Друг детства Мегрэ

Глава 4

Было три часа дня, Мегрэ стоял перед распахнутым окном в обычной для него позе — трубка во рту, руки в карманах.

Ярко светило солнце, на голубом небе не было ни облачка, как вдруг ни с того ни с сего хлынул дождь: тяжелые редкие капли по диагонали падали на землю и, разбиваясь, оставляли на ней большие черные пятна.

Дверь приоткрылась, Мегрэ, не оглядываясь, проговорил:

— Входи, Люка.

Он посылал его наверх, под самую крышу Дворца правосудия, проверить по картотеке, не числится ли за Флорантеном судимостей.

— Три судимости, шеф, но ничего серьезного.

— Мошенничество?

— В первый раз, двадцать два года назад, — чек без покрытия. Он проживал в те годы в меблированной квартире на авеню Ваграм и снял контору на Елисейских полях. Занимался импортом экзотических фруктов. Полгода тюрьмы условно. Восемь лет спустя осужден на год за жульничество и подлог. Тогда он уже снимал номер в небольшой гостинице на Монпарнасе. На сей раз ему пришлось отбыть срок наказания. Пять лет назад опять чек без покрытия. Без определенного места жительства.

— Спасибо, Люка.

— Что-нибудь еще, шеф?

— Сходи на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт, расспроси торговцев. Жанвье это уже сделал, но теперь задача другая. Я хотел бы знать, не видел ли кто вчера между тремя и четырьмя перед домом или на соседних улицах «ягуар» голубого цвета с откидным верхом. Поговори также с хозяевами гаражей.

Люка вышел; Мегрэ нахмурил брови. Эксперты Мерса не многого добились. Как и следовало ожидать, повсюду были обнаружены отпечатки пальцев Жозефины Папе. Однако на ручке входной двери их не было и вообще не было никаких отпечатков — их тщательно стерли.

Имелись также отпечатки пальцев Флорантена, в том числе в стенном шкафу и ванной комнате, но на ящике ночного столика, откуда убийца достал револьвер, не было ничего.

Впервые оказавшись в квартире, Мегрэ поразился царившей там чистоте и порядку. Жозефина Папе не держала прислуги — ни постоянной, ни приходящей. Он представил себе, как она сама, повязав волосы косынкой, убирает по утрам квартиру под льющуюся из радиолы негромкую музыку.

Лицо Мегрэ приобрело ворчливое выражение, появлявшееся у него тогда, когда он бывал недоволен собой: его терзали сомнения.

Не будь Флорантен в незапамятные годы его однокашником, не испросил ли бы он уже постановления на арест?

Между ним и сыном кондитера никогда не было того, что называется дружбой. Уже в лицее юный Мегрэ испытывал к Флорантену смешанные чувства. Шутник мог заставить смеяться весь класс и ради этого готов был пойти на все, даже наказание.

Но не было ли в его поведении своеобразного вызова, даже агрессии?

Он потешался над всеми, смешно передразнивал учителей, имитируя выражения лиц, привычки.

Насмешки, которые он отпускал, были хлесткими. Он же ревниво следил за тем, какое действие производят они на окружающих, и, если класс не разражался хохотом, его брала досада.

Не был ли он уже тогда не таким, как все? Не ощущал ли себя отличным от других? И не потому ли его юмор частенько отдавал желчью?

Став взрослым, уже в Париже, он изведал более или менее благополучные и трудные времена, познакомился даже с тюрьмой, но не изменился.

Не признавая себя побежденным, он продолжал держаться на плаву даже в поношенном костюме, сохраняя присущую ему от природы элегантность.

Он лгал, не отдавая себе в том отчета. Лгал всегда, ничуть не смущаясь, когда собеседник замечал это. Всем своим видом он словно говорил: «Каково придумано! Жаль, что не прошло».

В лучшие времена он наверняка посещал «Фуке»[2], другие рестораны на Елисейских полях, кабаре близлежащих кварталов, словом, все те известные места, где обретают ложную уверенность в себе.

Мегрэ подозревал, что в душе Флорантена нет мира. Роль шута была лишь фасадом, прикрывающим жалкую сущность.

Это был неудачник, типичный неудачник, и, что хуже всего, стареющий.

