Два берега

ГЛАВА 15

Мари решила, что будет работать до самых родов, благо, что здоровье позволяло. Девушка перестала, как выражалась ее мама, дурить, с двадцать пятой недели встала на учет в хорошем центре, начала правильно питаться и запоем читать все журналы про беременность и воспитание детишек. Собственная истерика из-за пола ребенка казалась ей далеким прошлым, она придумала мальчику красивое имя — Ярослав и с каждой зарплаты покупала несколько крошечных кофточек, штанишек, пеленочек и других ярких нарядных вещичек. На себе Мари старалась экономить. Все симптомы предвещали классическое превращение легкомысленной резвушки-попрыгушки в истовую клушку-мамашку из серии трясущихся над малышом днями и ночами.

Благодаря помощи родных и друзей квартира Мари снова стала жилой — девушка с благодарностью приняла и мебель, и технику, даже старенький ноутбук отыскался у бывшей одноклассницы. Беременной Мари охотно подарили кроватку и коляску, и девушка впервые в жизни поняла, что нет унижения в том, чтобы принять подарок, когда дарят от чистого сердца. Она даже расплакалась, думая о том, какие у нее замечательные близкие и друзья. Начальник несколько раз выписывал крупные премии и предложил сделать ей от предприятия подарок к рождению или выделить какую-нибудь сумму, чтобы Мари могла заплатить за свои роды. Мари поняла, что недооценивала окружающих и хороших людей в мире намного больше, чем плохих.

Худенькая Мари уже к двадцати пяти — двадцати шести неделям напоминала треугольник. Тело практически не поправилось, хотя грудь налилась и ключицы перестали выпирать. А вот живот образовался неимоверно большой, он был похож на классический «мальчиковый», огурчиком, и Мари часто казалось, что живот скоро перевесит, она упадет вперед и сломает себе нос. Девушка плюнула на педикюр и эпиляцию ног, а заодно и на обувь со шнурками. На работе ей начали сочувствовать, хотя Мари не подурнела лицом и честно признавалась, что прекрасно переносит беременность. К двадцати восьми неделям, когда обычно уходят в декрет, коллеги, смущаясь, вручили кругленькой Мари голубенький конвертик — собрали с добровольцев на приданое. Девушка очень растрогалась, долго целовала сотрудниц и сотрудников и поклялась, что при первой же возможности тоже станет кому-нибудь помогать. Мари было стыдно, но раньше она никогда этого не делала. Конечно, она давала традиционные сто или двести рублей, когда собирали на дни рождения, на похороны и на прочие мероприятия (на фирме поддерживались дружеские отношения) и даже несколько раз подавала музыкантам в метро. Но ее знакомые ухитрялись и передавать вещи в детские дома, и навещать престарелых соседок, и подкармливать бездомных кошек, и даже участвовать в благотворительных акциях. Мари никогда не давала денег в долг — это был ее принцип: чтобы не терять друзей, не занимать и не давать в долг. Ни разу в жизни Мари не помогла хоть кому-нибудь адресно — чтобы действительно выручить человека. Она просто не задумывалась, кому и чем можно помочь. А после того как все окружающие вдруг неожиданно не отвернулись от девушки в сложной ситуации, а, наоборот, кинулись помогать, Мари поняла, что жила неправильно, и пообещала себе исправиться.

Бывали, конечно, исключения из правила всеобщего доброго отношения. Один раз в автобусе мужчина лет сорока оттолкнул Мари от места, которое она собиралась занять. Оттолкнул резко — Мари повалилась на рядом стоящих девушек, девушки остались очень недовольны и предложили беременным неуклюжим коровам сидеть дома. Мари вышла, хотя ехать нужно было еще пять остановок, и долго плакала на лавочке, ведь она всегда была худенькой и грациозной, почему же она неуклюжая корова? Она даже беременная тоньше обеих девушек, не считая выпирающего живота. Мари стала плакать часто. Ее обижало каждое грубое слово, она не могла слушать рассказы о том, что кому-нибудь плохо, а стоило ей вообразить что-то про будущего ребенка (вдруг заболеет!) — и слезы лились ручьем. Слезы лились от умиления и при виде чужих детишек, маленьких котят, красивой картины, просто от хорошей солнечной погоды.

— Так жить нельзя, — жаловалась Мари Наташе, — я постоянно рыдаю.

— Ну и что? Хочешь плакать — плачь на здоровье.

