Древняя Русь. Город, замок, село

Наука о русских военных древностях имеет точную дату своего рождения. В 1808 г. недалеко от г. Юрьева-Польского крестьянка Ларионова, находясь в «кустах для щипания орехов, усмотрела близ орехового куста в кочке что-то светящееся» (Шлем., 1899, с. 389). Это оказались шлем и кольчуга, не без оснований приписанные президентом Академии художеств Л.Н. Олениным князю Ярославу Всеволодовичу, бросившему свои доспехи во время бегства с поля Липицкой битвы 1216 г. Липицкие находки сигнализировали ученым того времени о существовании особой категории предметов материальной культуры — древнерусского вооружения. Подавляющее большинство этого относящегося к раннему и зрелому средневековью вооружения, однако, лишено «именного» владельческого адреса и стало известно в результате археологических работ. Его изучение неотделимо от накопления и совершенствования археологических знаний. Важно отметить, что в России рано появились фундаментальные труды по истории оружия и военного костюма, что способствовало интенсивному развитию отечественного исторического оружиеведения.

Новые пути изучения военного дела, в том числе и оружия Древней Руси, продолжили в первую очередь советские археологи (Рыбаков Б.А., 1948а, б; 1969; Арциховский А.В., 1944; 1946; 1948; Рабинович М.Г., 1947; 1960; Колчин Б.А., 1953; Медведев А.Ф., 1959а, б; 1966; Корзухина Г.Ф., 1950; Довженок В.И., 1950). Они обратили внимание на внутренние причины развития военного дела Руси и рассеяли ряд предубеждений, вызванных отрицанием или незнанием отечественного ремесла, много сделали для преодоления всякого рода теорий, сводивших развитие вооружения и тактики боя к одним лишь внешним воздействиям, выяснили социальные различия в снаряжении смерда и дружинника. Итог этой работы выражен в следующих справедливых словах: «Русские дружинники X–XIII вв. были настоящими профессиональными воинами, не уступавшими по вооружению своим западным современникам» (Арциховский А.В., 1946, с. 17). К настоящему времени накоплен большой опыт по научной обработке оружия. В рамках «Свода археологических источников СССР» по инициативе Б.А. Рыбакова впервые осуществлена полная публикация предметов вооружения, относящихся к IX–XIII вв., найденных на территории Древней Руси (Кирпичников А.Н., 1966а; 1966б; 1966в; 1971; 1973а; Медведев А.В., 1966). Изучались также средства вооружения XIV–XVI вв. (Арциховский А.В., 1969; Кирпичников А.Н., 1976). Завершение этой работы позволяет изложить здесь ее некоторые итоги.

За прошедшие 170 лет археология накопила внушительный вещественный материал. В ходе собирательной работы было просмотрено 30 тыс. курганных комплексов и составлена картотека комплексов, содержащих вооружение IX–XIV вв. В ней учтено 1300 погребений и 120 поселений. В результате поисков в 40 отечественных и некоторых зарубежных музеях, архивах и научных учреждениях удалось зафиксировать и обработать свыше 7000 предметов вооружения и воинского снаряжения, относящихся к IX — первой половине XIII в. и обнаруженных в более чем 500 населенных пунктах[4]. С созданием документированного каталога находок учет всей массы найденного на территории Руси вооружения составляет не менее 85–90 %. Перечислим здесь эти изделия, найденные в археологических раскопках или случайно, а также сохранившиеся в музеях и научных учреждениях. Учтены как целые вещи, так и фрагменты, а именно: 183 меча, 10 скрамасаксов, 5 кинжалов, 150 сабель, 750 наконечников копий, почти 50 наконечников сулиц, 570 боевых топоров и около 1000 рабочих[5], 100 булав и шестоперов, примерно 130 кистеней. Из метательного оружия зафиксированы несколько тысяч наконечников стрел, около 50 арбалетных болтов, части сложных луков, колчанов и других принадлежностей для стрельбы из лука и самострела. Среди защитного вооружения 37 шлемов, 112 кольчуг, части 26 пластинчатых и чешуйчатых доспехов (270 деталей), несколько таких принадлежностей, как наручи и наколенники, 23 фрагмента щита.

Снаряжение всадника представлено 570 удилами, частями 32 оголовий (700 деталей), боевой конской маской, остатками 31 седла (130 деталей), 430 стременами, почти 590 шпорами, 50 деталями плеток, многочисленными подпружными пряжками, ледоходными шипами, подковами и скребницами.

Собранные и систематизированные находки вооружения могут рассматриваться в качестве самостоятельного исторического источника особой ценности. Достаточно сказать, что по количеству обнаруженных таких изделий средневековая Россия является одной из самых представительных стран Европы, и отечественные находки во многих отношениях приобретают международное научное значение.

Соотношения археологически обнаруженных «орудий войны» неодинаковы и подчас случайны. Их анализ, однако, позволяет заключить, что в течение почти всего рассматриваемого периода холодное оружие рукопашного боя (особенно при сопоставлении его с предметами метательной и осадной борьбы) более всего влияло на результат сражения. Его в системе средств тогдашней войны можно признать решающим, что продолжалось до тех пор, пока пушки и ружья не преобразовали весь сложившийся строй средневековой боевой техники.

С момента основания древнерусского государства войско было социально неоднородным и разноплеменным по составу, что обусловило необходимость сбора и исследования вооружения, найденного на всей территории Руси, независимо от его этнической, классовой городской или сельской принадлежности. За находками оружия, однако, угадываются различные владевшие им слои феодального общества. Клинковое и защитное вооружение в значительной мере было привилегией господствующего класса. Городские и сельские ополченцы нередко довольствовались известным минимумом преимущественно наступательного оружия. Такое разграничение в первые века русской истории не было абсолютным, и пехотинец из «черных людей» подчас пользовался шлемом и мечом, а конник — младший дружинник — луком и стрелами. Независимо от своей социальной принадлежности изделия воинского снаряжения усовершенствовались, если так можно сказать, в едином темпе не только в масштабах одной страны, но иногда всего Старого Света. Новые изобретения проявлялись в первую очередь в составе рыцарского вооружения, где соседствовали рядовые и уникальные образцы. Что касается простонародного оружия, то его роль оценивается в зависимости от степени участия в феодальном войске социальных низов. В течение всего изучаемого периода народ в большей или меньшей степени участвовал в военных делах и не один раз феодальные вожди обращались к помощи ополченцев — горожан и крестьян.

Отечественные находки позволяют с большой полнотой представить не только состав средневекового вооружения, но изучить его возникновение, развитие, распространение и, насколько это возможно, назначение и боевое использование.

Особое внимание уделено классификации вещественных памятников. Категории наступательного и защитного вооружения были систематизированы по типам, хронологии и зонам распространения. В основу выделения типа было положено сочетание объективных признаков, таких, как форма вещи, ее устройство, назначение, детали отделки. Результативной оказалась классификация, учитывающая не только главнейшие признаки изделий, например устройство рабочей части, но и мелкие, на первый взгляд несущественные детали. Они помогали угадать производящий центр, дату, установить направление торговых путей. При группировке типов имелась в виду их взаимосвязь, направление эволюции, нововведения.

Исходя из изменения форм изделий, а также их археологического окружения оказалось возможным датировать вещи с точностью до 50 лет, а иногда и точнее.

Эволюцию предметов вооружения удается последовательно представить в рамках частично наслаивающихся друг на друга периодов — IX — начало XI, XI — начало XII, XII — первая половина XIII и вторая половина XIII — первая половина XIV в. Эти периоды в какой-то мере соответствуют этапам развития русского общества, охватывавшим время раннефеодальной монархии в IX — начале XII в. и феодальной раздробленности, утвердившейся с XII в., по при этом отличаются рядом особенностей.

О вооружении войска времен первых киевских князей можно судить главным образом по крупнейшим древнерусским некрополям, где по языческому обряду трупосожжения (исключения незначительны) похоронены как рядовые воины, так и представители знати. Концентрация находок совпадает в основном с крупнейшими городскими центрами (Киев, Чернигов, Гнездово-Смоленск, Тимирево-Ярославль), лагерями дружинников (Шестовицы Черниговской обл.), районами активной земледельческой и торговой деятельности (юго-восточное Приладожье, Суздальское ополье). Многие курганы X в. дают вооружение профессиональных воинов-дружинников, составлявших основу правящего класса. В этих погребениях (их учтено 547) оружие является не этническим, а социальным показателем. Точные подсчеты археологических комплексов, содержащих предметы вооружения, позволили констатировать относительно высокую степень военизации общества X в., при которой каждый пятый-десятый мужчина носил оружие, а также значительную техническую оснащенность войска, при которой один из трех ратников имел два-три вида оружия.

В сравнении с X в. степень военизации общества к XI столетию уменьшилась в 2–3 раза, что, видимо, связано с социальным изменением состава армии и оформлением замкнутого воинского сословия. Для периода XI–XII вв. большая часть находок связывается с многочисленными крестьянскими кладбищами лесной и лесостепной полосы России (учтено 614 погребений). Здесь рядом с курганами смердов возвышались сравнительно крупные и богатые погребения младших дружинников. В связи с христианизацией погребения состоятельных воинов исчезают, но остаются захоронения мужчин с оружием (по обряду трупоположения). Археологические данные в этот период характеризуют главным образом вооружение рядового дружинника и простого человека, смерда и горожанина.

В период наступившей феодальной раздробленности, когда войско состояло из отрядов отдельных князей, бояр и областных ополчений, количество вещественных источников падает. Целостного представления о вооружении различных социальных слоев населения этого периода археология не дает. Погребения XII–XIII вв. (их учтено 144) характеризуют боевое снаряжение населения, проживавшего в некоторых пограничных районах Руси, например тюркоязычных черных клобуков (Киевская обл., ср.: Плетнева С.А., 19073) и водских ополченцев (Ленинградская обл.). Известно также оружие горожан, погибших при защите русских городов в период монголо-татарского нашествия 1237–1240 гг. Оно позволяет представить пешего ратника с копьем, топором, луком и стрелами и конного воина с колющим, рубящим и защитным оружием.

После 1250 г. находки оружия становятся все более редкими, зато встречаются произведения военного ремесла, сохранявшиеся в составе княжеских и городских арсеналов. Особое значение приобретает здесь использование сохранившихся письменных и изобразительных источников.

При всей неравномерности и порой отрывочности археологического материала он позволяет изучить не только вооружение отдельных частей русского войска (например, кочевников, осевших на юге Киевщины), но и боевые средства русской рати в целом. Так, на основании собранных материалов оказалось возможным установить деление русского войска XI–XIII вв. по роду и виду оружия и реконструировать снаряжение: тяжеловооруженных всадников и пехотинцев — копейщиков и легковооруженных всадников и пехотинцев — лучников.

Изменения военной техники IX–XIV вв. очень часто заключались не в изобретении новых средств борьбы (хотя и это имело место), а в усовершенствовании уже существующих. Эволюция разных видов вооружения, доспеха и воинского снаряжения на основании вещественных и других источников представляется следующим образом.

Мечи. К привилегированному, но широко распространенному оружию принадлежали мечи. В пределах IX–XIV вв. они подразделяются на две основные группы — каролингские и романские (табл. 114). Первые, а их найдено более 100, относятся к концу IX — первой половине XI в. Находки этих клинков сконцентрированы в нескольких областях Руси: в юго-восточном Приладожье, районах Смоленска, Ярославля, Новгорода, Киева и Чернигова. Мечи обнаружены, как правило, в крупнейших курганных могильниках вблизи или на территории важнейших городских центров. Судя по богатству захоронений, клинки принадлежали воинам-дружинникам, купцам, княжеско-боярской верхушке, иногда состоятельным ремесленникам. Редкость нахождения мечей в погребениях (равно как и шлемов, доспехов, щитов) не означает их недостатка в боевой практике, а объясняется иными причинами. Меч как особо почитаемое и ценное оружие в период раннего феодализма передавали от отца к сыну, и при наличии наследника он исключался из числа погребальных приношений. В более поздний период мечи нередко выдавались рядовым дружинникам из государственных арсеналов, вероятно, только в пожизненное владение. Перейдем к типологии мечей.

Для классификации клинков IX–XI вв. использована схема Я. Петерсена, разработанная на норвежском, а точнее, общеевропейском материале. Речь идет о рукоятях, которые сопоставляются по формам и украшениям. Что касается лезвий мечей, то они (при общей длине около 1 м) почти одинаковы, относительно широкие (до 6–6,5 см), плоские, с долами (занимающими среднюю треть полосы), слегка суживающиеся к оконечности. Анализ рукоятей служит, однако, изучению всего изделия, включая и его клинок. Установлено, что средневековые мастерские большую часть лезвий выпускали с уже смонтированными навершиями и перекрестьями. В Европе встречаются, правда, случаи, когда рукояти готовых полос изготовлялись или переделывались вне стен первоначальной мастерской. Наличие своеобразных рукоятей может также свидетельствовать о существовании местного клинкового ремесла, освоившего необходимые технологические операции по ковке холодного оружия. Таким образом, при помощи типологической схемы Петерсена можно выделить, во-первых, единообразные серии высококачественных мечей, изготовленных, как правило, западноевропейскими мастерами, во-вторых, обычно своеобразные по отделке изделия (или их детали) местной работы.

Сказанное относится и к русским находкам. Часть из них во всех деталях соответствует общеевропейским образцам и их хронологии, часть же отличается от последних формой и украшением рукоятей, а также и своей датировкой. Перечислим здесь встреченные на территории Руси мечи международных типов (табл. 114–116) начиная с древнейших. К ним относятся: клинки с нешироким прямым перекрестьем и треугольной головкой (типы В и Н), соответственно вторая половина IX и конец IX — начало XI в.[6], образцы с массивным навершием и перекрестьем, обложенными бронзовыми орнаментированными пластинами (тип D, X в.); изделия с трех- или пятичастной головкой и перекрестьем с расширяющимися концами (тип S, X — начало XI в.) и близкие к ним — с навершием, оформленным по бокам условно трактованными звериными мордами (типы Т-1 и Т-2, X — начало XI в.). Отметим далее экземпляры с увенчаниями, напоминающими мечи типа Т-2, но снабженные ячеистой орнаментацией (тип Е, IX–X вв.) или полихромной инкрустацией геометрического рисунка (тип V, X в,). Рассматриваемую группу завершают мечи с полукруглыми бронзовыми или железными навершиями и прямыми крестовинами (тип W, X в. и тип X, вторая половина X — начало XI в.), клинки с седловидным (с возвышением в центре) набалдашником и изогнутым перекрестьем (тип V, X — начало XI в.) и, наконец, образцы с изогнутым кверху яблоком и опущенным книзу перекрестьем (тип Z, конец X — начало XI в.).

Для рукоятей мечей упомянутых типов характерны: узоры геометрического рисунка, выполненные цветными металлами, лентообразные украшения, оформленные чернью и серебром, ячеистая орнаментация, массивные рельефные бронзовые пластины, составные из 3–5 деталей (табл. 115, 117, 2). Преобладают мечи нескольких типов (Н, S, Е, V), что связано с привозом партий оружия, изготовленного в крупных мастерских Рейнской области. Каролингское происхождение большинства рассматриваемых мечей подтвердили не только украшения, но и знаки, и надписи на их лезвиях (об этом см. ниже). Среди найденных мечей имеются изделия не обязательно западноевропейской работы судя по их индивидуальной отделке. Таковы мечи типа D с бронзовыми украшениями в скандинавском стиле Borre и клинки с рукоятями, явно подражающими некоторым эталонным образцам (типы U особый и Z особый, табл. 114–115).

Обращают внимание мечи типов Z и Z особый, отчасти V. Они демонстрируют, как около 1000 г. изменились традиционные рукояти франкских клинков. Этим образцам свойственны не прямые, а изогнутые навершия и перекрестья (табл. 114). Такие мечи были удобны при конной рубке, так как позволяли более свободно манипулировать рукой и кистью при ударе. Подобные преобразования европейского рубящего оружия произошли не без участия Руси. Весьма правдоподобно, что соприкосновение русской конной дружины с кочевниками, влияние сабельного боя, самой тактики конной борьбы, наконец, растущее преобладание конницы как главного рода войск — это и привело к возникновению мечей, приспособленных к кавалерийскому бою.

Среди найденных на Руси средневековых мечей есть и такие, которые позволяют предполагать существование в Киевском государстве не только подражательного, но и вполне самостоятельного отделочно-клинкового ремесла. Таковы пять сохранившихся фрагментарно мечей, рукояти которых при наличии некоторых международных черт (например, трехчастное навершие) отличаются выраженным местным своеобразием формы и декора (тип А местный, табл. 114, 15–17; 115, 2–3). Им присущи плавные очертания навершия и перекрестья, и растительная орнаментация. Особенно заметно выделяются рукояти мечей из Киева, Карабчиева и Старой Рязани, отделанные чернью по бронзе. Их с уверенностью можно причислить к высокохудожественным произведениям киевского оружейного и ювелирно-литейного ремесла. Производившиеся в Киеве бронзовые детали рукоятей мечей (типа табл. 115, 2, 3) и наконечники ножен, украшенные растительным орнаментом, очевидно, находили сбыт в землях юго-восточной Прибалтики, Финляндии и Скандинавии. Тогда, т. е. не позже первой половины XI в., изделия русских оружейников появились на мировых рынках. Заметим, что число таких находок, еще в древности оторвавшихся от своей родины и оказавшихся в странах бассейна Балтийского моря, год от года растет (ср. Koskimies M., 1973, kuva 5). Продолжается их вычленение в музейных коллекциях.

