Два апреля

3

В Адлере удалось быстро добыть машину, но это уже ничего не изменило - когда приехали в Гагру, было совсем темно. Получить номер в «Гагрипше» невозможно было ни за какие деньги, заслуги и посулы. Свободных мест просто не существовало. В коридорах стояли койки, и вестибюль был набит бедолагами. и вдруг тренированное сердце администраторши дрогнуло. Изможденный вид голодной, измученной путешествием через всю Россию Эры тронул ее. Энергичная пожилая матрона, тщательно блюдущая остатки несомненной в прошлом красоты и сохранившая вполне достойную фигуру, дала Эре ключ от своего дома, назвала адрес и пригладила ей растрепавшиеся в машине волосы.

- Придется высоко забираться, моя милая, - сказала матрона, - но там удобно. Как говорится, вдали от шума городского.

Овцын протянул администраторше деньги, но та величественным жестом отстранила их.

Крутая, осыпающаяся под ногами тропинка вывела к освещенной поляне среди буйных тропических колючек, на которой расположились два деревянных дома, сарай, несколько персиковых деревьев, водопроводная колонка и отхожая будочка в стороне над обрывом. Веранды домов были увиты виноградом. Овцын отыскал веранду администраторши и стал работать ключом. Эра с покаянным выражением на лице сорвала кисть винограда.

- Серафима Сергеевна добрая, она не заругается, - сказала Эра и стала обрывать ягоды ртом.

Жилище Серафимы Сергеевны оказалось ухоженным, старомодным и очень милым. На веранде с тремя стеклянными стенами находилась кухонная утварь и швейная машина. В маленькой комнатке, застеленной дешевым ковром, только то, что нужно для отдыха: пышная кровать, небольшая кушетка, чтобы полежать, не раздеваясь, туалетный столик и тумбочка с

приемником, накрытым вязаной салфеткой.

Над кушеткой полочка с книгами. Пахло цветами и свежим бельем.

- Хорошо! - выговорила Эра, глядя на соблазнительную кровать.

- Давай умываться и переодеваться, - сказал Овцын. - Когда проходили мимо ресторана, я почуял, что там жарят барашка.

- Ох, - сказала Эра и опустилась на кушетку. - Что тебе стоит купить его и принести сюда.

- Нельзя, - покачал он головой. - Остынет по дороге.

- Все-то ты предусматриваешь, - вздохнула Эра, опустилась на колени перед чемоданом и стала доставать полотенце.

Они заказали так много еды, что не смогли съесть всего, несмотря на бутылку ароматного, в самую меру охлажденного Псоу. Но они не старались есть, и вдруг официант, похожий на итальянского киноактера Марчелло Мастроянии, величественно опустил на стол бутылку цинандали.

- Это зачем? - приятно удивилась Эра.

Официант указал поворотом головы:

- Прислали ваши друзья с того стола.

- Им две бутылки, - сказал Овцын, кивнув трем грузинам, обволакивавшим взглядами не столько его - и даже совсем не его, - сколько Эру. - А мне дайте счет.

После Псоу Цинандали показалось острым и терпким. Раснлатившись с Марчелло, Овцын сказал:

- Бежим.

- Зачем? - спросила она страдальчески. - Есть вино. И сыр. И курица. Я так хочу съесть эту курицу, но уже не могу.

- Бежим немедленно, - повторил Овцын и слегка повел головой в сторону стола, откуда прислали вино. - Сейчас они пришлют нам четыре бутылки, потом придвинут свой столик, и начнется вздымание тостов, пока не закроется заведение. Я знаю восточную манеру.

- Ах, зачем ты все знаешь! - вздохнула Эра.

Они спустились на улицу, в жаркий, пахучий вечер. Через бульвар, где с разных сторон слышалась шумная музыка, прошли на каменистый пляж, темный и совсем пустынный. Волны с рокотом набегали на камни и откатывались шипя.

- Какие мы молодцы, что приехали сюда! - говорила Эра. - Ты всегда делаешь так, чтобы мне было хорошо. Ты всегда будешь делать так, чтобы мне было хорошо?

- Всю жизнь, - сказал он.

