Дракула против Гитлера.

Как выразить ей это новое эмоциональное состояние — вот вопрос, на который я должен буду ответить. И поскорее. Пока Люси и Князь вновь не окажутся вместе.

Днем мы сделали привал в густой роще корявых, терзаемых ветром сосен. Доктору Ван Хельсингу пришлось помогать даже сесть, и мне было видно, что и Люси тоже выбилась из сил. Я тоже устал, все мышцы ныли, лодыжка распухла. Но более всего меня мучило то, насколько непродуктивными до сих пор оказались все наши поиски.

Люси согласилась со мной. Она стала умолять профессора:

«Прости, папа, мне очень жаль, но все наши усилия оказались бесполезны», сказала она ему. «Завтра мы покидаем горы и найдем какое-нибудь место, где ты сможешь отдохнуть. После чего мы сможем пересмотреть наши планы».

«Мы никогда не найдем цыган, блуждая неведомо где, как три слепые мыши, профессор», добавил я.

«Цыган ты не найдешь», снова начал свою эпиграмму профессор.

«Они найдут тебя», ответил ему чей-то голос из тени деревьев.

К нашему крайнему удивлению, вскоре из тени к нам вышел на свет божий и сам сказавший эти слова. Это был Успенский, цыганский вожак, с которым мы познакомились во время спасения из поезда его людей.

Он свистнул, и из-за деревьев и скал показалось еще с десяток вооруженных цыган. Каким образом мы оказались ими окружены со всех сторон, никоим образом это не заметив, я до сих пор не понимаю. Я не видел и не слышал, чтобы они к нам приближались.

Нас повели обратно тем же путем, каким мы пришли, примерно с километр, по той же тропе, цыгане избавили нас от рюкзаков. Благодаря этой небольшой любезности с их стороны я почувствовал значительное облегчение, и шагать мне стало так легко, что я забыл о страданиях, которые испытывал всего несколько минут назад.

Подойдя к зарослям дубового кустарника, мимо которых мы в тот день прошли, даже не глянув, Успенский раздвинул листву, словно это была какая-то штора, и его люди стали исчезать в скрытой за кустарником расщелине в скале.

Он приказал двум своим людям стереть все следы на километр в обоих направлениях, а затем жестом предложил нам войти в открывшийся проход.

Войти внутрь горы было все равно, что оказаться в каком-нибудь театре в Вест-Энде, в котором с поднятием занавеса тебе открывается какой-то иной, новый мир.

Мы оказались в огромной пещере, по размерам способной соперничать с Винчестерским собором, и не менее величественной. В огромной чаше высотой не менее пятидесяти метров в максимальную высоту, с боковыми вестибюлями, прямо как действительно в церкви, разделенной массивными сталагмитами, поднимавшимися снизу, словно величественные каменные солдаты, стоящие на своем вечном посту. Сверху свисали сталактиты — множеством дамокловых мечей, вселявшим чувство неуверенности, что в любой момент они могут упасть мне на голову. Некоторые из них срастались со своими собратьями снизу, образовывая мощные колонны, что только усиливало сходство с базиликой.

Пещера была освещена масляными лампами и мерцающими свечами, отбрасывавшими на стены жуткие тени, отплясывавшие зловещий макабрический свинг.

«Сталагмиты, сталактиты — я никогда не могла запомнить, кто из них кто», заметила Люси.

«Сталагмит растет с пола вверх, а сталактит свисает вниз с потолка», сказал я ей, гордясь своей эрудицией. «Мой учитель геологии, профессор Милтон Форд, научил меня небольшому удобному способу это запомнить: если он плотный, то это сталактит, он крепится к потолку. Если нет, и он растет с пола вверх, то это сталагмит. Улавливаешь?»

«Смотрите под ноги, юный Харкер, а то вступите в помет летучих мышей», просветил меня, в свою очередь, Ван Хельсинг.

Я неуклюже подпрыгнул, словно в шотландском танце, увернувшись от беловатой кучки, а затем поднял голову, ища глазами на потолке пещеры мерзких зверюшек, но в ее темных нишах не увидел ни одной из них.

Затем, когда мои глаза привыкли к тусклому освещению, я смог осмотреться вокруг, различив подробности. Цыгане превратили внутренность пещеры в подземное поселение.

Тут имелась кухня, где готовили оленя, кипели горшки и кастрюли, а женщины хлопотали на самодельных столах и вокруг костров и открытого огня. В одном из углублений сбоку я заметил школу, в которой велись занятия, дети там примостились на бревнах, сгорбившись над дощечками при свете керосиновых ламп.

В другом боковом подземелье под каменным сводом по полу кувыркался какой-то молодой человек, выделывавший различные акробатические сальто и трюки перед группой детей постарше, которые, в свою очередь, пытались повторять его гимнастические упражнения с разной степенью успешности.

Мы свернули в один из боковых туннелей, и, к своему изумлению, я увидел над собой молодую женщину, парившую в воздухе. Когда мы подошли ближе, я разглядел проволоку, протянутую между двумя сталагмитами, по которой она шла легко и изящно, словно двигаясь по полу бальной залы. Наши глаза встретились, и я не знаю, было ли это отблеском костров, отразившимся в этих черных очах, но почему-то у меня мурашки побежали по спине, а кожа на лице потемнела. Последнее я мог приписать солнцу, загару и обветренности, но первое я могу объяснить только каким-то цыганским заклинанием или чарами.

Успенский заговорил, и я попытался сосредоточиться на его словах.

«…следили за вами последние два дня, проверяя, не идут ли вслед за вами солдаты».

«Заметили кого-нибудь из них?», спросил Ван Хельсинг.

«Нет, никого», ответил цыганский вождь.

«Мы соблюдали осторожность», сказал я ему. «Вели себя осмотрительно и бдительно».

«Так осторожно и бдительно, что знали, что мы за вами скрытно следим?», спросил Успенский.

Я не нашелся, что ответить. В этот момент мы вошли в какое-то сужающееся ответвление пещеры, в некое подобие коридора, который вскоре внезапно расширился.

Там на тлеющем огне коптили рыбу два цыгана, выкладывавшие филе на гриль из сплетенных веток молодых деревцов.

«Что вы делаете?!», вскрикнул Успенский и сразу же стал забрасывать сапогами угли землей. «Здесь нельзя разводить вообще никакого огня».

Те извинились и стали поспешно собирать свой скарб, перенося коптильню в другое место. Тот факт, что они сразу же и без возражений подчинились, я воспринял как свидетельство того, что они признают в Успенском своего лидера, обладающего авторитетом и властью в общине.

«Почему здесь запрещено разводить огонь?», спросил Ван Хельсинг. «Здесь есть что-то вроде пещерного газа?»

«Нет, дым может повредить вот этому». И Успенский ткнул вверх большим пальцем руки. Мы подняли глаза. Потолок здесь был ниже, и на нем были нарисованы, или лучше сказать, намалёваны, пиктограммы — явно просматривались лошадь, а также изображения двух людей, женщины с преувеличенно, подчеркнуто выделенными женскими половыми признаками, и мужчины с таким же преувеличенно выступавшим мужским половым органом. По крайней мере, я надеюсь, что они были преувеличены, хотя бы потому, что иначе мужчина и женщина не смогли бы удерживать равновесие и передвигаться.

«Наскальная живопись», с восхищением глядя вверх, сказал Ван Хельсинг. «Палеолит, скорее всего».

«Они чудесны», тихо и с благоговением сказала Люси. «Они заткнули бы за пояс большую часть живописи Лувра».

И они действительно были на это способны. Мы все остановились, наслаждаясь чудесным зрелищем. Целый маленький зверинец был изображен рукой неизвестного художника тонко и очаровательно. На потолке были видны небольшие изображения оленя, летящего на полном скаку, медведя, бешено за кем-то гнавшегося.

«В Румынии и Трансильвании насчитывается одиннадцать с лишним тысяч пещер», объяснил нам Ван Хельсинг. «В двадцатых годах я участвовал в картографической экспедиции. И есть наверняка и много других, скрытых, как вот эта. Эта “пестера” — он воспользовался румынским словом, означавшим пещеру — карстовая, она образовалась в результате выщелачивания известняка. Некоторые же пещеры соляные. Очень древние».

«Когда мы здесь обустраивались, превращая пещеру в свое жилище, мы обнаружили тут кости медведя, и не одного», сказал нам Успенский.

«Ursus spelaeus», кивнул старый профессор. «Пещерные медведи. Боюсь, что на них так много охотились, что теперь они стали крайне редким видом».

«Слава богу, для нас», сказал цыган. «А теперь отдохните, разделите вместе с нами нашу еду, обустраивайтесь среди нас. Теперь у вас есть где укрыться».

Люси повернулась к нему: «Мы ищем вовсе не убежище».

18 июня.

Герр Вольф не может больше ждать. Его переполняет любопытство, и он приказал подготовить свой частный поезд к отправке в Румынию. Войну можно вести по телеграфу и по телефону. На публике, с речами, будет выступать двойник герра Вольфа. Он будет показываться там, где это необходимо, сохраняя иллюзию, что фюрер находится в Берлине. У двойника, по мнению герра Вольфа, лишь внешнее сходство, но другие, знающие об обмане, говорят, что он просто невероятно на него похож. У герра Вольфа есть сомнения на этот счет, но он находит, что даже такого поверхностного сходства будет вполне достаточно; люди смотрят только на усы. Что касается выступлений, то эрзац-Вольф даже несколько переигрывает, демонстрируя свое прежнее искусство (актера). Близнец знает слова, выучил реплики, хорошо подражает мимике, жестам, но говорит не от души. Хотя и этого будет вполне достаточно. Публика все это схавает, в основном ведь здесь действуют ожидания самой толпы, скорее отвечающей на то, какие идеи озвучивает человек, а не на то, что они видят перед собой.

Никто не узнает, что герр Вольф отсутствует, даже HG [Геринг], который бы этого не одобрил. HG постоянно талдычит о личной безопасности герра Вольфа и пытается контролировать все его передвижения. Но по большей части это беспокойство о благополучии герра Вольфа — лишь притворство, попытка повысить собственное влияние. Герр Вольф знает об этом скрытом мотиве и поэтому способен манипулировать им, а также и другими, кто пытается использовать ту же тактику. Так я исполняю свое Предназначение Судьбы.

Относительно мотивов герра Вольфа — он не в силах удержаться. Он должен лично увидеть это легендарное Существо. И хотя тесты с ним еще не завершены, но герр Вольф больше не может ждать. Даже если способности Существа не передаются другим, герр Вольф должен лично, собственными глазами увидеть этот феномен.

Слишком велико все то, что поставлено на карту. Для герра Вольфа это может стать ключом к тому, чтобы самому стать живой Легендой, ключом к пути в Валгаллу.

Герр Вольф избран сверхъестественными силами для того, чтобы спасти свою Нацию. И это открытие может стать частью значительно большего Плана.

Она почувствовала некое подобие комфорта, сидя у костра из ароматных бревнышек, потрескивавших и сыпавших искрами, уносившимися вверх, во мрак. Музыка цыган с гитарой и скрипкой, исполнявших песни в стиле манеле, убаюкивала Люсиль усыплявшим бдительность чувством безопасности, которого она не испытывала уже, наверное… целую вечность.

С самого ее детства эта чуть восточная музыка напоминала ей о доме и тихом пении матери у ее кроватки. Воспоминания эти были неясными, лицо мамы расплывчатым, словно выцветшая фотография, но они сохранялись и возвращались, и это придавало ей утешение в тяжелые времена.

Позже она слышала эти мелодии от уличных певцов у берегов Сены в Париже, на испанских пляжах в сумерках, как-то раз в Новом Орлеане (Луизиана), и всякий раз эта музыка утешала и успокаивала ее.

Она встала и отправилась бродить по пещерам. Музыка у нее за спиной стала постепенно затихать, отдаваясь в ее закоулках летящим вслед пугающим эхом, очень похожим на тот, который она слышала во сне, когда чувствовала себя одинокой или испуганной. Она забрела в какое-то помещение, похожее на небольшую прихожую, где какая-то женщина, сгорбившаяся над ступкой и пестиком, что-то перетирала, бормоча себе под нос какой-то монотонный напев. Люсиль стало любопытно, и она присела рядом с ней на корточки.

«Что это вы делаете?», спросила Люсиль. «Готовите какое-то зелье?»

Женщина и носом не повела, продолжая мычать себе под нос, пока не закончила, а затем подняла голову и внимательно посмотрела на Люсиль. Она была уже не молода, с загорелой, обветренной кожей и со сломанным носом, склонившимся набок, к одной щеке. Но на лице ее выделялись необычные глаза: один из них был пронзительно голубым, а другой — темно-коричневым. Люсиль видела такое необычное явление лишь однажды, у собачки китайской породы.

И в этот момент эти очи сверлили взглядом ее собственные глаза, вглядываясь куда-то глубоко внутрь Люси. Люсиль показалось, что эта женщина вглядывается прямо в ее душу, в глубину ее сути.

«Ты сестра». Женщина взяла в свои руки ладони Люсиль. «По колдовству. Я Веста».

«Я Люсиль». Она была застигнута этим врасплох. «Ой, я лишь балуюсь».

«Балуюсь? Что это за баловство такое?»

«Так, просто играюсь». Люсиль пожала плечами и пренебрежительно улыбнулась.

«Это не “игрушки”», усмехнулась Веста, обнажив гнилые зубы. «Духи могут быть суровыми властителями».

Она выпустила руки Люсиль из своих ладоней и вместо этого положила одну из своих ладоней ей на сердце.

«В тебе есть сила», сказала ведьма, ибо именно ее Люсиль теперь узнала в этой цыганке. «Сила, которая не задействована. Ах!»

Женщина ахнула и быстро отошла от Люсиль, как будто ее что-то оттолкнуло.

«В чем дело?», спросила Люсиль.

