Глава 5

Бульвар Батиньоль, обсаженный с двух сторон деревьями, был пустынным и темным, однако в самом его конце, контрастируя с ним, ярко светилась площадь Клиши.

Навстречу Мегрэ шагнул Жанвье, в темноте виднелся лишь огонек его сигареты.

— Они пришли пешком, в обнимку. Мужчина низенький, коротконогий, очень подвижный. Девушка молодая и красивая.

— Отправляйся спать, не то твоя жена разобидится на меня.

Едва ступив в плохо освещенный холл отеля, Мегрэ узнал запах: впервые оказавшись в Париже, он поселился на Монпарнасе, в таком же отеле, под названием «Мертвая королева». О какой королеве шла речь, было неизвестно.

Содержали его выходцы из Оверни, строжайше запрещавшие готовить пищу в номерах.

Здесь на него пахнуло той же теплотой тесного человеческого жилья. Как и в «Мертвой королеве», при входе красовалась дощечка:


«НОМЕРА НА МЕСЯЦ, НЕДЕЛЮ И ДЕНЬ.
Все удобства.
Ванные комнаты.»

При этом не уточнялось, что на этаже имелось всего по одной ванной комнате, и, чтобы воспользоваться ею, нужно дожидаться своей очереди.

За конторкой сидела женщина с волосами, напоминающими паклю, и подсчитывала дневную выручку, на стене перед ней висела доска с ключами от номеров.

— Будьте добры, скажите, где живет господин Бодар?

— Пятый этаж, 68-я комната, — не глядя на Мегрэ, буркнула она.

Лифта не было. Ковер на лестнице протерся до дыр, чем выше, тем сильнее ощущался запах. В конце коридора Мегрэ отыскал нужный номер и постучал. Никто не ответил. Он постучал еще и еще раз, наконец не очень-то ласковый мужской голос отозвался:

— В чем дело?

— Я хотел бы поговорить с господином Бодаром.

— По какому поводу?

— Лучше, если я не стану оповещать всю гостиницу, крича через дверь.

— Вы не могли бы прийти в другой раз?

— Дело не терпит отлагательств.

— Кто вы?

— Если вы приоткроете дверь, я скажу.

Послышался скрип матрацных пружин. Дверь приоткрылась, и Мегрэ увидел перед собой взлохмаченную рыжую шевелюру вьющихся волос, лицо боксера и обнаженный торс человека, едва скрытого за дверью. Он молча протянул ему комиссарский значок.

— Вы собираетесь увести меня? — спросил Бодар то ли со страхом, то ли с беспокойством в голосе.

— Нет, только задать вам несколько вопросов.

— Видите ли, я не один. Вам придется подождать несколько минут.

Дверь закрылась. В номере ходили, разговаривали.

Прошло больше пяти минут, прежде чем дверь снова открылась; Мегрэ тем временем пристроился на ступеньке.

— Входите.

Медная кровать была не убрана. Перед зеркальцем над туалетным столиком причесывалась темноволосая девушка. Мегрэ словно и впрямь вернулся на тридцать пять лет назад, настолько обстановка напоминала ему «Мертвую королеву».

На девушке было хлопчатобумажное платье и сандалии на босу ногу. Она явно была не в духе.

— Мне, я полагаю, выйти?

— Так было бы лучше, — ответил Рыжий.

— Когда мы увидимся?

— Через час? — предположил Бодар, вопросительно взглянув на Мегрэ.

Комиссар кивнул.

— Подожди меня в пивной.

Она с ног до головы смерила Мегрэ взглядом, полным недоброжелательства, схватила сумочку и вышла.

— Извините за столь несвоевременный визит.

— Я не ждал вас так быстро. Думал, вам понадобится два-три дня, чтобы выйти на меня.

Бодар ограничился тем, что натянул брюки. Его обнаженный торс с мощной, хорошо развитой мускулатурой компенсировал малый рост. Особенно коротки были ноги. Обуваться он не стал.

— Присаживайтесь.

Сам он устроился на краю разобранной кровати, а Мегрэ расположился в единственном в номере весьма неудобном кресле.

— Думаю, вы уже прочли в газетах…

— Как все.

