Два берега

ГЛАВА 19

Окончательно Жанна переехала к Александру неожиданно. Она и так жила у него практически всю неделю — по крайней мере, ночевала три-четыре раза, а в выходные они вместе ездили в гости или за город. Но вещи девушки оставались у родителей, и каждый вечер Жанна продолжала докладывать — придет домой или останется у Александра. До тех пор, пока неожиданно на пороге не материализовалась Катя — перекошенная от злости, с красными пятнами на лице и огромной спортивной сумкой в руках. Сумка удивительно не сочеталась с ее высокими каблуками и короткой юбкой — просто у Кати в гардеробе не было вещей другого стиля, а носить тяжести ей обычно не приходилось.

— Козлы, — объявила Катя.

— Есть будешь? — спросила Елизавета Аркадьевна, машинально включая греться макароны. — Кто козлы?

— Мужики. Все мужики козлы. Все, — четко сказала Катя, пнула сумку в угол и села в красный угол, — но сегодня в моей жизни произошло большое и счастливое событие — в ней стало на одного козла меньше.

— Ты рассталась с Лешей? — ахнула Жанна.

— Да. Я послала его очень далеко. И за вещами к нему не поеду — попрошу, чтобы папа заехал на машине и забрал. Козел!

Жанна очень удивилась — ничто в отношениях Кати и Леши не предвещало разрыва — наоборот, они почти набрали денег на свадьбу и осенью собирались подавать заявление, жили вместе три года, а знакомы были больше пяти. Леша начал ухаживать за Катей еще в институте, и она, первая красавица, модница и легкомысленная дама, неожиданно ответила взаимностью. Хотя ни красотой, ни особым обаянием Леша похвастаться не мог, душой компании никогда не являлся и лучшей характеристикой для него являлись бы слово «незаметный»: Леша собирался стать программистом — и выглядел как типичный программист. Конечно, с годами Катя скорректировала его гардероб и манеры, но первое время окружающие переживали шок от Катиного выбора.

Жанна и родители, естественно, понимали, в чем дело. Красивую, но не особо обремененную интеллектуальным багажом Катю молодые люди воспринимали именно как куклу. Все ее знакомства развивались по очень похожей схеме. Сначала знакомство в общественном месте — сраженный Катиной яркой внешностью мужчина падал к ее ногам и просил разрешения еще раз увидеть прекрасного белокурого ангела. Разрешение выдавалось. Тем же вечером (или на днях) новый знакомый приглашал Катю в ресторан (бар, боулинг, кафе, на вечеринку), далее следовали пьянка — брудершафт — совместная ночевка — утренняя прохлада и выпихивание вчерашнего ангела за дверь под предлогом крайней спешки. Разнообразие вносилось в привычную схему нечасто — пару раз Катя с утра быстро убегала сама и пару раз пробовала не пить или хотя бы не заканчивать вечер совместной ночевкой. Заканчивались эксперименты плачевно: глубоко оскорбленные в лучших чувствах мужчины, выяснив на сто процентов, что Катя не собирается проводить с ними ночь, мгновенно становились из галантных кавалеров базарными торговцами. Один раз девушку бросили в центре города ночью, пару раз попытались ударить, грубо хватали, пытались применять силу и неизменно крыли матом, как будто поймали на мелком воровстве. Катя пыталась жаловаться Жанне — Жанна не понимала, почему так происходит. А Мари честно выдала:

— Извини, Кать, но ты так выглядишь. Ты вдоль дороги идешь — иномарки тормозят? Тормозят. К тебе пристают? Пристают. А ты что делаешь? Ты знакомишься. Знакомишься с мужчинами, которые даже задницу оторвать от сиденья не могут ради красивой девушки — им лень совершать усилия, куда проще открыть дверцу дорогой машины — и девушка должна согласиться. Ты принимаешь условия игры.

— Но…

— Не перебивай. По их мнению, ты принимаешь условия игры. Ты идешь вдоль дороги в короткой юбке и прозрачной кофте, вся такая секси, как из глянцевого журнала, западаешь на машину (ведь не посылаешь же за хамство, а оставляешь телефон) — с такой девушкой все понятно. Такую девушку ведут в ресторан либо похвастаться друзьям — а потом берут с нее плату натурой. И утром выставляют за дверь, пока не начала предъявлять каких-то претензий и не испортила впечатление. Очень удобно. Куда дешевле профессионалки, намного приятнее для самолюбия, и никаких проблем, как с девушками посложнее, за которыми ухаживать надо.

