Двенадцать

Глава 18 Чудо с Тибета

1996 год

Шло второе лето супружеской жизни Макса, а брак постепенно уже давал крен.

С самого своего возвращения в Калифорнию Грэйс дала ясно понять, что жить здесь не желает. Для нее идеальным домом было бы поместье в Виргинии, и она постоянно давила на Макса, чтобы тот пошел на этот шаг. Но здесь находился «МАКСимум продакшнс». Безбедную жизнь, к которой Грэйс уже привыкла, обеспечивала именно эта фирма.

Несмотря на наставничество в медитации, в свой мир Грэйс никого особо не пускала. Карьера мужа жену фактически не занимала, а то, чем он интересовался, тоже не вызывало у нее особых эмоций. Попытка рассказать о Двенадцати поначалу вызывала у Грэйс вроде как интерес, но уже вскоре она делала вид, что занята чем-нибудь неотложным, и тут же забывала, о чем он рассказывал.

Однажды она решила отправиться в Вайоминг, где в небольшом городке Джексонхол находился ашрам — обиталище единственной на свете голубоглазой тибетской монахини, которую звали Агата Уинрайт. В девятнадцать лет она отправилась на Тибет и там была рукоположена. Через несколько лет, поняв, что целибат не для нее, эта особа нашла себе подходящего духовного партнера и вышла за него замуж, так что теперь у них было четверо замечательных детей. Все это, заметьте, ни на день не прерывая тибетских буддистских практик.

В конце концов она скопила достаточно денег на покупку четырехсот акров земли на окраине Джексонхола и основала там «Мандалу», приют для людей, изучающих духовную практику. Агата объявила, что в конце августа у них со специальным семинаром ожидается знаменитый тибетский монах. Ростом он почти на голову выше обычного тибетца — метр девяносто! — и, по слухам, обладает магической силой, может даже протягивать руку сквозь камни.

Именно такого духовного учителя мечтала встретить Грэйс, поэтому тут же записалась на семинар. Она хотела завлечь с собой и Макса, но тот заартачился.

Грэйс в конце концов уступила, не стала волочь его туда силком, но подсунула при этом маленькую синюю книжицу «Медитация дзогчен». Макс открыл ее и прочел первое предложение: «Цель медитации — не медитировать».

— Вот это уже кое-что, — съязвил он. — Может, и в самом деле стоит почитать.

— А вот мне кажется, что ты взглянул бы на медитацию совсем другими глазами, если бы поехал со мной в ашрам, — не обращая внимания на колкость, сказала Грэйс.

Ехать его особо не тянуло, но не хотелось расстраивать жену. Надо было ей показать, что к новым познаниям он относится с интересом, хотя и без пиетета.

Так что Макс сделал необходимую предоплату, и вскоре они вдвоем отправились в Джексонхол на эту самую медитацию, которая должна была направить его к тому, чтобы не медитировать. Грэйс всю дорогу пыталась внушить мужу, что цель «не медитации» состоит в том, чтобы медитировать безостановочно, во всякий момент бодрствования и не бодрствования. У буддистов такое именуется сознаванием.

В конце концов это утомило и ее, но лишь в некоторой мере.

— Я так рада, что ты решил поехать! — ворковала она. — Вот увидишь, тебе в ашраме очень понравится!

В Вайоминге они взяли напрокат машину и поехали из аэропорта в этот самый ашрам. Стояла пыльная жара, а дорога последние три мили была еще и грунтовой, вся в колдобинах и ямах. На такой и опытный водитель должен быть начеку.

Насчет проживания Макс не был привередой. За городом, оно и есть за городом. На въезде в ашрам их встречал указатель со стрелкой «Палаточный городок». Теперь понятно, какие тут удобства.

Сам Макс в походы особо не хаживал, а палатку самостоятельно так и вовсе не разбивал. Прибыли они уже на закате, после семи. Единственным источником света у них был фонарик, который прихватила с собой Грэйс. Электричества в лагере, судя по всему, не было вообще.