Среди мечей новых форм, распространившихся в конце X в. в Восточной Европе, встречены и совсем необычные. Таков образец, найденный в Фощеватой около Миргорода (в нашей типологии условно назван скандинавским, табл. 115, 1). Его рукоять состоит из отдельных отлитых из бронзы частей с рельефным изображением чудовищ в стиле надгробных рунических камней XI в. Место изготовления меча (точнее, его рукояти) искали в Скандинавии, юго-восточной Прибалтике, однако на самом деле его правильнее связывать с районом Киева. Дело в том, что на фощеватском клинке найдено некаролингское клеймо, перевернувшее прежние представления о древнерусских мечах (см. об этом ниже).

Итак, X — первая половина XI в. характеризуется употреблением мечей в основном европейских форм, которые начиная примерно с конца X в. были дополнены местными. В Восточной Европе поиски собственных форм рубящего оружия наиболее сильно проявились в XI в., отчасти в XII в., что стоит в прямой связи с упрочением ряда средневековых городов и ростом самостоятельности их оружейного ремесла. Однако дальнейшее развитие меча в XII–XIV вв., за некоторым исключением, вновь подчиняется общеевропейскому стандарту.

Переходим к так называемым романским мечам второй половины XI–XIV вв. (табл. 114, 18–25). В отечественных находках их насчитывается 75. Эти клинки в большинстве обнаружены в городах, погибших во время монголо-татарскою нашествия, потеряны на «дорогах войны», полях сражений, речных переправах. В тех областях Руси, где еще насыпались курганы, мечи в отличие от предшествующего времени встречены редко.

Мечи второй половины XI–XII в. легче (около 1 кг), иногда короче (доходят до 86 см) и на 0,5–1,5 см уже клинков X в. (табл. 118). Такие тяжелые (около 1,5 кг) и сравнительно длинные мечи, как в X в., выходят из употребления. Дол клинка суживается, превращаясь в узкий желобок. В XII в. технология производства клинков упрощается, их делают цельностальными; такие мечи назывались харалужными. Прежние приемы ковки полосы из железных и стальных пластин и сложноузорчатая сварка постепенно исчезают. На мечах XII–XIII вв. довольно редко встречаются роскошные украшения, например сплошная платировка серебром. Навершие рукояти делается не из нескольких, а из одного куска металла. Бронзовые детали уступают место железным, все реже применяются рельефные орнаменты.

Во второй половине XII и особенно в XIII в. происходит новое утяжеление рубящего оружия, что обусловлено усилением доспеха. Появляются довольно длинные (до 120 см) и тяжелые (около 2 кг) мечи, которые по этим своим показателям даже превосходят образцы IX–X вв. (табл. 118). Перекрестье мечей XII–XIII вв. вытягивается в длину и достигает 18–20 см (обычная длина перекрестья предшествующего времени 9-12 см). Характерная для конца X–XII вв. искривленная крестовина сменяется прямолинейной. Удобства для захвата рукой создавались теперь не изогнутостью частей меча, а удлинением стержня рукояти с 9-10 см до 12 см и больше. Так возникли мечи с полуторными рукоятями, а затем и двуручные, позволявшие наносить более мощные удары. Первые попытки использования мечей с захватом в «полторы руки» относятся к домонгольской поре, но их широкое распространение начинается в XIV в. Отметим, что на Руси еще в середине XIII в. использовались как тяжелые рыцарские мечи, так и более легкие с полыми деталями рукоятей. Если первые применялись против тяжеловооруженных латников, то вторые (наряду с саблями) годились для легкой конницы.

Клинком XII–XIII вв. могли колоть, но основным назначением оставалась рубка. Поиски оружия, поражающего сквозь самые плотные доспехи, приводят к созданию примерно в середине и второй половине XIII в. колющего клинка. Таков, в частности, меч псковского князя Довмонта (табл. 118, 8 и 119, 1). Перед нами древнейший сохранившийся в Восточной Европе колющий клинок удлиненно-треугольной формы. Полоса такого устройства свидетельствовала о распространении наборных доспехов, которые в бою было легче проколоть, чем разрубить. Меч Довмонта, единственный из сохранившихся доныне древнерусских клинков, имеет свою «биографию». Так, возможно, именно этим оружием псковский воитель в битве 1272 г. «самого же мастера (магистра — А.К.) Столбне в лице сам уязви» (Серебрянский Н., 1915, прил., с. 152).

Колющие клинки, обладая проникающим бронебойным действием, все же не вытеснили рубящие. В XIV в. в Восточной Европе использовались крупные мечи (до 140 см длиной) универсального колюще-рубящего действия. Они снабжались полуторной рукоятью и прямым перекрестьем длиной до 26 см (табл. 118). В связи с вытянутыми пропорциями лезвия они выковывались либо с трехрядным долом (вместо прежнего однорядного), либо с серединной гранью.

По форме рукояти романские мечи подразделяются на типы, в большинстве восходящие к более ранним образцам (типов S, X, V, Z и Z особый, табл. 114). К традиционным типам относятся мечи с бронзовыми перекрестьем и пятичастным навершием (тип I, XII–XIII вв.), изделия с трехчастным бронзовым или железным набалдашником и обычно несколько изогнутым перекрестьем (тип II и II А, соответственно XI–XIII и XII вв.), образцы с седловидным увенчанием и изогнутой крестовиной (тип III, XII — первая половина XIII в.), мечи с полукруглой и линзовидной головками и, как правило, прямым перекрестьем (типы IV и V, XII–XIII вв.). К новым типам можно причислить клинки со стержневидным прямым перекрестьем и дисковидным навершием (тип VI, XII–XIV вв.) и лезвия с полигональным по очертаниям яблоком и прямой или слегка изогнутой крестовиной (тип VII, XIII–XIV вв.).

Классификация археологического материала показывает, что на Руси в XII–XIII вв. представлены все типы клинков, известные в то время в Западной и Центральной Европе (типы III–VII). По оснащению войска романскими мечами удельная Русь, по-видимому, не уступала главным европейским странам, причем преобладание, как и на западе, получили мечи с дисковидным навершием (тип VI). Устанавливается эволюция упомянутой детали. В XII в. она колесообразная, в XIII в. головки получают радиальный двусторонний срез, в конце XIII в. появляются выпуклые по боковым сторонам диски без среза. Поэлементный анализ частей меча в данном случае необходим для уточнения его даты. Характерно, что полуторные, а затем и двуручные клинки снабжены деталями новых для своего времени романских мечей (типы VI, VII, отчасти V). Наряду с общеевропейскими формами на Руси использовались мечи с пяти- трехчастными навершиями, вероятно, частично местного восточноевропейского происхождения (типы I и особенно II). Возможно, мечи с бронзовыми деталями рукоятей (или только рукояти, табл. 117, 1) вывозились из русских городов в юго-восточную Прибалтику и Волжскую Болгарию.

102 клинка конца IX–XIII в. из числа найденных на территории Древней Руси, Латвии и Волжской Болгарии в 1963–1964 гг. были подвергнуты специальной расчистке[7] и на 76 из них обнаружены ранее неизвестные ремесленные клейма, различные начертания и дамаскировка (Кирпичников А.Н., 1966в, с. 249–298). О месте происхождения того или иного меча судили по его отделке и украшениям. Ныне же оказалось, что прямой ответ на этот вопрос часто дают надписи на самих вещах. На 25 изученных мечах конца IX — начала XI в. обнаружены имена западноевропейских оружейников, работавших в районах Рейна и Дуная. Перечислим их: Ulfberht, Ingelrii-Ingelred, Cerolt, Ulen, Leutlrit, Lun (табл. 120). Некоторые из этих имен встречены многократно, другие открыты впервые. Мы получили возможность судить о работе древних мечедельцев, узнав их продукцию. Наиболее крупной была мастерская Ulfberht’а. До сего дня в европейских коллекциях зарегистрировано не менее 125 мечей с этой, очевидно, семейной маркой. Можно предполагать, что в древности эти лезвия расходились сотнями, если не тысячами. В производстве клинков существовала, видимо, значительная основанная на «конвейерном» разделении труда концентрация рабочих сил и технических достижений, далеко опережающих свое время. Несмотря на торговые запреты, франкские клинки проникали в значительно удаленные районы Европы, в том числе к норманнам, финнам и русским.

Наряду с мастерскими, подписывавшими свои изделия, существовали и такие, которые клеймили лезвия всякого рода злаками несложного геометрического рисунка (табл. 120). На 10 обследованных клинках оказались кресты, круги, спирали, полумесяцы. Эти знаки, несомненно, имели не только маркировочное, но и магическое значение, они символизировали огонь, солнце, возможно, отвращали злых духов. Где изготовлялись эти «безбуквенные» изделия? Багдадский философ IX в. ал-Кинди — автор единственного в своем роде трактата о мечах всего мира, писал, что у франкских мечей в верхней части находятся кресты, круги и полумесяцы. Перечень знаков поразительно совпал с теми, которые были открыты на некоторых клинках, найденных на территории Древней Руси. Таким образом, родиной этих вещей, так же как и подписанных, был франкский запад.

Происхождение остальных как клейменых, так и «чистых» полос IX–XI вв. неясно. Среди последних следует упомянуть меч X в. из Гнездова со стилизованным изображением человека (табл. 120, 8). О такого рода клейме писал ал-Бируни, указывая, что стоимость меча с изображением человека выше стоимости лучшего слона (ал-Бируни, с. 238). Приведенное высказывание иллюстрирует не индийское происхождение гнездовского меча, а международную распространенность некоторых сюжетов клеймения холодного оружия. Не явились ли результатом подражания подписным те из исследованных нами два меча, у которых буквы превратились в орнаментальный повторяющийся значок? Не исключено, что объектом копирования языческих кузнецов могли также стать полосы с символическими знаками.

К произведениям нелокализованных мастерских относятся семь клинков с дамаскированным узором. Для европейской металлургии X в. техника сложноузорчатой сварки была в основном уже пройденным этапом. Тогда сварочный дамаск стали употреблять только для надписей. Дамаскированные мечи X в. — отзвук уже уходящей технической традиции. Неслучайно дамаскировка присуща всем трем нашим древнейшим мечам IX в., относящимся к типу В.

64 % мечей IX–XI вв. судя по их метам указывают на каролингские мастерские. Между тем, как писалось выше, около 1000 г. на смену общеевропейским все настойчивее выдвигались местные формы рубящего оружия. Касалось ли это только рукоятей мечей или и их лезвий?

Клеймо, начертанное уставными кирилловскими буквами, неожиданно открытое на упоминавшемся выше мече из Фощеватой (на Полтавщине), наконец, прояснило этот вопрос. Надпись обнаружилась в верхней трети дола клинка, она двухсторонняя и наведена инкрустированной в металл дамаскированной проволокой. Техника ее исполнения не отличается от известных каролингских мечей X в. На одной стороне полосы можно прочесть имя мастера Людота или Людоша, на другой слово «коваль» (т. е. кузнец). Надпись явно не владельческая, а производственная. Полученная на основании лингвистического, типологического и искусствоведческого анализа дата меча показала, что он с делан не позднее первой половины XI в. Подпись клинка является древнейшей сохранившейся русской надписью на оружии и металле вообще и передает старейшее дошедшее до нас имя ремесленника (табл. 120, 6). Судя по этой надписи, на Руси существовала специализированная оружейная мастерская задолго до того, как об этом сообщают письменные источники. Рукоять фощеватовского меча, отделанная в орнаментальном стиле надгробных рунических камней XI в., дала повод считать сам меч едва ли не единственным бесспорно скандинавским из числа найденных на Руси. Ныне же оказалось, что мы имеем дело с изделием, подписанным грамотным русским мечедельцем. Собственным клеймом он обозначил свою продукцию, значит, по отношению к привозной она была вполне «конкурентоспособной» (NadoIski A., 1974, s. 28–29). После Каролингской империи Киевское государство оказалось второй страной Европы, где изготовлялись собственные подписные мечи. Без преувеличения можно сказать, что никогда ранее археология не получала такого прямого и убедительного свидетельства существования на Руси эпохи князей Владимира и Ярослава столь высокоорганизованного и специализированного ремесла.

Обнаружение русского клинка, однако, не отрицает того, что в X и в XII–XIII вв. в Восточной Европе преобладали привозные каролингские, а затем романские мечи. Большинство подписей на мечах романской эпохи, в том числе и выявленных автором, представляют подписи ремесленников (Etcelin, Ingelrii), «пробирные» марки и особенно латинские сокращения.

Особое внимание привлекают клейма, которые состоят из сложных сокращений (далее эти надписи именуем сокращенными). Такие клейма употреблялись длительное время и отличались большим разнообразием. Наряду с древнерусскими материалами здесь рассматриваются также клейма на мечах, найденных на территории Прибалтики. Включение в данный обзор прибалтийских материалов обусловлено тем, что они, так же как и древнерусские, являются предметами импорта и характеризуют торговые связи единого географического региона.

Полный учет сокращенных надписей европейских мечей позволил впервые после швейцарского ученого Вегели (в его распоряжении в начале XX в. было столько клейм, сколько известно ныне в одной нашей стране) разработать для них новую классификацию, отражающую более полно развитие клинковой эпиграфики на протяжении пяти веков. Наша классификация надписей исходит из общего их содержания, а также из формул, терминология и сложность которых претерпевали в развитии большие изменения. Важен также учет палеографических данных и орнамента.

Комплекс признаков, лежащих в основе классификации, в отдельных случаях сужает датировки, установленные по типологии мечей. При отсутствии навершия и крестовины клинка исследование надписей может оказаться единственным способом установить время его изготовления.

Вместе с тем наличие массового материала, создающего возможности для сравнения, позволяет выработать систему прочтения клейм, а раскрытие их содержания существенно для уточнения хронологии. Со времени Вегели делались попытки прочтения отдельных надписей, однако прежние исследования обнаруживают недостаточное внимание к изучению форм букв. Это обстоятельство, как и понимание надписей, почти всегда как строго инициальных, закрыло путь к пониманию клейм. Итак, знание форм букв и сокращений — исходная палеографическая основа исследования.

Необходимым также представляется учет фразеологии современных источников, в частности касательно титулования бога, богоматери и пр., что особенно полно раскрывается в церковных службах. Литургия была в значительной мере источником средневековых надписей, и в ней можно обнаружить также истоки мечевой эпиграфики.

Литургические источники клинковой эпиграфики не исключают ее оригинальности, которая не очень обнадеживает в деле идентификации текстов. И все же элементы последней уже налицо. Они дают подтверждение правильности раскрытия клейм.

Раскрытию клейм помогают некоторые частные наблюдения и особенности начертания. Так, в ряде случаев удается разбить надпись на четкие составные части, подметить искусственную их расстановку. В других — клеймо на одной стороне меча находит продолжение на другой. Наконец, большое значение имеет уяснение элемента ne, что позволяет проникнуть в общий характер надписей.

Все многообразие надписей делится на два типа в зависимости от основной идеи их составителя. Иногда он хотел нанести на меч один или несколько священных терминов. В таком случае надпись получала значение словесного символа. Чаще в клеймах отражено посвящение клинка богу, богородице, кресту. Тогда надпись выступает как одна или несколько посвятительных формул (при этом иногда добавлялись символы). Простота символов, связанная к тому же с первыми шагами словесного клеймения, заставляет обратить внимание на них в первую очередь.

Перейдем к краткой характеристике групп надписей (табл. А и табл. 121, 122).

I. Надписи-сигли. Каждый вид состоит всегда только из одного слова, которое передается сиглем. Иногда надпись-сигль многократно повторяется на одном и том же клинке.

Содержание почти всех сиглей, рассматриваемых изолированно, поддавалось бы раскрытию с большим трудом. Взятые в совокупности, они рельефно отражают определенный арсенал религиозной терминологии. Значение трех сиглей, раскрываемое в надписях (X–Christus, I–Iesus, O-omnipotens), можно считать широко распространенным. Оно объединяется одной темой, подсказывающей содержание остальных сиглей: A-altissimus (Всевышний), R-redemptor (Искупитель), S-Salvator (Спаситель).

Чтение шести сиглей — ключ, который помогает в решении пространных надписей, так как эти сигли оказываются костяком большинства остальных клейм. Хронология: 1) в ранний период клинковой эпиграфики (IX–XI вв.) получил особое распространение лишь вид № 3; 2) после XII в. I группа сравнительно редка; 3) многократное использование клейма-сигля (особенно более двух раз) на одной и той же стороне клинка появилось начиная в основном с XII в.

II. Сложные символы. Каждый вид — результат сочетания как рассмотренных, так и других букв. Идея сочетаний та же, что и надписей-сиглей, но во второй группе символы получили усложнение путем добавления к основному термину приложений и определений или соединения равносильных терминов. Хронология: некоторое число видов группы относится к IX–XII вв., но широкое их употребление приходится на XIII–XIV вв. Тем самым символы XIII–XIV вв. выступают как вторая после надписей-сиглей ступень развития символов. Этот вывод делается на основе изучения подгрупп, на которые распадается II группа (из-за недостатка места вопрос о подгруппах — а они часто имеют четкую хронологическую квалификацию — в очерке почти полностью опускается).

III. Простейшие формулы. Начиная с этой группы, все надписи в основных частях имеют характер посвятительных формул. Установление построения и смысла посвятительных формул облегчено наличием несокращенной надписи «in nomine domini» (во имя господа). Однако для их раскрытия требовалось выяснить сокращение служебного выражения формулы: ne-nomine — in nomine (во имя).

Особенно замечательны клейма: № 9 — найденное на мече при раскопках Изяславля, оно получает узкую датировку; № 13 — надпись на мече из Люмадского могильника на о. Саарема, известном памятнике искусства, ее графика, получившая новое толкование, позволяет сузить хронологию на целый век. Хронология: возникнув в архаический период, простейшие формулы получают особое распространение в XII — начале XIII в., но затем идут на убыль.

IV. Группа «in». Начиная с этой группы, происходит усложнение построения формул, сопровождающееся увеличением пространности надписей. Признак группы — начальное сочетание «in», которое является аббревиатурой служебного выражения (in nomine) или его началом (предлогом).