— Какое тут здоровье. Пришел человек по делу, лицо у него какое-то перекошенное было. Я смотрела на него, смотрела, потом подумала, что ему, наверное, ботинки жмут. И так мне его жалко стало — аж слезы на глаза навернулись. Я давай себя щипать посильнее за коленку, а то представляешь, какой пассаж — рыдать перед деловым партнером от жалости к его замученным ботинками ногам!

Наташа хохотала так, что у Мари уши закладывало, и уверяла подругу в ее полной нормальности. В журналах Мари находила подтверждение: ее симптомы были вполне типичны, и удивлялась, кто придумал поговорку, что беременность — не болезнь? Не болезнь, конечно, если у будущей мамы хорошее здоровье, но мозги-то, мозги… Трудно сосредоточиться, быстро рассеивается внимание, рабочий день тянется неделями, интерес к делу теряется, хочется спать, неудобно с животом, к вечеру устают и даже отекают ноги, а в голове какая-то каша — то страшно, то весело до хохота, то хочется рыдать, то наваливается депрессия. Как можно называть такое состояние «не болезнью»? И призывать не делать для беременных никаких скидок ни на работе, ни в жизни?

Мари в жизни всегда использовала принцип «могло быть и хуже» — он помогал с юмором относиться к любым коллизиям и дурацким ситуациям. В этот раз, поглаживая живот, она порадовалась тому, что не родилась слонихой — говорят, у слонов беременность продолжается целых два года, а ей осталось всего-то три месяца, не так уж и долго. Учитывая работу — совсем скоро.

Рожать Мари боялась ужасно. Она ложилась на два дня на обследование (заодно ей капали какой-то иммуноглобулин, кажется, из-за герпеса на губах), за это время наслушалась от соседок по палате совершенно кошмарных историй. Одна из несчастных женщин собиралась рожать третий раз и все воспевала платную медицину, а когда начинала вспоминать о бесплатной — Мари казалось, что она вновь читает Солженицына про лагеря и тюрьмы. Не верить было проще, но Мари, как девушка впечатлительная, отправилась на сайт с рассказами о родах и за неделю внимательно прочитала более четырехсот, стараясь не рыдать и не ужасаться, а извлекать для себя пользу. Выводы записала на бумажке и решила показать Жанне и Кате, чтобы найти решение. А выводы были такими.

Платить все равно придется. Бесплатно можно получить нормальное медицинское обслуживание только в провинции, но никак не в Москве. Не поедет же москвичка Мари рожать в Саратов или Читу? Значит — платить.

Идти одной на роды опасно. Поскольку тебя в это время нельзя считать полностью вменяемой, а вокруг будут хоть и профессионалы, но чужие люди, то должен быть кто-то близкий, готовый и подсказать, и за руку подержать, и даже, случись что серьезное, принять решение. Мужа, понятно, нет. Маму — не хотелось бы. Значит — кого-то из подруг, но надо решить кого, и чтобы она подготовилась.

Комфорт просто необходим. Характер у Мари нелегкий, капризный, воспитывалась она в комфорте, поэтому девушка не потерпит ни восьми трещащих соседок по палате, ни отсутствия нормального душа, ни грязного белья, ни супа из помоев. И хуже всего, что свободолюбивая Мари ни за что не согласится на тюремный режим без прогулок, посещений и с передачами в определенные часы. А уж хамить себе Мари никогда и никому не позволяла, поэтому, если она не хочет оказаться за решеткой лет на двадцать из-за убийства наглой уборщицы или медсестры, ей надо отправляться только в такую клинику, где весь персонал имеет человеческие лица.

На роды с Мари решила идти Жанна — и потому, что подруга, и потому, что — сестра, и просто потому, что у Наташи возникли бы проблемы с работой, а Жанна свободно могла договориться о замене и сорваться в любое время дня и ночи. Жанне было одновременно и страшно, и интересно. Она добросовестно зарылась в книжки и посмотрела все положенные учебные фильмы, а заодно по собственной инициативе сходила к психологу, чтобы убедиться, что она поможет кузине, а не навредит невзначай. И психолог, и книжки ее успокоили, и Жанна стала учиться делать расслабляющий массаж и правильно дышать при схватках (будет дышать вместе с Мари, да и на своих родах потом пригодится).