- Не ври, - сказала она. - Не может человек всю жизнь делать только хорошее.

- Я постараюсь.

- Это другой разговор... Хочу купаться.

- Давай купаться.

Она быстро сняла платье и бросилась в воду.

Он едва не потерял ее из виду, пока догнал. Держась за руки, они лежали на упругих волнах и смотрели в звездное небо. Здесь, далеко за буйками, ограничивающими разрешенное для купания место, музыка с берега была едва слышна, она стала мелодичной и таинственной; казалось, что музыка доносится со звезд, где, конечно, тоже живут люди и тоже любят друг друга, тоже радуются жизни и слушают свою таинственную музыку... И тоже, конечно, считают, что не стоит думать о печалях и невзгодах, пока они не придут своим непреложным путем; а когда они придут, не стоит впадать в отчаяние, потому что они уйдут своим непреложным путем, - и снова будет радость, и так до конца, пока не замкнется очерчиваемый тобою в космосе круг.

Гул идущей с юга «Ракеты» вывел из забытья, они разомкнули руки и поплыли к берегу; и когда вышли на камни, около одежды сидел и покуривал военный с автоматическим оружием на коленях.

- Ну что? - спросил военный. - Отвести вас куда следует за нарушение? Сколько вам уже объясняли, что нельзя ночью купаться.

- Мы не здешние, служивый, - сказал Овцын.

Он прекрасно знал, что ночью на берегу находиться запрещено. - Не веди нас никуда, лучше возьми штраф.

- Что я, милиция? - обиделся военный. - Ладно, ступайте. В следующий раз не посмотрю, что нездешние. Так и отведу, как есть, в голом виде. Вообще-то я боялся, что кто утонул, - улыбнулся пограничник, встал, закинул автомат за плечо и пошел своей дорогой, похрустывая сапогами по гальке.

- Симпатичный солдатик, - сказала Эра, посмотрев ему вслед.

- Выпадают такие дни в жизни, когда все люди симпатичны, -улыбнулся Овцын. - Абсолютно все человечество, исключая китайских догматиков.

Когда поднимались по крутой тропинке к обиталищу доброй Серафимы Сергеевны, Эра не разрешила ему поймать светлячка.

- Думаешь, светлячку хочется умирать в такой вечер? - сказала она.

«Глупышка, разве это зависит от погоды?» - подумал он.

Утро они провели па пляже, после обеда тоже пошли туда, хотя вода, взбаламученная сотнями людей, полная холодных маленьких медуз, была не так уж привлекательна. А заплывать за буйки, где было почище, не велели бдительные спасатели, раскатывавшие вдоль берега в аккуратных шлюпочках. Серафиму Сергеевну увидели только вечером. Она хлопотала у вынесенной на двор керосинки и, одетая в байковый халатик, уже не выглядела так осанисто, как на службе. Пока Эра одевалась и причесывалась к ужину, Овцын, проделавший все это за полторы минуты, стоял, облокотившись на перильца у водопроводной колонки, и разглядывал маленький, косо приклеенный к горе огородик. На рыжей комковатой земле росли помидоры, лук и лохматая травка, которой в Грузии посыпают всякое мясо. Он удивился, почему в конце сентября не снят урожай, потом сообразил, что это второй, если не третий - тут не Россия, где два раза в лето успевает вырасти только редиска.

Он вернулся к дому, и Серафима Сергеевна к тому времени уже знала все их прошлое, настоящее и планы на ближайшее будущее. Она смотрела на него благосклоннее, чем вчера.

- Я думала, вы поживете у меня, - сказала она.

- Нет, завтра двинемся дальше, - ответил Овцын. - Тут слишком людно.

- Рассчитываете, в Пицунде меньше народу?

- Несомненно, - сказал он. - Там еще не достроили пансионаты.

- Все равно отдыхающих много.

- Я был там в позапрошлом году, - сказал Овцын. - Знаю места, где их не так уж густо.

- А вы подумали о том, что вашей жене теперь нужно особое питание ?

- спросила Серафима Сергеевна.

До чего же быстро женщины узнают друг о друге самое сокровенное, усмехнулся он про себя и сказал:

- У меня есть знакомая хозяйка. Будет готовить все, что потребую.

