Драконы

Нина Кирики Хоффман ЖУТКИЙ ЗМЕЙ [8]

Нина Кирики Хоффман родилась в Сан-Габриэле, Калифорния, а выросла в Санта-Барбаре. Первый рассказ писательницы под названием «Вечеринка» («А Night Out») был опубликован в антологии «Истории лунного света» («Tales by Moonlight») под редакцией Джессики Аманды Сальмонсон. В 1992 году вышел первый из девяти романов Хоффман «Дитя древнего города» («Child of an Ancient City»), написанный в соавторстве с Тэдом Уильямсом. За ним последовал роман «Нить, что связывает кости» («The Thread that Binds the Bones»), удостоенный премии Брэма Стокера, и роман, номинированный на премию «Небьюла» и Всемирную премию фэнтези, «Молчаливая сила камней» («The Silent Strength of Stones»). Затем вышли книги «Красное сердце воспоминаний» («А Red Heart of Memories»), «За гранью снов» («Past the Size of Dreaming»), «Движение костей» («А Stir of Bones») и роман, номинированный на премию Джеймса Типтри-младшего и Мифопоэтическую премию, «Пригоршня небес» («А Fistful of Sky»). После этого Хоффман обращается к научной фантастике и выпускает книгу «Катализатор. Роман о контакте с пришельцами» («Catalyst: A Novel of Alien Contact»), номинированную на премию Филипа Дика. Потом вновь возвращается к жанру фэнтези и пишет роман «Духи, которые бродят в тени» («Spirits that Walk in Shadow»), вошедший в число финалистов Мифопоэтической премии и премии «Индевор» («Endeavour»). Среди недавно изданных произведений романы «Крах света» («А Fall of Light») и «Порог» («Thresholds»). Более двухсот пятидесяти рассказов писательницы номинировались на Всемирную премию фэнтези и премию «Небьюла» и печатались в сборниках «Наследие огня» («Legacy of Fire»), «Привлечение неприятностей и прочие странные склонности» («Courting Disasters and Other Strange Affinities»), «Общие нити» («Common Threads») и «Путешественники во времени, призраки и другие пришельцы» («Time Travelers, Ghosts, and Other Visitors»).

Помимо творчества, Хоффман сотрудничает с журналом «F&SF», преподает писательское мастерство в колледже и работает с молодыми авторами. Хоффман живет в Юджине, штат Орегон.

После смерти матушки отец женился еще раз, и такой скверной женщины свет еще не видывал.

Сначала мы с сестрицей Мазери об этом даже не подозревали. Пока мачеха не забеременела, она была по-своему добра к нам. Только наша родная матушка никогда не занималась с нами тем, чему учила нас мачеха. Мы ездили с ней в лес на охоту, учились стрелять из лука и метать ножи. Мне тогда было восемь, а сестре — десять лет.

— Вам это пригодится, — говорила мачеха. — Хоть у вас королевское происхождение, ты, Мазери, не можешь рассчитывать на удачную партию в замужестве, и тебе, Перри, вряд ли удастся выгодно жениться.

Пока она не заколдовала нас, я думал, что мачеха учит нас, потому что в жизни нам эти навыки пригодятся. А потом у меня было время поразмыслить, и я понял, что просто она делилась с нами своим собственным печальным опытом. Мачеха родилась в другой стране, и в ее жилах текла королевская кровь. Отец наш тоже был голубых кровей, как и наша матушка, кузина короля. Но вскоре после женитьбы на мачехе отец поссорился с королевой, поэтому всех нас сослали в Твердыню Потерянной надежды — продуваемый всеми ветрами северный замок — и приказали присматривать за дикими морями и истреблять разбойников. Кому взбредет в голову грабить нас здесь, когда мы едва могли прокормиться на этой земле? Зимы тут тянулись суровые, а долгожданное лето пролетало быстро. Время плодородия земли было настолько короткое, что мы едва успевали сделать запасы на длинную студеную зиму. Даже звери в здешних краях были тощие и озлобленные. Варвары разоряли земли южнее, где попадались золото и железо, а в погребах хранилось больше нашего, да и женщины не были такими холодными.

Но все же отец ответственно относился к своим обязанностям и вместе со своими голодными и безропотными солдатами обходил дозором побережье и всегда был начеку. А дома почти не бывал.

Сначала мачеха томилась без придворной жизни, а потом привязалась ко мне и к Мазери. Она не сошлась ни с кем из здешних жителей — всем она казалась чересчур странной, потому что у нее были миндалевидные глаза и такой сильный акцент, что слова в ее устах звучали как не пойми что. Она разговаривала лишь с нами, а отец большую часть времени проводил в разъездах, да и ночами редко бывал в замке.

Мачеха учила нас иноземным заклинаниям и тому, например, как завязывать узелки в волосах, чтобы приворожить возлюбленного, и как отвадить поклонника с помощью узелков в его волосах. Еще она рассказывала нам о свойствах трав: как с их помощью усыплять и смягчать нрав, как придавать блеск глазам и волосам. Сестрицу Мазери она обучала всевозможным хитростям для придания красоты, и, поскольку мы с сестрой были неразлучны, я тоже выучился всему этому, хотя многое совсем не подходило мальчику и принцу. Еще мы научились шить и готовить.

Я думал, что она любит нас. И полагал, что она учит Мазери так, как наставляла бы собственную дочь. Что до меня, то я знал: она относится ко мне как к довеску, от кого все равно не отвяжешься, но тем не менее порой она ерошила мне волосы, небрежно целовала в щеку и иногда хвалила, когда мне удавался какой-нибудь трюк. Ей особенно нравился мой дар обращения с огнем, который я заставлял плясать в темноте и сиять там, где никакого света отродясь не бывало.

Через три года после замужества мачеха забеременела, и все резко переменилось. Она стала нас избегать, больше не заходила в наши комнаты утром, не помогала Мазери одеться и причесаться. Сестра просила меня помочь заплести косы и застегнуть все пуговки и за это зашивала мне порванные на коленях брюки и протертые на локтях рубашки, которые изнашивались и рвались часто. Теперь мачеха не покупала мне новой одежды, а я все рос и рос.

Мы не понимали, отчего мачеха вдруг перестала заботиться о нас, до тех пор пока у нее живот не вырос. Я ждал появления младшего братца или сестрицы, на ком смогу практиковать то, чему выучился от мачехи, а пока Мазери оттачивала свое мастерство на мне.