Жалость ли была причиной того, что Мегрэ не отдал распоряжения арестовать его? Или то, что против Флорантена накопилось такое множество улик, хотя он был далеко не глуп?

Ну, например, тот факт, что он обернул коробку из-под печенья со сбережениями Жозе в свежую газету. Разве не мог он найти другой тайник, помимо своей убогой конуры на бульваре Рошешуар, куда неминуемо нагрянула бы полиция.

Или те четверть часа, которые он провел в стенном шкафу после выстрела.

Не боялся ли он лицом к лицу столкнуться с убийцей?

Было так просто поднять по тревоге ближайший к месту преступления комиссариат. Так, например, поступил бы Мегрэ…

У него были все основания задержать Флорантена.

К тому же несколько недель назад появился некий молодой рыжеволосый герой, может быть претендовавший на место Флорантена возле Жозе, то есть лишавший его средств к существованию.

Постучав и не дожидаясь ответа, в кабинет вошел Жанвье и рухнул на стул.

— Наконец-то, шеф.

— Хромой?

— Да. Уж не знаю, сколько я просидел на телефоне, названивая повсюду, в том числе в Бордо. В управлении железных дорог чуть не на коленях умолял тут же начать поиск среди постоянных клиентов. — Он закурил, вытянул ноги. — Надеюсь, мой хромой — тот самый. Не знаю, правильно ли я поступил, но я попросил его зайти к вам. Через четверть часа он будет здесь.

— Я предпочел бы сам навестить его.

— Он проживает в Бордо. В Париже у него снят номер в отеле «Скриб», в двух шагах от его конторы на улице Обера.

— Кто он?

— Если мои сведения верны, это важная шишка с набережной Шартрон, где находятся частные особняки самых родовитых семейств Бордо. Торгует вином, в основном ведет дела с Германией и Скандинавскими странами.

— Ты его видел?

— Говорил с ним по телефону.

— Он был удивлен?

— Сперва он взял очень наглый тон и спросил, не шучу ли я. Когда я подтвердил, что действительно являюсь сотрудником уголовной полиции и вы хотели бы его видеть, он заявил, что ему нечего делать в полиции и что ищейкам лучше оставить его в покое, если они не хотят неприятностей себе на голову. Я заговорил о квартире на улице Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Какова была его реакция?

— Сперва молчание, затем он проворчал: «Когда комиссар Мегрэ примет меня?» Я ответил: «Как можно скорее». — «Я только разделаюсь с почтой и прибуду на набережную Орфевр», — ответил он. Зовут его Ламотт, Виктор Ламотт, — добавил Жанвье. — Если хотите, во время вашей беседы я свяжусь с уголовной полицией Бордо, чтобы получить о нем дополнительные сведения.

— Неплохая мысль.

— Вы как будто не слишком довольны, шеф?

Мегрэ пожал плечами. Не был ли он таким всегда на определенном этапе расследования, когда ничто еще не вырисовывается? За исключением Флорантена, ему еще накануне ничего не было известно обо всех этих господах.

Утром он принял у себя маленького, кругленького, довольно-таки нелепого на вид человечка. Если бы Курселю не посчастливилось родиться в семье крупного заводчика, что бы с ним стало? Пошел бы в коммивояжеры? Или превратился в такого же вот Флорантена, полупаразита-полумошенника?

Жозеф доложил о посетителе, Мегрэ поднялся ему навстречу. Входивший хромал. Мегрэ поразили его седина, дряблое лицо; на вид ему было лет шестьдесят.

— Входите, господин Ламотт. Прошу прощения за беспокойство. Надеюсь, регулировщики позволили вам припарковать машину во дворе?

— Это дело моего шофера.

Ну разумеется! У такого наверняка имеется и шофер, и целая стая прислуги в Бордо.

— Полагаю, вы догадываетесь, зачем мне понадобилось вас видеть?

— Один из ваших инспекторов говорил мне что-то об улице Нотр-Дам-де-Лоретт. Правда, я не очень-то понял, куда он клонит.

Мегрэ уселся за свой стол и принялся набивать трубку; посетителю был отведен стул перед столом напротив окна.

— Вы знали Жозефину Папе…

— Интересно, как вы об этом узнали, — после долгой паузы и колебаний ответил наконец хромой.

— Вы, должно быть, догадываетесь, что мы владеем определенными навыками, без чего тюрьмы пустовали бы.

