, подавить недовольство. И, наконец, найти, на кого свалить вину за нищету и голод.

По законам тех лет, крестьянин мог продавать или не продавать излишки хлеба государству. Цены на хлеб, навязанные властями, были низкими. Крестьяне не желали отдавать хлеб за бесценок. Тогда власти, в противоречии со своими же законами, приняли постановление, по которому, в случае отказа крестьян продавать, хлеб отбирался силой. Какому крестьянину до большевиков пришло бы в голову закапывать в землю хлеб? Начиная с 1928 года за отказ отдавать хлеб в судах стали применять статью 107 Уголовного кодекса: конфискация имущества за спекуляцию. Член Политбюро Серго Орджоникидзе на XV съезде партии говорил, что придется потянуть в суд около 15 процентов населения. Он потребовал «скорости производства судебных процессов»[84].

В Кремле считали, что коллективизация спасет от продовольственного кризиса. Оказалось, наоборот. Тяжелейший продовольственный кризис явился результатом насильственной коллективизации. Виновных нашел Сталин. Вождь партии объяснил голод наступившей в стране плохой погодой, но главная причина — «сопротивление кулацких и зажиточных элементов деревни». Хлеб, по выражению Сталина, «приходится брать в порядке организованного давления». Сталин в речи «О правом уклоне в ВКП(б)» требовал «ликвидировать психологию самотека». Не людей — это звучало бы грубо, — а лишь психологию. На эвфемистическом языке тех лет советская власть, как писалось в «Истории ВКП(б)» в 1938 году, «сняла запрет с раскулачивания» или, еще более образно, развязала «творчество самих колхозников», которые «требовали от Советской власти ареста и выселения кулаков»[85].

Что же реально представлял собой кулак? Это, как правило, физически здоровый и предприимчивый крестьянин, с которым вместе работали несколько взрослых сыновей. Если глава семьи видел, что с уборкой урожая не справится, он нанимал другого крестьянина, кормил, поил его и платил, как правило, хлебом. Кулак мог быть жадным, но не мог быть ленивым, мог быть хитрым, но не мог быть жуликом. В кулаках сосредоточилась сила деревни, ее богатство, инициатива, сытость всей России, возможность продавать излишки хлеба за границу. Ликвидировать кулака — значило то же самое, что ликвидировать американского фермера. Кто бы кормил сегодня Америку и еще полмира?

Большевики призывали уничтожить кулачество как класс, но класс кулаков — выдумка, классом было крестьянство, владевшее мелкой собственностью, которую партия пока не смогла прибрать к рукам. Злоба и клевета стали инструментами политики. Система обмена труда на труд между городом и деревней оказалась разрушенной, и партийная верхушка утвердила эксплуатацию крестьян рабочими. Для натравливания рабочих на крестьян разжигали ненависть. Ленин стал утверждать, что крестьянин — не труженик, а «является полутружеником, полуспекулянтом». Со свойственной ему политической фантазией он заявил, что крестьянин есть «мелкобуржуазная стихия», и поэтому он представляет для диктатуры пролетариата опасность, «во много раз превышающую всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе». Разжигая ненависть, Ленин лгал: «Кулак бешено ненавидит Советскую власть и готов передушить, перерезать сотни тысяч рабочих». Ленин запугивал: с теми, кто не поймет разницы между крестьянином и кулаком, «мы будем обращаться, как с белогвардейцами»[86]. Брань Ленина по адресу кулаков мы цитировать не будем. Такая теоретическая база Сталина вполне устраивала.

Вся мощь репрессивного аппарата СССР обрушилась на кулака. В 1919 году 30 тысяч партийных работников отправились на фронт Гражданской войны, десять лег спустя столько же вооруженных горожан отправились проводить коллективизацию в деревне. Шла, по сути дела, Вторая гражданская война, в разгар которой возникло дело Павлика Морозова.

