Друг детства Мегрэ

Глава 3

Кабинет, в который вошел Мегрэ, в точности напоминал ему его собственный до модернизации помещений уголовной полиции; на камине стояли часы в корпусе из черного мрамора: точно такие же круглый день тикали у него самого перед глазами, и ему никак не удавалось отладить их.

Хозяин кабинета был под стать часам. Повадки выдавали в нем высокопоставленного чиновника, осторожного, уверенного в себе и, должно быть, глубоко униженного тем положением подозреваемого, в котором он оказался.

Черты его лица расплылись. Темные поредевшие волосы были зачесаны на плешь, которую закрывали лишь частично; слишком темные усы наверняка были крашеными. На белых руках росли длинные волосы.

— Я признателен вам, господин Мегрэ, за то, что вы не вызвали меня в полицию и лично потрудились прийти.

— Я стараюсь не раздувать случившееся.

— Утренние газеты и впрямь слишком распространяются…

— Как давно вы знакомы с Жозефиной Папе?

— Года три. Извините, что я вздрогнул, когда вы произнесли ее имя, для меня она была просто Жозе. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем я узнал ее настоящее имя.

— Понимаю. При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?

— При самых банальных. Мне пятьдесят пять лет, господин комиссар. В ту пору мне было пятьдесят два; вы вряд ли мне поверите, если я скажу вам, что до того никогда не изменял жене. А между тем вот уже десять лет она больна, и отношения наши складываются не лучшим образом, поскольку у нее развилась неврастения.

— У вас есть дети?

— Три дочери. Старшая замужем за судовладельцем из Ла-Рошели. Средняя — преподавательница лицея в Тунисе, а младшая, также замужем, живет в Париже, в XVI округе. У меня пять внуков, старшему из них скоро исполнится двенадцать. Мы с женой вот уже три десятка лет живем в Версале, все в том же доме. Как видите, я долго вел обычную, ничем не примечательную жизнь прилежного служаки.

Как весьма осторожный человек, он говорил медленно, подбирая слова. В словах его, как и в выражении лица, не было и тени юмора. Смеялся ли он вообще когда-нибудь от души? Это казалось невероятным. Если он и улыбался, то, должно быть, слабой, угасающей улыбкой.

— Вы спрашиваете, как мы познакомились. Иногда после работы я заглядываю в кафе на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сольферино. Так было и в тот день. Шел дождь, я помню, как по оконным стеклам текла вода. Я сел на свое привычное место, официант, знающий меня уже не первый год, принес мне портвейн. За соседним столиком молодая женщина писала письмо, что-то у нее не ладилось. Видимо, чернила в чернильнице загустели, и она не могла писать поданным ей пером. Это была весьма достойная дама в ладно сидящем скромном костюме цвета морской волны. «Официант, нет ли у вас другого пера?» — «Увы, мадам, это единственное. Теперь все приходят со своими ручками.» Без какой бы то ни было задней мысли я протянул ей свою ручку. «Если позволите предложить вам…» Она взглянула на меня и с признательностью улыбнулась. Так все началось. Она быстро покончила с письмом и принялась пить чай. «Вы часто здесь бываете?» — спросила она меня, возвращая ручку. «Почти каждый день.» — «Мне нравится атмосфера этих старых кафе с их завсегдатаями.» — «Вы живете неподалеку?» — «Нет. Я живу на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, но часто бываю на Левом берегу[1].»

Он, казалось, вложил в свой взгляд все простодушие, на какое только был способен.

— Вот видите, как неожиданна была наша встреча. На следующий день она в кафе не появилась. А еще через день, войдя, я застал ее на прежнем месте, и она едва заметно улыбнулась мне. Она выглядела спокойной, кроткой, в ее поведении и манере выражаться было нечто внушающее доверие. Мы разговорились. Я рассказал ей, что живу в Версале, и, кажется, уже тогда поведал о жене и дочерях. Она наблюдала, как, выйдя из кафе, я сел в свой автомобиль. Наверное, я вас удивлю, сказав, что так длилось больше месяца и что в те дни, когда она не приходила, я чувствовал себя обманутым. Она стала для меня чем-то вроде друга, я и не помышлял тогда ни о чем ином. С женой я привык следить за каждым своим словом, чтобы оно не было превратно истолковано и не спровоцировало кризис. Когда дети были маленькие, в доме царили жизнерадостность и оживление, а жена была веселой и энергичной. Вы и представить себе не можете, что испытываешь, возвращаясь в огромную пустую квартиру, где тебя поджидают полные тревоги, недоверчивые глаза.