— И что, теперь короткие юбки не носить?

— Носить, дорогая, носить — у тебя прекрасные ноги, их стыдно прятать. Но носить эти юбки и эти ноги ради своего удовольствия, а хамов четко посылать куда подальше. Ты — это приз. Если мужчина желает тебя получить — пусть поднапряжется, тем более что это требует всего лишь небольших усилий по приличному поведению. И никаких товарно-денежных отношений. Надо четко осознавать (и твоя уверенность передастся мужчине): твое время стоит дорого, потому что ты — уникальна. Ты соглашаешься провести с ним время, если он ведет себя культурно и порядочно — за это ты имеешь право на уважение, благодарность и нормальное отношение. И ты должна сразу вставать и уходить, как только что-то не так.

— Но…

— Не но… Ты должна понимать, что мужчины садятся на шею мгновенно. В первую минуту знакомства ты позволила ему обращаться к тебе на «ты» — а через час он будет ковырять при тебе в носу, через день обругает матом, если ты откажешься с ним спать. Знаешь поговорку, что как себя поставишь — так с тобой и будут обращаться?

— Знаю.

— Вот это про мужчин. Ты пойми, за то время, которое ты идешь но обочине, а они тебе сигналят, свистят и чмокают, они не в состоянии оценить твой ум, характер, кулинарные и прочие способности. Только внешность. И если ты не даешь понять, что кроме внешности в тебе есть что-то еще и ты ждешь уважения — то пиши пропало.

Пошли ли Кате на пользу советы Мари, или просто очередной выкинувший ее с гадким комментарием мальчик-мажор обидел сильнее прочих, но девушка взялась за ум. Начала игнорировать бурные реакции ухажеров, перестала принимать приглашения от кого попало, а внимание обратила на Лешу — он уже давно дружелюбно заговаривал с ней в институте. С Лешей Катя впервые узнала, что такое ухаживание — не дежурный букет роз и ресторан, а забота, внимание, интерес к ее переживаниям. И отношения потихонечку переросли в длительные — Катя с удивлением считала каждую неделю и хвасталась Жанне и Мари:

— Представляешь, уже месяц мы вместе! У меня больше двух недель ни с кем не было.

— С ума сойти! Четыре с половиной месяца мы с Лешей!!! Сама не верю.

Потом Леша сделал Кате предложение. Обсудили с родителями, решили отложить на пару лет — родители обещали к этому времени сделать подарок — первый взнос в ипотеку за квартиру, а ребята должны были накопить денег на свадьбу. Желалось много — Катя не могла лишить себя возможности целый день ходить королевой — и самого красивого белого платья, и лимузинов, и голубей, и ресторана, и колец, и всей прочей милой свадебной ерунды. Оставалось совсем немного до похода в ЗАГС…

— А что случилось? — спросила Елизавета Аркадьевна, помешивая макароны.

— Он мне надоел. Просто надоел.

— И вы не ругались, не ссорились, он ничего такого не говорил?

— Нет. Лешка вечером промочил ноги и не поставил ботинки сушиться. Утром обнаружил, когда мы собирались пойти в магазин — купить ему джинсы и мне сумку. А кроссовки у него порвались не так давно. Он собрался надевать мокрые, я, конечно, не разрешила. И предложила надеть мои. Он так странно на меня посмотрел и спрашивает:

— У тебя с головой хорошо? Они какого размера?

— Тридцать девятого.

— Издеваешься?

— Нет, почему. У тебя ножка маленькая, тебе как раз будут.

— У меня ножка маленькая? У меня ножка маленькая? — разорался вдруг Леша. — Да у меня сорок третий размер! Полный сорок третий!

— Леш, ну какой у тебя сорок третий? Мне твои ботинки не велики совершенно, я уже мерила.

— Ах, ты мерила! А кто тебя, деловую такую, просил??? У меня сорок третий размер!!! Не делай из меня идиота! Я и в магазине всегда брал сорок третий, никакого тридцать девятого.

И тут я поняла, что я его больше не люблю. И вряд ли любила, это на меня нашло непонятное затмение. Как можно любить человека, у которого в голове бегают такие крупные тараканы? Я понимаю, если бы я ему сказала, что у него член маленький, но нога! Что тут особенного? Короче, я с ним больше не могу, это была последняя капля.