Роддом не могли подобрать очень долго. Мари понравились семейные роды в десятом роддоме, там была очень ласковая заведующая, и предлагалось пять дней после родов жить вместе в семейной палате с мужем и ребеночком. Потом девушка влюбилась в частный роддом «Евромед», где улыбчивые медсестры имели идеальный маникюр, а врачи встречали клиенток как родных дочерей. Потом Мари вдруг захотелось родить в ЦПСиР, где, как известно, рожает большинство наших звезд, поскольку больница считается престижной. Мари растерялась. До заключения контракта на роды (делается с тридцати шести недель) оставалось не так много, а девушка никак не могла выбрать. Наташа посоветовала старый добрый способ — три бумажки в шапку. Почетная обязанность тянуть досталась Жанне, как главной помощнице, и Жанна вытянула «Евро-мед». Мари, еще не забывшая идею со знаменитостями и славой, сначала вздохнула, а потом утешилась: зато «Евромед» — единственный частный роддом во всей стране, так что он тоже вряд ли считается недостаточно престижным.

Итак, все было решено. Жизнь Мари наладилась. Квартиру отремонтировали и снова обставили. Деньги на роды и приданое малышу собрали и отложили. Роддом выбрали. Помощница Жанна найдена. С родителями полный мир и понимание. С работой в порядке. Беременность протекает нормально. Мари только-только обрела какое-то равновесие и перестала рыдать ночами, уже не каждую минуту вспоминала Митю. Однажды в полночь ее телефон разразился истошным воплем. Сонная Мари взяла трубку только на седьмом звонке и пробормотала:

— Алло?

— Мария Михайловна? — спросил слегка хриплый голос, интонациями напомнивший Мари о ее кратковременном общении с милицией.

— Да.

— Вас беспокоят из РОВД «Таганское». Вам знаком Александров Дмитрий Алексеевич?

— Да.

Сердце Мари судорожно забилось, а потом сильно сжалось.

— Он жив? — выдохнула девушка в трубку.

— Что? Вас не слышно.

— Он жив? — закричала Мари.

— Да. Ведется следствие по статье сто пятьдесят восемь, часть третья — кража в особо крупных размерах. Вы можете приехать?

— Приехать? Конечно могу. Сейчас приеду.

Мари, не отпуская трубку, начала выкидывать из шкафа вещи.

— Запишите адрес.

Мари записала адрес и судорожно заметалась по квартире. Она увидит Митю! Она действительно увидит Митю! Но ведь он же не знает, что она беременна. Он ожидает увидеть красивую худенькую девочку с соблазнительной походкой, в короткой юбке и на каблуках, а ему навстречу выплывет, переваливаясь уточкой, солидная матрона в комбинезоне для беременных с огромным животищем. Девушка кинулась в ванную и наскоро подкрутила локоны, щедро сбрызнув лаком. Долго пыталась влезть в одну из юбок (а ведь еще две недели назад в ней хватало места для живота, не зря мама перешивала), не смогла застегнуться полностью, прикрыла сверху самой нарядной шелковой блузкой, схватила теплую куртку и выбежала в ночь. Красилась она в такси, не смущаясь полумраком. Движения были настолько отработаны годами, что Мари, наверное, и в зеркале уже не нуждалась, чтобы ровно наложить тени и помаду.

Не прошло и полутора часов, как Мари со стучащим сердцем и курткой в руках (все-таки Митя не должен увидеть ее после нескольких месяцев разлуки в бесформенном одеянии) вошла на высокое крыльцо РОВД «Таганское», затерянного во дворах. Ее встретил совсем молоденький следователь (он назвался дознавателем, но Мари подумала, что это одно и то же) по имени Михаил, а фамилию и отчество девушка тут же забыла. Он провел ее в маленький кабинет, предложил чай и попросил паспорт. Мари вертелась на стуле, как на горячих угольях, потом не выдержала:

— Простите… Митя здесь?

— Да, конечно.

— Я могу его увидеть?

— Вообще-то не положено.

Судя по тому, что Михаил начал фразу со слова «вообще-то», Мари явно могла рассчитывать на встречу с мужем. Она покраснела и спросила:

— Как он?

— В смысле?

— Ну, я не знаю…

Мари смешалась, поняла, что не может объяснить суть вопроса: как выглядит? Как себя чувствует? Что спрашивал о ней? Следователь сам пришел на выручку:

— Работники РОВД задержали его в доме, в котором накануне произошла крупная квартирная кража. Он вдвоем с еще одним парнем стояли на лестничной площадке и курили. Их увидел потерпевший и опознал в Александрове человека, который накануне выходил из подъезда.

— Когда кража была?

— Да. Он позвонил в милицию. И пока ни ваш муж, ни второй задержанный не могут объяснить, что они делали в этом доме ни в тот день, ни накануне. Проверяем их слова. Говорят, что там живет старый знакомый Александрова. Кстати, ни у одного из них нет документов. Личность одного удалось установить — приехала его мама, а вот Александров дал ваш телефон. Мы вам много раз звонили в дневное время — вас все время не было дома. Личность установили, когда откатали пальчики.

