Древняя Русь. Город, замок, село

Глава первая Археологическое изучение Древней Руси А.В. Куза

Первые русские летописцы были и первыми историками Древней Руси. Они не только фиксировали и по-своему оценивали современные им события, но и стремились ответить на исторически важные вопросы: «Откуду есть пошла Русская земля?» и «Откуду Русская земля стала есть?» Именно им принадлежат первые концепции происхождения и развития Древнерусского государства, ставшие впоследствии предметом острых дискуссий.

С тех пор среди общих проблем истории Древнерусского государства вопросы его становления всегда занимали одно из центральных мест. В дореволюционной дворянско-буржуазной историографии им посвящена обширная литература. Опираясь прежде всего на сведения письменных источников, а точнее — на различные их толкования, исследователи в основном спорили о местном, славянском или иноземном норманнском вариантах происхождения русского государства. Так, начиная с XVIII в. в отечественной исторической науке на многие десятилетия определились два течения: норманистское и антинорманистское.

Представители и того, и другого равно не понимали существа классовой природы государства, а рассматривали его как определенный юридический институт. С этих позиций они пытались обосновать или опровергнуть тезис о создании Древнерусского государства норманнами. Проблема в сущности сводилась к признанию или непризнанию возможностей восточных славян самостоятельно образовать свое национальное государство. На рубеже XIX–XX вв. норманистская теория заняла господствующие позиции в русской официальной науке.

Естественно, понятия феодализма как особой общественно-экономической формации, закономерно сменяющей первобытнообщинный или рабовладельческий строй, не было. Исследователи писали о феодализме применительно ко времени феодальной раздробленности (удельной Руси) или разбирали отдельные, конкретные феодально-юридические институты.

Вопросы социально-экономического развития Руси изучались в меньшей степени. Для ранних этапов русской истории предпринимались попытки выяснить соотношение земледелия, скотоводства и добывающих промыслов в хозяйстве восточных славян. Поскольку единственным источником здесь служили отрывочные данные письменных памятников, общая картина развития древнерусской экономики рисовалась в искаженном виде. Почти не исследовались древнерусские ремесла. Получившие широкую известность выдающиеся изделия русских кузнецов и ювелиров рассматривались сквозь призму различных иностранных влияний прежде всего как произведения прикладного искусства (Кондаков Н.П., 1896).

Международные торговые связи Древней Руси, а отчасти и развитие внутренней торговли, пользовались большим вниманием исследователей. Помимо сведений письменных источников, привлекались данные нумизматики, вещевые клады. Но узость источниковедческой базы, с одной стороны, и непонимание основных закономерностей развития производительных сил общества — с другой, способствовали значительному завышению реального значения торговли в древнерусской истории. Ярким примером тому служит известная концепция В.О. Ключевского о «городской Руси», вызванной к жизни кипучей деятельностью торговых городов, возникших на международных транзитных путях при самом активном участии «находников-варягов».

В целом русская дореволюционная историческая наука концентрировала усилия на изучении политической истории Древней Руси, истории отдельных институтов государственной и духовной власти, некоторых характерных особенностях общественного строя. Ее фактологическую основу составляли письменные источники: летописи, актовый материал, апокрифическая литература и т. п. Они разрабатывались в первую очередь. Данные вспомогательных исторических дисциплин, а тем более археологии, этнографии, лингвистики, привлекались для целей исторического исследования значительно реже. Древнерусская материальная культура и экономика оказались в числе наименее изученных проблем. Преобладание норманнской теории происхождения русского государства практически снимало вопрос о поисках его местных, восточнославянских корней.

Целенаправленное изучение археологических памятников Древней Руси начинается в XIX в., более интенсивно с его второй половины. Интерес к ним возрос с общим патриотическим подъемом после войны 1812 г. Но в археологических древностях видели не столько полноценный исторический источник, сколько раритеты далекого прошлого, немых свидетелей славянской старины. Одним из первых стал собирать сведения о древних городищах и курганах З. Доленго-Ходаковский (Адам Чарноцкий). В своих путешествиях по России З.Д. Ходаковский повсеместно записывал предания и песни, опрашивал крестьян об имеющихся поблизости памятниках, делал зарисовки и планы. Однако городища он счел не остатками поселений, а языческими святилищами славянских общин, чем положил начало длительному спору о назначении городищ (1819, 1838). Болезнь и смерть оборвали деятельность неутомимого путешественника. Большинство его материалов остались неопубликованными. Некоторые из них были использованы другими исследователями. М.П. Погодин привлек данные З. Ходаковского в своих «Разысканиях» о городах и пределах русских княжеств с 1054 по 1240 г. (1848). Так археологические наблюдения, пока еще в качестве иллюстрации, стали попадать на страницы исторических сочинений.

Поскольку раскопки городищ не проводились, вопрос об их характере оставался открытым. Вслед за З. Доленго-Ходаковским видели в большинстве городищ языческие капища М.П. Погодин (1846), И.И. Срезневский (1846, 1850), с некоторыми оговорками Д.Л. Корсаков (1872).

Постепенно накапливались сведения о вновь открытых памятниках. Были предприняты попытки составить первые археологические карты некоторых районов. Получила права гражданства и другая точка зрения на природу городищ. К. Калайдович (1823), В. Пассек (1830), И. Фундуклей (1848), А.С. Уваров (1872) писали о них как об остатках древних поселении.

Во второй половине XIX в. особенно после создании земских учреждений, активизировался интерес к памятникам старины на местах. Отдельные любители древностей и целые ученые архивные комиссии и статистические комитеты занялись описанием достопримечательностей своих уездов, губерний, епархий. Был собран громадный фактический материал. Но без раскопок, без целенаправленного археологического обследования вся эта масса данных о многочисленных могильниках, стоянках древнего человека, поселениях, просто овеянных преданиями и легендами местах оставались не систематизированной и малопригодной для глубоких исследований.

Итог дискуссии в литературе о назначении городищ подвела фундаментальная для своего времени работа Д.Я. Самоквасова «Древние города России» (1873). Известный историк права, знаменитый исследователь славяно-русских древностей, рассмотрев существовавшие точки зрения, привел убедительные доводы в пользу жилого и военно-оборонительного характера городищ. Многие из них Д.Я. Самоквасов лично обследовал. Уже самим заглавием книги он решительно ввел городища в круг важных памятников отечественной истории, в первую очередь истории городской жизни на Руси. Исходя из особенностей планировки оборонительных сооружений городищ, ученый попытался разделить их на две хронологические группы: до появления огнестрельного оружия и времени широкого применения артиллерии. В дальнейшем Д.Я. Самоквасов не раз возвращался к данной теме и постоянно использовал для исторических наблюдений данные о городищах в своих работах.

Вместе с тем всестороннее археологическое изучение древнерусских поселений вообще и городищ в частности мало интересовало исследователей. Их раскопки почти не проводились. В силу исторической значимости древней столицы Руси и благодаря случайно обнаруженным кладам некоторые работы были осуществлены в XIX в. в Киеве. Находки при разных обстоятельствах кладов из драгоценных предметов боярско-княжеского убора иногда привлекали внимание к тому или иному памятнику. Так случилось с городищем «Княжа гора» близ Канева, где крестьяне постоянно выкапывали замечательные вещи. Затем поселение исследовали Д.Я. Самоквасов и Н.Ф. Беляшевский. Параллельно с массовыми раскопками курганов на Владимирщи не П.С. Савельев и А.С. Уваров копали городище на Александровой горе и Сарское городище под Ростовом. Несколько поселений были исследованы местными помещиками и археологами-любителями.

После находки в 1822 г. на старорязанском городище знаменитого клада золотых вещей («рязанских барм») памятник исследовал Д. Тихомиров (1836 г.). Ему удалось открыть руины Борисоглебского собора. В 80-х годах XIX в. эти работы были продолжены А.В. Селивановым, раскопавшим остатки еще одного (Спасского) собора (1888а и б).

Руины древних храмов, обнаруживавшиеся при строительных работах, постоянно привлекали внимание общественности, историков, археологов и архитекторов. Остатки Десятинной церкви в Киеве исследовали в первой половине XIX в. К. Лохвицкий и П.Е. Ефимов. Другие киевские соборы (Федоровский, Дмитриевский, Софийский, Ирининский, на Вознесенском спуске) изучались раскопками А.И. Ставровского, А.С. Аненкова, И.В. Моргилевского, И.А. Лошкарева. Исследование памятников древнерусского зодчества в Чернигове и Витебске провел А.М. Павлинов. В Зарубинцах работал Н.Ф. Беляшевский, а в Остерском городце — М.К. Константинович. Остатки каменных построек на территории древнего Галича исследовали Л. Лаврецкий и И. Шараневич. Церкви Смоленска изучали М.И. Полесский-Щепило и С.И. Писарев. Памятники Старой Ладоги стали предметом изысканий Н.Е. Бранденбурга и В.В. Суслова.

Методический уровень большинства археологических работ был еще неудовлетворительным. Раскопки велись траншеями, без соответствующей документации. Предпочтение отдавалось индивидуальным находкам, массовый материал почти не обрабатывался, сооружения фиксировались плохо.

Впрочем, древнерусские города и городища никогда не были главным объектом развернувшихся под эгидой Археологической комиссии исследований. Изучение поселений казалось слишком трудоемким и малоэффективным. Вторая половина XIX — начало XX в. ознаменовались грандиозными по своим масштабам раскопками славянских курганов. В сравнительно короткий промежуток времени были раскопаны тысячи и тысячи могильных насыпей. Впервые удалось собрать значительный и разнообразный материал, характеризующий быт и погребальные обряды восточных славян и их соседей.

Некоторые ученые (Д.Я. Самоквасов, П.В. Голубовский) отчетливо сознавали необходимость систематических раскопок городищ. Но малая вероятность получения впечатляющих результатов (прежде всего обширных коллекции целых древних вещей) и большие затраты средств и труда при отсутствии эффективной методики исследования поселений тормозили эти работы. Собирая сведения о городищах и поселениях, вовлекая их в круг памятников отечественной истории, большинство исследователей отдавало предпочтение письменным источникам. Для определения культурно-хронологического облика поселения казалось достаточным изучить данные письменных источников, раскопать близлежащие курганы и собрать находки на поверхности самого памятника. Русские археологи XIX в. на современном им уровне развития науки не рассматривали и не могли рассматривать археологические материалы как полноправный исторический источник. Археология находилась еще в стадии становления, выработки собственных целей и методов исследования. В ней видели своеобразную вспомогательную историческую дисциплину, носившую ярко выраженный вещеведческий и описательный характер (Воронин Н.Н., 1948; Рыбаков Б.А., 1957). Отсюда приоритет раскопок могильников над изучением поселений.

Большую положительную роль в деле изучения древнерусских памятников сыграли регулярно созывавшиеся археологические съезды. В процессе подготовки к ним и во время их работы разрабатывались и осуществлялись специальные программы археологических исследований. Именно в трудах археологических съездов и предварительных комитетов по их устройству были изданы археологические карты ряда губернии, опубликованы материалы многих раскопок.

В конце XIX — начале XX в. ряд исследователей (В.Б. Антонович, А.М. Андрияшев, Л.В. Падалка, В.Г. Ляскоронский и др.) продолжили начатую Д.Я. Самоквасовым работу по систематизации древнерусских городищ. По особенностям планировки они научились достаточно уверенно отделять городища домонгольской эпохи от поселений более позднего времени. В этой связи нельзя не назвать обстоятельные исследования В.А. Городцова (1904) и А.А. Спицына (1906), окончательно исключившие из числа древних поселении майданы — остатки разрытых для производства селитры больших курганов. Однако создать более детальную и хронологически узкую классификацию памятников, руководствуясь лишь их внешними признаками, конечно, не удалось.

В одном вопросе дореволюционная археология Древней Руси почти вплотную сомкнулась с задачами ее исторического изучения. Целой плеядой известных русских историков была проведена большая работа но локализации на картах населенных пунктов, упомянутых в летописях и других письменных источниках XI–XIII вв. При этом они стремились к вполне определенной цели: реконструировать в пространстве древние государственные и межволостные границы, а также политические события. Накопление сведений о древнерусских городищах открывало новые возможности перед историко-географическими исследованиями, которые привлекли и археологов. Но они лишь в очевидных случаях соотносили существующие городища с летописными городами. Историки поступали в обратном порядке. Для них решающим было созвучие древних названии населенных пунктов, урочищ, озер и рек современным. Имеете с тем достигнутые результаты оказались весьма ощутимыми. В трудах М.И. Погодина, Н.П. Барсова, М.С. Грушевского, М.К. Любавского, С.М. Середонина многие летописные города нашли свое место на карте. Особо следует отметить работы Д.И. Иловайского, П.В. Голубовского, Д.И. Багалея, А.М. Андрняшева, М.В. Довнар-Запольского, П.А. Иванова. В.Г. Ляскоронского и др., посвященные истории отдельных земель-княжений. Авторы этих исследований стремились шире использовать имеющиеся археологические данные.

В начале XX в. наметился некоторый перелом в отношении раскопок древнерусских поселений. Большие работы осуществил в Среднем Поднепровье известный украинский археолог В.В. Хвойко. Наряду с исследованием памятников более ранних эпох он вел раскопки в Киеве, Белгородке (Белгород), Витичиве, Старых Безрадичах (Тумащ) Шарках (Торческ). Частично результаты этих работ были опубликованы автором в 1913 г. На археологических материалах В.В. Хвойко стремился показать преемственность культуры и быта населения Приднепровья с древнейших времен до появления Киевского государства. Одновременно на левобережье Днепра вслед за В.Г. Ляскоронским развернул интенсивную деятельность Н.Е. Макаренко.

Поселения с культурными отложениями древнерусского времени исследовала в Подмосковье и верхнем течении Оки Ю.Г. Гендуне. Памятники в среднем течении реки обследовал В.А. Городцов. Им были проведены обследования и составлены планы ряда городов и городищ. В Новгороде и на Рюриковом городище работали Н.К. Рерих и Н.Е. Макаренко. К сожалению, материалы этих раскопок остались неопубликованными. Ряд древнерусских поселений был изучен другими исследователями.

Предреволюционные годы отмечены еще одним важным с точки зрения методики раскопок событием. Впервые целенаправленно, широкой площадью копал в так называемом «Земляном городе» Старой Ладош в 1909 г. Н.П. Ройников. II хотя отчет о его работах вышел в свет значительно позже (1918). начало археологическому исследованию поселений большими площадями было положено.

Таким образом, к 1917 г. археология Дровней Руси накопила значительный фактический материал, особенно из раскопок могильников. Обобщению и систематизации этих данных отдал много сил один из крупнейших русских археологов и историков А.А. Спицын. В числе первых ученый понял важное историческое значение археологических находок. Он постоянно стремился установить прочную взаимосвязь археологии и истории, превратить археологические памятники в полноправный исторический источник.