Женщина схватила ступку с пестиком и попыталась уйти, бормоча что-то себе под нос. Люсиль догнала ее, схватила за плечо и развернула к себе так, что они снова оказались лицом к лицу.

«Что вы там увидели?», потребовала она ответа.

«В моей профессии — а это призвание — очень скоро учишься доставлять только добрые вести», ответила она. «Если же то, что ты видишь, приносит плохие вести, лучше промолчать. Или солгать. Такие, как мы, не могут лгать друг другу, поэтому я ничего не скажу. Я не открою тебе тень, которая нависла над тобой».

«Какую тень?», спросила Люсиль.

Цыганка ничего не ответила, а вместо этого отложила ступку и пестик в сторону и стала рыться в глубоких карманах своего залатанного пальто, вытащив оттуда пригоршню странных предметов. Она стала перебирать их, запихивая некоторые из них обратно себе в карман, пока не остался последний из них: маленький кожаный мешочек, связанный простой нитью, такой длинной, что она могла служить ожерельем. Пожилой женщине пришлось напрячься и подняться на цыпочках, чтобы перебросить эту веревочку через голову Люсиль.

«На случай, если потеряешь свою любовь», прошептала женщина на ухо Люсиль, звуком, похожим на раздавленные сухие листья.

И она ушла. Люсиль не бросилась за ней вслед. Она осталась одна, размышляя над пляской теней, отбрасываемых мерцающим факелом. Она была окружена светом четырех или пяти факелов, но вокруг нее было и столько же теней. Ее теней, похожих на сборище шекспировских ведьм, шабаш Люсиль.

Она покинула это помещение и вновь стала блуждать в бесчисленных коридорах пещеры, но, наконец, нашла своего отца и Харкера. Они сидели вместе с цыганским вождем. Она тоже подсела к ним.

«Ах, вот и ты», сказал ее отец. «Теперь мы можем приступить к делу».

Он повернулся к цыгану и изложил цель их похода — сформировать группу для спасения узников замка Бран.

«Никто, кроме вас, нам не поможет», добавила Люсиль свою собственную просьбу.

«Мы, рома, это хорошо понимаем», сказал он. «Время от времени каждая страна относится к нам как к париям. Мы разделяем эту участь вместе с евреями».

Он налил ей в чашку глинтвейна (по-румынски “vin fiert”). Она жадно его выпила, и по телу ее заструилось тепло.

«Они держат в заложниках наших товарищей», сказал Харкер. «А также Князя».

«Ах, Князя». Успенский кивнул. «В этих землях он всегда был нашим заступником. И он спас дорогую моему сердцу дочь и многих наших людей. Я перед ним в долгу».

Он взглянул через огонь туда, где музыкантов окружили цыганки. На этих женщинах были яркие платья, алые юбки с желтыми узорами, ярко-оранжевые и зеленые кофты, платки, шали и косынки, и все яркие, радужных цветов, как какая-нибудь бабочка. Люсиль позавидовала этой зрелищной демонстрации, но она знала, что если бы она надела вещи таких ярких расцветок, она выглядела бы безвкусно, слишком кричаще и аляповато. А эти женщины носили такую одежду с самоуверенным апломбом, что делало их яркими, живыми и жизнерадостными.

Она повернулась к их вожаку: «Значит, вы нам поможете?», спросила она.

Отец остановил ее.

«Не позволяйте моей полной решимости и слишком торопливой дочери на вас давить», сказал он. «Предложение это рискованное. Можно потерять, и наверняка будут потеряны жизни людей».

Успенский по-волчьи оскалился:

«Тяжела жизнь моего народа, но он крепок и живуч, сражаясь до конца».

ДАТА: 18 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

КОМУ: ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРУ СС РЕЙНХАРДУ ГЕЙДРИХУ, РСХА.

ОТ: МАЙОРА СС ВАЛЬТРАУДА РЕЙКЕЛЯ.

КОПИЯ: ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ, РЕЙХСФЮРЕРУ СС.

Последняя информация относительно нашего весьма специфического постояльца:

Вчера вечером произошел инцидент. Описанное ниже собрано мною по показаниям присутствовавших при этом.

Перед камерой существа на посту стоят два охранника, в задачу которых входит следить за продолжа. oимся ослаблением стальных решеток и дверью, подвергшейся интенсивному штурму. В вечернем карауле стояли рядовой Густав фон Вангенхайм и ефрейтор Иоганн Готтовт.

Заступая на караул, фон Вангенхайм, подойдя к двери, проверил все прутья и осмотрел сварные швы на предмет наличия повреждений, а также дверные петли (которые извлекаются из стен и рамы). При этом ефрейтор Готтовт стоял метрах в двух от него, с оружием наготове. По завершении осмотра Вангенхайм поднял глаза и столкнулся лицом к лицу с заключенным.

Фон Вангенхайм застыл на месте, словно завороженный. Ефрейтор спросил, в чем дело.

Вангенхайм ответил, что все в порядке. Позже, когда мысли его прояснились, он дал понять, что именно заключенный сказал ему, как ответить на этот вопрос, заставил его это сделать, как будто загипнотизировав.

Теперь, по прошествии некоторого времени, я думаю, что это вполне разумное предположение.

Когда фон Вангенхайм, как завороженный, смотрел, уставившись, внутрь камеры после осмотра решетки, со стороны заключенного к нему поплыл какой-то туман и завис перед его лицом. Он лишь с легким любопытством поглядел на это удивительное явление, сказав Готтовту, что «все в порядке, не о чем беспокоиться».

(И вновь, как и в том случае, Вангенхайм позже разъяснил, что он только повторил, как попугай, то, что приказал ему сказать заключенный).

Затем этот туман принял форму руки и обвил своими туманными пальцами шею Вангенхайма. Стоя с этой угрожающей рукой-призраком, сжимавшей ему горло, фон Вангенхайм услышал следующие приказания заключенного — так, словно они были воплощением человеческой логики.

«Возможно, вам следует открыть дверь и проверить, все ли крепко держится внутри».

Фон Вангенхайм повторил это указание, словно это была его собственная мысль, и он потянулся за ключом к этой двери. И тут ефрейтор Готтовт понял, что происходит.

Ефрейтор схватил загипнотизированного рядового, пытаясь оттащить того от двери, когда фон Вангенхайм попытался вставить ключ. Но он обнаружил, что рука заключенного как тисками схватила фон Вангенхайма за шею.

Фон Вангенхайм, по-прежнему находившийся в состоянии транса, стал сопротивляться попыткам Готтовта его освободить. У Готтовта оставался единственный выход — сначала ударить фон Вангенхайма по голове, чтобы тот отрубился. Он сделал это прикладом винтовки. Тем же приемом он ударил затем и заключенного — по руке, в которой Существо по-прежнему намертво удерживало фон Вангенхайма в висящем состоянии. Этим ударом ему удалось сломать заключенному пальцы.

(Следует также отметить, что в пылу исступленной атаки и стремясь выручить товарища, Готтовт также повредил Вангенхайму ухо и раздробил ему ключицу).

Заключенный, наконец, выпустил фон Вангенхайма, который упал на пол.

Да, едва не случилось непоправимое, я это признаю. Но с другой стороны, теперь, по прошествии времени, выясняется, что мы обнаружили еще одну способность, которой обладает наш клиент. Способность околдовывать других. Необходимо ли для этого ему находиться на достаточно близком расстоянии от жертвы, а также каково это расстояние, на котором эта способность оказывается действенной, еще предстоит изучить, после проведения большего количества экспериментов.

Буду держать вас в курсе любых иных возможных событий.

Хайль Гитлер.

20 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

Мы в жалком состоянии, как грязные носки, как сказала бы моя мама. Наша спасательная группа крайне малочисленна; едва ли ее окажется достаточно для нападения на этот проклятый кровавый замок. Успенский и одиннадцать его людей, плюс его дочь. Не знаю, чем эта девушка может быть чем-то полезна, кроме как быть обузой, и я сделал ошибку, высказав это сомнение вслух, рядом с Люси, метнувшей в меня гневной тирадой о мужском взгляде свысока, которую я постарался вынести максимально стоически, как только мог.

Если честно, присутствие этой юной леди меня не очень-то и тревожит. Накануне вечером, еще до того, как мы узнали, что цыганский король согласился нам помогать, я наблюдал за игрой двух молодых людей в опасную разновидность «ножичков» — вместо которых были кинжалы, предмет, без которого ни одного цыганского мужчину невозможно себе представить (боюсь спрашивать женщин, имеются ли они и у них). Стоя лицом друг к другу, на расстоянии не более фута один от другого, они бросали эти большие ножи друг другу в ногу, запуская их из определенной точки своего тела выше пояса — например, от подбородка, с локтя, со лба и так далее, вплоть до крайних акробатических изощрений, которые приходилось проявлять одному из них, так как победитель каждого раунда выбирал точку, откуда сопернику надлежало сделать бросок.

Так вот, возвращаясь к рассказу об этом происшествии — я следил за этой забавой, когда вдруг почувствовал руку у себя на плече, и ко мне подсела эта молодая цыганка — воздушная гимнастка. Я вспомнил ее имя, Малева, и поздоровался с ней на ее родном языке.

«Вы говорите на нашем языке?», улыбнулась она мне, сверкнув белыми, как бриллианты, зубами на фоне смуглой, коричневато-желтой кожи, которые еще сильнее контрастировали с ее иссиня-черными, как воронье крыло, волосами и темными глазами.

«Знаю всего несколько слов», честно признался я. «Языки — мое хобби. Выхватываю какие-то слова то там, то тут, запоминаю их. Ты ведь дочь Успенского, верно?»

Она кивнула. «Он на совете, где старейшины обсуждают просьбу гаджо».

«Гаджо?»

«Это те, кто не являются цыганами. Ты например». Она ткнула меня пальцем в грудь, смеясь. «Я научу тебя цыганским словам. Как твое имЕ?»

«Име… а! Имя?», спросил я. Она кивнула. «Джонатан Харкер».

Она попыталась произнести мое имя по слогам, но затем покачала головой, сморщив нос.

«Мне оно не нравится. Я буду тебя звать rom baro (цыганский барон)» «Rom baro?»[48]

«Это значит “босс”. Ты же английский босс, разве нет?»

«Ну, в каком-то смысле, да. Хм… Цыганский барон…» Я попробовал это произнести. «Мне это нравится. Скажи мне еще вот что. Как по-вашему будет “красивая”?»

«Паквора».

«Тогда я буду называть тебя именно так — Паквора».

Она прикусила нижнюю губу и посмотрела мне прямо в глаза. Эффект получился лукавым, но самым привлекательным. Я горжусь тем, что не отвел взгляда, и даже более того — пристально взглянул ей в глаза в ответ и глубоко запал в их темные глубины, чуть в них не утонув.

«Теперь у нас новые имена. Тайные. Никому не говори о них. Мы связаны этой тайной».

Она протянула мне сжатый кулачок, выставив вперед один только мизинчик. Подражая этому жесту, я сделал то же самое, и мы соединили мизинцы, как дети, дающие друг другу клятвенное обещание.

Затем она взяла мою левую руку и, вглядевшись в мою ладонь, провела своим указательным пальцем по линиям. Пощекотав ногтем мне ладонь самым сексуальным образом. Должен признаться, я немного возбудился.

«Ты уже был здесь когда-то раньше», пробормотала она. Тихим голосом, чуть громче шепота, и очень соблазнительным.

«Не совсем», ответил я. «Ты имеешь в виду Румынию? Вообще-то, я здесь впервые».

«Твои родственники были здесь когда-то».

«Эээ… мой дед…» Тут до меня с ошеломлением дошло, что она только что угадала мое прошлое. Это что — какая-то цыганская магия?

Она наклонилась ближе ко мне, пристально глядя на мою ладонь. Затем ее поведение изменилось, появилось удивление, а затем она стала очень серьезной.

«Ты мой хранитель», сказала она.

Я задумался над этой фразой, готовый уже поправить ее или же попросить ее пояснить их смысл, но тут она, пользуясь тем, что держала меня за руку, притянула меня к себе. И поцеловала меня в губы, просто легонько чмокнув, но все же шокировав меня этим. И я имею в виду именно шок, потому что я почувствовал какой-то электрический заряд, пробежавший по всему моему телу — от губ к самым подошвам ног.

Не успел я опомниться, как она вскочила и умчалась. Я снова почувствовал эту самую краску возбуждения у себя на лице, и лишь через некоторое время сумел прийти в себя. Я решил прогуляться, немного развеяться, успокоившись.

Бродя по пещере, я удивлялся тому, как цыгане сумели обустроить себе здесь свой быт, сколько стойкости и способности приспособиться демонстрирует человек, всегда и везде. Какими бы ни были преследования, невзгоды и тяготы, бедствия — антропогенные или же в результате буйства природы — люди всегда находят способ выжить, даже найти какие-то остатки счастья.

Эти мои размышления неоднократно прерывались сладостными, навязчивыми мыслями о черноокой цыганской красавице. Некоторыми этими экзотическими видениями гордиться я не могу, так как они были на грани блуда. Чтобы сохранить уважение к самому себе, я продолжил свой осмотр молчаливых пещер.

В пещере с наскальными рисунками я обнаружил Люси. Она лежала на спине, луч ее фонарика, работавшего от батарейки, плясал по расписанному потолку. Момент был самым подходящим, чтобы с ней поболтать.

Я сел рядом с ней и воспользовался этой возможностью, чтобы полюбоваться красотой черт ее лица, освещенных мягким отраженным обволакивающим светом, и обнаружил, что сравниваю его со специфическим очарованием Малевы.

«Поразительно», заметила она. «Такая красота, но мало кто ее может оценить. И создано все это людьми, которые изготавливали все свои инструменты из камня.

Вот чем мы отличаемся от низших существ».

