Друг детства Мегрэ

Глава 2

Первой мыслью Мегрэ было вместе с Флорантеном вернуться на набережную Орфевр, но в ту самую минуту, когда он склонился к шоферу, чтобы дать адрес, намерения его изменились.

— Номер твоего дома по бульвару Рошешуар? — спросил он у Флорантена.

— 55-бис. Зачем тебе?

— 55-бис, бульвар Рошешуар.

Это было в двух шагах. Недовольный краткостью предстоящего маршрута, таксист тихонько выругался.

Вскоре они приехали: между лавкой по продаже рам для картин и табачным киоском имелся проход, ведущий в тупик. На неровной мостовой в проходе стояла ручная тележка.

В самом тупике находились две мастерские с застекленными витринами. В той, что была слева, художник трудился над полотном с видом на Сакре-Кёр, наверняка предназначенным для продажи туристам. Видимо, изготовление этих полотен было у него поставлено на серийную основу. Сам длинноволосый, бородка с проседью, галстук, завязанный большим бантом по моде 1900 года.

Флорантен вытащил из кармана связку ключей и принялся открывать дверь мастерской справа; Мегрэ был зол на него: он испортил ему приятные минуты, когда на него накатили воспоминания юности.

Наблюдая незадолго до появления своего старого приятеля за мухой, упрямо возвращавшейся в левый верхний угол листа бумаги, не вернулся ли он мысленно как раз в школьные годы?

А что стало с другими его однокашниками? Ни с одним из них ему так и не довелось свидеться. Кроше, сын нотариуса, наверняка пошел по стопам отца. Упитанный и незлобивый Орбан поговаривал о медицине. Другие, должно быть, разлетелись кто куда по всей Франции и за ее пределы.

Ну почему случилось так, что из всех именно Флорантен попался на его пути при столь неприятных обстоятельствах?

Припоминалась ему кондитерская Флорантенов, хотя он и редко там бывал. Позволить себе проводить время среди зеркал, мрамора и позолоты, в теплой миндальнованильной атмосфере, угощаясь мороженым и пирожными, могли лишь те лицеисты, у кого было вдосталь карманных денег. У городских дам вкусным считалось только пирожное от Флорантена.

Теперь взору Мегрэ представилась картина пыльной захламленной мастерской с никогда не знавшими воды и едва пропускавшими свет оконными стеклами.

— Извиняюсь за беспорядок.

Именовать себя антикваром со стороны Флорантена было более чем претенциозно. Мебель, скупаемая им бог знает где, по большей части была рухлядью без стиля, не представляющей никакой ценности. Он только приводил ее в более-менее божеский вид и полировал.

— И давно ты этим занимаешься?

— Три года.

— А до этого?

— Занимался экспортом.

— Экспортом чего?

— Да всего понемногу. В частности, в африканские страны.

— А еще раньше?

Явно смутившись, Флорантен пробормотал:

— Знаешь, я всего хлебнул. Стать кондитером и окончить свои дни в Мулене не хотелось. Сестра вышла замуж за кондитера, они и продолжили семейное дело.

Перед взором Мегрэ всплыла картина: за белой стойкой сестра Флорантена, ее угадывающаяся под корсажем грудь. Не был ли он слегка влюблен в нее? Свеженькая, веселая, точь-в-точь как ее мать, на которую она походила и внешне.

— В Париже непросто остаться на плаву. Были у меня и взлеты и падения.

Мегрэ повидал на своем веку немало таких: у них тоже были и взлеты и падения, они брались за сногсшибательные проекты, что рушились затем как карточные домики, и все время были на шаг от тюрьмы. Они просят у вас кредит в сто тысяч франков на оборудование порта в одной из отдаленных стран, а в конце концов довольствуются ста франками, которые идут на уплату домовладельцу, грозящемуся выкинуть их на улицу.

С Жозе Флорантену повезло. Довольно было одного взгляда на его мастерскую, чтобы понять: он жил вовсе не продажей старья.

Мегрэ толкнул приоткрытую дверь и оказался в узкой комнате без окон с железной кроватью, умывальником и скособоченным шкафом.

— Ты здесь спишь?

— Только по четвергам.

— За кем там записан четверг? За тем, кто единственный из всех проводит ночь на Нотр-Дам-де-Лоретт?