— Да. Хорошо…

Мари не могла собрать свои мысли в кучу, они путались и разлетались, звенели крылышками и злорадно хихикали.

— А когда произошла кража в той квартире?

— Четырнадцатое февраля.

— Утром, днем, вечером?

— Днем.

Мари вдохнула глубже и сказала:

— Но тогда хозяин квартиры ошибся, когда увидел Митю, ведь Митя никак не мог его обокрасть.

— Почему?

— Потому что четырнадцатого февраля он был дома. До самого позднего вечера. Мы тогда отмечали День святого Валентина, я это отлично помню, ведь праздник же.

— Он был с вами?

— Да.

— А ночью с четырнадцатого на пятнадцатое февраля?

Мари на секундочку задумалась:

— И ночью, конечно. Куда же мой муж пойдет ночью один? Тем более такой праздник — ночью самое интересное.

Михаил перестал записывать то, что говорила Мари, потом посмотрел на ее живот и выбросил лист в корзину.

— Мария Михайловна. Я уважаю ваше желание выгородить мужа и готов простить вашу попытку обмануть закон из жалости к вашему положению, но давайте в дальнейшем не пытаться врать. За ложные показания в УК РФ полагается статья.

— Я не вру. Мой муж был со мной.

— Если вы не врете, — чуть повысив голос, сказал следователь, — то как вы объясните тот факт, что у меня есть показания некой… — он заглянул в бумаги, — Ирины Красновой. И эта Ирина Краснова уверяет, что Александров провел ночь с четырнадцатого на пятнадцатое февраля именно с ней.

— Ирина Краснова? — охрипшим голосом переспросила Мари.

— Да. Она говорит, что живет вместе с Александровым с октября прошлого года, то есть около шести месяцев.

— Как живет?

— Вот так. Могу прочесть: «Я являюсь гражданской женой Александрова, со своей законной женой он давно не живет, просто не успел оформить развод, но обязательно разведется с ней и женится на мне. Он ее все равно не любит и никогда не любил, женился ради денег, а со мной встречался еще до их свадьбы потому, что любит». Как вам?

Мари не могла сказать ни слова. Ей казалось, что у нее отнялись руки и ноги.

— Хотите воды? — спросил следователь, а потом просто подал ей стакан.

Мари залпом осушила его.

— Можно выйти на несколько минут? Мне нужно привести себя в порядок.

Мари вышла в коридор и бесцельно побрела к большому окну. Она не верила тому, что услышала, хотя не верить было глупо, и девушка это понимала.