«А немцев включаешь в объект своего восхищения?», пошутил я.

«Вообще-то тебе следовало бы увидеть кое-какую архитектуру, созданную немцами. Часть ее довольно красива в своем зверском стиле. Лучшую выставку в Берлине провели тогда, когда Гитлер собрал то, что он считал «дегенеративным искусством». Экспозиция интенсивно распродавалась, что полностью разрушило его замысел.

И я знаю массу очень талантливых людей из мира искусства, которые являются законченными садистами. Нет, искусство не делает нас гуманными, или просто людьми».

«И это ставит на повестку дня следующий вопрос», сказал я и тоже лег на спину, присоединившись к ее восхищению нарисованной на потолке лошадью, пойманной в круг света ее фонарика.

«И что бы это могло быть?», спросила она.

«Знаешь, с ним у тебя нет будущего», сказал я ей.

«Ты думаешь о моем будущем?», спросила она.

«Я беспокоюсь о том, чтобы с тобой все было хорошо», сказал я. «Чего ты можешь от него ожидать? Очень сомневаюсь, что у вас с ним могут быть дети. И он не собирается умирать, стареть. А ты будешь. Стареть. И что тогда?»

«Ты уже все продумал», сказала она, рассматривая меня своими зелеными глазами.

«Продумал», ответил я. «И только потому, что беспокоюсь за тебя, вовсе не вкладывая сюда никакого личного интереса».

«Правда?», она мягко улыбнулась.

«Честно».

«Хорошо, давай рассмотрим логику твоих аргументов», начала она. «Во-первых, ты исходишь из предположения, что меня заботит собственное будущее. Извини меня, но эта война научила меня тому, что ни один из нас не может рассчитывать на будущее. Мы собираемся напасть на замок, где мы будем в меньшинстве, где у нас будет меньше оружия, чем у противника, и у нас вообще мало шансов выжить. Если я чему-то и научилась в этой войне, так это тому, что ты живешь лишь данным конкретным мгновением, свистящим у виска, — возможно, последним. А что касается детей… Кто решится дать жизнь ребенку, ввергнув его в этот мир смерти и разрушения? Не я уж точно. Что касается того, чтобы дожить до старости?» Короткий, насмешливый смех сорвался с ее губ. «Все это привилегии мирного времени».

Она поднялась с земли, отряхнула брюки и вручила мне фонарик.

«Вот. Не забудь запереть, когда будешь уходить».

Я остался лежать там, усваивая то, что она мне только что сказала, играя фонариком и высвечивая у себя над головой древние рисунки. Восхищаясь изяществом форм и линий. Искусной рукой художника, если точнее, конечно же. Я думал о том, насколько жестоким был мир, в котором он жил, где ему приходилось сражаться не только с себе подобными, но и с природой, со стихиями, приходилось сражаться лишь за какой-то кусок мяса. И все же у него были сердце и душа, позволявшие ему создавать прекрасное, настолько полное изящества, как то, что я видел над собой.

Вдруг кто-то заслонил мне рисунки. Чье-то лицо нависло над моим собственным. Малева. Отражение света моего фонарика наполнило ее глаза искрящимся огнем.

Она приложила палец к губам, что привлекло мое внимание к ее пухлому, спелому рту. Чувственная, сладострастная улыбка, набухшая и знойная. Она протянула руку вниз и выключила фонарик.

Я погрузился в темноту настолько черную, что мне не видна была даже собственная рука, хотя я держал ее всего в нескольких дюймах от глаз.

Затем я услышал шелест ткани.

«В чем дело…?», начал спрашивать я, но нежная рука прикрыла мне рот. А затем другая ее рука взяла мою ладонь и положила ее на свое обнаженное тело.

То, что за этим последовало, было самым эротическим моментом в моей жизни. Вслепую из-за отсутствия света, я испытывал всё только на ощупь. Это было переплетение тел, плоть на плоти, пальцы, губы и языки, исследования и открытия, пока я не предался беспрецедентным чувственным излишествам и перегрузке, не имевших себе равных ни у одного из мужчин, никогда.

Герр Вольф недолго поспал (единственный вид сна, который ему пока еще по силам). После того, как он проснулся и оделся (новое достижение), его камердинер HL принес ему легкий завтрак — чай, печенье и яблоко. Выглянув в окно своего личного вагона, он увидел, как мимо пролетают виды Венгрии и Румынии. На поезд глазели грязные, чумазые дети, некоторые из них показывали неприличные жесты. Румыны — мерзкая раса выродков, рожденных от кровосмешения, низких недоразвитых людишек-гномов, лишенных культуры. Есть поговорка, что существует три вида румын: они либо сутенеры, либо педерасты, либо скрипачи, причем мало кто из них умеет по-настоящему играть на скрипке.

20 июня.

Герр Вольф прибыл на одну из грязных румынских застав в разгар дня, намеренно остановившись на запасной ветке в километре от вокзала Брашова, дожидаясь, когда зайдет солнце и с железнодорожной станции будут удалены лишние глаза посторонних любопытных.

Из окон герру Вольфу было видно, что на станции в самом разгаре велся ремонт: повсюду были возведены строительные леса, валялись штабеля бревен, досок и стройматериалов, все вокруг было покрыто цементной пылью. Осмотрев остатки сооружения, которые не были превращены в руины, герр Вольф подумал, зачем вообще восстанавливать этот старый скучный кусок мусора вместо архитектуры. Лучше было бы сравнять его с землей и выстроить все заново. Он даст местным ряд советов и, возможно, приведет некоторые примеры того, что было построено в Германии им. Он продиктовал эти мысли секретарше, ехавшей вместе с ним.

В ожидании наступления ночи мысли герра Вольфа перенеслись к проблеме его Смертности. Ему неоднократно удавалось избежать смерти, он чудом выжил в окопах под Ипром, был на волосок от гибели из-за бомбы, подложенной под подиум во дворце спорта «Шпортпаласт». Он считает это Защитой Свыше; Судьба всегда хранила его для Великой Роли.

Эта нынешняя возможность — еще один подарок Судьбы. В последнее время герра Вольфа преследуют навязчивые тревожные мысли о том, что станет с Рейхом и с Европой через сто, тысячу лет, без должного руководства. Падут ли они от отсутствия должного внимания или разложения, как это уже случалось раньше?

Герр Вольф пришел к выводу, что он незаменим; ни одно другое военное или гражданское лицо не в состоянии занять его место. Даже после того, как он после победоносной войны удалится на покой в Линц, судьбы Рейха будут зависеть только от него одного, и он должен что-то сделать, чтобы сохранить то, что было с таким трудом создано. Это следующий шаг в эволюции Герра Вольфа к тому, что Ницше называл «Сверхчеловеком».

Герру Вольфу дано Божественное Историческое Предназначение, вернуть Германию к чистым истокам, и вполне уместно, чтобы ему были даны и некие Сверхъестественные силы и средства, дабы сохранить этот Рейх навсегда.

Обладая бессмертием, он сможет стать Властелином Мира, занять достойное место в истории наряду с Фридрихом Великим, Чингисханом. Нет, не стоит мыслить такими смертными категориями. Встать рядом с Тором, Одином!

В Брашове их встретила приветственная делегация — небольшая группа из подразделения СС, как и было указано в телеграмме местному немецкому коменданту — ожидать прибытия руководителя среднего звена.

Развевались флаги, румынские и немецкие, несколько изношенных и выцветших знамен со свастикой, но командир находился на своем месте. Он встретил гостя, проявив должные знаки внимания и воинской чести, и герр Вольф похвалил его в этом отношении.

Одобрение это как-то потерялось для бедного солдата, майора WR, так как офицер изрядно смутился, узнав своего гостя. Майор рассыпался в извинениях за скромный прием и внешний вид своих солдат, которые выглядели прекрасно, учитывая тот факт, что они находились при исполнении в полевых условиях.

Герр Вольф попытался успокоить майора, проинформировав перепуганного офицера, что он путешествует инкогнито, что нахождение здесь герра Вольфа ни в коем случае не должно быть раскрыто и что, если произойдет утечка информации об этом, последствия будут самыми ужасными. Фатальными.

Камердинер герра Вольфа, HL, проинформировал майора, что курить в присутствии герра Вольфа запрещено.

Герра Вольфа быстро провезли через очаровательную деревню Брашов к замку, где размещается гарнизон СС. Местность эта напомнила герру Вольфу окрестности его собственной уединенной горной резиденции — Бергхофа. Замок этот был странным, по-старомодному эксцентричным, несколько холодным и сыроватым, как, впрочем, и сами эти места, пахнущим плесенью и древесным дымом.

Был предложен ужин, в основном состоявший из разнообразных мясных блюд, но герр Вольф нисколько не был этим обижен: хитрость, примененная для сокрытия личности того, кто посетил майора, оказалась настолько успешной, что повара были не готовы к его вегетарианской диете. Он попросил супа с овсянкой, если таковой возможно приготовить. Герр Вольф сказал майору, что слон — самое сильное животное в мире, но он не ест мяса. Намек им понят не был. Майор определенно ляйхенфрессер[49]. Герр Вольф почувствовал это в его дыхании.

Суп ему принес подхалимно-пресмыкающегося вида лейтенант Г. Был также накрыт стол на двенадцать человек, и отправлено сообщение об отмене остальных приглашенных.

Герр Вольф наполнил свою тарелку сырами и хлебом, которые смог найти, отхлебнув чай с липой, а майор тем временем стал рассказывать о различных мерах, которые он предпринимает против местного подполья — в основном успешных. Герр Вольф уже прочитал все это в представленных ему материалах, и он перевел разговор на прошлое майора, о котором он уже тоже все узнал из того же досье. Но многое можно узнать о человеке по тому, как он сам рассказывает о себе.

Майор вел себя скромно, но не угодливо-раболепно, и когда Герр Вольф затронул тему достижений этого офицера в фехтовании и его выступления на Берлинских Олимпийских играх, офицер заявил, каким великолепным и блестяще проведенным было все это мероприятие, и каким замечательным для него самого был опыт личного участия в играх. Характерный баварский акцент майора напомнил герру Вольфу о его детстве. Майор, похоже, железный солдат, твердый, как сталь Круппа. Герр Вольф задался вопросом, не будет ли разумным и полезным повысить его в звании и перевести в Рейхсканцелярию. Он подумает над этим. Ведь этот храбрый и, как кажется, умный офицер, скорее всего, окажется не хуже многих генералов герра Вольфа. Новому рейху нужны люди с творческим видением, бросающие вызов невозможному и достигающие его, а не скептики и пораженцы, из которых сейчас состоит его Генеральный штаб.

На этом терпение герра Вольфа к лирике подошло к концу, и он потребовал у майора отчета относительно главной цели своего приезда сюда. Вампир по-прежнему находился под стражей, и герру Вольфу не терпелось лично взглянуть на легендарное существо. Но майор все время посматривал на часы и поглядывал в окно.

И лишь когда в комнату начали проникать первые лучи рассвета, майор, наконец, счел время подходящим для этого. Солнце находилось «под нужным углом». Они вышли из-за обеденного стола и спустились в глубины замка.

В архитектуре этого замка есть один любопытный момент: подземелье его устроено в расщелине горы, так что даже на глубине, под землей, можно иметь окна.

По пути майор рассказал о своем последнем открытии: о том, что вампир уязвим к прикосновению серебра, и что этот металл для этого существа может быть смертельным.

Майор дал указание одному из своих людей, рядовому Фенору, ранее работавшему на гамбургском литейном производстве, расплавить как можно больше серебра, собранного у евреев и цыган, а также у некоторых религиозных деятелей из церкви в Зэрнешти, укрывавших беглых террористов, и попросил этого кузнеца сковать ему серебряный меч.

Майор Р. с гордостью показал герру Вольфу результаты этих трудов — красивый клинок в форме сабли с узорной символикой Ваффен-SS, выбитой на рукояти. Майор заметил, что клинок тяжеловат и не очень удобен в обращении, но для намеченной цели он вполне подойдет.

План майора состоял в следующем: впустить в камеру вампира другого человека, чтобы тот его укусил, человека, которого это Существо не могло бы убить, не колеблясь, после того, как жертва подвергнется заражению вампирским укусом — друга или, возможно, одного из своих соратников по терроризму.

Герр Вольф поинтересовался, а станет ли Существо пожирать друга. Майор ответил, что, будучи офицером, принимавшим участие в конфликте в Варшавском гетто и польских лагерях для интернированных, он стал свидетелем того, как голод побеждает все социальные сдерживающие факторы. Опыт Герра Вольфа в окопах Великой войны только подтвердил предположение майора.

Затем, в соответствии с этим планом, после того, как мы получим укушенного, нужно будет, чтобы этот зараженный укусил одного из наших и, таким образом, можно будет контролировать распространение этой способности.

Герр Вольф выразил сомнение в том, что с новым вампиром будет легче справиться, чем с тем, который имеется у них на данный момент.

Над решением этой проблемы майор уже размышлял. Он нашел жертву, которая уже была настолько слаба, морально и физически, что сделает свое дело.

Во время этого разговора они спускались по узкой лестнице, извивающейся и крутой, которая безостановочно вела вниз, и затем оказались в нижнем подвальном этаже, по сторонам длинного коридора которого имелись клетки с большими, запертыми на засовы стальными дверями. Проход между ними был выложен серым камнем с арочным потолком, сырым и гнетущим, как и большинство других подвалов. Из камер до герра Вольфа доносились стоны, жалостное нытье и всхлипывания различных клиентов, голоса эти отдавались эхом, умножая страдания внутри. Воздух и запахи, исходившие из камер, были отвратительными и грязными.