Сопоставляя находки из различных могильников, А.А. Спицын наметил ареалы расселения восточнославянских племен (1899). Они повторили, во многом уточнив, географию размещения тех же племен, известную из введения к «Повести временных лет». Результаты исследования носили принципиальный характер. На впечатляющем примере были раскрыты возможности археологии самостоятельно решать крупные исторические задачи.

А.А. Спицын опубликовал материалы раскопок ряда других исследователей, атрибутировал и датировал обширный круг восточноевропейских древностей I — начала II тысячелетия н. э. Продолжая поиски точек соприкосновения археологии и истории, ученый уже в 1922 г. выступил со статьей «Археология в темах начальной русской истории». На основе обзора фактов, добытых археологией, А.А. Спицын попытался дать краткий очерк этнической истории Восточной Европы и наметить пути дальнейших исследований этого вопроса. Находки скандинавских вещей в некоторых славянских могильниках убедили А.А. Спицына в реальности пребывания на Руси варяжских дружин и он в общем разделял норманистскую точку зрения на происхождение древнерусского государства.

Если в изучении истории Древней Руси по данным письменных источников русская дворянско-буржуазная наука добилась определенных успехов, то археологическое исследование этой проблемы только началось. Но сравнению с трудами крупнейших дореволюционных историков С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, З.М. Сергеевича, С.Ф. Платонова, А.А. Шахматова, Н.П. Павлова-Сильванского, М.Ф. Владимирского-Буданова, А.Е. Преснякова, создавших несколько общих концепции происхождения и развития древнерусского государства, его общественного строя и экономики, работы большинства археологов имели прикладной, иллюстративный характер. Пожалуй, лишь А.А. Спицын смог сблизить задачи археологических и традиционно-исторических исследований.

Дореволюционная археология Древней Руси в целом остановилась на стадии накопления фактического материала. Были исследованы многочисленные курганные могильники. Поселения оказались изученными значительно хуже. Более или менее удачно были локализованы десятки древних поселенных пунктов, попавших на страницы письменных источников. Отсутствовала научно обоснованная типологическая классификация городищ. Тем более не было классификации социально-исторической. Для создания той и другой исследователям не хватало объективных данных и целостного понимания закономерностей общественного развития.

Результативность археологических исследований зависела также от несовершенной, еще только выверявшейся практикой методики полевых работ. Курганы копались, как правило, колодцами, а поселения — траншеями. Стратиграфия памятников описывалась сжато и графически фиксировалась редко. Разрезы почти никогда не публиковались. В лучшем случае профили отдельных раскопов сохранились в беглых зарисовках, в дневниках и отчетах некоторых исследователей. Постоянно отдавалось предпочтение эффектным находкам. Массовый, с исторической точки зрения наиболее важный, материал или совсем не обрабатывался, или характеризовался в общих чертах.

Таким образом, археологическое изучение Древней Руси до 1917 г. не превратилось и не могло превратиться в полноправную отрасль исторических знаний. Достижения отдельных исследователей на этом пути не меняли сложившегося положения дел. Предстояло не только пересмотреть и на практике разработать научную методику раскопок, по и совершенно по-новому определить задачи археологии. Вот проблемы, которые стояли перед молодой советской археологической наукой в первые десятилетия ее существования.

Победа Великой Октябрьской социалистической революции ознаменовала начало качественно иного этапа развития исторической науки в целом. Ее фундаментом постепенно становился исторический материализм — марксистско-ленинская философия истории. Исследователи учились рассматривать исторический процесс как последовательную и закономерную смену одной общественно-экономической формации другой.

В отношении истории Киевской Руси, прежде всего, предстояло решить вопросы об основах ее экономики, общественном строе и становлении государства. Поскольку в научных учреждениях еще преобладали ученые старой буржуазной школы, новый подход к исследованиям далеко не сразу завоевал ведущее место. Даже такой известный историк-марксист, как М.Н. Покровский частично придерживался в своих взглядах на происхождение и характер Древнерусского государства домарксистских, норманистских позиции. По его мнению, ни государства, ни ярко выраженных общественных классов на Руси не было до XVI в., хотя он признавал существование феодализма в древнерусское время, выросшего из первобытнообщинного строя. Тем не менее, страдающие ограниченностью и вульгаризацией построения М.Н. Покровского, изложенные в «Русской истории в самом сжэтом очерке», были известным шагом вперед.

Характерно, что уже первые советские историки большое внимание уделяли исследованию древнерусской экономики. Н.А. Рожков полагал, что долгое время в хозяйстве восточных славян господствовали добывающие промыслы, а земледелие становится важным занятием не ранее конца XI — начала XII в. (1919). Сходные идеи высказывал в своих работах И.М. Кулишер (1922, 1925). Лишь П.И. Лященко уже для X–XII вв. ведущей отраслью сельского хозяйства, особенно в лесостепных районах, считал земледелие (1927).

Окончательное утверждение марксистского понимания сложных проблем истории Руси связано с трудами Б.Д. Грекова, С.В. Юшкова, В.В. Мавродина и других ученых. Немаловажную роль при этом сыграла археология. В 1919 г. декретом Советского правительства была образована Российская Академия истории материальной культуры (впоследствии ГАИМК и ИИМК), возглавившая археологические исследования в стране. Предметом пристального внимания археологов становятся орудия труда, находимые в раскопках. Их детальное изучение открывало путь к реконструкции экономики древних обществ и опосредственно — производственных отношений. Примером может служить статья А.В. Арциховского «Социологическое значение эволюции земледельческих орудий» (1927). Меняется отношение к раскопкам поселений. Именно исследование поселений признается важнейшим для социологических наблюдений (Киселев С.В., 1928). Стремление к широким социологическим обобщениям является самой яркой отличительной чертой начального этапа развития советской археологии от археологии предшествующего времени.

Впервые широко и целенаправленно наряду со сведениями письменных источников привлек археологические материалы в обстоятельной монографии «Железный век Восточной Европы» Ю.В. Готье (1930). В данной работе археологические источники с точки зрения исторической значимости получили полное признание. Естественно, на выводах автора сказались и отрывочность археологической информации, и объективные трудности ее интерпретации. Однако заслуга Ю.В. Готье, включившего археологию в круг основных исторических дисциплин, несомненна. Ю.В. Готье удалось, опираясь во многом на исследования украинского археолога В.В. Хвойко, нарисовать общую картину развития народов Восточной Европы с глубокой древности до времени образования Древнерусского государства. Анализируя данные из раскопок славянских памятников, ученый пришел к выводу об их земледельческом характере. Ю.В. Готье выступил против преувеличения роли хазар в истории Руси, стремился выявить кочевнический элемент в археологических материалах. Вместе с тем варяжский вопрос он решал в пользу норманнов (1930, с. 248).

Образованию Древнерусского государства и его классовой сущности был посвящен ряд исследований Б.Д. Грекова. В организованной в начале 1930-х годов ГАИМК дискуссии по этим проблемам Б.Д. Греков в своем докладе предложил подлинно марксистскую трактовку спорных вопросов. Ученый настаивал на существовании в Древней Руси IX–XI вв. феодальных отношений и классовом характере Древнерусского государства. В вышедших затем работах Б.Д. Греков развил и уточнил свою точку зрения. Возникновение государства было следствием длительного и самостоятельного развития восточных славян. Прогресс экономики способствовал распаду первобытнообщинных отношений и формированию классового общества. Таким образом, Русь появилась не в результате привнесенного извне импульса государственности, а как закономерный финал сложного социально-экономического процесса, корпи которого уходят в глубь местной славянской истории. После оживленного обсуждения, в том числе и в печати, концепция Б.Д. Грекова была принята большинством ученых и вошла в золотой фонд достижений советской исторической науки.

Участие археологии в разработке важнейшей проблемы древнерусской истории было двояким. Археологические материалы, характеризующие этногенез и экономику восточных славян, привлекались рядом исследователей, в первую очередь Б.Д. Грековым, для обоснования новой концепции. Важнейшим для реконструкции генезиса феодализма он считал вопрос о хозяйственном укладе восточных славян. Б.Д. Греков по достоинству оценил достижения археологов (А.В. Арциховского, П.Н. Третьякова и др.), на фактах показавших, что составной отраслью хозяйства восточно-славянских племен было земледелие.

Одновременно археологи активно искали возможности непосредственно но данным раскопок судить о социальной структуре древних обществ. Таковы работы А.В. Арциховского «Археологические данные о возникновении феодализма в Суздальской и Смоленской землях» (1934) и В.И. Равдоникаса «О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы» (1931а). Оба автора на конкретных археологических примерах подвергли критике утверждение норманистов о существовании скандинавских колоний на Руси. В отличие от предшествующих исследовании, вопрос об этнической принадлежности погребальных памятников решался ими на основе анализа всего обряда погребении, а не отдельных вещей. Причем В.И. Равдоникас с новых позиций молодой советской археологии критически рассмотрел узловые положения выдвинутой Т. Арне теории колонизации Руси норманнами.

Симптоматично, что практически одновременно археологи и историки начали наступление против господствовавших взглядов об иноземном происхождении Древнерусского государства. Выработанная в середине 1930-х годов советской наукой марксистская концепция возникновения в среде восточных славян классового общества и связанного с ним государства не оставила места для сколько-нибудь определяющего влияния норманнов в истории Руси.

Первые два десятилетия Советской власти для отечественной археологии в целом, и для археологического изучения Древней Руси в частности, были временем становления археологии как органической части марксистско-ленинской исторической науки, временем формирования нового подхода к сущности археологических изысканий, выработки оптимальной полевой методики.

Исследование археологами древнерусских памятников постепенно приобретало целенаправленный характер. На левобережье Днепра продолжил раскопки и обследовании славяно-русских поселений Н.Е. Макаренко. Возобновил изучение Сарского городища Д.Н. Эдинг. Раскопки Старорязанского городища предпринял в 1920 г. В.А. Городцов. В окрестностях Курска обследовал памятники Л.Н. Соловьев. Небольшие разведки и раскопки в Орловской области осуществили П.С. Ткачевский, К.Я. Виноградов и Н.П. Милонов. Тешилов на Оке и Курское городище на Ловати исследовал А.В. Арциховский. По инициативе ВУАК активно обследовались археологические древности Украины. Относительно большие по масштабам работы были проведены в зоне строительства канала Москва-Волга (О.Н. Бадер, Н.П. Милонов, Л.А. Евтюхова). В процессе этих раскопок не только накапливался новый фактический материал, но и решались методические задачи. Исследование поселений широкими площадями, наиболее полно позволяющее восстановить историю возникновения и развития памятника, завоевывало всеобщее признание.

С точки зрения планомерного и подобного изучения различных памятников в пределах обширного исторически сложившегося региона большое значение имела работа группы археологов во главе с А.Н. Лявданским на территории Смоленщины и Белоруссии. Помимо могильников, селищ и стоянок, было зафиксировано и учтено несколько сот городищ. Часть из них, включая древнерусские, впоследствии раскапывались.

Уже в 1926 г. А.Н. Лявданский опубликовал статью «Некоторые данные о городищах Смоленской губернии». Используя сведения о 347 городищах, автор разделил их по особенностям планировки на четыре типа и установил хронологию каждого из них. Затем исследователь вносил в свою классификацию уточнения, касающиеся датировок и этнической принадлежности памятников. А.Н. Лявданский не только типологически, по внешним признакам, но уже с учетом добытого материала относил те или иные городища к определенным историческим эпохам. Он первым для данной территории доказал, что большинство городищ являлись древними поселениями, а не культовыми местами. Возникновение ранних укрепленных поселении с лепной керамикой А.Н. Лявданский справедливо датировал началом 1 тысячелетия до н. э. — временем, предшествующим образованию Руси.

Несмотря на отдельные недостатки, опыт сплошной систематизации большого числа памятников представляет не только историографический интерес, а классификация городищ А.Н. Лявданского и сегодня сохраняет практическое значение. Кроме того, благодаря инициативе ученого впервые были археологически обследованы некоторые из летописных городов Смоленской и Полоцкой земель. Работы, осуществленные А.Н. Лявданским, и методически и практически были самыми передовыми в это время.

Таким образом, к середине 1930-х годов завершился первый этап археологического исследования Древней Руси. Его не столько характеризуют массовые раскопки, сколько выработка методических основ как полевых, так и лабораторных изысканий. Они включали в себя раскопки курганов на снос, а поселений — широкими площадями с повышенным вниманием к стратиграфии памятников. Специальному анализу подлежал массовый материал. Орудия труда и производственные сооружения изучались особенно тщательно, что позволило осуществить первые опыты исторического обобщения добытых археологией фактов. При этом исследователи отдали дань увлечению широкими социологическими построениями, не подкрепленными всей совокупностью источников. Археологические источники получили признание как составная часть источниковедческой базы исторической науки. Принцип историзма, марксистско-ленинского понимания закономерностей исторического процесса легли в основу археологической деятельности. Поэтому в известном Постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 15 мая 1934 г. об историческом образовании, сыгравшем огромную роль в развитии отечественной историографии, археология рассматривалась в неразрывной связи с исторической наукой.

С середины 1930-х годов археологическое изучение древнерусских памятников поднялось на качественно новую ступень. Планомерно обследуются значительные территории. На северо-западе работами руководил В.И. Равдоникас. Поселения юга Новгородской земли изучала С.А. Тараканова. На Верхней Волге работали П.Н. Третьяков, Н.П. Милонов. Во Владимирской земле начал многолетние исследования И.П. Вороник. Берега Десны обследовал М.В. Воеводский. Памятники верхнего течения рек Оки и Угры изучали П.Н. Третьяков, М.М. Герасимов, М.В. Воеводский. Городища и курганы Рязанского края (реки Ока и Проня) стали предметом изысканий А.П. Мансурова и Н.П. Милонова. Большое значение для будущих работ имела экспедиция под руководством П.Н. Третьякова в Среднем Поднепровье.

В предвоенные годы было положено начало одному из главных направлений современной славяно-русской археологии: углубленному изучению истории феодального города; его экономики, быта, культуры, путей возникновения и дальнейшего развития. Широким фронтом развернулись раскопки в Новгороде (А.В. Арциховский, М.К. Каргер, Б.А. Рыбаков. А.А. Строков, В.А. Богусевич, Б.Н. Мантенфель). Масштабные работы провел в Старой Ладоге В.И. Равдоникас, соединивший вновь исследованные площади со старыми раскопами Н.И. Репникова. Н.Н. Воронин изучал археолого-архитектурный комплекс в Боголюбове и начал раскопки во Владимире на Клязьме. Приступил к исследованию древнего Киева М.К. Каргер. Работы проходили в Вышгороде и на Райковецком городище. Б.А. Рыбаков копал Гочевское городище и Вщиж, а Н.П. Милонов — Тверь (Калинин), Коломну и Пронск.