— Фернан Курсель, — пояснил Флорантен. — Они познакомились задолго до меня. Уже десять лет назад он навещал ее и водил развлекаться. Теперь он не может уделять ей столько времени, как раньше, но у него есть оправдание, чтобы в четверг оставаться в Париже на ночь.

Мегрэ повсюду заглядывал, открывал ящики столов, облезлых старых шкафов, утративших всякий вид. При этом он не мог бы объяснить, что именно он ищет. Ему не давала покоя одна мысль.

— Кажется, ты сказал, что у Жозе не было счета в банке?

— Да. По крайней мере, на моей памяти.

— Она что, не доверяла банкам?

— Не без того. Ей очень не хотелось, чтобы кто-то знал о ее доходах, из-за налогов.

Мегрэ попалась под руку старая трубка.

— Ты теперь куришь трубку?

— Да, но только здесь. Жозе не нравился запах.

В деревенского вида шкафу висел синий костюм и рабочие брюки. Было там не то три, не то четыре рубашки, и только одна пара обуви, если не считать покрытых древесной пылью тапок на веревочной подошве.

Опустившаяся богема. Но ведь у Жозефины Папе должны были водиться денежки. Была ли она скаредна? Опасалась ли Флорантена, очень скоро проевшего бы все ее сбережения?

Так ничего и не обнаружив, Мегрэ почти сожалел о том, что пришел сюда, поскольку в результате проникся жалостью к своему приятелю по незапамятным лицейским годам. Однако, когда он уже был в дверях, ему показалось, что над одним из шкафов торчит какой-то кусок бумаги. Он вернулся, встал на стул и достал со шкафа четырехугольный сверток из газетной бумаги.

На лбу Флорантена выступили капли пота.

Развернув газету, комиссар обнаружил жестяную коробку из-под печенья, на которой еще сохранился красно-желтый торговый ярлык. В коробке были связки денег стофранковыми купюрами.

— Это мои сбережения.

Мегрэ взглянул на него так, будто перестал слышать, и уселся перед верстаком пересчитать связки. Их было сорок восемь.

— Часто ты ешь печенье?

— Случается.

— Можешь показать мне другую коробку из-под печенья?

— Думаю, другой у меня сейчас не найдется.

— Две точно такие же я видел на Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Там я ее наверняка и позаимствовал.

Лгал он всегда, то ли повинуясь природному инстинкту, то ли просто забавы ради. У него была потребность придумывать разные истории, и чем невероятнее они были, тем с большим апломбом он их подавал. Только на сей раз ставка в игре была крупной.

— Теперь понятно, почему ты пришел ко мне только в пять часов.

— Я не решался. Боялся, что обвинят меня.

— Сперва ты пришел сюда.

Он еще отнекивался, но прежней уверенности как не бывало.

— Ты хочешь, чтобы я расспросил художника, что живет по соседству?

— Послушай, Мегрэ…

Губы его дрожали. Он вот-вот мог заплакать, зрелище было не из приятных.

— Знаю, что не всегда говорю правду. Это сильнее меня. Вспомни истории, которые я сочинял, чтобы повеселить вас. Сегодня, умоляю тебя, поверь мне: не я убил Жозе, я был в шкафу, когда это случилось.

Взгляд его стал патетическим, но он ведь привык ломаться.

— Если бы я убил, то пришел бы не к тебе.

— Тогда почему ты не сказал правду?

— Какую правду?

Он старался выиграть время, юлил.

— Сегодня в три часа дня жестяная коробка еще находилась на Нотр-Дам-де-Лоретт. Так?

— Да.

— Ну и…

— Что тут непонятного? У Жозе были порваны всякие отношения с родней. Ее единственная сестра — в Марокко, за владельцем плантации цитрусовых. Они богачи. Я же еле свожу концы с концами. Когда я понял, что она мертва…

— Ты воспользовался этим, чтобы завладеть кубышкой.

— Это жестоко, но я ставлю себя на твое место. В конечном счете я никому не причинял зла. Чем бы я стал без нее?

Раздираемый противоречивыми чувствами, Мегрэ пристально смотрел на него.

— Пошли, — наконец вымолвил он.

Ему было жарко. Хотелось пить. Он чувствовал себя разбитым, недовольным всем и вся.

Выходя со двора, он, не долго думая, подтолкнул своего спутника к бару.

— Две кружки пива.

— Ты мне веришь?

— После поговорим.

Выпив одну за другой две кружки, Мегрэ вышел из пивной и принялся ловить такси. Был час пик, и, чтобы добраться до Дворца правосудия, у них ушло около получаса.