Спать Катю уложили вместе с Жанной, девушки шептались полночи, как в далекой юности, жарко дыша и толкаясь под узким одеялом.

— Катюх, а Катюх, у тебя кто-то есть.

— С чего ты взяла?

— Да вот взяла… Может, Лешка и не подарок, и тараканов у него много, но ты бы не бросила его, если бы не влюбилась. Признавайся, кто наш принц? Какого цвета у него конь? Он хоть не женатый?

— Нет.

— Что — нет?

— Не женатый.

— А что с ним не так? Почему не хвастаешься?

— Все так… — Катя сердито пнула сестру в бок — за дотошность. — Это Сережа.

— Какой Сережа? — спросила Жанна. — Михей, что ли?

Сережа Михеев по кличке Михей был первой Катиной любовью. Дачной любовью. Безответной любовью, поскольку три года разницы для детей — это очень, очень много. Кате едва исполнилось шесть — а Михей уже ходил в третий класс, и девочка провожала его восхищенным взглядом, а он в упор не замечал «мелочь пузатую». Заметил он Катю лет в шестнадцать, когда она вытянулась, стала стройной белокурой красавицей и за ней стайками забегали мальчишки из двух соседних поселков. Увы, короткий платонический роман выявил полную несовместимость, но легкий флер влюбленности остался.

— Еще скажи — дядя Миша, — засмеялась Катя.

В дядю Мишу она была влюблена в три года и обещала выйти за него замуж, когда вырастет, а его старая жена умрет.

— А какой еще Сережа? Я его знаю?

— Знаешь, — буркнула Катя, — ты сама его и выслеживала с мамой… можешь теперь со мной выслеживать…

Жанна даже подскочила на кровати.

— Но как???

— Вот так… Русскую бабу губит жалость, как известно. Сначала мне стало стыдно, как я над ним издевалась, и я решила позвонить, попросить прощения. Потом мне стало его жалко, как он крутится со своим семейством, и я пригласила его на концерт — мы должны были с Ленкой пойти, а у нее дочка заболела. После концерта зашли в кафе. Через пару дней он мне позвонил и позвал… в парк Горького кататься на колесе обозрения… Честно говоря, на свидание я бы не пошла — и так уже один раз Лешке соврала, что я с Ленкой. А тут — колесо обозрения, что-то из детства, никакой дурацкой романтики из книжек. В результате до поздней ночи бродили по парку — в тире стреляли, вату красную на скорость ели, шарики покупали, еще какая-то ерунда… День пролетел незаметно… Лешку с его компьютером — не вытащишь, вечно сидит, уставится в ящик, слова не допросишься. А Сереже интересно — как в институте, как в детстве, как то-се, пятое-десятое. Я ему незаметно и про парней своих, козлов, рассказала, и про Лешку, все секреты. И вижу, что ему действительно хочется меня слушать. Лешка и в лучшие времена предпочитал сидеть за компом. Сережа, как ни позвонит, всегда куда-то позовет — то на выставку, то просто на речку купаться. И как-то незаметно… Короче, не могу я больше с Лешкой жить, я его не люблю.

— Но ведь три года…

— И что? Терпеть его еще тридцать три года в память об этих трех?

— Я просто… — смутилась Жанна. — Вроде бы и свадьбу назначили.

— Да и в баню свадьбу! Люди вообще из-под венца сбегают, подумаешь. Выйду за другого.

— Он зовет?

— Нет, — призналась Катя, помрачнев, — не зовет. Но лучше остаться старой девой, чем замуж за этого козла Лешу.

На этом и решили. А утром, когда Катя завела речь о некоторых, которые брыкаются по ночам, и о покупке раскладушки, Жанна, покраснев, сказала, что она будет жить у Александра.

Александр обрадовался, услышав про дефицит места в комнате сестренок, и быстро примчался забирать вещи.

— Спасибо тебе, Катюша, — галантно сказал он, демонстративно целуя Кате руку, — благодаря тебе Жанна наконец-то станет моей.

— Не станет, — заявила Катя и подмигнула Жанне, — она женщина свободная.

— На моей территории я как-нибудь ее свободу сумею ограничить — полушутя-полусерьезно парировал Александр.