Характерно, что именно археологи (В.И. Равдоникас, А.В. Арциховский. Н.Н. Воронин, Б.А. Рыбаков) первыми поставили вопрос о характере древнерусских городов в социально-экономическом плане.

Не менее активно археологи участвовали в решении коренных проблем древнерусской истории. Лакуну в изучении сельских поселений постарался заполнить Н.Н. Воронин (1925, 1935). В монографии «К истории сельского поселения феодальной Руси» он рассмотрел, правда, в основном на материале письменных источников, различные типы сельских поселений: погосты, слободы, села, деревни. Автор также исследовал вопрос о классообразовании в Древней Руси. Перу Н.Н. Воронина принадлежит и первый очерк истории Владимиро-Суздальской земли X–XIII вв., где процесс формирования классов иллюстрирован археологическими примерами. Сходные мотивы, но с упором на критику норманнской теории прозвучали в статье А.В. Арциховского «Русская дружина по археологическим данным» (1939). В.И. Равдоникас, изучавший памятники средневековых карел, пришел к убеждению, что в их среде в IX–XI вв. нарастал процесс вызревания феодальных отношений (1934б).

Если прежде история древнерусских ремесел исследовалась историками (Н.А. Рожков. И.М. Кулишер, П.И. Лященко. В.Ю. Гессен), то стремительный рост археологических материалов открыл новые перспективы. За подготовку сводной работы о развитии этой важной отрасли экономики Древней Руси взялся Б.А. Рыбаков. В опубликованной уже в 1940 г. статье «Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси X–XII вв.» исследователь выявил наличие ремесленников-холопов, обслуживавших княжеский двор.

Хотя большинство материалов, добытых археологией в конце 30-х — начале 40-х годов, было издано уже после войны, основные результаты раскопок стали достоянием научной общественности раньше. Они широко отражены в подготовленном ИИМК первом советском издании «Истории СССР».

Значительное место нашли археологические данные в фундаментальной монографии Б.Д. Грекова «Киевская Русь» (1949). Рассматривая развитие сельского хозяйства у славян, автор сравнивал сведения письменных источников с археологическими находками. В результате исследователь констатировал преимущественно земледельческий характер производственной деятельности восточных славян. В дальнейшем, отвечая оппонентам. Б.Д. Греков настаивал на своем заключении, опираясь именно на археологические факты.

Книга Б.Д. Грекова стала важным этапом в советской историографии Древней Руси. Вместе с работами С.В. Юшкова, В.В. Мавродина, С.В. Бахрушина, Г.П. Смирнова и других исследователей она окончательно утвердила взгляды на Древнерусское государство как феодальное по своей сущности.

Великая Отечественная война прервала как раскопочные работы, так и издание уже подготовленных трудов. Но исследование и осмысление собранных фактов продолжалось. По мере продвижения фронта на запад возобновлялись раскопки, стали публиковаться и новые статьи, книги. В 1944 г. вышла в свет монография А.В. Арциховского «Древнерусские миниатюры как исторический источник». Реально обнаруженные археологами вещи помогли автору не только атрибутировать отдельные изображения, но и высказать предположение о существовании более древних прототипов некоторых серий миниатюр.

Первые послевоенные годы в развитии историографии Древней Руси были временем подведения итогов всему предшествующему изучению многоаспектной истории Древнерусского государства. Издаются коллективные обобщающие труды: «История культуры Древней Руси» (1948, 1951) и «Очерки истории СССР» (1958). Одна за другой выходят из печати монографии Б.Д. Грекова, М.Н. Тихомирова, С.В. Юшкова, Б.А. Рыбакова, В.В. Мавродина, А.Н. Насонова, Л.В. Черепнина, Б.А. Романова и других исследователей. Во многих из них широко использовались археологические материалы.

Дискуссионным стал вопрос о социальной сущности Древнерусского государства IX–X вв. Первоначально преобладало мнение о его дофеодальном характере, выдвинутое С.В. Юшковым, В.В. Мавродиным. Б.А. Романовым. В 1949–1951 гг. журнал «Вопросы истории» провел обсуждение, посвященное периодизации истории феодальной России. Тезис о дофеодальном облике Древнерусского государства в IX–X вв. не получил поддержки у основных участников дискуссии. Дофеодальным периодом истории восточных славян было признано время до середины IX в. С образованием единого государства с центром в Киеве начинается феодальная эпоха. Ее ранний этап относится к IX — началу XII (концу XI) в., а затем наступает стадия развитого феодализма. Эти принципиальные положения ныне разделяются большинством исследователей.

Методологическая дискуссия о периодизации истории феодальной России стимулировала дальнейшее изучение всех аспектов становления и развития Древнерусского государства. Особое внимание уделялось исследованию предпосылок его возникновения. Успешное решение этого вопроса связано прежде всего с достижениями археологии.

Комплексную разработку сложной проблемы осуществил Б.А. Рыбаков. Исследователь привлекал сведения отечественных и иностранных письменных источников, данные лингвистики, обширные археологические материалы, постоянно применял метод исторического картографирования. Уже в статье «Поляне и северяне», опубликованной в 1947 г., Б.А. Рыбаков констатировал, что в исторически известных пределах расселения восточных славян на протяжении длительного времени как географически устойчивый и единый выделяется район Среднего Приднепровья. К сходным выводам пришел и М.Н. Тихомиров в работе «Происхождение названий „Русь“ и „Русская земля“» (1947), помещенной в том же номере журнала «Советская этнография», что и статья Б.А. Рыбакова. По мнению ученых, термином «Русь», «Русская земля» первоначально обозначалась лишь территория племени полян и только потом так стали называть все Древнерусское государство.

Выдающаяся историческая роль «Русской земли» в процессе образования единого восточнославянского государства получила разностороннее освещение в целой серии последующих работ Б.А. Рыбакова («Ремесло Древней Руси» (1948), «К вопросу об образовании древнерусской народности» (1951), «Проблемы образования древнерусской народности» (1952), «Древние русы» (1953). «Начало русского государства» (1955). В поле зрения автора оказались данные летописей, топонимики, ономастики и этнонимики, сведения из сочинений арабских и персидских географов, фольклорные материалы. Археологические факты сцементировали отдельные звенья общей концепции, позволили проследить предысторию «Русской земли» и очертить ее географические границы.

Согласно концепции Б.А. Рыбакова, на первом этапе (VI–VII вв.) в Среднем Поднепровье сформировался русский племенной союз с центром в бассейне реки Рось. Его название произошло от имени главенствующего племени Русь. В VIII–IX вв. (второй этап) с вовлечением в союз соседних славянских племен образуется Приднепровское государство — «Русская земли», сведения о котором попали на страницы восточных источников. Третий этап завершается консолидацией восточнославянских племен в рамках единого государства и образованием древнерусской народности. Ядром древнерусской народности, сформировавшейся после исчезновения летописных племен, и был союз племен Руси VI–VII вв.

К аналогичному заключению пришел А.Н. Насонов в одной из самых значительных послевоенных работ, посвященных формированию территории Древней Руси (1951). Скрупулезно проанализировав сведения источников XI–XIII вв., исследователь установил приблизительные границы «Русской земли» и доказал, что она была территориальной основой, политическим ядром Древнерусского государства. Вплоть до конца XI в. «Русская земля» оставалась таковой и власть над пей определяла владение всей Русью. А.Н. Насонов полагал, что с середины I тысячелетия н. э. Среднее Приднепровье опережало в социально-экономическом развитии соседние земли, чем и объясняется его главенствующая политическая роль. В IX в. в связи с упадком Хазарского каганата здесь возникло раннегосударственное образование восточных славян — «Русская земля».

Так сомкнулись две линии исследования предыстории русского государства. Концепция Б.А. Рыбакова — А.Н. Насонова о «Русской земле» является принципиальным достижением нашей науки. Именно она окончательно развенчала все теории иноземного происхождения Руси.

Особое внимание археологов было приковано к области Среднего Поднепровья. По обоим берегам реки и ее притокам развернулись разведочно-раскопочные работы (Н.В. Линка, В.И. Довженок, П.Н. Третьяков. Т.С. Пассек, Ф.Б. Копылов. М.Ю. Брайчевский, П.А. Раппопорт). Появились археологические карты окрестностей Киева, поречья Днепра, бассейнов рек Роси и Сулы. Существенные успехи были достигнуты Днепровской левобережной экспедицией под руководством И.И. Ляпушкина.

В течение длительного времени, исследуя памятники эпохи железного века в лесостепном левобережье Днепра, И.И. Ляпушкин хронологически расчленил и выделил разновременные поселения и могильники. Особенности топографии и планировки городищ и сочетании с материалами, собранными в процессе обследования, шурфовки или раскопок, позволили систематизировать их по времени возникновения. Исследователь составил отдельные карты памятников на каждую историко-археологическую эпоху. Раннеславянские городища VIII–X вв. (роменского типа) впервые получили подробную культурную и социально-экономическую характеристику. Общие результаты работ экспедиции были опубликованы И.И. Ляпушкиным в 1961 г. Но предварительные итоги увидели свет в ряде статей значительно раньше. Общий интерес вызвала монография И.И. Ляпушкина, посвященная исследованию Новотроицкого городища (1958 г.), раскопанного почти полностью. Яркая картина быта и гибели славянского поселения кануна образования Древнерусского государства, реконструированная на основе археологических данных, продемонстрировала возросшие возможности археологии. Одновременно получила наглядное подтверждение эффективность метода раскопок поселений широкими площадями.

В правобережной Украине был также открыт и частично исследован ряд раннеславянских памятников. Большие работы начались в Поднестровье и на Пруте. Исследованиями юго-западных окраин Руси руководил с 1950 г. Г.Б. Федоров (1900). Помимо изучения памятников более раннего времени, экспедиция раскопала значительную часть Екимауцкого славянского городища IX–X вв.

Итоги археологического и исторического изучения начального этапа становления Руси подвел Б.А. Рыбаков в разделе «Предпосылки образования Древнерусского государства» в коллективном труде «Очерки истории СССР» (1958 г.). Эпоха VI–IX вв. в истории восточных славян являлась, по мнению автора, последней стадией разложения у них первобытнообщинных отношений, временем классообразования и постепенного роста предпосылок феодализма. Раскопки поселений и могильников VIII–X вв. свидетельствуют об имущественном неравенстве членов верви, выделении дружинников. О том же говорит различие в типах поселений.

Развитие сельского хозяйства, переход от подсечного к пашенному земледелию разрушало большесемейную общину, делало экономически устойчивой малую семью. Появилась соседская, территориальная община, способная выдержать напор классовых, феодальных отношений. К IX в. формируется слой русского боярства, различными способами превращавший свободных общинников в феодально-зависимых людей.

Б.А. Рыбаков обратил внимание на факт расположения раннеславянских лесостепных городищ гнездами, до 10–12 поселений в каждом. В XI–XII вв. в центре гнезда возникает летописный город. Исследователь предположил, что такая группа городищ соответствует «малому» племени, территория которого становилась затем «тысячей», известной по письменным источникам. Несколько гнезд поселений образовывали «большое племя» — племенной союз или «племенное княжение», имевшее тенденцию к превращению в «землю-княжество», составную часть Древней Руси.

Так археологические исследования значительно продвинули вперед решение спорных проблем образования Древнерусского государства.

Со все возрастающей интенсивностью возобновились раскопки древнерусских городов. Работы велись в Пскове (С.А. Тараканова), в Старой Ладоге (В.И. Равдоникас, Г.И. Гроздилов, С.Н. Орлов), в Белоозере (Л.А. Голубева), в Минске (В.Р. Тарасенко, Э.М. Загорульский), в Смоленске (Д.А. Авдусин), в Москве (М.Г. Рабинович, А.Ф. Дубинин), в Костроме (М.В. Фехнер), в городах Владимирской земли (Н.Н. Воронин), в Старой Рязани (А.Л. Монгайт), в Звенигороде и Вщиже (Б.А. Рыбаков), в Киеве (М.К. Каргер), в Плеснеске (М.П. Кучера), в Городске (Р.И. Выезжев), в Галиче и его окрестностях (М.К. Каргер, В.И. Довженок), в Чернигове (Б.А. Рыбаков), в Переяславле (Б.А. Рыбаков. М.К. Каргер) и других пунктах.

Большое значение для исследования древнерусских поселений на Дону и в Тамани имели раскопки Саркела — Белой Вежи (М.И. Артамонов) и Тмутаракани (Б.А. Рыбаков). Эти работы уточнили время существования русских центров в Приазовье: вторая половина X-конец XI в.

Событием в истории археологического изучения Руси явились масштабные и планомерные раскопки Новгорода (А.В. Арциховский, Б.А. Колчин), ознаменовавшиеся в 1951 г. открытием берестяных грамот.

Из печати один за другим выходят сборники (МИА), посвященные достижениям «городской» археологии. Монографически были изданы материалы из раскопок Гродно (Н.Н. Воронин, 1954а), Старой Рязани (А.Л. Монгайт, 1955), Саркела — Белой Вежи (М.И. Артамонов, 1958). Райковецкого городища (Гончаров В.К., 1950). Несколько позднее обобщил результаты своих многолетних исследований в Киеве М.К. Каргер (1958, 1961). В ряде статен подводились итоги археологических работ в Вышгороде (В.И. Довженок, 1950, 1952а), Чернигове (Рыбаков Б.А., 1949). Старой Ладоге (Равдоникас В.И., 1949, 1950) Пскове (Тараканова С.А., 1950,1956), Минске (Тарасенко В.Р., 1957). Периодически начали публиковаться материалы из новгородских раскопок.

Перечисленные и другие исследования во многом изменили существовавшие представления о древнерусских городах. Стало очевидным, что ведущей отраслью городской экономики было ремесло. Территория многих городов благоустраивалась: улицы мостились деревом, устраивались дренажные системы. Дворы-усадьбы горожан огораживались частоколами, внутри которых размещались жилые и хозяйственные постройки. Находки берестяных грамот в Новгороде наряду с многочисленными памятниками вещевой эпиграфики и надписями — граффити на стенах храмов свидетельствовали о высокой степени грамотности городского населения Руси.