Голубое небо было совершенно безоблачным и тяжелым, террасы кафе переполнены, многие мужчины, скинув пиджаки и неся их на руке, шли в одних рубашках.

Солнце ушло из кабинета Мегрэ, и теперь там царила относительная прохлада.

— Присаживайся. Можешь курить.

— Благодарю. Знаешь, я так странно чувствую себя, оказавшись перед старым однокашником в подобной ситуации.

— Я тоже, — проворчал комиссар, набивая трубку.

— Это не одно и то же.

— Да уж.

— Послушай, ты слишком строго судишь меня! Принимаешь меня за какого-то мерзавца.

— Я тебя не сужу. Я пытаюсь понять.

— Я любил ее.

— Вон оно что.

— Не скажу, что это была большая любовь и что мы были Ромео и Джульеттой.

— И впрямь трудно вообразить себе Ромео, пережидающего в шкафу. И часто тебе приходилось сидеть там?

— Всего три или четыре раза, когда кто-нибудь заявлялся неожиданно.

— Эти господа знали о твоем существовании?

— Конечно нет.

— И ты никогда с ними не встречался?

— Я их видел. Мне хотелось знать, какие они, я подкарауливал их на улице. Видишь, я говорю тебе все, как было.

— У тебя не появлялось искушения шантажировать их? Они ведь, наверное, люди семейные.

— Клянусь тебе…

— Слушай, кончай клясться.

— Хорошо. Но что мне говорить, чтобы ты поверил мне?

— Правду.

— Никого из них я не шантажировал.

— Почему?

— Меня устраивала наша жизнь. Я уже не молод. Где меня только не носило, и теперь я хочу покоя и надежности. Жозе так успокаивающе действовала на меня, заботилась обо мне.

— Это ты предложил ей купить машину?

— Мы оба хотели этого. Может, я и завел об этом речь первым.

— Куда вы ездили по воскресеньям?

— Да мало ли куда, в долину Шеврез, в лес Фонтенбло, реже к морю.

— Тебе было известно, где она хранит деньги?

— Она от меня не таилась. Доверяла мне. Ну скажи, Мегрэ, зачем мне было убивать ее?

— Предположим, что ты ей надоел.

— Как раз наоборот. Если она и экономила, то для того, чтобы однажды поселиться вместе где-нибудь в деревне. Поставь себя на мое место…

Мегрэ непроизвольно скривился.

— Оружие у тебя было?

— Имелся старый револьвер в ночном столике. Я нашел его больше двух лет назад в одном из шкафов, который приобрел на распродаже.

— Он был заряжен?

— Ну да.

— И ты отнес его на Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Жозе была такой пугливой, ну я и положил револьвер в ночной столик, чтобы ей было спокойней.

— Он исчез.

— Знаю. Я тоже его искал.

— Зачем?

— Понимаю, что это глупо. Все, что я делаю и говорю, — глупо. Я слишком честен. Лучше б я позвонил в ближайший полицейский участок и дождался, пока прибудут оттуда. Я мог наплести что угодно: мол, только что вошел, нашел ее мертвой.

— Я тебе задал вопрос. Зачем ты искал револьвер?

— Чтобы избавиться от него. Бросил бы его в сточную канаву или Сену. Раз уж он принадлежит мне, меня непременно заподозрили бы. И, как видишь, не ошибся.

— Я тебя еще не подозреваю.

— Но ты привел меня сюда и не веришь мне. Я что, подлежу аресту?

Мегрэ нерешительно взглянул на него. Лицо его было серьезным, озабоченным.

— Нет, — наконец проронил он.

Он знал, что рискует, но ему не хватало решимости поступить иначе.

— Что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда?

— Нужно бы перекусить. Затем пойду лягу.

— Где?

Флорантен задумался.

— Не знаю. Думаю, на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт мне лучше не ходить.

Сказал ли он это, не подумав?

— Придется спать на бульваре Рошешуар.

В той клетушке без окон в глубине мастерской, в постели, на которой не было даже постельного белья, только старое серое и жесткое одеяло.

Мегрэ поднялся из-за стола и прошел в кабинет инспекторов. Ему пришлось подождать, пока Лапуэнт кончит говорить по телефону.