Интерес среди рассматриваемых видов представляет № 1, дающий пример перехода от именного клеймения к сокращенным надписям. Хронология: все виды группы отличаются архаическими чертами (выражение «in nomine», центрическое построение части текста, эпиграфические признаки) и датируются XI–XII вв.

V. Группа «benedic». Виды обычно начинаются со слова, давшего группе наименование и входящего в формулы освящения мечей. Важность этих давно изданных формул для понимания клинковой эпиграфики отметил немецкий палеограф В. Эрбен, но в его время (начало XX в.) были известны лишь два плохо воспроизведенных вида. Теперь во фразеологии надписей V группы определенно устанавливается основа в виде формул освящения мечей. Хронология узкая: вторая половина XII — первая четверть XIII в. Тем самым группа знаменует собой переход от сложных клейм IV группы к длинным клеймам XIII–XIV вв.

VI. В противоположность остальным группам она объединяет разные по содержанию виды. Для них связующим началом, кроме хронологии, является чаще умеренная еще сложность формул и сохранение остатков терминологии IV группы. Среди наших видов замечателен № 5 — надпись на Преображенском мече из-под Новосибирска (Дрбоглав Д.А., Кирпичников А.Н., 1981). Группа имеет такое же переходное значение, что и V группа. Хронология обычно близкая; последняя четверть XII — первая половина XIII в.

VII. Группа «ned». Группа установлена Вегели и названа так по характерному сочетанию, которое может заменяться равнозначными («nd» и др.). С VII группы начинается расцвет сложных клейм, которые одновременно часто имеют пространный вид. Клеймо на мече из-под Макарецкой дачи на Черниговщине привлекает внимание тем, что это одна из самых длинных надписей (№ 8). Хронология: все виды группы времени ее расцвета относятся к середине XIII в.

VIII. Группа «nr». Показательно сочетание «nr» («nomine redemptoris»). Хронология: характерные виды относятся ко второй половине XIII — первой четверти XIV в.

IX. Группа «dig-dic». Группа установлена Вегели и хорошо известна по западным находкам. Разграничение конечных букв двух сочетаний, давших наименование группе, делалось в схемах клейм небрежно, хотя смысл сочетаний несомненно должен быть разным. Учитывая последнее обстоятельство, группу можно разбить на три подгруппы: «А», где встречается только сочетание «dig» (почти всегда «sdig»); «B», где в каждом виде оба сочетания; «С», где только сочетание «dic». Все виды датируются по-видимому, в рамках последней четверти XIII — первой половины XIV в. Будучи, возможно, частично современной VIII группе, IX группа оказывается несколько долговечнее ее. С исчезновением IX группы в середине или конце XIV в. прекращается практика наносить на мечи сокращенные надписи.

Клейма, выявленные на средневековых мечах, подтвердив общеевропейское единство в развитии средневекового рубящего оружия, свидетельствуют о существовании крупных клинковых «фабрик» и налаженной торговле мечами, они же устанавливают деятельность местных мастеров, оформлявших привозные лезвия своими рукоятями и ковавших собственные клинки.

Несколько слов о выполнении самих клейм. На изделиях X в. надписи и знаки инкрустировались в верхней трети клинка дамаскированной или железной проволокой. Для этого в разогретой полосе штамповались канавки, в них укладывалась кусочками проволока (длиной в среднем до 25 мм), которая затем проковывалась и сваривалась с железной или стальной основой при температуре приблизительно 1300° С. При последующей полировке и протравке начертания выделялись на зеркале металла. Около середины XII в. имена мастеров на клинках начинают исчезать и появляются религиозные надписи и изображения, наведенные не железом, а цветными и благородными металлами. Но второй половине XIII в. величина клейма уменьшилась, оно часто наносилось уже не на дол, а на грань колющего лезвия. Поэтому с середины XIII в. кузнецы, отказавшись от изречений, стали проставлять марку в виде изображений волка, единорога, быка. К таковым относится, например, нассауский «волчок», выполненный, как это видно по мечу князя Довмонта, точечной инкрустацией желтым металлом.

Сабля. Широкое внедрение сабли, в первую очередь в лесостепной полосе, стало возможным в связи с выдвижением конницы как главного рода войска. Отметим здесь особые боевые свойства этого оружия. Благодаря изгибу полосы и наклону рукояти в сторону лезвия, сабля обладает рубяще-режущим действием. Удар имеет круговой характер, он получается скользящим и захватывает значительную поверхность тела. Применение сабли предоставляет воину-коннику большую маневренность в движениях, позволявшую дальше и вернее достать противника. В регионах с сильной пехотой и малоподвижными строями применение сабли было ограничено. Для пехотинца более удобным был меч. Он лучше, чем сабля, был приспособлен для целей тяжеловооруженной борьбы. Длительное соседство меча и сабли отражало не только тактические и технические различия военного дела Запада и Востока, но и необходимость успешного противоборства русских со степным противником его же оружием. Если в XI — первой половине XIII в. сабля использовалась в основном в южнорусских районах, то в XIV в. под военным давлением Золотой Орды зона ее применения отодвинулась значительно севернее, включив Псков и Новгород. Южнее Москвы боец того времени явно предпочитал саблю прямому клинку. В конце XV столетия сабли вытеснили мечи почти повсеместно.

Первые дошедшие до нас русские сабли (17 из 150 относящихся к X–XIII вв.) датируются X — первой половиной XI столетия. Их преимущественно находят в курганах князей, бояр и дружинников в южных районах Руси, вблизи границы со степью. Начиная со второй половины XI в. искривленные клинки встречаются не только на юге страны, но и в Минске, Новгороде, Суздальском ополье. Почти половина всех находок того времени происходит из курганов Киевского Поросья, т. е. с территории, где обитали федераты киевских князей — черные клобуки.

Типология сабель, как и мечей, основана на изменении нескольких взаимосвязанных частей оружия. Клинок X — первой половины XI в., достигающий 1 м, к XII–XIII вв. удлиняется на 10–17 см. Одновременно увеличивается кривизна полосы (измеряемая в наивысшей точке изгиба) с 3–4,5 см (X — первая половина XI в.) до 4,5–5,5 см и даже 7 см (вторая половина XI–XIII в.). Ширина клинка, первоначально равная 3–3,7 см, достигает в XII–XIII вв. 4,4 см (в среднем 3,5–3,8 см). Таким образом, трехвековая эволюция сабельной полосы происходила в сторону удлинения, большего изгиба и некоторою увеличения веса (табл. 123). Что касается сабель XIV в., то они отличались равномерной плавной кривизной, что больше сближало их с формами XIII, чем XVI в. При длине 110–119 см и ширине лезвия 3,5 см выгиб их полосы составлял 6,5–9 см. Все отмеченные изменения с наибольшей полнотой прослеживаются на русском материале, однако свойственны они и саблям печенегов, половцев и венгров. Можно, таким образом, говорить об определенном единстве развития данного оружия в Восточной и отчасти Центральной Европе в период средневековья.

Навершия сабельных рукоятей уплощенно-цилиндрической формы очень утилитарны (тип I, X–XIII вв., табл. 121, 5-11). Более характерны увенчания грушевидной формы. Обнаруженные в аланских и венгерских древностях, они в отечественных находках не встречаются позже первой половины XI в. (тип II, табл. 124).

Самым подвижным, типологически и хронологически изменчивым элементом сабли была гарда (табл. 124). Таковы древнейшие из них прямые или слегка изогнутые, с шарообразными увенчаниями на концах (типы I, IА, IБ, X–XI вв.). Некоторые (тип IБ) отливались из бронзы, несомненно, в Среднем Поднепровье. В XI–XIII вв. наиболее популярными были прямые перекрестья с ромбическим расширением в средней части (тип II). Благодаря щиткообразным расширениям гарда приобретала большую прочность на излом при повреждении, а также более надежно соединялась с рукоятью и плотнее удерживала надетые ножны. В XII — первой половине XIII в. возникают перекрестья, концы которых или несколько опущены, или, расширяясь, переходят в дисковидные или овальные увенчания (тип IIА, IIБ). При таком устройстве гарды вражеский удар, с какого бы направления он не приходился, не мог соскользнуть на рукоять и таким образом оказывался как бы «запертым» со всех сторон. Несколько иначе предохраняла руку гарда с боковым защитным мысиком и круглым стержневидным, как у романского меча, перекрестием (тип III). Можно усмотреть здесь влияние меча на саблю. Хронологически это явление можно приурочить к XIII в., когда замечается утяжеление сабли и развивается массивность ее отдельных частей.

В XIV–XV вв. форма гард все более унифицируется, эволюционно они восходят к наиболее распространенному перекрестью (типа II) домонгольской эпохи. Именно в тот период, т. е. в XII — первой половине XIII в., в первую очередь в южнорусских городах, происходило усовершенствование сабельного эфеса, отражавшее общевосточноевропейские поиски, что, возможно, способствовало проникновению подобных новинок даже к таким разборчивым ценителям искривленного холодного оружия, как степняки. Во всяком случае сабли, найденные в черноклобуцких курганах 1150–1240 гг., совершенно не отличаются от обнаруженных в русских городах (табл. 123). В отличие от мечей сабли редко украшались, что затрудняет определение их этнической принадлежности. Основания для этого дают лишь отдельные орнаментированные растительным орнаментом образцы. Судя по этим клинкам собственное их производство началось не позже первой половины XI в. Корни этой самостоятельности уходят еще в X в., в эпоху великого подъема Руси, когда ковались собственные мечи. Отечественные ремесленники наряду с венграми приняли, очевидно, участие в изготовлении шедевра оружейного ремесла так называемой сабли Карла Великого, ставшей позднее церемониальной инсигнией Священной Римской империи (табл. 117, 3–4; Кирпичников А.Н., 1965, с. 268–276). Изукрашенные «золоченые» сабли продолжали ковать на Руси и в XII–XIII вв. Об этом свидетельствует полоса первой половины XIII в., обнаруженная при раскопках древнего Изяславля. На ней расчищены орнаментальные клейма, удостоверяющие ее местную южнорусскую выделку (табл. 123, 5).

Копье. Главнейшим оружием ближнего боя было копье. С выдвижением конницы в качестве основного рода раннефеодального войска оно стало важнейшим наступательным средством. Кавалерийские копья вплоть до середины XV в. использовались при конных атаках и сшибках всадников в качество оружии первого натиска. В отличие от мечей и сабель копья (равно как к боевые топоры) принадлежали к несравненно более распространенному оружию. Они встречаются повсеместно, особенно много их в погребениях на территории северной Руси, относящихся к X–XIII вв. Длина древка копья приближалась к росту человека, но кавалерийские могли достигать 3 м.

Наконечники копий, как правило, лишены индивидуальных украшений. Их сопоставление осуществлялось на основании формы пера. Однотипные предметы объединены в группу «сквозного» хронологического развития в рамках IX–XIV вв. Перечислим эти классифицированные изделия с указанием их главных особенностей (табл. 125–126).

Копья с пером ланцетовидной формы (тип I, 900-1050 гг.). Около 1000 г. эти наконечники, достигавшие в длину 40 см, уменьшаются, а их втулка расширяется с 2,5 до 3 см и удлиняется. Распространены у многих народов Европы времен викингов. Наконечники с пером ромбической формы (тип II, IX — начала XI в.) длиной до 30 см, шириной лезвия около 3 см для русского орудия X в. нехарактерны, так как их основное развитие относится к VI–VIII вв.

Наконечники копий с относительно широким пером удлиненно-треугольной формы (тип III, IX–XIV вв.). Плечики (могут быть несколько подняты или опущены) всегда ясно выражены. Обычная длина 20–40 см, ширина 3–5 см, диаметр втулки около 3 см. Подобные наконечники восходят к общеславянским прототипам, а в рассматриваемый период встречаются в курганах дружинников, но почти нигде не преобладают среди других форм. Зато эти образцы типичны для многочисленных деревенских курганов центральной и северной Руси XI в. Объясняется это тем, что данное оружие, по-видимому, служило не только как боевое, но и как охотничье. Копья описанного типа имеют разновидности. У одной из них (типа IIIА, табл. 125) скошены плечики, что позволило удлинить лезвие до 38–45 см почти без увеличения его веса. Другая (типа IIIБ) отличается узким (1,5–3 см) длинным пером (до 50–60 см). Наконечники типа IIIБ, судя по находкам, относятся скорее к боевому, чем к охотничьему оружию. Эволюция листовидного копья ко все более узкому и длинному в период широкого распространения кольчатой и пластинчатой брони вполне закономерна.

Копья с пером продолговато-яйцевидной формы (тип IV, XI–XII вв.). Большая часть этих образцов уверенно относится к XI в. и выявлена в северной Руси. Появление подобных наконечников в Новгородской земле, по-видимому, как-то связано с влиянием эстонских, латвийских и других прибалтийских образцов. В XII в. распространяются наконечники лавролистной формы (тип IVА, XII–XIII вв.). Криволинейный изгиб края их лезвия отличается большой плавностью и симметрией. Возникновение этих массивных наконечников с плавно заостренным пером свидетельствует об увеличении прочности и ударной мощи орудия, в данном случае имеющего собственное наименование — рогатина. Среди древнерусских копий, даже достигающих длины 40–50 см и ширины лезвия 5–6 см, нет более тяжелых (вес около 700-1000 г, вес обычного копья 200–240 г.) мощных и широких наконечников, чем рогатины. Форма и размеры домонгольских рогатин удивительным образом совпали с одноименными образцами XV–XVII вв., что позволило опознать и выделить их среди археологического материала. При ударе такое копье могло выдержать без поломки большое напряжение. Рогатиной, конечно, можно было пробить самый мощный доспех, но пользоваться в бою, особенно в конной схватке, вследствие ее тяжести, вероятно, было неудобно. Судя по украшениям, рогатина иногда использовалась для парадных церемоний, что не мешает определить ее как преимущественно пехотное, а иногда и охотничье оружие.

Копье с пером в виде четырехгранного стержня и воронковидной втулкой (тип V, X–XVII вв.). Типичные размеры: длина 15–30 см, ширина пера 1,5 см, диаметр втулки 3 см. Происхождение этого копья указывает на области степного юго-востока, но уже для X в. нет оснований считать эти пики исключительно кочевническим оружием, они распространены от Молдавии до Приладожья. В XII–XIII вв. уже ни одни тип копья не имел столь явного преобладания, какое получили пики. В этот период они составляют половину всех находок. В предмонгольское время пика приобретает совершенную форму, которая уже не изменяется до конца средневековья. Изумляет абсолютное сходство домонгольских пик с образцами XVII в. Очевидно, одна и та же форма была порождена одинаковыми условиями борьбы — усилением доспеха и активизацией конных стычек. Пика использовалась в качестве боевого оружия, рассчитанного главным образом на эффективное пробивание металлического доспеха. Можно предположить, что впервые в истории древнерусского колющего оружия приблизительно в XII в. бронебойные пики выделяются как специально кавалерийские копья.

Копья с пером вытянуто-треугольной формы и черешком вместо втулки (тип VI, IX–XI вв.). Форма лезвия не отличается от обычных листовидных копий типа III, реже типа IV. Черешковые копья происходят из районов, где находились чудские племена (юго-восточное Приладожье, западная часть Ленинградской области, Муромщина). В составе русского оружия они случайны и после XI в., по-видимому, выходят из употребления. Копья с лезвием в виде двух расходящихся в сторону шипов (тип VII, IX–XIII вв.). Двушипные копья (их название — гарпуны) — в основном охотничье оружие, и в этом отношении они не отличаются от двушипных стрел. Археологические образцы типовых форм приведены в табл. 126.

Типология наконечников копий способствует пониманию развития этого орудия в целом. Русь не была родиной какой-либо формы копья, но здесь использовались совершенные для своего времени образцы, возникшие на Западе (тип I) и Востоке (тип V) в сочетании с общеславянскими наконечниками (тип III). Основными были копья с ланцетовидными, удлиненно-треугольными и пиковидными наконечниками (типы I, III, IIIА, IIIБ, V). В количественном отношении они составляют 80 % всех находок. Роль копий этих типов была неодинаковой. Если в X в. существовали три ведущие формы наконечников — ланцетовидная, удлиненно-треугольная и пиковидная, то начиная с XII в. выделяются узколезвийные (типы IIIБ и V) образцы, получившие решительное преобладание среди других наконечников. Находки узколезвийных бронебойных копий указывают на распространение тяжелого доспеха. Удар таким наконечником достигался самим движением всадника — он стремился таранить своего противника. Для сравнения отметим, что в IX–XI вв. укол осуществлялся взмахом протянутой руки. Применение «копьевого тарана» связано с усилением защиты всадника и сопровождалось изменением его верховой посадки на галопе (упор прямыми ногами в стремена). Возникновение мощного напора при ударе копьем отразилось на усилении его деревянной части. Типичным для X в. являлось древко толщиной 2,5 см, в XII–XIII вв. оно утолстилось до 3,5 см.

Кроме военных целей, использовались копья и для промыслов. Специфически охотничьими являлись гарпуны (тип VII) и отчасти рогатины (тип IVА). Универсальными по своему назначению были, очевидно, листовидные и ромбовидные образцы (типы II, III, IIIA, IV, VI). Однако в целом развитие древкового колющего оружия следовало по пути усиления боевой направленности и изживания первоначальной множественности его форм.

Копье в средневековом войске предполагает наличие хорошо обученных бойцов, сражающихся в правильных тактических построениях. С XI в. на Руси выделились отряды копейщиков. Они представляли силу, специально предназначенную для нападения и завязывания решительного сражения. Использование копий, таким образом, точно отражало определенную, действовавшую вплоть до середины XV в. систему ведения кавалерийского боя. По копьям велся счет войску. Возможно, что уже в домонгольское время «копьями» обозначались старшие дружинники со своими отроками (Рыбаков Б.А., 1948б, с. 404). Верная характеристика военному копью была дана в конце средневековья, когда его выдающаяся роль была уже позади: «И то годно ведати, как в старину, когда пушек и пороху и всякого огнестрельного бою не было, лучше и краше и рыцарственнее копейного оружия не бывало и тем великую силу против конных и пеших людей чинили» (Учение, 1904, с. 108).