Раскуривая трубку, Мегрэ протянул собеседнику кисет.

— Благодарю. Я давно бросил. Только не думайте, что я пытаюсь оправдать свое поведение. Каждую среду я имел обыкновение посещать собрание благотворительного общества, членом которого являюсь. В одну из сред я туда не пошел: мадемуазель Папе отвезла меня к себе. Она рассказала мне, что живет одна на очень скромную ренту, оставленную ей родителями, и отчаялась устроиться на работу.

— Сообщила ли она вам что-нибудь о своей семье?

— Ее отец, офицер, был убит на войне, когда она была совсем крошкой, вырастила ее мать, где-то в провинции. У нее есть брат.

— Вы его видели?

— Один раз. Он инженер, много разъезжает. Однажды в среду я приехал раньше обычного и застал его у нее, чем Жозе и воспользовалась, чтобы представить нас друг другу. Весьма достойный, интеллигентный человек, много старше ее. Он внедрил новый способ удаления токсических веществ в выхлопных газах автомобилей.

— Он такой высокий, худой, с подвижным лицом и светлыми глазами?

Франсуа Паре, казалось, был удивлен.

— Вы его знаете?

— Имел случай встречаться. Скажите, много ли денег вы давали Жозе?

Чиновник покраснел и отвел глаза.

— Я отнюдь не стеснен в средствах и даже более того. Дядя оставил мне две фермы в Нормандии, я давно мог подать в отставку. Но чем мне было занять себя?

— А можно ли сказать, что вы ее содержали?

— Это не совсем точно. Я давал ей возможность не экономить на мелочах, окружить себя немного большим комфортом.

— Вы виделись только по средам?

— Это единственный день недели, когда у меня есть причина задержаться вечером в Париже. Чем больше мы с женой стареем, тем больше она ревнует.

— Вашей жене никогда не приходило в голову следить за вами по окончании рабочего дня?

— Нет. Она никуда не выходит. Она так похудела, что едва держится на ногах, врачи один за другим отказываются ее лечить.

— Говорила ли вам мадемуазель Папе, что вы ее единственный любовник?

— Должен заметить, мы никогда даже не произносили это слово. В определенном смысле оно точно, поскольку, не скрою, мы состояли в интимных отношениях. Однако между нами существовала другая связь, гораздо более важная. Мы оба были одинокими, стремящимися достойно противостоять судьбе людьми. Не знаю, понятно ли это вам. Мы могли обо всем искренне говорить друг с другом. Она была другом мне, я был другом ей.

— Вы ревновали?

Он вздрогнул, взгляд его посуровел, словно этот вопрос задел его.

— Я уже признался вам, что за всю свою жизнь ни разу не увлекался. Вам известны мои года. Я не скрываю от вас всю важность, которую имели для меня эти доверительные дружеские отношения. Я с нетерпением ждал среды. Я жил только будущим вечером среды. Это позволяло мне переносить все остальное.

— Следовательно, известие о том, что у нее есть другой, явилось бы для вас тяжелым ударом?

— Несомненно. Это было бы концом.

— Концом чего?

— Всего. Того маленького счастья, которое выпало на мою долю в последние три года.

— Вы только раз виделись с ее братом?

— Да.

— У вас не возникло подозрений?

— А что, собственно, я должен был заподозрить?

— Вы никого больше не встречали у нее?

Он слабо улыбнулся.

— Один раз, несколько недель назад. Когда я поднялся на лифте, из квартиры выходил молодой человек.

— Он был рыжий?

— Откуда вы знаете? — поразился собеседник Мегрэ. — В таком случае вам, наверное, также известно, что это страховой агент. Признаюсь, я пошел за ним следом и увидел, как он вошел в бар на улице Фонтен, как будто был завсегдатаем. Когда я спросил о нем Жозе, она нисколько не смутилась и объяснила это следующим образом: «Он уже третий раз приходит ко мне, чтобы заключить со мной договор о страховании жизни. Кому же я плачу страховку? Где-то у меня завалялась его визитка». Она порылась в ящиках и действительно нашла визитную карточку на имя Жана Люка Бодара, представляющего компанию «Континенталь» с авеню Опера. Компания не очень большая, но с превосходной репутацией. Я связался с заведующим кадрами, который подтвердил, что Жан Люк Бодар состоит у них на службе.