Майор остановился у одной из них. Внутри, забившись в угол, сидел заключенный, о чем-то мрачно задумавшийся, с мутным, безжизненным, унылым, горестным взглядом на лице, сжавшись, как будто от холода. Заключенный был небрит, с ввалившимися глазами, в грязной одежде и с окровавленными и гротескно распухшими руками, которые он держал перед собой, как какие-то клешни. Он сосал один палец, как младенец. Это чучело, шутовское подобие человека оказалось британцем, и он напевал какую-то пошлую песню. Майор перевел ее текст. Что-то о женщине со слишком большим задом и о мужчине с крошечным органом и их трудностях в соитии. Мелодия показалась ему знакомой, но герр Вольф никак не мог сообразить, что это за песня, и неспособность назвать эту навязчивую мелодию стала его мучить. Это бессмысленное повторение слов сразу же опровергло часто повторяемое утверждение, что бред сумасшедших — это Божественное сокровение. Если только Бог любит моветон.

Когда он закончил напевать эту свою песенку, Томми [прозвище английских солдат — Прим. переводчика] замер и стал, словно зачарованный, следить за ползущим по стене камеры огромным насекомым. Резко выбросив руку, это жалкое существо, без сомнений, сумасшедшее, шокировало герра Вольфа тем, что схватило кюхеншабе [таракана (нем.)] и сунуло его себе в рот, как какой-то сухарь. Хрум-хрум, и зубы его с хрустом стали разжевывать панцирь, да так громко, что в коридоре даже послышалось эхо от этого звука. Герру Вольфу этот вызывающий омерзение поступок показался особенно отвратительным, так как он терпеть не мог всех насекомых со времен той самой ненавистной ему, зараженной клопами и тараканами квартирки в Вене.

Майор рассказал ему о случае, произошедшем ранее, когда охранник увидел, как в камеру влетела птица и затем, как ему показалось, куда-то исчезла. А через несколько минут заключенного вырвало целой кучей перьев.

Герра Вольфа начало тошнить, но он стоически сохранил спокойствие, ничем себя не выдав, и вскоре дверь камеры была открыта, и в нее вошли двое охранников, вытащив заключенного. Он заскулил и завопил, как кролик в ловушке-клетке. Если критерием выбора именно его являлась слабость, то этот выбор майора был подходящим.

Герр Вольф спросил, как звать заключенного. Когда ему в ответ назвали его имя, оно показалось ему еврейским, что объясняло его трусливое поведение.

Охранники потащили заключенного — он был так напуган, что идти не мог — по коридору мимо поста с пулеметом к другой камере. Эта дверь была деформирована, выгнута наружу, однако видно было, что она сохранила целостность и некоторую прочность.

Эта конкретная камера была залита солнечным светом, струившимся из окна, яркие лучи которого на мгновение даже ослепили г-на Вольфа, и он не заметил сначала того, что она вообще-то занята.

В одном не освещенном солнцем углу, скрываясь в скудной тени, кто-то был. Потребовалось некоторое время, чтобы глаза герра Вольфа привыкли к свету и тени.

Постепенно очертания этой фигуры стали различимы. Она была высокой и бледной, кожа у нее словно светилась, как будто подсвеченная изнутри лампочкой. Белая прядь в темных волосах, длинных, как у богемы, придавала фигуре вид какой-то театральный. Несмотря на печальное состояние одежды, разодранной и порванной во многих местах, фигура стояла, гордо выпрямившись, с присущим ей врожденным достоинством.

В конце концов, если легенды верны, это ведь лицо королевских кровей. Он не дрогнул и не отвел взгляда, когда герр Вольф стал его осматривать. Под благородным лбом его красновато-желтые охристые глаза впились в герра Вольфа.

Герру Вольфу были знакомы эти глаза, он видел их каждый день в зеркале. Герр Вольф встретил этот пронзительный взгляд своим собственным ответным взором, не испугавшись, и уверенный в том, что он способен смутить взглядом и опустить глаза любого человека, от генерала до иностранного лидера. Но затем Герр Вольф вспомнил предостережение майора о гипнотических способностях Существа и оторвал от него взгляд.

Существо задало вопрос, на румынском языке, и майор перевел:

— Это действительно вы?

Герр Вольф заметил, что и он может задать тот же самый вопрос.

Майор извлек свой новый меч, и дверь камеры была с осторожностью открыта. Вампир не вышел из укрытия, оставшись в своем темном убежище.

В камеру к вампиру бросили Томми, и дверь затем была поспешно заперта. Некоторое время оба заключенных смотрели друг на друга, причем англичанин обратился к Существу как к «Хозяину» и «Владыке». Больше ничего никто из них не успел сказал, за те буквально несколько секунд, в течение которых Томми схватил другое насекомое, на этот раз паука, и съел его с некоторым видимым удовольствием, но, слава богам, без этого отвратительного громкого хруста.

После этой своей отвратительной трапезы Томми приблизился к вампиру и с отчаянием в глазах передал ему свою просьбу на английском языке (майор продолжил переводить): не поможет ли ему Господин Дракула с ширинкой на брюках, так как он не может нормально действовать руками, и ему приходиться мочиться в штаны.

Эта просьба была передана так униженно, с таким жалким стыдом, что герр Вольф на какое-то мгновение даже почувствовал к нему какое-то сострадание.

Для этого Томми должен был приблизиться к Существу, и мы замерли в ожидании, но вампир сделал только то, что его просили. Ни зубов, ни укуса, ни крови.

Операция эта была унизительной, но вампир сохранил хладнокровие, чем-то напоминавшее грандиозную отрешенность.

В дни бедности и тягот герр Вольф, бывало, ходил по мюнхенскому зоопарку Хеллабрунн, наблюдая за животными, расхаживавшими в клетках. Герр Вольф часто делал то же самое в своей крохотной квартирке. Однажды в зоопарке он услышал, как смотритель объявил, что сейчас состоится кормление крупных кошачьих.

Герр Вольф дождался этого, и когда львам бросили сырое мясо, он с благоговением наблюдал, как великолепные гигантские кошки стали пожирать свою пищу, сражаясь и рыча друг на друга.

Такой же трепет он почувствовал и теперь, ожидая, когда же вампир набросится на свою жертву.

В течение нескольких последующих часов ничего интересного не происходило, но герр Вольф остался на своем посту, как бдительный часовой.

Довольно долго герр Вольф расхаживал у камеры, глядя на вампира, который стоял в своем углу, не двигая ничем, кроме этих своих жестоких, издевающихся глаз.

Майор принес герру Вольфу стул, на который он иногда садился, но в остальное время продолжал расхаживать по коридору, как он привык это делать. На небольшом обеденном столике для развлечения герру Вольфу поставили тарелку с чем-то вкусным. Герр Вольф принял свои таблетки, которые он пил ежедневно, сожалея, что ему приходится отказаться от инъекций доктора М.

Он попытался вовлечь вампира в разговор, спросив его, как же случилось так, что он стал таким, какой сейчас. Вампир выбрал молчание.

Герр Вольф поинтересовался о тех временах, когда Князь правил страной, надеясь преодолеть пропасть между ними, поделившись бременем лидерства.

И вновь ответа не последовало.

Герр Вольф знает силу молчания, и в течение некоторого времени он решил вести себя точно так же. Прошло несколько часов, и майор Р. принес еще один стул, присоединившись к герру Вольфу, и они вместе слегка перекусили. Вампир же следил за солнечными лучами, проникавшими через его окно и медленно ползшими по полу камеры. Через некоторое время свет полностью угас. Солнце село, и висевшая в коридоре голая лампочка щелкнула, озарившись тусклым светом. Вампир, тем не менее, остался в своем углу.

Принесли свежеиспеченный черный хлеб и чашки с горячим шоколадом, и герр Вольф позволил себе ненадолго расслабиться. После того, как герр Вольф и майор отужинали, майор стал менее официальным тоном беседовать с герром Вольфом как с равным, как будто смешной своей напыщенностью ритуал преломления хлеба стирает дозволенные границы субординации. Майор стал восторгаться ведением герром Вольфом войны, той быстротой, с какой расширяется новая Империя Нацизма.

Он стал превозносить военный гений герра Вольфа без нотки подхалимажа. Затем он стал восторгаться планами герра Вольфа насчет вампира, в отношении создания армии вампиров. Герр Вольф не стал поправлять его в этом предположении. Майор тем временем продолжал, рисуя в своем воображении солдат, неуязвимых для обычных вооружений, никогда не утомляющихся и не спящих, невероятной силы и так далее.

Это вызвало у вампира злобно-саркатический смех.

— Империя вампиров! — воскликнуло Существо и рассмеялось еще громче и эспрессивней.

Майор обиделся на эту вспышку, но герр Вольф знал, что спровоцировало сарказм.

Вампир вышел из угла на искусственный свет и объяснил, издеваясь над майором за его ограниченное мышление.

— Никакой армии вампиров не будет, друг мой. Какой лидер позволит какому-то простому солдату заполучить больше власти, чем у вождя? Нет, вампирская сила будет передана только одному-единственному человеку.

И с этими словами вампир с ненавистью уставился прямо на герра Вольфа.

Герр Вольф признал верным вывод вампира. В детстве Вольф был болезненным ребенком и до сих пор еще страдал кучей недугов. Призрак надвигающейся неминуемой смерти преследовал его, как зловещий хищник; рак, которым страдала его мать, станет наиболее вероятной причиной его кончины. Боль в желудке постоянно напоминала ему о том, что ему недолго уже осталось в этом мире. Больше всего его всегда тревожило то, что он не доживет до исполнения Своего Предназначения и умрет до завершения Своей Борьбы за восстановление Отечества в славе и мощи.

Майор ответил, что это только правильно:

— Чтобы Рейх жил вечно, им должен руководить человек, который его создал.

Герр Вольф не мог сказать точно, являлось ли это неискренним выражением преданности лишь на словах, но он был уверен в преданности этого человека, так что каково было истинное отношение майора к этому, значения не имело.

Герр Вольф призвал Существо присоединиться к нему.

— Мы вдвоем, вместе, могли бы править миром, стать двумя великими вождями, править империей, которая просуществует дольше, чем Римская.

Существо снова замолчало и вновь скрылось во мраке, заставив герра Вольфа как-то странно похолодеть от ужаса. Герр Вольф прибег ко всей своей чудодейственной силе убеждения, но вампир так и не отреагировал.

Наконец, это Существо, которого называют Дракулой, подошло к решетке и, встав перед герром Вольфом, заявило, что за долгие годы своего существования он понял, что существует несколько неоспоримых истин.

— И одна из них неопровержима: сосредоточение слишком большой власти в руках одного человека всегда вырождается в несчастье, бедствия, как правило, не его, а других людей. Мне это известно по собственному исключительному опыту.

Вновь наступила тишина, когда вампир отступил к дальней стене. Прошел еще час в бездействии.

Во время этого томительного ожидания майор Р. подарил герру Вольфу в знак своей признательности свой пистолет, Маузер M712, который он унаследовал от своего отца, героя германской восточноафриканской кампании в Великой войне. Очень красивое оружие, с рукояткой из слоновой кости и изготовленной на заказ кобурой из слоновьей шкуры. Герр Вольф милостиво принял подарок и положил его на обеденный столик.

И опять, в течение нескольких последующих часов ничего не происходило. Герру Вольфу доставлялись депеши, переданные через его секретаря на вокзале, информирующие его о последних событиях в Рейхсканцелярии и на различных фронтах, особенно на советском. Особенно непритными были бюллетени операции «Орлиный налет»[50].

Несмотря на все заверения и прогнозы H и G [Гиммлера и Геринга], британцы до сих пор еще сражались в воздухе, и сопротивление их не уменьшалось, и уж тем более они не терпели поражения. Если так будет продолжаться, операция «Морской Лев» станет невозможной. Мы не можем вторгнуться на этот проклятый опостылевший остров без полного господства в воздухе. Герр Вольф занимался всеми этими депешами, не отрывая глаз от камеры.

В камере был момент кратковременной активности, когда вампир приблизлся к хныкающему Томми. Кроме шепота между ними ничего не было слышно, и вскоре Существо вернулось на прежнее свое место у стены.

Герр Вольф был крайне раздосадован тем, что не знал, что между ними произошло, и он предложил майору рассмотреть возможность установки микрофонов в камере для записи любых возможных в будущем их тайных разговоров. Майор ответил, что это будет сделано при следующей ближайшей возможности.

Герр Вольф поинтересовался, когда в последний раз вампир ел и как долго он мог обходиться без еды в промежутках между приемами своей пищи. Майор рассказал, что последней жертвой его был покойный ефрейтор Шрек, а относительно того, как часто Существо должно есть, они никакого представления не имеют.

Герр Вольф вдруг вспомнилась мелодия грубой песенки Томми — «Да, у нас нет бананов!»

Вампир по-прежнему надменно стоял в своем углу, глядя на нас с царским видом превосходства над нами; Томми по-прежнему униженно забился в угол у стены и тёр рукой о камень — безостановочно, как делают это умственно неполноценные в сумасшедших домах. Этой своей маниакальной активностью он соскреб корку с ладоней, и они начали кровоточить. Этот зоофаг, пожирающий насекомых, возбуждался все больше и больше, и в глазах его возник какой-то подозрительный взгляд, который всегда наблюдается, когда у сумасшедшего возникает какая-то безумная навязчивая идея.

Герр Вольф, чувства которого притупились от однообразия, был застигнут врасплох, когда вампир, наконец, неожиданно начал действовать. Это произошло с такой невероятной быстротой, что трудно было понять, что именно произошло.

Вампир бросился на англичанина.

21 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

Вернувшись в Брашов, мы покопались под развалинами дома Ван Хельсинга, переоделись и довооружились из скрытого тайника. Мы покинули город незадолго до заката, проехав по пути через два небольших городка. На стенах домов, выходивших на улицы, мимо которых мы проезжали, были выбиты даты строительства, и некоторым из них было уже лет сто, а то и двести. Из труб поднимались едва видные струйки голубого дыма. Люди, худые, как тени-призраки, покидали свои дома. Слева от этих городков тянулись горы, покрытые зеленью и листвой. Проезжая мимо, мы увидели унылого черного ослика, посмотревшего на нас с надменным и скучающим презрением.