В качестве вспомогательного средства поражения в бою и на промысле использовались метательные дротики-сулицы. В зрелом средневековье популярность сулиц возросла, что объяснялось удобством их использования в условиях пересеченной местности и в момент сближения ратей и в рукопашной схватке и в преследовании. Больше всего известно наконечников сулиц удлиненно-треугольной формы, но встречаются ромбовидные и лавролистные. Длина их составляла 15–20 см, а вместе с древком 1,2–1,5 м. Таким образом, сулица по своим размерам — нечто среднее между копьем и стрелой.

Топоры. Большинство известных боевых топоров следует, по-видимому, причислить к оружию пешего ратника. В истории боевого топора скрещиваются две противоречивые тенденции. Господство конницы низводило его до уровня плебейского оружия, но усовершенствование доспехов и усиление пехоты снова выдвигало топор в качестве популярного средства ведения боя. В отличие от пехоты у всадника употребление всякого рода топориков, особенно чеканов, хотя и имело место, но было ограниченно. Это оружие пускали в ход во время затяжного кавалерийского боя, превращавшегося в тесную схватку отдельных групп бойцов, когда длинное древковое оружие мешало борьбе.

На территории Древней Руси найдено около 1600 топоров. Они подразделяются на три группы: 1) специально боевые топорики-молотки (чеканы), топорики с украшениями, характерные по конструкции и небольшие по размеру; 2) секиры, похожие на производственные топоры, но миниатюрнее последних; эти последние использовались в военных целях как универсальный инструмент похода и боя; 3) тяжелые и массивные рабочие топоры на войне, видимо, употреблялись редко. Обычные размеры топоров первых двух групп: длина лезвия 9-15 см, ширина до 10–12 см, диаметр обушного отверстия 2–3 см, вес до 450 г (чеканы весят 200–350 г). Для сравнения укажем размеры рабочих топоров: длина 15–22 см (чаще 17–18 см), ширина лезвия 9-14 см, диаметр втулки 3–4,5 см обычный вес 600–800 г.

Военные топоры носили в походах при себе, что и отразилось на уменьшении их веса и размера.

Что же касается конструкции оружия, то именно развитие рабочих топоров во многих случаях определило эволюцию и устройство боевых. Иногда можно спорить о назначении того иди иного топора, ибо он служил ратнику для самых разнообразных целей. Неудивительно поэтому, что в захоронениях воинов встречаются топоры группы 2, которые могли выполнять различные походные функции.

Остановимся кратко на классификации первых двух упомянутых групп, представляющих численно примерно треть всех учтенных находок (табл. 127, 128). К специально боевым образцам относятся прежде всего чеканы, тыльная сторона их обуха снабжена молоточком. Лезвия чеканов либо продолговато-треугольной формы (тип I, X–XIV вв.), либо с полулунной выемкой (тип IА, X — начало XI в.). Исключительно «военное» значение можно признать за узколезвийными небольшими топориками с вырезным обухом и боковыми мысовидными отростками-щекавицами (тип III, X–XII вв.). Можно предполагать русское происхождение этих топориков, распространившихся затем в ряде европейских областей. Характерно, что именно среди топориков рассмотренных типов встречаются отделанные всякого рода украшениями, в том числе и сюжетного характера (табл. 128, Корзухина Г.Ф., 1966, с. 89 и сл.).

Отмстим далее топоры, сочетающие в себе свойства оружия и орудия. Универсально-походным образцам всегда соответствуют точно такие же по формам рабочие. Занимаясь классификацией боевых секир, мы одновременно получили почти полную классификацию рабочих форм. Здесь коснемся только первых. К самым массовым по числу находок принадлежат топоры с оттянутым вниз лезвием, двумя парами боковых щекавиц и удлиненным вырезным обухом (типа IV, X–XII вв.). Широкому распространению этих топоров способствовала совершенная конструкции (коэффициент полезного действия приближается к единице) и надежное устройство обуха. К XII в. производство описанных изделий упрощается: исчезают щекавицы, а тыльная сторона обуха снабжается отходящими в стороны мысообразными выступами.

Характерной особенностью следующей группы секир «с выемкой и опущенным лезвием» является прямая верхняя грань и боковые щекавицы только с нижней стороны обуха (тип V, X — первая половила XIII в.). Наибольшее скопление этих изделии отмечается на севере Руси, особенно в курганах юго-восточного Приладожья. Форма связана с Северной Европой и по распространению и развитию может считаться финско-русской. В XIII–XIV вв. распространяются топоры с трубковидным обухом (разновидность А типа V). Географически и хронологически топоры этого типа не находятся в непосредственной связи с предшествующими, в крестьянском быту сохранились в Западной Украине и Молдавии до наших дней. Последними среди бородовидных секир выступают образцы с двумя парами боковых щекавиц (тип VI, конец X–XI в.).

К совершенно особой группе принадлежат секиры с широким симметрично расходящимся лезвием (тип VII, X–XIII вв.). Около 1000 г. они распространены на всем Севере Европы. Боевое использование таких секир англосаксонской и норманнской пехотой увековечено на ковровой вышивке из Байе (1060–1082 гг.). Судя по этой вышивке, длина древка топора равна примерно метру или несколько больше. На Руси эти топоры в основном типичны для северных районов, при этом некоторые найдены в крестьянских курганах. В заключение назовем топоры с относительно узким лезвием (тип VIII, X–XI вв.). Они относительно редки, встречены в основном в юго-восточном Приладожье и на Муромщине. Модифицированная форма этих топоров XII–XV вв. характеризуется отсутствием щекавиц и затыльником, вытянутым вдоль топорища (разновидность А типа VIII, XII–XIII вв.). В этих образцах нет удорожающих конструктивных деталей. Из данной формы в XIV в. разовьются рубяще-дробящие секиры с треугольным и трапециевидным лезвием, а также топоры-булавы (Кирпичников А.Н., 1976, табл. II, 4 и IV, 4–5).

Ознакомившись с типологией боевых топоров, можно заключить, что их усовершенствование шло в основном по линии создания лезвия, рассчитанного на проникающий удар, и все более простого (без каких-либо фигурных вырезов) и надежного в скреплении с топорищем проушного отверстия. Наряду с топорами ведущих форм в областях северной и отчасти центральной Руси встречаются образцы, имеющие локально-географическое распространение. Тенденция к единообразию в производстве топоров (как это отмечалось и для копий) усиливается к XII столетию. Если в X — начале XI в. топоры представлены во всем разнообразии своих форм, то в XII–XIII вв. типичными становятся чеканы и бородовидные секиры.

На основании археологического материала можно представить следующие этапы боевого применения топоров в древней Руси. В X в. в связи с важнейшим значением пешей рати топор являлся распространенным оружием. В XI–XIII вв. в связи с возрастающей ролью конницы военное применение топора снижается, хотя он по-прежнему остается массовым пехотным оружием. Борьба с тяжеловооруженными рыцарями в XIV в. вновь выдвинула топор в качестве необходимого ударно-дробящего оружия.

Булавы (табл. 129–130). Судя по тому, что на Руси существовали мастера по отливке булав и кистеней, ударное оружие служило ратнику важным подспорьем. Булавой пользовались пехотинцы и конники в рукопашной схватке, когда требовалось нанести быстрый удар в любом направлении.

В русском войске булавы проявлялись в XI в. как юго-восточное заимствование. Их собирательное древнерусское наименование — кий. К числу древнейших русских находок относятся навершия (чаще железные, чем бронзовые) в форме куба с четырьмя крестообразно расположенными шипами (тип I, XI в.). Модификацией этой формы являются железные булавы в форме куба со срезанными углами (тип II). Булавы с такими навершиями, составляющие почти половину всех находок — весьма дешевое и, вероятно, широко доступное оружие рядовых воинов: горожан и крестьян. В XVII в. булавы этой формы — знак царской власти.

Своего расцвета производство булав достигло в XII–XIII вв., когда появились бронзовые литые навершия весьма совершенной и в то же время сложной формы с четырьмя и двенадцатью пирамидальными типами (редко больше) (типы III–IV). При действии таким орудием тяжесть удара обязательно приходится на одни или три соседних шипа. Вес навершия 200–300 г, длина их рукоятей 50–60 см. Некоторые были позолочены и принадлежали воинам, феодальной знати, городским ремесленникам. Бронзовые булавы изготовлялись в первую очередь в Киеве и южнорусских городах (в этих местах сконцентрировано почти 90 % всех находок), расходились внутри страны и за ее пределами от Волжской Болгарии до Юго-Восточной Прибалтики и Швеции и вызвали, по-видимому, местные подражания (ср. László K., 1972, р. 166–180). Судя по нескольким находкам наверший с большим количеством шипов (12 и более), их производство в XIII в. было, по-видимому, освоено в городах Юго-Западной Руси. На примере бронзовых наверший устанавливается серийность их производства по первоначальному образцу и копирование изделий высококвалифицированных мастеров.

Необходимость локального дробления брони вызвала в первой половине XIII в. такие нововведения, как булавы с односторонним клювовидным выступом — клевцом, и шестоперы (типа IIА, VI). Последние, судя по находкам, являются древнейшими среди других подобных европейских образцов. Эти шестигранные железные (иногда и бронзовые) навершия употреблялись в боевой практике вплоть до конца XVI в. и их раннее появление на Руси было подготовлено использованием многолопастных железных булав, также представленных в русских находках первой половины XIII в. (тип V). В XIV в. шестоперы, а также, вероятно, и булавы, из простого оружия начали превращаться в знак командира и военачальника.

Кистени (табл. 130–131). Происхождение и распространение кистеней, так же как и булав, указывает на их связь с конным боем, что подтверждается относительной легкостью (около 200–250 г) и подвижностью самого оружия, предназначенного для нанесения ловкого и внезапного удара в самой тесной схватке. Действительно, почти половина всех известных гирек от кистеней найдена в Киевском Поднепровье. Эти находки указывают на их использование в воинском быту русского и черноклобуцкого населения и очерчивают район налаженного сбыта городской продукции. Вывозился этот вид оружия и в Волжскую Болгарию. Средневековые костяные, железные и бронзовые кистени, отделанные серебром, чернью, затейливым орнаментальным узорочьем, помеченные родовыми и семейными знаками, именно воинское, а не разбойничье оружие.

Появились кистени на Руси в X в., как и булавы, из областей кочевого Востока и в снаряжении войска удерживались вплоть до конца XVI в. Начиная со второй половины X в. повсеместно распространились костяные гирьки, удлиненно-яйцевидной формы (тип I). Они изготовлены из рога лося, снабжены отверстием для пропуска металлического стержня с петлей на одном конце. Бытовали такие кистени до XIII в. включительно. К следующей группе относятся одновременные костяным железные или бронзовые гири гладкие, граненые или с мелкими выпуклостями (типы II и IIа). Среди них встречаются весьма нарядные, элементы декора которых искусно подражают зерни.

Развитие художественно отделанных кистеней приводит к созданию уплощенных грушевидных форм (тип III). Их корпус отливался из бронзы, заполнялся свинцом и украшался черновым орнаментом. На целой серии таких образцов, отлитых в 1200–1240 гг., по-видимому, в Киеве, изображены процветший крест и древо жизни (табл. 131, 14). На уплощенных бронзовых гирях известны изображения птицы, льва, знаки Рюриковичей. Кроме того, в южной Руси в XII–XIII вв. изготовляли железные и бронзовые кубовидные гирьки со срезанными углами и напаянными на их грани полушариями, а также подражающие булавам образцы с разновеликими шипами (типы IV–V). Переходными к формам XIV в. являются железные кистени биконической формы с прямоугольным ушком (тип VI). В целом отечественные образцы ударного оружия предвосхищают формы, относящиеся к зрелому средневековью, и в Европе они оказались одними из своеобразнейших.

Лук и стрелы. Лук и стрелы на территории Восточной Европы были важнейшим оружием дальнего боя и охоты на протяжении многих тысячелетий, от эпохи мезолита до появления огнестрельного оружия в XIV в. Даже после появления ручного огнестрельного оружия лук и стрелы продолжали широко употребляться в течение нескольких веков, вплоть до начала XIX в.

Лук и стрелы чрезвычайно широко употреблялись в Древней Руси. Они были основным и важнейшим оружием дальнего боя и промысловой охоты. Почти все более или менее значительные битвы не обходились без лучников и начинались с перестрелки. Как правило, впереди войска и с флангов в походном порядке находились стрелки. Их задача — не допустить внезапного налета вражеской конницы и пехоты и обеспечить развертывание основных сил в боевые порядки. Из Ливонских хроник XIII в. известно, что на Руси существовали специальные отряды стрелков-лучников, которые не только охраняли войска в походе, но и мужественно выдерживали первые атаки врага. Генрих Латвийский отмечал высокое искусство русских лучников в борьбе с немецкими рыцарями-крестоносцами и постоянно противопоставлял их немецким арбалетчикам первой половины XIII в. Сила русских сложных луков была огромной. Русские стрелы (по-видимому, бронебойные) пробивали доспехи немецких рыцарей, о чем свидетельствует битва под Венденом в 1218 г.

Византийский историк X в. Лев Диакон отмечал огромную роль лучников в русском войске киевского князя Святослава. Они умело пользовались луком и стрелами и в обороне, и в открытом бою, успешно применяли свою тактику стрельбы по коням вражеской конницы. Эту тактику русы выработали в постоянной борьбе с набегами конных кочевников южнорусских степей.

В конце прошлого и начале нашего века историки предполагая широкое употребление сложного лука в Древней Руси исключительно на основании изображений лука на миниатюрах летописей, иконах и других памятниках изобразительного искусства. Теперь это предположение стало фактом, подтверждающимся сотнями деталей и почти целыми луками (Медведев А.Ф., 1966).

Лук (табл. 132). Форма сложного лука с натянутой тетивой напоминает букву М с плавными перегибами. Именно такими изображаются древнерусские луки на всех памятниках искусства. Древние художники изображали со сложными луками и воинов, и охотников.

При археологических раскопках в Новгороде, Старой Руссе и других городах найдено много деревянных простых луков до метра, а иногда до 130 см длиной. Чаще всего они делались из упругого можжевельника. Нередко им придавалась форма сложных луков. Это детские игрушечные луки. Их много потому, что обучение стрельбе из лука начиналось с детских игр.

Конструкция и составные части древнерусского сложного лука, как и луков соседних народов Восточной Европы, теперь по археологическим материалам выяснена довольно хорошо. Составные части древнерусского лука, как и у арабов, турок, татар и других восточных народов, имели специальные названия. Середина лука называлась рукоятью (табл. 132, 5а), длинные упругие части по обе стороны от рукояти — рогами или плечами лука (табл. 132, 5б), а завершения с вырезами для петель тетивы — концами (табл. 132, 5в). Сторону лука, обращенную к цели во время стрельбы, называли спинкой, а обращенную к стрелку — внутренней стороной (или животом, как у арабов). Места стыков отдельных деталей (основы с концами, накладок рукояти с плечами и т. п.) скрепляли обмоткой сухожильными нитями и называли узлами (табл. 1, 4 м).

В Новгороде в 1953 г. в слое второй половины XII в. впервые был найден большой обломок древнерусского сложного лука (табл. 132, 6). Обломок представляет собой половину целого лука — его вибрирующее плечо. Лук был склеен из двух прекрасно оструганных длинных планок различных пород дерева (можжевельника и березы) и винтообразно оклеен тонкими полосками бересты для предохранения от сырости. Лук обуглен в месте рукояти, а концы его не сохранились. Пролежав 800 лет в земле, лук сохранил способность вибрировать. Длина сохранившейся части лука 79,5 см, ширина рога в середине 3,4 см, а у конца 2,7 см, толщина 1,8 см. В разрезе лук имеет вид уплощенного овала (табл. 132, 7).

Планка из можжевельника располагалась с внутренней стороны лука, обращенной во время стрельбы к стрелку. Она отлично сохранилась. Длина ее 79,5 см, ширина от 2,7 до 3,4 см, толщина от 5 мм у конца лука до 9,5 мм в середине плеча. В разрезе имеет вид сегмента. Внутренняя поверхность планки плоская, на ней имеются три продольные желобка (1,5 мм шириной и около 1 мм глубиной) для более прочной склейки с подобной же по форме березовой планкой. Внешняя поверхность планки округлая. Около рукояти лука она обгорела, а у несохранившегося конца лука имеет слегка скошенный поперечный срез (торец), к которому примыкал деревянный конец лука (типа изображенного на табл. 132, 1а). Подобную же форму имела и березовая планка, но она сохранилась хуже, в двух обломках, один из которых, ближе к рукояти лука, до сих пор очень прочно склеен с можжевеловой планкой. Березовая планка располагалась по спинке лука. Длина двух ее обломков 58 см, ширина от 2,3 см у рукояти до 2,7 см у конца, толщина 6–7 мм. На внутренней плоской поверхности березовой планки желобков для склейки нет. Внешняя поверхность планки шероховатая, на ней сохранились следы клея. В разрезе планка также сегментовидная (табл. 132, 7). Берестяная оклейка лука хорошо сохранилась. Длина полосок бересты около 30 см, ширина 3,5 см, толщина около 0,5 мм. Во время винтообразной оклейки лука край берестяной ленты шириной 8 мм нахлестывался и перекрывался следующим витком.