— У меня в кабинете сидит высокий худой тип. Моих лет, малость потрепанный на вид. Он проживает в глубине двора в доме номер 55-бис по бульвару Рошешуар. Не знаю, что он станет делать и куда направится, выйдя отсюда. Не выпускай его из виду. Договорись о замене на ночь. А завтра с утра пошли еще кого-нибудь.

— Он не должен знать о слежке?

— Лучше, чтоб не догадался, но это не так уж важно. Он хитер, как обезьяна, и в любом случае догадается.

— Хорошо, шеф. Буду ждать его в коридоре.

— Скоро я его отпущу.

Когда Мегрэ толкнул дверь в свой кабинет, Флорантен живо отпрянул от нее, пытаясь при этом не потерять самообладания.

— Ты подслушивал?

Флорантен не знал, что ответить, и в конце концов его огромный рот растянулся в жалком подобии улыбки.

— А как бы ты поступил на моем месте?

— Все слышал?

— Ну не все…

— Один из моих инспекторов приставлен к тебе для слежки. Предупреждаю: если ты от него смоешься, я разошлю твои приметы во все полицейские участки и засажу тебя за решетку.

— Почему ты так со мной разговариваешь, Мегрэ?

Комиссар чуть было не запретил ему называть себя по фамилии и тыкать. Но у него не достало смелости.

— Куда ты собирался идти?

— Когда?

— Ты ведь догадывался, что предстоит расследование и ты попадешь под подозрение. То, что ты так плохо спрятал деньги, говорит о том, что у тебя не было времени найти тайник получше и понадежнее. Ты уже тогда подумал обо мне?

— Нет. Сперва я собирался обратиться в полицейский участок.

— А не удрать из страны, пока не обнаружили тело?

— В какой-то миг…

— Что тебе помешало?

— Мое бегство сочли бы за доказательство виновности и меня выдали бы Франции. Хотел было заявить о случившемся, как вдруг вспомнил о тебе. Твое имя часто мелькало в газетах. Ты единственный из нашего класса стал чуть ли не знаменитостью.

Мегрэ смотрел на старого школьного приятеля все с тем же любопытством, словно тот задал ему нерешаемую задачку.

— Говорят, ты не доверяешь видимости и докапываешься до сути. Вот я и надеялся, что ты поймешь. Я начинаю думать, что ошибся. Признайся, ты считаешь меня виновным.

— Я тебе уже сказал, что ничего не считаю.

— Мне не следовало брать деньги. Мысль о них пришла мне в последнюю минуту, когда я уже стоял в дверях.

— Можешь идти.

Они оба стояли, Флорантен не решался подать на прощанье руку. Возможно, чтобы избежать рукопожатия, Мегрэ вынул из кармана платок и вытер лицо.

— Увидимся завтра?

— Может быть.

— До свидания, Мегрэ.

— До свидания.

Мегрэ не стал смотреть вслед ни ему, ни двинувшемуся вслед за ним по лестнице Лапуэнту.

Он был беспричинно недоволен собой. И собой, и другими. День, до пяти часов пополудни протекавший так приятно и праздно, был безнадежно испорчен.

На столе его по-прежнему дожидались отчеты. Муха исчезла, наверное раздосадованная тем, что он ее обманул.

Было половина восьмого. Он позвонил домой.

— Это ты? — привычно спросил он, хотя прекрасно знал голос жены.

— Тебя не ждать к ужину? — тут же отреагировала она, привыкшая к тому, что, если он звонит, это означает: он не ужинает дома.

— Как раз напротив, я приду. Что у нас на ужин? Отлично. Примерно через полчаса.

Он прошел в кабинет инспекторов — к концу дня подчиненных осталось немного, — уселся на место Жанвье и написал тому записку с просьбой позвонить, как только вернется.

Он по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке.

Дело, которым он занимался, не походило на прочие, и то, что Флорантен был чем-то вроде его друга детства, ничего не решало.

Были ведь еще и другие — мужчины определенных лет, занимающие более или менее важные посты. Каждый из них вел спокойную, налаженную семейную жизнь.

Кроме одного дня в неделю! Кроме тех нескольких часов, что они проводили в уютной квартирке Жозефины Папе.

Уже завтра утром газеты растрезвонят об убийстве, и эти почтенные господа задрожат.

Мегрэ так не терпелось узнать результаты анализов, что он чуть было не поднялся на чердак, где размещались службы идентификации. Но лишь пожал плечами и взялся за шляпу.

— До завтра, ребята.

