Два берега

ГЛАВА 7

Работать Жанна закончила рано, как и всегда, когда выходила в первую смену, но чувствовала себя выжатым лимоном. За восемь часов рабочего дня она побывала на трех съемках, причем на тех, которые считались нелегкими и были очень неинтересными: заседание муниципального собрания, встреча префекта с жителями по вопросам сноса и переселения и очередное вручение медалей ветеранам.

— Как тебе заседание? — пошутил кто-то в коридоре.

— Знаешь, этот район превосходит все остальные в округе. Только в нем я уже второй раз попадаю на заседание муниципального собрания по подведению итогов работы за текущий срок, причем уже второй раз выясняется, что они не выполняют ничего из того, что планируют.

— Совсем?

— Совсем. На этот раз оказалось, что за квартал они приняли шестьдесят постановлений, из которых пятьдесят восемь не были выполнены, а остальные два находятся в процессе. С ума можно сойти! Гнать бы их поганой метлой.

— А ты в ролике цифры озвучь. Жители района придут и сами вынесут их навсегда.

— Нельзя. Мне за такие цифры руководство голову оторвет. Нас уже предупреждали.

— А что, были прецеденты?

— Конечно были. Но не всякую же правду можно транслировать. Да чего я объясняю, вы что, у себя в газете, все подряд печатаете?

— Я не знаю, я верстальщик. Как они там отбирают-выбирают, не в курсе.

— Точно так же, как мы. Все равно же за счет чиновников кормимся, хотя и негосударственная контора. Но если они перестанут нам заказывать и проплачивать — ноги протянем. Хвалить сильно тоже, конечно, нельзя — нас смотреть перестанут. Вот и выкручиваемся — кое-где покритикуем, но так, чтобы в общем и целом народ был уверен — власть ему нужна местная, и эта власть очень старается сделать жизнь лучше. Ошибается порой, но ошибки хочет исправлять. Паршивая работа!

Настроение у Жанны было не из лучших. Вчерашние слезы оставили на лице пятна, спала она как-то плохо, встала разбитая, а нудные, выматывающие съемки в большом количестве и необходимость писать тексты для сюжетов доводили до истерической злости. В такие дни Жанна ненавидела и себя, и работу, и окружающих, а мир платил ей новыми неприятностями — видимо, чтобы высыпать ей на голову всю годовую норму невзгод.

Жанна пришла в кабинет, нашла на столе листочек, на котором получателем значилась ее контора (без указания конкретного лица), а отправителем некий Александр Александрович Степкин, депутат муниципального собрания. В этой бумаге господин Степкин выражал неудовольствие по поводу показанного на днях новостного ролика о заседании муниципального собрания. В ролике закадровый текст гласил, что Степкин был председателем, а оказывается, господин Степкин назывался председателем регламента. Эта разница так разозлила депутата, что он требовал извиниться перед ним по телевидению и во всех районных газетах, а в противном случае обещал принять меры.

Ролик делала Жанна, и текст был ее, но за много лет работы на кабельном она привыкла не ошибаться в административно-властных вопросах. Перед каждым мероприятием она находила секретарей и забирала у них бумажку со списком обсуждаемых тем, фамилиями и должностями выступающих и прочими необходимыми подробностями. В ящике стола Жанна разыскала листок, на которым черным по белому было написано, что депутат Степкин являлся именно председателем вышеупомянутого собрания. Умного слова «регламент» не было напечатано вовсе.

Жанна нашла телефон Степкина по справочнику и попыталась объяснить ситуацию, чтобы решить дело миром, но депутата, похоже, задело за живое.

— Вы вообще понимаете, что вы пишете? — орал в трубку господин Степкин. — Вы сама видите разницу между председателем и председателем регламента?

— Да-да, конечно, я все понимаю, — Жанна уже давно разговаривала с чиновниками терпеливо и ласково, как с душевнобольными или умственно отсталыми детьми, — но вы поймите, секретарь дала мне бумагу, где вы значились просто председателем.

— Но если бы вы присутствовали на заседании все полтора часа, вы бы узнали, что все изменилось! А ваша группа уехала через двадцать минут!

— Вы понимаете, у нас новостной блок из четырех — семи сюжетов, и если мы будем присутствовать на мероприятиях до конца, то не успеем снять остальные. Поэтому мы всегда берем пресс-релиз, снимаем в течение пятнадцати — тридцати минут и едем на следующее мероприятие по плану.

— Вот! Это и называется безответственное отношение! Заседание муниципального собрания — не то мероприятие, которое можно сокращать или посещать не целиком — вот чем оборачиваются подобные вещи. Я требую извинений!