Большое влияние на разработку проблем возникновения и развития древнерусских городов оказала фундаментальная работа М.Н. Тихомирова «Древнерусские города», впервые изданная в 1940 г. Автор подсчитал по данным письменных источников количество русских городов до середины XIII в., проследил их географическое размещение, собрал сведения о городской экономике, социальных категориях населения городов. Полемизируя с «торговой» теорией происхождения древнерусских городов В.О. Ключевского, М.Н. Тихомиров пришел к выводу, что причиной появления городов было развитие земледелия и ремесла в сфере экономической, и феодализма в сфере социальной. Исследователь подметил закономерность размещения древнерусских городов в районах, наиболее густо заселенных. Именно здесь, по его мнению, сельское хозяйство наиболее остро ощущало потребность в высококачественных изделиях специализированного городского ремесла. Поэтому здесь в первую очередь и появились города. М.Н. Тихомиров непосредственно связывал процесс возникновения городов с углублением процесса общественного разделения труда. Во многом опираясь на результаты предшествующих археологических изысканий и наблюдений археологов, он подчеркнул преобладающее значение развития ремесла в деле становления городов. Подлинными городами, по убеждению автора, были только поселения с многочисленным ремесленно-торговым населением. Индикатором превращения какого-либо укрепленного пункта в настоящий город М.Н. Тихомиров называет разрастание у его стен ремесленного посада, массовое появление которых на Руси началось на рубеже X–XI вв.

Одним из важнейших достижений славяно-русской археологии стало комплексное изучение истории древнерусского ремесла. Прежде всего, следует назвать монографическое исследование Б.А. Рыбакова (1948а). Широкое историческое полотно, рисующее различные русские ремесла, автор начинает с IV в. н. э. По археологическим данным он прослеживает постепенное выделение из домашнего производства обработки черного металла (VI–VIII вв.), художественного литья из бронзы и серебра (VI–VII вв.), гончарства (IX–X вв.) и др. Успешное развитие ремесленного производства способствовало образованию ремесленных по преимуществу поселков, которые при благоприятных условиях прекращались в города.

Подробно и разносторонне Б.А. Рыбаков изучил древнерусское ремесло XI–XIII вв. На археологических материалах и по сведениям специальных письменных источников исследователь рассмотрел деревенское и вотчинное ремесленное производство. Особенно детально описано ремесло в древнерусских городах. Б.А. Рыбаков подсчитал приблизительное число ремесленных специальностей, указал основные виды продукции городских ремесленников, выяснил районы ее сбыта. Анализируя некоторые выдающиеся изделия русских мастеров, исследователь высказал мысль о существовании на Руси института ученичества и ремесленных объединении типа западноевропейских цехов.

На большом количестве примеров было доказано, что расцвет древнерусского ремесла начинается с середины XII в. и продолжается до самого нашествия Батыя. Причем, вопреки бытовавшему суждению о некотором экономическом упадке со второй половины XII в. старых приднепровских центров, оказалось, что ремесленное производство в них не только не сократилось, но продолжало служить эталоном для всей Руси. Эти выводы имели первостепенное значение для выработки новой исторической оценки эпохи феодальной раздробленности.

Капитальный труд Б.А. Рыбакова открыл целое направление в археологических исследованиях. Более детально изучаются отдельные отрасли ремесленного производства. В работе Б.А. Колчина (1953) специально рассматривалась история древнерусской металлургии и металлообработки. Автор умело сочетал традиционно-археологические методы исследования с методами естественных наук. Металлографический анализ изделий из черного металла, найденных в раскопках, представил в совершенно новом свете сложную технологию, которой владели русские кузнецы. Б.А. Колчин наметил круг предметов (орудия труда из высококачественной стали), поставлявшихся городскими ремесленниками сельской округе.

Интересна также сводка Г.Ф. Корзухиной (1951), собравшей данные о большинстве древнерусских кладов. На основе стилистического анализа автор датировала различные типы ювелирных изделий и высказала ряд общих соображений о развитии ремесла русских ювелиров. Появились статьи, посвященные ремеслу отдельных центров или особенностям техники изготовления конкретных находок.

Накопленный археологией фактический материал позволил иначе поставить вопрос о внешних торговых связях Руси и внутренней торговле. В уже упоминавшемся исследовании Б.А. Рыбакова указывался ряд товаров: ювелирные изделия, шиферные пряслица, замки, оружие, поступавшие на мировые рынки из Древнерусского государства, помимо рабов, меда и мехов. Этим был подорван утвердившийся еще в дореволюционной науке тезис о главном образом транзитном характере древнерусской торговли. В разделе «Торговля и торговые пути», помещенном в первом томе «Истории культуры Древней Руси», Б.А. Рыбаков развил и углубил сделанные наблюдения.

Из единого русла археологического изучения древнерусских городов в самостоятельное направление выделилось начатое еще в предвоенные годы археолого-архитектурное исследование памятников зодчества (Н.Н. Воронин, М.К. Каргер, Б.А. Рыбаков, А.Л. Монгайт). Истории военно-оборонительного строительства южной Руси были посвящены работы П.А. Раппопорта (1956). Впервые на широком историческом фоне автор рассмотрел особенности укреплений десятков городищ и городов, значительная часть которых была им лично обследована и изучена. Исследователь предложил свою типологическую классификацию этих памятников и обосновал хронологическую периодизацию изменении в устройстве и планировке оборонительных сооружений.

Таким образом, к середине 1960-х годов выкристаллизовались современные научные представления о древнерусском городе — центре развитого ремесла и торговли. Основная заслуга в их выработке принадлежит М.Н. Тихомирову и Б.А. Рыбакову. Ведущая роль ремесла в экономической жизни городов доказана статистически и на ярких примерах. Намечены закономерности развития городов, этапы роста городской территории. Собраны данные об органах городского самоуправления и профессиональных организациях купцов и ремесленников. Качественно новый шаг в изучении истории русских феодальных городов был сделан прежде всего благодаря успехам археологии.

Результаты исследований сельских поселений северо-восточной и северо-западной Руси представлены в первом томе коллективных «Очерков по истории русской деревни X–XIII вв.» (1950). Важным вкладом в науку явилась составленная А.В. Успенской и М.В. Фехнер карта-сводка поселений и могильников. На конкретных фактах авторы подтвердили правомерность заключения М.Н. Тихомирова о расположении древнерусских городов в гуще сельских поселений. Однако выработать ясные археологические критерии для расчленения совокупности известных древнерусских городищ на города и поселения других типов исследователям не удалось. Решающим для зачисления того или иного памятника в разряд городов признавался по сути дела факт его упоминания в письменных источниках.

Массовые раскопки древнерусских памятников предоставили в руки исследователей обильные материалы, характеризующие развитие сельского хозяйства. Появилась возможность разностороннего изучения этой важнейшей отрасли экономики Древней Руси. До сих пор приоритет здесь принадлежал историкам, хотя и активно привлекавшим археологические данные, но в основных выводах опиравшимся все же на сведения письменных источников. К концу 40-х годов положение изменилось. П.Н. Третьяков (1948) написал обобщающий очерк истории сельского хозяйства и добывающих промыслов для первого тома «Истории культуры Древней Руси». Автор сосредоточил внимание на вопросах эволюции почвообрабатывающих орудий и этапах перехода от подсечного к пашенному земледелию. Утверждались две линии развития пахотных орудий: от древнеславянского рала к плугу на юге и от бороны-суковатки к многозубой сохе на севере. Смена подсечно-огневой и переложных систем земледелия пашенной с тенденцией к установлению правильного трехполья признавалась важнейшим рубежом не только в истории сельского хозяйства, но и социально-экономического развития восточных славян в целом. Сельские промыслы исследованы менее подробно. Состоянию сельскохозяйственного производства у восточных славян накануне образования Древнерусского государства уделено много внимания и в монографии П.Н. Третьякова «Восточнославянские племена» (1953).

Обстоятельная глава о сельском хозяйстве (В.П. Левашова) есть и в «Очерках по истории русской деревни X–XIII вв.» (1950). Во взглядах на характер развития древнерусского земледелия и почвообрабатывающих орудий автор придерживалась точки зрения П.Н. Третьякова, стараясь подкрепить ее новыми фактами. В.П. Левашова продолжила начатые археологами еще в довоенные годы исследования орудий уборки урожая. Ею выявлены несколько типов серпов и очерчены ареалы их применения. В работе собраны также палеоботанические данные о составе культурных растений. Специально рассмотрены вопросы развития скотоводства и птицеводства.

Краткий очерк истории добывающих промыслов на Руси дан В.А. Мальм (1950). Автор изучила по археологическим и этнографическим данным промысловые орудия. По ее мнению, промыслы (охота, рыболовство, бортничество) были побочным занятием деревенского населения. Однако они играли заметную роль в древнерусской экономике. Продукты промыслов (меха, воск, мед) входили в число основных товаров русского экспорта.

Остеологические находки из раскопок систематически исследовались В.И. Цалкиным. Ему на большом фактическом материале удалось определить видовой состав древнерусского стада и проследить закономерности в его изменениях (1950). Были выявлены характерные особенности пород скота в различных районах Руси. Автор первым указал на большое значение охоты как дополнительного источника продуктов питания.

Событием в истории изучения древнерусского денежного обращения явилась книга В.Л. Янина «Денежно-весовые системы русского средневековья» (1956). Исследователь, базируясь на реальном весовом содержании серебра в монетах денежных кладов, уточнил выводы Р.Р. Фасмера о периодах обращения восточного серебра на Руси. В.Л. Янин доказал, что к середине X в. сложились две самостоятельные денежно-весовые системы (северная и южная). Убедительно объяснены причины наступления безмонетного периода в денежном обращении Руси (прекращение ввоза западноевропейского серебра, отсутствие собственных месторождений драгоценных металлов, феодальная раздробленность и др.). Работа В.Л. Янина подтвердила справедливость датирования сокрытия денежных кладов по младшей монете. Ранее не раз высказывалось мнение о необходимости добавлять к дате младшей монеты 50-100 лет.

Серией обобщающих трудов первой половины — середины 1950-х годов одновременно завершаются предыдущие этапы традиционно-исторического и археологического изучения истории Древней Руси. Оба направления оказались тесно взаимосвязанными между собой. Реальное свидетельство тому — коллективные многотомники «История культуры Древней Руси» и «Очерки истории СССР», написанные в плодотворном сотрудничестве ведущими историками и археологами страны. В итоге были с марксистско-ленинских позиций разработаны основные концепции происхождения и становления Древнерусского государства, этногенеза восточных славян, общественного строя Руси, ее экономического развития; установлена периодизация истории феодальной России. Будущие исследования получили разностороннее теоретическое и источниковедческое обеспечение. Благодаря успешному и быстрому развитию археология по праву заняла место среди ведущих исторических дисциплин. Целые разделы истории Руси, в первую очередь вопросы экономики, этногенеза, повседневного быта, предпосылок формирования государства и классового общества, градообразования перешли большей частью в ведение археологов.

Особо следует отметить, что плодотворными трудами А.В. Арциховского, Н.Н. Воронина, М.К. Каргера, А.Л. Монгайта, В.И. Равдоникаса, Б.А. Рыбакова были заложены основы комплексного изучения истории и культуры древнерусских городов. Их исследования вошли в золотой фонд советской исторической науки и во многом предопределили дальнейшее успешное развитие славяно-русской археологии.

Суммируя результаты археологических изысканий в городских центрах Руси, Н.Н. Воронин подвел краткие итоги этих работ и наметил задачи будущих исследований (1954б).

Дискуссии начала 50-х годов, а затем решения XX съезда КПСС способствовали прогрессу всей исторической науки. Новый период в изучении древнерусской истории характеризуется дальнейшим качественным ростом исследований. Причем определилась тенденция к их постоянной дифференциации. Детально разрабатываются отдельные вопросы и темы. Среди общих проблем внимание привлекал процесс формирования древнерусской народности (Л.В. Черепнин, П.Н. Третьяков, В.В. Мавродин). Появилась возможность наметить достаточно согласованную периодизацию этого явления.

Вторая половина I тысячелетия н. э. — время вызревания предпосылок сложения древнерусской народности. IX — начало XII в. — поступательное развитие древнерусской народности. XII–XIII вв. — эпоха сложения внутри древнерусской народности условий для создания на ее основе великорусской, украинской и белорусской народностей. Образование Древнерусского государства ускорило и закрепило формирование древнерусской народности.

Возрос интерес к изучению особенностей государственного строя Древней Руси. В.Т. Пашуто исследовал различные институты власти и вассалитета-сюзеренитета (вече, снем, совет, подручничество, местничество, кормление и пр.), известные по письменным источникам, и обосновал их феодальную сущность (1966, 1972). Перу этого же автора принадлежат работы о системе политических взаимоотношении древнерусской народности с многими неславянскими народностями и племенами, входившими в состав русского государства (1968–1972). Впервые столь фундаментально были рассмотрены особенности многонационального характера государственной организации Руси.

Развитие органов государственной власти на протяжении XI–XIII вв. стало предметом изысканий Л.В. Черепнина (1972).

Обзор общеполитических событий, борьбы с половецкой опасностью, межкняжеских отношений на материалах различных источников сделан Б.А. Рыбаковым (1962, 1964а, 1970в, 1972).

Значительное место в работах, посвященных древнерусской истории, заняла проблема сущности периода феодальной раздробленности. Уже в «Очерках истории СССР» (1953) были освещены социально-экономические причины феодальной раздробленности и сам процесс формирования отдельных земель-княжений. Утверждалась мысль о закономерности данного явления, его прогрессивности как следствия дальнейшего развития социально-экономических отношений.

Б.А. Рыбаков первым указал на роль земского боярства — сложившегося на местах класса крупных землевладельцев, катализировавших процесс дробления Руси (1962, 1964а). Именно бояре были главным образом заинтересованы в наличии сильной власти рядом со своими вотчинами.

Одновременно с центробежными силами со второй половины XII в. возникают противоположные, центростремительные тенденции. Их проводниками оказываются города, младшие княжеские слуги (дворяне), рассчитывающие в союзе с крепкой княжеской властью обуздать непомерные аппетиты крупных феодалов (бояр). Под таким углом зрения рассматривалась деятельность князей Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо, Романа Мстиславича и Даниила Романовича (Воронин Н.Н., 1963; Рыбаков Б.А., 1962; 1964а).

В.Т. Пашуто установил, что Русская земля и в XII–XIII вв. продолжала оставаться основной государственной территорией Руси, и владевший ею князь получал сюзеренитет (не только поминальный) над всем Древнерусским государством (1972). По мнению автора, Русь в эпоху феодальной раздробленности в известной степени оставалась единым государственным организмом, еще скрепленным господствовавшей древнерусской народностью, общей церковной организацией и традиционным главенством киевского стола среди прочих княжеских столиц.