Однажды, когда мачеха была на седьмом месяце беременности, она позвала нас к себе и объявила:

— Пора вам, дети, отправляться ко двору и там продолжить воспитание.

Интересно, как мы можем поехать ко двору, если королева изгнала нашу семью. Может, мачеха переписывалась с кем-то из придворных и таким образом испросила нам прощение и место? Ни я, ни Мазери вопросов не задавали, ибо научились ни о чем не спрашивать мачеху. Она могла быть доброй, но и жестокой тоже, когда бывала не в духе.

— Перри, ты станешь пажом, а потом рыцарем, а Мазери будет придворной дамой. Пойдемте пройдемся. Перед отъездом я хочу вас благословить.

Мы вышли из замка, оставив позади зубчатые стены, пошли по дороге, ведущей к южным поселениям, и углубились в лес, где жители замка заготавливали дрова. Несмотря на беременность, мачеха ходила быстро и ловко. На развилке она выбрала северный путь, ведущий к гавани, потом свернула на узкую тропу, которая привела нас на вершину возвышавшегося над морем утеса.

Мы стояли и смотрели на воду. Над безбрежным серым простором низко висели облака, а в просветы между ними лились лучи солнечного света, расцвечивавшие море серебристыми бликами. Вздымались серые волны, на гребнях вскипала пена, которую срывал ветер и швырял брызгами в небо. Влажный воздух пах солью.

Интересно, когда мы вернемся домой? Я подумал: раньше я так скучал по нашему прежнему дому возле королевского замка, где нам жилось так привольно и просто, где нас вкусно кормили, в саду росли фруктовые деревья и слуги улыбались. Теперь же, многое узнав от мачехи, я научился любить эту суровую землю. Если мне сопутствовала удача, я мог стрелой сбить утку, а камнем — зайца. Я различал травы и знал, какие годятся в пищу, а какие — на изготовление мазей и настоек для лечения болезней. Я знал несколько слов на языке огня и мог воспламенить уже обуглившееся полено. Еще я понимал шепот в стенах замка и слышал истории о тех, кто жил здесь много лет назад. В длинные темные зимние ночи я научился понимать язык снега и слышал, как падающие снежинки ведут сказания о небесах. Здесь тоже был мой дом.

Мачеха достала серебряную волшебную палочку. Мы с Мазери, взявшись за руки, стояли перед ней. Как она нас изменит? Может, сделает меня сильнее, а Мазери станет еще краше и пуще придется ко двору наших кузенов? Или одарит меня красноречием истинного дипломата, а Мазери — музыкальным даром? Или превратит наши лохмотья во что-то более приличное, чтобы не стыдно было показаться в королевских чертогах? С тех пор как мачеха забеременела, нам с Мазери никак не удавалось ни одежду уберечь от износа, ни волосы от спутывания, несмотря на все наши навыки в обращении с иглой и другие искусства.

— Оставьте же свое человеческое естество, горемычные дети мои, — шепнула мачеха и три раза стукнула меня палочкой.

Случилось нечто ужасное и странное. Во мне пробудилось что-то громадное и через желудок выглянуло горящими оранжевыми глазами. Оно захохотало, причем смех вырвался из моего горла. Потом оно выползло у меня изо рта — существо с темно-серебристой головой, блестящей и заостренной. Уж не знаю, как такое возможно, но в течение краткого мига я все еще оставался собой и глядел на этого змея, который через рот вылезал у меня из горла, и дивился тому, как мог он уместиться во мне, коль скоро был больше, чем я сам. А потом я уже смотрел другими глазами, и тело, которое в последнее время у меня росло не по дням, а по часам, растворилось в чешуе и гребне дракона.

Вот палочка мачехи трижды коснулась Мазери.

У меня перед глазами метнулась здоровенная серебристая чешуйчатая морда. От нее тянулось нечто длинное, наделенное собственной жизнью. От удивления я даже разинул рот, и — о ужас! — он раскрывался все шире и шире: я ощущал собственную пасть, которая провалом разверзлась у меня в голове и вела в глотку, растянувшуюся аж до самого хребта. Мелькал кончик моего собственного языка, который оказался длинным и черным, по-змеиному раздвоенным на конце.

В ветре я учуял целую сотню запахов: приближающийся снег, морскую соль, влажные слежавшиеся листья лесной подстилки, поднимающийся над замком дым, кровь зарезанных свиней, корица, мускус и амбровый запах мачехи. И что-то еще, какой-то маслянистый, рыбий запах. Я наклонил тяжелую голову и одним глазом взглянул перед собой. На камне билась, разевая и закрывая рот, крупная рыбина размером с человеческое дитя.

Рыба! Я был голоден, в моем нутре клокотало пламя, но что-то меня остановило. Запах сестры.

Из горла у меня вырвалось шипение.

Мачеха попятилась назад и рассмеялась:

— Ба! Перри, ты хорош. Странно все это. Вообще-то, я ожидала увидеть мышь!

В горле взревел огонь. На миг я закрыл рот, собирая пламя на языке, а потом разинул пасть, собираясь дыхнуть на мачеху.

Она выставила вперед волшебную палочку и загородилась ею от меня.

— Нет! — вскричала она. — Нет! — И снова трижды коснулась меня серебряной палочкой. — Да превратится противостояние в повиновение! Перри, теперь ты принадлежишь мне, мне! Впредь будешь выполнять мои приказания. Нельзя причинять мне вред!

Я ощутил сковавшие меня невидимые цепи, которые стальным капканом стиснули волю. Пришлось проглотить собственный огонь.

— Поручаю тебе исполнить вот что. Охраняй дерево. — Она махнула рукой вниз по направлению к побережью, где раскинул могучие ветви древний дуб. Дерево было таким старым и жило здесь так долго, что море подточило утес, на котором оно выросло; несколько корней свисали с низкого обрыва и тянулись к крохотному полумесяцу пляжа под ним. — Будешь жить здесь. Смотри, чтобы никто не смел приблизиться к дубу, и убивай каждого, кто дерзнет. Вот так, мой добрый, благородный Перри.

И мачеха потрепала меня по голове.

Как же мне хотелось обжечь ей руку! Только она не пострадала, несмотря на то что тело мое изнутри дышало жаром.

— Что касается тебя, Мазери, то и тебя я не ожидала увидеть такой. Я думала, что ты превратишься в кошечку и я смогу взять тебя домой. Но теперь ты не сможешь стать моим домашним питомцем, так что отправляйся восвояси. Перри, кинь ее в море.