— Мне не по нраву ваши последние слова. Если это намек…

— Вовсе нет. Вы читали утренние газеты?

— Как все.

— Значит, вам известно, что Жозефина Папе, в узком кругу известная под именем Жозе, была убита вчера во второй половине дня в своей квартире. Где были в это время вы?

— Уж во всяком случае не на Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Вы были на службе?

— В котором часу?

— Ну, скажем, от трех до четырех дня.

— Гулял по Большим бульварам.

— Один?

— Вас это удивляет?

— И часто вы так гуляете?

— Когда я в Париже — час утром, около десяти, и час после обеда. Мой врач подтвердит вам, что прописал мне движение. Я был слишком тучен, и сердце могло не выдержать нагрузки…

— Отдаете ли вы себе отчет в том, что у вас нет алиби?

— А разве оно мне необходимо?

— Да, как и другим любовникам Жозе.

Он остался невозмутим, даже не вздрогнул. Только спросил:

— И много нас было?

В его голосе сквозила ирония.

— Насколько мне известно, четверо, не считая того, кто постоянно жил с ней.

— А что, кто-то постоянно жил с ней?

— Если я правильно осведомлен, вашим днем была суббота; у каждого был более или менее определенный день.

— У меня есть свои привычки. Жизнь моя упорядочена. В субботу после визита на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт я сажусь в скорый Париж-Бордо, чтобы к вечеру попасть домой.

— Вы женаты, господин Ламотт?

— Женат, имею детей. Один из моих сыновей работает со мной, на наших бордоских складах. Другой — наш представитель в Бонне и часто ездит в страны Северной Европы. Дочь, зять и внуки живут в Лондоне.

— Как давно вы познакомились с Жозефиной Папе?

— Четыре года назад, может быть, чуть больше или меньше.

— Чем она была для вас?

— Отвлекающим средством, — со снисходительностью, если не презрением процедил он.

— Вы хотите сказать, что у вас не было к ней ни малейшей привязанности?

— Слово «привязанность» представляется мне чересчур преувеличенным.

— А если заменить его на симпатию?

— Она была приятной в общении, выглядела такой скромной. Настолько скромной, что я удивлен, как вы на меня вышли. Могу ли я узнать, кто вам рассказал обо мне?

— Сперва было известно лишь, что есть хромой, который приходит по субботам.

— Несчастный случай: упал с лошади в семнадцать лет.

— У вас есть проездной…

— А, понимаю. Владелец проездного. Абонент линии Париж — Бордо, хромой…

— Одно меня удивляет, господин Ламотт. Проживая в отеле «Скриб», вы могли бы в любом близлежащем баре подцепить нестроптивую красотку.

Господина с Шартронской набережной не так легко было смутить, он терпеливо, но намеренно высокомерно отвечал на вопросы. Не является ли Шартронская набережная для Бордо тем же, чем Сен-Жерменское предместье для Парижа, и не там ли гнездятся подлинные династии?

Для Ламотта Мегрэ был всего лишь одной из ищеек. Конечно, они нужны для охраны собственности граждан, но сам он впервые имел дело с представителем этой профессии.

— Господин… как вас?..

— Не важно. Мегрэ, если угодно.

— Так вот, господин Мегрэ, я сторонник порядка, человек, воспитанный в определенных принципах, которые сегодня уже не имеют хождения. Не в моих правилах посещать всякие там бары. Каким бы странным это вам ни показалось, ноги моей не было в бордоских кафе, за исключением студенческой поры. С моей точки зрения, просто неприлично и, помимо всего прочего, опасно привести в «Скриб» одну из тех женщин, о которых вы говорите.

— Говоря «опасно», вы имеете в виду шантаж?

— В моем положении это рискованно.

— Однако вы каждую неделю навещали Жозе.

— Риск был меньшим, не так ли?

Мегрэ стал проявлять признаки нетерпения.

— Но вы были весьма плохо осведомлены на ее счет.

— Вы предпочли бы, чтобы я сперва у вас навел справки о ее персоне?

— Где вы познакомились?

— В вагоне-ресторане.

— Она ехала в Бордо?