К тому времени, когда мы добрались до подножия горы замка Бран, воцарилась ночь, вступившая в свое полноправное властвование. Замок представлял собой сооружение из желтого известняка и кирпича, возвышавшееся на гребне небольшой горы, откуда просматривалась вся окружающая его местность, как строили такие крепости в прошлом, на протяжении многих веков. Узкий проход, над которым возвышался замок, прорезала бойкая тонкая речушка. Вдоль дороги через реку виднелись руины какого-то внушительного древнего сооружения, вырубленного из мягкого речного камня, видно было, что римских времен. Руины давно заброшенные, заросшие виноградной лозой и кустарником. Покинутые развалины правителей давно минувших эпох.

Четкие очертания замка черным силуэтом выделялись на фоне темно-синего ночного неба. Было что-то жуткое и необычное в этом месте.

Замок завершался одной круглой башней со шпилем и с полдюжины остроконечных крыш различной высоты. Из нескольких дымоходов вился дым, тут же рассеивавшийся ветром.

Поднимавшиеся вертикально вверх стены замка вырастали из отвесных скал, с ними сливаясь. Местность внизу под ними представляла собой беспорядочные заросли из деревьев и кустарника. Скрываясь в этой листве, мы бросками начали передвигаться от укрытия к укрытию, постепенно поднимаясь вверх. Другие участники нашей группы воспользовались в качестве прикрытия густым кустарником, росшим по сторонам вившейся вверх к замку дороги, подходя к нему с этого направления.

Крепость была построена в 1212 году, а затем сожжена монголами. Ее возродили трансильванские саксы, когда здесь возникла граница между Трансильванией и Валахией, и с помощью этой крепости не пустили к себе османов. Вплоть до недавних времен, перед войной, замок был резиденцией румынской королевы Марии[51].

Она умерла за три года до начала войны, и в замке хранилось ее сердце. Я предположил, что этот мерзавец Рейкель мог любоваться на него, получая наслаждение от работы своего палача.

Я стоял в кустах вместе с Малевой, и ее близость мешала мне сосредоточиться. От нее пахло ванилью и еще каким-то экзотическим ароматом, я не мог понять, чем именно. Мы произвели разведку местности и дворца, и я понял, насколько сложна стоявшая перед нами задача.

Въездные ворота и извилистая дорога, ведущая к ним, охранялись двумя пулеметными точками. Попытка прорваться туда будет стоить нам многих жизней. А стены были настолько крутыми, что их не осилить было и альпинисту. Я заметил об этом вслух.

Малева повернулась ко мне. «Но только не Малеве», сказала она и, быстро поцеловав меня, бросилась к основанию стены. Я с некоторым трудом опомнился после этой второй с ее стороны демонстрации любви, задавшись вопросом, поступала ли она так с каждым мужчиной. Была ли она просто девушкой из числа физически любвеобильных, или же она посылала мне какие-то сигналы, которые я должным образом не воспринимал? Или, может, она просто дразнила меня. В чем же мое слабое место, если внимание, проявляемое ко мне девушками, вечно так мучит меня и выбивает из колеи?

Из-за этих эмоций я был сбит с толку, забылся и не обратил внимания на ту задачу, которая стояла передо мной в данный момент. Я попытался заново сосредоточиться и, задрав голову, стал следить за двумя часовыми, патрулировавшими парапеты на вершине замка. К счастью, на стене их оказалось мало, обитатели замка спали под защитой отвесных укрепленных стен. И, должен признаться, мне стало страшно атаковать такой грозный бастион. Особенно учитывая тот факт, что мы собирались это сделать силами команды любителей, а не обученных солдат, и даже силами не опытных бойцов Сопротивления, а необученной группы… по-другому их трудно было назвать — артистов цирка! И одной хрупкой девушки, почти ребенка.

Но с другой стороны, ни я, ни немецкие оккупанты, не учли уникальных способностей Малевы. Она стала взбираться по скалистому склону, как ребенок по дереву, находя опоры для рук и ног там, где я бы их никогда не нашел. Добравшись, похоже, до гладкой поверхности самого здания, она, подпрыгнув, ухватилась за подоконник одного из нижних окон и оттуда стала прыгать от одного окна к другому, расположенных своеобразными ступеньками в шахматном порядке, с захватывающей дух ловкостью, пока не добралась до самих выступавших из-за стен стропил, поддерживавших крышу. Повиснув на одной из этих массивных балок, она подтянулась и оказалась на собственно самой этой крыше. Этот мастерский трюк был проделан ею так быстро и был настолько поразительным, что я даже чуть не позабыл о том, где мы находимся, и чуть было не захлопал в ладоши. Так кто же тогда тут любитель?

Со своей рискованной точки опоры Малева начала тащить вверх веревку, обвязанную вокруг ее талии.

Эта тонкая бечевка соединялась с гораздо более толстым канатом, который она крепко привязала к стальному основанию громоотвода, крепившегося на вершине крыши.

Один за другим я и еще пятеро других вояк из нашего цыганского легиона взобрались по канату с узлами на расстоянии примерно каждого ярда один от другого, для того чтобы нам удобней было по нему подниматься. Оказавшись на крыше, мы тихо и молча двинулись по черепице, сняв обувь и повесив ее на шеях на шнурках.

Мы стали пробираться по глиняным черепицам в носках или же, в некоторых случаях, вообще босиком.

Хорошо, что, когда мы забрались на крышу, мы сразу же заметили двух часовых на парапетах. Они охраняли возвышавшуюся над замком башню, и над их головами с шумом трепетал нацистский флаг на мачте. Немцы шагали по прямоугольнику башни, делая повороты. Парапет находился прямо над нами, чуть выше, достаточно им было бросить взгляд в нашу сторону, и мы были бы обнаружены.

Мы осторожно подкрались к невысокой стене, рассчитав наши передвижения так, чтобы они происходили только в тот краткий момент, когда часовой на башне оказывался к нам спиной. Это происходило только во время одного короткого их прохода по стороне этого прямоугольника. Наше вторжение потребовало от нас бесконечного терпения, так как мы, притаившись, молча ждали, пока часовой дойдет до угла и снова окажется к нам спиной. И каждый такой раз пересечь это расстояние удавалось только одному из нас.

Когда перебежало достаточное количество человек, Малева с тремя другими цыганами проворно забрались на парапет. Один из них подбежал к одному из фашистских часовых, прыгнул ему на плечи, как носят иногда на плечах детей, закрыл часовому обеими руками рот и повалил его на спину. К ним бросилась Малева и еще один из ее товарищей, и, пока он отнимал у немца оружие, она достала из чулка нож и ударила охранника в сердце, сунув его между ребер с беспощадной точностью.

Я заметил, что она даже подергала рукояткой ножа туда-сюда, тем самым разрезав ему сердце. Натренированный прием? И все это было проделано тоже очень быстро и без лишнего шума.

После этого они занялись следующим часовым, и на этот раз Малева просто перерезала ему горло сзади, и мне осталось только размышлять над вопросом, почему мне постоянно попадаются девушки, которые так готовы, и даже жаждут, убивать. И так чертовски хорошо это делают.

— Он пьет! ОН ПЬЕТ КРОВЬ! — закричал майор, то ли от удивления, то ли от восторга, герр Вольф так и не понял.

К начавшемуся шумному аду кромешному добавились и крики Томми; пулеметчики тоже стали кричать, спрашивая, что происходит.

Вдоль каменных стен разнесся леденящий кровь вой Томми — это вампир погрузил свое лицо в его горло. Затем, столь же резко и неожиданно, Существо отпустило свою жертву. Кровавые пятна появились на шее Томми, и, в свою очередь, на лице вампира, который зашипел на нас, как разъяренная кошка, показав тем самым удлинившиеся зубы хищного зверя.

Герр Вольф признается, что в ужасе ахнул.

Майор Р. извлек свой новый меч, лязгнув металлом о металл, и приказал открыть камеру.

Так как со вторым часовым на парапете цыгане расправились столь же легко и тихо, как и с первым, мои сомнения в их компетентности, и особенно девушки, были теперь забыты. Черт, если бы у меня была рота таких чертей, я смог бы выиграть войну.

Устранив опасность быть замеченными часовыми, мы теперь смогли подойти от внешней стены к внутренней и посмотреть вниз, где мы увидели небольшой дворик, тремя этажами ниже. Сбросив сверху веревку, мы спустились во внутренний двор. Малева с двумя цыганами остались на парапете, держа веревку, охраняя и наблюдая с высоты. Когда я подошел к веревке, я ей кивнул, и она улыбнулась мне в ответ, сверкнув белыми зубками, как маяком во мраке.

Когда мы спустились во двор, один из цыган, знавший замок еще с тех времен, когда его мать гадала на картах Таро покойной королеве Марии, повел нас троих к дверям, ведущим в замок.

Мы собрались за генератором, который недавно установили во дворе. От него пахло дизельным топливом, он тарахтел и трещал, и этот грохот лишь немного смягчался стеной высотой восемь футов из мешков с песком, сложенных вокруг него.

Нашей задачей было захватить главные ворота. Поскольку часовые, находившиеся там, ожидали, что какие-либо проблемы могут возникнуть только снаружи, они не подозревали, что опасность кроется внутри и позади них. Мы пересекли двор, стараясь держаться в тени, и я остановил свою команду в нескольких метрах от пулеметной точки. Пулемет и люди смотрели на дорогу, ведущую к воротам.

За мешками с песком лежало трое, прохлаждаясь и куря сигареты. Один из них, похоже, спал сидя. Я предположил, что они дремали по очереди и в любую минуту были готовы разбудить своих товарищей при приближении сержанта караула. За ними стояли еще два часовых, по обеим сторонам кованых ворот, с той расслабленностью, которая бывает у уставших от скучного, однообразного занятия.

Руки в перчатках у меня вспотели. Я снял перчатки и вытер потные ладони о штаны, перекладывая свой широкий изогнутый нож кукри из одной руки в другую.

Я чувствовал через носки холод камней под ногами, и мне очень хотелось снова надеть обувь, но я понимал, что стоящая передо мной задача должна быть выполнена до того, как я смогу позволить себе такую роскошь. Таким мелким кажется то, что я думал о своих ногах и о том, чтобы по-быстренькому укокошить пару-тройку живых людей, стоявших на пути между мною и моим комфортом, но я считаю, что эти факторы также являются приоритетными в бою.

Вспоминая уроки, которые были мне преподаны в шпионской лесной школе, я прополз вперед и выбрал себе цель — солдата, сидевшего за пулеметом, так как посчитал его самой важной целью. Одно нажатие курка поднимет по тревоге на ноги весь замок, и мы получим кровавую бойню. В меньшинстве и в ближнем бою наши шансы были нулевыми. Я вспомнил о Малеве и о смелом нападении, которое она совершила всего несколько минут назад, и перепрыгнул через мешки с песком.

Обхватив своей жертве голову, я сунул сверху четыре пальца ему в рот, насильно открыв его, резко оттянул назад его верхнюю челюсть и шею до упора, а затем полоснул по натянутому горлу ножом. Спасибо вам, сержант-инструктор Чарли Холл.

Я обернулся и увидел, как мои цыгане как раз в этот момент уничтожали и других немцев. Цыган, находившийся неподалеку от меня, просто сорвал с караульного шлем и с силой ударил стальным его ободком часовому в висок, отчего жертва тут же потеряла сознание, если не погибла. Шлем гулко прозвенел, как колокол, и цыган кинжалом нанес ему последний контрольный смертельный удар.

Двух часовых, стоявших у ворот, постигла та же участь. Пока цыгане снимали с солдат оружие и боеприпасы, я подошел к воротам и махнул белым платком в темную ночь на дорогу, ведущую в замок. Из темноты появились Люси, ее отец, Успенский и остальная часть нашей группы.

Мы прорвались в крепость.

Томми отшатнулся от вампира, схватившись за горло, между пальцами у него текла кровь. Он вскрикнул, повернувшись к нам, стоявшим по другую сторону решетки.

Вампир присел в углу с окровавленными клыками.

Дверь камеры была открыта, и двое людей майора протянули внутрь руки англичанину, чтобы его вытащить. Необходимо было его извлечь оттуда, пока он только что заражен и пока Существо не успело убить свою жертву.

Майор держал свою серебряную саблю наготове, и тут Томми рухнул на пол. Схватив англичанина за ноги, солдаты попытались вытащить его из камеры. Но у дверей укушенный стал сопротивляться, схватившись за раму и не давая себя извлечь.

В этот момент герр Вольф понял, что происходит что-то неладное.

Когда Томми растянулся на полу, упираясь под напором охранников, стала полностью видна его шея, и стало ясно видно, что на коже у него раны не было, что кровь имела своим происхождением кровавые раны у него на ладони. Нас обманули.

Герр Вольф тревожно прокричал об этом. Но закрывать дверь камеры было уже поздно. В дверном проеме застрял Томми.

Майор крикнул своим людям:

— Вытащите его или бросьте! Но закройте эту чертову дверь!

Вампир на умопомрачительной скорости метнулся через всю камеру и распахнул стальную дверь с такой силой, что она ударилась о стену. Один из солдат оказался между стеной и дверью, которая вдребезги сокрушила его насмерть.

Майор также был сбит с ног и отлетел в сторону, врезавшись в герра Вольфа, и они вдвоем упали на пол в клубке спутавшихся рук и ног.

Дракула остановился в коридоре, вырвавшись из клетки, лицом к пулеметной точке, находившейся в конце коридора, и шести вооруженным эсэсовцам за ней.

Как только майор немного пришел в себя, он выкрикнул приказ открыть огонь. Герр Вольф вместе с майором прижались к полу, и ошеломленная пулеметная команда, очухавшись, сообразила, что к чему, и начала стрелять.