Я с трудом мог осознать, в кого превратился, тем более едва уразумел, что вот эта огромная рыба — моя сестра. При этом я не должен был ничего понимать, кроме приказаний мачехи. Я протянул к ней лапу и впервые увидел свою драконью конечность: пальцы стали длиной с прежнюю мою руку и заканчивались похожими на темные драгоценные камни когтями; чешуйчатую ладонь покрывали линии сгибов. Я осторожно коснулся сестрицы, моя чешуя легла на ее серебристые чешуйки, и я поднял ее настолько бережно, насколько смог, ведь, выполняя приказы мачехи, я все равно мог рассчитывать силу. Я поднес сестру к самому обрыву и забросил в море так далеко, как только смог. Наверное, теперь она может дышать в воде и умеет плавать.

Затем я отвернулся от мачехи и по ведущей вниз с утеса к морю тропе побрел на своих четырех лапах к дубу, который она велела мне охранять. Сзади за мной волочился остроконечный хвост.

Мачеха рассмеялась.

— Хороший мальчик! — крикнула она.

Я даже не обернулся.

Я расположился у подножия дерева, обвив толстый ствол новым, длинным телом. Дуб спел мне успокаивающую приветственную песнь, и хотя слов я не понял, но общий настрой оценил.

Сверху доносился какой-то запах. Я чуял: пахнет корицей. Где-то в кроне дерева пряталось нечто принадлежащее мачехе.

Землю вокруг дуба усыпали желуди. В бытность мальчиком я их не ел, но теперь я так проголодался, что решил попробовать. Я набрал целую пасть маленьких твердых плодов и сразу понял, что для драконьих зубов такая пища не годится, но все же один разгрыз. Во рту стало горько. Из горла пыхнуло пламя и изжарило желуди прямо на языке, и тогда — ах! — тогда они распались на две половинки и стали гораздо вкуснее: немного напоминали овсянку и печеные каштаны. Много я собрал желудей, поджарил и съел, а потом снова свернулся у подножия дерева.

Ночь выдалась стылая, но холода я не чувствовал, а понял это потому, что с каждым выдохом из ноздрей вырывался пар. Я заснул еще до восхода луны.

Наутро я почувствовал, что окоченел от холода — не потому, что замерз, скорее, тело мое начало превращаться в камень. Я принялся разминать мышцы, которые самому мне были незнакомы. Сколько у меня ребер? И вот хвост, например, работает, но как это происходит? Как я могу заставить его шевелиться? Больше ли у меня теперь суставов в пальцах? Как вышло так, что мышцы вокруг носа заставляют шевелиться новые для меня усы? Пока я двигался и потягивался, на опушке леса показались люди.

— Эй! — окрикнул я их. Кто это там? Сын пекаря Фон? И дочь мельника Кики? — Фон, Кики! — позвал я. — Э-ге-гей!

Только из горла у меня вместо слов вырвались столб пламени и рычание.

Фон и Кики взвизгнули и убежали.

Бог ты мой!

Но я, по крайней мере, согрелся. Я потянулся, пошевелился и пыхнул пламенем. В животе стало тепло, и все мышцы заработали, словно заново смазанные.

В утробе моей урчало, из пасти вырывались маленькие языки пламени. Я поискал на земле желуди и понял, что вчера вечером съел почти все. Пришлось отправиться на поиски пищи.

Рядом с дубом был невысокий утес, нависший прямо над океаном. Всего лишь в десяти футах внизу о его подножие бились волны. Там было очень мелко и совсем нечего есть. Пришлось наведаться в лес.

Там тоже росли дубы. Я покинул свой пост и неторопливо побрел туда. Набрал целую пасть желудей, поджарил, разгрыз и проглотил. Когда я подошел к кусту, из-под него выскочил заяц, а я от удивления разинул пасть и полыхнул огнем. Ох, как хорош аромат жареной зайчатины! Очень аппетитный. Я подбежал к готовому блюду и тут же его умял. Пойман, убит, приготовлен одним махом! Хоть одна из новых способностей меня порадовала. Я хотел еще поохотиться, но урчание в животе успокоилось, и дерево призвало меня назад.

Я свернулся кольцом вокруг дуба и лежал, глядя на море.

Вот она, моя нынешняя жизнь: вечно лежать у дерева. И уходить лишь тогда, когда допекает сильный голод. Причем чем дальше от дуба я уходил, тем хуже себя чувствовал. Иногда, во время высокого прилива, я свешивался вниз и мне удавалось поймать неосторожную рыбину; порой я дышал на воду до тех пор, пока рыбы не всплывали, и тогда поймать их было просто.

Когда я провел в облике дракона четыре дня, на берегу появилась Мазери.

Она подплыла к берегу. Раньше таких больших рыб возле утеса я не видел. Сначала, приметив в мерцающем сполохе под водой крупную добычу, я встрепенулся: мою утробу вечно терзал голод и я всегда был готов снова поесть. Потом я учуял сестрицу и стал ждать. Во время неусыпного бдения у дерева я то и дело думал о ней, задаваясь вопросом: пережила ли она превращение, последующий полет и соударение с бурным морем?

Она подплыла совсем близко и выбросилась на сушу. Тревожно наблюдал я за ней и недоумевал: не хочет ли она покончить жизнь самоубийством прямо у меня на глазах и не нужно ли мне поспешить вниз и спихнуть ее обратно в воду? Но тут запах сестры изменился, и сама она тоже. Мазери вновь обернулась человеком и голая, дрожащая, со спутанными волосами, лежала на полумесяце маленького пляжа. Она судорожно вздохнула и села, потом встала. Повернулась ко мне и, пошатываясь, попятилась назад.

— Братец? — шепотом спросила она.

«Мазери», — мысленно позвал я сестру. Говорить я не отважился, потому что помнил, как при попытке заговорить с Фоном и Кики я лишь напугал их огнем.

— Это в самом деле ты? — Она медленно двинулась вперед. — Брат?

Я понурился и отвел взгляд. После обращения в дракона я не задумывался о своей внешности, а лишь знакомился с новым телом и размышлял, как бы снова обернуться человеком. Хотя стоит ли становиться самим собой теперь, когда мачеха так открыто меня ненавидит? Отца месяцами нет дома. К чему возвращаться? В деревне мы с Мазери подружились с несколькими ребятами и порой тайком удирали поиграть с ними, когда мачеха склонялась над книгами заклинаний. И что же? Я попытался поздороваться с ними, и чем это закончилось… Мне оставалось лишь сторожить дерево и охотиться.

