Драма советской философии. Эвальд Васильевич Ильенков (Книга — диалог)

В.С.Стёпин Время диалога (Вместо заключения)

Сказанное мною в начале о природе философского познания, конечно же, не нужно трактовать как изложение взглядов Э.В.Ильенкова. Это — моя собственная концепция роли и места философии в динамике культуры. Но, как мне представляется, с ее позиций можно анализировать вынесенные на обсуждение проблемы нашей философии, в том числе оценить вклад Э.В.Ильенкова в развитие философских идей.

Отмечая важность развития диалектической традиции, идущей от Гегеля к Марксу, традиции, в развитии которой в XX столетии значительную роль сыграли работы Э.В.Ильенкова, мы не должны повторять старых «следов», объявляя ее единственно правильной в поисках философского осмысления мира.

Я с большим почтением отношусь к вкладу Эвальда Васильевича в развитие нашей философии. Чту его за глубокий аналитический ум, за его бескомпромиссность в поисках истины, за его жизнь в философии. В наш прагматический век нелишне вспомнить известные высказывания А.Эйнштейна в речи памяти Макса Планка, что если бы выгнать из храма науки торговцев и менял, то в этом храме останутся немногие люди, и это будут те, для которых занятие наукой представляет самоценность их жизни.

Я думаю, что сказанное можно отнести и к философам. И может быть, Э.В.Ильенков как раз принадлежал к тем немногим людям, для которых занятия философией были главным смыслом жизни. Но при всем при том я не могу согласиться с выдвинутым здесь, в нашей дискуссии, категорическим тезисом, что только в рамках гегелевской традиции, которую разрабатывал Э.В.Ильенков, следует искать ответы на наши сегодняшние проблемы. Я не могу согласиться и с тем подходом, когда табуируется любое критическое отношение к гегелевской традиции. Кроме нее в новоевропейской философии были и другие продуктивные линии развития, а кроме новоевропейской философии с множеством ее различных течений и школ существует еще и философия Востока, впитавшая в себя особенности культур Индии, Китая, мусульманского мира. Наконец, нелишне вспомнить и о самобытной русской философии Серебряного века, не редуцируемой ни к философским течениям Запада, ни к философии Востока.

Сегодня, в эпоху поиска новых путей цивилизационного развития и новых мировоззренческих ориентиров, изоляционизм в философии не имеет ни перспектив, ни оправданий. Сегодня время интенсификации диалога культур, время взаимодействия различных идей. Может быть, это и есть начало эпохи великого синтеза духовных традиций Востока и Запада, идеал которого отстаивал В.С.Соловьев и другие русские философы. Может быть! Во всяком случае, для меня бесспорна простая истина, что каждый новый шаг, каждый прорыв к новым идеям в философии связан с критическим осмыслением предшествующего ее развития, с критическим анализом уже накопленного багажа философских мыслей.

Когда речь идет о современных кризисных ситуациях цивилизации и культуры, то поиск новых смысложизненных ориентиров предполагает определенный критицизм и по отношению к гегелевско — марксистской традиции (разумеется, с удержанием всего положительного, что в ней было наработано), и по отношению ко всему новоевропейскому типу философского мышления.

Уместно поставить вопросы: какие явные и неявные мировоззренческие постулаты лежат в основаниях этого типа мышления, как эти постулаты соотносятся с кризисными состояниями современного цивилизационного развития? Философия обязана задавать такие вопросы, если она стремится выполнять свою основную функцию в культуре.

Как известно, предпосылки рационализма, доминирующего в новоевропейской культуре, формировались еще в античную эпоху. Когда Сократ ставил вопрос: «Как в жизни и поступках быть добродетельным?», то его ответ был примерно таков: сначала надо понять, что такое добродетель, а затем совершать поступки, опираясь на это понимание.