Бодара нельзя было назвать недобрым. Если он и злился, что Мегрэ помешал ему в приятном времяпрепровождении, тем не менее чувствовалось, что от природы он незлобив, его светлые глаза лучились оптимизмом. Он был не из тех, кто мучается угрызениями совести, воспринимает происходящее в трагическом свете.

— Вы действительно Мегрэ? Я представлял вас себе более полным. И не думал, что комиссар станет сам ходить по домам.

— Бывает, как видите.

— Разумеется, вы пришли поговорить о бедняжке Жозе, — сказал он, закуривая. — Вы еще никого не арестовали?

Мегрэ улыбнулся тому, что вопросы задавал не он: роли перепутались.

— Вам обо мне привратница рассказывала? Это не женщина, а памятник, я даже сказал бы, надгробие. От нее по спине мурашки бегут.

— Когда вы познакомились с Жозефиной Папе?

— Погодите-ка. Сейчас июнь. Это произошло на следующий день после моего дня рождения, значит, девятнадцатого апреля.

— Как это случилось?

— Я позвонил в дверь ее квартиры. В тот день я обходил весь дом. Это моя профессия, если это можно назвать профессией. Вам, наверное, сказали: я страховой агент.

— Знаю.

— У каждого из нас участок по два-три округа, вот мы его и прочесываем.

— Не припомните ли, что это был за день недели?

— Четверг. Я запомнил из-за дня рождения, на следующий день у меня было похмелье.

— Это было утром?

— Часов в одиннадцать.

— Она была одна?

— Нет. С ней был худой верзила, который бросил ей: «Ухожу», оглядел меня и вышел.

— Вы занимаетесь страхованием жизни?

— Да, и еще страхованием от несчастного случая. А также страхованием сбережений — новая штука, пользуется определенным успехом. Я в компании не так давно. Прежде был официантом в кафе.

— Почему вы сменили работу?

— Вы сами сказали: чтобы сменить. Был я и ярмарочным торговцем. Там нужно быть еще большим краснобаем, но страховая компания — дело более респектабельное.

— Мадемуазель Папе стала вашей клиенткой?

— Да, но в ином смысле, — усмехнулся он.

— В каком же?

— Нужно вам сказать, она была в то утро в пеньюаре, волосы повязаны косынкой, а посреди гостиной стоял пылесос. Я подал ей рекламу компании и, пока она читала, пялился на нее. Она немолода, но такая пышечка, я ей как будто тоже приглянулся. Она заявила, что страхование жизни ее не интересует по той простой причине, что у нее нет наследников и денежки ее пойдут бог знает куда. Тогда я предложил ей полное страхование: определенная сумма, которую получаешь в шестьдесят лет или раньше в случае несчастного случая или увечья.

— Она клюнула?

— Ни да ни нет. Тогда я, как обычно, поставил на кон все. Ничего не могу поделать с собой. Такой уж у меня темперамент. Некоторые обижаются и дают пощечину, но попробовать все равно стоит, даже если и не всегда удается.

— Ну и что, получилось?

— Классно!

— С каких пор вы знакомы с юной особой, что только что была здесь?

— С Ольгой? Со вчерашнего дня.

— Где вы познакомились?

— В кафе самообслуживания. Она работает продавщицей в «Бон Марше». Вы помешали мне распознать, чего она стоит.

— Сколько раз встречались вы с Жозефиной Папе?

— Не считал. То ли десять, то ли двенадцать.

— Она дала вам ключ?

— Нет. Я звонил в дверь.

— Вы приходили к ней в определенный день недели?

— Она сказала, что ее не бывает только по субботам и воскресеньям. Я поинтересовался, не муж ли ее тот высокий седовласый тип, она ответила отрицательно.

— Вы потом еще встречались с ним?

— Два раза.

— А случалось ли вам говорить с ним?

— Я не очень-то ему приглянулся. Он весьма косо на меня поглядывал и, стоило мне появиться, исчезал. Я спросил у нее, кто это. Она ответила: «Не думай о нем. Это несчастный человек. Я подобрала его, как потерявшуюся собачонку». — «Но ты спишь с ним?» — «Приходится. Я стараюсь не причинять ему лишних неприятностей. Бывают минуты, когда у него возникает желание покончить с собой».