— Братец, — позвала Мазери. Она встала у подножия обрыва и протянула ко мне руки. — Подними меня.

Как ты отважна, сестрица, что не боишься оказаться лицом к лицу с драконом! Я протянул к ней лапы, взял за талию, поднял и поставил на землю.

— Ох! — сказала она. — Теперь ты дракон.

И она прислонилась к моему боку.

Я отвернулся.

— Мазери… — попытался сказать я, но получилось лишь зашипеть и испустить маленькие языки пламени.

— Не можешь говорить? Не много же она тебе оставила! Братец, милый братец, — она погладила мои пышные брови, — пока она касалась палочкой твоего плеча и собиралась заняться мной, я успела произнести оградительное заклятие, поэтому один раз в неделю становлюсь сама собой. Но я не знаю, как снять наложенные на нас чары. — Она присела рядом и прижалась ко мне, обнимая, хотя не исключено, что мой спинной гребень кололся. — Оставайся пока здесь. Я схожу домой и посмотрю, что можно стащить.

— Мазери! — Но из пасти моей вырвалось только пламя.

Сестра потрепала меня по плечу и заверила:

— Не волнуйся! С помощью заклятия я стану невидимой. Мне нужно взять что-нибудь из одежды, а еще гребень, чтобы тебя причесать. Ну и на кухню я заодно загляну.

Мазери убежала, оставив меня в тревоге ожидать ее возвращения.

Она вернулась, когда солнце уже было на полпути к горизонту. На ней было платье, в котором она работала в саду, и грязная рубашка горчичного цвета, и несла она целых два узелка. Один из них промаслился и пах потрясающе вкусно.

— Вот, — развернула она сверток и достала три зажаренных целиком цыпленка. — Бедная повариха! Меня она не видела, зато заметила, что цыплята пропали. Какой крик она подняла!

И сестра положила еду на землю прямо передо мной. Каждого цыпленка я брал в пасть, пережевывал вместе с костями, потом еще немного поджаривал и с жадностью глотал, отчего голова моя покачивалась вверх-вниз.

Мазери с интересом и абсолютно без страха глядела на меня. Не уверен, что на ее месте я бы смог вот так спокойно смотреть на пожирающего мясо дракона.

Когда я покончил с едой, Мазери развернула второй сверток и сказала:

— Вот твоя флейта, Перри. Знаю, что сейчас ты не сможешь на ней играть, но мне не хотелось оставлять ее этому ребенку, что родится у мачехи. А это мамино ожерелье, которое нравилось мне больше всех, и кое-что из одежды. В море она мне не понадобится, но я собираюсь каждую неделю тебя навещать в день, когда обращаюсь в человека, поэтому спрячу все на дереве. Тебе ведь нужно охранять дуб, верно? Учти: кивок я понять могу.

Я кивнул.

— Интересно, зачем ей это понадобилось, — проговорила Мазери.

Дерево мне нравилось. Оно нашептывало мне истории о деяниях королей и королев, принцев и принцесс, колдунов и неразумных юных дев, отважных рыцарей и трусливых шутов, о говорящих животных и о растениях, которые могли ходить. Отчего дубу были известны сказки людей? Почему он рассказывал их мне? Ответов на эти вопросы я не знал, но сказки скрашивали одиночество. Я знал, что высоко среди ветвей спрятано нечто пахнущее мачехой, но никак не мог рассказать Мазери об этом.

— Может, она просто хотела убрать тебя из дому, но, сдается мне, мотивы у нее были совсем другие. Ведь она просто могла приказать тебе убраться подальше от замка. Мачеха никогда не поступает необдуманно. Как бы то ни было, я, по крайней мере, знаю, где тебя искать. А теперь займемся твоей шевелюрой.

Я с удивлением узнал о том, что у меня, оказывается, есть волосы. В новом обличье я себя не видел, разве что, изогнув длинную змеиную шею, мог рассмотреть хвост и заднюю часть туловища да передние лапы. Еще я мог разглядеть морду со свирепо топорщащимися чешуйчатыми усами, которые были куда как толще моих волос в бытность человеком. Чего только я не улавливал ими: движение воздуха, изменение погоды и кое-что такое, о чем я понятия не имел.

Но волосы? С чешуйками?

Мазери достала из узелка серебряный гребень.

— Опусти голову, — попросила она.

Я положил свой длинный-предлинный подбородок на передние лапы и прикрыл глаза. Сестра погладила меня по голове и сказала:

— Ох, Перри, у тебя повсюду крохотные драгоценные камни. Ты такой красивый!

Уши у меня дрогнули, и она их тоже погладила. Не знаю, какие были у меня уши, но они явно сильно отличались от человеческих — они казались длиннее, подвижнее и могли поворачиваться. По своему желанию я мог насторожить уши, изменить угол их наклона и повернуть. Раньше я даже не подозревал о том, что можно навострить уши и расслышать звуки, о которых я понятия не имел. Сверху доносились гудение и жужжание пролетавших надо мной даже самых крохотных насекомых; со стороны моря из-под текучих вод слышался шуршащий звук передвигающегося на дне песка; в лесу шелестели касавшиеся друг друга листочки. Человеком я начал изучать язык огня, снега и голоса прошлого. Теперь я слышал все это гораздо лучше, но пока что не смог перевести новые слова огня и снега. Вот свое дерево я понимал прекрасно. Может, на самом деле все деревья разговаривают, только раньше я об этом не догадывался, ибо слух у меня был несовершенный. Когда я в следующий раз отправлюсь на охоту, я…

Мазери водила по моей голове гребнем, который вдруг коснулся чего-то зудящего, и я наслаждался, ведь так приятно наконец-то поскрести чешущееся местечко. Зубцы гребня скользили по макушке. Я даже постанывал от удовольствия. Из пасти вырывались маленькие клубы дыма.

Мазери расчесывала меня и тихонько приговаривала:

— Никогда не забывай о том, кто мы на самом деле, братец. Никогда не забывай, как бы ни старался поработить тебя твой зверь. Никогда не забывай, кто мы.