Березовая планка у́же и тоньше можжевеловой, имеет более шероховатую выпуклую (внешнюю) поверхность, от которой как будто отклеилась берестяная оклейка. На самом деле этот лук был усилен сухожилиями, которые наклеивались на спинку лука. Но они не сохранились, и поэтому берестяная оклейка не соприкасается с березовой планкой. Сухожилия не могли сохраниться даже в почвенных условиях Новгорода. Концы сухожильных нитей закреплялись у рукояти и у концов лука (табл. 132, 1б). Эластичный и очень прочный рыбий клей не препятствовал сокращению сухожилий при снятой тетиве. Без тетивы концы сложного лука загибались во внешнюю сторону.

Судя по зазору между березовой планкой и берестяной оклейкой, слой сухожилий на этом луке имел толщину от 2 до 3 мм (табл. 132, 1б).

В 1954 г. в Новгороде был найден второй сложный лук в слое XIV в., склеенный также из двух планок разных пород дерева и оклеенный берестой. В 1975 г. к югу от кремля на Троицком раскопе был найден третий сложный лук той же конструкции, что и первый. Этот лук сохранился в двух обломках длиною 119 и 16 см. Он был найден в слоях начала XI в.

У народов Восточной Европы и на Руси с IX но XIV в. имели широкое распространение и более сложные по конструкции луки. Об этом свидетельствуют и находки комплектов костяных накладок от рукояти сложного лука конца XII в. в Новгороде, и многочисленные находки костяных накладок от рукоятей и концов луков IX–XIII вв. в Тмутаракани, Чернигове, Старой Ладоге, Старой Рязани, Вщиже, Турове, Екимауцах, Воине, Колодяжине и многих других памятниках.

Судя по многочисленным находкам готовых изделий, заготовок и отходов производства костяных деталей сложных луков, налучий, колчанов и защитных приспособлений, употреблявшихся при стрельбе из лука, можно сказать, что луки делались во многих древнерусских городах. На Руси были специальные мастера лучники и тульники, которые упоминаются в летописи в XIII в. Были они и гораздо раньше. Изготовление луков и стрел требовало больших знаний специфики этого оружия, свойств материалов и длительного производственного опыта. Стрельба из лука была сложным делом, требовавшим длительного обучения с детских лет.

На Руси делались луки, которые были пригодны для использования в любую погоду и в жару, и в дождь, и в мороз. В XV в. летописец отметил, что в стычке с татарами в мороз наши лучники успешно обстреливали татар, а их луки не могли стрелять из-за мороза. Как правило, конные лучинки использовали более короткие луки, а пешие воины — более длинные, но это еще требует выяснения. Луки конных кочевников южнорусских степей имели длину до 180 см.

Тетива для луков свивалась из волокнистых растений, шелковых нитей и из сыромятной кожи животных. Тетива в виде тонкой веревки, шнура или перекрученного ремешка стягивала концы лука. Петли тетивы были различны (Медведев А.Ф., 1966, рис. 2).

Луки для удобства ношения и для сохранения от сырости и повреждений носили в специальных футлярах — налучьях, подвешивавшихся к поясу или на ремне через плечо (табл. 132, 8, 9).

Сила средневековых луков была огромной — до 80 кг (у арабов, турок, русских и других народов). Оптимальным считался лук силой от 20 до 40 кг. (Современные спортивные луки для мужчин имеют силу 20 кг, т. е. самые слабые из средневековых).

Каждый лучник выбирал лук по своим силам, как и определял длину стрелы по своему росту и длине рук.

При стрельбе из лука широко применялись приспособления, предохранявшие руки лучника от повреждений. Это перчатки и наплечники, щитки для запястья левой руки и костяные (роговые) кольца для указательного пальца правой руки. Тренированные лучинки-воины обходились и без этих приспособлений.

Колчаны. На территории Восточной Европы в IX–XIV вв. у кочевников и на Руси были в употреблении два типа колчанов для стрел. На Руси колчан имел название «тул», а мастера, изготовлявшие колчаны, назывались «тульники». Первый тип колчана — цилиндрический с расширением у дна. Он имел самое широкое распространение у всех народов Восточной Европы. Основу колчана составляли круглой формы деревянное дно диаметром около 15 см с прикрепленной к нему вертикальной планкой (или двумя планками). Длина планок определяла длину колчана. Колчан же имел длину, чуть большую длины стрел. Его длина зависела от роста стрелка из лука и колебалась от 60 до 80 см. К этой основе крепились берестяной цилиндрический корпус, костяные петли для подвешивания колчана и ремешок с крючком для закрепления колчана от тряски при верховой езде. Этот крючок — верный признак конного лучника. Колчаны имели крышки, предохранявшие оперение стрел от повреждений и непогоды. Нередко берестяные колчаны украшались тонкими костяными пластинками с резными, иногда раскрашенными, узорами и изображениями животных (табл. 132, 10).

Другой тип колчана — полуцилиндрический (табл. 133, 9) был в употреблении с конца IX до начала XI в. у русских княжеских дружинников. Он также имел расширение у дна. Основу его составляли деревянное полукруглой формы дно и плоская стенка или две вертикальные планки. К ним с помощью железных фигурных оковок у дна и горловины колчана крепился корпус из толстой кожи или бересты, покрытой кожей. К стенке или вертикальным планкам прибивались по две железных фигурных петли для ношения колчана и, если колчан был предназначен для конного воина, ко дну прикреплялся ремешок с железным крючком для закрепления во время езды. Длина колчанов с крышкой соответствовала длине стрел (60–80 см). Диаметр днища, как и у первого типа, около 15 см. Диаметр горловины, как и у первого типа, 10–12 см (табл. 133).

Вместимость древнерусских колчанов IX–XIV вв. редко превышала 20 стрел. Колчаны монголов, татар, среднеазиатских тюрок, по свидетельству Марко Поло и Рубрука, вмещали 30 стрел. В бою им рекомендовалось иметь по 60 стрел (два колчана): 30 маленьких — для метания и 30 больших с широкими железными наконечниками. Последние применялись в бою для перерезывания тетив у вражеских луков и для стрельбы по коням противника.

Область распространения колчанов второго типа, хотя они встречаются значительно реже, чем берестяные, охватывает территорию от Среднего Поволжья и Прикамья до Венгрии.

Стрелы. Стрелы в колчане укладывались оперением вверх. Поскольку в одном колчане хранились стрелы с наконечниками различного назначения (бронебойные — против шлемов, щитов и панцирей: срезни — против вражеской конницы и незащищенных броней вражеских воинов и т. п.), то древки стрел у ушка и оперения красились в разные цвета, чтобы можно было быстро вынуть нужную стрелу.

Составные части стрелы — древко, наконечник и оперение. Древко — основная часть стрелы, обеспечивавшая направление полета, представляло собой круглый в сечении деревянный или тростниковый прямой стержень. На древке крепились наконечник, оперение, а иногда и костяное или иное ушко для накладывания на тетиву. Большинство стрел имеет ушко, вырезанное в самом древке (табл. 134, 1–5).

Наконечник стрелы обеспечивал эффективность поражения, оперение — устойчивость в полете и меткость стрельбы. Стрела должна была обладать прочностью и легкостью. На Руси стрелы делались из сосны, ели, березы, реже из других пород.

Длина древнерусских стрел колебалась от 75 до 90 см (редко больше), толщина от 7 до 10 мм. Поверхность древка стрелы должна быть ровной и гладкой, иначе стрелок серьезно поранит руку. Древки стрел обрабатывались с помощью костяных ножевых стругов и шлифовальных брусков из песчаника и других пород камня (табл. 134, 11–14).

Наконечники стрел насаживались на древко двумя способами в зависимости от формы насада: втулки или черешка. Втульчатые наконечники надевались на древко, а черешковые вставлялись в торец древка. И насадка, и забивка производились для прочности с помощью клея. Черешковые наконечники после насадки закреплялись обмоткой по клею, чтобы древко не раскололось. Поверх обмотки конец древка оклеивался тонкой полоской бересты, чтобы шероховатость не снижала скорости полета и не вызывала отклонения в полете.

Ушко. На тыльном конце древка вырезалось ушко, куда тетива лука входила вовремя натяжения (табл. 134, 1–9). Без ушка стрела соскочила бы с тетивы во время натяжения и прицеливания. Ушко не должно быть ни слишком мелким, ни слишком глубоким. Глубокое ушко тормозит полет стрелы, а в мелком стрела непрочно сидит на тетиве. Древнерусские древки стрел X–XV вв. из раскопок в Новгороде и Старой Руссе имели ушки глубиной 5–8 мм (очень редко до 12 мм) и шириной 4–6 мм. Кроме того, существовали костяные насадные ушки (тыльники) (табл. 134. 7–9). Насадные ушки были с черешком для камышовых древок и с втулкой для насадки на древко деревянное. Конец древка после насадки ушка также обматывался ниткой и оклеивался берестой. Эта обмотка закрепляла одновременно и нижний конец оперения стрелы.

Оперение придавало стреле устойчивость в полете и способствовало более точной стрельбе в цель. «Не оперив стрелы, прямо не стрелити», — восклицал Даниил Заточник (XII в.). Оперение стрел многократно упоминается в летописях, былинах и других источниках и изображается на памятниках искусства. На оперение стрел шли перья с крыльев разных птиц. Они должны были быть ровными, упругими, прямыми, но не жесткими.

На Руси оперение было в два-четыре пера. Чаще всего использовалось оперение в два пера (табл. 134, 10). Длина оперения чаще всего применялась 12–15 см. Оно отступало от ушка на 2–3 см, чтобы удобно было брать стрелу. Лопасти перьев должны иметь одинаковую длину и ширину (1–2 см) и изгибаться в одну сторону, что придавало стреле в полете винтообразное вращение и устойчивость. Длина и ширина оперения зависели от массивности стрелы.

В арабском наставлении по стрельбе из лука рекомендовалось, чтобы вес стрелы был от 15 до 20 дирхемов (42–57 г) и что вес наконечника должен составлять 1/7 веса стрелы, а оперения — 1/7 веса наконечника. Эти цифры очень близки весовым соотношениям русских стрел. Вес большинства наконечников древнерусских стрел 8-10 г, но встречаются наконечники весом от 3 до 20 г.

Помимо боевых, охотничьих и рыболовных стрел, на Руси использовались и зажигательные стрелы. Правда, ими пользовались очень редко и для воинов Руси они не характерны. Они имели всегда двушипный наконечник, чтобы зацепляться за кровлю и вызывать пожар.

Наконечники стрел. Десятки тысяч железных и стальных наконечников стрел IX–XIV вв., собранных археологами при раскопках могильников и поселений, имеют самые различные формы. Форма наконечников стрел зависела от цели, для которой предназначались стрелы.

Для стрельбы по незащищенному доспехами врагу и по коням противника наиболее эффективными были трехлопастные и плоские широкие наконечники стрел, наносившие широкие раны, вызывавшие сильное кровотечение и тем самым быстро выводившие пешего или конною врага из строя.

В Древней Руси стрелы с широкими режущими наконечниками назывались срезнями. Двурогие наконечники, судя по этнографическим данным, применялись для стрельбы по водоплавающей птице. Двушипные наконечники не позволяли раненому освободиться от стрелы, не расширив раны.

Широкое распространение защитных доспехов в IX–X вв. у народов Восточной Европы и на Руси — кольчуг, «дощатых» или пластинчатых панцирей, щитов, железных шлемов, поножей, масок для лица и т. п. вызывало распространение бронебойных железных и стальных наконечников стрел, способных пробивать любые металлические доспехи. Именно в это время появляются и распространяются бронебойные наконечники, если можно так выразиться, с узкой специализацией. Для пробивания кольчуг — наконечники с узкой, шиловидной, массивной головкой. Для пластинчатых доспехов, шлемов и щитов — узкие массивные долотовидные наконечники и бронебойные с граненой головкой. Долотовидные наконечники особенно эффективны были при стрельбе по защищенному шлемом и щитом противнику. Такие наконечники легко раскалывали деревянный щит, обтянутый кожей и иногда усиленный железным умбоном.

Очень многие типы наконечников стрел употреблялись в строго определенные периоды времени и поэтому являются вполне надежным датирующим материалом.

Не останавливаясь на принципах определения типов и видов наконечников стрел, не будем подробно характеризовать каждый тип и вид, область их распространения, этническую принадлежность и т. п., поскольку все эти и многие другие сведения о каждом типе читатель может найти в книге А.Ф. Медведева (Медведев А.Ф., 1966, с. 53–89).

В настоящем обзоре даются хорошо датированные и наиболее характерные для определенных периодов типы железных наконечников стрел с IX по XIV включительно. Поэтому для краткости мы будем обозначать типы и виды наконечников стрел не полным названием, а порядковыми номерами по классификации А.Ф. Медведева.

Все наконечники стрел подразделяются по форме насада на древко стрелы на два отдела — втульчатые и черешковые. Втульчатые не характерны для Руси и кочевников. Они были распространены вдоль западных границ Древней Руси, и, видимо, были заимствованы от западных соседей (поляков, чехов, немцев), у которых они имели широкое распространение. На Руси они составляют около одного процента от всех стрел. Остальные 99 % наконечников были черешковыми. Лишь в районе Прикамья втульчатые наконечники употреблялись с глубокой древности до средневековья. Ими пользовались местные финно-угорские племена.

Были типы наконечников стрел, которые употреблялись в течение длительного периода. На табл. 18 представлены именно такие типы. Среди них есть и втульчатые (табл. 135, 1–3) и черешковые (табл. 18, 4-19), плоские и граненые бронебойные (табл. 135, 12–17). Все они имели широкое распространение у народов Восточной Европы в период с VIII по XIV в. У некоторых из них период распространения на 100–200 лет короче, чем у других, но каждый из них был в обиходе не менее четырех-пяти веков. На протяжении этого времени каждый тип претерпевал изменения в размерах, в отделке и т. п., и поэтому в дальнейшем вполне возможно выделение вариантов отдельных типов, у которых период распространения несомненно сузится.

Типология и хронология распространения всех типов наконечников стрел приведена на таблицах 135–140. Представленные здесь наконечники стрел свидетельствуют не только о разнообразии их типов, связанных с функциональным назначением. Они отражают также этническую принадлежность, технический прогресс, пути распространения и характер взаимоотношении различных народов.

Доспех. Качеством защитной одежды характеризовалась не только профессиональная квалификации мастеров и воинов, но, в определенной мере и обороноспособность всего народа. Защитное вооружение появилось на Руси, когда создавалась феодальная власть, и строились ее города и замки. Современники называли его прекрасным, прочным, драгоценным.

Средневековые боевые наголовья отражают изобретательность и индивидуальную манеру мастеров (табл. 141–142). Среди наиболее ранних на Русь проник с Востока шлем конической формы; в XI в. он стал популярным также и во всей Западной Европе и у норманнов. В свете этого наблюдения обращает на себя внимание шлем, происходящий из Гнездова под Смоленском (тип I, табл. 141, 1). Это один из древнейших образцов шлемов конической формы, найденных в Европе. Находка этого шлема, возможно, свидетельствует о пути проникновения на континент азиатских образцов. У русских, однако, преобладание получили боевые наголовья иного облика, а именно сфероконические. Даже прямой сабельный удар мог безвредно соскользнуть с обтекаемой плоскости такого покрытия. Шлемы этой формы с некоторыми модификациями (тип II, IIА, IIВ, табл. 141, 2–5; 142, 3) использовались до середины XVI в. под названием «шелом» или «шолом» и украшались так, чтобы даже издали сверкать золотом и выделяться украшениями. Очевидцы и сказители не раз воспевали это «свечение».

Сфероконические шлемы — древнее ассирийское изображение. В X в. их носили русские воины разных рангов, а около 1000 г. они распространились в ряде восточноевропейских государств. Речь идет об особой группе сфероконических наголовий, отличающихся, несмотря на некоторое разнообразие в деталях, выраженным типологическим сходством. Они склепаны из четырех частей, увенчаны втулкой для султана, покрыты позолоченной медной или бронзовой обтяжкой (табл. 141, 2, 4, 5). География данных находок показательна: шесть из них найдены на Руси, четыре — в Польше, один — в Венгрии, два — в Самбии, место находки одного неизвестно. Признано, что все эти изделия восходили к русскому протообразцу, но могли быть изготовлены в разных мастерских (ср. Nadolski А., 1978, р. 13). Впрочем, конкретное происхождение ряда польских и других находок остается дискуссионным. Высказано мнение, что их можно рассматривать как ценные трофеи, привезенные из Руси (Žygulski Z., 1975, р. 80).

Среди других шлемов сфероконической формы отметим восемь образцов XII–XIII вв., обнаруженных только на юге Киевской области и свидетельствующих о связях русских с кочевниками (тип IIБ, табл. 141, 3; 142, 3). Эти изделия отличаются высоким колоколовидным, увенчанным шпилем для флажка корпусом, наносником и окологлазными выкружками.

И ходе феодальных междоусобиц и в период усиления доспеха возникли оригинальные куполовидные наголовья с полумаской (табл. 141, 6; 142, 2). К этому типу относится знаменитый шлем, приписываемый князю Ярославу Всеволодовичу, с находки которого, как упоминалось выше, началось изучение русского средневекового оружия. Этот шлем был спрятан в 1216 г. (?) во время бегства одного из военачальников с поля боя, но перед этим, возможно, два поколения мастеров трудились над его отделкой и усовершенствованием (Рыбаков Б.А., 1963, с. 45–47; Янин В.Л., 1972, с. 236–244). Шлем отделан серебряными рельефными пластинами, которые выполнялись двумя или тремя чеканщиками неодинаковой квалификации. Смонтированы пластины были, по-видимому, одновременно. Начельная с изображением архангела Михаила снабжена по краю посвятительной надписью «Вѣликъи архистратиже гũ Михаиле помози рабу своему Феодору». Феодор — крестительное ими владельца вещи не уместилось на ободке пластины и частью перенесено на ее поле. Вряд ли речь идет о неловкости резчика букв, не рассчитавшего длину надписи. Одним из объяснении этого факта может служить то, что надпись писалась на пластину, заготовленную еще до получения княжеского заказа, предусматривавшего начертания определенной формулы с именем собственника наголовья. Ободок начелья оказался для такого задания мал. Не свидетельствует ли в свою очередь все это о существовании оружейной мастерской с развитой специализацией труда и запасом готовых украшений, производившей свою продукцию отнюдь не для одного высшего феодала. Позже всего (примерно около 1200 г.) к шлему, ставшему уже, вероятно, потомственной реликвией, прикрепили шпилевидное навершие и полумаску. Модернизация вещи проводилась с использованием прежней основы и была несомненно продиктована стремлением защитить лицо владельца наголовья. Обстоятельства, подтолкнувшие к такого рода усовершенствованию, сложились не ранее второй половины XII в. О притягательности новой формы шлема свидетельствуют находки куполовидных, русских по происхождению шлемов в половецких погребениях второй половины XII — нач. XIII в. в Запорожской области УССР, а также на территории Румынии (Spinei V., 1974, fig. 5–6).