Краткий и далеко не полный очерк советской историографии Руси за последние два десятилетия дает представление об основных направлениях в исследованиях. По ряду проблем продолжается оживленная дискуссия, другие получили иное, чем прежде, освещение. Дифференцированный подход к решению отдельных вопросов способствовал расширению круга источников по древнерусской истории. Определилось стремление использовать фактические данные в комплексе, привлекать наряду со сведениями письменных источников эпиграфические памятники, археологические материалы, данные лингвистики, этнографии, антропологии и вспомогательных исторических дисциплин.

Археологическое изучение Древней Руси развивалось сходными путями. Целенаправленно исследовалась экономика; земледелие, скотоводство, промыслы, ремесла, торговля. Самостоятельно разрабатывались вопросы славянского этногенеза. Значительно больше внимания уделялось исследованию сельских поселений. Широкое развитие получила археология древнерусских городов, ставшая одним из ведущих направлений к отечественной археологической науке. История культуры Руси — зодчества, прикладного искусства, архитектурного декора, грамотности — прочно вошла в круг интересов археологов. Продолжалось изучение денежного обращения и международных торговых связей Древнерусского государства. Значительный шаг вперед сделан в исследовании памятников русской сфрагистики. Возрос интерес к вопросам взаимосвязи восточных славян с соседними племенами и народностями.

Характерной чертой современного этапа археологического изучения древнерусской истории является стремительное расширение масштаба работ. Раскопками охвачены свыше 100 летописных городов, не считая десятков «безымянных» городищ X–XIII вв. Исследованы сотни курганных могильников, селища, многие памятники зодчества. Работы ведутся практически на всей территории Древней Руси.

Накопление археологических материалов увеличивается быстрыми темпами. Последнее обстоятельство ставит перед исследователями ряд методических и технических вопросов. Среди них основной, пожалуй, является проблема достоверной интерпретации собранных фактов. Ее решению подчинены и совершенствование полевой методики, и применение новых методов лабораторной обработки материалов.

Задача превращения археологических находок в полноценный и многогранный исторический источник, открытия свободного доступа специалистам разного профиля к широкому использованию данных, добытых археологией, сохранят свою актуальность и в ближайшем будущем.

Массовость археологических работ, изучение поселений широкими площадями, исследования на новостройках, обусловленные сжатыми сроками, потребовали интенсифицировать сам процесс раскопок. В Новгородской экспедиции вскоре после войны, а затем и в других местах для удаления земли стали применяться транспортеры, скины, подъемные механизмы. Для снятия верхнего балласта и засыпки раскопов используются бульдозеры и экскаваторы. Курганные насыпи срываются с помощью скреперов и бульдозеров.

Традиционная типологическая классификация находок дополняется в ряде случаев обработкой их методами математической статистики. В практику археологических исследований вошли химический, спектральный, петрографический, металлографический анализы материалов. С помощью физического моделирования воспроизводятся древние технологические процессы. Изучаются костные останки животных, семена культурных и диких растений. Применяются и другие методы исследования как отдельных предметов, так и всей свиты культурных напластований памятников, например с помощью геологического бурения.

Особое значение для исторической интерпретации археологических данных имеет их точная датировка. В 60-е годы Б.А. Колчиным и сотрудниками лаборатории естественно-научных методов разработан дендрохронологический метод, позволяющий по годичным кольцам археологической древесины датировать деревянные сооружения и связанные с ними горизонты культурного слоя. Дендрохронологическая шкала для датирования составлена начиная с VII в. н. э. до современности. Таким образом, удалось уточнить и развить хронологию большого комплекса восточноевропейских и древнерусских средневековых древностей.

Сочетание собственной усовершенствованной методики с использованием методов других наук значительно повысило информативность археологических материалов. Следствием этого явились новые достижения в изучении истории Древней Руси, получившие отражение в целой серии опубликованных в последние годы работ.

Во второй половине 50-х — начале 60-х годов интенсивно накапливались данные о средневековых памятниках. Археологическую карту юго-запада Руси опубликовал А.А. Ратич (1957), Н.Н. Бондарь брошюру о древностях Каневского Приднепровья (1959).

К археологическим картам по жанру приближаются Своды археологических источников. Ю.В. Кухаренко издал подробный перечень средневековых памятников Припятского Полесья (1961). Исследователь дал топографическое описание каждого памятника, план, характеристику археологического материала, библиографию.

В недавнее время были опубликованы археологические карты целых регионов. Так, большинство из известных археологических памятников Украины изданы в форме краткого каталога (1966). К сожалению, этой работе присущ определенный недостаток: отсутствует карта памятников. Топографические привязки в тексте указывают лишь ближайший населенный пункт, район и область.

Специальный выпуск «Археологической карты Белоруссии» посвящен древностям железного века и средневековья (Штыхов Г.В., 1971). Эта сводка значительно полнее предыдущей, сопровождается картами по областям и относительно подробной библиографией.

Сведения о древнерусских памятниках есть в работах, по существу являющихся археологическими картами областей: Ивановской (Ерофеева Е.В., 1965), Московской (Розенфельдт Р.Л., Юшко А.А., 1973), Смоленской (Шмидт Е.А., 1976), Ленинградской (Лебедев Г.С., 1977).

В связи с подготовкой к изданию областных Сводов памятников истории и культуры в последние годы началось широкое археологическое обследование значительных территории. В процессе этих работ выявляются новые и уточняются данные о многих ранее известных памятниках эпохи феодализма.

Результатам многолетних исследований археологических культур эпохи железного века в бассейне верхней Оки, в лесостепном Левобережье Днепра, в верховьях рек Западной Двины и Ловати, в Волго-Окском междуречье и в Гродненском Поне́манье посвящены монографии Т.Н. Никольской (1959), И.И. Ляпушкина (1961), Я.В. Станкевич (1960), Е.И. Горюновой (1961) и Ф.Д. Гуревич (1962). В этих работах приведены археологические материалы из раскопок и обследований многих могильников и поселений, включая города древнерусского времени.

Широкое историческое полотно развития Рязанского края в течение почти 1500 лет постарался нарисовать А.Л. Монгайт (1961). Автор использовал разнообразные источники: археологические, письменные, нумизматические, этнографические. В центре его внимания находились вопросы проникновения славян в среду мордовских и мещерских племен и образования в бассейне среднего течения Оки Рязанского княжества.

К работе А.Л. Монгайта близки монографии Л.В. Алексеева «Полоцкая земля» (1966) и «Смоленская земля к IX–XIII вв.» (1980). Они также построены на анализе совокупности археологических данных со сведениями письменных источников. По проблемам политической истории княжеств в них уделено значительно больше места. Материалы из раскопок полоцких и смоленских поселений и могильников использованы для характеристики развития экономики и культуры. С помощью археологического картографирования («тотальная» карта курганных могильников) Л.В. Алексеев устанавливает приблизительные границы Полоцких и Смоленских волостей и степень заселенности края в целом.

К истории северо-востока Руси обратилась Л.А. Голубева. Итоги плодотворных и длительных работ автора получили завершение в книге «Весь и славяне на Белом озере» (1973). На археологических примерах в ней реконструирован процесс славянской колонизации земель веси, ход взаимной ассимиляции двух этносов и развитие одного из важнейших городских центров русского севера — Белоозера. Земле вятичей в IX–XIII вв. посвящена работа Т.Н. Никольской (1981).

Несмотря на то, что каждая из перечисленных выше работ решает историко-археологические проблемы в масштабе одного географически и исторически определенного района, вместе они дают представление о сложном и длительном процессе становления и развития Древнерусского государства. Используя в качестве основного источника археологические материалы, их авторы обратились к широкому кругу вопросов этнической, социально-экономической и политической истории многих племен, в разной степени участвовавших в формировании Древней Руси.

Последовательную и убедительную концепцию, построенную на анализе всей совокупности различных источников становления и развития Древней Руси, изложил в новой обобщающей монографии «Киевская Русь и русские княжества» Б.А. Рыбаков (1982). В ней суммированы результаты предшествующих исследований автора по многим проблемам истории древнерусского государства.

Пристальное внимание исследователей в последние годы привлекли славянские памятники IX — начала X в. западных и северных областей Восточной Европы. Раскопки Гнездовских городища и селища. Городка на Ловати, Городца под Лугой, Рюрикова Городища под Новгородом, Изборска, Тимеревского селища, Сарского городища и других поселений проливают дополнительный свет на особенности переходного периода в истории северных восточнославянских племен. Теперь Староладожское городище не является практически единственным из исследованных поселений Русского Севера этого времени. Среди находок обращают внимание явственные следы производственной деятельности, прежде всего обработка металла. Найдены разнообразные привозные вещи и восточные монеты, указывающие на далекие культурно-торговые связи. Общий характер культуры и быта упомянутых поселений говорит об этнической неоднородности местного населения. Благодаря выгодному местоположению на пересечении международных торговых путей сюда устремлялись пришельцы из разных мест, в том числе из Скандинавии.

Из общей массы прочих поселений выделяются городища, возможно являвшиеся племенными центрами. В древнем Изборске постройки окружали большую площадь, по всей видимости, предназначенную для племенных сходок.

Накопленные на сегодняшний день археологией фактические данные открывают простор для детальной реконструкции процесса становления классовых отношений и образования государства у восточных славян в различных естественно-географических и исторических областях. Некоторые итоги изучения древнерусских памятников IX в. подведены в монографии В.А. Булкина, И.В. Дубова и Г.С. Лебедева (1978).

В исследованиях, посвященных истории древнерусской экономики, проблемы развития земледелия не утратили актуальности. Систематические раскопки в Новгороде, культурный слой которого консервирует органические вещества, доставили значительный материал, характеризующий эту важнейшую отрасль хозяйства. Новые данные были обобщены в работах А.В. Кирьянова (1952, 1959). Исследователь, обратив особое внимание на находки остатков сельскохозяйственных культур, постарался восстановить во всех аспектах состояние земледелия в Новгородских землях X–XV вв.

Во взглядах на эволюцию пахотных орудий А.В. Кирьянов придерживался гипотезы происхождения русской сохи от бороны-суковатки через многозубые рыхлящие сохи. Он одним из первых подчеркнул значение озимой ржи как наиболее отвечающей трудным условиям севера зерновой культуры. Распространение озимой ржи, устойчивой к заморозкам и заболеваниям, действительно сделало земледелие рентабельным в лесной зоне Руси. Более того, внедрение озимой ржи означало и появление правильных севооборотов, в том числе и трехполья. Господствовавшее в 30-40-х годах мнение, связывавшее и прогресс экономики, и формирование классовых отношений у восточных славян с их переходом от подсеки и перелога к пашенному земледелию, не получило подтверждения. В целом этот этап был пройден славянами значительно раньше, хотя и та и другая системы земледелия местами сохранялись очень долго.

Все предшествующие исследования по истории земледелия были обобщены в работе В.И. Довженка (1961а). Автор собрал обширный, в первую очередь археологический материал, конкретными примерами иллюстрировал все изменения, наблюдавшиеся в этой отрасли хозяйства Руси вплоть до середины XIII в. Земледельческие традиции славян В.И. Довженок низводил к последним векам до нашей эры и еще более отдаленным временам. Во второй половине XII — начале XIII в., по его убеждению, на юге уже существовали орудия типа плуга, переворачивающие пласт земли. На севере к этому времени вошла в употребление двузубая соха, возможно, с полицей, наиболее приспособленная к тяжелым лесным почвам. Повсеместно распространяется трехпольный севооборот. Общий уровень развития древнерусского земледелия, по данным И. II. Довженка, был не только высоким, но и превосходил многие европейские страны.

Дальнейшее изучение сельского хозяйства Руси пошло по руслу углубленной разработки отдельных тем (Ю.А. Краснов, А.В. Чернецов, А.В. Кирьянова, Т.Н. Коробушкина и др.). Была пересмотрена концепция происхождения основных почвообрабатывающих орудий. Исходным и для рала с полозом и для сохи теперь признается древнее, вероятно, цельнодеревянное рало. Борона-суковатка как имеющая совершенно иное функциональное назначение не могла послужить прототипом для пахотных орудий. Широкое применение многозубых сох, как и наличие плуга в домонгольской Руси, не подтвердилось новыми данными. Ножи-чересла, несколько асимметричные наральники (лемехи) и даже колесный передок не являются специфическими деталями плуга, а вполне характерны и для рала. Надо полагать, что к середине XIII в. лишь наметился переход от рала к плугу, но осуществился он уже в послемонгольское время.

Более сложной оказалась и картина существовавших систем земледелия. По имеющимся материалам (палеоботаническим) не наблюдается ни хронологическая, ни по отдельным областям четкая смена одной системы другой. Нельзя утверждать, что повсеместно к середине XIII в. господствовало трехполье. Одновременно и рядом с ним применялось двуполье и смешанные формы, а также перелог и подсека. По-разному велось земледелие на старопахотных, заброшенных или вновь расчищенных площадях. Климатические и почвенные условия, стихийные бедствия и войны в свою очередь оказывали существенное воздействие на сельское хозяйство. При общем постепенном увеличении доли ржи и овса в посевах отмечены значительные колебания в составе зерновых культур во времени и пространстве. Словом, древнерусское земледелие к середине XIII в. отнюдь еще не приобрело облика, свойственного ему в XVI–XVII вв. По-видимому, эта ситуация более соответствует действительности, чем прямолинейная схема всеобщих переходов от одной системы земледелия к другой, более прогрессивной.

Огородничество и садоводство исследовались в меньшей степени. Но вещественные свидетельства их распространенности в Древней Руси выявлены вполне четко.

Вопросы животноводства и охоты продолжал плодотворно изучать В.И. Цалкин (1962, 1070). Получены новые данные о роли рыболовства в древнерусской экономике. Благодаря анализу костных остатков ихтиофауны из многих поселений были выявлены те виды рыб, которые являлись преимущественным объектом лова (В.М. Лебедев. Е.А. Цепкин, Е.Г. Сычевская). Статистика остатков тех или иных видов в остеологическом материале позволила доказательно судить о способах лова, причем промысловый лов сетями по продуктивности стал преобладать ко второй половине XII в. над остальными приемами рыболовства.

Исследование рыболовных орудий и письменных источников (Куза А.В., 1967, 1970а, б) показало, что на рубеже XII–XIII вв. рыбная ловля на больших озерах и реках вблизи крупных центров выделяется в самостоятельную отрасль хозяйства. Возникают промысловые поселки ловцов рыбы и одновременно в городах появляются купцы-рыбники, скупавшие рыбу и перепродававшие ее на торгу.

Другие добывающие промыслы — бортничество, солеварение, смолокурение, выжигание угля, сбор ягод, грибов — еще не стали предметом специального изучения. Часть из них археологически неуловима. Но по таким важнейшим промысловым занятиям, как солеварение и бортничество, собран значительный материал. Солеварни обнаружены А.Ф. Медведевым при раскопках в Старой Руссе. В Новгороде найдены практически полные комплекты снаряжения бортника.