С каждым прикосновением гребня во мне рождалось новое воспоминание: наша родная матушка (мы тогда еще жили при дворе) одевает нас с сестрой, чтобы представить королю, и дает мне мятный леденец, чтобы я успокоился и дал вычесать колтуны из волос. Рядом стоит уже наряженная шестилетняя Мазери, такая красивая в темно-синем бархатном платье, с ожерельем из мелких жемчужин и с завитыми локонами. Отец, который сажает нас по очереди на лошадь в седло перед собой и катает по лугу в наших родных землях на юге. Лошадь сильно трясет, и папа учит меня привставать и опускаться в такт ее аллюру. Он дает мне в руки повод, хотя сам все равно тоже придерживает коня, и я понемногу перестаю бояться, что упаду, и учусь общаться с животным с помощью повода и шенкеля. Холодным зимним утром повариха угощает нас горячими булочками с маслом.

Мазери зачерпнула ведром морской воды и вымыла мне голову. У меня и мысли не было умываться, с тех пор как я превратился в дракона. Эти приятные процедуры привнесли в мою душу необыкновенный покой. Несмотря на то что я перестал быть человеком, мне, вероятно, стоило заботиться о чистоте. Я помнил, как зимой, чтобы помыться, наливал из больших кувшинов в медную ванну у камина горячую воду, от которой исходил пар, и там смешивал с холодной, а потом залезал туда и изо всех сил дрыгал ногами и руками, хорошенько перемешивая воду, чтобы она стала приятно-теплая.

Теперь мне не нужно было греть морскую воду — она нагревалась от соприкосновения с моей горячей шкурой. Мазери касалась меня ласково, и это меня успокаивало.

— Перри, — позвала меня Мазери, в то время как я с удовольствием погрузился в воспоминания о жизни в облике человека, — мне нужно идти. Через неделю я приду снова. Сторожи вещи до моего возвращения.

Сестра разделась, завернула в узелок гребень, флейту и платье и забралась на дерево, чтобы спрятать сверток вместе с ведром на нижних ветвях. Она поцеловала меня в щеку и нырнула в море с утеса. Я поспешил к обрыву, чтобы видеть, как она покрылась серебристой чешуей, вытянулась и рыбой ушла в глубину.

Я так насытился тремя жареными цыплятами, что больше дня не испытывал голода. Я лежал под деревом, переваривал и слушал сказки, что нашептывал мне дуб. Сторожил.

Через несколько дней появился рыцарь, который ехал по тропе прямо ко мне. У него было копье. Прежде мы с ним не встречались. Кто он такой и куда направляется? Может, путешественник? Зачем ему ехать ведущей вдоль утеса тропой? Или он просто по берегу направляется в следующую деревню? Зачем ему копье? Зачем оно нужно, если он не собирается принять участие в турнире?

— Эй ты, гнусный змей! — крикнул он, когда приблизился ко мне на расстояние пятидесяти футов. Он сильно натянул поводья, потому что вспотевший от ужаса конь то и дело вставал на дыбы и храпел, широко раздувая ноздри. — Я пришел тебя убить!

Когда он появился, я как раз вспоминал урок истории с нашим старым наставником еще до вынужденного отъезда на север. У камина в нашем прежнем доме сидели мы с Мазери и учитель, который нарисовал иллюстрации к уроку. Делал это он искусно, у него отлично выходили и грифоны, и короли, и коты. Не сразу мне удалось вынырнуть из воспоминаний и понять, что рыцарь обращается ко мне.

— Не приближайся! — крикнул я. — Оставь меня в покое. Я никогда не причинял вреда человеку.

Только получилось, что я сказал неправду, ибо вместо крика из моей пасти вырвалось пламя, которое лизнуло коня. Животное сбросило рыцаря и умчалось прочь.

Рыцарь лежал на земле, копье сломалось. Он с трудом поднялся на ноги. Одна рука беспомощно повисла вдоль тела. Он застонал. Я чуял его страх и боль — кисловато-горький запах вперемешку с запахом крови. Он отстегнул меч и взял его в левую руку.

— Злое, мерзкое чудище! — прорычал рыцарь. — Я избавлю от тебя Землю!

И тут я предал все человеческое в себе и всецело отдался существу дракона. И сделал так, что лжецом на сей раз оказался этот вот рыцарь. Из пасти у меня с ревом вырвалось пламя и опалило его прямо в доспехах. Он задымился и с криками повалился на землю. Огонь мне самому никакого вреда не причинял. Я бросился к поверженному врагу, наступил лапой ему на голову и раздавил череп.

Потом я очнулся и увидел, что натворил. Я презирал себя и лег, свернувшись возле дерева, терзаемый тошнотой. Только что я убил героя. Все те сказки, которые нашептывал мне дуб, заканчивались победой героя над драконом, ведьмой или колдуном, после чего ему доставалась прекрасная дева, с которой он рука об руку шел в счастливое будущее. Я был злым драконом, и я победил. Это неправильно.

Как мог я убить и остаться в мире с собой? Я желал смерти.

Зловоние печеного рыцаря доконало меня, и я отправился в лес, вырыл яму — весьма странно, что мои когти оказались годны для этой задачи, — и притащил туда мертвеца. Я похоронил его глубоко, засыпал землей и на могиле нацарапал крест. Потом вернулся к своему дереву.

Я долго не мог уснуть. Живот сводило от омерзения, он вечно напоминал о себе, бурлил и изрыгал всполохи пламени. Наконец я немного успокоился и смог услышать дерево, которое рассказало мне необычную историю о храбром молодом драконе, который дрался не на жизнь, а на смерть с Чудовищным рыцарем и победил.

Я проснулся все еще в подавленном состоянии духа, но чувствовал себя уже лучше. Дерево рассказало мне много сказок, в которых героем оказывался дракон, и я постепенно перестал терзаться от совершенного мной злодеяния.

На следующей неделе опять пришла Мазери. Я хотел ей обо всем рассказать, но вместо слов у меня вырывалось пламя, и я мог только кивать. Она оделась и поспешила в замок, откуда принесла мне большой кусок говядины, которую я приготовил собственным огнем и съел. Потом сестрица снова причесала меня гребнем и вымыла голову, и я припомнил все самое лучшее, что было прежде в нашей жизни. Она ничего не рассказала мне о подводном мире, а мне так хотелось узнать, каково ей там.

Так шли дни за днями. Я сторожил дерево, ждал, когда придет Мазери, и охотился, забираясь все дальше и дальше в лес. Один за другим являлись рыцари, дракон подчинял меня себе, и я убивал их. Но зато потом я непременно вспоминал о том, что я человек, и хоронил их как мог. О, если бы у меня получилось с ними заговорить! Тогда бы я спросил, зачем они хотят меня убить, кто они такие и кто направил их сюда, так далеко от дорог.