Шлемы куполовидной формы (но без полумаски), начиная с XIV в. назывались шишаками. Встречены на Руси и шлемы других конструкций. Отметим кочевнические, точнее черноклобуцкие образцы в виде четырехгранной пирамиды на круговом основании, снабженные масками-личинами, и известные в Западной Европе с конца XII в. по конец XIV в. наголовья полусферической формы с полями (табл. 141, 7, 8). Что касается распространенности шлемов, то они составляли необходимую принадлежность не только командиров, но и многих рядовых воинов.

Кольчуга. Введение защитной одежды повлияло на военные строи и привело к выделению ядра войска — тяжеловооруженных воинов (табл., 142, 1). Их первоначальной излюбленной защитной одеждой оказалась кольчуга. Ее происхождение, как показали изыскания последнего времени, скорее европейское, чем азиатское. Об этом свидетельствуют и находки, и само название «броня». Вплоть до XV в. этим словом германского происхождения называли кольчатый доспех. Поголовное оснащение русской дружины кольчугами было выдвинуто как важнейшая государственная задача, разрешить которую Киевская держава смогла уже в X в. Трудоемкость этого предприятия можно оценить хотя бы по тому, что на изготовление одной кольчуги шло в среднем 600 м железной проволоки и не менее 20000 попеременно сваренных и склепанных колец. Кольца достигали в поперечнике 7–9 и 10–14 мм, а по толщине не превышали 0,8–2 мм (табл. 144, 1, 4). Средний вес кольчужной рубашки достигал 7 кг.

Изменения кольчужного доспеха в XIII в. выразились в появлении плетения из сплошь клепаных, круглых в поперечном сечении колец и из уплощенных колец (образцы подобной выделки, начиная с XV в. назывались панцирями — табл. 144, 5). В то же время подол кольчуги удлинился до колен, и появились длинные рукава и кольчужные чулки. Все эти изменения связаны, с одной стороны, с усилением защиты бойца, с другой — с переходом бронников к более простой и однообразной производственной технологии.

В эпоху Киевской державы кольчуги в экипировке воинов господствовали. Однако в течение XII в. на Руси и в Западной Европе создаются условия для ускоренного развития наборной пластинчатой брони, которая раньше в снаряжении войск играла второстепенную роль. Оружейники оценили этот вид доспехов в связи с тем, что пластины при монтировке значительно заходили друг за друга и тем самым удваивали толщину брони. Кроме того, изогнутость пластин помогала отражать или смягчать удары неприятельского оружия. Части «дощатого» доспеха, до недавней поры известного лишь по изображениям на рельефах иконах и фресках, впервые были открыты археологически (табл. 143, Медведев А.Ф., 1969б, с. 119 и сл.).

Среди отечественных находок (хотя целых гарнитуров не сохранилось) можно опознать две системы наборного предохранения (табл. 144): при одной — пластины соединялись с помощью ремешков, при другой — прикреплялись к кожаной или матерчатой основе наподобие чешуи (табл. 144, 2–8). Прикрытия из пластинок «ременного» скрепления использовались начиная с IX–X вв. вплоть до конца XV в. Обычные размеры пластин: длина 8-10 см, ширина 1,5–3,5 см, по краям располагались одиночные или парные отверстия для пропуска ремешков (табл. 144, 2, 7). Появление подобной защиты в странах Балтийского бассейна, таких, как Польша, Швеция, Литва, европейские оружиеведы справедливо объясняют русским влиянием или посредничеством. В 1250–1450 гг. более предпочтительной по ее эластичности считалась чешуйчатая одежда, ибо чешуйки размером 6×4–6 см, прикрепленные к мягкой основе только с одной стороны и в центре, имели возможность некоторого движения. В домонгольской Руси одежда из чешуи известна лишь по изображениям, однако ее реальное существование можно прогнозировать с XII в. (табл. 144, 3, 7).

Внедрение различных «дощатых» систем защиты тела сопровождалось распространением в XIII в. таких усиливающих принадлежностей, которые считались характерными лишь для западноевропейского латника. Таковы констатируемые по находкам и изображениям поножи, наколенники, нагрудные зерцальные бляхи. Общеевропейскими новинками выглядят найденные в Новгороде в слоях 1200–1250 гг. несколько частей от наручей или перчаток и целый наруч (табл. 142, 4), найденный на поселении у с. Сахновка Киевской области, уничтоженном около 1240 г. (Медведев А.Ф., 1959б, рис. 2, 9-10; Кирпичников А.Н., 1971, рис. 23). Имеющиеся данные позволяют предположить появление в XIII в., в первую очередь в Новгороде, бригандины — одеяния, у которого металлические пластины крепились с внутренней стороны ткани (Kirpičnikov А.А., 1976, s. 31, Abb. 18).

После 1250 г. развитие доспеха на Западе Европы шло по линии создания все более неуязвимой защиты до тех нор, пока во второй четверти XV в. было завершено полное бронирование рыцаря и началось производство сплошь кованых готических лат. В русских землях к столь монументальной защите не прибегали, что объясняется своеобразием боевого снаряжения русских воинов, выступавших и против европейского, и против азиатского противника.

В течение всего рассматриваемого периода ратники в бою стремились демонстрировать свой сверкающий доспех, что оказывало определенное психологическое воздействие на неприятеля. Лишь в XV в. и особенно в XVI в. воины стали закрывать свои блиставшие металлом доспехи яркими тканями.

Щиты. Древнейшими археологически известными русскими щитами были круглые, снабженные в центре полушаровидным или сфероконическим металлическим умбоном (типы I–II, табл. 144, 9-12). Почти забытые в XII–XIII вв., круглые щиты вновь используются в коннице в XIV — начале XVI в. В связи с выдвижением конного войска во всей Европе, не исключая Руси, с XI в. распространились прикрытия миндалевидной формы, закрывавшие всадника от подбородка до колена, чего прежний круглый щит не обеспечивал (табл. 144, 13). В конце XII — начале XIII в. миндалевидные прикрытия становятся меньше, утрачивают свои металлические детали (оковки, умбоны, заклепки), а по очертаниям приближаются к треугольным. Эволюцию этих форм можно проследить лишь по изобразительным источникам. Пользуясь этими данными, можно заключить, что около 1200 г. щит из пассивного и малоподвижного средства защиты становится все более мобильным и удобным для манипулирования в бою. Так, на миниатюрах Радзивилловской летописи щит не только прижимают к телу, его выдвигают вперед, подставляют под вражеское оружие, чтобы ослабить или отбить удар «налету». Есть основания отнести возникновение этих приемов еще к домонгольской боевой практике.

В XII–XIII вв. поле щита украсилось эмблемами и стало служить геральдическим целям. Щит наряду с такими предметами, как шлем, меч, копье, служил не только в бою, но и как государственный и военный символ и знак ранга.

Судя по детальным воспроизведениям на печатях и миниатюрах, во второй половине XIV–XV в. в Северной Руси использовали щиты скругленно-прямоугольных очертаний с четким долевым желобом (табл. 144, 13). Желоб, членивший поле щита на три части, служил вместилищем руки и тем облегчал рассчитанные защитные манипуляции в бою. Щиты этой формы назывались павезами и, кроме всадников, использовались пехотинцами с сулицами, арбалетами и ручницами. Им требовалась некоторая пауза, чтобы под надежной защитой метнуть или перезарядить свое оружие. Речь идет о популярной воинской принадлежности в течение XIV в., приблизительно одновременно распространившейся у русских, литовцев, поляков, орденских немцев. Это изобретение, вопреки некоторым утверждениям, не было внезапным, и по деталям восходит к защитным приспособлениям, вырабатывавшимся в XII–XIII вв. Считают, что раньше, чем где-либо, павезы были приняты тевтонскими и литовскими рыцарями. Вычеркивать из этого списка русских, а также поляков, думается, пока преждевременно. На востоке Европы, во-первых, в XII–XIII вв. уже, по-видимому, существовали щиты, снабженные долевой гранью, напоминавшей желоб классической павезы XIV в., во-вторых, имели место приемы боя, требующие заградительного отражения не только удара, но и летящей сулицы или стрелы.

О производстве щитов, в частности в Новгороде, можно судить лишь по именам Гаврилы и Микифора, названных щитниками (НПЛ, 1950, с. 67 и 73). Существовала в Новгороде и Щитная улица, что указывает на развитую специализацию данной отрасли военного ремесла, сочетавшего труд столяра, кожевника, кузнеца и художника.

Снаряжение всадника и верхового коня. Начальный период — IX–X вв., связанный с появлением удил, характерен усвоением разнообразных, преимущественно восточных по происхождению конструкций с прямыми и дугообразными псалиями (табл. 115, типы I, Ia, б, в, II, III). Удила этих форм бытовали на Руси как наследие или в результате контактов с европейскими номадами с их развитым коневодством и способностью к длительным передвижениям. Характерно устройство большинства этих изделий — они снабжены одно- или двупетельчатыми псалиями, следовательно, приспособлены к управлению горячим конем. Псалии с одной петлей (табл. 145, 11, 17–21) характерны для удил до 900 г. или для конструкций 950-1250 гг., часто переходных от сложной многочленной к простой кольчатой. Эти же изделия, но с двумя петлями (одна служила для пропуска петли грызла, другая — для сцепления с ремнем оголовья), в основном относилась к IX–X вв., хотя спорадически использовались и в более позднее время. Наряду с прямыми стержневидными или несколько изогнутыми псалиями встречаются S-видно изогнутые или снабженные зооморфными увенчаниями (табл. 145, 11, 12), но они редки и для периода IX–X вв., когда обнаруживаются в нашем материале, архаичны.

Уже в X в. появляются общеевропейские, и в частности общеславянские, удила, в которых псалий и подводное кольцо сливаются (табл. 145. тип IV). Через столетие кольчатые удила почти вытесняют ряд других ранее распространенных форм. Варьируя размер колец, мастера приспособили эту рациональную конструкцию к различным по характеру лошадям местного разведения и выучки. В XII–XIII вв. двухзвенные удила составляют почти 95 % находок и являются показателем стандартизации производства, достигнутой в деле снаряжения всадника и коня. В этот период ремесленники совершенствуют имевшиеся популярные конструкции (типы II и IV). Количество типов и разновидностей удил сокращается наполовину и более. Кольчатые удила ряда модификаций (табл. 145, типы IVа-VI) для русского войска не характерны.

В XII–XIII вв. снаряжение конных степняков не имеет на Руси своего прежнего влияния. Несмотря на распространение в предшествующее время разных типов конструкций (до десяти), в конечном итоге на Руси пользовались удилами немногих форм, что было связано с развитием местного коневодства, транспорта, становлением конницы как главного рода войск, наконец, единообразием производства.

Стремена. Стремена типологически делятся на две основные непохожие по деталям группы. К первой относятся большинство изделий IX — начала XI в. (табл. 146, типы I–IV, частично V), ко второй — предметы главным образом XII–XIII вв. (табл. 140, типы VII–X, частично V). Для более древних стремян характерны ушко, оформленное в самостоятельном выступе, и подножка в основном округлой формы (за исключением образцов на табл. 146); у более поздних — отверстие для путлища прорезано в самой дужке и подножка по очертаниям бывает как скругленной, так и угловатой. Намеченные различия имеют не только хронологическое значение, но и связаны с изменением посадки и седловки, при которой опорная роль стремян все более возрастала. Если в эпоху создания киевской кавалерии всадник сидел в низком седле и пользовался легкими округлыми стременами, то в дальнейшем седло становится выше, а стремена вследствие возросшей силы ошибок копейщиков принимают все большую нагрузку и их подножка в целях большей опорной устойчивости расширяется и распрямляется.

Воины Киевского государства использовали конные ножные опоры, которые в большинстве восходили к азиатским прототипам VI–VIII вв. и которые существовали и были знакомы кочевым и полукочевым народам Восточной Европы в IX–X вв. Между 1000 и 1100 гг. большинство прежних конструкций выходит из употребления и внедряются новые образцы местной выделки, приспособленные к воинской обуви с подошвой разной степени жесткости. Около 1150–1250 гг. осуществляется массовое изготовление трех ведущих конструкций — с прямой, несколько изогнутой и полукруглой подножкой (табл. 146, типы VII, VIIа, IX). Численный перевес получают стремена с прямой или слабоизогнутой подножкой, присущие тяжеловооруженным всадникам, составлявшим ядро войска. В этот же период выпускаются наделявшиеся важным иерархическим смыслом богато декорированные золоченые стремена. Парадное стремя выделяло феодального властителя среди окружавших его вассалов. Характерное летописное выражение «у стремени течи», подле «стремени ездити» обозначало следовать рядом с господином, выполнять его приказания, а «вступити в злат стремень» понималось как начать поход (Срезневский И.И., 1903, с. 566).

В XII — первой половине XIII в. входят в употребление стремена с боковыми выступами «кулачками», выполнявшими функции шпор, а также ножные опоры в форме стрельчатой арки и трапециевидные (табл. 146, типы VIII, IX, IXа, X), похожие на образцы, распространенные в других странах рыцарской Европы.

В целом эволюция русских стремян в XII–XIII вв. шла по линии сближения с общеевропейскими. Однако эта эволюция, при которой одновременно использовались разнообразные конструкции, отличалась своеобразием, порожденным особым военным и географическим положением Руси, находившейся между Востоком и Западом. Нельзя не отметить, что конные опоры с прямой и несколько изогнутой подножкой будут унаследованы кавалеристами Московской Руси.

Шпоры. В течение IX–X вв. киевские конники почти не пользовались шпорами, полагаясь при управлении конем, как и их южные соседи — степняки, на плеть и шенкеля. С XI в. по мере выделения конницы как главного рода войск происходит массовое внедрение шпор, или, как их называли в средневековое время, острог. Первое летописное упоминание пришпоривания коней обозначено в «Повести временных лет» под 1068 г. словами «и удариша в коне». Использование шпор этому выражению вполне соответствует. Они явились эффективным средством понуждения коня, особенно в решающие моменты боевых действий: при маневре и сближении с противником.

Ныне становится все более очевидным, что в отношении применения шпор Русь, считавшаяся азиатской окраиной Европы, входила в число развитых рыцарских стран своего времени. Красноречивым примером служат древности раскопанного М.К. Каргером волынского Изяславля. В этом городе, расположенном не в западной или центральной Европе, а недалеко от края восточной степи, было найдено 280 шпор. Совокупность этих находок может конкурировать с коллекциями национального масштаба.

Как и в Западной Европе, на Руси шпоры были неотъемлемой принадлежностью конного воина, состоятельного человека, феодального слуги или дворцового стражника. Не случайно среди находок оказались отделанные золотом, серебром, медью или фигурной ковкой.

Первые так называемые каролингские шпоры имели дугу и шип, расположенные в горизонтальной плоскости (табл. 147, тип I). В русских находках они, как правило, датируются с некоторым запозданием по сравнению с западноевропейскими образцами XI–XII вв. Одновременно с горизонтальными существовали изделия с шипом, поднятым вверх (табл. 147, тип Iа). Уже в XI в. появились образцы общеевропейских форм с изогнутой, если смотреть сбоку, дужкой и шипом, направленным не вверх, а вниз. В XII в. изогнутые шпоры, снабженные шипами, господствовали на Руси. Обращают на себя внимание легкие, словно проволочные шпоры с плавным волнообразным изгибом дуги, возможно, предназначенные для лучников-стрельцов (табл. 147, тип II). Далее отметим массивные угловатые изделия с крупным шипом, наклоненным к плоскости дужки на 90-130° (табл. 147, тип III).

В отличие от предшествующих они предназначались скорее всего для тяжеловооруженных всадников. Шпоры других форм не столь разграничиваются в тактико-войсковом отношении и сочетают в себе признаки упомянутых выше образцов (табл. 147, тип IV и IVа).

По мере развития тактики конных сшибок оружейники предпринимали попытки точнее рассчитать дозволенное колющее действие шипа. Используются разные виды шипов с противотравмирующими ограничителями. Проблему создания действенных, не причиняющих коню ранений шпор разрешил тип с подвижным звездчатым колесиком. Колесиковая шпора дошла до наших дней и для своего времени являлась крупным открытием. Русские находки по-новому освещают международную загадку появления колесиковых шпор. Зарегистрированные в 13 русских поселениях 36 шпор с подвижным звездчатым колесиком (табл. 147, тип V), относящихся к 1220–1230 гг., оказались древнейшими среди известных в Европе (Кирпичников А.Н., 1973б, с. 299–304). В археологической и оружиеведческой литературе датировка колесиковых шпор определилась примерно 1300 г. Теперь эту датировку можно удревнить по крайней мере на три четверти века. Вопрос этот обсуждался в 1972 г. на международном семинаре в Лодзи «Западные и восточные элементы в вооружении славян эпохи средневековья». Ранняя дата русских вещей сочтена убедительной и заслуживающей принятия.