— Свободу девушки ограничивает только одно, — томно произнесла Катя, красиво поправляя светлый локон, — и это… и это…

— Катя, не томи — что же это? — принял игру Александр.

— Ах, я стесняюсь!

— Да все свои!

— Открываю страшную тайну. — Катя перешла на патетический шепот. — Хочешь владеть моей сестрой — веди ее к алтарю. Обручальное кольцо поможет тебе ограничить ее свободу… Ах, белое платье так идет к ее русым волосам…

— Ладно, хватит, я тороплюсь. — Александр быстро подхватил сумки с вещами. — Как удержать девушку, разберусь, без белого платья твоя сестра не останется, окольцую своевременно, тебя возьму свидетельницей. Все, мы побежали, Елизавете Аркадьевне передайте, что привезу ей обещанные пряности.

Из всей пикировки Кати и Александра Жанна поняла только одно: Александр не против женитьбы. И твердо решила в самое ближайшее время сдать анализы и пройти все обследования, чтобы не медлить с ребеночком.

— Сашенька, — спросила она уже по дороге, — ты ведь не потребуешь, чтобы я бросила работу, верно?

Александр удивленно посмотрел на девушку и сказал:

— Мне и в голову не приходило… Если ты сама захочешь сидеть дома и заниматься хозяйством — то я не буду требовать, чтобы ты обязательно работала, но если тебе нравится твоя работа…

— Нравится, — сказала Жанна. — Иногда я ее ненавижу и даю себе клятвы, что обязательно уйду на другое место завтра же, но я слишком люблю нашу Тэвэшку.

«Наша Тэвэшка» была второй по счету организацией в жизни у Жанны. Едва окончив школу и подав документы на факультет филологии в педагогическом, девушка появилась на пороге крошечной районной студии, снимавшей местные новости для жителей буквально нескольких кварталов, и предложила свои услуги. Предложение отвергли в достаточно насмешливой форме, но Жанна не расстроилась, узнала адреса всех таких же маленьких каналов и методично обошла один за другим. Повезло ей достаточно быстро, и, пока ее одноклассницы отдыхали на даче, в Египте и на Бали, Жанна училась тележурналистике. Ездить приходилось далеко — практически на другой конец города, зато кабельное обслуживало целых два района и еще кусочек третьего. Помещение арендовали у ДЕЗа в обычном подъезде обычного дома — три крошечные комнатушки: в одной принимали гостей прямого эфира и записывали новости, в другой была аппаратная, а третья служила корреспондентской, редакторской, складом, столовой и подсобным помещением одновременно. Студия располагала двумя старенькими компьютерами, одной бетакамовской камерой и шестью сотрудниками — генеральным директором, главным инженером, выпускающим, редактором, оператором (он же монтажер) и беременной журналисткой, на место которой и согласились взять Жанну с символическим окладом и обязанностями прислуги. Впрочем, четкой иерархии все равно не было — генеральный директор вместе с главным инженером клеили обои и красили батареи, редактор бегала по съемкам, а девочка-выпускающая драила полы и приносила из дома борщи для уставшего от ремонта начальства. Жанна легко и быстро вписалась в коллектив, научилась озвучивать ролики и красить батареи примерно одновременно, оказалась телегеничной и уже через три месяца вела новости и две ею же созданные передачи, дипломатично лавировала между чиновниками разных рангов и изящно подавала чай высоким гостям. В день она успевала сбегать на три-четыре съемки (машины у студии не было, оператор носил камеру, а журналист — зарядное устройство и сумку оператора), написать новостной блок, а иногда, засидевшись за полночь, еще и доделать его. Ночевать частенько приходилось у девочки-выпускающей или у главного инженера (мальчишки на три года старше Жанны) — они жили поблизости. Такое «горение на работе» было для студии нормой, и родители часто ворчали, что у дочери нет никакой личной жизни. Впрочем, когда девушка поняла, что времени на учебу у нее совсем не остается, она подала заявление.

Уходила не по-хорошему. Ее назвали предательницей и наглой неблагодарной тварью, которую подобрали на помойке и обучили тайнам мастерства, а она испугалась трудностей и сбежала. Жанна краснела и бледнела, но заявление не забрала. Ее зарплаты хватало ровно на проездные и оплату своей части коммунальных услуг, три часа тратилось на дорогу и двенадцать — четырнадцать — на саму работу. На окружном же кабельном (двадцать минут пешком от подъезда) Жанне предложили должность корреспондента с окладом в пять раз выше плюс социальный пакет плюс премии плюс оплату переработок плюс разные бонусы плюс график с восьми до семнадцати или с тринадцати ноль-ноль до двадцати одного часа, неделя через неделю. Выбор был очевиден.