Жан Люк Бодар говорил искренне.

— А не встречали ли вы у нее других мужчин?

— Я их просто не видел. У нас был уговор: если у нее кто-то есть, она лишь приоткрывает дверь, я говорю о страховании, и она отвечает, что это ее не интересует.

— Такое случалось?

— Два или три раза.

— В какой день недели?

— Вы слишком многого от меня хотите. Однажды это было в среду.

— А в котором часу?

— В четыре или в половине пятого.

Среда — день Паре. А ведь чиновник утверждал, что никогда не появлялся у Жозе раньше половины шестого — шести.

— Он вас видел?

— Не думаю. Дверь была едва приоткрыта.

Мегрэ внимательно, озабоченно разглядывал его.

— Что вам о ней известно?

— Погодите-ка… О себе она говорила редко. Родилась, кажется, в Дьепе.

Она ему не солгала. Участковый комиссар в связи с предстоящими похоронами пытался узнать, остались ли у нее родственники, и звонил именно в Дьеп. Жозефина Папе действительно родилась в этом городе тридцать четыре года назад от некоего Эктора Папе, рыбака, и Леонтины Маршо, домохозяйки. Другой родни у нее не было.

Почему она сказала правду именно Бодару, тогда как от остальных скрывала место своего рождения?

— До встречи с неким весьма респектабельным промышленником она работала в ночном баре; несколько месяцев они прожили вместе.

— Сообщила ли она вам, на что живет?

— Более-менее. Мол, богатые друзья время от времени навещают ее.

— Вам известны их имена?

— Нет. Однако она делилась со мной, например: «Хромой начинает мне надоедать. Если не сказать, что я его побаиваюсь».

— Она боялась его?

— Она никогда не была до конца спокойна и потому держала в ночном столике револьвер.

— Она вам его сама показала?

— Да.

— А вас она не боялась?

— Вы смеетесь? Кому придет в голову меня бояться?

Он и вправду внушал симпатию. Даже в его рыжих вьющихся волосах, его почти фиолетовых глазах, плотном торсе и коротких ногах было нечто успокаивающее.

На свои тридцать он не выглядел и наверняка надолго должен был сохранить мальчишеский облик.

— Делала ли она вам подарки?

Он встал и вынул из комода серебряный портсигар.

— Вот это.

— А деньгами?

— Ну что вы!

Вопрос Мегрэ задел, если не разозлил его.

— Это моя профессия — задавать неприятные вопросы.

— А вы задавали этот вопрос тому верзиле?

— Вы о Флорантене?

— Я не знал, что его так зовут. Вот он-то позволял содержать себя.

— Она с вами говорила о нем?

— Еще бы!

— Я думал, она его любила.

— Может быть, в самом начале. Ей нужен был кто-нибудь, с кем можно поговорить по душам, кто не помешан на деньгах, кого можно не стесняться. Обычно одинокие женщины обзаводятся собакой, кошкой, канарейкой… Понимаете, что я хочу сказать? Но этот парень, как там его, Флорантен, слишком многого хотел.

— Как так?

— Когда они повстречались, он выдал себя за антиквара. Якобы оказался в тяжелом финансовом положении, но со дня на день ожидает немалую сумму. Тогда еще он изредка скупал старую мебель и ремонтировал ее. Потом совсем разучился что-нибудь делать и только повторял: «Когда я получу свои двести тысяч франков…» При этом ловко выманивал деньги у нее.

— Почему она не рассталась с ним, раз больше не любила?

— Видите ли, она была сентиментальна, такие женщины встречаются теперь лишь в душещипательных романах. Вот вам пример. Я вам рассказал, как у нас с ней все началось. Она ведь была не девочка, а женщина с опытом, так ведь? И тем не менее после всего разрыдалась. Я не мог взять в толк, почему она плачет, между двумя всхлипами она объяснила: «Теперь ты будешь презирать меня». Такое прочтешь разве что в старых романах, в жизни я это слышал впервые. Флорантен что-то смекнул. Когда он чувствовал, что она охладевает к нему, он становился еще более сентиментальным, чем она, и устраивал ей душераздирающие сцены. Иногда даже уходил, клянясь, что ноги его у нее не будет, что она больше о нем не услышит, она бежала вслед за ним и разыскивала его в какой-то дыре на бульваре Рошешуар.