— Возвращалась оттуда. Мы оказались за одним столиком на двоих друг напротив друга. Она выглядела весьма добропорядочно и, когда я протянул ей корзинку с хлебом, недоверчиво взглянула на меня. Случилось так, что мы к тому же ехали в одном купе.

— До Жозе у вас была уже любовница?

— Вы не находите, что ваш вопрос дерзок и не имеет отношения к делу?

— Вы предпочитаете уклониться от ответа?

— Мне нечего скрывать от вас. Да, у меня была любовница, одна из моих давнишних секретарш, я поселил ее в квартирке на авеню Гранд-Арме. За неделю до той моей поездки она объявила мне о своем скором замужестве.

— Так что место было вакантным.

— Мне не по душе ваша ирония, и я склонен перестать отвечать на ваши вопросы.

— В таком случае вы рискуете задержаться здесь на более продолжительный срок, чем вы того желаете.

— Это угроза?

— Предупреждение.

— Я даже не стану утруждать себя вызовом своего адвоката. Задавайте ваши вопросы.

Тон его становился все более высокомерным и сухим.

— Как скоро после знакомства нанесли вы Жозе первый визит?

— Недели через три-четыре.

— Она сказала вам, что где-то служит?

— Нет.

— А на какие средства, по ее словам, она жила?

— На небольшую пенсию, назначенную ей одним из дядей.

— А она сказала, откуда родом?

— Из-под Гренобля.

Видно, Жозефину Папе одолевала та же потребность лгать, что и Флорантена. Каждому следующему она называла новое место рождения.

— Много ли вы платили ей?

— Вопрос не очень тактичен.

— Прошу вас ответить.

— Я давал ей две тысячи франков в месяц, в конверте или скорее оставлял его на камине.

Мегрэ улыбнулся. У него возникло ощущение, что он вернулся в ту пору, когда только начинал свою карьеру в полиции: тогда еще можно было увидеть, как господа в почтенном возрасте — лакированные штиблеты, белые гетры, монокль в глазу — увиваются на Больших бульварах за хорошенькими женщинами.

То была эпоха меблирашек и женщин на содержании, которые, должно быть, отличались тем же кротким нравом, скромностью и добрым расположением духа, что и Жозефина Папе.

Виктор Ламотт не был влюблен. Жизнь его протекала в основном в Бордо, в кругу семьи, в строгом родовом особняке, а частично — в отеле «Скриб» и в конторе на улице Обера.

Но и ему тоже был нужен оазис, где бы он мог сбросить маску респектабельности и поговорить с кем-то по душам. С такой женщиной, как Жозе, можно ведь позволить себе расслабиться, так что это не будет иметь никаких последствий.

— Вы не знакомы с кем-либо из других ее близких друзей?

— Не имел чести.

— Вы могли случайно столкнуться с одним из них.

— Этого не произошло.

— Вы где-нибудь бывали вместе?

— Нет.

— Пока вы были у нее, шофер дожидался на улице?

Он пожал плечами, словно его поражала наивность Мегрэ.

— Я всегда добирался к ней на такси.

— Известно ли вам, что она приобрела дом на Монмартре?

— Впервые слышу.

Все эти вопросы не представляли для него интереса, и потому он оставался безразличен.

— Кроме того, в ее квартире было обнаружено сорок восемь тысяч франков.

— Какая-то часть этих денег, по-видимому, исходила от меня, но будьте спокойны, я не потребую их назад.

— Вы были огорчены ее смертью?

— По правде сказать, нет. Столько людей умирает каждый день…

Мегрэ встал. С него было довольно. Если бы допрос продлился, ему трудно было бы скрыть охватившее его отвращение.

— Не должен ли я подписать свидетельское показание?

— Нет.

— Ожидать ли мне вызова судебного следователя?

— Сейчас я не могу вам ответить.

— Если дело будет передано в суд присяжных…

— Оно будет туда передано.

— При условии, что вы найдете убийцу.

— Мы найдем его.

— Предупреждаю: я ни за что не стану выступать в роли свидетеля. У меня есть друзья наверху…

— Не сомневаюсь.

С этими словами комиссар направился к двери и широко распахнул ее; перед тем как переступить порог, Ламотт обернулся, поколебался, стоит ли прощаться, и в конце концов вышел, не промолвив ни слова.