На окружном канале Жанна работала больше десяти лет. К этому времени она вполне могла бы претендовать на место где-нибудь в Останкине, но не хотела. Не только из-за надбавок за выслугу лет или дружного коллектива. Ее спокойному характеру куда более импонировала размеренная жизнь «нашей Тэвэшки», чем муравейник центральных каналов — те, кто уходил туда, часто жаловались на собачью жизнь. В принципе Жанна мечтала о карьере — но тоже в рамках знакомой работы — стать заместителем главного редактора, а потом и главным редактором канала.

Девушка не знала, как объяснить Александру, чем именно ей дорога работа. Почему лестно, когда на рынке тетки бесплатно бросают в пакет персики или творог и кричат соседкам: «Смотри, вот девочка, которая новости читает!» Почему нравится ездить по школам и смотреть, как дети репетируют спектакли. Почему приятно утром перекликаться на длинной лестнице и обгонять подруг, прыгая через ступеньки. Почему интересно бывать на встречах ветеранов, выпускных вечерах, детских праздниках. Жанна знала одно: за десять лет она сроднилась с «нашей Тэвэшкой» настолько, что уйти — означало отрезать от себя кусок.

— Жан, а расскажи, как ты стала диктором, — попросил Александр. — Вот пришла ты на студию, тебя взяли, ты писала тексты, красила батареи, брала интервью, это я знаю. А как ты появилась на экране?

Дома у Жанны хранились на кассетах ее первые ролики — на память, и Александр их видел. Правда, он сказал, что в жизни Жанна намного красивее, но девушка сочла это за комплимент.

— Тебе действительно интересно? Это длинная история.

После Антона Жанна не верила, что мужчина может интересоваться работой своей женщины, а не относиться со снисходительным презрением к ее занятиям.

— Конечно интересно! — с жаром произнес Александр. — Телевидение — это вообще безумно интересно! В молодости мой друг с ума сходил по одной телеведущей, не помню уже, как ее звали. А я даже не мечтал, что на меня обратит внимание девушка, которая ведет новости.

— Так это же кабельное, — смутилась Жанна, — это же не «Вести» и не «С добрым утром».

— Не важно. Кабельное весь округ смотрит. Тебя наш Лешка видел, так все наши теперь новости смотрят. И просят, чтобы ты к нам приехала про нас снимать, а у них интервью брала. Все мне завидуют, кстати.

Жанна окончательно покраснела и почувствовала удивительную радость от мальчишеского признания Александра.

— Ты просил рассказать, как я стала диктором. А история была такая: у нас на первой студии был руководитель, давний друг генерального, сам член союза журналистов и известный диктор. Очень громкое имя, у него и дочка тоже знаменитость. Мы его называли Евгением, а ему тогда уже семьдесят стукнуло. Он и рад бы сам у нас новости читать — да голос не тот — возраст не шуточки. Зато Евгений охотно обучал молодежь: и меня сюжеты писать, и монтажера со звуком работать, и оператора снимать — короче, всех понемногу. Мужик он был очень жесткий, грубый, мог и матом обругать, но в принципе не злой — и очень болел за дело. Мы его любили.

Короче, наша Танька ушла в декрет раньше времени — легла на сохранение. А я к тому времени хоть работу журналиста и освоила, но ни разу не была в прямом эфире и даже в кадре мало работала. Эфиры вызвалась временно вести главный редактор, но новости читать — категорически не согласилась. Все приуныли, а Евгений бодро заявил: «Жанна — девка отличная, не дура. Завтра же приеду и запишем с ней новости. Все будет оʼкей».

Я перепугалась больше всех. Приехала домой за полночь, устала после трех съемок, но заснуть не смогла. Так и прокрутилась до утра. Вскочила в шесть и побежала, даже синяки под глазами тональником не замазала — руки тряслись от страха. На студию явилась первая и села тексты писать. К восьми все остальные подтянулись. В девять явился Евгений и с порога громовым голосом заявил: «Ну, что ты там застряла? Иди быстро в павильон!!!»