Мегрэ не удивлял только что нарисованный портрет его школьного приятеля. Точно так же вел себя Флорантен, когда ему грозило исключение из лицея. Прошел достоверный слух, что он буквально в ногах валялся у директора лицея, клянясь, что не переживет позора.

— Как-то раз он вынул из ночного столика револьвер и приставил к виску. «Ты моя последняя любовь, у меня больше никого нет…» И так до бесконечности. Шли часы, дни — она ему верила. Потом к нему возвращалась самоуверенность, и она снова начинала сторониться его. Вообще, я думаю, она не гнала его потому, что не было никого, кто мог бы его заменить, а одиночество ее пугало.

— И тогда она встретила вас.

— Да.

— И увидела в вас возможную замену.

— Думаю, да. Она интересовалась, встречаюсь ли я с другими женщинами и испытываю ли к ней что-нибудь. Но на шею не бросалась. Вела себя более тонко. Время от времени говорила что-нибудь такое, ну например: «Ты не считаешь, что я старая?» А на мои протесты отвечала: «Я на пять лет старше тебя, а женщины стареют быстрее мужчин. Скоро у меня появятся морщины…» Затем вновь делилась со мной по поводу того верзилы — он все более уверенно чувствовал себя у нее: «Он хотел бы, чтобы я вышла за него…»

При этих словах Мегрэ вздрогнул.

— Это она вам сказала?

— Да. И добавила, что у нее есть собственный дом, деньги и что он предлагает ей купить бар или небольшой ресторан у заставы Майо. Обо мне он всегда отзывался неприязненно. Звал меня Рыжим или коротышкой. Твердил: «Вот увидишь, он тебя надует».

— Скажите, Бодар, вы были у нее вчера во второй половине дня?

— Понял, комиссар. Вы хотите, чтоб я представил вам алиби. К сожалению, его нет. Некоторое время у меня никого, кроме Жозе, не было, и признаюсь, мне этого было недостаточно. Вчера утром мне удалось продать страховой полис на крупную сумму одному семидесятилетнему господину, который беспокоится о своем будущем. Чем они старше, тем больше их волнует будущее. Так вот, погода была лучше некуда, я от души наелся и решил кого-нибудь подцепить. Спустился на Бульвары и стал переходить из бара в бар. Сначала мне не очень везло, но в конце концов я напал на Ольгу, ту самую, которую вы видели и которая ждет меня сейчас в пивной за три дома отсюда. До тех пор алиби у меня нет. Вы меня арестуете? — со смехом закончил он.

— Нет. Можно ли сказать, что последнее время положение Флорантена было шатким?

— То есть, если бы я захотел, я мог бы занять его место, но это меня не привлекало.

— Он знал это?

— Он наверняка догадывался, что появился конкурент: он ведь не дурак. Кроме того, Жозе, вероятно, намекала ему на такую возможность.

— Значит, если он и должен был от кого-то избавиться, так этим человеком по логике должны были стать вы.

— Да, похоже на то. Он не знал, что я намеревался отказаться и мало-помалу прекратить с ней всякие отношения. Я страшно боюсь хнычущих женщин.

— Как вы думаете, это он убил ее?

— Ничего не могу сказать, и не мое это дело. Кроме того, я не знаком с другими. Может, среди них есть кто-то, кто был на нее в обиде.

— Благодарю вас.

— Не за что. Знаете, мне не хочется одеваться. Вы не могли бы, проходя мимо, сказать девчонке, что путь свободен и она может вернуться?

Впервые Мегрэ предстояло исполнять подобное поручение, но просьба была сделана так естественно, в такой милой форме, что он не посмел отказать.

— Доброй ночи.

— Надеюсь, она будет доброй.

Комиссар отыскал пивную. Это было старое, плохо освещенное заведение, в котором дулись в карты завсегдатаи, при виде направляющегося к девушке Мегрэ официант иронично улыбнулся.