Когда я убил уже шестого рыцаря, я стал пытаться приспособить горло и пасть к человеческой речи. Дерево слушало, как я стараюсь превратить шипение в шепот, ищу и нахожу слова. Теперь я непременно заговорю со следующим рыцарем, перед тем как он атакует меня. Я целыми днями отыскивал и проговаривал нужные слова.

Когда в следующий раз пришла Мазери, я прошептал ее имя.

— Перри! Ты можешь говорить! Как здорово! — Она обняла меня за голову.

— Мазери, я убил шестерых рыцарей.

Сестра отстранилась и посмотрела на меня. Она отошла в сторону. Я подумал, что теперь ее потерял. Она никогда со мной не заговорит. Как же мне убить себя? Треснуться головой о дуб? Спрыгнуть с высокого утеса и разбиться о скалы? Умереть с голоду?

Мазери вернулась.

— Как же такое случилось? — спросила она.

Я рассказал сестре о первом рыцаре, о том, как напугал его лошадь, как он набросился на меня с мечом и мне пришлось зажарить его. Поведал об остальных, которые также отказались спастись бегством, несмотря на то что я сперва просто пугал их огнем и только потом обдавал пламенем их самих. Я старался их испугать и заставить убраться восвояси, пытался жестами дать понять, чтобы они удирали. Но вместо этого они выхватывали мечи и нападали на меня с жуткими криками, а потом — я их убивал. И страшно мучился.

Мазери причесала меня гребнем и вымыла голову, и я вспомнил о том, что я — человек. Воспоминания о прежней жизни стали не такими отчетливыми и мерцали в отсветах огня. Сестра шепнула мне:

— Ты не виноват, братец. Они пришли сразиться с тобой и вынудили тебя так поступить.

В тот день Мазери не поцеловала меня на прощание.

Седьмой рыцарь остановился и выслушал мою речь.

— Я не хочу убивать тебя, — сказал я. — Пожалуйста, уходи.

— Твоими устами говорит дьявол, ты искушаешь меня, хочешь, чтобы я забыл о долге! Мерзкая тварь! — завопил он и бросился на меня.

Конь седьмого рыцаря был лучше вымуштрован и не стал брыкаться, когда пламя лизнуло его в первый раз. Невинному животному я не желал смерти. Я дыхнул ему на ноги. Когда у него на шкуре опалились волоски — я почуял едкий запах паленой шерсти, — конь вздыбился, сбросил рыцаря и убежал. Рыцарь умудрился не упасть, а приземлился на ноги, может, оттого, что доспехи у него были легче, чем у всех остальных. Он выхватил меч.

— Неужели ты не хочешь избавить меня от необходимости тебя убивать? — спросил я.

— Дома меня называют трусом. Я хочу доказать, что это не так. Не смей больше со мной говорить!

— Тогда хотя бы скажи, как тебя зовут, чтобы я нацарапал твое имя на могиле.

— Молчи, змей!

И он бросился на меня. Так же как случалось и прежде, все человеческое покинуло меня, и я полностью превратился в дракона. Страшный зверь изрыгал пламя и обдавал рыцаря жаром. Но тот пробился через первую огневую преграду и нанес дракону удар по шее мечом. Чудище взбесилось, получив длинную, хотя неглубокую рану. Оно дышало огнем снова и снова.

— Погоди! — вскричал рыцарь, превратившийся в кучку осевшей на землю обожженной плоти. Меч давно выпал из его покалеченных рук, щит тоже горел поодаль, раскаленные доспехи жгли и терзали тело. — Подожди, — попросил пощады рыцарь, но он уже был так плох, что все равно не мог бы выжить.

Дракон не слушал рыцаря, но я, погребенный где-то глубоко в его чреве, услышал и попытался нас остановить. Только дракон не подчинился и выдохнул длинный столб пламени, который начисто сжег рыцарю лицо. Из разодранного горла вылетел и замер последний вопль поверженного врага. Дракон истоптал мертвое тело рыцаря — единственного, кому удалось ранить нас. Не много от него осталось, чтобы похоронить.

Восьмым рыцарем был мой отец. Он спешился и привязал коня на опушке леса. Может, он научился у всех предыдущих, чьих коней я заставил спасаться бегством. Он опасливо приближался, настороженно поглядывая на обуглившиеся пятна на земле. Потом собрался с духом и смело зашагал прямо ко мне.

— Вот я и нашел тебя здесь, среди моих земель! Ты, мерзкий змей! — крикнул он. — Я наслышан о том, какие опустошения ты учинил в мое отсутствие! Ты самая настоящая чума! Губитель доброго люда! Убийца лучших рыцарей королевства! Пришло время тебе расстаться с жизнью. — И он обнажил меч.

— Отец, — произнес я.

Он было отшатнулся и замешкался, но потом снова двинулся вперед.

Я опустил голову на лапы.

— Отец, — прошептал я, — я не хотел их убивать. Но они никак не желали уходить. Они не слушали меня. И потом я не мог с собой совладать. Если кто-то наносит удар, ты ведь тоже станешь защищаться?

В моем голосе слышалось шипение, из горла вырывался дым, но все же отец понял меня и остановился.

— Кто ты такой, змей, чтобы называть меня отцом? — вскричал он.

— Я Перри. Перегрин Твердыни Потерянной надежды. Сын твой. Пока ты был в отъезде, мачеха заколдовала меня и Мазери. Она захотела отделаться от нас, когда у нее появился собственный ребенок. Отец…

Сначала он ничего не сказал, а потом поднял забрало шлема и утер лицо тыльной стороной одетой в перчатку руки.

— Не дьявол ли смущает меня такими речами? — спросил он.

— О отец! Пожалуйста, поверь.

— Перри? — С лязгом железных доспехов он рухнул передо мной на колени. — Знаю, я слишком редко бывал дома, но как-никак в Тайной бухте промышляли разбойники, и пришлось отразить первую атаку и выстоять еще две. Геневра не присылала вестей, потому мы не спешили. Но, вернувшись домой, я вас не нашел. Она сказала, что отослала вас на воспитание ко двору. В деревне только и говорят что о драконе, который охотится на побережье. Рассказывают о рыцарях, которые отправились сразиться с ним и не вернулись, лишь кони их прискакали без седоков. Геневра не хотела, чтобы я шел сюда. Она сказала, что ты могучий дракон и убьешь меня. Она умоляла послать вместо меня воинов и говорила, чтобы они сражались с тобой копьями и стрелами с алмазными наконечниками. Только как мог я послать кого-то другого и запятнать свою честь? Перри!