Мегрэ не спеша, небольшими затяжками курил трубку, стараясь выиграть время, поскольку стоящая перед ним задача была не из приятных.

— Вы были вчера на Нотр-Дам-де-Лоретт?

— Как всегда. Я немного опоздал, меня задержал начальник секретариата министра. Я позвонил, никто не открыл, чему я очень удивился. Снова позвонил, постучал, безрезультатно.

— У вас не появилось желания расспросить привратницу?

— Эта женщина наводит на меня ужас, и я стараюсь как можно меньше общаться с ней. Домой я вернулся не сразу. Зашел поужинать в ресторан у Версальской заставы, нужно ведь было сохранить видимость, что я на заседании благотворительного общества.

— Когда вы узнали о случившемся?

— Сегодня утром, когда брился. Передали по радио, но без подробностей. Только придя на работу, я прочел заметку в газете. Я совершенно раздавлен. Не могу взять в толк…

— Вы не заходили на квартиру мадемуазель Папе между тремя и четырьмя?

— Понимаю, что вы имеете в виду, — желчно ответил Паре. — Нет, я не выходил из своего кабинета во второй половине дня, и мои сотрудники подтвердят вам это. Однако мне хотелось бы, чтобы мое имя не упоминалось…

Бедняга! Он был встревожен, напуган, потрясен. Все, за что он цеплялся на старости лет, рушилось, но он как мог сохранял свое человеческое достоинство.

— Я так и думал, что привратница или брат, если он в Париже, расскажут вам обо мне.

— Никакого брата нет, господин Паре.

Тот недоверчиво нахмурился, готовый обидеться.

— Мне очень тяжело разочаровывать вас, но я обязан сказать вам правду. Того, кто был вам представлен под именем Леона Папе, на самом деле зовут Леон Флорантен; так случилось, что мы с ним вместе учились в лицее в Мулене.

— Не понимаю…

— Стоило вам выйти от Жозефины Папе, как он тут же проникал в ее квартиру, от которой у него был ключ. А у вас был когда-нибудь ключ от ее квартиры?

— Нет. Я не просил. Мне и в голову бы не пришло…

— Он постоянно проживал у нее и исчезал лишь на время, когда она ждала кого-нибудь из посетителей.

— Вы сказали «посетители», во множественном числе. Я правильно вас понял?

Он сидел в своем кресле очень бледный, неподвижный, как скала.

— Вас было четверо, не считая Флорантена.

— Вы хотите сказать…

— Что Жозефина Папе была на содержании четырех любовников. Один из них появился у нее задолго до вас и много лет назад почти постоянно проживал в этой квартире.

— Вы видели его?

— Пока нет.

— Кто он?

В глубине души Франсуа Паре все еще не верил словам Мегрэ.

— Некто по имени Фернан Курсель, пополам с братом владеющий предприятием по производству шарикоподшипников. Сам завод в Руане, в Париже, на бульваре Вольтера, находится его представительство. Он должен быть примерно одних с вами лет и весьма грузным.

— Я с трудом этому верю.

— Его днем был четверг, он единственный оставался у нее на ночь.

— Надеюсь, это не ловушка?

— Что вы имеете в виду?

— Почем я знаю! Говорят, полиция пускает иногда в ход неожиданные методы. Все это кажется мне настолько невероятным.

— Есть еще один, субботний посетитель. О нем мало что известно, знаю только, что он хромает.

— А четвертый?

Он пытался не терять самообладания, но, несмотря на все усилия, его покрытые длинными волосами руки с такой силой вцепились в подлокотники, что суставы побелели.

— Это тот самый рыжий парнишка, страховой агент, с которым вы однажды столкнулись.

— Но он на самом деле страховой агент. Я лично в этом удостоверился.

— Можно быть страховым агентом и в то же время любовником красивой женщины.

— Ничего не понимаю. Вы не знали ее, иначе были бы столь же недоверчивы, как и я. Никогда не встречал я такой разумной, простой и уравновешенной женщины. У меня три дочери, и они научили меня разбираться в женщинах. Я скорей бы доверился Жозе, чем одной из своих дочерей.

— Я крайне сожалею о том, что пришлось открыть вам глаза.

— Полагаю, вы уверены в том, что сказали мне?

— Если хотите, я заставлю Флорантена подтвердить все это.