Павильоном у нас называлась крохотная комнатушка, где мы записывали новости и прямые эфиры. Я быстро переоделась в тоненькую шелковую блузку, уселась за стол. Сижу, зубами стучу. Холодно, как на улице. Евгений зашел, повел носом, выгнал меня пить чай и потребовал прогреть павильон. Генеральный принес из дому обогреватель. Я опять переоделась, поскольку мне уже и на студии стало холодно — то ли от мороза, то ли от страха.

И тут выяснилось, что тексты на этот блок не готовы. В смысле предваряющие каждый сюжет несколько строчек. Евгений думал, что я знала сюжеты, я решила, что он их сам взял у главного редактора (она ездила на съемки и озвучивала) и написал. Главный редактор куда-то уехала. Пока Евгений до нее дозвонился, пока наорал, пока она продиктовала имена и события — время одиннадцать. К полудню я кое-как написала тексты, Евгению они не понравились — дескать, короткие. А мне надо было появиться на экране пять раз, и на каждый раз я написала по две-три строчки, а он настаивал, что надо не меньше пяти — семи фраз. Ругались-ругались, сошлись на четырех, не считая приветствия и прощания.

— А почему это был такой принципиальный вопрос? — не понял Александр.

— Смеяться будешь. Все из-за нашей бедности. На нормальных каналах ведущие читают свой текст с телесуфлера — такой специальный экранчик. А у нас на него денег не было, у нас ведущий заучивал все наизусть. И я боялась, что если два-три предложения еще смогу произнести не сбиваясь, то семь банально не запомню.

Короче, в час меня посадили за стол, главный инженер пошел помогать оператору настраивать свет и камеры, а генеральный директор стал пропихивать микрофон у меня под блузкой. Микрофон за белье цепляется, генеральный краснеет (а мужику уже за пятьдесят), я зубами стучу от страха, главный инженер отворачивается — стеснительный мальчик был, оператор хохочет, а Евгений ругается на нас матом и отнимает у генерального микрофон. В результате загоняет себе в палец иголку, генеральный вызванивает из дому жену — жена приходит с йодом, бинтами и пластырем. Общими усилиями микрофон кое-как занимает свое место на моем воротнике. Прожектор бьет мне прямо в глаза, а в камеру надо смотреть не моргая и не щурясь. Я старательно бубню свой текст, стараясь не заикаться и говорить твердо, доброжелательно и красиво, как настоящие дикторы. Кое-как первый дубль снят. Мы с оператором откололи микрофон обратно и перегнали то, что получилось, на большой экран, чтобы показать Евгению. Евгений бросает беглый взгляд и орет: «Переснять!!! Не годится!!! Почему ты башкой трясешь, овца бестолковая?»

— А что ты не так делала?

— Головой качала в такт словам. Натуральный китайский болванчик, а не ведущая. Возня с камерой, светом и микрофоном по новой, я ерзаю на ужасно жестком стуле, коленки у меня трясутся, руки трясутся, голос дрожит, и только с третьего раза мы делаем еще один дубль. Несем смотреть Евгению. Евгений просматривает первые две минуты и изрекает: «Распусти волосы, что ли… Голова какая-то пирамидальная, как у динозавра-недомерка».

Третий дубль снят за пятнадцать минут — я уже идеально вызубрила текст. Евгений задумчиво взирает на экран и опять взрывается: «Ни один идиот не поверит, что бывает такая кожа. Вашу мать, почему у нее кожа блестит и светится??? Она что — пришелец??? Или родители у нее марсиане??? Быстро припудрить морду до нормального цвета — и чтобы ничего не блестело и не переливалось!»

Генеральный снова вызванивает жену, и они оба начинают прыгать вокруг меня, пытаясь равномерно наложить тональный крем и пудру. У жены получается не очень, а у генерального еще хуже. Они переругиваются, а Евгений курит уже вторую пачку и интересуется, сколько можно возиться.

Наконец, снят четвертый дубль. Евгений бросает взгляд и начинает орать: «Косорукие!!! Вам только улицы мести, а не новости снимать!!! У нее что, шея от другого тела???»

На этот раз пудреницей и кисточкой орудует сам Евгений. Я до ушей покрыта белым налетом, а он переукладывает волосы, меняет местами кольца на моих руках, даже красит поярче губы, не забывая ругаться на неумех, которые простых вещей сделать не могут без старика. После пятого дубля Евгений приносит мне горячий чай, потому что в павильоне опять северный полюс. При просмотре на большом экране изображение оказывается серым.