— До завтра, шеф.

В толпе прохожих он добрался до Шатле и встал там в очередь на автобус.

С первого взгляда на мужа мадам Мегрэ поняла, что он не в духе, и против воли вопросительно взглянула на него.

— Дурацкая история, — бросил он, проходя в ванную вымыть руки.

Затем снял пиджак, распустил галстук.

— Дружок по лицею тут у меня объявился. Вляпался, понимаешь, по горло. И при этом ему нечего рассчитывать, чтобы хоть кто-то проникся к нему симпатией.

— Убийство?

— Выстрел из револьвера. Женщина мертва.

— Ревность?

— Нет. Если только стрелял не он сам.

— Точно сказать нельзя?

— Ужинать, — вздохнул Мегрэ, словно спохватившись, что и так наговорил лишнего.

Все окна были раскрыты настежь, заходящее солнце позолотило все вокруг. На ужин был цыпленок под эстрагоном — блюдо это как нельзя лучше удавалось мадам Мегрэ, — со спаржей на гарнир.

Мадам Мегрэ была в одном из тех хлопчатобумажных платьев в мелкий цветочек, какие она носила дома, что придавало ужину подчеркнуто домашний характер.

— Вечером тебя не будет?

— Не думаю. Жду звонка Жанвье.

Звонок раздался в тот самый миг, когда он взялся за свою половинку дыни.

— Алло. Слушаю тебя, Жанвье. Ты вернулся на службу? Удалось что-нибудь откопать?

— Почти ничего, шеф. Сперва опросил двух торговцев с первого этажа. Слева бельевая лавка «У Элианы». Такое белье найдешь разве что на Монмартре. Кажется, туристы сходят по нему с ума. Так вот: две девушки, блондинка и брюнетка, более-менее в курсе того, кто входит и выходит из дома. По моему описанию они тут же узнали Флорантена и жертву. Она покупала у них белье, правда, обычное, без всяких там причуд. Судя по их отзывам, она была очаровательная, спокойная и улыбчивая — этакая кокетливая и милая дамочка из мелкой буржуазии. Они знали, что Флорантен живет с ней, и его тоже любили. Даже углядели в нем некий аристократический лоск. Опустившийся аристократ, как они выражаются. Немного злились на Жозе за то, что она наставляет ему рога, увидев однажды, как она выходит из дому с господином, навещающим ее по средам.

— С Франсуа Паре? Из министерства общественных работ?

— Да, наверное. Так они узнали, к кому он приходит каждую неделю, почти всегда в один и тот же час. У него всякий раз проблемы с парковкой черного «ситроена». Он непременно приносит конфеты или что-нибудь в этом роде.

— Они знают и других?

— Только того, что бывал по четвергам, он самый давний. Вот уже годы появляется он на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, и у них такое впечатление, что когда-то он некоторое время жил в этом доме. Они прозвали его толстячком. У него круглое розовое лицо младенца со светлыми глазами навыкате. Почти каждую неделю они с Жозе где-нибудь ужинали, а потом шли в театр. После он оставался у нее и уходил лишь поздно утром.

Мегрэ справился со своими записями.

— Фернан Курсель, из Руана. Парижская контора на бульваре Вольтера. А что другие?

— О других им ничего не известно, и они убеждены, что в дураках в этой истории оказался Флорантен.

— Еще что?

— Справа «Обувная лавка Мартена». Вытянута вглубь, помещение темное. Полки с обувью мешают видеть улицу, если, конечно, не торчать все время перед застекленной дверью.

— Продолжай.

— На втором этаже слева — дантист. Ничего не знает. Четыре года назад лечил Жозе. Три визита, пломбирование зуба. Справа пожилая чета, почти не выходят. Муж служил прежде во «Французском банке», кем, не знаю. Их дочь замужем и навещает их каждое воскресенье с мужем и двумя детьми. Квартира окнами во двор в данный момент пустует. Жильцы вот уже месяц в Италии. Муж и жена, оба реставраторы. Третий этаж. Портниха, шьет корсеты. Ей помогают две девушки. Они даже не знают о существовании Жозефины Папе. Следующая квартира — мать троих детей, старшему из которых пять. Ну и здорова же глотку драть! Куда денешься, когда надо перекричать троих крикунов. Вот что она сказала: «Это просто отвратительно. Я написала хозяину. Муж был против, но я все же сделала это. Он вечно боится попасть в какую-нибудь историю. Разве можно заниматься подобным ремеслом в приличном доме, где есть дети? Что ни день, то другой, я уж стала узнавать их по тому, как они звонят в дверь. Хромой заявлялся в субботу днем, сразу после обеда. Его походку легко отличить. Да еще вызванивал в определенном ритме: та-тата-та… та-та! Вот дурачок! Думает, наверное, что он у нее единственный свет в окошке…»

— А что-нибудь еще о нем ты узнал?