Весной 1932 года 17-я конференция партии сформулировала основную политическую задачу до 1937 года. Это «окончательная ликвидация капиталистических элементов и полное уничтожение причин, порождающих эксплуатацию». Этими «элементами» и «причинами» были люди. Любопытно, что в литературе о массовых репрессиях 30-х годов не упоминается факт, что репрессии планировались заранее, как одна из основных задач второй пятилетки, как производство угля и металла. Год 1937-й становился завершающим, ударным годом пятилетки и в области репрессий, в сущности, государственным планом грабежа и ликвидации части собственных граждан. И о выполнении его рапортовали наверх.

С одной стороны, коллективизация проводилась добровольно, с другой — под страхом наказания и к определенному сроку. Двойная жизнь страны, которая начала складываться сразу после революции, теперь действовала на полную мощь. Внешний слой — законность, конституция, публикуемые постановления; внутренний слой жизни — секретные и служебные инструкции, противоречащие законам, отражающие реальность и произвол коммунистической диктатуры. Тень уполномоченного по хлебозаготовкам стала зловещей: ее появление возле любого деревенского дома означало, что ночью придут с обыском, увезут хлеб и уведут кормильца.

Чтобы оправдать уничтожение миллионов крестьян, в 70-х годах в учебниках по истории СССР появилось утверждение, что кулаки Сибири связаны не только с внутренней оппозицией, но и с зарубежными контрреволюционными центрами и иностранными разведками[87]. Это тем более забавно читать, зная, каков культурный уровень в сибирской деревне Герасимовке.

«Кулачество в районах сплошной коллективизации было ликвидировано, — сообщает «История КПСС» 60-х годов. — Кулаки, противодействовавшие коллективизации, выселялись с мест постоянного жительства. С начала 1930 года по осень 1932 года из районов сплошной коллективизации было выселено 240 757 кулацких семей»[88].

Попробуем оценить разгул гуманизма советской власти. Крестьянские семьи (хозяйства) в России были многодетными: 4—8 и более детей. Средняя семья, таким образом, состояла из двух стариков, шести их взрослых детей с мужьями и женами, плюс по четыре ребенка у каждой пары, то есть всего 38 человек. При таком прочтении масштаб репрессий достигает девяти миллионов. Там же говорится: «Советская власть сделала все необходимое по устройству бывших кулаков на новых местах жительства, создала им нормальные условия жизни. Основная масса кулаков-выселенцев была занята в лесной, строительной и горнорудной промышленности, а также в колхозах Западной Сибири и Казахстана. Партия и Советская власть перевоспитывали кулаков, помогали им стать полноправными гражданами и активными тружениками социалистического общества»[89].

Текст понятен и без комментариев. Лишь одно замечание: здесь говорится о ссылке кулаков, но не сообщается, сколько кулаков погибло в ссылке, сколько отправлено в тюрьмы и лагеря, сколько расстреляно, наконец, сколько арестовано середняков и бедных, именовавшихся «подкулачниками». Разные несоветские источники сообщают разные цифры. Не углубляясь в дискуссию, отметим, что вместе с умершими от голода, репрессированными, убитыми и погибшими в тюрьмах, на этапах и в лагерях кампания коллективизации стоила России, по мнению исследователей, от 6 до 22 миллионов жизней[90]. В обысках, конфискации имущества, арестах, выселении, расстрелах участвовали десятки тысяч партийных работников и уполномоченных ОГПУ, милиция, внутренние войска, армия. Ложь пронизывала отчетность сверху донизу, и тщательно скрывалась информация о том, что происходило.

В колхозе крестьянин становился рабом, подчиненным местной партийной бюрократии, а та — городской. По существу, это возврат к крепостному праву в его наиболее жестоких формах.

Реакцией голодающих рабов стало грандиозное по масштабам воровство. «Начались хищения колхозного хлеба, — писала «Пионерская правда» в январе 1933 года. — Таскали килограммами, ведерками, таскали в карманах, голенищах сапог, таскали в мешках»[91]. Власти отбирали у крестьян, крестьяне пытались вернуть назад часть своего.