Это значит, что рациональное постижение мира выступает условием правильных действий и поступков и условием добродетельной жизни. Эта идея была своеобразной доминирующей программой последующего развития новоевропейской мысли. Она развивается и в гегелевском рационализме, и в проектном мышлении, ярко выраженном в марксизме, мышлении, согласно которому можно и должно строить жизнь по некоему проекту, преобразуя социальные объекты и даже управляя развитием личности, на основе знания законов социального развития. Все эти идеи органично вписаны в рамки культурной традиции, которая породила современную техногенную цивилизацию. В ее русле возникло множество цивилизационных достижений. Но в качестве компонента культурной матрицы идеал проектного мышления, соединенный с активистскими представлениями о деятельности, воплотился в том типе технологического развития, который породил современные глобальные кризисы.

На Востоке существовала иная традиция в понимании рацио и деятельности. Здесь господствовал не идеал креативной деятельности, а идеал минимального вмешательства в протекание природных и социальных процессов, которые рассматривались как ипостаси мира, понимаемого органически, в качестве живого организма. Это понимание деятельности, пожалуй, наиболее отчетливо выражено в принципе «у — вэй» древнекитайской культуры. Известна притча из «Книги Перемен», которая, поясняя этот принцип, высмеивает «мудреца», пожелавшего ускорить рост злаков. Этот древний «мичуринец», не ожидающий милостей от природы, стал тянуть злаки за верхушку и в конце концов просто выдернул их из грядки.

Принцип «у — вэй» ориентирует не на перестройку мира, а на вдумчивое и терпеливое угадывание ритмов развития живого. В этой традиции мир не расценивался как материал для преобразования. Рациональное постижение мира в восточных культурах не разделяет истину и нравственность и не ставит рациональное познание в качестве условия и предпосылки добродетельной жизни. Один иероглиф и одно понятие «Дао» в древнекитайской культуре обозначает одновременно и истину, и нравственность, и жизненный путь человека.

Я не хочу сказать, что именно здесь лежит путь к спасению человечества. Я хочу сказать, что сейчас время соприкосновения двух разных философий, культур, время великого поиска и начало их диалога.

Кстати, внутри современной западной культуры формируются новые мировоззренческие образы, во многом резонирующие с философскими идеями Востока, хотя они связаны с иной традицией.

Долгое время научная рациональность и стратегия технологической деятельности, составляющие доминанту западной цивилизации, противостояли восточному типу мышления и действия. Но во второй половине нашего столетия в недрах техногенной культуры стали активно формироваться новые мировоззренческие образы, которые неожиданно стали перекликаться с идеями Востока, хотя и возникали в русле иной культурной традиции. Я имею в виду современные представления научной картины мира и менталитеты, формируемые практикой освоения сложных, исторически развивающихся систем.

Оказалось, что представления о непосредственно окружающей нас среде как неживой природе плохо согласуются с научными фактами, поскольку непосредственной средой человеческой жизнедеятельности выступает глобальная экосистема — Биосфера как особый целостный организм, в который включен человек и который он меняет своей деятельностью.

Выяснилось, далее, что сложные органические системы требуют особых стратегий деятельности. Таким системам свойственны синер — гетические характеристики. Они периодически проходят через точки бифуркации, в которых возникают несколько возможных линий развития. В этих точках небольшие, часто случайные воздействия в совокупности с кооперативными эффектами могут радикально изменять направления развития и приводить к появлению новых уровней организации системы. При увеличении внешнего силового и энергетического воздействия система может отреагировать на него тем, что она просто — напросто будет воспроизводить один и тот же набор структур. Но часто небольшое воздействие — укол в определенном пространственно — временном локусе может породить новые структуры и привести к усложнению системы.

Нетрудно увидеть в этих стратегиях деятельности определенные переклички с принципом «у — вэй».