— Ему лет пятьдесят, приезжает в такси.

— А Рыжий?

— Это новенький. Появился всего несколько недель назад. Он моложе других, лет тридцать — тридцать пять, по лестнице поднимается, перепрыгивая через ступеньку.

— У него есть ключ?

— Нет. Ни у кого, кроме Флорантена, ключа нет, кстати, мать семейства называет Флорантена сутенером с хорошими манерами. Вот ее слова: «Я предпочитаю сутенеров с Пигаль. Те по крайней мере рискуют. И ни на что другое уже не годны. А ведь этот-то, должно быть, из хорошей семьи, образован…»

Мегрэ не удержался и улыбнулся, сожалея о том, что не самолично опросил весь дом.

— В квартире справа никого. На пятом я попал в разгар семейной сцены. «Если ты не скажешь, где была и с кем…» — рычал муж. «Я что, не могу выйти за покупками, не отчитываясь перед тобой за все магазины, где побывала? Может, тебе еще справки от продавцов представлять?» — «Думаешь, я поверю, что тебе понадобилось полдня, чтобы купить себе туфли? Отвечай: кто?» — «Что кто?» — «С кем ты была?» В общем, я предпочел ретироваться. Напротив квартира пожилой дамы. В этом квартале просто жуткое количество стариков. Эта ничего не знает. Наполовину глуха, в квартире пахнет чем-то прогорклым. На всякий случай подкатился к привратнице. Она только взглянула на меня своими рыбьими глазами и ни гугу.

— Я тоже не смог из нее ничего вытянуть, если тебя это может утешить. Утверждает, что между тремя и четырьмя в дом никто не входил.

— Она в этом уверена. Еще уверяет, что не отлучалась, а незамеченным никому мимо нее не пройти. Она и перед присяжными будет упорно это твердить. Чем мне теперь заняться?

— Иди домой, завтра увидимся на службе.

— Спокойной ночи, шеф.

Только Мегрэ повесил трубку и собрался доесть свой кусок дыни, как вновь раздался звонок. На этот раз звонил Лапуэнт. Он был возбужден.

— Шеф, я уже четверть часа пытаюсь связаться с вами, но все время занято. До этого звонил на службу. Сейчас я в табачном киоске. Есть новости.

— Выкладывай.

— Когда мы вышли из полиции, он был прекрасно осведомлен о том, что за ним следят, и, спускаясь по лестнице, даже обернулся и подмигнул мне. Я шел за ним на расстоянии трех-четырех метров. У площади Дофина он подумал-подумал и направился к пивной «У дофины». И все как будто ждал, чтобы я подошел к нему. Видя, что я держусь на отдалении, сам двинулся мне навстречу. «Я собираюсь пропустить стаканчик. Почему бы нам не выпить вместе?» Вид у него при этом был такой, словно он смеется надо мной. Вообще он шутник. Я ответил, что на службе не пью, и он вошел один. Осушил подряд три или четыре рюмки коньяку. Затем, убедившись, что я на месте, и вновь подмигнув мне, направился к Новому мосту. В этот час на улицах было многолюдно, на дороге образовались пробки, шоферы сигналили. Мы приближались — он впереди, я сзади — к набережной Межиссери, как вдруг он взобрался на парапет и сиганул в Сену. Это произошло так стремительно, что лишь немногие прохожие, те, что были поближе к нему, заметили это. Вынырнул он метрах в трех от стоящей на приколе баржи, уже стали собираться зеваки, и тут произошло нечто почти комическое. Матрос с баржи схватил тяжелый багор и протянул его конец Флорантену. Тот ухватился за него, и так был вытащен из воды. Прибежал полицейский и склонился над лжеутопленником. Я продрался сквозь толпу, спустился к Сене и приблизился к барже. Повсюду было полно зевак, словно произошло что-то важное. Я предпочел не вмешиваться и издали наблюдал за происходящим. Вдруг среди собравшихся оказался бы журналист… Ни к чему полошить прессу. Не знаю, правильно ли я поступил.