Вот и третий. Остается Рыжий. Мегрэ был не в духе, и, чтобы успокоиться, ему потребовалось некоторое время. Дождь давно кончился. Муха, может быть вчерашняя, влетела в кабинет в тот момент, когда он вновь уселся за стол и стал машинально чертить что-то на листе бумаги.

Черточки превратились в слово: «ПРЕДУМЫШЛЕННОСТЬ».

Если, конечно, убийцей является не Флорантен, предумышленность маловероятна: преступник пришел без оружия. Это был не чужой жертве человек, поскольку ему было известно о существовании заряженного револьвера в ящике ночного столика.

А не строил ли он свой расчет как раз на этом револьвере?

Если по-прежнему допустить, что Флорантен находился в стенном шкафу, почему убийца около четверти часа оставался в спальне, где мог передвигаться, только переступая через труп? Искал ли он деньги? Почему он не нашел их, ведь достаточно было взломать нехитрый замок?

А может быть, письма? Или какой-нибудь документ?

Ни высокий чин Франсуа Паре, ни кубышка Фернан Курсель, ни надменный Виктор Ламотт не нуждались в деньгах. Но все трое, несомненно, весьма бурно отреагировали бы на шантаж.

И вновь все замыкалось на Флорантене, том самом, которого бы следователь, будь он в курсе дела, непременно заставил арестовать.

Мегрэ возлагал надежды на разговор с Рыжим — Жаном Люком Бодаром, но инспектор, отправленный на его поиски, вернулся ни с чем. Страховой агент был в отъезде и должен был вернуться только вечером.

Он снимал комнату в небольшом отеле «Босежур» на бульваре Батиньоль, питался там же, в ресторане.

Мегрэ не находил себе места, словно в ходе расследования что-то не ладилось. Он был недоволен собой, чувствовал себя не в своей тарелке. Ему недостало духу приняться за накопившиеся на его рабочем столе досье.

Приоткрыв дверь в кабинет инспекторов, он позвал:

— Лапуэнт, зайди ко мне. Пойдем покатаемся.

И только когда они уже выехали на набережную, пробурчал:

— На Нотр-Дам-де-Лоретт.

Ему казалось, что он упустил что-то важное, прошел мимо истины. За все время пути он не проронил ни звука и так грыз свою трубку, что ее эбонитовый мундштук раскололся.

— Попробуй припарковаться и приходи.

— В квартиру?

— К привратнице.

Мегрэ просто не давал покоя безобразный облик привратницы и ее неподвижный взгляд. Он застал ее на том же самом месте, что и накануне: стоя за дверью, она раздвигала тюлевую занавеску на окошке и отпрянула только тогда, когда он толкнул дверь.

Ни о чем не спрашивая, она лишь с осуждением взглянула на него.

У нее была очень белая, нездорового оттенка кожа.

А не из тех ли она «придурковатых», как говорят в деревнях, тех безобидных идиоток, что когда-то встречались там?

Ему надоело смотреть, как она, словно башня, торчит посреди комнаты.

— Сядьте, — раздраженно приказал он.

Она с невозмутимым видом отрицательно покачала головой.

— Я еще раз задам вам вчерашние вопросы. Но предупреждаю: на сей раз вас могут привлечь к ответу за дачу ложных показаний, если вы будете умалчивать о том, что вам известно.

Эти слова не произвели на нее ни малейшего впечатления, а в ее глазах даже как будто промелькнула искорка. Было ясно: она его не боится. Да и не только его.

— Кто-нибудь поднимался вчера на четвертый этаж между тремя и четырьмя?

— Нет.

— А на другие этажи?

— К дантисту приходила пожилая дама.

— Знакомы ли вы с Франсуа Паре?

— Нет.

— Высокий, плотный мужчина лет пятидесяти, с редкими волосами и черными усиками.

— Может, и знакома…

— Обычно он приходил по средам к половине шестого. Приходил ли он вчера?

— Да.

— В котором часу?

— Точно не скажу. Раньше шести.

— Долго ли он оставался наверху?

— Нет, тут же спустился.

— Он ни о чем вас не спрашивал?

— Нет.

Она отвечала как автомат, лицо ее при этом оставалось неподвижным, глаза неотступно следили за Мегрэ, будто она ждала с его стороны подвоха. Способна ли она покрывать кого-либо? Отдает ли себе отчет в важности своих показаний?