Мари познакомилась с Ириной Красновой, Ирочкой, два года, назад. Цепочка их знакомства была сложной и включала знакомых друзей и друзей знакомых. Поводом стало то, что у Мари уволилась домработница — вышла замуж и перестала нуждаться в деньгах, и Мари стала через приятелей искать новую. Кто-то посоветовал ей Ирочку, пятнадцатилетнюю девочку из поселка Красная Заря, и однажды на пороге у Мари появилось застенчивое прыщавое существо с тонким робким голосочком. Ирочка была маленького роста, среднего сложения, но не фигуристая, а какая-то ровная со всех сторон, круглолицая и довольно невыразительная. Даже после нескольких встреч вряд ли можно было уверенно узнать ее в толпе или на фотографии. Волосы странного сероватого оттенка Ирочка завязывала в хвостик, от этого ее полные щечки расплывались по всему лицу, а небольшие глаза казались совсем маленькими, заплывшими. Ирочка была девочкой старательной и доверчивой — она охотно поведала Мари свою историю и осталась у нее работать. История Ирочкиной жизни оказалась простой, как три копейки: отец спился и умер, мама вышла замуж вторично, места в доме катастрофически мало, денег нет совсем, у Ирочки родились братья и сестры, жить в поселке стало совсем невыносимо, поэтому, бросив девятый класс, девочка решила поехать на заработки в столицу. В Москве Ирочка прибилась к хиппующим на Арбате компаниям, вместе с ними пила и выпрашивала мелочь у прохожих, ночевала и на вокзалах, и в подворотнях, и на случайных квартирах, несколько раз продавалась за деньги желающим, короче, пока обустройством Ирочкиной судьбы не занялась случайная знакомая, девочка медленно, но верно катилась на дно по стандартному пути. Ей повезло — случайно повстречавшаяся немолодая художница Таня почему-то пожалела добрую, глупую Ирочку и решила ей помочь. Несколько месяцев Ирочка прожила у Тани в свободной комнате, работала курьером, раздавала листовки, отдавала Тане небольшую сумму за комнату, а потом Таня пристроила Ирочку домработницей к знакомым. Ирочка по дому умела делать все, быстро освоилась и стала искать подработку еще на пару дней в неделю. Так она и попала к Мари, которой нужна была домработница на вторник и пятницу на пять-шесть часов. Мари решила заняться имиджем Ирочки из самых лучших побуждений — старательная девочка, умела идеально отгладить шелковые блузки Мари и приготовить довольно сложный соус по кулинарной книге и казалась ей достойной большего, чем роль прислуги, выданная ей судьбой. В силу недалекости и неспособности к обучению карьера Ирочке вряд ли светила. Мари решила, что ее домработница должна стараться удачно выйти замуж. А для этого недопустимо иметь прыщи по всему лицу и серые волосы в хвостике. Ирочка оказалась девочкой необидчивой и даже благодарной. Мари дарила ей средства по уходу за кожей, направила к хорошему парикмахеру, объявив поход премией за хорошую работу, а заодно забрала у подруги надоевшую той стильную одежду Ирочкиного размера. Полная любви к Мари Ирочка старалась изо всех сил и в каждый приход готовила все более экзотические блюда, которые Мари при желании могла бы выдавать за ресторанные. Постепенно из подростка Ирочка превратилась в девушку и к семнадцати годам могла похвастаться совсем не отталкивающей внешностью — неплохая кожа, модная стрижка, вещи по фигуре, хорошо наложенный макияж. У своей хозяйки Ирочка переняла некоторые жесты и выражения и с огромной гордостью рассказала Мари, что на том же Арбате ее принимают за девушку из хорошей семьи, даже думают, что у нее богатенькие родители. Мало кто распознает в ней провинциалку, не зря Мари так старательно поправляла все просторечные Ирочкины фразы. Конечно, девочка слегка преувеличивала, но Мари все равно проделала очень большую работу.

После того как пропал Митя, Мари только один раз позвонила Ирочке, чтобы отказаться от ее услуг (на какие деньги держать домработницу? Да и что убирать в абсолютно пустой и разрушенной квартире, где нет даже люстры и отодраны плинтуса?), но не застала девушку дома. Передала через напарницу (Ирочка давно снимала квартиру вместе с двумя приятельницами), чтобы девушка не приходила во вторник убираться, и завертелась. Рассчиталась она с домработницей накануне (удачное совпадение), дел и проблем у нее хватало своих, она долго не думала, почему Ирочка ей не перезвонила. Несколько месяцев спустя Мари вдруг вспомнила про бывшую домработницу и с обидой решила, что порядочные люди так не поступают. Девочка проработала у нее полтора года. Мари всегда регулярно и не скупясь ей платила. Подбрасывала маленькие подарочки и премии ко всем праздникам. Учила следить за собой, помогала. С пониманием относилась к болезням и личным трудностям, охотно шла навстречу, когда нужно было перенести уборку на другой день. И вот, узнав от напарницы, что к Мари не нужно приезжать убираться, девочка пропала навсегда. Даже не узнав — может быть, Мари попала в какую-то беду. Даже ни разу за полгода не поинтересовавшись, как дела у бывшей хозяйки. В общем, Мари сочла Ирочку неблагодарной и непорядочной и тему о ней закрыла, надеясь, что после родов с деньгами будет получше и она найдет замену. Теперь Мари четко решила брать женщину в возрасте — дабы второй раз не попасться на удочку жалости и приятельского отношения.

Услышав правду об Ирочке, сбежавшей вместе с Дмитрием, Мари на минуту почувствовала, что лишается рассудка. Как такое могло случиться? Красивой, умной, умеющей очаровать собеседника, интеллигентной и воспитанной Мари предпочли невзрачную, глупенькую девочку из глухого далекого поселка. Девчонку, которая не закончила даже девять классов и продавала свое тело по дешевке, шляясь темными ночами по арбатским подворотням. Это не укладывалось в голове, это казалось кошмарным сном, но у следователя на столе лежали документы, делающие кошмар явью.

Мари вернулась в кабинет. Она понимала, что должна идти до конца. Испить чашу до дна, так сказать.

— Вы себя хорошо чувствуете? — спросил Михаил.