— Молодец. Знай, что Флорантен ничем не рисковал, в детстве, когда мы купались в Алье, он был среди нас лучшим пловцом. А что было дальше?

— Матрос, добрая душа, поднес ему стакан водки, не подозревая, что тот только что накачал себя коньяком. Затем полицейский увел Флорантена в участок на Центральном рынке. Входить я не стал, все по той же причине. Его, должно быть, спросили, кто он такой, где живет, ну и все, что положено. Выйдя оттуда, он меня не видел: я как раз ел сандвич в бистро напротив. Он выглядел таким жалким в наброшенном на плечи одеяле, которое ему одолжили полицейские. Подозвав такси, он поехал к себе. Переоделся. Мне было видно его через окна мастерской. Вновь выйдя на улицу, он заметил меня. И я снова удостоился подмигивания и смешной гримасы; он зашагал в сторону площади Бланш и там зашел в ресторан. Полчаса назад он вернулся, предварительно купив газету; когда я уходил, он читал ее, лежа на кровати.

Мегрэ в явном ошеломлении выслушал рассказ Лапуэнта.

— Ты ужинал?

— Съел сандвич. Передо мной целый поднос с сандвичами, пожалуй, съем еще пару. Торранс должен сменить меня в два часа утра.

— Неплохо устроился, — вздохнул Мегрэ.

— Звонить вам, если что-то изменится?

— Да, в любое время.

Он чуть было совсем не забыл о десерте. Квартира мало-помалу погружалась в темноту; пока мадам Мегрэ убирала со стола, он пристроился у окна, где стоя и доел дыню.

Было ясно: у Флорантена и в мыслях не было покушаться на свою жизнь, хорошему пловцу почти невозможно утопиться в Сене в разгар июня на глазах у сотен зевак. Да еще в нескольких метрах от баржи!

Почему тогда его старый приятель прыгнул в реку? Чтобы дать понять, в каком он отчаянии из-за возводимых на него подозрений?

— Как Лапуэнт?

Мегрэ улыбнулся. Он догадывался, куда клонит жена. Она никогда не задавала ему прямых вопросов по поводу его работы, но при этом ей случалось помочь ему.

— С ним все в порядке. Ему придется еще несколько часов проторчать в подворотне на бульваре Рошешуар.

— Из-за твоего приятеля по лицею?

— Да. Он устроил небольшое представление прохожим на Новом мосту, ни с того ни с сего бросившись в Сену.

— Ты не допускаешь, что он хотел покончить с собой?

— Уверен в противном. Зачем Флорантену понадобилось привлекать к себе внимание? Хотел ли он попасть в газеты? Это было немыслимо, однако от него можно ожидать чего угодно.

— Не прогуляться ли нам?

Хотя еще окончательно не стемнело, фонари на бульваре Ришар-Ленуар уже зажглись. Супруги Мегрэ были не единственными, кто вышел прогуляться, не спеша глотнуть вечерней прохлады после душного дня.

В одиннадцать они легли спать. А на следующее утро, когда они проснулись, солнце было уже на своем посту и воздух опять разогрет. С улицы доносился легкий запах гудрона, появляющийся жарким летом, когда плавится асфальт.

Рабочий день Мегрэ начал с просмотра огромной почты, затем отчитался перед начальством. Утренние газеты дали сообщение о преступлении на улице Нотр-Дам-де-Лоретт; он вкратце изложил то, что было известно.

— Он не признался?

— Нет.

— У вас есть улики против него?

— Только предположения.

Он не счел нужным добавлять, что знаком с Флорантеном с детства. Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ вызвал Жанвье.

— В конечном счете нам известно, что у Жозефины Папе было четверо постоянных любовников. Двое из них, Франсуа Паре и некий Курсель, идентифицированы, и я сегодня же утром намерен ими заняться. Ты берись за двоих других. Поговори с соседями, поспрашивай в ближайших лавках, делай, что хочешь, но добудь мне их имена и адреса.

Жанвье не удержался от улыбки: Мегрэ ведь прекрасно понимал, что задача эта почти невыполнима.

— Рассчитываю на тебя.

— Да, шеф.

После этого Мегрэ связался с судебно-медицинским экспертом. К большому его сожалению, им оказался не его добрый старый знакомый доктор Поль, что получал удовольствие, рассказывая собеседнику за ужином об очередном вскрытии.