— У меня нет ни малейшего желания видеться с этим господином, как и с тремя остальными. Если я правильно понимаю, этот Флорантен был, что называется, ее сердечным другом?

— Вроде того: за что он только не брался в своей жизни. И все упустил. Тем не менее пользуется у женщин некоторым успехом.

— Мы почти одного возраста…

— Если не считать разницы в два года… Его преимущество перед вами в том, что он под рукой и днем и ночью. Кроме того, ничего не принимает всерьез. С ним что ни день, то белая страница, заполняемая по своему усмотрению и настроению.

У самого Паре были и совесть, и угрызения совести, и ответственность за других. Его лицо, повадки запечатлели всю важность, какую придают жизни иные люди.

Можно было сказать, что он чуть ли не несет на плечах свой отдел, если не все министерство, и Мегрэ с трудом мог вообразить себе его свидания с Жозе.

К счастью, она отличалась кротким нравом. И, должно быть, была способна не один час с улыбкой выслушивать излияния мужчины, сломленного судьбой и житейскими невзгодами.

Мегрэ вдруг стал яснее представлять ее себе. Она обладала практической жилкой, умела считать. Купила дом на Монмартре, хранила в тайнике сорок восемь тысяч франков. Не стояла ли на очереди покупка еще одного дома, а затем еще одного?

Иные женщины считают свое состояние домами, словно камень для них — единственная прочная вещь в мире.

— У вас никогда не возникало предчувствия, что должно случиться какое-нибудь несчастье, господин Паре?

— И в мыслях не было. Я не знал ничего более прочного, чем она сама, образ ее жизни, обстановка ее квартиры.

— Она не говорила вам, откуда она родом?

— Из Пуатье, если не ошибаюсь.

Должно быть, она из осторожности называла им всем разные места.

— Она казалась вам образованной?

— Она сдала экзамен на бакалавра, затем некоторое время работала секретарем у адвоката.

— Вы не назовете его имя?

— Я пропустил его мимо ушей.

— Была ли она замужем?

— На моей памяти, нет.

— Вас не удивлял круг ее чтения?

— Она была сентиментальной, довольно-таки наивной в глубине души и потому предпочитала дешевые романы. И первая смеялась над этой своей прихотью.

— Впредь я не стану тревожить вас без особой на то надобности. Но прошу вас поразмыслить, попытаться вспомнить. Какая-нибудь незначительная на первый взгляд фраза, деталь могли бы помочь нам.

Расправляя свое большое, тяжелое тело, Франсуа Паре колебался, стоит ли подавать руку.

— В данный момент мне в голову ничего не приходит. — Затем нерешительно, более глухо спросил: — Она долго страдала?

— Судя по заключению судебного эксперта, смерть наступила мгновенно.

Губы его зашевелились. Должно быть, он молился.

— Благодарю вас за проявленный такт. Остается лишь сожалеть, что мы не встретились при других обстоятельствах.

— Мне тоже жаль, господин Паре.

Уф! Очутившись на лестнице, Мегрэ стал отдуваться.

У него было такое ощущение, что он вышел из туннеля на свежий воздух, в реальный мир.

Конечно, беседа с чиновником из министерства не дала ему какой-то точной, немедленно срабатывающей информации, однако она сделала для него образ молодой женщины более живым.

Интересно, было ли составление письма в добропорядочном кафе ее излюбленной тактикой при знакомстве или простой случайностью?

Первый из ее любовников, известных Мегрэ, Фернан Курсель, кажется, познакомился с ней, когда ей было двадцать пять лет. Чем она тогда занималась? Мегрэ никак не удавалось вообразить ее себе, такую благоразумную, на тротуарах близ площади Мадлен или Елисейских полей.

Была ли она и впрямь чьей-то секретаршей — адвоката или кого-либо другого?

От легкого ветерка затрепетала листва на деревьях бульвара Сен-Жермен; Мегрэ выглядел как человек, вышедший глотнуть утренней прохлады. На ведущей к набережным улочке он поравнялся со старомодным бистро, перед которым сгружали бочки с вином.

Он вошел, облокотился о стойку и спросил:

— Что это за вино?

— «Сансер». Я родом из тех мест, мне поставляет его свояк.

— Налейте стаканчик.

Сухое вино сохранило вкус винограда. Стойка в кафе была настоящей оловянной стойкой, а пол, выложенный красной плиткой, был посыпан опилками.