Вампир прыгнул вверх и вцепился в потолок. Каким образом он проделал этот трюк, Герр Вольф так и не понял. Существо быстро пронеслось по потолку, как какое-то насекомое, устремившись к пулеметному расчету. Они подняли ствол пулемета вверх, целясь в вампира, но пули только отскакивали от потолка, не попадая в цель.

Дракула спрыгнул на пол позади пулеметного расчета и быстро расправился с шестью эсэсовцами, размещенными там специально для того, чтобы обеспечивать безопасность герра Вольфа. Вампир схватил одного из них за ногу и, размахнувшись им, как дубиной, обрушил его на остальных пятерых. Эта демонстрация силы одновременно и поразила Герра Вольфа, и привела его в восторг.

Затем вампир напал на пулеметный расчет, пожирая одного и одновременно удушая другого и ударив ногой третьего. Солдат, которого он пнул ногой, пролетел футов двадцать по коридору и врезался в стену с громким хрустом костей и звуком шмякнувшегося мяса. Самым поразительным. И самым неприятным.

Дракула сломал шею тому, кого пожирал, затем обернулся и впился глазами в герра Вольфа, почувствовавшего злой умысел в этом озлобленном взгляде. Впервые после окопов герр Вольф ощутил, что находится на краю гибели.

Когда ворота замка открылись, Люсиль с отцом прошли внутрь, встретившись там с Харкером. На его рукаве блестели брызги крови. Она обняла его и радостно вздохнула:

«Ты цел», сказала она, даже не взглянув на убитых немцев, которых оттаскивали от пулеметного гнезда.

«Весьма польщен тем, что ты соизволила побеспокоиться обо мне», сказал Харкер, и она вгляделась в его лицо, чтобы понять, шутит ли он, или же его беспокоила все та же самая старая проблема.

«Мы далеко еще не в безопасности — скорее, мы шагнули в пасть льву», предупредил Ван Хельсинг.

Они оставили двух цыган охранять ворота и поспешили через двор к главному входу в замок. Они остановились перед массивной деревянной дверью в выступавшем вперед портале из грозного камня, истерзанного временем и погодными ненастьями.

Люсиль посмотрела вверх, разглядывая хмурые стены, окружавшие двор. Темные окна свидетельствовали о том, что враг спит, и обещали слабое противодействие, но Люсиль знала, что эта тишина кратковременна, и скоро всё изменится.

Сама дверь была старой, поцарапанной и утыканной большими железными гвоздями. Приоткрыв ее, они обнаружили, что вход свободен. Внутри оказались две лестницы, одна вилась вверх, а другая спиралью опускалась вниз. Харкер повернулся к помогавшим им цыганам.

«Кто знает, где могут спать немцы?» Люсиль была поражена тем, что он спросил это на их родном языке. Когда они ехали обратно в Брашов, она видела, как он разговаривал с цыганкой Малевой, по-видимому, изучая ее язык. Люсиль посчитала это уловкой, предлогом для англичанина пообщаться с экзотически красивой девушкой. Так значит, он все-таки действительно чему-то научился, пусть даже его выговор и фразы и были неестественными.

Она не была удивлена тем, что он был очарован Малевой. Похоже, англичанин, подавленный обществом, был весьма уязвим для экзотических женщин за пределами своего заторможенного, фригидного небольшого острова. В Индии, на Дальнем и Среднем Востоке, в Африке эти бледные, зажатые мужчины быстро поддавались чарам необычных прелестей иностранок. И Люсиль была просто счастлива, что его страсть больше не была направлена на нее. Она заметила в себе укол ревнивой обиды из-за того, насколько быстро сместился объект его внимания — непостоянство, свойственное изменчивой юности, предположила она, — но в целом она, в общем-то, вздохнула с облегчением оттого, что он отстал от нее и двинулся дальше, к следующей.

Поднял руку один из цыган, пятнадцатилетний мальчик с ресницами, такими длинными, что им могла позавидовать Вивьен Ли. Он объяснил, что ранее был заключенным в этом замке, и его заставляли собирать и стирать постельное белье захватчиков. Люсиль узнала в нем одного из тех, кого они спасли из поезда, направлявшегося в концлагерь. Женщине никогда не забыть такого красивого мальчика. Он разобьет немало сердец — если останется жив этой ночью.

«Ты пойдешь со мной», сказал Харкер мальчику, а затем обратился к Люсиль и ее отцу.

«Профессор, думаю, будет лучше, если вы останетесь во дворе, защищать нас с тыла. Люси, если ты спустишься вниз с цыганским королем и его людьми и освободишь заключенных, я устрою немцам сюрприз одной из игрушек Ренфилда».

С коварной усмешкой он поднял сумку, которую они вытащили из-под развалин подвала дома Ван Хельсинга. Она знала, что этот ранец был наполнен несколькими фунтами гелигнита и еще одним фунтом шурупов и гвоздей для шрапнели.

Он хлопнул рукой по плечу Успенского: «И прослежу за тем, чтобы Малева благополучно вернулась из башни».

Он отдал честь Люсиль и всем остальным, а затем бросился вверх по лестнице с возгласом: «Колодки убрать[52], и всем удачи!» Мальчишка последовал за Харкером и быстро обогнал его, поведя их вперед.

Люсиль улыбнулась тому, как по-командирски он себя вел и опять упомянул Малеву. Она была уверена, что эти двое занимались не только языком, а если еще и нет, то это определенно ожидало их в скором будущем. И вновь только в том случае, если оно у них будет после сегодняшней ночи. Она прекрасно осознавала, что их было всего-то какая-то дюжина против десятикратно превосходящего их противника.

Люсиль направилась вслед за Успенским в глубины замка. Пока Харкер отдавал указания, цыганский король облачился в эсэсовскую форму, стащенную с одного из убитых у ворот часовых.

Дойдя до площадки, на которой лестница заканчивалась, они вышли в короткий коридор, который резко поворачивал направо. Он освещался газовыми рожками, этот участок замка еще не был электрифицирован. Их тени падали на стену рядом, удваивая их скудную численность, когда они подкрались к углу.

Выглянув из-за угла, Люсиль увидела двух немецких часовых, стоявших у большой двери. За дверью, по словам их проводника, находился бальный зал, а за ним — коридор, ведущий в подземную тюрьму, где содержались их товарищи и Князь.

Успенский вытащил из кармана бутылку спиртного, сунул сигару в рот и подмигнул нам. Он немного поправил свое немецкое одеяние, улыбнулся и пошел вперед.

Повернув за угол, он поплелся по коридору, натыкаясь на громоздкую мебель и врезаясь и отскакивая от стены. Нетвердо держась на ногах и петляя, он стал приближаться к часовым у двери и невнятно заговорил по-немецки.

«Неплохо мы повеселились в городе сегодня», сказал он, размахивая бутылкой. «Попробуйте-ка эту фигню. Ее старина Шаттерхенд называл огненной водой. Огоньку не найдется?»

Он сделал большой глоток из бутылки и протянул к ним сигару. Один из часовых порылся в кармане гимнастерки и, достав спички, чиркнул одной из них, поднеся ее пламя к цыгану.

Схватив руку со спичкой своей рукой, Успенский надул щеки и выплюнул алкоголь, распылив его в воздухе. Струя от спички воспламенилась, и в темном коридоре вспыхнул огонь. Брызги из человека-огнемета хлынули часовому в лицо, и он оказался охвачен огнем. На немце загорелись волосы и одежда. Еще один глоток — и цыган поджег изумленного второго караульного, замершего на месте и пораженно уставившегося на внезапное возгорание своего товарища. Оба они взвыли.

Пока подожженные солдаты стали бить и хлопать по своей пылающей одежде и коже, Люсиль вместе с отцом пробежали по коридору и закололи их ножами.

Перешагнув через тлеющие тела, мимо них протолкнулись два цыгана и открыли большие двери.

Танцевальный зал был пуст, и они побежали по паркетному полу, оставив двух цыган закрыть двери и спрятать трупы. Зал был большим, с высокими потолками.

Над головой висели хрустальные люстры, завернутые в простыни, похожие на гигантские осиные гнезда. На стенах висели зеркала, и Люсиль увидела себя и цыган в бесчисленном множестве. Она взглянула на эти отражения, и увиденное ее поразило. Они выглядели как бандиты, жестокие убийцы, жаждущие кровной мести.

Что было не так уж и далеко от истины.

Выбежав в соседнее помещение, оказавшееся лишь небольшим вестибюлем, они обнаружили еще одну винтовую лестницу, ступеньки которой вели лишь в одном направлении — вниз.

У самой лестницы Люсиль выглянула через перила, увидев плечи и серую пилотку другого часового. Успенский прицелился в него из пистолета. Люсиль отвела в сторону руку с пистолетом и покачала головой, прошептва: «Нет, давайте постараемся оставаться незамеченными как можно дольше».

Охранник с кем-то разговаривал: «Казарменные слухи. Тьфу ты! Вампиры, оборотни, монстры какие-то. Бред сивой кобылы!»

Ему ответил кто-то другой: «Ничего не слышал об оборотнях. Что за оборотни? Это оборотень убил Шрека?»

Итак, внизу на лестнице было двое солдат. Она обошла перила и увидела носки сапог второго из них.

Успенский начал было спускаться по лестнице. Люсиль его остановила.

«Теперь моя очередь», прошептала она, протянув ему свой Люгер и сняв пальто, а затем и рубашку с брюками. Один из цыган начал возражать, но она заставила его замолчать взглядом. Под одеждой на ней была тонкая батистовая кофточка и панталончики, но лифчика не было. Одежда, которую ей удалось спасти из руин дома Ван Хельсинга.

Она обнаружила, что несколько цыган пялятся на ее соски, видные сквозь кофточку, и вместо того, чтобы возмутиться или смутиться этим, она довольно улыбнулась.

Значит, это сработает.

Подойдя к одной из газовых ламп на стене, она сняла с нее стекло и погрузила палец в скопившуюся сажу. Обмазав черным кожу вокруг глаз и немного пройдясь также сажей по впадинам щек, Люсиль сверилась с результатами в своем отражении на висевшей на стене картине, покрытой стеклом. Удовлетворенная тем, что она надлежащим образом походила на привидение, она стала спускаться по ступенькам вниз.

Успенский положил ей руку на плечо, остановив ее.

«Что ты делаешь?», спросил он резким шепотом.

«То, что нужно», прошептала она в ответ, подчеркнуто убрав его руку со своей ключицы.

«Ты что? Без пистолета?», сказал он. «Даже без ножа».

«У меня есть вот это». Она дерзко облапала себя ладонями за груди, а затем начала спускаться по лестнице. Она широко раскрыла глаза и подняла руки, постаравшись как можно лучше изобразить из себя ходячее Привидение в Белом.

Двое часовых сначала увидели ее ступни, а затем бледные ноги. Один из них крикнул «Стоять!», но Люсиль продолжала спускаться медленным, размеренным шагом.

Один из охранников навел на нее свой Шмайссер, но когда стала видна ее грудь, его бдительность ослабла. И когда взгляд его был прикован к соскам, видным сквозь тонкую ткань, ствол его автомата опустился.

Внимание его напарника сосредоточилось на той же области тела.

Пламя газовых ламп заплясало отблесками и тенями по ввалившимся глазам призрака, появившегося перед двумя солдатами, как какое-то эротическое видение из их снов — или кошмаров, в зависимости от их типа юнгианских наклонностей.

«Что за черт!», пробормотал один.

Люсиль, вытаращив немигающие глаза, продолжала разыгрывать из себя лунатичную обворожительную колдунью и направилась к ближайшему охраннику, что-то тихо бормоча.

«…Помогите, помогите мне…», повторяла она. Озадаченный нацист перед ней растерялся, возбужденный, что позволило Люсиль подойти к нему ближе, затем еще ближе.

«Я помогу тебе», сказал он. «Вот этим». Он опустил автомат и схватился за промежность. Как раз этого ей и надо было.

«Осторожней, Фриц», предупредил второй.

Но было уже поздно. Люсиль ударила старину Фрица коленом в пах. Тот согнулся и повалился перед ней на колени. Вырвав Шмайсер у него из рук, она ударила его по голове прикладом.

Второй часовой выпрямился и навел на нее свой автомат. Люсиль бросилась было к нему, но споткнулась об упавшего Фрица и тоже упала на пол.

Второй тюремщик перешагнул через нее и сунул ствол своего автомата Люсиль в лицо. Она попыталась навести на него свой реквизированный у первого Шмайсер.

Но автомат оказался зажат под ногой у Фрица. Она изо всех сил стала пытаться его выдернуть.

Стоявший над ней охранник улыбнулся и щелкнул предохранителем. Этот металлический щелчок раздался для нее в этом небольшом помещении, словно раскат грома.

Люсиль приготовилась умереть.

Но тут вдруг на нее и на тюремщика упала чья-то тень. Раздался глухой треск, и второй охранник рухнул на пол, а над ним стоял злой как черт Успенский, который несколько раз подряд ударил охранника.

Цыган спрыгнул вниз с лестницы и, полетев прямо на тюремщика, рухнул на него, как мешок с зерном, и повалил его на пол.

Когда оба часовых были ликвидированы, по лестнице к ним спустились остальные члены группы. Люси снова оделась и вытерла лицо протянутым ей платком. Успенский вернул ей Люгер, а еще один цыган осторожно приоткрыл единственную дверь на лестничной площадке.

«Вот она. Тюрьма. Она там», заявил он.

И тут они услышали знакомый звук стрекота пулемета.

Герр Вольф обнаружил, что не в состоянии пошевелиться, когда вампир зашагал к нему с явно злодейским умыслом в своих красных глазах. Герр Вольф осознал, что сейчас ему настанет конец. Все последние годы он был уверен, что смерть к нему подкрадывается — покушения на его жизнь, его болезни, один тревожный звонок за другим, череда смертельных опасностей. Единственное, чего он не ожидал — что он погибнет от рук какого-то мифического полузверя.