— Вы понимаете…

— Я не собираюсь ничего понимать, — снова заорал Степкин, — я просто говорю, что, если в ближайшее время извинения не будут мне принесены по телевидению и во всех газетах, вы об этом пожалеете!

Народный избранник бросил трубку. Жанна посидела с трубкой в руках, потом пошла докладывать начальнице о требованиях господина Степкина. Начальница заругалась, обвинила ее в неумении уладить конфликт своими силами и даже пригрозила штрафом в случае повторения ситуации.

Домой не хотелось. Жанна решила «заесть» обиды чем-нибудь сладеньким и отправилась в кафе «Пироги», предвкушая тихую трапезу со свежим номером «Домашнего очага». Увы, ее надеждам не суждено было сбыться: проходя мимо столиков, Жанна увидела мать, мирно беседующую с тем самым парнем. Улыбка у Елизаветы Аркадьевны показалась девушке подозрительно счастливой и бесстыдной. А невысокий худенький юноша с удовольствием поглощал пироги с большого блюда. Жанна решительным шагом промаршировала к их столу и встала грозным изваянием. Елизавета Аркадьевна вздрогнула, на миг смешалась, а потом сказала светским тоном:

— Жанна, познакомься, это Сережа. Сережа, это моя дочь Жанна.

— Очень приятно, — злобно сказала Жанна, и, видимо, столько яда было в ее словах, что Сережа все понял и залился краской до ушей.

Беседа не клеилась. Елизавета Аркадьевна вскоре упорхнула в дамскую комнату и оставила любовника наедине с дочерью. Жанна, не стесняясь, рассматривала альфонса. Он был вполне симпатичным молодым человеком, и если бы Жанна не знала о его поганой натуре, он бы мог ей даже понравиться. Юноша явно очень стеснялся, видимо, еще не окончательно погряз в своей непристойной профессии, прятал от Жанны глаза, сутулился и продолжал есть пироги. Жанна подумала, что у них с Катей обязательно получится его запугать или уговорить, поскольку он не производит впечатления уверенного в себе.

«И что только мама в нем нашла?»

— Знаете, Сергей, — Жанна решила завести светский разговор, — я тут на днях была в клубе «Эгоистка», вам такой известен?

— Если честно, нет. — Сережа впервые посмотрел на девушку, и она заметила, что глаза у него серые, с длинными пушистыми ресницами.

— Как же? Такой известный ночной клуб.

— Я как-то… как-то не разбираюсь в клубах. Я в них не бываю… Не очень люблю как-то.

— Но «Эгоистка» — это особенный клуб. Вы обязательно должны его знать!

— А что в нем такого?

— Мужской стриптиз. Это клуб для богатых дам. Они там смотрят шоу и могут снимать себе на ночь мальчиков из обслуги. Вы бы хотели там работать?

Сережа чуть не подавился очередным пирожком.

— Работать? В смысле… э-э-э…

— Ну, стриптизером и, естественно, обслуживать клиенток.

— Нет, как-то, знаете ли, не очень мне нравится.

— Почему же? — Жанна наступала. — А ведь там платят очень много!

— Деньги — не главное в жизни.

— А главное, там платят куда больше, чем можно получить, если просто ухаживать за пожилой женщиной. Потому что, во-первых, там клиенток много, а во-вторых, они богатые. Не как мы. Вы знаете, что наша семья не богата?

— Я как-то не думал об этом…

— Не думали о нашем богатстве? Ну так я сразу скажу вам — мы не богаты. У нас только одна квартира, одна машина, и зарабатывает только отец, и то немного. У мамы есть золотые украшения, но немного, а денег нет вообще, и если она разведется с папой, то у нее мало что останется.

— Да мне не важно… Я и сам…

— Что вы и сам? — Жанна откровенно издевалась над парнем.

— Я и сам не богат. У меня большая семья, мама-инвалид, младшие сестры-братья, я один работаю. Квартиру я снимаю, зарплата у меня небольшая. Но деньги ведь не главное…

— А что главное? Чувства? Любовь? — Последние слова Жанна произнесла по буквам, медленно, будто оскорбление.

Сережа окончательно залился краской. Даже уши у него пламенели.

— Ну… любовь… любовь действительно важнее денег.

— Это смотря каких денег, — нарочито цинично протянула Жанна.

Ей захотелось закурить впервые в жизни. Захотелось специально для того, чтобы нагло выпускать дым Сереже в лицо. Она продолжала откровенно рассматривать его, удивляясь, как это такой совершенно нормальный на вид, даже приятный, но абсолютно не роковой красавец живет тем, что тянет денежки с немолодых женщин?