— Еще вина, будьте добры…

Ну что за странная у него профессия! Нужно повидать еще троих — троих любовников Жозефины, которая, судя по всему, торговала иллюзиями.

С трудом сыщет Франсуа Паре вторую такую, которой можно изливать свое переполненное стариковское сердце. Вернется в свою мастерскую на Монмартре, к убогому ложу в комнате без окон Флорантен.

— Следующий! — вздохнул Мегрэ, выходя из бистро и направляясь к зданию уголовной полиции.

Предстоит разочаровать, лишить иллюзий еще одного.

Когда Мегрэ добрался до своего этажа и двинулся по длинному коридору, где располагались помещения уголовной полиции, он непроизвольно бросил взгляд на застекленный зал ожидания, который шутники-инспекторы окрестили аквариумом.

Каково же было его удивление, когда он увидел Леона Флорантена, сидящего в компании незнакомца на неудобных креслах, обтянутых зеленым бархатом. Этот незнакомец был круглолицый и голубоглазый толстяк невысокого роста; от него просто веяло жизнелюбием.

Флорантен что-то тихо говорил ему, тот же подносил к глазам скомканный носовой платок.

Напротив них с безразличным видом устроился инспектор Дьедонне с газетой в руках, раскрытой на странице, посвященной скачкам.

Ни Флорантен, ни Дьедонне не заметили Мегрэ, и, очутившись в своем кабинете, он нажал на кнопку звонка. Почти тотчас приотворилась дверь и показался старик Жозеф.

— Ко мне кто-нибудь есть?

— Двое, господин комиссар.

— Кто пришел первым?

— Этот. — Жозеф показал Мегрэ визитку Флорантена.

— А другой?

— Он появился минут десять назад, казался очень взволнованным.

Это был Фернан Курсель, совладелец руанской фирмы «Братья Курсель, шарикоподшипники». На визитке значился также адрес парижского представительства фирмы.

— Кого позвать первым?

— Давайте-ка мне господина Курселя.

Мегрэ устроился за письменным столом и бросил взгляд в открытое окно, в которое струился теплый летний воздух.

— Входите, прошу вас. Располагайтесь.

Вошедший господин и впрямь оказался низеньким и упитанным, однако можно было определенно сказать, что это ему идет. От него исходила располагающая к себе жизненная сила, неподдельная сердечность.

— Вы меня не знаете, господин комиссар.

— Если бы вы не пришли сегодня утром, я сам наведался бы к вам, господин Курсель.

Голубые глаза посетителя воззрились на Мегрэ с удивлением, но без испуга.

— Так, значит, вы в курсе?

— Я знаю, что вы были очень близким другом мадемуазель Папе и сегодня утром, слушая радио или просматривая газеты, должно быть, были потрясены.

На лице Курселя появилась гримаса, которая могла предвещать слезы, но он взял себя в руки.

— Прошу прощения. Я действительно потрясен. Я был для нее больше чем другом.

— Знаю, знаю.

— В таком случае я не скажу вам ничего нового, поскольку не имею ни малейшего понятия о том, что могло произойти. Это была самая скромная и кроткая из женщин…

— Знаком ли вам господин, что вместе с вами дожидался приема?

Промышленник, так мало похожий на человека, имеющего отношение к шарикоподшипникам, с удивлением уставился на Мегрэ.

— Так вы не знаете, что у нее был брат?

— Давно ли вы познакомились с ним?

— Года три назад. Примерно тогда, когда он вернулся из Уругвая.

— А долго ли он там прожил?

— А его самого вы не спрашивали?

— Мне интересно узнать, что он рассказал вам.

— Он архитектор и по заказу уругвайского правительства разрабатывал проект нового города.

— Вы познакомились с ним у Жозефины Папе?

— Точно.

— В тот день вы, вероятно, пришли к ней раньше времени или нагрянули неожиданно?

— Признаться, не припомню.

Вопрос покоробил его, и он нахмурил свои совершенно светлые брови. Волосы у него также были светлыми, почти белыми, как у младенца, а кожа нежно-розовой.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— А потом вы встречались?

— Несколько раз.

— И всегда на улице Нотр-Дам-де-Лоретт?

— Нет. Он заходил ко мне в контору для разговора о проекте современного пляжа, с отелями, виллами, бунгало, между Ле-Гро-дю-Руа и Палавасом.

— Он пытался заинтересовать вас?