На карту была поставлена судьба Флорантена: ведь если никто не входил в дом, версия друга детства Мегрэ была ложью, а значит, не было ни звонка в дверь, ни посетителя, ни сидения в стенном шкафу, просто Флорантен сам преспокойно прикончил свою подружку.

В окошко постучали, Мегрэ впустил Лапуэнта.

— Один из моих инспекторов, — представил он его привратнице. — Еще раз прошу вас взвешивать каждое слово и говорить только то, в чем вы уверены.

Еще ни разу в жизни не приходилось ей играть столь важную роль, должно быть, внутренне она ликовала. Шутка ли — сам полицейский начальник чуть ли не молил ее о помощи.

— Не появлялся ли Франсуа Паре дважды?

— Нет.

— Вы уверены, что не пропустили его?

— Да.

— Но ведь вы иногда отлучаетесь, к примеру на кухню.

— Но не в этот час.

— Где установлен телефон?

— На кухне.

— А если кто-то позвонил?

— Никто не звонил.

— Говорит ли вам что-нибудь фамилия Курсель?

— Да.

— Почему вам знакомо это имя и не знакомо имя господина Паре?

— Потому что он почти постоянно проживал здесь десять лет назад. Ночевал, появлялся на людях с девицей Папе.

— Он был с вами запросто?

— Здоровался.

— Он нравился вам больше других?

— Он был вежливее.

— А сейчас он часто остается по четвергам на ночь?

— Это не мое дело.

— А не приходил ли он вчера?

— Нет.

— Вам знаком его автомобиль?

— Он голубой.

Она произносила слова ровным безразличным голосом. На Лапуэнта это произвело впечатление.

— Известно ли вам, как зовут хромого?

— Нет.

— Он никогда к вам не заглядывал?

— Нет.

— Фамилия его Ламотт. А его вы тоже вчера не видели?

— Нет.

— Ни рыжего парня по фамилии Бодар?

— Я его не видела.

Мегрэ захотелось схватить ее и потрясти, как трясут копилку, чтобы из нее высыпалась мелочь, — может, она хоть тогда заговорила бы.

— Словом, вы утверждаете, что Леон Флорантен оставался наедине с Жозефиной Папе?

— Меня там не было.

Это становилось невыносимым.

— Но ведь, если верить вашим показаниям, это единственно возможный вывод.

— Я тут ни при чем.

— Вы не выносите Флорантена?

— Это мое личное дело.

— Можно подумать, что вами руководит личная месть.

— Думайте, что хотите.

Что-то тут было не так, Мегрэ это чувствовал. Даже если допустить, что подобная бесстрастность — ее обычное состояние, что она всегда говорит таким ровным голосом, используя как можно меньше слов, все равно что-то не клеилось. Либо она смело лжет по одной ей известной причине, либо просто недоговаривает.

Было очевидно, что она настороже, пытается предугадать вопросы.

— Скажите, госпожа Блан, вам угрожали?

— Нет.

— Предположим, убийца Жозефины Папе угрожал расправиться с вами, если вы заговорите…

Она мотнула головой.

— Дайте мне закончить. Сказав правду, вы позволите нам задержать его и обезвредить. Умалчивая о ней, вы идете на риск: он может счесть более благоразумным убрать вас.

Почему-то вдруг при этих словах в ее глазах промелькнула ирония.

— Убийца редко останавливается перед устранением неудобного свидетеля. Могу привести вам сколько угодно примеров. Если с вашей стороны не будет доверия, мы не сможем охранять вас.

Несколько секунд Мегрэ надеялся. Не то чтобы она из каменной глыбы превратилась в человека, но что-то в ней все же дрогнуло, ожило, покачнулось.

Мегрэ напряженно ждал.

— Ну так что? — наконец спросил он.

— Ничего.

— Пошли, Лапуэнт, — позвал доведенный до предела Мегрэ и, очутившись на улице, подвел итог: — Я почти уверен: она что-то знает. Только вот вопрос: так ли она глупа, как кажется.

— Куда теперь, шеф?

Мегрэ ответил не сразу. Оставался еще страховой агент, но пока его не было в Париже. Мегрэ совершенно не представлял себе, что делать дальше.

— На бульвар Рошешуар.