Грэйс все оказалось нипочем. Она с видом знатока выбрала место, и Макс под ее руководством взялся устанавливать палатку.

Через час, голодные и злые, они присоединились к остальной группе в главном строении, где вот-вот должны были начаться занятия по медитации. Макс с Грэйс получили подушки и предложение вливаться в коллектив.

К счастью, медитационный разогрев оказался недолгим, минут на пятнадцать. Присутствующие здесь занимались медитацией от пяти лет и больше. После сеанса каждого попросили представиться и сказать, для чего он приехал в ашрам.

Большинство медитирующих надеялись вывести свою практику на новый уровень. Были и такие, кто ощущал, что уже близок к нирване или, по крайней мере, к состоянию, в котором нет обременительной привязанности к телу, чувствам или мыслям, связанным с обычной человеческой деятельностью. Они называли это словом «самадхи».

Макс оказался последним.

Когда настал его черед обозначить цели, он сказал вполне откровенно:

— Я просто сопровождаю свою жену Грэйс и в медитации ничего не смыслю. Зато она медитирует уже двадцать лет, и для нее это важно. Вот, собственно, и все.

Судя по всему, новым сокурсникам его слова пришлись не вполне по вкусу. Как он понял, уединение в ашраме предназначалось лишь для продвинутых. Многие заподозрили в Максе эдакого прохиндея, пробравшегося сюда за пазухой у жены, усердно работающей над собой. Здесь вообще считалось редкостью, чтобы кто-нибудь из продвинутых практиков состоял в браке с кем-то, не связанным с медитацией или, по крайней мере, не жаждущим постичь ее глубины.

Такое отношение вызывало у Макса неприятие. Оно читалось на лицах так называемых продвинутых слушателей, сидящих вокруг него. Было в них что-то от тех духовных лидеров, что он встречал в своих странствиях. Те тоже порицали и отказывались принимать людей, мыслящих иначе. Если ты согласен с их догмами, то станешь для них своим человеком. Если же нет, то твоя ценность в их глазах резко падает. От всего этого веяло давно знакомым лицемерием, которое и отвращало Макса от канонов той или иной религии. Он шел своим собственным путем познания и не желал отвлекаться от постижения подлинной цели всей своей жизни.

Следующей должна была выступить сама Агата, организатор и основатель ашрама.

Со спокойным достоинством, выработавшимся за тридцать лет медитирования, она оглядела лица собравшихся и заговорила.

— На прошлой неделе у нас произошла смена наставников, — объявила она. — Я знаю, многие из вас приехали специально ради возможности познакомиться и помедитировать с Тулку Ханкой. К сожалению, китайское правительство отказало ему в выездной визе из КНР, и к нам он не смог попасть.

По помещению прошел легкий ропот.

Подождав, когда он стихнет, Агата продолжила:

— Его место займет Тулку Римпоче Чиба, основатель Бирюзового монастыря в Непале. Он все равно собирался приехать, так как должен провести ритуал освящения новой ступы, которая будет закончена на этой неделе. Тулку Чиба — едва ли не самый видный в мире авторитет по ритуалам ступы.

Бирюзовый монастырь — это еще куда ни шло. Во всех же остальных замысловатых именах и терминах, представляющих немалую важность для собравшихся, Макс явно блуждал. Ну да ладно. Чем меньше путаницы в голове, тем оно лучше.

— Он также выдающийся учитель, — слышался голос Агаты. — Поэтому надеюсь, что нынешний наш сбор оправдает себя не меньше, чем если бы здесь с нами был Тулку Ханка.

О ритуалах ступы Макс слышал, когда работал над фильмом «В поисках исторического Иисуса». Ступа — это такое круглое хранилище священных реликвий, например изображений Будды и культовых предметов, сделанных монахами. Вокруг этой постройки с молитвами делают обход преданные верующие.