— Да. Именно. Я допускаю, что проект его неплох и наверняка будет осуществлен. К несчастью, не в моих силах изъять из дела какие-либо суммы, так как мы владеем им пополам с братом.

— И он ушел от вас с пустыми руками?

Курсель покраснел. Вопросы Мегрэ приводили его в замешательство.

— Я дал ему несколько тысяч франков на публикацию проекта.

— И тот был опубликован? Вы получили экземпляр?

— Я вам уже сказал: меня это не интересовало.

— А впоследствии он занимал у вас?

— Да, в прошлом году; хотя я и не люблю этого слова. Носители передовых идей непременно наталкиваются на огромные трудности. Его контора в Монпелье.

— Он живет в Монпелье?

— А вы не знали?

Каждый говорил о своем, и Фернан Курсель начал терять терпение.

— Почему бы вам не позвать его и не задать все эти вопросы ему?

— Придет и его очередь.

— Вы, кажется, настроены против него.

— Вовсе нет, господин Курсель. И даже признаюсь вам: мы учились в одном лицее.

Толстяк вынул сигару из золотого портсигара.

— Вы позволите?

— Сделайте одолжение. Сколько раз вы давали ему деньги?

Курсель задумался.

— Три раза. В последний раз он забыл в Монпелье свою чековую книжку.

— О чем он говорил с вами несколько минут назад в приемной?

— Я обязан отвечать?

— Желательно.

— Это так тягостно. Но что делать!

Он вздохнул, вытянул свои короткие ножки и выпустил изо рта сигарный дым.

— Ему неизвестно, на что сестра употребляла деньги. Мне тоже, да и не мое это дело. Так сложилось, что сейчас он на мели, поскольку все вложил в свой проект; поэтому он просил меня участвовать в расходах на похороны.

При этих словах лицо Мегрэ расплылось в широкой улыбке, отчего Курсель пришел в негодование. Да, Флорантен был не промах!

— Извините. Скоро вы поймете. Знайте, тот, кого вы считаете Леоном Папе, на самом деле является Леоном Флорантеном. Он сын кондитера из Мулена, мы вместе учились в лицее.

— Так это не брат…

— Нет, дорогой господин Курсель. Ни брат, ни кузен, что, однако, не мешало ему жить с ней.

— Вы хотите сказать…

Курсель встал, не в силах оставаться на месте.

— Нет, — твердо заявил он. — Это невозможно. Жозе не способна…

Он заметался по кабинету, роняя пепел на ковер.

— Не забывайте, господин комиссар, я знаю ее десять лет. Вначале, до моей женитьбы, мы жили вместе. Это я нашел квартиру на Нотр-Дам-де-Лоретт и обставил ее с учетом ее вкусов…

— Ей было тогда двадцать пять?

— Да. А мне тридцать два. Тогда еще был жив мой отец, и я мало занимался делами, а представлял фирму в Париже мой брат Гастон.

— Где и как вы познакомились?

— Я ждал этого вопроса и знаю, что у вас на уме. Познакомились мы на Монмартре, в ночном кабаре «Новый Адам», сейчас его уже нет.

— Она там выступала?

— Нет, в ее обязанности входило приглашать посетителей на танец. Это вовсе не означает, что она послушно шла на все, что от нее просили. Когда я увидел ее, она в одиночестве сидела за столиком, грустная, почти без косметики, одетая в скромное черное платье. Держалась так робко, что я боялся заговорить с ней.

— Вы провели вечер вместе?

— Разумеется. Она рассказала мне о своем детстве.

— Где она родилась?

— В Ла-Рошели. Ее отец, рыбак, погиб в кораблекрушении, у нее осталось четверо братьев и сестер младше ее.

— А ее мать? Бьюсь об заклад, что та умерла.

Курсель зловеще взглянул на Мегрэ:

— Если вы желаете, чтобы я продолжал…

— Прошу прощения. Видите ли, дело в том, что всего этого не существует.

— У нее нет четырех братьев и сестер?

— Нет. И ей не нужно было ради них работать в кабаре на Монмартре. Ведь она так представила вам дело?

Утратив решительность и опустив голову, Курсель вновь сел на свой стул.

— Мне трудно вам поверить. Я страстно любил ее.

— И тем не менее женились на другой?

— Да, на одной из моих кузин. Годы шли. Я хотел иметь детей.

— Вы живете в Руане?

— Большую часть недели.

— Кроме четверга?

— Откуда вам это известно?