В последние два десятилетия интенсивно и разносторонне исследовалась история древнерусских ремесел. Б.А. Колчин продолжил комплексное изучение технологии производства кузнецов методом металлографического анализа (1959). На основе исследования нескольких сотен образцов была воссоздана подробная технология развития кузнечного ремесла в Новгороде. Упрощение и стандартизация технологии производства массовых предметов (ножи, замки) в середине XII в. свидетельствуют, по мнению автора, о переходе значительной части новгородских кузнецов к работе на рынок. Исследование особенностей обработки черного металла из других древнерусских центров Г.А. Вознесенской, Л.С. Хомутовой, В.Д. Гопаком и другими подтвердили основные выводы Б.А. Колчина.

Постоянным стал интерес археологов к истории ювелирного дела на Руси. Изучаются не только высокохудожественные шедевры, но и массовая продукция. Ювелирному ремеслу Новгорода посвящены работы В.В. Седовой (1959, 1981) и Н.В. Рындиной (1963). Определены основные технологические приемы и набор инструментов «кузнецов меди и серебру». Широкое распространение во второй половине XII в. каменных литейных формочек, в которых техникой литья навыплеск изготовлялись украшения, имитирующие боярско-княжеский убор, говорит о рыночном сбыте продукции (Г.Ф. Корзухина, Н.В. Рындина).

Изделия древнерусских ювелиров-эмальеров исследовала Т.И. Макарова (1975). По особенностям художественного исполнения и в результате анализа цветовой гаммы и состава эмалей ей удалось выявить основные центры производства подобных вещей на Руси. Аналогичная работа осуществлена Т.И. Макаровой и для серебряных украшений с чернью. Памятники прикладного искусства Московской Руси изучала Т.В. Николаева (1976). С точки зрения истории ремесла значительным представляется заключение автора о существовании целых школ и ювелирных мастерских, работавших на заказ и на рынок.

Благодаря систематизации и специальному исследованию остатков тканей из раскопок конкретизированы представления о состоянии ткацкого дела на Руси (Нахлик А., 1963). Выявлены ассортимент изготовлявшихся тканей, способы переплетения нитей, употреблявшиеся красители. Находки в Новгороде и других местах деталей ткацких станков, челноков, веретен, прялок, трепал, чесал дополнили картину развития прядения и ткачества, подтвердили их высокий для своего времени уровень (Колчин Б.А., 1968).

Археология впервые позволила также подробно изучить состав изделии, технологию и специализацию кожевенного и сапожного ремесел (Изюмова С.А., 1959; Оятева В.М., 1972).

Во многом по материалам из Новгорода теперь хорошо известны продукция, инструментарий и технологические приемы деревообрабатывающего производства и таких специальностей, как столяры, плотники, бондари, токари, резчики по дереву и ряд других (Колчин Б.А., 1968).

Большим успехом увенчались работы в области истории древнерусского стеклоделия (Щапова Ю.Л., 1972). По данным спектрального анализа восстановлены рецепты стеклянных масс, выявлены специфически русские составы стекла, намечены этапы в развитии технологии его изготовления. Детально исследованы приемы и способы производства стеклянной посуды, браслетов, перстней, бус, смальты, эмалей, стеклянной поливы и оконных стекол. Удалось установить главные центры русского стеклоделия. Впервые изготовление стекла началось в Киеве в XI в. под влиянием работавших там греческих мастеров. Затем ремесленники-стеклоделы появились в Новгороде, Смоленске, Любече и в других больших и малых древнерусских городах. Расцвет стеклоделия на Руси наступает во второй половине XII начале XIII в. в связи с массовым производством цветных стеклянных браслетов.

Древнерусскому гончарству посвящены работы Г.П. Смирновой, Р.Л. Розенфельдта. В.М. Маловской. А.А. Бобринского. Производство поливной керамики рассмотрено Т.И. Макаровой.

Строительное дело, в том числе камнесечное, камнерезное и изготовление плинфы, освещено в работах Н.Н. Воронина, П.А. Раппопорта. Г.К. Вагнера, А.А. Юшко. Малоизученную ранее отрасль древнерусской экономики — кораблестроение — исследовал Б.А. Колчин.

Таким образом, после выхода в свет фундаментальной обобщающей монографии Б.А. Рыбакова о древнерусском ремесле этот важнейший раздел истории хозяйственной деятельности прочно вошел в сферу основных интересов археологов. Широкий масштаб раскопок древнерусских памятников обеспечивает постоянное и многократное увеличение источниковедческой базы исследований. Применение методов естественных наук открыло путь к изучению технологических процессов. На повестке дня стоят вопросы социальной организации ремесла, подробного сравнения ремесла городского, деревенского и вотчинного. Значительного внимания заслуживает изучение продуктивности и товарности труда древнерусских ремесленников. В этом направлении уже сделаны важные шаги, принесшие обнадеживающие результаты (Б.А. Колчин, 1975).

Начатая в 40-е годы разработка вопросов торговли Древней Руси была успешно продолжена. В серии монографий В.П. Даркевич (1966, 1975, 1976) на примере импортных художественных изделий проследил направления и интенсивность торгово-культурных связей различных русских княжеств со странами Запада, Востока и Византией. Автор установил основных торговых партнеров Руси, ассортимент поставляемых товаров (предметы христианского культа; дорогая, художественно оформленная металлическая посуда; украшения; резные костяные изделия; ткани и пр.).

Аналогичные наблюдения были сделаны Ю.Л. Щаповой на основе анализа привозных стеклянных вещей. По клеймам на клинках мечей, а также по некоторым особенностям других видов снаряжения воина А.Н. Кирпичников определил источники импорта вооружения на Русь (1966а, б, 1971). Оказалось, что большинство привозных мечей и наконечников копий изготовлено в германских мастерских.

М.В. Фехнер подробно исследовала топографию находок стеклянных и каменных бус как местного, так и иностранного производства (1959). Она обратила внимание на широкое распространение ближневосточных бус (по данным могильников) на территории восточных славян, причем импортные бусы постоянно встречаются в рядовых сельских погребениях. Это обстоятельство дало повод сделать заключение об участии населения древнерусской деревни (в тех или иных формах) в торговле со странами Передней Азии, откуда в X–XII вв. поступало большинство бус.

Не менее обстоятельно изучены М.В. Фехнер (1982) остатки привозных тканей (в большинстве своем из погребений X–XIII вв.). Главными поставщиками различных видов шелка на Русь были страны Ближнего Востока и Средней Азии, Византия и Испания.

Отдельные сюжеты международных торговых связей Древнерусского государства освещены во многих специальных статьях, публикациях, монографиях. Археологические раскопки открыли ранее совершенно не известные категории привозных вещей: самшит, грецкие орехи, оливковое масло. Значительным был также ввоз вина и масла через Херсонес и другие византийские провинции, фиксируемый многочисленными находками амфорной тары в большинстве древнерусских городов.

Хуже поддаются исследованию предметы русского экспорта, что связано с трудностями их выявления среди археологических материалов зарубежных стран. Там известны находки шиферных пряслиц, поливных глиняных яиц-писанок, трубчатых замков, крестов-энколпионов, изделий из драгоценных металлов. Некоторые типы древнерусских украшений обнаружены в Северной Европе (Фехнер М.В., 1967). Специально рассмотрел находки, поступавшие из Руси на территорию Латвии и соседних прибалтийских земель. Э.С. Мугуревич (1965). Основной торговой артерией между древнерусскими княжествами и Прибалтикой была Западная Двина (Даугава) и ее притоки. Работа Э.С. Мугуревича продолжена З.М. Сергеевой.

Успешно начато изучение торговых связей конкретных земель и центров Руси. Ф.Д. Гуревич собрала сведения о находках ближневосточных изделий в городах западнорусских княжеств (1968). Обстоятельную работу о новгородской торговле (в первую очередь по археологическим данным) написала Е.А. Рыбина (1978). Детально разработанная хронология новгородского культурного слоя позволила установить прямую зависимость поступления тех или иных товаров в Новгород от изменении политической обстановки.

Проблемы внутренней торговли Руси не привлекали столь широкого внимания, но определенные и значительные достижения есть и здесь. В той или иной степени они затрагивались во всех выше упомянутых работах. Ю.Л. Щапова на огромном фактическом материале исследовала распространение стеклянных изделий (прежде всего браслетов) из таких крупных центров, как Киев, Новгород. Смоленск в другие древнерусские города. Из киевских мастерских расходились по всей Руси некоторые типы крестов-энколпионов, золотые вещи с эмалью, церковная утварь, иконы и т. п.

Эти наблюдения дают представление о постепенном нарастании внутриэкономических связей и формировании местных рынков. Однако отсутствие источников затрудняет исследование торговли важнейшими товарами: хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами. Летописи недвусмысленно утверждают, что именно зерно, мясо, овощи, рыба не только широко продавались в городах, но и цепы на них определяли экономическую конъюнктуру городского торга. Доказательно же ответить на вопрос: кто сбывал излишки хлеба, пока не удалось. Данные об участии рядового сельского населения в торговых операциях (импортные и «городские» изделия в деревенских могильниках) носят односторонний характер. Взамен каких продуктов в деревню поступали эти вещи? Сами ли сельские жители привозили в ближние и дальние городские центры свои товары или же обмен целиком находился в руках купцов-перекупщиков? Какова степень участия в торговле сельскохозяйственными продуктами феодалов-землевладельцев? Словом, предстоит еще кропотливая и длительная работа над решением весьма существенной проблемы.

Во второй половине 50-70-х годов продолжалось интенсивное изучение денег и денежного обращения на Руси. В.М. Потин (1968) исследовал клады и отдельные находки западноевропейских монет на территории Древнерусского государства. Автор выступил решительным сторонником точки зрения на клады как памятники денежного обращения. В хронологическом аспекте им рассмотрены торговые связи русских земель с отдельными западноевропейскими странами. По мнению В.М. Потина, нехватка монеты на западе привела к почти полному прекращению ввоза на Русь серебра в начале XII в.

Сводку В.Л. Янина о находках восточных монет дополнил В.В. Кропоткин (1978). Исследователь также издал Свод византийских монет, найденных в Восточной Европе (1962). М.П. Сотникова собрала сведения о большинстве известных монет русского чекана конца X — начала XI в.

Нумизматическим находкам, прежде всего восточному и западноевропейскому серебру, посвятили свои исследования Н.Ф. Котляр (1973) и В.И. Рябцевич (1966).

Интересные выводы о широком распространении с середины XI в. на территории Руси новгородских серебряных гривен-слитков по данным денежно-вещевых кладов и единичных находок сделал А.Ф. Медведев (1963). Содержание серебра в новгородских гривнах и технику литья исследовала М.П. Сотникова (1957, 1961). В.Л. Янин продолжил в ряде статей изучение особенностей денежных систем древнерусских княжеств в различные хронологические периоды.

В связи с публикацией переводов сочинения Абу-Хамида ал-Гарнати, посетившего Русь в середине XII в., вновь был поднят вопрос об использовании в это время денег-мехов, в том числе и вытершихся шкурок, скрепленных княжеской пломбой (А.Л. Монгайт. М.Б. Свердлов).

Денежное обращение в целом и ос ионные древнерусские денежные единицы рассмотрел в неоднократно переиздававшейся монографии «Русская монетная система» II. Г. Спасский (1970).

После работы Н.П. Лихачева древнерусская сфрагистика лишь эпизодически привлекла внимание исследователей. С тех пор накопился обширный новый материал. Появилась возможность систематизировать вислые печати и привлечь их для изучения развития государственных институтов в Древней Руси. Эта работа была выполнена В.Л. Яниным, издавшим вслед за серией статей двухтомный Свод древнерусских булл X–XV вв. (1970а). Для абсолютного большинства печатей удалось составить типологическую классификацию, выделить устойчивые типы светских и церковных булл, определить первоначальную принадлежность многих моливдовулов. Оказалось, что право скреплять документы печатью принадлежало на Руси лишь представителям верховной светской власти и высшим церковным иерархам. Исследования В.Л. Янина успешно продолжены его учениками.

Наряду со сплошным археологическим обследованием ряда территорий Древней Руси в прошедшие два десятилетия во все возрастающем масштабе велись интенсивные раскопки десятков и сотен укрепленных поселений X–XIV вв. Археологическими работами охвачено большинство столиц и крупных городов земель-княжений.

Не останавливаясь подробно на результатах этих изысканий, частично опубликованных и уже кратко охарактеризованных в печати (Воронин Н.Н., Раппопорт П.А., 1963; Куза А.В., 1978) следует подчеркнуть, что свыше 100 поселений данного времени (из почти 400), названных в письменных источниках городами, планомерно исследованы или исследуются археологами. Изучено также около 10 % «безымянных» городищ с древнерусским слоем. Получен огромный фактический материал, освещающий повседневный быт, жилища, оборонительные сооружения, ремесло, торговлю, зодчество, культуру и топографию поселений этого типа.

Полностью оправдал себя метод раскопок поседений большими площадями. Б.А. Рыбаков вскрыл практически всю территорию детинца в Любече. Впервые по археологическим данным реконструирована целостная картина жизни феодального (княжеского) замка.

Внутренняя защищенная гавань для судов обнаружена в детинце Воиня. Усадьбы с жилыми и хозяйственными комплексами найдены на городище Слободка. Раскопки в Ярополче Залесском (Пировы Городища) позволили в деталях изучить этапы становления и гибели небольшого городка на Клязьме.

Исследования в Витачеве, Чучине, Новгороде Малом (Заречье), Святополче-Михайлове и на ряде других городищ рисуют суровый быт русских порубежных сторожевых крепостей. Значительный интерес представляют работы в Изборске, где прослежены непрерывные культурные отложения от VIII до XIII в. Усадьбы должностных лиц и солеварни раскопаны в Старой Руссе. Отдельные постройки и могильники первого периода существования города обнаружены в Москве.

Многочисленные материалы, свидетельствующие о разносторонних этнокультурных связях, получены при раскопках городищ русско-польского порубежья (Перемышля, Червена, Сутейска, Дрогичина, Берестья) и Черной Руси (Волковыска, Слонима, Новогрудка). В Новогрудке в пределах окольного города вскрыты усадьбы зажиточных горожан (Гуревич Ф.Д., 1981).

Представление о быте русских центров небольших Полоцких княжеств в бассейне Даугавы и взаимоотношениях пришлого славянского и коренного балтийского населения дают исследования в Кукейносе, Ерсике и Олене. Древнерусский слой XI в. зафиксирован на городище в Тарту (Юрьеве).