— Извините за столь продолжительную задержку. Он ждет вас.

Она в ошеломлении посмотрела на него, не зная, что сказать; Мегрэ вышел, добрался до площади Клиши и остановил такси.


Мегрэ не ошибся, предположив, что судебный следователь Паж недавно переведен в Париж. Его кабинет находился на верхнем этаже Дворца правосудия, в той его части, которой еще не коснулась модернизация. Ощущение было такое, что все здесь по меньшей мере вековой давности, атмосфера напоминала романы Бальзака.

Письмоводитель работал за кухонным столом из белого дерева, к которому кнопками была прикреплена оберточная бумага. Через приоткрытую дверь была видна соседняя комната, заваленная горами дел, лежавшими даже на полу.

Мегрэ заранее созвонился со следователем, чтобы узнать, свободен ли тот; его пригласили подняться.

— Садитесь вот на этот стул. Это лучший. Или, точнее, не самый плохой. Был тут с ним в паре еще один, да рухнул на прошлой неделе под свидетелем в сто килограммов.

— Вы позволите? — спросил Мегрэ, раскуривая трубку.

— Сделайте одолжение.

— Поиски родственников Жозефины Папе так ничего и не дали, а дальше держать ее в Институте судебно-медицинской экспертизы невозможно. Может быть, понадобятся недели или месяцы на то, чтобы напасть на след ну, скажем, ее внучатого племянника. Не кажется ли вам, господин следователь, что надлежит уже с завтрашнего дня заняться ее похоронами? Она не нищая…

— Я передал в канцелярию суда те сорок восемь тысяч франков, которые получил от вас, поскольку не доверяю замку своего кабинета.

— Если позволите, я свяжусь с похоронным бюро.

— Она была католичкой?

— Леон Флорантен, проживавший с ней вместе, утверждает, что нет. В любом случае, к мессе она не ходила.

— Пришлите мне счет. По правде сказать, понятия не имею, как все это оформляется… Дюбуа, вы записываете?

— Да, господин следователь.

Наступила самая неприятная минута. Но Мегрэ и не пытался избежать ее. Он ведь сам напросился на встречу.

— Я не прислал вам донесение, поскольку у меня еще ни в чем нет уверенности.

— Вы подозреваете того, кто жил с ней? Как там его?

— Флорантен. Есть все основания подозревать его, и все же я колеблюсь. Такое решение представляется мне чересчур простым. Кроме того, мы с ним вместе учились в Мулене. Это умный, тонкий, намного выше среднего человек. А не преуспел он в жизни из-за определенного склада ума: он не приемлет дисциплину. Уверен, люди представляются ему марионетками, и он отказывается принимать что-либо всерьез. Есть у него судимости. Чек без обеспечения. Жульничество. Год он отсидел, и тем не менее я продолжаю считать, что он не способен на убийство. Или же, если бы он пошел на это, то подготовил бы все таким образом, чтобы на него не пало подозрение. Мы не спускаем с него глаз.

— Он знает об этом?

— И даже польщен. На улице время от времени оборачивается и подмигивает нашему сотруднику. В лицее он был записным шутником. Вы, должно быть, знаете, что это такое.

— Да, такой есть в каждом классе.

— Только вот в пятьдесят лет они перестают быть смешными. Нашлись и прочие любовники Жозефины Папе. Один из них — весьма достопочтенный чиновник, жена которого — неврастеничка. Двое других богаты и имеют весьма солидное положение в обществе, один — в Бордо, другой — в Руане. Разумеется, каждый считал себя ее единственным другом.

— Вы раскрыли им глаза?

— Не только раскрыл, но и велел сегодня утром вручить каждому лично в руки вызов на очную ставку, которая состоится в три часа у меня в кабинете. Я вызвал также и привратницу, поскольку уверен: она что-то скрывает. Надеюсь быть у вас завтра с новостями.

Четверть часа спустя Мегрэ в своем кабинете давал распоряжение Люка относительно похорон. Вручая ему деньги, он наказал:

— Сделай так, чтобы на похоронах были цветы.