— Вы нашли пулю, доктор?

Тот принялся читать ему свое заключение, над которым как раз трудился. Жозефина Папе была здоровой женщиной в расцвете сил. Все ее органы прекрасно функционировали и содержались в отменном состоянии. Выстрел был произведен с расстояния меньше метра, но больше пятидесяти сантиметров.

— Пуля была послана по чуть наклонной снизу вверх траектории и засела в черепе.

Мегрэ непроизвольно представил себе высокую фигуру Флорантена. Стрелял ли он из сидячего положения?

Комиссар счел нужным задать вопрос:

— Означает ли, что кто-то сидя…

— Нет. Речь не идет о таком большом угле. Я сказал: чуть наклонно. Я послал пулю на экспертизу Гастинн-Ренетту. Мне кажется, стреляли не из автоматического оружия, а из револьвера с барабаном довольно старого образца.

— Смерть наступила мгновенно?

— Думаю, секунд через двадцать-тридцать.

— Так что вряд ли можно было ее спасти?

— Наверняка нельзя.

— Благодарю вас, доктор.

С дежурства вернулся Торранс. Его подменил новенький, по фамилии Дьедонне.

— Чем он занят?

— Встал в половине восьмого, побрился, кое-как привел себя в порядок и прямо в тапках отправился в кафе на углу, где выпил две чашки кофе и съел несколько рогаликов. Затем вошел в телефонную будку. Постоял там и вышел, так никому и не позвонив. Несколько раз оглянулся, чтобы разглядеть меня. Не знаю, каков он обычно, но мне он показался усталым, упавшим духом. В газетном киоске на Бланш купил газеты и тут же у киоска просмотрел несколько из них. Потом, вернулся домой. Тут подоспел Дьедонне. Я его проинструктировал и пришел сюда доложить вам.

— Он с кем-нибудь разговаривал?

— Ни с кем. Хотя нет, разговаривал, если это только можно назвать разговором. Пока он ходил за газетами, пришел художник, работающий по соседству. Не знаю, где он ночует, но точно не в мастерской. Флорантен ему бросил: «Все в порядке?» Тот в ответ повторил те же самые слова, после чего с любопытством уставился на меня. Видно, задумался, чего это мы ходим друг за другом. То же любопытство выказал он и по отношению к Дьедонне.

Мегрэ взялся за шляпу и вышел. Он мог бы прихватить с собой одного из инспекторов и отправиться на одной из служебных черных машин, выстроившихся вдоль здания уголовной полиции.

Но он предпочел отправиться пешком и, перейдя через мост Сен-Мишель, пошел по направлению к бульвару Сен-Жермен. Ни разу еще не представлялся ему случай побывать в министерстве общественных работ, и потому он в нерешительности остановился перед множеством лестниц, каждая из которых носила буквенное обозначение.

— Вы что-то ищете?

— Отдел судоходства.

— Лестница В, верхний этаж.

Лифта он не нашел. Лестница была такой же неприглядной, как и в его родном управлении. На каждом этаже черные стрелки на стенах указывали, где что расположено.

На четвертом этаже он увидел нужную стрелку и толкнул дверь с надписью: «Входите без стука».

Нескольких чиновников отделяла от посетителей балюстрада. Стены были увешаны пожелтевшими картами, как некогда в муленском лицее.

— Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с господином Паре.

— Ваше имя?

Он поразмыслил и, не желая компрометировать начальника — может быть, неплохого малого — в глазах подчиненных, не подал визитку.

— Меня зовут Мегрэ…

Молодой человек нахмурил брови, повнимательней вгляделся в него и удалился, пожимая плечами.

Отсутствовал он несколько секунд, а когда возвратился, открыл дверцу балюстрады.

— Господин Паре примет вас.

Войдя, Мегрэ оказался перед немолодым, дородным и держащимся с большим достоинством мужчиной, встретившим его стоя и не без некоторой торжественности указавшим ему на стул.

— Я ждал вас, господин Мегрэ.

Перед ним лежал утренний выпуск газеты. Он медленно, словно совершая некий ритуал, опустился в кресло и положил руки на подлокотники.

— Вряд ли стоит говорить, что я оказался в весьма неприятной ситуации.

Он не улыбался. Должно быть, он вообще не часто улыбался. Это был спокойного нрава уравновешенный человек, обдумывающий каждое свое слово.