- Ваша жена мне этого не говорила, - удивилась Серафима Сергеевна.

- Наверное, только потому, что я ей этого еще не говорил, - объяснил он.

- Перед поездкой надо все обсудить заранее, - назидательно высказалась Серафима Сергеевна.

- Слушаюсь, - весело ответил Овцын и подумал: «Знала бы ты, сколько времени мы собирались!..» - В следующий раз так и сделаем.

Из дома вышла Эра, очень нарядная в широком в подоле белом платье, усыпанном крупными коричневыми и голубыми горошинами. Серафима Сергеевна принялась еще охорашивать ее и, наконец, заявила, что к этому платью необходима брошь. Она вынесла брошь и приколола ее к платью; и в самом деле, брошь показалась Овцыну уместной, но Эра, когда вышли на тропинку, сияла ее и положила в сумку. Он поддерживал Эру на тропинке, и она молчала, а когда вышли на поблескивающую под фонарями асфальтовую дорогу, сказала:

- Еще одна горькая судьба... Мы с тобой радуемся, а она... Боже мой, сколько еще на свете горя!

- Какое может быть горе в солнечной Абхазии? - спросил он.

- Твое бессердечие иногда просто поражает меня, - сказала Эра. -Можно подумать, что в самом деле все твои мысли заняты только пароходами.

- Осади, дружок, - сказал он мягко, предчувствуя ссору и не желая ее.

- Я же еще ничего не знаю. При чем тут бессердечие?

Но она не приняла пальмовую ветвь, сказала резко:

- При том, что ты каждый раз ничего не знаешь, пока тебя не ткнут носом. Тогда ты удивляешься, откуда берется такая неудобная вещь, как человеческое горе. Наверное, ты слишком вынослив и слишком приспособлен к жизни, ты слишком здоров, и у тебя крепкие нервы. На своих пароходах ты слишком хорошо научился плавать по чистой воде. И тебе кажется, что все так. Пойми, что не всем так удается, далеко по всем. У многих .людей история жизни - это история неудач, неприятностей, горя, болезней и разочарований.

- Я знаю, - сказал он.

- Но это тебя не трогает. Это тебя не интересует. Ты даже меня ни разу еще не спросил, что я пережила в жизни, чем я болела, какие у меня случались неприятности...

- Кажется, неприятности начинаются у меня, - произнес он и погладил ее по голове. - Что же рассказала тебе эта достойная матрона, с первого взгляда отличившая тебя в толпе?

- Не корчи из себя клоуна, - сказала она.

Пораженный этой грубостью, он молчал, пока не сели за столик в ресторане. Передал ей меню, спросил:

- Отошло?

- Да, прости, - сказала Эра. - Когда я расстраиваюсь, я бываю несправедливой. Тебе уж придется притерпеться... Сперва я подумала, что Серафима Сергеевна вполне благополучный человек. Она очень гордо держится. Даже высокомерно. Но это совсем другое. Только не спрашивай меня сейчас.

«А мне и не хочется спрашивать, - подумал он.- Мне это в самом деле не интересно. Наверное, потому, что это не касается ни меня, ни моих знакомых. Не такой уж я Иван Яков Руссо, чтобы страдать оттого, что где-то в Австралии сейчас маленький мальчик наступил на колючку...»

Ночью они долго не могли уснуть - то ли от жары, то ли от сумбурного и совершенно бездарного кино, которое смотрели в последнем сеансе, а может быть, просто от тягучих и беспредметных мыслей, всегда копошащихся в мозгу утомленного и не имеющего желаний человека. Овцын закурил, подумал, что Эре неприятен дым, вышел и сел на ступени веранды. Было прохладно, тихо и светло от луны. Вышла Эра, села рядом и положила его руку себе на плечи.

- Когда светит луна, все как-то не так, - сказала она.

- Холодный свет, - отозвался Овцын. - И краденый.

Она вздохнула. Сказала, помолчав:

- У меня были интеллигентные родители. Они не рассказали мне в детстве ни одной сказки.

- Я тоже из семьи деятеля науки, - усмехнулся он. - Хотя вовремя смылся в матросы. Интеллигента из меня не сделали. Мать до сих пор не простила, что я стал моряком.