Считается, что ступа — это физическое воплощение Будды на земле, которое притягивает к себе его благодатную энергию, передающуюся тем, кто это сооружение финансировал, строил, оберегал, поклонялся ему, усерднее других совершал вокруг него молебны.

Однако сколько организатор ни упирала на то, что без Тулку Ханки все тоже сложится неплохо, ропот неприязни среди паломников все же не стихал. Они заплатили немалые деньги и слетелись со всей страны, можно сказать, специально для того, чтобы лицезреть рослого тибетского чудотворца.

А этот Тулку Чиба — кто он такой?

Не отставала от других и Грэйс.

— Хорошо помедитировали, нечего сказать, — наравне с другими сетовала она. — Я, можно сказать, специально приехала, чтобы взять у него интервью для книги, которую собираюсь писать. Почему нас заранее не оповестили? Нет, мы, конечно, останемся, — сокрушенно подытожила она. — Но это сплошное разочарование, и вообще так не делается.

Ропот солидарности прокатился по толпе. Агата собиралась что-то ответить, но тут в помещение вошел ее муж и привлек к себе общее внимание.

— У кого номер машины 4Г18ВР? — спросил он, перекрывая рокот. — Она стоит прямо в палаточном городке, а все машины должны парковаться только в специально отведенной зоне! Эта земля священная и экологически уязвимая. Мы все должны ее чтить, поэтому прошу хозяев срочно убрать оттуда машину!

Автомобиль как раз принадлежал Максу и Грэйс, и они пристыженно заспешили. У Грэйс появилась-таки возможность открыто излить свое негодование, что она и делала всю дорогу до палаточного лагеря, от лагеря до стоянки и снова до палатки. Время шло уже к полуночи — так что жалобы жалобами, а надо спать.

Наутро в лагерь прибыл учитель, которого здесь, в ашраме, звали Римпоче. Это оказался крепкого сложения, бритый наголо мужчина с рублеными чертами лица. Он изъяснялся исключительно на тибетском, по-английски не знал ни слова и приехал со своим переводчиком.

Занятия начались с опозданием, но Макс к этому уже привык. В целом все напоминало обычные институтские семинары. К удивлению для себя, Макс нашел их необычайно интересными, по крайней мере, нисколько не хуже тех, даже самых удачных, которые он посещал в Гарварде и Йельском университете. Похоже, впервые за то время, которое прошло с момента запрета заниматься философией, ему встретился преподаватель, от всей души побуждающий учеников мыслить. Причем Римпоче был куда лучше вузовских профессоров. Он не просто задавал вопросы типа «какова форма у Вселенной?» или «какого Вселенная цвета?», но еще и располагал ответами. При этом учитель не просто излагал свое мнение, но еще и активно, с интересом прислушивался к своей аудитории.

Большинство слушателей даже не решались добровольно отвечать на вопросы, но Макс, привычный к активному участию в ученых разговорах, свободно выкладывал свою точку зрения — там будет видно, прав он или не прав. По какой-то причине он заявил, что цвет у Вселенной, видимо, синий.

В ответ мыслитель получил замечание, что ошибается, а потому должен выйти из-под тента, погулять в роще, окружающей лагерь, и помедитировать там насчет верного решения. Ему было сказано, что Римпоче по прошествии нужного времени за ним пришлет. В итоге Макс провел в роще больше времени, чем все остальные медитаторы, вместе взятые.

Вселенная представлялась ему в виде двойной спирали. По Римпоче выходило, что он заблуждался.

Опять в лес.

Эти походы чем-то напоминали дурацкий колпак, который ему иной раз напяливала во втором классе учительница, а потом усаживала в углу под всеобщее хихиканье.

Медитаторы, конечно, не хихикали, хотя кое-кто непроизвольно улыбался. Слишком уж часто Макса выставляли из-под тента.