Несмотря на зной, не спадавший уже несколько дней, открыть окна было невозможно: поднялся такой сильный ветер, что от него сотрясались деревья.

Вряд ли те, кто получил повестку с вызовом в уголовную полицию, пребывали в отменном настроении, но больше других беспокоился сам Мегрэ. Разговор со следователем несколько облегчил ему душу. Но его по-прежнему раздирали противоречивые чувства.

Два человека беспрестанно выступали в его мыслях на первый план: первым был, само собой разумеется, Флорантен, словно получающий садистское удовольствие от нагромождения улик, свидетельствующих против него, а второй эта чертова привратница, чей образ навязчивым кошмаром преследовал комиссара. Он решил послать за ней инспектора: с нее сталось бы и не явиться на вызов.

Чтобы хоть ненадолго забыть обо всем этом, он провел остаток первой половины дня за просмотром залежавшихся дел и так в них углубился, что с удивлением обнаружил: время близилось к обеду.

Он предупредил жену, что не будет обедать дома, отправился в пивную «У дофины» и сел на свое обычное место. Там уже собралось немало его сотрудников, были там ребята и из отдела по борьбе с наркотиками, и из общего отдела.

— Сегодня у нас телячье рагу под белым соусом, — сообщил ему хозяин.

— Замечательно.

— И графинчик моего фирменного розового?

Под шум голосов и взрывы хохота Мегрэ не спеша принялся за еду. Затем просмаковал кальвадос[4], неизменно подаваемый хозяином к кофе.

Без четверти три, вернувшись к себе, он принес из кабинета инспекторов стулья и полукругом расставил их в кабинете.

— Жанвье, ты все понял? Ты привозишь ее, держишь в пустой комнате и вводишь, только когда я позову.

— Вы уверены, что она поместится в машине? — сострил Жанвье.

Первым появился живой, полный энергии Жан Люк Бодар. Однако увидев стулья, он нахмурил брови.

— Семейный сбор или рабочее заседание? — спросил он.

— И то и другое.

— Вы хотите сказать, что решили собрать всех тех, кто…

— Вот именно.

— Годится. Кое у кого наверняка вытянется физиономия.

Как раз в эту минуту в кабинет вслед за стариком Жозефом входил, угрюмо озираясь, еще один участник встречи.

— Мне вручили повестку, но не предупредили…

— Вы и впрямь не единственный приглашенный, господин Паре. Присаживайтесь.

Как и накануне, Франсуа Паре был во всем черном, однако держался более скованно, чем на службе, и опасливо поглядывал на своего рыжеволосого соседа.

В продолжение следующих двух-трех минут не было произнесено ни слова. Франсуа Паре сидел возле окна, держа на коленях шляпу. Жан Люк Бодар в пиджаке спортивного покроя в крупную клетку смотрел на дверь, ожидая появления новых лиц.

Следующим вошел Виктор Ламотт. Возмущению его не было предела, и он гневно спросил Мегрэ:

— Это ловушка?

— Прошу вас, садитесь.

Мегрэ исполнял роль невозмутимого, приветливого хозяина дома.

— Вы не имеете права.

— Жаловаться будете в другом месте, господин Ламотт. А пока прошу вас садиться.

Затем инспектор ввел Флорантена: тот был изумлен не меньше других, но в отличие от них расхохотался.

— Вот это да!

И при этом подмигнул Мегрэ с видом знатока. Сам любитель розыгрышей, он по достоинству оценил замысел Мегрэ.

— Господа!.. — шутливо-торжественно приветствовал Флорантен присутствующих и занял место возле Ламотта; тот насколько было можно отодвинул свой стул.

Комиссар взглянул на часы. Отзвучал последний из трех ударов часов, прошло еще несколько минут, прежде чем в дверях появился донельзя удивленный Фернан Курсель, первым побуждением которого было повернуться и выйти.

— Входите, господин Курсель. Присаживайтесь. Ну вот, теперь все в сборе.

Лапуэнт, пристроившись за столом, приготовился стенографировать.

Сел и Мегрэ и, попыхивая трубкой, негромко проговорил:

— Разумеется, курить разрешено.