- А кем ты должен был стать?

Он рассмеялся:

- Академиком, конечно.

- Твой папа был академиком? - спросила она.

- Нет. Он едва пробился в доктора.

- Доктор - это много.

- И кандидат - это много. И просто инженер - это много. Если в голове много. У нас есть боцмана, которых знает весь флот, и есть сотни безымянных капитанов. Плавают безымянными и уходят на пенсию безымянными. И все это без единой аварии.

- Ты испугался стать безымянным доктором наук? - спросила она.

- Конечно, - ответил он серьезно. - Это горькая доля.

- А капитан ты не безымянный, - сказала она радостно. - Я сама убедилась. Ну и будь капитаном.

Он сдвинул брови, взглянул на нее, попросил:

- Давай лучше говорить про луну.

- Нет, расскажи мне сказку. О море. В нем, наверное, много чудес. Не зря же ты пошел именно на море.

- Какой из меня сказочник! - отозвался он. - Я заметку в судовую стенгазету с передовицы «Правды» списываю.

- Это плохо, - сказала она. - Какую же сказку ты будешь рассказывать нашему сыну? Или ты тоже не будешь рассказывать сказок?

- Для сына я непременно придумаю сказку, - возразил он.

Эра потребовала:

- Вот и придумай сейчас. А то я буду знать, что ты не любишь, нашего сына и не ждешь его.

Он засмеялся и прижал ее к себе. Подумал, что у нее очень маленькие и худые плечи, но это почему-то не заметно.

- Если так серьезно, тогда я сейчас придумаю сказку... - Он притоптал окурок и закурил другую сигарету. - Ну, слушай, сын мой, и наматывай на ус. Дело было в общем так... На острове Рароиа, прекрасной жемчужине страны Полинезии, стояла обыкновенная кокосовая пальма. О ней совсем нечего было бы рассказывать, если бы она не стояла чуть-чуть ближе к берегу, чем остальные пальмы. А между листьями у нее росли сорок кокосовых орехов. Все они были братьями и на вид казались одинаковыми, но мама-пальма хорошо отличала одного от другого и знала, кто старше, а кто по младше И вот в начале Месяца сбора орехов к пальме подошли люди, стали что-то говорить на своем непонятном языке, задирая кучерявые головы. Самый младший кокосовый орех, - а он всю свою недолгую жизнь только и делал, что разглядывал, как волны прибоя разбиваются о коралловый риф, - спросил своего самого старшего брата: «Что собираются делать эти странные твари, которым не сидится на одном месте?»

И старший брат ответил ему такими словами: «Думаю, что они собираются сорвать нас и уложить в корзину. И вообще пора тебе знать, что мы уже созрели и нам больше нечего делать под листьями у матери-пальмы».

«М-да? - сказал младший кокосовый орех. - Интересуюсь, какое же дело найдется для нас в этой самой... корзине?»

Старший брат объяснил терпеливо: «В корзине нас донесут до

селения».

«Благодарю вас, братец, я все понял, - сказал младший орех. - Мне неясно только одно: какое удовольствие они получат от этой затеи?»

Самый старший кокосовый орех сказал очень недовольным тоном: «Придется повторить то, что давно знают все твои братья, которые к словам матери-пальмы относились с большим вниманием, чем к бестолковой суетне волн у кораллового рифа. Знай, что мы самые полезные орехи на свете. Это обстоятельство не дает нам права чваниться, но является поводом для законной гордости. Люди пьют наш благородный сок, едят жирную мякоть нашего тела, делают прочную посуду из скорлупы, плетут циновки из волокон...»

Самый младший кокосовый орех не дослушал речи самого старшего брата. Он увидел, как человек обхватил ствол матери-пальмы, согнулся в поясе и пошел вверх, крепко ступая по стволу босыми ногами.

«Э, нет, братцы!» - подумал орех.

Он оторвался от своего стебелька и кувырком полетел вниз.

Орех упал в океан, погрузился в него на полторы сажени, потом всплыл на поверхность, и некоторое время рассуждал, глядя, как его братьев сбрасывают на землю и укладывают в корзину.