— По четвергам вы где-нибудь ужинали с Жозе, затем шли в кино или театр и оставались у нее на ночь.

— Да, именно так и было. Я хотел порвать с ней, но не смог.

— Ваша жена в курсе?

— Разумеется, нет.

— А ваш брат?

— Я был вынужден рассказать ему, пришлось ведь придумать, будто по четвергам я должен бывать в нашем представительстве в Марселе. Гастон считает меня идиотом, — не без простодушия добавил он.

Мегрэ удержался от улыбки.

— Как подумаю, что я только что был готов расплакаться перед этим человеком, который…

— Флорантен не единственный.

— Что вы имеете в виду, господин комиссар?

— Скончайся она иначе, я не стал бы вас ни во что посвящать, господин Курсель. Но ее убили. На меня возложена обязанность отыскать убийцу, а это возможно лишь в атмосфере доверия.

— Вам известно, кто стрелял?

— Пока нет. Не считая Флорантена, вас, регулярно навещавших ее, было четверо.

Курсель тряхнул головой, словно все никак не мог поверить.

— Я чуть было не женился на ней. Не удержи меня Гастон, как знать…

— Среда была днем высокопоставленного чиновника, на ночь он не оставался.

— Вы с ним виделись?

— Сегодня утром.

— Он признался?

— Он не скрывал от меня ни самих посещений, ни их характера.

— Сколько ему лет?

— Пятьдесят пять. А не встречали ли вы случайно хромого — может быть, в лифте или в квартире?

— Нет.

— Один из вас, мужчина в летах, был хромым, я скоро отыщу его, если это уже не сделано моими инспекторами.

— Кто еще? — вздохнул Курсель, торопясь закончить разговор.

— Еще некий рыжеволосый молодой человек, моложе вас всех. Ему лет тридцать, работает в страховой компании.

— Полагаю, вы не знали Жозе при жизни?

— Да, это так.

— Если бы вы ее знали, вам было бы понятно мое замешательство. Можно было поклясться, что она — сама честность. Честность, доходящая до наивности.

— Вы давали ей на жизнь?

— Приходилось упрашивать, чтобы она взяла. Она хотела устроиться на работу в какой-нибудь магазин, бельевой например. Но была не слишком крепкого здоровья. С ней случались приступы головокружения. Она всегда считала, что я слишком щедр… — В этот момент его осенило. — А другие? Они что, тоже?

— Боюсь, что да, господин Курсель. Каждый из вас содержал ее, за исключением, может быть, рыжеволосого молодого человека: скоро я буду знать. Во всяком случае, это верно в отношении высокопоставленного лица, с которым я беседовал утром.

— На что же у нее уходили деньги? Вкусы ее были столь непритязательны.

— Для начала она приобрела дом на улице Мон-Сени. А по ее смерти в квартире осталось сорок восемь тысяч франков. А теперь попробуйте справиться с вашим смятением и поразмыслить. Я не спрашиваю, где вы были вчера между тремя и четырьмя часами пополудни…

— Я ехал на своем автомобиле из Руана и в четверть четвертого проезжал туннель Сен-Клу. — Тут он запнулся и оторопело уставился на Мегрэ. — Означает ли это, что я у вас на подозрении?

— Я никого не подозреваю, воспринимайте вопрос как простую формальность. В котором часу добрались вы до своей конторы?

— Я не сразу туда поехал. Какое-то время я провел в баре на улице Понтье, где обыкновенно ставлю на лошадь в забеге. Так что на бульвар Вольтера я добрался только к четверти шестого. По документам мы с братом — равноправные компаньоны. Два раза в неделю я появляюсь на заводе. На бульваре Вольтера держу контору, секретаршу, но дела и без меня шли бы как надо.

— Ваш брат на вас за это не в обиде?

— Напротив. Чем меньше я делаю, тем больше он доволен, так как чувствует себя полновластным хозяином.

— Какой марки ваш автомобиль, господин Курсель?

— «Ягуар». Голубой, с откидным верхом. Я всегда покупаю машины с откидным верхом. Назвать номер?

— В этом нет необходимости.

— Стоит мне подумать, что не только Жозе, но и ее так называемый братец… Как вы его назвали?

— Флорантен. Его отец был лучшим кондитером в Мулене.

Курсель в ярости сжал свои маленькие кулачки.

— Возьмите себя в руки. Если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, ваше имя не попадет в газеты и все сказанное здесь останется в тайне. Ваша жена ревнива?