Из всех присутствующих закурил только Бодар. Любопытно было видеть их всех, таких разных, вместе. На самом деле они образовывали как бы две группы. С одной стороны — поглядывающие друг на друга избранники убитой: Флорантен и Бодар. Прежний и настоящий. Старый и молодой.

Знал ли Флорантен, что этот рыжеволосый парень чуть не занял его место? Он как будто не злился и с симпатией посматривал на него.

Трое других, упорно являвшихся на Нотр-Дам-де-Лоретт в поисках иллюзий, образовывали вторую группу и вели себя более важно. Они ни разу прежде не виделись, но ни один из них не удостоил остальных взглядом.

— Господа, думаю, вам понятно, зачем я вас собрал. Я беседовал с каждым из вас в отдельности и ввел в курс дела. Вас пятеро, все вы более или менее продолжительное время состояли в интимных отношениях с Жозефиной Папе. — Мегрэ на миг умолк, никто не шелохнулся. — За исключением Флорантена и частично господина Бодара, каждый из вас не подозревал о существовании остальных. Я прав?

Один лишь Бодар кивнул. Флорантена же, казалось, происходящее сильно забавляло.

— Случилось так, что Жозефина Папе умерла и убил ее один из вас…

— Я протестую… — начал вставший было Ламотт: казалось, он намеревается покинуть собрание.

— Протестовать будете после. Сядьте, — одернул его Мегрэ. — Я еще никого не обвинил, я всего лишь констатировал факт. Все вы, за исключением одного, утверждаете, что не появлялись в квартире в среду между тремя и четырьмя дня. Но ни у одного из вас нет алиби.

Паре поднял руку.

— Нет, господин Паре. Ваше алиби не годится. Я послал своего человека еще раз обследовать ваш кабинет. Вторая дверь ведет в коридор, что позволяет вам исчезать из кабинета незамеченным. Если сотрудники не застают вас на рабочем месте, то полагают, что вы вызваны к министру.

Мегрэ вновь раскурил потухшую было трубку.

— Я вовсе не жду, что один из вас встанет и признается. Я лишь делюсь с вами своими мыслями: я убежден не только в том, что убийца сейчас среди нас, но что здесь есть человек, знающий его и по непонятным причинам хранящий молчание.

Мегрэ поочередно обвел взглядом присутствующих.

Флорантен сидел, устремив взор куда-то в середину, но понять, на кого именно, было невозможно.

Виктор Ламотт был загипнотизирован носками своих ботинок. Черты его бледного лица словно обмякли.

Курсель силился улыбнуться, но у него выходила довольно жалкая гримаса.

Рыжий явно что-то соображал в эту минуту. Было видно, что его поразила последняя фраза Мегрэ и он пытается упорядочить, свои мысли.

— Кто бы ни убил ее, это был близкий ей человек, так как она приняла его в спальне. Но в квартире она была не одна.

На этот раз все переглянулись, а затем неприязненно повернулись к Флорантену.

— Вот-вот. Леон Флорантен находился в квартире, когда в дверь позвонили, он спрятался в стенном шкафу, как он это не раз делал.

Старый однокашник Мегрэ старательно изображал безразличие.

— Флорантен, вы слышали мужской голос?

При подобных обстоятельствах обращаться к Флорантену на «ты» было недопустимо.

— Из шкафа плохо слышно. Только приглушенный звук голосов.

— Что произошло?

— Четверть часа спустя раздался выстрел.

— Вы вышли на его звук?

— Нет.

— Убийца скрылся?

— Нет.

— Сколько еще времени находился он в квартире?

— Минут пятнадцать.

— Унес ли он с собой сорок восемь тысяч франков, хранившихся в ящике секретера?

— Нет.

Мегрэ счел лишним уточнять, что сам Флорантен попытался их себе присвоить.

— Значит, убийца что-то искал. Полагаю, всем вам время от времени приходилось писать Жозе, ну, например, в отпуске или для того, чтобы извиниться за пропущенное свидание.

Он вновь поочередно обвел их взглядом: каждый из них в это время что-то делал со своими ногами — или скрещивал их, или разводил.