«Приятно сознавать, - думал он, - что имеешь столько крупных достоинств. Но зачем тратить их на удовлетворение потребностей каких-то людей, которым я, в сущности, ничем не обязан? Обладая твердой скорлупой, я смогу долгие годы прожить в свое удовольствие. Мое одиночество будет блестящим!»

В эту секунду его подхватила большая волна и вынесла за коралловый риф. Несмотря на то, что орех привык висеть на одном месте, неожиданное путешествие понравилось ему. С переменой положения он не переменил занятий, по-прежнему только созерцал окружающее и размышлял о приятном. К нему подплывали рыбы, трогали носами и уплывали прочь в полном равнодушии. Обижаясь, но не испытывая особой печали, орех думал: «Обыкновенному существу, тем более такому неразвитому, как рыба, не дано понять, какое цепное содержимое таится порой под твердой и неказистой оболочкой».

А однажды матерая тигровая акула прогуливала по океану дочку -подростка. Дочка описала вокруг ореха замысловатую кривулину и спросила маму: «Это что за фрукт?»

Акула-мамаша чертыхнулась: «Спрут меня побери, если это не кокосовый орех!»

Дочка поинтересовалась: «А его едят?»

После некоторого раздумья мамаша посоветовала: «Проглоти на всякий случай. Хуже не будет».

Орех заорал: «Эй вы, невежи!» - но от этого ничего не изменилось в его горькой судьбе. Он продолжил свое путешествие в желудке юной акулы. У некоторых слабых личностей лишение комфорта является первым поводом для раздумий о том, что живешь как то не так и совершил не то, что следовало бы совершить. Орех задумался о путях жизни и попытался уяснить для себя взаимозависимость добра и зла. Однако он не придумал ничего нового, только самостоятельно пришел к довольно пошлому выводу, что при отсутствии добра из двух зол следует выбирать меньшее. И он пожалел, что не полез в корзину вместе с братьями.

Когда матросы голландского барка словили неопытную акулу на кусок тухлой солонины, орех решил, что произошло чудо, - ведь чудо и счастливая случайность настолько похожи, что мы легко путаем их.

- А то, что мы встретились, - это чудо или просто счастливая случайность? - спросила Эра,

- Конечно, чудо, - сказал он и поцеловал ее глаза.

- Счастливое чудо, - повторила она. - Но я хочу знать, что было с орехом дальше.

- Дальше волосатый матрос с серьгой в ноздре вскрыл кривым ножом акулье брюхо. Орех увидел небо, море, людей и невероятно обрадовался. Он решил, что настал его черед последовать примеру братьев, отдать себя на служение и принести пользу. А матрос с серьгой в ноздре сказал: «Фу, как загажен!», размахнулся и бросил орех за борт. Орех шлепнулся в воду и обиделся: «Скажите пожалуйста, загажен! Побывал бы ты со своей серьгой в акульем желудке! И загажен я только сверху. Внутри я чист и свеж, как всегда».

Орех был оскорблен в лучшем чувстве, слабые всегда быстро оскорбляются. Ему теперь не хотелось отдать себя на служение и принести пользу. Тем более что его одиночество из темного снова стало блестящим, и сам он стал блестящим, омывшись в океанской купели. Через сорок дней волны вынесли заскучавший было орех на отлогий берег, поросший непроходимыми джунглями. Снова в нем шевельнулось желание быть замеченным и оцененным по достоинству, но он вспомнил обиду и заглушил в себе это желание.

«Люди пьют благородный сок кокоса, - рассуждал орех, - когда поблизости не организована торговля пивом. Сколько ни давай ослу пробовать черепаховый суп, все равно он будет охотнее поедать сырую кукурузу...»

- Сбиваешься со стиля! - сказала Эра, подняв палец.

Он засмеялся.

- Я рассказываю сказку не даме с высшим образованием, а младенцу сыну, не знающему грамоты.

- Так и не порти ему вкус с юных лет, - сказала Эра.

- Ладно, я постараюсь... В общем с дерева спустилась мохнатая обезьяна и уставилась на орех глупыми глазами.

«Занятный камешек», - сказала она хрипло и пнула орех кривой мохнатой рукой.