— В смысле серым?

— Все серого цвета. Оператор забыл выставить баланс. Евгений выгоняет оператора и требует, чтобы снимал главный инженер. Главный инженер снимает шестой дубль, и перед самым окончанием падает на камерный свет. С перепугу я напарываюсь на булавку от микрофона и прикусываю язык, а главный инженер сбивает два стула.

К этому времени у меня уже нет никакого азарта. Я чувствую, что при слове «телезрители» начинаю подмигивать левым глазом и непроизвольно улыбаться от уха до уха. Евгений бегает туда-сюда и орет: «Дура!!! Перестань трястись!!! Я переживаю куда больше, чем ты!!! Я хочу сделать из тебя настоящую профи, телезвезду, а не Жанку со студии косоруких!!! Хватит психовать!!! Работай!!! Работай!!!»

К пяти часам мы сделали восемь дублей. Главный инженер перестал отворачиваться, когда вся студия, ругаясь, протаскивала микрофон у меня под блузкой. Оператор даже похвалил бюстгальтер — дескать, очень приятный на ощупь. Жена генерального, поправлявшая мне макияж после каждой съемки, машинально напудрила волосы — получилась отличная перхоть. Евгений разозлился и выгнал жену генерального. Причесываться мне запретили потому, что волосы наэлектризовались и стали вставать дыбом.

Последний вариант Евгению почти понравился. Он задумался и предложил: «Новый год скоро, красивый праздник, у нас новая красивая ведущая, надо елочку на стол поставить. Не хватает елочки. Жан, давай еще разик, с елочкой, чтобы супер было. Мы станем лучшим кабельным каналом, а там и больших обставим. Тендер скоро, кстати!»

Генеральный директор, главный инженер и оператор сбегали на рынок и купили елочку. Наряжали всей студией, переругались, в результате пришла девочка-выпускающая и сделала как надо. Это дивное украшение водрузили на стол, выставили свет с учетом елочки, поправили мой макияж, вернули на место микрофон, сделали девятый дубль, и Евгений погрузился в глубоко медитативное состояние минут на пять. Просмотрев трижды, изрек: «Вот теперь все хорошо. И камере ты нравишься, и говоришь как надо, и текст отличный, и елочка нарядная, но… но не чувствую я, как ты любишь телезрителей. Ты должна отношение передавать, понимаешь? Как ты их обожаешь, какие они чудесные, твои телезрители, как ты хочешь, чтобы они смотрели наши новости, какой чудесный ты им покажешь материал. Отношение надо… Давай еще раз — и с отношением».

Александр уже смеялся в голос.

— Тебе смешно, — протянула Жанна, а я тогда бегала по студии кругами и орала громче Евгения: «Не могу!!! Не могу!!! Я любила их на первом дубле, но на десятом я уже заикаюсь от этой любви!!! Меня тошнит любовью!!! Я замерзла! Я забываю текст! Я не хочу быть диктором!»

Генеральный предложил продолжить на следующий день, а Евгений хитро подмигнул и ушел. Вернулся с водкой и докторской колбасой, налил мне полный стакан и велел выпить залпом. Естественно, я подавилась после первых глотков, закашлялась, заплевалась, а он похлопал меня по спине и отправил в павильон записывать ролик еще раз. Пока мы с оператором возились, они с генеральным добили бутылку и, просмотрев итоговый вариант, сразу одобрили. Евгений нашел где-то икру и белый хлеб, а заодно вполне приличный коньяк и произнес прочувствованную речь о том, что именно так рождаются новые телезвезды. И мне стало так хорошо, тепло и уютно, я сразу поверила в себя и поняла, что нашла свое место в жизни. Пусть не стану Светланой Сорокиной — но буду делать любимое и полезное дело.

Уже дома Александр нежно обнял Жанну и сказал:

— Ты будешь жить так, как тебе удобно. Захочешь — будешь работать, захочешь — уволишься и займешься домом, или садоводством, или изучением языков — лишь бы тебе было хорошо. Я не стану пытаться навязывать тебе какой-то образ жизни. Как бы пафосно и глупо ни звучало, но я хочу, чтобы ты была счастлива.

И Жанна поняла, что этот мужчина действительно пришел в ее жизнь, чтобы остаться навсегда.