На примере шпор устанавливается, что многие приемы конного боя, атаки и маневра на востоке Европы в целом не отличались от принятых на Западе. Интенсивная разработка шиповых и колесиковых шпор свидетельствует в пользу существования конского доспеха, археологически известного у нас по древнейшей в Европе боевой конской маске второй четверти XIII в. (Кирпичников А.Н., Черненко Е.В., 1968, с. 62–65). Прогресс в использовании средств европейского конновождения не был остановлен монголо-татарским вторжением. Еще во второй четверти XV в. новгородцы, как и их западные современники, носили шпоры с длинным держателем звездочки, что подтверждает ношение представителями русской «конной рати» полного доспеха.

Относительно найденной в Новгороде шпоры с далеко отставленным колесиком, датируемой 1420 гг., А.В. Арциховский справедливо писал, что ею «можно было пришпорить коня сквозь густую кольчугу и даже, может быть, сквозь латы» (Арциховский А.В., 1958, с. 230, рис. 1, 1). Добавим, что шпора с длинным держателем (10 см) звездочки, вроде упомянутой выше, предполагает наличие доспеха, возможно пластинчатого, закрывающего и ноги воина. Всадник более ранней поры и его конь, видимо, не были столь тщательно и предусмотрительно защищены — соответственно держатели шипов и звездочек (в XII–XIII вв.) не превышали нескольких сантиметров.

Говоря о средствах конновождения, следует отметить использование плетей. Зафиксированные в археологических находках сохранившиеся детали плеток типологически делятся на основные группы (табл. 148, 1–6). К одной относятся металлические кнутовища с кольцом и прикрепленными к нему обоймой для бича и привесками (тип I). Эти экземпляры найдены в полосе от юго-восточного Приладожья до Смоленщины и относятся к IX–XI вв. Такая плеть приучала коня не только ощущать удар, но и слышать простой взмах без удара. Изобретение и распространение «звучащей» нагайки связано с Северной Европой. Упрощением описанной выше плетки явилось устройство, состоявшее из кольца и обоймы для соединения с деревянной рукоятью (тип II). К другой группе плетей относятся затыльники рукоятей из бронзы и кости с боковыми клювовидными выступами (тип III–IV). Они широко бытовали в XI–XIII вв. и указывают на езду по-восточному. Этой манере присуща опора полусогнутыми ногами на стремена, легкое седло без заметно выраженной задней луки, отсутствие шпор.

В целом археологический материал свидетельствует о том, что появившись в IX в. на Руси, плети на первых порах были распространенным средством конновождения, в дальнейшем их использование снизилось в связи с выдвижением кавалерии, оснащенной шпорами. Употребление плетей стойко держалось у черных клобуков, и, возможно, у некоторых легковооруженных стрельцов. Что касалось вообще всякого рода невоенной верховой езды, то здесь популярность плетей в течение всего средневековья не уменьшилась.

Рассмотрим некоторые металлические принадлежности убора верхового коня. Типичными для IX–XI вв. являлись подпружные пряжки трапециевидных, прямоугольных, прямоугольных с изогнутыми боковыми краями очертаний (табл. 148, 10–12). В XI–XIII вв. стали употребляться пряжки полукольцевидных, кольцевидных и смягченно прямоугольных форм (табл. 148, 13–19). В этот период переходят к использованию в конской упряжи сразу нескольких пряжек, предназначенных в том числе и для подпруги из двух ремней. Тогда же появились пряжки у стременных путлищ.

Устройство однорядных и двухрядных скребниц эпохи средневековья видно из приводимого рисунка (табл. 148, 7–9).

В XII–XIII вв. подковы становятся обычным обиходным предметом, но для боевых коней это не подтверждено. Подковы, безусловно, отягощали легких кавалеристов, но спорадически могли использоваться тяжеловооруженными. Выделяются две типологические разновидности подков. К одной относятся образцы XI–XVII вв. в виде полуокружности с одним передним шипом (табл. 148, 30). Ко второй относятся изделия XII–XIV вв. в форме трех четвертей овала с двумя концевыми шипами и волнистым очертанием внешнего края (табл. 148, 31). Предшественниками подков явились ледоходные шипы для человека и коня, появившиеся на Руси примерно в IX в. (табл. 148, 20–29). Они позволяли безопасно передвигаться по скользким дорогам преимущественно в зимнее время. Начиная с XI столетия употребление шипов для конских копыт не исключало применение обычных подков.

Обзор снаряжения конного воина свидетельствует, что в отличие от наступательного и оборонительного вооружения, боевые свойства которого во всяком случае до второй половины XII в. прогрессировали весьма плавно, в развитии экипировки всадника наблюдается определенная скачкообразность. Конное войско, возникшее на Руси не позже X в., было оснащено изделиями, изготовленными или заимствованными преимущественно у кочевых и полукочевых народов Юга и Юго-Востока европейской части СССР. Своими удилами с прямыми или дугообразными псалиями, низким полумягким седлом, наборной уздой, легкими округлыми стременами, плетью киевский всадник напоминал своего южного соседа, хотя и отличался от него набором оружия ближнего боя. Становление собственного конного войска приводит в XI в. к значительному видоизменению уже принятых образцов восточного происхождения. Езда по-восточному с применением плети все более уступает европейской посадке, связанной с обязательным применением шпор. Конные копейщики и лучники получают все более разнообразное и усовершенствованное снаряжение. Если первым придавались массивные шпоры, стремена с прямой широкой подножкой, седло-кресло рыцарского типа — все, что обеспечивало устойчивость и напор при таранных сшибках, то вторые пользовались легкими седлами, округлыми стременами, облегченными шпорами.

По обилию детальных изменений шпор, стремян других изделий русские в 1150–1240 гг. не только находились на уровне наиболее опытных в конном деле европейцев, но иногда опережали свой век. Некоторые нововведения появляются на Руси поразительно рано: таковы стремена в форме стрельчатой арки, шпоры с крупными нишами и пластинчатыми манжетами, шпоры со звездочкой, конские маски. Прогресс в изготовлении и использовании средств европейского конновождения не был остановлен монголо-татарским вторжением. Вплоть до середины XV в. такого рода изделия, особенно в Северо-Западной Руси, сохраняли в большой мере общеевропейский облик. Лишь в последней четверти XV в. происходит общая ориентализация русской конницы.

Анализ предметов боевой техники закономерно приводит к постановке ряда широких вопросов, связанных с производством, использованием и развитием комплекса вооружения, снаряжением родов войск, оснащением армии на отдельных исторических этапах, международными культурными влияниями в сложении военной техники. Сама эволюция оружия не может быть оторвана от общих явлений военного дела.

Приходится отмечать, что большинство форм и видов оружия IX–X вв. не имеют местных корней в культуре предшествующей поры. Объясняется это тем, что боевые средства славян VI–VII вв. были весьма скудными и в этом смысле ни в какое сравнение не идут с тем, что появляется в киевский период. У обитателей Восточной Европы середины I тысячелетия н. э. преобладали лук и стрелы, метательные дротики; мечи, шлемы и кольчуги почти отсутствовали. В ходе военных действий славяне обогатились опытом и знаниями своих противников, захватили много оружия. Однако последующие крупные сдвиги военного дела были вызваны не византийским влиянием, а в первую очередь потребностями внутреннего развития.

В последней четверти I тысячелетия н. э. в жизни славянских племен Восточной Европы произошли огромные перемены. Исторически это был великий и героический период создания Древнерусского государства. Развитие было бурным, стремительным и сопровождалось резким изменением всей материальной культуры. Раннефеодальное государство выдвинуло многотысячную и в большой мере тяжеловооруженную армию, оснащенную всеми видами известных в тот период наступательных и защитных средств. Сдвиг в развитии вооружения в сравнении с военными средствами ранних славян можно назвать технической революцией. В IX–X вв. сложился по существу новый комплекс боевых средств, который в течение последующих веков будет претерпевать в основном постепенные изменения.

Образование Киевской державы сопровождалось, по-видимому, активным становлением оружейного ремесла. Уже в тот период организуются специализированные мастерские, например по выделке мечей. На первых порах оружейное ремесло, находившееся по тогдашним представлениям под покровительством богов языческого пантеона, было в большой мере привилегией избранных людей. Среди дружинников X в. находились знатные оружейники. Их наличие устанавливается по погребальным комплексам. Оружейное дело являлось иногда составной частью военных обязанностей. Воин времен князей Олега и Игоря умел не только действовать оружием, но и чинить его.

Как показало технологическое изучение мечей, копий, топоров, проведенное Б.А. Колчиным, русские оружейники не позже X в. овладели всеми приемами, применявшимися в то время в Европе для обработки железа и стали. При ковке использовалась «техника сочетания в изделии пластичной и вязкой основы предмета (железной или малоуглеродистой стали) с твердым стальным рабочим лезвием, подвергавшимся в конце технологического процесса термической обработке — закалке» (Колчин Б.А., 1978, с. 193–194). Особо следует отметить искусство сварки железа и стали и приготовление дамаскированной стали. Все эти работы, требующие высококачественного исходного сырья, сноровки и точности, не были секретом для военных мастеров. В частности, сварочный дамаск применялся в надписях на местных мечах.

В IX–XI вв. складывается то неповторимое своеобразие военного дела, которое на ряд столетий вперед определит пути его развития. Киевская держава была одной из немногих европейских стран, где несходство и разнообразие в составе и подборе вооружения были столь разительными и контрастными. На Руси освоили западный меч и восточную саблю, европейское ланцетовидное копье и кочевническую пику, восточный чекан и меровингский скрамасакс, азиатский сфероконический шлем и каролингские шпоры, ближневосточные булавы и северные ланцетовидные стрелы. Из перечисленных орудий войны некоторые нашли на Руси вторую родину, и уже как русские вещи проникли на Запад. В составе раннесредневекового вооружения уживались изделия различной тяжести и разных свойств, и отмечаются такие несхожие формирования, как легкая конница и сильная пехота. Все решение проблемы образования русской средневековой оружейной культуры старое оружиеведение свело к участию в ее создании Востока и Запада. Эта культура действительно питалась достижениями других народов, но не была только восточной, только западной или только местной. Наряду с заимствованием чужого опыта создавались и использовались собственные виды оружия и снаряжения.

Войско Киевской Руси с самого начала было разноплеменным, что создало особо благоприятные условия для распространения всякого рода «орудий войны» подчас, казалось, несовместимых друг с другом (например, меч и сабля). Активными распространителями привозного европейского вооружения выступали державшие в своих руках международную торговлю варяги. При их посредстве на Русь попадали каролингские мечи, скрамасаксы, северные наконечники ножен мечей, некоторые образцы иноземных копий, топоров, стрел, принадлежности конской сбруи, каскообразные шлемы, ледоходные шипы. Военный вклад норманнов (по этому вопросу, к сожалению, нет недостатка в предвзятых суждениях) не носил оттенка превосходства и представляется в виде питательного источника, влиявшего на рост и укрепление славянской силы. Сами пришельцы испытали могущественное влияние местных условий и не располагали каким-то особым собственным военным комплексом (Кирпичников А.Н., 1977, с. 159 и сл.).

Разнообразие первоначального боевого арсенала объясняется не только внешними причинами (отрицать их не приходится), но и внутренними. Он создавался в исключительно напряженной обстановке, вызванной крайностями ведения войны на два фронта. Киевской рати приходилось воевать на севере и северо-западе с относительно малоподвижным европейским противником и на юго-востоке с быстрыми маневренными конными степняками. В течение первых веков существования Руси наиболее опасным участком борьбы был юг. Естественно поэтому, что влияние военного искусства кочевников во времена первых русских князей было весьма ощутимо. Воины киевского князя — славяне, варяги, финны — знакомые с традиционными европейскими приемами сражения, столкнувшись с азиатско-кочевническими приемами вооруженной борьбы, вынуждены были к ним приспособиться. На просторах своей земли и в восточных скитаниях они усвоили саблю, стали более широко употреблять кольчуги, получили сфероконический шлем, кочевническую пику, восточный чекан, сложный лук, округлые стремена и другие принадлежности упряжи, лучше научились приемам конного боя. Можно сказать, что в искусстве ведения войны русские не переставали быть европейцами, но часто сражались как азиаты.

Разнохарактерные условия борьбы, а также региональные особенности социального развития привели к некоторому различию между северными землями с распространенным там пехотным оружием и южными районами с преобладающими там средствами кавалерийского сражения. Зональные особенности в вооружении и способах ведения боя были не настолько велики, чтобы существенным образом обособить или разграничить развитие предметов вооружения. Различия были подчас временными и сводились к большей распространенности того или иного популярного изделия, например топора на севере и копья на юге. В целом средства боевой техники и приемы боя, несмотря на свое чрезвычайное разнообразие, практиковались или были известны на всей древнерусской территории. Силой обстоятельств они сочетали в себе черты Запада и Востока и в то же время на фоне европейского средневековья представляли нечто особенное.

Начальный период существования Киевского государства характерен преобладанием пехотной борьбы. Однако в отличие от более раннего времени военные отряды сражались не толпой, а в организованном боевом порядке — по полкам, по определенным тактическим правилам. Вооружение состояло из копий, топоров, мечей, луков и стрел, шлемов, кольчуг и щитов. При таком положении оружие ближнего боя, главным образом колющее и рубящее, приобретает для исхода битвы решающее значение. Метательные средства отступают на второй план. Развитие военной техники опережало родовое деление войск. Конница хотя и имелась, но была малочисленной.

Все более значительное давление кочевников, походы и потребности обороны, оформление феодальной организации общества приводят к середине и второй половине X в. к усложнению военного искусства и выдвижению конницы, в дальнейшем дифференцировавшейся на копейщиков и лучников. Копейщики — сила, специально предназначенная для нанесения главного удара. В их рядах находились профессионально подготовленные дружинники, владевшие всем комплексом боевых средств. Лучники выполняли «разведку боем», прощупывали силы противника, заманивали его ложным бегством, несли службу охранения. В состав лучников входила «молодь», т. е. младшие по положению члены дружины, дворовая челядь, незнатные рядовые воины. Описанное разделение войска по виду оружия сохранится вплоть до XVI в., до тех пор, когда московские всадники предпочтут копьям сабли и луки.

Растущее преобладание кавалерии не означало исчезновения пехоты. Однако действие последней в поле, в большинстве случаев носило подсобный, вспомогательный характер. Более самостоятельной была всегда многочисленная пехота северорусских городов. В оснащении пехотинцев, также часто подразделявшихся на лучников и копейщиков, особенно популярным был топор, отвечавший универсальным требованиям похода и сражения.

С выдвижением конницы главнейшим наступательным оружием становится копье. Мечи и сабли, хотя и сохраняют значение, но тактическое лидерство уступают копью. Топоры для всадника нехарактерны. В вихре сражения достаточно было оглушить противника, но не обязательно убить. Для этой цели используются булава и кистень. При этом колющие и рубящие средства сохраняют свое боевое первенство.

В XI–XII вв. в военной обстановке совершаются новые ощутимые перемены. Походы на соседей не прекратились, но боевые действия все больше начинают затрагивать внутренние интересы общества. Задачей военных действий было не присоединение сколько-нибудь значительных территорий, уничтожение городов и порабощение племен, а завоевание политической власти, дележ и передел земли, грабеж. Численность войска сокращается. Незначительность многих военных столкновений пропорциональна их быстроте и летучести. Боевые операции велись с переменным успехом и могли продолжаться бесконечно. Можно заметить две особенности: длительность и постоянство войн с ограниченными целями, и множество быстротечных битв. Последствия войн и отдельных столкновений, даже самых опустошительных, не были, однако, настолько губительны, чтобы остановить экономическое и культурное развитие. Множество фактов свидетельствует об относительной безопасности жизни, расцвете ремесла, свободе передвижения и активизации строительства в городах и селах.

Мелким вооруженным конфликтам и междукняжеским распрям противостоят крупные операции по борьбе с главным противником — кочевниками, в начале XII в. приобретающие характер общерусской наступательной войны. Последние раннефеодальные монархи Руси Владимир Мономах и его сын Мстислав выработали и осуществили, по-видимому, единый план массированных ударов по половцам на юге и чуди на севере, что явилось вершиной военной стратегии страны накануне ее дробления на самостоятельные земли.

Оценивая военные свершения Киевской Руси в целом, следует подчеркнуть их масштабность. Молодое государство смогло установить и удержать обширные границы, выдвинуло значительное, в том числе конное войско, создало собственный арсенал военных средств, приступило к широкому строительству крепостей, включая каменные пограничные форпосты, и организовало отпор самому опасному степному противнику.

Новый цикл изменений развернулся в последние 150 лет жизни домонгольской Руси. С наступлением периода феодальной раздробленности социальные перемены затронули и общество, и войско. «Рыцарственный XII век выдвинул не только боярство, находившееся ранее несколько в тени, но и разнообразное дворянство, включавшее в себя и дворцовых слуг-министериалов, и воинов — „детских“ или „отроков“ и беспокойных всадников-торков» (Рыбаков Б.А., 1964а, с. 155). Наряду с княжескими дружинниками на полях сражений выступают боярские и дворянские отряды, городские и областные ополчения. В качестве самостоятельных соединений в военных действиях участвуют иноплеменники федераты — черные клобуки, водь, корела, ижора. Городские концы организуют свою военизированную милицию, составлявшую городской полк (Рабинович М.Г., 1949, с. 56–59). В войнах участвует сельский люд.

События эпохи феодальной раздробленности свидетельствуют о значительном усилении и обновлении военных средств. Убыстряется темп развития боевой техники, примерно каждые 50 лет возникает комплекс новых формообразований. Все шире внедряется доспех и его усиливающие детали. Входит в широкое употребление снаряжение, специально изготовленное для легко- и тяжеловооруженных частей войска. Находки (шпоры с колесиками, детали доспеха, части самострелов) показывают, что в русских землях происходят технические и военные преобразования, опережающие свое время и имеющие общеевропейское значение. В целом в оружии того периода по-прежнему главенствуют средства ближнего боя, однако появление самострелов и камнеметов свидетельствует о времени резкой активизации осадной и метательной техники.