— Не сомневаюсь, но не очень сильно. Она догадывается, что время от времени у меня завязывается интрижка в Марселе или Париже.

— У вас есть кто-то, помимо Жозе?

— Случается. Как все мужчины, я любопытен.

Он оглядывался в поисках своей шляпы, оставленной в приемной. Мегрэ самолично отвел его туда, боясь стычки между ним и Флорантеном.

Тот мрачно взглянул на них обоих с таким видом, словно желал убедиться, отхватил ли Курсель положенный ему, Флорантену, кусок.

Когда промышленник удалился, инспектор Дьедонне, поднявшийся при появлении Мегрэ в приемной, спросил:

— Мне отчитаться?

— Что-нибудь произошло?

— Нет. Позавтракав в бистро по соседству, он вернулся к себе и только в половине десятого на метро отправился сюда. Попросился к вам на прием. Потом подошел тот, другой, они пожали друг другу руки. О чем они говорили, я не слышал.

— На сегодня все.

Мегрэ сделал знак Флорантену:

— Входи.

Уже в кабинете, закрыв за ним дверь, Мегрэ долго изучающе разглядывал его. Флорантен не поднимал головы, его большое костистое тело казалось каким-то обмякшим, словно тесто, готовое разлезться в разные стороны.

— Ты еще больший негодяй, чем я думал.

— Знаю.

— Зачем ты это сделал?

— Я не знал, что встречу его здесь.

— А зачем явился?

Он вскинул голову и с жалким видом уставился на Мегрэ.

— Как ты думаешь, сколько денег у меня в кармане?

— Какое это имеет значение?

— Как раз большое. У меня всего-навсего монета в пятьдесят сантимов. И во всей округе нет ни одного магазина, бистро или ресторана, где мне отпустили бы в кредит.

Настала очередь комиссара изумиться, почти в той же степени, что и его упитанному собеседнику, только что покинувшему кабинет.

— Ты пришел просить денег?

— У кого же мне их просить в подобных обстоятельствах? Полагаю, ты уже поставил в известность высокопарного кретина Паре, что я не брат Жозе…

— Конечно.

— Должно быть, он мигом лишился своих иллюзий.

— В любом случае у него серьезное алиби. Вчера от трех до четырех он находился у себя в кабинете.

— Увидев, как в приемную входит молочный поросенок, я подумал: не все потеряно…

— Ты просил на похороны! Тебе не стыдно?

Флорантен пожал плечами:

— Знаешь, когда бывает стыдно… Заметь, я подозревал, что он тебе об этом расскажет. Но поскольку я пришел первым, то надеялся, что ты начнешь с меня.

Он умолк; Мегрэ подошел к окну. Воздух с улицы редко казался таким чистым.

— Что будет с сорока восемью тысячами франков?

Мегрэ вздрогнул. В уме не укладывалось, чтобы в такой момент человек мог думать о деньгах.

— Отдаешь ли ты себе отчет, что я оказался без всяких средств к существованию? На реставрации мебели много не заработаешь. К чему мне лукавить с тобой? Это было прикрытием.

— Это я понял.

— И пока я не подыщу себе какую-нибудь работенку…

— Что ты собираешься делать?

— Если потребуется, пойду разгружать овощи на рынке.

— Предупреждаю: тебе запрещено покидать Париж.

— Я все еще на подозрении?

— До тех пор, пока преступник не угодит за решетку. Так ты и вправду ничего не знаешь о хромом?

— Жозе было известно только его имя — Виктор. Он никогда не рассказывал ей ни о жене, ни о детях. И чем он занимается, она тоже не знала, но по всему было видно, человек он состоятельный. Дорогие костюмы, подогнанные по фигуре рубашки. Запомнилась мне одна деталь. Однажды он вынул бумажник, а вместе с ним из кармана выпал проездной, действительный на железнодорожной линии Париж-Бордо.

Для инспекторов это должно было стать отправной точкой. Не так уж много постоянных пассажиров на этой железнодорожной ветке.

— Видишь, я как могу помогаю вам…

Мегрэ понял намек, вынул из кармана бумажник и отсчитал сто франков.

— Постарайся потратить не все сразу.

— Слежка за мной будет продолжаться?

— Да.

Мегрэ приоткрыл дверь в кабинет инспекторов, позвал Леруа и снабдил его инструкциями. На этот раз уклониться от рукопожатия старого лицейского приятеля ему не удалось.