Я взглянул на него. Он смотрел мне прямо в глаза, напряженно сведя брови:

— Ты правда мой сын? Или это всего лишь злой обман?

— Отец, — я снова опустил голову и закрыл глаза, — убей меня, если ты должен это сделать. Я постараюсь не биться с тобой. Если можешь, попроси жителей деревни не рыбачить в гавани. Мазери превратилась в макрель и лишь раз в неделю становится человеком и приходит ко мне. Если тебе нужны доказательства, приходи сюда в субботу и увидишь своими глазами. Но что бы ты ни делал, остерегайся мачехи. Не говори ей, что виделся со мной. У нее родился сын, и, может, теперь ты ей тоже не нужен.

Во время одного из еженедельных набегов на замок Мазери разузнала о нашем маленьком братце по отцу. Все говорили, что он славный мальчуган.

Опершись на меч, отец поднялся на ноги:

— Я обдумаю то, что ты мне рассказал. — Он снова утерся перчаткой. — Я так устал от битв.

Он повернулся и пошел назад, к своему коню, подвел его к поваленному дереву, сел верхом и уехал.

На следующий день из замка на крепком пони прискакал паренек, швырнул в моем направлении мешок и скорее помчался прочь, не успел я и слова молвить. Я подкрался к свертку и развернул его когтями. По запаху я уже знал, что там что-то очень вкусное. Копченый окорок. Такой же вкусный, как все то, что приносила мне Мазери. Я поел и остался доволен.

На следующий день тот же парень бросил мне мешок с жареными цыплятами, а через день — с жареной говядиной.

А еще через день настала суббота. Из воды вышла Мазери, оделась, как обычно, достала гребень и ведро и стала умывать и чистить меня.

— Перри, Перри, — говорила сестрица, — как прошла у тебя неделя?

— Отец вернулся, — поведал сестре я.

Она выпрямилась и перестала водить гребнем.

— Вернулся? — переспросила она.

— Он явился меня убить, но я заговорил с ним, и он ушел. Я рассказал ему, что ты приходишь ко мне. А как прошла неделя у тебя, сестрица? — так спрашивал я ее каждую неделю с тех пор, как снова смог говорить, и она неизменно пожимала плечами и говорила, что счастлива настолько, насколько возможно в нынешнем положении.

— Хорошо, — отвечала она. — Я вышла замуж.

Я поднял голову и повернулся к ней так, чтобы видеть ее обоими глазами:

— И кто же… За кого ты вышла, сестрица?

— Его зовут Силверфин, он подводный принц. Я должна тебе признаться, Перри, потому что не знаю, как долго смогу тебя навещать. У Силверфина при дворе есть волшебница, которая может навсегда превратить меня в рыбу. Муж очень беспокоится за меня оттого, что я так волнуюсь за тебя. — Сказав это, она прижалась к моему боку.

— Отец кормит меня, — сказал я. — Может, тебе уже можно за меня не волноваться.

— Меня беспокоит то, что ты забудешь о том, кто ты на самом деле.

— Может, это даже неплохо. Наверное, для меня лучше насовсем потерять в себе человека. Тогда меня не будет волновать то, что однажды явится рыцарь и убьет меня.

— Не говори так.

Она водила гребнем, возвращая мне воспоминания. Я припомнил вкус леденцов на ярмарке в честь сбора урожая в тот день, когда мне разрешили полить яблони во фруктовом саду вином, чтобы они порадовались вместе с нами и на следующий год дали хороший урожай. И запах воска, когда мы вечером зажигали первые свечи и усаживались у матушкиных ног, готовясь слушать, как она нам почитает после ужина.

— Тебе нельзя забывать о том, кто ты, — нежно напевала мне Мазери. — Никогда не забывай об этом.

Только сама-то она собралась позабыть. И решила позволить волшебнице навсегда оставить ее в новом теле и тем самым потерять себя. Так ради чего мне не забывать в себе человека?

Я услышал лязг железа и почуял запах дыма, болот и пота, возвестившие о приближении отца. Мазери всполошилась и вскочила. Я удержал ее когтем за лодыжку.

— Может, это твой последний шанс поговорить с ним! — сказал я. — Пожалуйста, останься.

На опушку вышел отец. Он был без шлема, но в доспехах.

— Мазери! — вскрикнул он и побежал к нам. — Мазери!

Сестрица высвободилась из моих лап, выронила гребень и ведро и прямо с обрыва нырнула в море. Отец что было силы помчался к утесу, и я за ним следом. На поверхности воды плавало платье. А от сестрицы остался лишь серебристый след там, где она скользнула под воду, когда уплыла.

Отец тяжело опустился на землю подле меня и вздохнул:

— Почему она убежала?

— Не знаю. На дне морском она встретила любовь. Сегодня она пришла сказать, что, быть может, больше не вернется.

Он взял гребень, которым расчесывала меня Мазери, и двумя руками поднес к носу. Мог ли он учуять ее? Скорее, гребень пах мной: дымом и землей, на которой я спал и лежал, а еще дубом, который нашептывал мне сказки и посыпал меня желудями и листьями.

— Перри, — наконец сказал отец, — теперь я окончательно поверил тебе. И собираюсь поговорить с женой.

— Осторожнее, отец. Смотри не позволяй навредить себе.

Он кивнул со словами:

— Сын мой, я не первый день воин. Я тоже силен.

Он поднялся и ушел. Я подумал, что надо было мне пойти с ним. Превратившись в дракона, я стал гораздо сильнее, чем в бытность мальчиком. Может, я смогу защитить отца.

Но потом я припомнил последнее заклинание, наложенное на меня мачехой: я должен ей подчиняться. Она приказала сторожить дерево. Предположим, я смогу побороть этот приказ и приду в замок с отцом. Что, если она велит мне броситься на него? Вынудит убить собственного отца?

Еще одну ночь я провел под своим деревом и слушал рассказы о героях, что возвращаются домой. В одолевшей меня дремоте я не заметил, были они рыцарями или драконами.

Наутро пришел отец и притащил мачеху. Волосы у нее были всклокочены, а платье — перепачкано.

— Ну же, женщина, — приказал отец, подтаскивая ее нос к носу ко мне, — верни мне моего мальчика.