Наконец, нелишне вспомнить, что деятельность со сложными, исторически развивающимися объектами выявляет органическую связь нравственных императивов, рационального познания и целе — полагающего действия. Это наиболее ярко проявляется при изменении человекоразмерных систем — исторически развивающихся объектов, в которые включен человек в качестве составного компонента. Образцами этого типа систем является биосфера, биогеоценозы, социальные объекты и т. п. Принципиальная невозможность точно просчитать будущие траектории системы в точках бифуркации каждый раз ставит перед действующим субъектом проблему выбора. Важно не попасть в катастрофические для человека траектории, отсекая соответствующие неблагоприятные сценарии развития системы. Ориентиром здесь служит не только знание о возможных сценариях, но прежде всего ценности и нравственные установки, предостерегающие от действий по принципу «главное ввязаться в драку», а там видно будет. Попутно отмечу, что именно такого рода деятельность, явно пренебрегающая нравственными императивами, породила, например, ситуацию Чернобыля и многие негативные последствия избранного в конце 1991 г. сценария экономических реформ.

Многое из того, что связано со спецификой сложных, исторически развивающихся систем, нашло выражение в диалектике Гегеля и ее последующей марксистской разработке. Но современная наука и практика требуют внести сюда ряд существенных изменений и дополнений. Проблемным становится казавшийся очевидным идеал деятельности как креативного силового преобразования объектов, если его применять к сложным процессам самоорганизации. Пафос революционного преобразования мира сменяется в новой парадигме стратегиями ненасильственного действия.

Критического переосмысления требует и трактовка развития как движения к некоторой предопределенной цели, выраженная в гегелевской и марксистской концепциях исторического прогресса. В этой связи представляются достаточно разумными многие критические возражения К.Поппера, направленные против этой концепции. Что же касается высказанного в запале дискуссии некоторыми ее участниками возмущения по поводу издания работ позитивиста К.Поппера и исследования его творчества, то, я думаю, достаточно просто — напросто помнить, что К.Поппер, бесспорно, заметная фигура в философии XX века. Критическое отношение к его взглядам, равно как и всякая нормальная философская критика, должны осуществляться в системе содержательных рассуждений, но не в виде «проработочных высказываний» в духе «славных времен» поиска идеологических диверсантов.

Философская мысль развивается не только, а может быть, и не столько через конфронтацию и конфликт различных философских систем, сколько через их диалог, который приводит к обмену идеями и развитию. Кстати, диалогичность диалектики и саму проблему диалога в философии у нас весьма продуктивно разрабатывали еще в советский период Бахтин, Библер и др. исследователи. Это тоже была интересная линия разработки идей диалектики, как и линия Э.В.Ильенкова. Я лично ее расцениваю как весьма перспективную.

В марксистско — ленинской традиции идея конфликта противоположностей и их непримиримой борьбы всегда акцентировалась, а идея примирения противоречий, которая восходит к Гегелю, оценивалась негативно. В ней виделось отступление от идеала классовой борьбы и оправдание оппортунизма.

Но сегодня в поисках стабильности нашего раздираемого противоречиями общества мы должны посмотреть на гегелевскую идею примирения противоположностей иными глазами. Полезно вспомнить, что у Гегеля она предстает как обоснование ценности гражданского общества и общественного договора. Значимость толерантности, поиска согласия и ненасильственного развития становится сегодня все более очевидным условием выживания человечества. Конечно, возможны разные сценарии его развития. Весьма вероятен сценарий продолжения политики конфронтации, под знаком которой прошел весь XX век, возможны конфликты разных стран и цивилизаций в борьбе за истощающиеся ресурсы в условиях углубления глобальных кризисов. Но если будет осуществлен поворот к новому типу цивилизационного развития, обеспечивающему выход из глобальных кризисов, то главной мировоззренческой установкой должна стать ориентация на диалог, учитывающий разнообразие культурных традиций и национальных интересов, на поиск согласия и единства без уничтожения многообразия, без стремления к унификации. Придется преодолевать укорененные привычки объединяться только перед лицом общего врага, а если такового нет, то находить его во имя сплочения по принципу: «мы» не такие, как «они», а поэтому «они» — наши враги.