Но тут вдруг между ним и Дракулой встал майор Р.

— Отойдите, Мой Фюрер, спрячьтесь за мной, — воскликнул этот мужественный человек, несгибаемый воин, и взмахнул своим новым мечом.

Точным и быстрым отрывистым ударом он нанес порез вампиру в предплечье. Дракула отскочил, словно ошпарившись, и схватился за рану рукой.

— Серебро! — таким был его ответ.

Майор подтвердил это и продолжил атаковать вампира, который стал отступать.

Герр Вольф выкрикнул майору приказ не убивать Существо. Майор ответил, что он хочет лишь укротить его, заставив подчиниться. Он отогнал Дракулу еще на несколько шагов, загнав вампира в угол. Майор воссиял, на мгновение возгордившись своей победой, а это всегда является ошибкой.

С яростным криком из-за спины Герра Вольфа выпрыгнул Томми и, промчавшись по коридору, набросился на майора Р. Они вдвоем повалились на пол, начали бороться, и в этой драке майор выронил саблю. Дракула мгновенно налетел на майора и вонзил ему зубы в шею.

Парализованный от ошеломления герр Вольф, как зачарованный, стал смотреть на этот акт. Но затем он опомнился, вспомнив о своей цели, насколько важно было не дать Дракуле убить майора. Как-то неосознанно герр Вольф обнаружил в своей руке подаренный ему пистолет. Он даже не помнил, как он взял его со столика, стоявшего рядом с его стулом. Он машинально дослал патрон в патронник и прицелился, и это движение заставило его вспомнить, как будто в живую, дни его Великой войны.

Герр Вольф выстрелил в вампира, попав ему в предплечье. Дракула вскрикнул и, оторвавшись от лакаемой крови, поднял лицо. Он выпустил майора, который упал на пол, задыхаясь, но еще живой.

— Серебряные пули! — торжествующе закричал майор.

По-видимому, он был прав, так как вампир стал корчиться, и довольно энергично, сжимая раненую руку.

Теперь у герра Вольфа появилась возможность выстрелить почти в упор, и он снова открыл огонь. Но под пули бросился англичанин, и выстрелы герра Вольфа, если точнее их было пять, попали в Томми.

К упавшему шпиону подскочил Дракула и, подняв его с пола, унес его одной рукой, оставшейся невредимой. Они оба исчезли за углом коридора.

Герр Вольф бросился к майору Р., надеясь, что офицер еще жив. Он действительно оказался жив и сказал герру Вольфу, что они должны покинуть это место, пока вампир не вернулся сюда обратно.

Пошатываясь, майор поднялся на ноги, подобрал свою серебряную саблю и повел герра Вольфа по коридору. Они вошли в какую-то дверь, которую затем заперли за собой. Герру Вольфу пришлось помогать майору, сильно истекавшему кровью от укуса в шею. Он явно слабел на глазах.

Двигаясь вместе с майором, указывавшим путь, они проследовали по лабиринту подземных туннелей. Все это время герра Вольфа занимала одна только мысль — если легенды верны, то теперь он обладает своим собственным вампиром, послушным Ему! Вот оно, Бессмертие! Яблоки Идунн[53] теперь у него в руках!

Люсиль вместе с остальными дождалась, пока стрельба не прекратится, а затем они тихонько спустились в подземную тюрьму. В коридорах здесь было темно; лампочки, свисавшие с потолка, располагались на большом расстоянии друг от друга, оставляя большие участки совершенно не освещенными. Лампочки горели тускло, как будто генератор был перегружен. Были видны лишь нити накаливания, светившиеся оранжевым светом, и свет, ими излучавшийся, едва достигал пола.

Партизаны осторожно крались по коридору, на каждом шагу ожидая столкнуться с вооруженными немцами. Но как ни странно, в коридоре было пусто. На стене рядом с покинутым столом они нашли кольцо с ключами, рядом с ним в пепельнице еще дымилась сигарета. Успенский дал указание своим людям начать открывать камеры.

Они освободили своих соотечественников и товарищей, и Люсиль пришла в ужас от того, в каком состоянии находились ее друзья. Из-за плена и пыток многих из них невозможно было узнать. Истощение их усиливалось грязными камерами, сыростью и холодом.

Они нашли Фаркаша и Михая, с окровавленными лицами, которые все были в синяках, кровоподтеках и вспухшими почти до неузнаваемости от избиений. Их можно было узнать лишь по радостным голосам. Их стали обнимать, но оба они были настолько физически разбиты и обессилены, что их пришлось выносить на руках.

Фаркаш крикнул Люсиль, проходя мимо нее, хриплым, упавшим от горя голосом: «Павла убили, самым зверским образом!» Затем он гневно воскликнул: «Отомстите им за него от меня».

Как бы ни была Люсиль шокирована и подавлена состоянием своих товарищей, ее внимание было всецело сосредоточено на вопросе о местонахождении и судьбе Князя.

Открытие каждой двери стало для нее кратковременной пыткой, напряженным моментом мучительного откровения и последующего разочарования, так как Князя нигде не нашли. И последующей волны чувства вины, ее охватывавшей, когда беднягу, находившегося внутри, выводили из камеры.

Слишком многие заключенные нуждались в помощи, и вскоре Люси осталась лишь вместе с одним Успенский, так как остальные участники группы помогали ослабленным людям эвакуироваться в безопасное место.

Они продолжили поиски оставшихся заключенных и застенка, в котором могли содержать в заточении Дракулу.

Коридор поворачивал, и Люсиль прижалась к стене. Она выглянула за угол, посмотреть, нет ли там немцев. Но опасения оказались напрасными, так как в коридоре впереди было тихо, схватка там давно закончилась.

Она повернула за угол и прошла мимо трупов немцев, валявшихся на полу. Посреди всей этой кровавой бойни совершенно неуместно смотрелись пустой стул и небольшой столик. На столе, словно для чаепития, стояли чашка с остывшим шоколадом и тарелка с единственным сушеным фиником и кусочком недоеденного сыра, прямо посреди этой картины крови и смерти.

В воздухе пахло порохом, стены и потолок были усеяны свежими воронками от пуль, выбитых в камне. На боку лежал пулемет на лафете-треноге. В растекавшейся луже крови валялось девять убитых немцев.

Еще один осторожный шаг за следующий поворот туннеля — и Люсиль в ошеломлении остановилась. У стены сидел князь, державший на руках еле живого Ренфилда.

Люси бросилась к ним и, опустившись на колени, осмотрела их обоих. У Ренфилда оказалось сразу несколько ран, одна из них, в груди, клокотала кровавой пеной, пульсируя в едином ритме с поднимавшейся и опускавшейся грудью.

Его глаза, устремленные на Князя, затем повернулись к Люсиль.

«Сержант Ренфилд, докладываю о выполнении задания». Он поднял было искалеченную руку, пытаясь отдать честь, но ладонь его сумела проделать лишь половину пути, после чего он лишился сил, и рука упала на пол, как застреленная птица.

«Можно что-нибудь сделать?», спросил Дракула.

Люсиль покачала головой. Она уже видела людей с простреленными легкими, и знала, что мало чем можно было ему помочь, особенно учитывая другие ранения и потерю сержантом крови. Лицо его было белым, а губы синими, когда он попытался улыбнуться.

Не зная, что делать, Люсиль протянула руку и отбросила со лба умирающего волосы. Сколько раз уже ей приходилось это делать, пытаясь хоть чем-то облегчить страдания человека, который вот-вот умрет.

«Давайте вместе споем…», начал он. Но песня затихла у него на губах. Люсиль увидела, как жизнь покидает его глаза.

Дракула выпустил бездыханного сержанта и поднялся на ноги. С секунду он скорбно смотрел на Ренфилда.

«Он умер доблестным солдатом», прошептал Дракула. «Пожертвовав своей жизнью ради меня». Затем он повернулся к ней и цыгану: «Я надеялся, что вы спаслись и укрылись в безопасном месте», сказал он Люсиль, обняв ее одной рукой.

«Ты же меня знаешь», прошептала она ему на ухо, горячим дыханием, коснувшимся шеи.

«Да, знаю». Они поцеловались. Это было так же хорошо, как и в первый раз, и она почувствовала, как тает в его объятиях. Он отстранился и попытался улыбнуться, но улыбка недолго задержалась у него на губах.

«Здесь Гитлер», сказал он.

Люсиль выругалась, сначала про себя, а потом и вслух.

«Это невозможно», отказался в это поверить Успенский.

«Знайте, что это возможно и это факт», сказал Дракула и отправился назад тем же путем, каким они сюда пришли. Он сжимал одну руку другой своей рукой.

«Ты ранен», сказала Люсиль. Князь осмотрел свою руку.

«Серебряные пули», заметил он. «Майор проницателен. Удали пулю, вызывающую заражение, пожалуйста».

«Я… Я не могу. Ни инструментов нет, ни элементарной стерилизации», запротестовала она.

«Вот». Успенский протянул ей свой кинжал с тонким и острым лезвием. Люсиль быстро, не желая продлевать страдания Князя, вставила нож в рану и вытащила пулю, которая с глухим звоном упала на пол.

«Нужно наложить швы», сказала она Князю, возвращая кинжал цыгану, который насухо вытер нож о гимнастерку убитого немца.

Когда она повернулась к нему спиной, Дракула уже исчез, помчавшись по коридору так быстро, что, как говорится, его и след простыл.

Майор привел герра Вольфа в какое-то помещение в самой глубине замка, в его святая святых. Герр Вольф закрыл толстую дверь, перекрыв ее перекладиной, прислоненной стоймя к стене.

В центре этого помещения обращало на себя внимание большое круглое отверстие в полу. Это был старый колодец, из которого древняя крепость брала воду, скорее всего питаемый подземными источниками. Вода в нем поблескивала под колышущимся светом газовых рожков, мерцая на сквозняке выдыхаемого замком воздуха. Герр Вольф заглянул в темные глубины вод и не увидел в них дна.

Осмотрев этот памятник археологии, герр Вольф отвернулся от него и увидел майора, растянувшегося на полу и судорожно корчившегося от сильной боли. Его крики отзывались громким эхом по всему этому помещению, отражаясь от древних камней. У Герра Вольфа мурашки побежали по коже от этих криков, и он стал искать глазами выход, но вскоре понял, что запертая им только что дверь являлась единственным входом и выходом отсюда.

Он оказался в ловушке, в западне, один, с умирающим человеком. По крайней мере, так он думал до тех пор, пока, при более тщательном осмотре майора, не обнаружил, что этот человек вместо этого претерпевает какую-то странную трансформацию. Его кожа бледнела, губы не становились пурпурными, а кожа не приобретала оттенка желтоватой предсмертной бледности, которая была так знакома герру Вольфу по Западному фронту.

Нет, сама субстанция его кожи претерпевала какие-то глубокие изменения, становясь какой-то стекловидно полупрозрачной, а глаза его краснели от разрыва капилляров. В момент самого громкого душераздирающего вопля бедняги герр Вольф сумел разглядеть, что клыки верхней челюсти майора увеличились, превратившись в звериные.

Трансформация происходила прямо у него на глазах!

Но затем герр Вольф подумал о другом. Он оказался запертым в этом мрачном склепе один на один с вампиром. А не повлияет ли эта трансмутация на его разум?

Не набросится ли он на него, как какой-нибудь голодный зверь? Не возобладает ли эта богомерзкая кровожадность над его здравым смыслом, его преданностью своему Фюреру?

Когда майор перестал корчиться от физических мучений и замер, герр Вольф попятился к двери. Схватив пистолет, заряженный серебряными пулями, он машинально направил его ствол в сторону майора. Затем майор нетвердо поднялся на ноги, медленно и осторожно, как инвалид, вновь обретающий в себе силы после долгого выздоровления. Он повернулся и посмотрел на герра Вольфа с таким выражением на лице, которое можно было описать только как экстатическое и ликующее.

Тут герра Вольфа осенила мысль, что этот момент стал еще одним событием, которое реализует его Предназначение. Это кульминация его Превосходства над остальным человечеством. Его победы над врагами неоднократно доказывали, что он стоит выше всего остального человечества. Герр Вольф больше не был связан ограничениями морали обычных людишек. Он эволюционировал в сверх- и постчеловеческое состояние, и теперь перед ним стояла возможность сделать следующий неизбежный шаг — подняться и занять свое законное место рядом с Богами.

Пред ним стояло Бессмертие. Сможет ли он его достичь?

Он подумал о словах доктора Шертеля[54]: «Тот, у кого нет внутри демонического семени, никогда не произведет на свет нового, волшебного мира».

Сможет ли он это сделать? Он должен суметь.

ОН ДОЛЖЕН!

Расставшись с Люси и ее людьми, я отправился вслед за цыганенком Санду по лестнице вверх. Проход был узким, и локтями я постоянно ударялся о грубую стену.

В замок лишь недавно было проведено электричество, причем довольно грубо: оголенные провода крепились скобами к стенам и потолкам; выключатели, розетки и освещение были установлены с полным пренебрежением, со сколами мрамора, камня, повреждением многовековой древесины. Было совершенно очевидно, что эти нацистские троглодиты не питали никакого уважения к истории. К моему стыду, я с громким стуком ударился головой о перекладину выхода на первом этаже. Пацан с беспокойством повернулся ко мне, но я жестом попросил его двигаться дальше.

На площадке третьего этажа я еще раз точно так же опростоволосился. На этот раз я поранил лоб ударом о балку, и у меня пошла кровь. Мальчишка поднял брови, поглядев на меня, и указал на дверь.