И он оттолкнул ее от себя прочь, мачеха полетела вперед, споткнулась, но потом вновь обрела равновесие и остановилась.

— Ах, Перри, какой ты вырос большой. Тебе идет быть драконом. — Она улыбнулась мне. Потом распрямилась и достала из рукава серебряную палочку. — Но отец хочет, чтобы ты опять стал мальчиком. Так что извини. Надеюсь, ты не возражаешь.

И она трижды ударила меня палочкой по лбу, что-то при этом нашептывая. Я вздрогнул и затрясся, рассердившись и испугавшись одновременно. Я разинул пасть, готовую выдуть столб пламени, но вместо этого изрыгнул мускулистого юношу с блестящими влажными волосами. Я закашлялся и поперхнулся, и вот опять меня посетило то же чувство: я, то есть весь дракон, с ног до головы украшенный драгоценными каменьями, растворился и преобразовался в этого человека, что родился из меня. Я словно являлся двумя существами сразу, в ушах звенело и гудело, все было не то и не так, а потом, по мере исчезновения драконьей самости, я почувствовал себя чуть лучше. И встал на ноги, сжимая голову руками.

Отец снял плащ и накинул мне на плечи, завернул в него. Через миг появилась устойчивость в животе и в зрительном восприятии. Я попытался вновь обрести себя, только вдруг исчезли почти все запахи и добрая половина звуков. Мне казалось, что я плаваю в каком-то странном баке с воздухом, который находится за пределами реального мира.

— Вот, ничего с ним не случилось, — сказала мачеха. — Смотри, как он вырос, теперь он стал красивым юношей!

— А теперь верни мне дочь, — сказал отец.

— Конечно-конечно.

Мачеха подошла к самому обрыву, поднесла к губам маленький серебряный рог и протрубила.

Я ни звука не услышал, но чувствовал так, как мог бы уловить драконьими ушами. Человеческие уши не могли поворачиваться. Глубокая обида терзала меня. Мы с отцом стояли рядом с мачехой и смотрели на море. Вскоре приплыло столько рыб, что вода стала серебристой. Они шли косяком бок о бок настолько близко друг к другу, что по их спинкам можно было бы зайти далеко в море, даже не замочив ноги.

— Мазери? Где Мазери? — спросила рыб мачеха.

Мы тоже разглядывали рыб в поисках моей сестрицы.

— Здесь, — отозвалась находящаяся поодаль рыбина.

— Подплыви поближе, — велела мачеха, — иначе я не смогу снова превратить тебя в девушку.

— Ты, мачеха, уже однажды превратила меня. И никогда более я не позволю тебе коснуться меня. Оставь меня!

— Мазери, ты хорошо подумала? — спросил отец.

— Она навлекла на меня беду. Я для тебя мертва, отец, и в том ее вина! — выкрикнула сестрица и уплыла.

Все рыбы последовали за ней.

— Я сделала все, что в моих силах, Кендрик, — заявила мачеха. — Ты же видишь. Упрямица своенравна и домой не вернется. Но у тебя теперь опять есть сын. Разве этого мало?

— Да, Геневра, мало. Ты заслуживаешь тех же страданий, что выпали на долю моих детей.

Он забрал у нее волшебную палочку, связал руки за спиной и повел в лес.

— Кендрик! — взвыла мачеха. — Я мать твоего сына.

— Этого недостаточно, чтобы простить твои злодеяния. Я и раньше растил лишенных матери детей, — напомнил отец.

Тут они ушли уже далеко, и я перестал их слышать.

Я подумал, что отец лукавит. Без матери мы прожили год, а потом он привел в дом мачеху.

Все изменилось и стало совсем другим. Я прислонился к стволу дуба и огляделся по сторонам. Теперь мои глаза были выше над землей, а уши и нос потеряли чувствительность. Я попытался мобилизовать свой внутренний огонь и закашлялся. Изо рта у меня вырвались лишь какие-то невнятные звуки. Смогу ли я быть счастлив таким? Даже дуб лишился дара речи; шепот колышущихся на ветру листьев перестал складываться в слова.

Что ж. В бытность драконом я никак не мог сделать то, что мне ужасно хотелось. Больше я не чуял запаха корицы, день и ночь напоминавшего мне о том, что наверху находится нечто принадлежащее мачехе. Но теперь я мог залезть на дерево. Так я и сделал: скинул отцовский плащ и полез вверх, все выше и выше, пока ветви были довольно толстыми и могли выдержать мой вес. Я вновь пожалел о том, что не могу улавливать запахи чувствительным кончиком языка, как делал раньше, когда информация из воздуха поступала прямо мне в рот и затем в мозг. Я решил действовать на ощупь и прощупал всю крону руками, которые вскоре исцарапал в кровь. Как вообще можно здесь что-то спрятать? Может, мне просто показалось.

Но тут я ее нашел, спрятанную в вилке меж ветвей, которые разрослись и почти сомкнулись вокруг нее, — маленькую деревянную шкатулку с инкрустацией из слоновой кости в форме лилий на крышке. Я потянул ее на себя. Сначала мне показалось, что ветви так разрослись, что коробочку достать не удастся, но затем в дереве что-то дрогнуло — ступнями ног я ощутил это в коре дерева, также почувствовал руками, которыми держался за ветви, и еще в воздухе. Дуб подался совсем чуть-чуть, чтобы я смог вынуть шкатулку.

Где-то вдалеке послышались треск и гул пламени. Визг, а потом крик. И опять. Я осторожно стал слезать, сжимая шкатулку в одной руке. Спрыгнув на землю, я сел на отцовский плащ и раскрыл ее. Внутри было что-то черное, противное и сморщенное. Я захлопнул крышку. Без тошноты взирать на содержимое шкатулки было невозможно.

Из леса доносились крики, запах дыма и горящего мяса. То же самое мясо я готовил в оболочке доспехов побежденных рыцарей.

— Нет, Кендрик, нет! — вопила мачеха и выла от боли.

Я вздрогнул, хотя знал, чем занят отец.

Я подумал, что он ведь даже не знает, в чем истинное ее преступление. Я мечтал вновь согреться собственным огнем и долгими зимними ночами слушать сказки моего дерева. Она сперва даровала мне это, а потом отняла.

Я раскрыл шкатулку, в которой лежало сердце мачехи. До тех пор пока сердце ее было невредимо, умереть она не могла. Чистая показуха, кричит она только для форсу.

Я взял сердце мачехи в руку и сдавил в кулаке.