Советский учебник «История государства и права» называет советское законодательство «высшим типом права». По этому праву изъятие хлеба осуществлялось в 30-е годы только на основе административных указаний. Постановления, за невыполнение которых полагалось уголовное наказание, создавались самими карательными органами. Закон от 7 августа 1932 года (за месяц до убийства Павла и Федора) приравнял коллективное имущество к государственной собственности, объявив его «священным». Сделав личную собственность крестьянина второстепенной, он за кражу государственной карал, как за тягчайшее преступление. Согласно «высшему типу права», огурец, сорванный прохожим с колхозной грядки, становился формой классовой борьбы против социализма. Этот же закон приравнял высказывание против колхоза к государственному преступлению[92].

Крестьян, особенно неимущих, власти старались сделать заинтересованными в раскулачивании. Донесение на соседа-кулака, скрывшего излишки хлеба, давало доносчику по закону 25 процентов конфискованного имущества. Теоретически и остальное имущество арестованного, то есть лошадь, корова, плуг и пр., тоже, так сказать, переходило крестьянину-доносчику в том случае, если он вступал в колхоз: собственность осужденных становилась общей. Крестьянам предлагался более легкий путь обогащения, нежели работать самим: донос. Трагикомизм ситуации заключался в том, что после четырех доносов бедняк, получив 100 процентов кулацкого имущества, становился кулаком и — отправлялся следом за своими жертвами в лагерь.

Политические процессы, подобные герасимовскому, разжигали массовые репрессии, а репрессии обеспечивали Сталину достижение всех четырех целей: миллионы арестованных крестьян становились почти даровой рабочей силой (на эвфемистическом языке третьего издания БСЭ — коллективизация помогла «ликвидировать аграрное перенаселение»)[93], отобранный хлеб шел для армии и в города, массовое сопротивление ликвидировалось, а оппозиция внутри партии обвинялась в противодействии этому процессу, и возникла возможность ее уничтожить. Это было поистине мудрое решение Сталина.

В советской прессе никогда не писалось о том, что среди показательных процессов 30-х годов — над партийной оппозицией, инженерами, крупными военными и другими категориями людей — состоялся особый показательный процесс над кулаками. Историческая беспримерность суда не только в том, что семья выдана за политическую организацию террористов, но и в том, что главным объектом политической игры стали дети. Именно для показательного процесса над кулаками сперва понадобился Павлик Морозов, не персонально, а как образец правильного поведения.

Первый успешный эксперимент, в котором дети предавали родителей, был осуществлен за четыре года до Морозова (так называемое Шахтинское дело[94]). Среди пятидесяти трех обвиняемых по делу о контрреволюционной организации инженеров выявились братья Колодубы. Неожиданно суд вдруг занялся выяснением личных отношений одного из подсудимых с сыном. Подсудимый, не подозревая ловушки, заявил, что сын его — комсомолец, ушел из дому, так как ему удобнее жить на руднике. А отношения с сыном вполне нормальные. Отец находился в тюрьме и не знал, что в газете под заголовком «Сын Андрея Колодуба требует сурового наказания для отца-вредителя» опубликовано письмо:

«Являясь сыном одного из заговорщиков, Андрея Колодуба, и в то же время будучи комсомольцем, активным участником строительства социализма в нашей стране, я не могу спокойно отнестись к предательской деятельности моего отца и других преступников, сознательно ломавших то, что создано энергией и кропотливым трудом рабочих масс. Зная отца как матерого врага и ненавистника рабочих, присоединяю свой голос к требованию всех трудящихся жестоко наказать контрреволюционеров. Не имея семейной связи с Колодубами уже около двух лет и считая позорным носить дальше фамилию Колодуба, я меняю ее на фамилию Шахтин. Рабочий шахты “Пролетарская диктатура” Кирилл Колодуб».