Мастерская Флорантена была на запоре, сосед-художник крикнул им:

— Никого нет.

— Давно он ушел?

— Днем я его не видел. Вы из полиции?

— Да.

— Так я и думал. Со вчерашнего дня кто-то постоянно крутится во дворе и следует за ним по пятам, стоит ему выйти. Что он натворил?

— Мы даже не знаем, натворил ли.

— Он и вправду подозрительный!

— Вот видите.

Художник, видно, любил почесать язык, но целый день был лишен такой возможности.

— Вы хорошо его знаете?

— Да так, перебросишься парой слов.

— Много у него было заказчиков?

— Заказчиков? — переспросил художник, лукаво уставившись на Мегрэ. — Да откуда же им взяться? Кому придет в голову, что в этом дворе мастерская антиквара. Тем более, что антиквар-то он… Впрочем, он здесь редко бывает. Приходит, только чтоб повесить табличку: «Скоро вернусь» или «Закрыто до четверга».

— Случалось ли ему здесь ночевать?

— Наверное, иногда по утрам я видел, как он бреется. Сам-то я живу на улице Ламарка.

— Откровенничал ли он с вами?

Художник задумался, продолжая водить кистью по холсту. Он так привык писать Сакре-Кёр, что мог бы проделывать это с завязанными глазами.

— Он не любит мужа своей сестры, это я помню точно.

— Почему?

— Он объяснял мне так: если бы тот не обобрал его, жизнь его сложилась бы иначе. Его родители владели очень прибыльным делом, не помню, правда, где…

— В Мулене.

— Может быть. Когда отец отошел от дел, всем стал заправлять муж сестры. Он якобы должен был поделиться рецептами с Флорантеном. Таков был уговор. А когда отец умер, Флорантен остался ни с чем.

Мегрэ припомнилась розовощекая смешливая девушка, стоявшая в те годы за стойкой белого мрамора: как знать, может быть, она и была подлинной причиной того, что он в юности так редко заглядывал в кондитерскую.

— А денег он у вас никогда не занимал?

— Как вы догадались? Правда, небольшие суммы. Да я и не смог бы давать ему много. Франков двадцать, иногда пятьдесят, но редко.

— Он вам их возвращал?

— Не сразу, как обещал, а спустя несколько дней. А в чем его подозревают? Вы ведь комиссар Мегрэ, не так ли? Я вас сразу узнал — видел в газетах ваши фотографии. Раз уж вы сами им занялись, значит, дело не пустячное. Преступление? Думаете, он убийца?

— Понятия не имею.

— Если позволите, я скажу свое мнение: он не способен убить. Может, за ним и водятся какие-нибудь грешки, не знаю. Да и то это не обязательно его вина. У него постоянно возникают какие-то проекты, и я уверен, он искренне желает их осуществления. И идеи у него появляются неплохие. Но он увлекается и терпит неудачу.

— Нет ли у вас случайно ключа от его мастерской?

— Как вы догадались?

— Просто предположение.

— Раз в год нет-нет да и появится покупатель, вот он и оставил мне ключ. Назвал кое-какие цены.

Художник принес массивный ключ.

— Думаю, он не будет на меня в обиде.

— Будьте спокойны.

Во второй раз Мегрэ с помощью Лапуэнта внимательно обследовал мастерскую и спальню Флорантена. Ничего не ускользнуло от их внимания. В спальне стоял приятный запах крема для бритья, незнакомый Мегрэ.

— Что мы ищем, шеф?

— Если б я знал, — недовольно буркнул комиссар.

— Никто ни на Нотр-Дам-де-Лоретт, ни в ее окрестностях не видел вчера голубой «ягуар». Молочнице прекрасно знаком этот автомобиль. Вот что она сказала: «Эта машина всегда по четвергам стоит напротив моей лавки. А и вправду, в этот четверг я ее не видала. За рулем толстый коротышка. Надеюсь, с ним ничего не случилось». Я также побывал в гараже на улице Лабрюйера, — продолжал докладывать Жанвье. — Видел машину, зарегистрированную на имя Жозефины Папе. «Рено» двухлетней давности, прошла всего двадцать четыре тысячи километров, в прекрасном состоянии. В багажнике пусто. В отделении для перчаток мишленовский атлас дорог, пара солнцезащитных очков и аспирин.