Теперь Мегрэ сосредоточил все свое внимание на любовниках с положением, семьей, репутацией, то есть на тех, кому было что терять.

— Случалось ли вам писать ей, господин Ламотт?

Тот едва слышно буркнул «да».

— В Бордо вы живете в среде, со временем почти не меняющейся, не так ли? Если я верно осведомлен, у вашей жены огромное личное состояние, а ее происхождение в системе шартронских ценностей котируется выше вашего. Кто-нибудь угрожал вам скандалом?

— Я не позволяю вам…

— А вы, господин Паре, обращались к Жозе письменно?

— Да, во время отпуска.

— Несмотря на ваши посещения Жозе, я считаю вас человеком, весьма привязанным к своей жене.

— Она больна.

— Знаю. И уверен, вам не хотелось бы причинять ей боль.

Он молчал, стиснув зубы и чуть не плача.

— А вы, господин Курсель?

— Если я и писал, то так, записки…

— Которые тем не менее явно свидетельствуют о характере ваших отношений с Жозефиной Папе. Ваша жена моложе вас и, наверное, ревнива.

— А я? — шутливо спросил Бодар.

— У вас могла быть другая причина убить.

— Но только не ревность, — заявил тот во всеуслышание, обводя взглядом присутствующих.

— Жозе могла вам рассказать о своих сбережениях. И если вы были в курсе того, что она не держит их в банке, а хранит у себя в квартире…

— Значит, я мог их унести, так получается?

— Если бы вас, конечно, не спугнули.

— Разве я похож на такого?

— Большинство убийц, с которыми мне пришлось иметь дело, ничем не отличались от честных людей. А письма вы могли выкрасть, чтобы потом шантажировать их авторов. Потому что письма исчезли, все до единого, даже те, что могли быть написаны незнакомыми нам людьми. Человек редко доживает до тридцати пяти лет, не собрав более-менее внушительной переписки. В секретере же были обнаружены одни счета. Ваши письма, господа, были выкрадены, и сделал это один из вас.

Стараясь не выглядеть виновными, все они напустили на себя столь неестественный вид, что одного этого хватило бы для их компрометации.

— Я не прошу, чтобы виновный встал и сознался. После нашей встречи я буду ждать к себе того, кто знает… А может быть, этого не понадобится, поскольку у нас имеется свидетель, и преступник ему известен. — С этими словами Мегрэ повернулся к Лапуэнту: — Пойди позови Жанвье.

Ожидание прошло в полнейшей тишине: никто не издал ни звука, не шелохнулся. Только вдруг стало как-то особенно душно; в появлении госпожи Блан, как никогда величественной, было нечто театральное. Она остановилась в дверях: ядовито-зеленое платье, водруженная на самую макушку красная шляпка и сумка размером с чемодан в руках. С каменным лицом она обвела присутствующих неподвижным взглядом.

И тут же подалась назад, пытаясь удрать; Жанвье преградил ей путь. Казалось, они сейчас вцепятся друг в друга. И все же она уступила ему и сделала шаг вперед.

— Мне нечего сказать, — проговорила она, злобно глядя на Мегрэ.

— Вам знакомы эти господа?

— Мне за вашу работу не платят. Выпустите меня.

— Кого из них видели вы в среду, между тремя и четырьмя, направляющимся к лифту или лестнице?

В это мгновение случилось нечто непредвиденное. Эта упрямица с бесстрастным лицом не смогла сдержать нечто похожее на улыбку. Лицо ее озарилось удовлетворением, чуть ли не победным торжеством.

Все взгляды были устремлены на нее. Но в котором из них читалась большая тревога? Мегрэ не смог бы этого сказать. Реагировали все по-разному. Виктор Ламотт был бледен из-за сдерживаемого гнева. Фернан Курсель с некоторых пор, напротив, сильно покраснел. Франсуа Паре был раздавлен навалившимися на него стыдом и тоской.

— Так вы отказываетесь отвечать? — проговорил Мегрэ.

— Мне нечего сказать.

— Занесите это в протокол, Лапуэнт.

Она пожала плечами и с загадочным блеском в глазах презрительно обронила:

— Я вас не боюсь.

Загрузка...