Два апреля

14

- Что это вы сегодня волком смотрите? - спросил Постников вроде бы в шутку.

- Вас, Аркадий Васильевич, это не касается, - сказал Овцын.

- Может, я все-таки могу чем-нибудь помочь?

- Спасибо. Я помогу себе сам. И прощайте. Я жалею, что мы не познакомились поближе.

- Почему «прощайте»? - удивился Постников.

- Потому что я больше сюда не приду, - сказал Овцын. - Мне здесь нечего делать. Шатаюсь тут полмесяца совершенно без толку. Я не привык так работать.

- Не совсем без толку, - возразил Постников. - Мы стали чуть живее копошиться. Да и чем вам здесь плохо?

- Разжижаюсь, - сказал Овцын.

- Что это значит?

- Это длинный разговор, а у меня трещит голова. Хотите выпить на прощанье?

Постников взглянул на часы.

- Хочу, - сказал он.

Вышли за проходную. Постников поднял воротник, прикрывая лицо от снега, предложил:

- Через две остановки шашлычная. Там в это время немного народу.

- Ну и пес с ней, - сказал Овцын. - Я привык завивать горе веревочкой во «Флоренции». Не возражаете?

- Нисколько. Ближе к дому, - согласился Постников.

Степочка встретил Овцына, почтительно и радостно выгибая спину. Он три раза получил по рублю на чай и не сомневался, что четвертый рубль уже шуршит в его кармане. Принимая заказ, он гнулся и называл Овцына «товарищ капитан».

- Почему «капитан»? - спросил Постников, когда отошел почтительный Степочка.

- Я и есть капитан, - сказал Овцын. - Никакой я не астроном, а

природный моряк с пятнадцатилетним стажем.

- Ловко, - улыбнулся Постников. - Как же понимать вашу нынешнюю деятельность?

- Я и сам-то не очень ее понимаю. Впрочем, деятельность окончена. Сегодняшняя поездка в обсерваторию - это мой последний вклад в отечественную астрономию.

- Понятно, понятно, - приговаривал Постников, постукивая вилкой по краю блюдца. - Вы чувствуете себя не на своем месте, и это вас угнетает... Когда я услышал, что вы решили отказаться от такой приятной синекуры, как представительство на нашем заводе, я сперва изумился. Обыкновенному человеку так же несвойственно отказываться от оплачиваемого безделья, как и возвращать найденные на дороге кошельки.

- Дело не в деньгах, - сказал Овцын. - Деньги, которые платят мне, можно получать и даром, греха не будет. Жизнь проходит даром, вот что обидно! За какие деньги вы согласились бы стать пустым местом?

- Сумма должна быть очень большая, - улыбнулся Постников.

- Через месяц вы от нее откажетесь и вернетесь на завод, где вы чувствуете себя личностью, получая маленькие суммы.

Пришел Степочка и накрыл стол.

- Странное существо человек разумный, - рассуждал Постников, заев водку лимоном. - Никакими веревками он ни к какому столбу не привязан. Иди на все четыре стороны. Тем не менее он живет в единственном на свете городе, а заезжая в другие города, чувствует себя неуютно. Другом его может стать кто-то единственный, и бывает, что этого «кого-то» он всю жизнь не находит, но и не заменяет его другим. Единственную женщину он любит, и чаще всего не ту, которая кажется ему самой красивой и умной. Одно единственное дело его увлекает; и если это дело ему недоступно, он чувствует себя несчастным. Трудно человеку разумному... Почему чем лучше работает у человека мозг, тем строже он себя ограничивает? Вы знаете, какая геометрическая фигура самая совершенная?

- Меня учили, что окружность, - сказал Овцын.

- Вот-вот, - произнес Постников, - часто нас учили не тому, чему надо бы учить... Точка - вот высшее из совершенств. Она не имеет ни длины, ни объема, и тем не менее в ней все!

- Что же в ней уместится?

- Все, - повторил Постников. - Что хотите. И сфера, и линия, и окружность, и квадрат, и конус. Любую фигуру я могу путем ряда последовательных уменьшений превратить в точку, и от этого фигура не перестанет оставаться собой. Точка - это самое маленькое все. Общий знаменатель мироздания. Из этого следует, что путь к совершенству -ограничение. Сведение протяженностей и объемов к минимуму, в идеале к точке. Все во мне стремится к моему центру. Мой центр стремится к центру Земли. Центр Земли стремится к центру Солнца. Центр Солнца стремится к центру Галактики - и так далее. Мой центр стремится к центру всех центров, который такая же точка, как и любой другой центр. И когда-нибудь все центры сольются и станут одной точкой.

- Но тогда жизнь прекратится, - сказал Овцын.

Постников рассмеялся, выпил еще рюмку и по трепал Овцына по плечу.

- Потому-то, мой друг, движение и называется формой существования материи. С достижением совершенства всякое существование материи прекращается. Вот как опасно стремиться к совершенству!

- А вы мыслитель, Аркадий Васильевич, - сказал Овцын, отодвинувшись, чтобы его не трепали по плечу.

- Это не оплачивается, - вздохнул Постников.- Вам из особой симпатии приносят такую прекрасную водку? Впечатление, что в ней совершенно отсутствуют сивушные масла.

- Здесь работает шефом человек, с которым я плавал, - сказал Овцын. -Он не велел подавать мне гастрономовскую дрянь.