— Кстати, вы маму давно знаете?

— Недавно. С Елизаветой Аркадьевной я познакомился четыре месяца назад. Нас моя мама познакомила.

«Четыре месяца. И уже прыгнула к нему в постель, — подумала Жанна, — да папа за ней несколько лет ухаживал и ни на что, кроме поцелуев, не рассчитывал».

Елизавета Аркадьевна вернулась и казалась слегка удивленной тем, что за столиком царит молчание. Жанна настолько переполнилась праведным гневом, что не могла усидеть на месте и ушла не прощаясь.

Дома Елизавета Аркадьевна поинтересовалась у дочери:

— Почему ты так грубо вела себя с Сереженькой?

— Отвратительный тип.

— Я была уверена, что он тебе понравится.

— Не понравился.

— Он такой хороший мальчик. У него очень тяжелая жизнь. Его мама родила пятерых, он старший, а отец три года назад погиб. Работал на заводе, там какая-то авария была. И потом матери отказали в помощи, руководство все списало на то, что он сам нарушил правила безопасности. Сереженькина мама осталась одна с детьми на руках. Сережа, естественно, работал, но зарабатывал мало, помогал семье, но все равно бедствовали. Тем не менее он очень старается. Мальчик он неглупый, и характер у него добрый.

— Ты мне что, его сватаешь, что ли, так расхваливаешь? — Жанна посмотрела на мать с неприкрытой злобой.

— Да нет, не сватаю. Просто присмотрелась бы к нему. Принца можно искать всю жизнь и не найти, а тут действительно хороший парень.

— Я ему не понравилась. У меня денег нет, и я слишком молодая для него. Было бы мне лет пятьдесят — тогда да, тогда сладили бы. Видимо, ма, он только тебе подходит, я еще не доросла. — И Жанна с гордо поднятой головой отправилась в комнату, даже не попробовав пирогов.

Лиза вечером прошептала мужу на ухо:

— С Жанкой беда просто… как будто второй подростковый период начался…

— Что такое? — испугался сонный Анатолий.

— Ну, у нее же никого нет после Антона. И на этой почве она совсем становится агрессивная. Сегодня я знакомого мальчика, сына приятельницы, решила с ней познакомить — она с такой злостью со мной потом разговаривала, будто я ей враг.

— Наверное, она подумала, что раз ты ее сватаешь, значит, считаешь неудачницей. Она же хочет быть самостоятельной. Они все сейчас феминистки. Встретит нормального мужчину, выйдет замуж, будет борщи варить — и успокоится, будет как люди.

— Знаешь, я прямо испугалась… А вдруг она мужчин уже возненавидела? И станет теперь лесбиянкой, будет с женщинами жить? Тогда внуков уже не дождемся.

— А с чего ты взяла, что она женщинами интересуется?

— А с того… Она сегодня так странно сказала — дескать, вот если бы ей было лет пятьдесят, тогда вроде бы как этот мальчик на нее запал бы, да еще если бы деньги были… С чего ей в голову пришло про пятьдесят лет и про деньги? Может, у нее уже есть… страшно сказать… подруга? И как раз пятидесяти лет и богатая?

— Ты такую знаешь среди Жанкиных знакомых?

— Вроде нет, но я же не выспрашиваю. Может, у кого спросить?

— У кого?

— Да хоть у Мари. Все равно к ней теперь ехать. Заодно и про Жанну так деликатненько расспрошу, они же дружат. Если наша лесбиянкой стала — то Мари обязательно уже в курсе.

— Ну, поговори. Только мне кажется, что ты все накручиваешь и раздуваешь из мухи слона. Мужчин ненавидит… почему так сразу? Просто Антон ее сильно обидел, и еще при такой работе она не может встретить никого достойного, только и всего. Время пройдет — все встанет на свои места.

— Ну, дай бог, дай бог. — Лиза перекрестилась.

Воспитанная, как и все, в духе атеизма, в последние годы она выучилась креститься и стала захаживать в церковь. Конечно, не было в ней той глубинной патриархальной веры, но Бога она уважала, побаивалась и старалась заповедям следовать, молитвы читать, хотя бы раз в год ходить на исповедь и причастие и иногда умеренно поститься. Эта несложная религиозная жизнь давала Лизе покой и уверенность, что она в мире не одна — если что, Бог ей поможет и подскажет. Анатолий относился к поздно проснувшейся вере жены скептически, посмеивался над ней, но, заметив нешуточную обиду Лизы, стал делать вид, что ничего не замечает.

Жанна была некрещеная. Катя крестилась сама, в достаточно сознательном возрасте.