— Надеюсь, нам больше повезет со страховым агентом.

Жанвье чувствовал, что шеф действует наугад, и, делая вид, будто ничего не понимает, старался молчать. Однако все же не удержался и спросил:

— Вы уже вызвали его?

— Он будет в Париже только вечером. Сходи-ка в гостиницу, где он остановился, ну, скажем, часам к восьми. Может, тебе придется и подождать. Как только он появится, свяжись со мной, я буду дома.

Был уже седьмой час. Рабочий день заканчивался. Только Мегрэ взялся за шляпу, собираясь уйти, как раздался телефонный звонок. Звонил инспектор Леруа.

— Звоню из ресторана на улице Лепик, Флорантен здесь ужинает. Собираюсь последовать его примеру. Вторую половину дня мы провели в кинотеатре на площади Клиши. Поскольку показ безостановочный, два раза просмотрели один и тот же дурацкий фильм, сидя друг за другом.

— Ну как он, нервничает?

— Да нет. Время от времени оборачивается, чтобы подмигнуть мне. Еще немного, и он предложит вместе поужинать.

— Я сейчас же кого-нибудь пришлю тебе на смену.

— Да я не очень-то утруждаю себя.

— Жанвье, пошли туда кого-нибудь из ребят. Не знаю, кто там свободен. И не забудь позвонить, как только Рыжий заявится в гостиницу… Отель «Босежур». Лучше, если он тебя не заметит…

На площади Дофина Мегрэ пропустил стаканчик. День оставил у него тягостное ощущение, особенно беседа с Виктором Ламоттом.

Не внушала энтузиазма и встреча с привратницей.

Он простился с коллегами, которые, устроившись в уголке, играли в белот[3]. Дома он и не пытался скрыть дурного расположения духа. Впрочем, с мадам Мегрэ это было бы и невозможно.

— Подумать только, как это просто! — пробурчал он, снимая в прихожей шляпу.

— Что просто?

— Да задержать Флорантена. Любой на моем месте сделал бы это. Изложи я судебному следователю хотя бы половину того, что у меня скопилось против Флорантена, он тут же заставит меня арестовать его.

— Что же тебя удерживает? То, что вы были друзьями?

— Да не друзьями вовсе, приятелями, — поправил Мегрэ, набивая пенковую трубку, которую курил только дома. — Не в этом дело.

Казалось, он сам ищет настоящую причину своего поведения.

— Все против него. Все факты слишком уж упорно говорят не в его пользу, понимаешь? И еще мне очень подозрительна привратница.

Мадам Мегрэ чуть не рассмеялась: муж сказал это с таким серьезным видом, словно речь шла о главнейшем из аргументов.

— В наше время просто в голове не укладывается, как можно было вести образ жизни, подобный тому, который вела эта девица. Что же до мужчин, по очереди навещавших ее, то в это просто трудно поверить.

Мегрэ был зол на весь мир, начиная с Жозефины Папе, так глупо позволившей пристрелить себя, Флорантена, навлекшего на себя бесчисленные подозрения, и кончая всеми уважаемым чиновником Паре, у которого психически больная жена, толстячком заводчиком и особенно заносчивым хромым из Бордо.

Но о ком бы он ни думал, мысли его постоянно возвращались к привратнице.

— Она лжет. Уверен, что лжет или скрывает что-то. Но с толку ее не собьешь.

— Ешь.

На ужин был в меру поджаренный омлет, приправленный специями, но Мегрэ не обращал на него никакого внимания. В салат для аромата были положены гренки, натертые чесноком, и сочные персики.

— Ты не должен принимать это дело так близко к сердцу.

Он взглянул на нее как человек, мысли которого далеко.

— Что ты хочешь сказать?

— Можно подумать, ты лично в этом заинтересован, словно речь идет о близком тебе человеке.

Поняв наконец, как смешно его поведение, он улыбнулся; нервное напряжение спало.

— Ты права. Это сильнее меня. Ненавижу, когда ловчат. Когда кто-то хитрит, я начинаю злиться.

Зазвонил телефон.

— Вот видишь!

— Он только что вошел в отель, — сообщил Жанвье.

Настала очередь Рыжего.

Мегрэ собирался уже повесить трубку, когда Жанвье добавил:

— Он не один, а с женщиной.