Семья мешала партии. В печати тех лет появились статьи о необходимости при новом строе отделить детей от родителей. Методическое пособие для учителей «Детский сельскохозяйственный труд» рекомендовало для разрушения индивидуальной семьи добиваться, чтобы все дети до четырнадцати лет содержались за счет сельскохозяйственных коммун, а не отдельных семейств[95]. Реализовать эту педагогическую теорию не удалось из-за отсутствия средств.

События в семье Морозовых — типичный пример того, что происходило в стране. В семье имелось свыше двух десятков рук, которые делали хлеб. Этих рук не стало. Рак доносительства дал метастазы в других семьях. Количество погибших и пострадавших от действий одного мальчика измерялось двухзначным числом, а общая статистика жертв доносов — миллионами.

Обычно после доноса заводилось дело на одного человека в семье — отца или деда. Все остальные члены семьи также подвергались преследованию. Печальная ирония состояла в том, что, донеся на отца, герой-пионер по стандартам тех лет сам становился сыном врага народа и, таким образом, жертвой преследования. Вокруг Герасимовки, кстати сказать, разместили много специальных учреждений для детей, лишенных родителей.

Упомянутое выше Шахтинское дело наложило отпечаток на последующие процессы, в том числе на дело герасимовских крестьян. Такие дела планировались заранее, когда жертвы и участники понятия не имели о своей предстоящей участи. Процесс по делу Павлика готовился втайне Секретно-политическим отделом (СПО). В 1932 году власти расширили полномочия ОГПУ и увеличили его численность. Милицию передали в подчинение секретной полиции. Паутина СПО, специально предназначенных для сыска и уничтожения врагов народа, покрыла всю страну.

Показательные процессы начала 30-х годов сделали массовыми по числу не только зрителей, но и обвиняемых. Перед процессом уполномоченные СПО искали не преступника, а подходящее лицо, которое будет убийцей или вредителем. Затем с помощью доносов подбиралась «банда»: идейный руководитель, он же вдохновитель, лица, подговаривающие совершить злодейство, исполнитель, а также те, кто не донес о нем. Сперва арестовывали большую группу подозреваемых, затем начиналась обработка и отбор тех, кого можно сломать, заставить доносить на остальных. Лишних арестованных обычно потом выпускали, показывая объективность суда, а затем использовали в других процессах. Как правило, каждое дело служило основой для последующих обвинений других людей.

Дети в таких процессах свидетельствовали против собственной семьи. И если в Шахтинском процессе подросток проходил как бы на заднем плане, то в деле семьи Морозовых дети — и живые, и мертвые — впервые стали главными обвинителями. По идее властей, новое поколение должно уничтожить старое.

Коллективизацию на Урале и в Сибири приказали закончить к осени 1932 года, но это не удалось. Москва обвиняла местное руководство, центральные газеты писали о притуплении большевистской бдительности, о правых и левых уклонах, о происках троцкистов. Хотя сторонники Троцкого на Урале уже уничтожены, а с кулаками велась борьба, здесь до 1932 года не раскрывали сколько-нибудь значительных контрреволюционных заговоров или ответвлений центральных террористических организаций. Между тем властям, чтобы держать в страхе население, такой заговор был совершенно необходим.

Ивану Кабакову стукнуло тридцать восемь лет, когда его сделали первым секретарем Уральского обкома, заменив Шверника, который недостаточно решительно расправлялся с оппозицией и кулаками. Культурный уровень обоих примерно одинаков (у Шверника — образование четыре класса, Кабаков — слесарь низкой квалификации).

Став хозяином области, Кабаков принялся, по его собственному выражению, «убивать троцкизм». Начались массовые аресты в городах. На очередном съезде партии в Москве Кабаков, отчитываясь об успехах в разгроме троцкистов, назвал ликвидацию кулачества центральным вопросом политики партии. Обком обещал Москве коллективизировать 80 процентов крестьян Урала. Вскоре рапортовали, что почти все выполнено (70,5 процента). И вдруг при проверке оказалось, что этот процент — всего 28,7. Явный обман в те годы мог иметь вполне определенные последствия[96].