Я приоткрыл ее, и оттуда сразу же в нос нам зловонным туманом ударили испарения мужских тел, обитающих в одном помещении, в музыкальном сопровождении храпа, пердежа, кряхтения и кашля. Заглянув туда, я увидел кучу откидных нар в помещении, которое когда-то, должно быть, являлось великолепной библиотекой. У одной из стен была установлена небольшая дровяная печь, и ее дымовая труба тянулась по стене, выходя в разбитое стекло в окне. Видимо, немецкие дикари топили эту печь книгами; на полу рядом с ней валялись целые груды томов, и некоторые из них, размером с саму эту печь, были разорваны на куски.

Это надругательство возмутило меня до глубины души; одного этого было достаточно, чтобы установить у двери заряд. Я прикрепил один конец лески к дверной ручке, а другой привязал к шнуровому выключателю, который я затем вставил в заряд. Весь этот боекомплект, с бруском динамита, обмотанным гвоздями, я прикрепил к порогу. Затем мы прокрались по лестнице вверх к другой площадке, к двери, выходившей на крышу.

Выйдя наружу, мы встали у парапета. Я заметил Малеву и ее товарищей, присевших за стенами парапета. Двое из них целились из своего оружия в территорию замка, держа ее под прицелом, а еще один следил за внутренним двором внизу.

Санду тихо свистнул, и нас узнали. Малева перепрыгнула через стену в мои объятия.

«Мы захватили замок», восторженно прошептала она. «Прямо как Эррол Флинн[55]».

Я не мог не обнять ее в ответ, и тоже с некоторым явным восторгом. Худая и легкая, как щепочка, цыганка заметила кровь у меня на лбу, и то, что на лице у нее я сразу же увидел беспокойство, глубоко тронуло мое сердце.

«Нужно вытащить тебя отсюда до того, как здесь начнется ад кромешный», сказал я ей, прошептав это ей на ухо, которое, как я заметил, находилось так близко, что я мог укусить ее за мочку. Мне хотелось сделать и это, и многое другое. Но солдат внутри меня переборол мужчину, и я повел ее и остальных цыган к двери на лестницу.

Мы уже начали спускаться вниз и добрались до первой площадки, как услышали внизу приглушенные выстрелы. Затем своим отвратительным воем во все горло взревел автомобильный клаксон. Я остановил свою цыганскую банду и как раз собирался всех поторопить спускаться быстрей, как вдруг в этот момент взорвался заряд, заложенный у двери библиотеки.

Взрывная волна прокатилась по ступеням лестницы вверх, и мы все вдруг оказались отброшенными назад на ступеньки. С трудом поднявшись на ноги, я стал спускаться вниз. Повернув за угол, я увидел дверной проем библиотеки. Над верхней балкой клубился дым, и оттуда на четвереньках выползал раненый, в разорванной в клочья форме и окровавленный от множества ран.

Тревожно поторапливая своих людей, я повел их вниз по лестнице. Мы были уже почти у самой библиотеки, как из дымящегося дверного проема по нам был открыт огонь. У моего лица просвистели пули, ударившие в каменную стену. Я остановился, и все, кто бежал за мной, попятились. Санду, неосторожно протиснувшись мимо меня, чуть не попал под огонь.

Я схватил мальчишку за воротник и вытащил его из-под пуль.

«Назад!», закричал я и выстрелил в черную дыру бывшей библиотеки. Я едва мог различать звуки из-за оглушительных последствий взрыва, но я почувствовал, как вибрируют деревянные ступеньки, когда мои люди побежали назад, обратно, тем же путем, каким мы явились сюда.

Из библиотеки хлынул град очередей, и я тоже открыл ответный огонь, стреляя до тех пор, пока не убедился, что цыгане в безопасности. Затем я побежал вслед за ними.

Мы заново собрались всей нашей небольшой группой на крыше. Встав у двери, я перезарядился и стал стрелять короткими очередями из своего Томпсона всякий раз, когда на лестнице показывалась голова какого-нибудь ганса.

«Спускайтесь вниз по веревке», крикнул я Малеве. Она кивнула, и они снова взобрались на стену и пробрались по крыше туда, где с крыши по-прежнему свисала вниз, во двор, веревка.

Один за другим цыгане сползли вниз, оказавшись в безопасности. Немцы теперь вслепую стреляли туда, где я занял свою позицию, высовывая свое оружие из-за угла и стреляя, как попало, беспорядочными очередями куда-то в моем направлении. Дверь, ведущую на крышу, своим не прекращавшимся шквальным огнем они изрешетили в клочья, и теперь она больше не годилась для укрытия, поэтому я встал с другой стороны косяка, продолжая вести ответный огонь.

Малева вернулась ко мне: «Все спустились».

«Теперь твоя очередь», сказал я ей. Она посмотрела мне в лицо и, протянув руку, вытащила у меня из щеки осколок камня. Я тоже коснулся рукой лица и обнаружил липкую кровь, лившуюся из раны. Я даже и не заметил, как в меня попал этот осколок.

«Ты должен пойти вместе со мной», сказала она.

«Обязательно», ответил я. «Но только после того, как ты будешь в безопасности».

Я знал, что это ложь. Положение мое было неважным во всех отношениях. У меня кончались патроны; оставался только один магазин после того, как закончится этот. Возможно, примерно на двадцать пять выстрелов. Их хватит только на то, чтобы задержать немцев, пока Малева будет спускаться вниз. Но как только я отойду от двери, я понимал, что фрицы бросятся в атаку, и у меня не хватит времени, чтобы добраться до веревки, а уж тем более спуститься вниз, и они меня настигнут. Ей не нужно было об этом знать.

Она все еще медлила.

«Черт! Уходи отсюда!», сказал я, но бунтарский огонь непослушания, который я увидел в ее глазах, заставил меня прибегнуть к иной тактике: «Прошу тебя», взмолился я.

Она кивнула и помчалась к стене, перелезла через нее и исчезла. Я с сожалением вздохнул, глядя на то, что я сделать не смогу, и вновь перевел свое внимание на лестничную клетку.

Вверх по лестнице отчаянным рывком бросились вверх два немца. Я выпустил в них остатки своего магазина, и они упали. Когда я менял магазины, мне показалось, что я услышал крики Малевы с крыши. К тому моменту я совершенно оглох от всей этой пальбы и не смог разобрать слова.

Снизу кто-то протянул руку, пытаясь вытащить одного из раненых немцев из-под моего огня, и я сделал пару выстрелов по ней. Рука исчезла, и я отругал себя за то, что потратил патроны на подобные мелкие цели. Больше нельзя было валять дурака попусту — я знал, что вскоре появятся цели более серьезные. Я также понимал, что нахожусь в обреченном положении. Я не смогу выдержать длительного огня. Я не питал особых надежд, что мне удастся его избежать, но меня это не беспокоило. Это моя работа. Все правильно, так и должно быть. Я выполню свое задание. Любой ценой, как говорится. Любой. Ценой. Даже погибнув.

Тут я почувствовал, что меня хлопают по плечу, я обернулся и увидел стоящих позади меня Малеву и Санду, согнувшихся под тяжестью двух ранцев за плечами.

Они бросили их к моим ногам. Три Шмайсера, целая куча магазинов и один ранец, битком набитый гранатами.

«Остальные наши атакуют их снизу», сказала Малева.

«Ха, мы тут не на конфетки играем», усмехнулся я. «Мы атакуем их сверху».

Именно это мы и сделали. Выставив вперед два шмайсера, вместе с Малевой и Санду, швырявшим гранаты над нашими головами на лестницу перед нами, мы двинулись в атаку на немцев.

Словно в каком-то безумном исступлении, плечом к плечу с цыганкой, мы вдвоем стали одновременно палить из автоматов, перезаряжаясь на ходу, пока Санду бросал гранаты, и шаг за шагом стали спускаться вниз по лестнице. Нам приходилось перешагивать, обходить, а иногда и идти по трупам, стреляя в те из них, кто хоть еле заметно шевельнулся, иногда стреляя в уже мертвых, чтобы никто из них не выстрелил нам в спину после того, как мы их пройдем.

В библиотеке мы остановились и бросили еще шесть гранат, наверное, исключительно из-за кратковременной паранойи. В этот момент мы услышали стрельбу внизу и приступили к взятию в клещи последней цитадели фрицев, разделявшей нас и наших товарищей. Мы довольно быстро устранили это последнее препятствие и вскоре внезапно оказались на свежем воздухе во дворе.

Я сделал глубокий вдох, глотнув воздуха, который уже не благоухал порохом и кровью. И обнаружил, что обнимаю Малеву и по-настоящему, серьезно ее целую.

И конечно же, в этот самый момент из замка решили выйти ее отец и профессор и подойти к нам.

Я быстро отстранился от девушки и увидел, как лицо ее отца искривилось в язвительной усмешке.

«Так ты спас мою дочь для меня или для себя, англичанин?», спросил он.

«Это она меня спасла», ответил я ему. «А я просто выразил ей свою признательность».

Это вызвало смех у всех собравшихся. Но веселье было недолгим, так как мы вдруг снова оказались под огнем.

У ворот возникла перестрелка: грузовик, полный эсэсовцев, возвращавшихся с какого-то задания в часть, был обстрелян пулеметным расчетом наших цыган. Я повел свою группу по двору на подмогу к защитникам ворот, намереваясь тоже вступить в бой, и тут мы внезапно оказались под огнем сверху.

Когда пули стали со звоном отскакивать от булыжников под ногами, мы все бросились искать укрытия. Я поискал глазами открывших огонь и увидел четыре винтовки, торчавшие из окон третьего этажа. С этого безопасного высокого места двор для них становился легко простреливаемым тиром.

Мы с Малевой присели под навесом здания. К нам присоединились профессор с Успенским.

«Где Люси?», спросил я у ее отца.

За него ответил Успенский: «Отправилась за Князем», сказал он. «А он — за Гитлером».

«За Гитлером?!» Я не мог сдержать своего удивления.

«Похоже, он прибыл сюда за вампиром», сказал Ван Хельсинг.

«Гитлер…?» Я все еще пытался переварить это известие, когда заметил небольшую группу людей, жавшихся к стене в противоположном конце двора. Они были худыми, все в лохмотьях. Заключенные. Освобожденные из плена. Это хорошо. И тут я вспомнил кое-что еще.

«Что с Ренфилдом?», спросил я.

«Погиб», мрачно ответил Успенский. «Погиб, как герой».

«Несомненно». Но я не стал горевать и оплакивать его. Вместо этого я почувствовал, как внутри меня вскипает ярость. «Тогда мы отомстим за него». Я начал осматриваться по сторонам, уясняя для себя наше положение, и стал искать способ включиться в бой у ворот.

«Все пути отхода перекрыты!», прокричал Ван Хельсинг сквозь стрельбу. И мы увидели, что немцы овладели пулеметной точкой у ворот, отбросив цыган назад и заняв позиции за мешками с песком.

«Нужно увести всех отсюда, пока не прибыли румынские подкрепления!», крикнул Успенский. «Я уверен, немцы уже их вызвали!»

Они все посмотрели на меня, и я понял, что именно для этого меня сюда и прислали.

Я повернулся к Санду, который не отходил от меня с момента боя на лестнице. «Есть еще гранаты?», спросил я.

«Пять штук», ответил он, проверив свою сумку.

«Этого хватит», сказал я, глядя на снайперов, засевших на третьем этаже. «Теперь только бы как-то забраться с ними туда».

Я почувствовал, как меня хлопнули по плечу. Малева. Лицо маленькой проказницы было измазано порохом, и она была похожа на диккенсовского гавроша. Гавроша со исключительно сексуальной составляющей, должен признаться.

«Я знаю, как доставить яблоки через окно», сказала она загадочно и дернула меня за рукав, чтобы я следовал за ней. Я позволил ей провести себя обратно в замок через незаметную дверь, которая вела на кухню, а затем через другую дверь на самую клаустрофобную из замкнутых со всех сторон лестниц. Мы побежали затем вверх по узкой лестнице. Я вынужден был горбиться из-за низкого потолка; и вновь я обнаружил настолько близко расположенные друг от друга стены, что задевал их плечами с обеих сторон. Какими маленькими должны были быть строители и обитатели этих крепостей? Малева держала меня за руку все время подъема по винтовой лестнице, и я почувствовал какое-то странное ощущение, похожее на вывих, когда мы бежали вверх, держась с ней за руки, как мальчик и девочка, резвящиеся в Гайд-парке. На меня нахлынули эмоции, связанные с воспоминаниями о тех беззаботных днях невинного детства.

Когда мы поднялись на четвертый этаж, Малева подвела меня к окну. Когда звук выстрелов усилился, моя романтическая задумчивость рассеялась, и мне таким резким и грубым образом напомнили, в какой тяжелой боевой ситуации мы находимся.

Малева прикладом своего Шмайсера расчистила окно от стекла, и мы оба выглянули в образовавшееся отверстие, осмотрев ситуацию сверху. Пулемет у ворот теперь не был развернут стволом к дороге, ведущей к замку, а наведен внутрь двора. Временами раздававшиеся с этой огневой позиции короткие очереди удерживали партизан прижатыми во дворе. Стрелявшие из винтовок у окон находились этажом ниже нас и в пятнадцати-двадцати ярдах справа от нас. Эти нацистские снайперы не знали, что теперь здесь находились мы, они стреляли вниз по иногда появлявшимся целям. Еще двое были в резерве и заменяли их тогда, когда у их товарищей пустели магазины, и им нужно было перезаряжаться.

Я подумал было открыть по ним огонь, но нам плохо было их видно, попасть в них было сложно, и в любом случае мой Шмайсер был недостаточно точен для того, чтобы ударить наверняка. К тому же, при этом мы ввяжемся в еще одну перестрелку, уступая противнику в численности.

Я сказал об этом Малеве, которая показала мне на гранаты.

«Это гораздо лучше, разве не так?»

«Слишком далеко, точно бросить не получится», ответил я ей.