Мари в очередной раз удивилась, почему среди ее знакомых принято считать работников милиции людьми второго сорта, бесчувственными, жестокими и патологически злобными. Девушка уже второй раз приходила в милицию, и к ней относились совершенно нормально, если не сказать больше — заботливо.

Разговаривали всегда вежливо, даже чай предлагали. Послушать знакомых — так милиционеры, кроме мата, и слов не знают, с порога на всех кричат, а свидетелей и потерпевших зверски избивают. Ничего подобного Мари не заметила и решила, что доверять слухам в наше время точно нельзя.

— Все в порядке, — сказала девушка.

Михаил еще раз скосил глаза на ее живот и поинтересовался:

— А папа — Александров?

— Да. Мальчишку жду. Назову Ярославом, — поделилась Мари. — А у вас есть дети?

— Пока нет, — улыбнулся Михаил.

— Но вы хотите?

— В принципе я не против. Но так серьезно пока об этом не думал.

— А Митя очень хотел ребенка. Девочку хотел. Я для него и решила родить — он так трогательно рассказывал, как мечтает о дочке.

— Мария Михайловна, вы понимаете, вам придется давать показания… может быть, прийти на суд.

— Да-да, конечно, я все понимаю.

— Поэтому я вам сразу все скажу. У вашего мужа нет шансов уйти от уголовной ответственности. Против него и его приятеля веские улики — в мусоропроводе нашли ключи с отпечатками пальцев, у них в сумке были вещи, принадлежавшие потерпевшим, а на квартире, которую они снимали с Красновой…

— Он снимал с Ирочкой квартиру?

— Их было четверо. Александров, Краснова, еще один молодой человек, Пименов — и его девушка, Бахметова. На четверых и снимали. Бахметова незадолго до кражи уехала к родителям в Алма-Ату, поэтому снять с нее показания проблематично. На квартире мы нашли краденые вещи, на них есть отпечатки Красновой. Плюс свидетельские показания, что похожую на Краснову девушку тоже видели в день кражи возле того дома — она качалась на качелях во дворе.

— Как это похоже на Ирочку, — пробормотала Мари машинально.

— Вы близко знаете Краснову?

— А разве она не сказала? Она полтора года работала у меня.

— Кем?

— Убиралась, готовила… Домработница, помощница по хозяйству.

— Краснова отпущена под подписку о невыезде. Пименов тоже — он несовершеннолетний, за ним приехали родители. А вот ваш муж, к сожалению, под подписку не уйдет — у него не первая судимость, да и в этой компании он главный.

— Всех отпустили, кроме Мити?

— Да. И Краснова утверждает, что она беременна от вашего мужа. Справки у нее нет, но проверить это очень легко.

— Что, простите? — Мари решила, что ослышалась. — Что Краснова? Ирочка…

— Краснова утверждает, что беременна от Александрова, вашего мужа.

— Но как же она беременна? — залепетала Мари. — Я за ним замужем, у нас в сентябре свадьба была, он ребенка хотел, девочку, вот я собираюсь родить в июне, правда, это будет мальчик, Ярослав, красивое имя, Ярослав Дмитриевич, я Мите все простила, я его люблю, как же это Ирочка может быть от него беременна, вы что-то путаете…

Михаил с жалостью посмотрел на девушку, сказал:

— Мария Михайловна, успокойтесь. Чего стоит ваш муж — вы уже поняли. Вам нельзя волноваться, это может повредить ребенку. Давайте я попрошу ребят отвезти вас домой, машина найдется. Вы ляжете, поспите, а потом днем, завтра или послезавтра, когда вам будет удобно, подъедете — и я запишу ваши показания. Мы закрываем дело и передаем его в суд — тянуть некогда.

— А что я должна рассказать?

— По личности в основном. Поскольку вы жена, то вы должны рассказать о характере подозреваемого, собрать справки разные, в частности, что он не состоял на учете, я вам дам списочек, принесите из консультации бумагу о беременности. О краже вас допрашивать вряд ли будут, поскольку Александров уже не жил с вами. Кстати, ваш ребенок по закону все равно будет иметь отца, а вот Красновой придется еще долго доказывать, что ее ребенок от Александрова, тут вы не волнуйтесь. Перед законом вы все еще жена Александрова, у вас все права.

— Толку-то мне от этого закона, — горько и со злостью сказала Мари, — какая я жена, если мой муж не живет со мной полгода и спал с моей же домработницей. Вы ее видели, да?

— Краснову? Видел.

— Неужели она… — Мари осеклась.