Трагическая гибель русских городов под ударами орд Батыя, сопровождавшаяся массовым уничтожением мирного населения, вновь зафиксирована раскопками Изяславля и Серенска. Братские могилы защитников города и жителей вскрыты в Старой Рязани.

Большим успехом ознаменовались раскопки на Киевском Подоле. Здесь обнаружены деревянные жилые и хозяйственные постройки, мощенные деревом улицы и переулки, целые усадьбы древних киевлян IX–XII вв. Эти работы в новом свете рисуют и внешний облик, и массовую застройку не только Киева, но и других южных городов.

Были завершены исследования на огромном (около 1 га) Неревском раскопе в Новгороде и продолжены работы в различных частях древнего города. Принципиальное значение раскопок в Новгороде не исчерпывается массовыми находками берестяных грамот — нового вида письменных источников. Впервые в практике отечественной археологии изучены целые кварталы средневекового города. Разработана абсолютная хронологическая шкала новгородского культурного слоя. Благодаря этому не только конкретные постройки и категории вещей получили абсолютные датировки, но выявлена динамика жизни отдельных кварталов и улиц. Именно в процессе раскопок Новгорода стало окончательно ясно, что в древнерусских городах существовала усадебная застройка. Усадьба горожанина являлась первичной хозяйственной и социальной ячейкой сложного городского организма. Данные наблюдения подтверждены теперь материалами из Киева, Рязани, Пскова, Старой Руссы, Смоленска, Ярополча Залесского, Полоцка, Минска, Друцка, Турова, Пинска и других городов.

Помимо крупных и относительно малых городских центров, исследовались сельские феодальные усадьбы-замчища. В.В. Седов полностью раскопал городища Церковище (Воищина) и Бородинское под Смоленском. К.А. Смирнов вел работы на городище Хлепень на Вазузе, Т.Н. Никольская — на Спасском городище. Несколько владельческих поселений в верховьях Волги исследовала А.В. Успенская. Провела раскопки Зборовского городища под Рогачевым Г.Ф. Соловьева, В.И. Довженок изучал известное поселение в Сахновке на Роси (Девичь-Гора). Несколько укрепленных усадеб на Левобережье Среднего Днепра раскопал М.П. Кучера. В.К. Гончаров вскрыл значительную площадь на городище Иван-Гора под Ртищевом. В результате этих и других работ археологическую характеристику получили сельские укрепленные феодальные усадьбы — центры феодальных вотчин.

Целенаправленно исследовались системы обороны Руси и отдельных княжеств. Большой вклад в изучение южнорусских пограничных городов-крепостей внесли работы Б.А. Рыбакова (1965а, 1965б, 1970б). Этим же вопросам посвятил ряд статей В.И. Довженок (1968, 1972). Начиная со второй половицы X в. и вплоть до нашествия Батыя укрепление степного порубежья от вторжений кочевников являлось одной из важнейших государственных задач великих киевских, а затем и черниговских, и особенно переяславских князей. Со времен Владимира Святославича она решалась с помощью строительства укрепленных пунктов — «застав богатырских» вдоль водных рубежей и размещением там специальных гарнизонов.

Отдельные особенности укреплений южных и юго-западных древнерусских городищ рассматривались в статьях П.А. Раппопорта. М.П. Кучеры, А.А. Ратича. Б.А. Тимощука. Оборонительные сооружения городов и замков XIV–XVII вв. западных княжеств изучал М.А. Ткачев (1978).

Исследование северо-западных крепостей X–XVII вв. проведено экспедицией под руководством А.Н. Кирпичникова. Обследованы и раскопаны оборонительные конструкции Ладоги, Орешка, Порхова, Яма, Поморья, Корелы, Тиверского городка и др. Открытие в Ладоге каменной стены 1114 г., а под ней остатков другой, более древней, каменной кладки вместе с открытием каменных укреплении XI в. в Изборске (В.В. Седов) изменило представления об уровне древнерусского фортификационного искусства.

Завершая обзор археологических работ по истории древнерусского военного зодчества, особо следует отметить фундаментальный труд П.А. Раппопорта. В трех томах «Очерков», изданных исследователем, собран огромный фактический материал (1956, 1961, 1967а). На широком историческом фоне автор рассмотрел особенности оборонительных укреплений сотен городищ X–XV вв., значительная часть которых была им лично обследована и изучена. П.А. Раппопорт разработал подробную типологическую классификацию этих памятников для различных историко-географических областей Руси. Им убедительно обоснована хронологическая периодизация существенных изменений в устройстве оборонительных сооружений. Впервые датированы десятки городищ, уточнено время сооружения других. Опубликованы сотни планов, разрезов, реконструкций.

Появились реальные возможности для обоснованной исторической интерпретации изученных памятников, выделения из их среды подлинных городов, вполне отвечающих социально-экономическому смыслу этого термина. Опыты формально-типологической и социально-исторической классификации укрепленных поселений опубликовали П.А. Раппопорт (1967б, с. 194–200; 1967а) и В.И. Довженок (1975). П.А. Раппопорт первым применил группировку памятников по размерам укрепленной площади, определил наиболее распространенный для сложившихся городов тип планировки: сложный, состоящий из нескольких укрепленных частей и открытых селищ-посадов. В.И. Довженок большинство укрепленных поселений считает феодальными замками, часть — подлинными городами, а остальные — сторожевыми крепостями. Однако оба исследователя больше доверяют при определении социального лица памятника прямым указаниям письменных источников, чем археологическим данным.

В.В. Седов предложил набор археологических признаков феодальной усадьбы-замка (1960, с. 123, 124). В него автор включает: наличие укреплений; находки предметов вооружения, типичные для быта феодалов; находки обломков стеклянных браслетов; следы значительной имущественной дифференциации среди населения памятника. Отличительными чертами феодальной усадьбы от города служат незначительные размеры; хорошо прослеживаемая связь с сельским хозяйством; слабое, одностороннее развитие ремесла.

Для сторожевых городов (крепостей) пока еще не выработано общих критериев. П.А. Раппопорт полагает, что военными крепостями были городища с особым устройством вала, в насыпи которого с внутренней стороны размещались жилые и хозяйственные помещения. Эти поселения строились по заранее намеченному плану. Их укрепления одновременно служили жилищами для гарнизона. На таких городищах (Райковецкое, Изяславль и др.) часто, кроме земледельческих орудий, находят предметы вооружения воина-рыцаря. Выводы П.А. Раппопорта оспорили В.И. Довженок и М.П. Кучера. Широкое распространение памятников с аналогичными конструктивными особенностями валов по территории Руси, наличие в их числе городищ самой различной плановой структуры заставляет с осторожностью отнестись к заключениям П.А. Раппопорта. Поэтому наиболее надежным для выявления сторожевых крепостей признаком пока остается их местоположение вдоль границы на стратегических направлениях возможного удара противника.

Таким образом, в результате успешного археологического изучения древнерусских укреплении поселений сложилась благоприятная перспектива дальнейшего углубленного исследования различных сторон городской жизни Руси, стратегии обороны государственных границ, устройства и быта феодальных замков и становления феодального землевладения. Появление новых материалов стимулировало интерес к проблемам градообразования. Л.В. Алексеев на примере полоцких городов стремился показать, что города возникали там, где продукция ремесленников находила сбыт (1966, с. 132). Город, по его мнению, мог возникнуть и из замка, и около монастыря, и на месте племенного центра, если торгово-ремесленное население находило там защиту, а торгово-транзитный путь обеспечивал поступление сырья и сбыт товаров.

В.В. Мавродин к И.Я. Фроянов рассматривают появление первых русских городов как следствие распада родовых отношении (1970). Поэтому древнейшие города выросли из племенных центров. Лишь в XI в., утверждают авторы, сформировались условия для образования городов в связи с развитием ремесла и внутреннего обмена.

Оригинальную концепцию происхождения древнерусских городов выдвинули В.Л. Янин и М.X. Алешковский (1971). Опираясь на наблюдения по вопросам образования Новгорода, они считают, что города вырастали не из княжеских замков или торгово-ремесленных поселков, а из вечевых (административных) центров сельских округ-погостов, где концентрировалась дань и находились ее сборщики. Сам Новгород, как думают исследователи, формировался постепенно. Сначала несколько мелких сельских поселений слились в три более крупных поселка, явившиеся территориальными ядрами будущих Славенского, Неревского и Людина концов. Затем три древнейших конца (возможно, центры соответствующих племен) объединились вокруг общих языческого капища, могильника и места вечевых собраний в единый городской организм.

Определенные итоги всестороннего изучения русских средневековых городов подведены в статье В.В. Карлова (1976). По поводу процесса градообразования автор отстаивает точку зрения М.Н. Тихомирова, связывавшего появление городов с ростом потребности сельского хозяйства в продукции специализированного ремесла. Вместе с тем значительное внимание В.В. Карлов уделяет второй составляющей градообразовательного процесса — прогрессу развития феодализма, оспаривая утверждение В.В. Мавродина и И.Я. Фроянова о зарождении городов вследствие распада родовых отношений. Исследователь подчеркивает множественность функций, выполнявшихся древнерусским городом в системе феодального государства, и указывает на необходимость их дальнейшего изучения.

На современном этапе развития археологии, помимо городов и укрепленных пунктов, исследовались рядовые сельские поселения. И хотя отставание в изучении этой исторически важной категории древнерусских памятников еще не ликвидировано, сделан значительный шаг вперед.

Особенно интенсивные изыскания велись на территории Северо-Западной и Северо-Восточной Руси. В течение ряда лет коллектив сотрудников Государственного Исторического музея плодотворно разрабатывал историю древнерусской деревни X–XIII вв. по археологическим данным. Результаты совместного труда опубликованы в трех выпусках «Очерков по истории русской деревни» (1956, 1959, 1967). Составлена карта сельских поселений и дана их характеристика, рассмотрены сельское хозяйство, деревенские промыслы, домашнее производство, ремесло и торговля, картографированы и систематизированы различные типы металлических украшений.

По мнению исследователей, основу сельской экономики севера Руси X–XIII вв. составляло пашенное земледелие, велика также была роль скотоводства. Четко прослеживается связь густоты размещения деревень с характером почв. Сельские поселения, как правило, располагались в X–XIII вв. на речных и опорных террасах, где имелись плодородные аллювиальные почвы и обширные заливные луга. Прибрежно-рядовая застройка преобладала над остальными типами планировки. Большинство деревень состояло не более чем из 3–6 дворов. Многодворные поселения являлись относительно редкими.

Из домашнего производства в самостоятельные отрасли ремесла выделились: добыча металлов, кузнечно-литейное дело и гончарство. При раскопках поселений и особенно могильников неоднократно обнаружены изделия городских ремесленников и импортные вещи, свидетельствующие об участии сельского населения во внутренней торговле. Полученная картина уточняет, а частично и опровергает взгляды на быт и характер древнерусской деревни, господствовавшие в науке еще в 40-х — начале 50-х годов.

Целенаправленные исследования сельских поселений центральных районов Смоленской земли провел В.В. Седов (1960). Сплошные археологические разведки автор сочетал с раскопками некоторых ключевых памятников. Особое внимание было обращено на топографию, планировку и хронологию выявленных поселений. В.В. Седов убедительно подразделил все обследованные поселения на три хронологических периода и восстановил динамичную картину развития смоленской деревни с VIII по XIV в. Данная работа является пока единственной по массовому археологическому изучению определенного микрорайона Руси. Поэтому ее выводы имеют первостепенное значение для истории древнерусских сельских поселений.

Хуже изучены сельские поселения юга Руси. Стационарные раскопки проводились в Днепровском Надпорожье (за пределами основной территории древнерусского государства) и на отдельных памятниках в лесостепной и лесной частях Украины (Комаровка, Лука Райковецкая, Рипнев и некоторые другие). Вместе с тем разведками последних лет обнаружено значительное число новых памятников, особенно в зонах новостроек. Установлено, что более плотно была заселена лесостепь, где селища располагаются вдоль берегов рек поблизости друг от друга. Таким образом, археологические данные свидетельствуют о значительной концентрации сельского населения в южнорусских землях.

Таким образом, история древнерусских поселений и крестьянства в целом с археологической точки зрения далека от своего завершения. Предстоит серьезная разработка данной проблемы собственно археологическими методами и с помощью смежных исторических и естественных наук. Первоочередным является обоснованное выделение по данным археологии историко-географических и социальных типов сельских поселений, всестороннее исследование основ их экономики и быта.

Прошедшие два десятилетия отмечены крупными успехами в изучении военного дела на Руси. О достижениях в исследовании закономерностей развития фортификационного строительства и создания систем обороны княжеств говорилось выше. Не менее значительны работы, посвященные истории оружия. А.Ф. Медведев издал сводку находок древнерусских наконечников стрел, деталей луков и колчанов (1966). Благодаря коллекциям советской археологической экспедиции из Каракорума удалось выявить группу характерных монгольских наконечников стрел, что имеет важное значение для точной фиксации на памятниках слоев времени Батыева нашествия.

Другие виды наступательного и оборонительного оружия, а также детали воинского снаряжения коня и всадника стали предметом изысканий А.Н. Кирпичникова. В нескольких выпусках «Свода археологических источников» представлены по категориям большинство из известных ныне находок русских мечей, сабель, кинжалов, копий, топоров, булав, кистеней, доспехов, шлемов, щитов, стремян, удил и т. д. (1966а, 1971, 1973а, б). Четкая типология и хронология различных видов вооружения позволила воссоздать подробную картину поступательного развития техники военного дела.

Конструктивные особенности славянских и древнерусских жилищ как устойчивые этнографические признаки всегда привлекали внимание археологов. Расширение географии раскопок, появление в массовом масштабе новых материалов сделали возможным разносторонне исследовать проблему домостроительства в Древней Руси. Большое значение имеют данные, полученные в результате многолетних работ Новгородской археологической экспедиции. Хорошо консервирующий органические вещества культурный слой Новгорода сохранил остатки десятков и сотен деревянных сооружений: домов, хозяйственных и производственных построек, мостовых настилов, частоколов, водоотводных труб, архитектурных деталей. Скрупулезно изучивший их П.И. Засурцев не только реконструировал отдельные сооружения, но и восстановил застройку городского двора-усадьбы в целом (1959, 1963, 1967).