Чтобы исправиться, совместно с председателем облисполкома Ошвинцевым и начальником полномочного представительства ОГПУ по Уралу Решетовым Кабаков начал штурм деревни. В короткий срок (в течение двух месяцев) здесь было раскулачено, отдано под суд, сослано и расстреляно 30 тысяч семей (число пострадавших, включая женщин, стариков и детей, достигло сотен тысяч). Девятый вал этого террора настиг затерянную в глуши Герасимовку. Урал, твердил Кабаков, работает под непосредственным руководством товарища Сталина[97]. В апреле 1932 года из столицы Урала Свердловска в районы рассылалась инструкция по осуществлению полной ликвидации капиталистических элементов, что позволит дать бурно развивающейся промышленности Урала новые мощные кадры рабсилы для создания второй оборонной базы на востоке СССР. Инструкция цитировала Кабакова: «Выкорчевать сопротивление внутри колхоза»[98].

На местах, однако, практика не подтверждала теорию.

Кулаков не хватало, и СПО для выполнения плана производили аресты подкулачников. Сам термин «подкулачник» обозначал бедного крестьянина, который должен любить советскую власть и стремиться в колхоз, но «подкулачник», вопреки теории, этого не делал. Преследуя «подкулачников», власти очищали деревню не от кулаков, а от недовольных. В газетах тех лет писали: «Подкулачники и предатели Советской власти до хрипоты орут, разбрызгивая слюной...»[99] Газета «Уральский рабочий» повторяла: повсеместно расстреливать кулаков и подкулачников. Газета «Тавдинский рабочий» призывала очистить деревню от изменников, предателей, саботажников, лодырей и просто неясных людей.

«ОГПУ искало в деревне слабые места, — вспоминал крестьянин Байдаков. — Уполномоченные гуляли по платформе станции Тавда в штатской одежде под видом пассажиров и вылавливали подозрительных. Крестьянин подошел к поезду, а его хвать за рукав. Предложили пройти, толкнули в темную комнату и заперли. Подержали там для страху и стали его, вконец испуганного, допрашивать, кто что говорит про Советскую власть. Ну, он и лил на всех, лишь бы отвязаться». Секретная полиция настолько основательно занималась коллективизацией, что даже планы посевов печатались в типографии ОПТУ[100].

Напряженность в Уральском обкоме и ОПТУ резко обострилась, когда Сталин отправил в провинцию личных представителей наказывать местное руководство за то, что оно действовало недостаточно энергично. В обкоме уже знали, что на Кавказе и на Кубани руководитель Центральной контрольной комиссии Каганович сразу исключил из партии около половины партийных кадров и осуществил массовые репрессии в деревнях. То же проделал председатель Совнаркома Молотов на Украине[101].

Страх перед эмиссарами из Москвы заставил местные власти готовиться к прибытию такого представителя на Урал. Этот эмиссар вскоре приехал. Им оказался инспектор Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции) Михаил Суслов. После смерти Сталина Суслов дорос до должности главного идеолога партии и держался на этом посту четверть века. А тогда скромный инспектор, имея особые полномочия, сразу обвинил местные кадры в бездеятельности и начал чистку. Суслов потребовал немедленной организации показательного политического процесса, и такой процесс, как мы уже знаем, вскоре состоялся.

В глуши, далеко от столиц, суд возвестил на весь мир, что советская власть победила везде. Террористы-кулаки проиллюстрировали мысль Сталина об усилении при социализме классовой борьбы. Показательный суд ускорил выполнение плана хлебозаготовок, который на Урале срывался, стал отправной точкой для других политических процессов и просто массовых арестов без суда, чтобы дать в центр страны хлеб, а в Сибирь — заключенных, дешевую рабочую силу.

Убийство детей Морозовых помогло обвинить всех тех, от кого власти хотели очистить деревню. Другими словами, смерть братьев была выгодна властям. Вина и невиновность подсудимых не интересовали ни следствие, ни суд. Но кто же в действительности убил Павлика и Федю Морозовых?