— Мария Михайловна, успокойтесь, пожалуйста, прошу вас. Не надо сравнивать. Я вас понимаю, как человек, и, как человек, скажу вам честно — никакого сравнения и быть не может. Могу дать совет — надеюсь, вы меня послушаете: забудьте про Александрова. Дайте показания и забудьте. Подайте на развод, не приходите на суд, если вызовут — пришлите взамен адвоката и подтвердите ранее написанное, а потом выкиньте этого человека из своей жизни. Вы знали, что у него три судимости?

— Нет. Точнее, не знала, когда выходила замуж, а потом узнала. Уже после, когда он от меня ушел.

— Вы понимаете, он рецидивист. Уголовник. Его уже ничего не исправит. Он будет снова и снова возвращаться в тюрьму, он уже не станет жить честно. Их тут много таких.

— Я могу его увидеть? — вдруг спросила Мари.

Михаил странно посмотрел на нее.

— Я не буду устраивать сцен, клянусь. Моему слову можно верить. Я не буду ни кричать, ни закатывать истерик, я просто поговорю с ним несколько минут. Пожалуйста! Я полгода об этом мечтала. Сделайте меня счастливой.

Михаил молчал.

— Я понимаю, что вы правы. Вы говорите очень разумные и верные вещи. Я очень благодарна вам за такое отношение, я очень вам благодарна. Разрешите мне хоть на несколько минут увидеть его, пожалуйста! Я все отдам, лишь бы его увидеть…

У Мари затряслись руки, когда она представила, что Михаил откажет. Глаза налились слезами, и она кусала губы, чтобы не заплакать и не выставить себя истеричкой.

— Пожалуйста! Всего несколько минут. Я ведь не могу повлиять на ход дела, не могу ему сообщить ничего секретного.

— Хорошо, — согласился Михаил. — Посидите здесь, я пойду вниз и все улажу. Не обещаю, поскольку это незаконно, но попробую.

Мари осталась в кабинете одна. Ее колотило мелкой дрожью и кидало из холода в жар. Она скрестила пальцы и напряженно ждала возвращения следователя. «Жаль, что я со своим пузом не могу его соблазнить, — мелькнуло у нее в голове, — может, он бы смог помочь Мите. Денег ему предложить? Но сколько? И удобно ли?» Скрипнула дверь. Мари повернулась, боясь вздохнуть, и жадно впилась глазами в лицо Михаила.

— Пойдемте, — сказал он, — но только несколько минут, вам повезло — сегодня нет начальства.

— Может, денег нужно? — спросила Мари.

Михаил как будто смутился:

— Если понадобится — я вам скажу. Пойдемте скорее.

Михаил повел Мари на самый нижний и самый грязный этаж. Лязгнули тяжелые железные двери. Раздвинулись решетки. Пожилой мужчина, звеня ключами, открыл очередную дверь и сказал:

— Проходите. Я ненадолго закрою вас в камере с мужем. Если что-то не так — подайте голос.

— Спасибо, — шепнула Мари и смело шагнула вперед, в полутьму.

Камера была крошечной. Тусклый свет еле-еле озарял грязные стены. Обстановка напоминала рублевые комнаты из Ильфа и Петрова: кровать, стол и стул. В углу журчала вода из трубы, пахло туалетом. Мари отметила все это машинально, увидела краем глаза, а сама почувствовала ослепительную вспышку счастья, когда ей навстречу встал из-за стола Митя. Уже много позже Мари заметила, что он сильно похудел, небрит, грязные волосы повисли сосульками, одежда тоже не первой свежести. А тогда Мари с порога кинулась к нему. Митя, сильно хромая, сделал два шага навстречу и улыбнулся. По лицу, озаренному улыбкой, расплывался огромный кровоподтек.

— Господи! — ахнула Мари. — Они били тебя? Они тебя били? — И кинулась обнимать мужа, которого не видела полгода.

Митя гладил Мари по спине и что-то нежно шептал ей в волосы, а она все продолжала повторять:

— Они били тебя? Они посмели тебя тронуть?

Мари не могла оторваться от мужа. Он что-то хотел сказать ей, но девушка не слушала. Она не знала, как заставить себя сосредоточиться на словах, она судорожно гладила его по щеке и пыталась целовать ему руки. Митя отстранял Мари, а та бормотала:

— А ведь у нас не девочка. У нас будет сын. Как они посмели до тебя дотронуться? Я не верю, что они посмели это сделать.

Только через несколько минут Мари немного успокоилась. Митя посадил жену на стол, а сам уселся у ее ног прямо на грязный пол, она крепко держала его за руки. Мари не стеснялась своих слез. Она не могла собрать мысли воедино, чтобы упрекнуть Митю за его предательство, и в итоге сумела только прошептать:

— Митя, за что?