Наблюдения о характерных приемах устройства жилищ, особенностях их внутренней планировки содержатся во многих работах. Появились опыты графической и объемной (макеты) реконструкции отдельных построек, изученных частей и целых поселений. Попытка наметить общую эволюцию жилищ северо-западной Руси IX–XIII вв. дана в монографии Ю.П. Спегальского (1972). Общую сводку большинства из известных находок жилищ на территории Руси составил П.А. Раппопорт (1975). Автор стремился по этапам и на разных территориях проследить процесс развития восточнославянских и древнерусских жилищ с VI по XIII в. Особое внимание было обращено на причинную взаимосвязь изменений в плановой схеме жилищ с изменением типа печей. И хотя история древнерусского жилища еще далеко не исчерпана, сведение воедино всего накопленного археологией материала по этой проблеме — качественно новый шаг в ее изучении.

Постепенно меняется отношение археологов к памятникам XIV–XVII вв. Помимо Новгорода и Москвы, культурные напластования этой эпохи исследуются или исследовались в Киеве, Пскове, Звенигороде Московском, Новогрудке, Витебске, Орешке, Мангазее, Александрове, Львове и др. Причем речь идет не о попутных наблюдениях, а о систематическом археологическом изучении истории городов XIV–XVI вв. Можно предположить, что в недалеком будущем традиционное отставание археологии в этой области будет ликвидировано.

Неуклонно возрастал в прошедшие два-три десятилетия удельный вес исследований археологов в области древнерусской культуры. Оформились во вполне самостоятельные направления работы по истории каменного зодчества, прикладного искусства и художественного ремесла; культурных связей Руси с зарубежными странами; взаимовлияния и синтеза культур племен и народностей, входивших в состав древнерусского государства; народной (бытовой) культуры; эпиграфики и грамотности. Не приходится сомневаться, что процесс «вторжения» археологии в сферы искусствоведческих дисциплин будет интенсифицироваться и впредь. Ведь раскопки постоянно открывают все новые и новые памятники древнерусской культуры. Более того, они попадают в руки археолога не изолированно, а в комплексе с синхронными им материалами, характеризующими конкретную историческую обстановку существования каждого памятника.

Общеизвестны достижения археологии в изучении древнерусского зодчества. Благодаря раскопкам в его историю вписаны блестящие страницы. Перу археологов принадлежат фундаментальные труды, посвященные развитию архитектуры древнего Киева (Каргер М.К., 1958; 1961). Северо-Восточной Руси XII–XV вв. (Воронин Н.Н., 1961, 1962) Смоленска (Каргер М.К., 1961; Воронин Н.Н., Раппопорт П.А., 1979). Самым широким образом использованы археологические данные Ю.С. Асеевым. Раскопки в Московском Кремле (Н.С. Шелянина-Владимирская, В.В. Федоров) пролили свет на историю раннемосковской архитектуры. Вновь исследовались старорязанские храмы (А.Л. Монгайт, М.Б. Чернышов, П.А. Раппопорт, В.П. Даркевич). Продолжались планомерные раскопки каменных построек Киева (П.П. Толочко), Пскова (В.Д. Белецкий), Полоцка (М.К. Каргер. П.А. Раппопорт. В.А. Булкин), Новгорода (М.К. Каргер, Г.М. Штендер) и др. Собранные в изобилии материалы обобщены в специальном выпуске Свода Археологических источников Раппопортом П.А. (1982а).

Большой вклад в изучение древнерусского архитектурного декора, прежде всего белокаменной скульптуры, внесли работы Г.К. Вагнера (1964; 1966; 1969; 1975). Исследователю удалось восстановить архитектурные формы и великолепное убранство знаменитого Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, храмов Владимира, Суздаля и др. Благодаря трудам Г.К. Вагнера искусство древнерусских скульпторов теперь предстает перед нами во всем своем великолепии.

Развернутый очерк развития русского прикладного искусства X–XIII вв. издан с хорошо подобранными иллюстрациями Б.А. Рыбаковым (1971). Прикладное искусство Московской Руси XIII–XVI вв. подробно исследовано Т.В. Николаевой (1976). Ее постоянным вниманием пользовались также памятники мелкой пластики XI–XVI вв. (1968).

Возможности археологии в деле углубленного изучения истории древнерусского искусства неоднократно подтверждались на практике. Настоящей сенсацией явилось открытие в Новгороде целой усадьбы церковного деятеля и иконописца XII в. Олисея Гречина. Впервые исследователи располагают столь разносторонним набором фактов, характеризующим быт, работу и общественное положение древнего живописца (Колчин Б.А., Хорошев А.С., Янин В.Л., 1981).

Глубокие корни языческого славянского мировоззрения рассмотрены Б.А. Рыбаковым (1981б).

Одной из важных и еще мало разработанных тем является многонациональный характер культуры древнерусского государства. Археологические находки приобретают здесь первостепенное значение. Они наглядно позволяют судить о степени синтеза, взаимовлиянии культур и обычаев различных племен и народностей, вошедших в состав Руси. Отдельные аспекты этой сложной проблемы нашли отражение в работах Н.Н. Воронина, Л.А. Голубевой, Э.С. Мугуревича, А.Л. Монгайта, С.А. Плетневой, Б.А. Рыбакова, Е.Н. Рябинина, В.В. Седова, З.М. Сергеевой, А.П. Смирнова и др. Но ее комплексное изучение представляется делом ближайшего будущего.

Народная культура повседневного быта русских людей X–XV вв. долго оставалась малодоступной для исследователей. Лишь массовые археологические раскопки, в особенности памятников с культурным слоем, сохраняющим органику, изменили существовавшее положение. Они открыли яркий, самобытный мир «обычных» вещей и предметов, окружавших человека далекого прошлого. Сегодня детали крестьянского и городского костюмов, интерьер жилищ, предметы туалета, домашнего обихода, игрушки и игры исследуются и публикуются археологами. Примером такого издания, действительно ставшим новым словом в науке, являются два выпуска Сводов археологических источников Б.А. Колчина, посвященных деревянным изделиям древнего Новгорода (1968, 1971).

Многолетние наблюдения археологов над памятниками древнерусской культуры способствовали теоретическому осмыслению ряда важных проблем. Г.К. Вагнер поставил и исследовал вопрос о происхождении жанров древнерусскою искусства (1974). Б.А. Рыбаков обратился к анализу классовой природы культуры феодального общества (1970а). Вывод исследователя о наличии в недрах русского средневековья двух культур: «„господствующей“ культуры дворцов и усадеб, возглавленной в значительной мере церковью, и демократической культуры, наиболее прогрессивное крыло которой представлено городскими посадскими людьми» (с. 33), заслуживает самого серьезного внимания.

Ныне археологии принадлежит заметная роль в изучении развития грамотности и письменности на Руси. Благодаря археологическим изысканиям фонд письменных источников X–XV вв. пополнился сотнямии тысячами новых единиц. Речь в первую очередь идет о берестяных грамотах и памятниках вещевой палеографии — эпиграфики.

Коллекция новгородских берестяных грамот с начала 50-х годов превысила 600 штук. К ней присоединились грамоты из Смоленска, Пскова, Старой Руссы, Витебска, Мстиславля, Твери. Нет сомнения, что география находок «писем на бересте» будет расширяться и впредь. Выдающееся открытие по достоинству оценили ученые разных специальностей. Но только недавно в связи с накоплением новых текстов его научное значение проявилось к полной мере. В семи томах академического издания новгородских берестяных грамот (НГБ 1953, 1954, 1958а, 1958б, 1963а, 1963б, 1978) заключена поистине бесценная информация о жизни древнего Новгорода и Руси в целом.

Работы сотрудников Новгородской экспедиции, прежде всего А.В. Арциховского и В.Л. Янина, исследовавших содержание грамот в неразрывной связи с историей тех новгородских усадеб, где они были найдены, свидетельствуют об их далеко не исчерпанных источниковедческих возможностях (Янин В.Л., 1975, 1977).

Являясь памятниками письменности, берестяные грамоты одновременно остаются памятниками археологическими. Они позволяют установить социальное положение владельцев усадеб, иерархию общественных взаимоотношении упомянутых в них людей, генеалогические связи, род занятий авторов и адресатов и т. д. Яркий пример результативности археологического подхода к исследованию грамот; открытие существования в Новгороде боярских патронимий, владевших внутри города значительными территориями из нескольких усадеб и объединявших большие массы проживавших здесь людей.

Не менее важно значение берестяных грамот в качестве памятников высокого уровня развития древнерусской культуры. Они дают яркое представление о путях развития грамотности на Руси; о той общественной среде, где она нашла наибольшее применение; о методах обучения письму. Среди текстов на бересте есть подлинные, хотя еще немногочисленные образцы художественной литературы и эпистолярного стиля. Несомненно, в отличие от пергамента береста была наиболее дешевым и распространенным материалом для письма. Но наряду с ней изредка употреблялись листки свинца или меди, широко использовались также дощечки-церы, одна из сторон которых заполнялась воском. Особенно удобны они были при обучении грамоте, так как легко позволяли стирать и исправлять написанное. Писали на бересте специальными инструментами — писалами, изготовлявшимися из кости, железа или бронзы. Учет и классификацию этих находок сделал А.Ф. Медведев (1960). Они обнаружены при раскопках многих памятников практически на всей территории Руси.

По характеру надписей к берестяным грамотам приближаются записи-граффити, процарапанные на стенах архитектурных сооружении. Они обратили внимание на себя еще в начале века. Однако их детальное изучение развернулось лишь в послевоенные годы (Б.А. Рыбаков, М.К. Каргер, Н.Н. Воронин, А.Л. Монгайт). Иногда граффити находят во время раскопок древних храмов, но целые серии этих замечательных памятников были открыты в процессе архитектурно-реставрационных работ. В монографиях С.А. Высоцкого (1966, 1976) и А.А. Медынцевой (1978) введены в научный оборот сотни надписей-граффити из Софийских соборов Киева и Новгорода. Содержание этих записей различно: от поминально-молитвенных до шуточно-бытовых. Есть среди них автографы исторических лиц, актовые документы, рабочие пометки и др. Можно утверждать, что среди авторов граффити были представители всех слоев городского населения Руси.

За последние годы в число массовых источников по истории древнерусской письменности, безусловно, вошли памятники вещевой палеографии: на сосудах, камнях и кирпичах, платежных слитках, монетах, печатях, металлической посуде и церковной утвари, украшениях, крестиках и образках, орудиях труда, предметах повседневного быта и т. п. Размеры записей различны: от одной-двух букв до нескольких фраз. Выход в свет свода датированных русских надписей XI–XIV вв. Б.А. Рыбакова (1964в) поставил дело изучения многих древнерусских вещей с надписями на строго научную основу. Появилась возможность надежно датировать по форме начертания отдельных букв даже надписи, в тексте которых нет четких хронологических признаков. Работа Б.А. Рыбакова для памятников XV — начала XVI в. была продолжена Т.В. Николаевой (1971). Фактически оба упомянутых Свода служат не только справочниками-определителями, но и практическими пособиями при изучении русской эпиграфики. Благодаря названным и многим другим работам история одной из важнейших областей культуры Древней Руси — письменности — получила самое разностороннее освещение.

В сжатом очерке трудно перечислить все направления и темы археологических изысканий по истории Руси за прошедшую четверть века. Отмечены лишь главные из них. Дальнейшая дифференциация исследований продолжается. Вместе с тем налицо очевидные признаки завершения очередного этапа развития древнерусской археологии. Опубликованы обобщающие труды по археологии отдельных земель-княжений или историко-географических регионов. Среди них выделяются «Очерки по археологии Белоруссии» (1972) и «Археология Украины» (1975), посвященные результатам археологического изучения южных и западных земель Древнерусского государства. Коллективы авторов стремились с учетом новейших данных решить вопросы этнической истории восточнославянских племен, становления у них классового общества и государства, исследовать прогресс экономики, образования городов, расцвета культуры. Не все из затронутых в этих книгах проблем изложены одинаково полно и убедительно. Но общее представление о значительных достижениях археологии передано верно. Наконец, настоящее издание, первое в отечественной науке по широте охвата материала и кругу поднятых вопросов, подводит итоги развития всей археологии в советскую эпоху.

Не только создание обобщающих трудов дает нам право судить о наступлении качественно нового периода в археологическом изучении Древней Руси. Наряду с углублением дифференциации исследований четко обозначились противоположные тенденции к их интеграции и синтезу. По существу — это две стороны одного процесса. Но если до недавнего времени приоритет принадлежал первой, то сейчас ведущей становится вторая. Именно на пути комплексного использования данных и методов многих наук, включая естественные и вспомогательные исторические дисциплины, к исследователям приходит наибольший успех. Таковы работы А.В. Арциховского, Н.Н. Воронина. Б.А. Колчина, Б.А. Рыбакова. В.В. Седова, В.Л. Янина. Привлечение по каждой проблеме возможно большего числа источников, решение ее в тесном взаимодействии гуманитарных наук и естествознания, т. е. осуществление интеграции наук на практике, открывает перед археологией совершенно новые возможности познания исторической действительности. Примеры подобных исследований приведены выше. Только методами археологии, даже непрерывно совершенствующимися, воссоздать в деталях процесс исторического развития Руси, установить его закономерности нельзя. Поэтому на современном этапе древнерусская археология должна стать комплексной. Во-первых, исследуя собственно археологические источники, извлекать скрытую в них информацию методами многих наук. Во-вторых, при разработке сложных проблем отечественной истории не ограничиваться одним-двумя видами источников, а опираться на всю доступную их совокупность.

Таким образом, археологическое изучение Древней Руси прошло несколько этапов. Знаменательно, что они совпадают с общей периодизацией историографии России. Это не случайность, а естественное следствие того факта, что советская археология является органической частью исторической науки.

От этапа к этапу значение археологических исследований среди работ, посвященных древнерусской истории, увеличивается. Сначала эпизодически привлекавшиеся в качестве иллюстрации к сообщениям летописи, материалы раскопок постепенно превратились в полноценный, информационно насыщенный исторический источник. Сегодня им принадлежит в ряду других свидетельств далекого прошлого Руси важное место. В решении вопросов этногенеза, развития экономики и хозяйства, истории культуры и быта они имеют первостепенное значение. Но археология теперь вторгается и в сферы ранее недоступных ей исследований. Всестороннее изучение памятников сфрагистики, эпиграфики, геральдики и денежного обращения дополнило и расширило наши знания об истории древнерусских институтов власти. Археологическое выявление из массы поселений феодальных усадеб-замчищ поднимает завесу над ранними стадиями формирования крупного феодального землевладения на Руси. Раскопки широкими площадями, обнаружившие различные типы городских дворов, в том числе своеобразные гнезда боярских родов-патронимий, вскрыли социальную структуру древнерусских городов.

Преимущество археологических материалов над остальными категориями источников заключено в непрерывном количественном росте. Выводы, построенные на их анализе, проверяются сериями новых находок. Все это представляет значительные, далеко еще не исчерпанные возможности археологии в изучении Древней Руси.