- Тогда вам есть смысл завивать горе веревочкой именно во «Флоренции»... И все же, нельзя ведь только этим и заниматься.

- А кто говорит, что можно.

Через час Постников ушел, и Овцын остался наедине со своими мыслями и опустевшим графином. Впрочем, расторопный Степочка вскоре заменил его на полный. По мере того как пустел и этот, душа успокаивалась, мягчела, а мрачные горизонты озарялись потоками иззаоблачного сияния. Захотелось вызвать Гаврилыча с кухни, потешить сердце воспоминаниями, но хватило ума не сделать этого. Доконав графин, он пошел домой и, ничего не объясняя удивленной жене, лег спать. Утром вместе с похмельным раскаянием пришли сомнения: может, дотянуть до весны в институте? Как-никак дело. Прочное, спокойное, не обременительное и даже не противное. И заработок, обеспечивающий прожиточный минимум. На то, что его употребляют для затыкания дыр, можно не обращать внимания. Что он найдет лучше?

Выпил кофе и поехал в институт. Но по дороге пересел в другой поезд. Вспомнил, что маленькая Наташа с косичкой делает эту работу вполне профессионально. Поэтому ему надо делать другую работу. Может быть, он занял место какой-нибудь другой маленькой Наташи, которая очень хочет делать эту работу.

Пробродив три часа по городу, он поехал к Алексею Гавриловичу, и тот обрадовался, засуетился, велел жене накрывать на стол.

После вчерашнего в голове опять царапалось, мозг зачерствел и покрылся коркой. Перепутавшиеся его извилины рождали муторные мысли, и казалось, что от стопочки весь ералаш придет в порядок.

- Оставил я свою работу, Гаврилыч, - сообщил он.

Ирина Михайловна сказала испуганно:

- Как же так? Не поладили с кем-нибудь?

- Не поладил, - кивнул Овцын. - С самим собой не поладил.

- Беда! - вздохнул Алексей Гаврилович. - Теперь понятно, отчего вы каждый день во «Флоренции».

- Каждый день? - снова испугалась Ирина Михайловна. - Как же это можно? Как только Эра Николаевна терпит!

- Не будем трогать Эру Николаевну, - сказал Овцын.

- Вам перед ней стыдно. - Ирина Михайловна разгорячилась. - Не понравилась работа, шапку снял с гвоздика и ушел. А с женой вы посоветовались, хоть подумали о ней?

- Ириша, прекрати! - велел Алексей Гаврилович.

- Я знаю, что говорю, - не прекращала Ирина Михайловна. - Сама натерпелась. У него в паспорте три страницы штампов «принят - уволен».

- Я видел, - сказал Овцын.

- Солнышко пригреет, в апреле опять с места сорвется. Плохо ли ему во «Флоренции»? Работа самостоятельная. Заработок дай бог каждому. Все его уважают, ценят.

- Алексея Гавриловича везде будут уважать,- сказал Овцын.

- В том и беда, что слишком в себе человек уверен, - вздохнула Ирина Михайловна. - Скромности у мужчин нет. Опасения перед жизнью.

- Завелась старушка! - покачал головой Алексей Гаврилович. - Рано о весне беспокоиться. Декабрь на дворе.

- Пролетят четыре месяца, и не заметишь, - печально сказала Ирина Михайловна. - Сызнова начнутся мои муки... И дети в него пошли. Разлетелись. Один в Ташкенте живет, другой в Сыктывкаре - прости господи, язык повредишь, выговаривая.

- Разве плохо тебе со мной? - ласково спросил жену Алексей Гаврилович. - Разве тебе когда скучно было? Тридцать два года мы прожили, золота не накопили, зато вспомнить есть что.

- И все из того, что вспоминается, я бы пожелала Ивану Андреевичу. Ему сейчас надо немедленно работу искать. И в твою развратную «Флоренцию» чтобы ни ногой!

- Кажется, нас начинают воспитывать, - сказал Овцын, - Не пора ли нам сбежать, Гаврилыч?

Они нашли на окраине скромненький клуб - последнее место, где еще шел «Один полярный день». Смотрели фильм молча, думая о своем. Когда вы шли па улицу, Алексей Гаврилович произнес грустно:

- До весны-то еще долго...

- Будет наш апрель, - сказал Овцын. - Заглянем во «Флоренцию»?

- Который это у вас день подряд? - спросил Алексей Гаврилович.

- Не считал, - сказал Овцын. - Вроде четвертый.

- Надо завязывать. Дальше будет труднее. Как хотите, Андреич, конечно... Только я не советую. Вы когда-нибудь в жизни запивали? -спросил Алексей Гаврилович.

- Не случалось.

- И не дай бог! Возьмите лучше жену под ручку, сходите с ней на цирковое представление, - посоветовал Алексей Гаврилович. - Водкой меланхолия только на краткий миг вышибается. А потом приходит снова, с головной болью в придачу.

- Все меня сегодня учат, - вздохнул Овцын. - Воспитывают, будто я младенец без понятия. А я терпеть не могу, когда меня воспитывают. Сразу становлюсь отчаянно невоспитанным. Не хотите - не надо. Не настаиваю, не умоляю, не тяну. Пойду один.

- Зачем же такая отчаянность? - сказал Алексей Гаврилович. - Пойдем вместе.