Это — в общем — то, самый древний (восходящий еще к первобытной эпохе) способ идентификации. И его доминирование всегда приводило к закрытым обществам. Но сегодня требуются иные стратегии развития, иные способы идентификации, когда сохраняется специфика своей культуры и вместе с тем обеспечивается ее открытость к иным культурам, готовность к непрекращающемуся диалогу на основе свободного информационного обмена. Вхождение в постиндустриальное развитие предполагает такой обмен.

И я думаю, что, несмотря на очевидные издержки российских реформ, приобретенная свобода информационных контактов и открытость общества представляют бесспорные завоевания. Они являются одной из необходимых предпосылок возможного постиндустриального развития России.

С этих позиций я хотел бы сделать одно замечание по поводу выступления С.Е.Кургиняна. Я разделяю его мысли о важности продуктивной политической философии и о том, что оценка советской философии должна быть дана с учетом особенностей уникальной и целостной советской цивилизации, оказавшей огромное влияние на историю человечества в XX столетии. Но справедливо будет сказать не только о достижениях этой цивилизации, и о том, что в ней были мыслящие философы. Справедливым будет сказать и о всех сложностях и драмах философского (равно как другого духовного) творчества в условиях тогдашнего идеологического контроля. Он был разным в разные времена, этот контроль, и более мягким и совсем жестким. Но в советскую эпоху он был всегда, и об этом не нужно забывать.

С.Е.Кургинян говорил о «красном реформаторстве», которое где — то приостановилось, потому что рядом с правителями не было мудрого философа. А мог ли он быть — то там? А если и мог, то услышали бы его советы правящие круги? Ведь в правящий круг попадали вполне определенные люди, которых отбирала и сортировала политическая система.

Мысль развивается противоречиво, она находит отдушины даже в самой душной для нее обстановке. Пушкинская «тайная свобода» не раз стимулировала творчество не только художника, но и ученого, и философа. Однако реализация даже тайной свободы тоже бывает разная в зависимости от социальных условий.

Неизвестно, как сложились бы судьбы нашей философии, если бы не было хрущевской оттепели. И состоялся ли бы тогда оригинальный советский философ Эвальд Васильевич Ильенков?

История русской философии продолжалась и в советский период, поскольку были новые идеи, были мыслящие философы, были оригинальные философские школы. Говоря о трудностях их работы в те времена, мы вовсе не принизим их результатов, а скорее, наоборот, оценим их по достоинству.

Нам не нужно забывать уроков прошлого и не нужно его идеализировать. Я вспоминаю в этой связи описанный в книге Гинзбурга «Бездна» эпизод о посещении американским бизнесменом Бухенваль — да, узником которого этот бизнесмен был в годы второй мировой войны. Так вот, он с горящими глазами бегал по лагерю и восторженно говорил своей жене: «А вот и наш аппельплац!», «А это козлы, на которых меня пороли!!» Писатель, комментируя эпизод, пишет, что можно понять этого бизнесмена, ибо здесь прошла его молодость, здесь он познал чувство человеческой солидарности, здесь он выжил, пройдя через ад концлагеря.

Так вот, когда мы, философы, социологи, историки, политологи анализируем драму советской философии, ее взлеты и падения, то не худо вспомнить, что историческая правда не терпит избирательного отношения к фактам. И нам желательно избежать восхищения, вспоминая, как здорово нас тогда пороли (идеологически «воспитывали»).

Нашему поколению шестидесятников есть чем гордиться, но что приходилось наступать «на горло собственной песне» — это тоже факт. Что — то мы создали и для будущего; новое поколение философов критически осмыслит наши результаты. Очень надеюсь, что оно будет работать в условиях не меньшей духовной свободы, чем та, которая реализуется в наших дискуссиях в Клубе «Свободное слово», в России середины девяностых годов XX века.