На прогресс техники того времени повлияло городское ремесло с его тенденцией к единообразию выпускаемых изделий. Все отчетливее выделяются образцы «серийного» изготовления. Множественности вещей предпочитаются ведущие формы: граненые пики, бронебойные стрелы, мечи с дисковидным навершием, сабли с перекрестьем ромбической формы, грушевидные кистени и булавы с 12 шипами, чеканы с симметричным лезвием, бородовидные секиры, стремена с прямой или изогнутой подножкой. Под напором массовой продукции все больше стираются различия в изготовлении «аристократического» и «плебейского», народного и рыцарского оружия (роскошное оружие, разумеется, вовсе не исчезло). Удешевление технологии ковки приводит к сокращению производства уникальных образцов и расширению выпуска массовых изделий. Трудоемкость работ уменьшается, в отделке вещей все экономнее применяются благородные металлы. В отличие от времен первых русских князей в XII–XIII вв. не всякий человек, владеющий оружием, занимался военным ремеслом, хотя бы в подсобных целях. Последнее обстоятельство объясняется углублением специализации оружейного ремесла. В городах существовали, очевидно, специализированные мастерские по выработке мечей, кольчуг, шлемов, щитов, седел, колчанов, луков, стрел и т. д.

С XII в. начинается постепенное утяжеление вооружения. Так, появились глубокий шлем с полумаской и круговой бармицей, полностью закрывавшими лицо, массивная длинная сабля, тяжелый рыцарский меч с длинным перекрестьем и иногда полуторной рукоятью. Об усилении защитной одежды свидетельствует распространенный в XII в. прием таранного удара копьем. Утяжеление, однако, не было таким значительным, как в Западной Европе, ибо сделало бы русского ратника неповоротливым и превратило бы его в верную мишень для степного наездника.

Для боя того времени характерна возросшая скорость передвижения войск и очередность применения тех или иных технических средств (табл. 149). Хозяином положения на полях сражений является тяжеловооруженный всадник-копейщик, снабженный копьем, мечом, саблей, кольчугой, шлемом, щитом, булавой, кистенем, стременами, шпорами и другим снаряжением. Достигшие высокой маневренности копьеносные отряды действуют не только на просторе, но и в глухих и лесных районах, привыкают спешиваться и биться сулицами. В качестве самостоятельного формирования регулярно выступают лучники, действовавшие обычно впереди главных сил. Подъем активности горожан и крестьян, освоение новых территорий, недостаток профессиональных военных кадров приводит к подъему пехоты с присущим ей колющим, рубящим, ударным и отчасти метательным оружием. В первой половине XIII в. пехота усилилась настолько, что производит самостоятельные операции и начинает влиять на результат сражения. Сходное явление произойдет на западе Европы лишь полвека спустя.

В истории восточноевропейской военной техники русское оружейное дело сыграло прогрессивную роль, оказав воздействие на ряд племен и народов. Новые военные средства (мечи, копья, топоры и др.) распространились из центральных русских районов к побережью Финского залива, в юго-восточное Приладожье, на Муромщину и Рязанщину, в Суздальское ополье и всюду привели к отказу от старых, нередко архаических образцов. В итоге иноязычные племена и группы, втянутые в орбиту русской государственности, познакомились и получили технически передовое и наиболее совершенное для своего времени вооружение.

Со второй половины X в. самостоятельность русского оружейного ремесла окрепла настолько, что оно оказалось в состоянии влиять не только на окраинные иноплеменные земли, но и на более далеких европейских соседей. Русские мечи, наконечники ножен мечей и сабель, чеканы и секиры, шлемы, позднее булавы, кистени и другое оружие проникли в Северную и Центральную Европу и вызвали там местные подражания. Не без влияния русского клинкового производства во всей Северной и Центральной Европе произошла переработка франкского меча и распространились рукояти новых форм. Русь приняла участие в создании необходимых для конной рубки мечей с искривленными навершием и перекрестьем. Прямым воздействием русского ремесла объясняется появление в Прибалтике с XI в. однолезвийных сабель-мечей, а в Волжской Болгарии с XII–XIII вв. сабельных гард круговой защиты руки. Орнаментальные мотивы, встреченные в отделке киевского оружия, обнаружены на изделиях Дании, Швеции, о. Саарема. Русские дружинники ходили в золоченых сфероконических шлемах. Эту моду заимствовали феодалы Венгрии, Польши и Самбии. Викинги усвоили чекан и конический шлем, которые они получили из Киевского государства. Русь была крупнейшим поставщиком европейского оружия на Восток и сама торговала с Волжской Болгарией, Хорезмом, Халифатом, а также с Чехией, Венгрией, Швецией, Польшей, славянским Поморьем, странами Прибалтики, включая Финляндию. Притягательность и популярность изделий русского оружейного ремесла не только на Западе, но и Востоке сохраняется в течение ряда столетий.

Соприкосновение киевских дружин с печенегами показало всю опасность военной угрозы со стороны степи. Сказалось это и технически. В раннекиевский период восточные сабли, кистени, булавы, шлемы, стрелы, пики, топоры-чеканы, удила, стремена, петли, приемы конного боя были восприняты или оказали воздействие на формы и состав русского оружия и тактику его использования. Однако в последующий период положение изменилось. Половцы, торки, берендеи, не довольствуясь захваченным на поле боя, начинают, очевидно, заказывать и покупать продукцию киевских оружейников. Оказалось, что кочевники носили русские шлемы, сабли, кистени и булавы, возможно, кольчуги.

Что касается общего сопоставления русской и западноевропейской военной техники, то здесь можно сказать следующее. В IX–X вв. в вооружении и военных приемах Руси и других европейских государств было много общего (например, преобладание пехоты). Начиная с XI в. появляется различие, которое с русской стороны заключается в существовании активной пехоты, широком применении легкой кавалерии и средств быстрой конной борьбы: сабель, булав, кистеней, луков и стрел. Известная близость исторического развития ряда крупных европейских государств отразилась на сходстве их вооружения. Так, например, эволюция меча (с учетом некоторых отклонений) в течение нескольких столетий была подчинена общеевропейскому направлению. Можно отыскать много общего в костюме, снаряжении и тактике феодальных войск Восточной и Западной Европы. Одинаковыми и в XII–XIII вв. были пики, шпоры, кольчатые доспехи, некоторые предохранительные детали воинского убора, щиты, самострелы, деление на тактические отряды (их количество и численность были, конечно, различны), приемы копьевого боя. Общая черта военного дела Руси и Запада — преобладание конницы с тяжеловооруженным всадником-копейщиком в качестве главной боевой единицы. Определенное военно-техническое сходство русских княжеств и других европейских стран сохранится и в дальнейшем.

Сила и живучесть военно-технических достижений Руси XII в. оказалась настолько велика, что им суждено будет удержаться не менее двух с половиной веков и облегчить народу предстоящую борьбу за независимость. Развитие русских земель было прервано монголо-татарским нашествием 1237–1240 гг., повлекшим жесточайшую военную катастрофу. Поражение русских вооруженных сил нельзя объяснить их слабой выучкой, плохим оружием или отсталой техникой боя. Военная техника ордынцев была довольно скудной, однако они не знали феодальной розни и могли сосредоточить в каждом отдельном месте превосходящие силы. Можно предположить, что в сравнении с войсками русских княжеств и в операциях по захвату городов они обладали 10-30-кратным численным перевесом. Даже объединенное войско нескольких земель не могло противостоять такой армаде, хотя и неоднократно завязывало с ней бой.

Человек XIII в. в начале не смог осмыслить масштабов нашествия и его катастрофических последствий. Полчища завоевателей впервые за несколько истекших столетий принесли миру войну, основанную на тотальном уничтожении целых народов и их культуры. Режим порабощения и даней захватчики установили в полуразоренной Восточной Европе позже. В период же Батыевых походов они бессмысленно уничтожали производительные силы целых областей и тем лишали себя многих плодов своей победы. Такова, однако, была основанная на жестоком насилии военная доктрина ордынской знати, фактически не воспользовавшейся благами культуры покоренных оседлых народов и паразитически расхитившей сложившуюся цивилизацию.

Нашествие завоевателей затормозило и ослабило развитие страны. Не без давления вражеской угрозы на Руси не был принят рыцарский доспех, и пути оружейного, особенно «доспешного», мастерства на Западе и Востоке Европы заметно разошлись. При всем том «монгольский период» в истории русского военного искусства был сконструирован дореволюционными археологами и оружиеведами в пору, когда практически отсутствовали археологические находки XIV–XV вв. Теперь недостаток материала преодолен и можно прийти к следующим заключениям.

Орды Батыя не только не подавили самостоятельности русского военного дела, но и невольно способствовали его ускоренному прогрессу, что особенно заметно в Галицко-Волынской и Новгородской Руси. Прогресс техники и полководческого искусства развертывался во второй половине XIII в. в этих землях с поразительной активностью и привел к усложнению тактики боя, рассчитанной отныне на крупные и мелкие тактические построения (копье-стяг-полк) и продолжительные рукопашные схватки, происходившие как бы волнообразно в пределах одного сражения. Военные изменения того времени характеризуются массовым участием пехоты, применением средств дальнего боя, луков, самострелов, камнеметов, все более полным преобразованием кольчатой защитной одежды в пластинчатую (получившую собирательное название доспех), переходом к каменной фортификации.

Против завоевателей выгодно использовалось все, что противоречило их боевой выучке: самострелы, камнеметы, копьевые удары, метание сулиц, противоборство слитными построениями, борьба с городских стен, пехотные вылазки. Если же борьба происходила способами легкой конницы, основанными на массированном применении лука, стрел, сабель и внезапного маневра, то такие методы полевого боя установились на Руси с XI в., а не были заимствованы от восточных завоевателей в XIII столетии.

Перевооружение по восточному образцу в части кожаного прикрытия людей и коней было первой реакцией военных вождей в середине XIII в. В послебатыево время, по мере того как иссяк наступательный натиск противника, оскудел приток трофейной техники и недавние «победители мира» испытали первые военные неудачи в полевых схватках, система воинских приемов побежденных под названием «русский бой» выстояла и укрепилась. Сохранились унаследованные от домонгольского периода тактические приемы и весь строй войска, что в конечном итоге оказало воздействие на самих ордынцев, которые на какое-то время переняли европейский бой на копьях, систему построения полков и в дальнейшем выторговывали у русских панцири, топоры, узды и седла.

Военные потрясения XIII в. поставили под удар само существование народа и надо изумляться, как более чем наполовину ставшая «зоной пустыни» и разрезанная на части страна к исходу века добилась определенной военной стабилизации в борьбе не только против завоевателей, но и усиливших натиск европейских противников. Разнообразные по выбору боевые средства позволили русским захватывать инициативу и успешно действовать на разных направлениях: немцев и венгров — удивлять татарским оружием; самострелами, камнеметами и каменными замками останавливать ордынцев, быстрым лучным боем обессиливать прибалтийских крестоносцев.

Начиная с середины XIII в. военное дело активно развивается в двух больших районах Руси — Юго-Западном и Северо-Западном. Следует, очевидно, указать, что ни политическая разъединенность земель и княжеств, ни монголо-татарские и иные вторжения, ни междоусобицы не привели к разделению военного дела, особенно боевого арсенала, на региональные «школы». «Русское военное искусство в период феодальной раздробленности развивалось на единой основе, заложенной в предшествующий период истории русского народа» (Строков А.А., 1955, с. 222). Единство в развитии техники и приемов ведения боя, сходство военных изделий охватывало и север, и юг страны, несмотря на некоторые локальные особенности, связанные с обороной ее протяженных рубежей.

Эти особенности были завещаны еще Киевской Русью. Развитие военного дела не только X–XII вв., но и XIII–XIV вв. происходило в условиях поистине титанической борьбы на несколько фронтов. Это проявилось в вооружении новгородско-псковской «кованой» рати, более тяжелом, чем у низовских полков. Соответственно такому разграничению существовали две географически условные зоны применения пластинчатого и кольчатого доспеха, мечей и сабель, пехотных, кавалерийских щитов, самострелов и луков, шпор и плетей, каменных укреплений и полевых застав. Разделение средств вооружения, направленных против европейского и азиатского противника, никогда, однако, не было абсолютным; осуществлялись самые неожиданные комбинации, особенно если это подсказывалось тактической обстановкой.

Несмотря на непрекращающиеся внутренние войны, главные военные усилия в период зрелого средневековья были направлены на борьбу с внешними врагами. Это стимулировало объединительные тенденции, которые проявились в организации вооруженных сил в XIV в. Начиная с 1320–1330 гг. московские князья в общерусских государственных интересах организовывали походы, основывали города, отражали нападения, усмиряли непокорных удельных князей и бояр. Эти начинания, правда, не сразу изменили ход русской истории, но все вместе они привели к организации широких общерусских походов и к великой победе объединенного русского войска на Куликовом поле, в «котором общенародный характер русского ополчения не подлежит сомнению» (Черепнин Л.В., 1960, с. 600). Историческая оценка событий того времени служит пониманию развития военной техники.

Во второй половине XIII–XIV в., насколько можно судить по отрывочным примерам, сохраняется во многом восходящая от домонгольского периода общерусская (и шире — общеевропейская) линия развития русского вооружения, что выразилось в распространении наборного доспеха, заменившего кольчугу, современных своей эпохе мечей, шестоперов, щитов, самострелов. Такие предметы, как мечи с тяжелым набалдашником, крупномерные шпоры с колесиком, самострелы с бронебойными болтами, позднее пушки и пищали, также отражали общеевропейские пути развития военного дела. Историческая победа русских полков на Куликовом поле связана в большей мере с использованием европейских традиций в области вооружения, чем восточных.

Ордынское нашествие не привело непосредственно к разъединению русской и западноевропейской военно-технической культуры. Более того, в самое глухое время неволи в известной мере сохранилось международное значение и притягательность русского оружия. Как удалось установить, среди стран Балтийского бассейна русские княжества являлись передовыми в отношении выработки и употребления новых форм щитов, пластинчатого доспеха, шишаков (Кирпичников А.Н., 1976, с. 31 и сл.). Такие предметы, как наборные доспехи, шлемы, кожаные наплечники, возможно, щиты, вывозились в Скандинавию, Польшу, Венгрию, Литву, а также в земли Ливонского Ордена, что в немалой степени способствовало сложению единообразного комплекса общебалтийского вооружения.

Система вооружения, принятая в XIV–XV вв., во многом опиралась на результаты и опыт, достигнутые в XIII в. Начиная со второй половины XIII в. появился колющий меч, более сильно изогнутая, чем веком раньше, сабля, создается законченная система наборного доспеха, включая защиту не только корпуса, но и головы, ног и рук, распространяется треугольный щит, топоры-булавы, шестоперы, самострел, шпоры со звездочкой. В течение большей части указанного периода бой на копьях со специализированным узколезвийным наконечником остается главнейшим методом полевой борьбы. Формы его, однако, изменились, что было связано с переходом к тактически усложненному и длительному сражению, способным к глубокому маневру тактическим единицам. Выдвинулось общерусское «офицерское» ядро армии — дворяне и дети боярские, увеличилась численность войска за счет не только горожан, но и вотчинных холопов. В армию влились инженерные и артиллерийские команды и пехотинцы с самострелами.

В военных, как пехотных, так и конных отрядах, особенно Новгорода и Пскова, постоянно участвовали ремесленники и мелкие торговцы — черные люди. Их роль подчас настолько значительна, что войско, состоящее только из «нарочитых мужей», оказывается небоеспособным. Значение простолюдинов-пехотинцев особенно возрастало, когда они участвовали в крупных операциях и отваживались, например, вступать в бой вместе с конниками. В самой крупной битве XIV в., развернувшейся на Куликовом поле, «приидоша много пешаго воиньства и житействии мнози люди и купцы со всех земель и городов» (Никоновская летопись, с. 56). Торгово-ремесленные слои во многом определяли состав популярных в зрелом средневековье городских полков. В дальнейшем участие черных людей в войске будет все более ограничиваться; их место займут дворянские конники.

Если 1240–1350 гг. были периодом залечивания ран и собирания сил, то 1350–1400 гг. являются переломными в отношении мощного подъема военной техники и переходом от обороны к наступлению. Укрепляется представление об едином военном руководстве и полковой дисциплине, возобновляются общерусские мобилизации. Русская рать использует против ордынцев тактику упреждающих полевых заслонов на Оке и рейды в глубь неприятельских территорий. Необычайно рано и быстро принимаются новинки полевой военной техники, такие, как шишаки. Москва организует крупную общерусскую армию. Выигранное русскими полками генеральное сражение на Куликовом поле явилось предвестником грядущего освобождения Руси от чужеземного ига. Дальнейшие временные неудачи и поражения уже не могли изменить ни общей обстановки, ни, тем более, патриотической воинской идеологии.

Опираясь на результаты проделанной работы, можно констатировать, что древнерусское вооружение в течение первых веков русской истории прошло сложный путь развития, полный напряженных поисков и технических открытий. Отечественная военная техника постоянно обогащалась достижениями восточных и западных народов и выстояла в противоборстве с противниками Руси, в том числе и временно более сильными. Изучение русских боевых средств во многих отношениях имеет общеевропейское значение, измеряемое тем большим вкладом, который внесла Русь в развитие средневековой оружейной культуры. Многие из образцов холодного наступательного и защитного вооружения, принятые к XII–XIII вв., без существенных изменений перешли на вооружение войска Московской Руси, и в течение длительного времени будут использоваться наряду с огнестрельным оружием.

Иллюстрации