— Девочка моя любимая…

— Митя, ты мне одно скажи — за что? Я после этого даже умереть смогу — спокойно. Просто ответь — за что? За что?

— Милая, прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Наверное, у меня в голове помутилось. Ну, помнишь, мы с тобой читали новую версию легенды про Пигмалиона, ты же сама подсунула мне эту книжку?

Мари помнила… Ей очень понравился рассказ о Пигмалионе, в котором начало полностью отражало классический миф: гениальный скульптор создал прекрасную статую, потом полюбил ее, потом боги оживили творение. Но в рассказе было и продолжение. Ожившая Галатея стала Пигмалиону верной и нежной женой. Абсолютно идеальной, поскольку он воплотил в ней все свои мечты, ожидания и надежды. Они жили очень дружно, Галатея умела любить своего создателя как никто другой. Она стала музой Пигмалиона, и его скульптуры становились все прекраснее. И вот однажды он не пришел вечером домой. Галатея заволновалась и побежала искать любимого. Она долго бегала от дома к дому и в конце концов оказалась в самом грязном и гадком трактире. Там собиралось отребье, там было противно находиться, но именно там Галатея нашла Пигмалиона. Он пил дрянную бурду, у него на коленях сидела старая, грязная, отвратительная шлюха, скульптор нежно целовал ее. Галатея вернулась домой, а на следующий день спросила создателя, почему он так поступил с ней и чем она это заслужила. Пигмалион искренне раскаивался. Но сказал, что все закономерно. Создавая Галатею, он вложил в нее самое чистое и самое лучшее, что было в его душе. Галатея заставляла его стремиться вверх, требовать от себя многого, не останавливаться в развитии. Но в душе скульптора не все уголки белые. Темные стороны периодически брали верх. Пигмалион оказался недостоин своей Галатеи — слишком трудно жить с идеалом.

В рассказе Галатея снова стала статуей. Мари повторить этого не могла.

— Я люблю тебя! — горячо клялся Митя и жарко целовал жену.

— А Ирочка? — спросила Мари.

— Ирочка — это ерунда. Кому эта корова нужна. Забудь про нее. Я тебя люблю, ты моя жена.

— Но она ждет от тебя ребенка!

— Да наплевать! И вообще, она врет. У меня с ней ничего не было. Я тебе потом объясню. Не морочь себе голову ерундой! Я тебя люблю! Мне дадут мало, там у меня связи и знакомые, я скоро выйду, может, вообще через год. Ты же меня дождешься, ты же моя самая лучшая в мире девочка. — И Митя крепко обнял Мари, прижал ее руки к губам. — Ты ведь меня любишь, да?

— Люблю, — обреченно ответила Мари, но Митя не услышал горечь в ее голосе.

— Вот и прекрасно! Слушай, Мари, скоро конвойный придет. Если что — ты ничего не знаешь, естественно, но у нас прекрасные отношения, мы поссорились, я уходил, но вернусь, поскольку у нас ребенок, я его кормилец и все такое. Хорошо?

— Да.

— И характеристику будут просить на меня. Кстати, адвоката у меня нет, поскольку нет денег. И попросить некого. Ты не поможешь?

— А сколько стоит адвокат?

— Я не знаю… ты узнай, пожалуйста…

— Что еще?

— Да, по мелочи… Если есть возможность, передай сигарет, еды какой-нибудь, только тут не все можно, а что можно, узнать надо у того же следака. Одежду бы еще потеплее.

— Но у меня нет твоей одежды.

Митя призадумался:

— Совсем нет?

— А ты что, не знаешь? Ты ушел, и в квартире ничего не осталось, даже занавесок.

— Родная, но…

— Я знаю, что это сделал ты.

— Но, любимая, ты пойми…

Скрипнула дверь.

— Выходите, — твердо объявил дежурный.

— Я люблю тебя, — быстро бормотал Митя, — никому не верь, никого не слушай, ты — моя жена, и я тебя люблю, дождись меня, я скоро вернусь, и обязательно пришли еды, сигарет и адвоката.

Мари вышла и долго плакала прямо в коридоре. Потом пришел следователь, и она подняла на него несчастные глаза:

— Спасибо большое. Я столько месяцев мечтала об этом.

— О чем? — не понял Михаил.

— Увидеть Митю. — И Мари улыбнулась сквозь слезы. — Я так боялась, что никогда больше не коснусь его руки. Что мне придется жить, не видя его лица.