Орех подумал: «И эта - дура».

«Он довольно легок для своего размера! - обрадовалась мохнатая обезьяна и подняла его с земли. - Можно сшибать им сладкие плоды, и не

придется забираться на деревья!»

Орех подумал: «Вот и нашлось мне применение; стоило ли появляться в мир, где еще существуют мохнатые и неразвитые обезьяны?»

Обезьяна стала сшибать им плоды с деревьев, и орех почувствовал себя так скверно, как никогда в жизни. Он восклицал: «Почему я должен приносить пользу мохнатой обезьяне?! Разве в этом мое предназначение? Соответственно вполне доказанной теории вероятностей в одни отчаянный день я разобьюсь. Получится, что я, благородный кокосовый орех, сыграл в жизни роль вульгарного булыжника. Даже чашка из моей скорлупы не сохранится в хижине папуаса. Зачем я - о! - не полез в корзину вместе с братьями?!»

Жизнь стала невыносимой. Орех набрался мужества и твердо решил разбиться о камень, чтобы не дать обезьяне разбить его и хоть этим доказать свое превосходство. А наутро мохнатая обезьяна кинула орех слишком высоко, он прочертил в воздухе параболу и шлепнулся в реку. Обезьяна хотела было кинуться следом, но на нее глянул розовым глазом флегматичный крокодил, и мохнатая обезьяна, почесав в затылке правой ногой, убралась в свои джунгли. А кокосовый орех в трепете проплыл мимо мудрого замшелого крокодила вниз по течению реки и скоро снова очутился в океане.

Сорок дней и сорок ночей носился он по волнам, мечтая добраться до острова и подкатиться под ноги первому встретившемуся человеку. Драгоценный сок разрывал его, одиночество стало невыносимым. Наконец большая волна вынесла его из океана и положила на перламутровый песок крохотного островка. На островке не было ни зверя, ни черепахи, ни единой былинки. Орех уже не думал ни о смысле жизни, ни о пользе самоотдачи, ни о добре и зле. Он не думал о своем благородстве; он думал о том, что прожил жизнь напрасно.

«О великие боги, - стонал орех, - дайте мне сделать хоть что-то, прежде чем наступит мой час! Дайте мне сделать хоть что-то, и пусть он наступит!»

Он лежал, палимый солнцем, сок разрывал его. Он почувствовал, что погибает, и вспомнил встречу с юной акулой, как она спросила: «А это что за фрукт?..»

Орех грустно усмехнулся - и пустил корни. Он питал их своим благородным соком, пока они не добрались до влаги земли. Тогда он в последний раз посмотрел на солнце, раскололся и умер, а на его месте остался перистый листок... Что ты так смотришь?

- А что было дальше? - спросила Эра.

- Разве надо что-нибудь дальше? Впрочем, всегда бывает что-нибудь дальше, ничто не кончается. Много лет спустя мимо крохотного островка, поросшего пальмовой рощицей, проходила белоснежная яхта. Она принадлежала здоровому парню, но капитаном был старик голландец, в бакенбардах и с серьгой в ноздре. Потому что парню лень было научиться управлять яхтой, у него были другие заботы - лежать на юте под парусиновым тентом, вскрывать орехи тяжелым матросским ножом и пить их благородный сок. Седой голландец ходил по палубе, заложив руки за спину, и поглядывал на паруса. А когда капитан уставал ходить - он был очень старым человеком, - тогда он облокачивался на фальшборт и смотрел на крохотный островок, пока тот не превратился в сиреневое облачко на горизонте. Вот и вся сказка. Ты согласна, что тут больше правды, чем вымысла?

- Да, да, - сказала Эра. - У тебя в голове не только корабли. Нашему сыну понравится эта сказка.

Он закурил, сказал:

- Надеюсь, что так... Теперь ты заснешь.

- И мне приснится остров Рароиа, прекрасная жемчужина страны Полинезии, да? В самом деле есть такой остров или ты придумал название ?

- В самом деле есть такой остров. Но на нем нет рек и крокодилов.

- А кокосовые пальмы есть?

- Много.

- Тогда все это могло быть.

Он кивнул.

- Все это могло быть.