Тем не менее к происходящему слушатели относились вполне серьезно, а неуемность Макса воспринимали, похоже, с одобрением. Грэйс в рощу не посылалась ни разу из-за того, что не вызвалась ответить ни на один из вопросов, поставленных Римпоче. Равно как и большая часть аудитории. Здесь никого не вызывали к доске и не ставили отметок. Единственную оценку на дороге к просвещению мог поставить себе лишь сам ученик.

Макс усвоил для себя многое, в том числе и то, что у их учителя прекрасное чувство юмора.

В возрасте трех лет Римпоче был рукоположен в большом тибетском монастыре. В шесть его признали тулку — верховным жрецом — соседнего монастыря. Вещь крайне необычная. Подобное звание означает, что ты являешься перевоплощением прежнего тулку, примерно как при выборе далай-ламы. В самом деле, быть избранным дважды — большая редкость, ведь это подразумевает воплощение в одном теле сразу двух просвещенных душ, но, как видно, буддийское учение допускало столь исключительные случаи.

По мнению самого Римпоче, особенно странным оказалось то, что обе воплощенные в нем наследственные линии должны были пятьсот лет непрерывно существовать совершенно обособленно и тут вдруг, словно им места было мало, свалились одновременно в единое вместилище в виде его.

Ему было всего пятнадцать, когда маоисты, к той поре уже захватившие Тибет, решили пересажать всех лам и разбросали их по зонам строгого режима, трудовым лагерям в густых лесах. Заключенные от рассвета до заката валили лес, а ночами над ними жестоко измывались. Помимо лам здесь сидели лишь смертники и уголовники, осужденные за тяжкие преступления. Среди ночи заявлялись охранники и уводили ламу или убийцу — чаще всего безвозвратно. Иногда, правда, его чуть живого швыряли назад, но потом забирали опять, якобы на очередной допрос, на этот раз с концами.

— Можно сказать, что я благодарен китайцам за свое заточение, — рассказывал через переводчика Римпоче. — Оно было подобно университету. Маоисты отбирали по всему Тибету самых мудрых лам. Я у них всех учился, был молод и крепок, работал, не щадя сил, поэтому и оказался в самом конце списка тех, кто подлежал истязаниям и убийству. Но разумеется, уверенности не было ни в чем, — продолжал он. — Медитируя, я размышлял о природе непостоянства с той углубленностью, какая вряд ли бы у меня получалась, не сознавай я того, что в любую секунду могу быть выдворен из этой жизни.

После четырнадцати лет лагерей Римпоче неожиданно выпустили, и ему удалось выехать в Непал, где он основал женский монастырь, преимущественно для беженок с Тибета, из которых многие прошли через ад истязаний насильников-маоистов. Там он и познакомился с Агатой, пригласившей его сюда на ритуал освящения ступы.

Сам Римпоче происходил из дзогчен, буддистов, сочетающих в своем учении кое-что от религии бон, а также от Падмасамбхавы, великого мастера тибетского буддизма. Бон, существовавший еще задолго до Будды, обладал, по общему мнению, магическими силами. Что же касается медитации дзогчен, то ее цель состояла в достижении так называемого радужного тела как указания на то, что душа обрела всезнание и способна в любое время принимать какую угодно форму.

Эго во многом схоже с состоянием нирваны, хотя и более колоритно в том смысле, что душа при этом может произвольно перевоплощаться в любое существо или вещество на свой выбор, будь то птица или гора, ручей или камень, животное или человек, а то и в саму радугу.

На пятый день занятий наступило и время освящения ступы. Переводчик попросил учеников собраться в круг и объяснил, что, пока все будут нараспев читать мантры, Римпоче понадобится кто-то для помощи в проведении обряда. Это большая честь.

Макс был единственным, кого особо не занимала завидная участь быть избранным. Неизвестно, ведал о том Римпоче или нет, но дело кончилось тем, что он выбрал именно Макса.

Не чувствуя в монахе чрезмерной просвещенности, Макс между тем проникся к нему искренним уважением. Дисциплинированность и рабочая этика неизменно вменяли Римпоче быть на ногах с четырех утра, давая частные консультации, а затем с восьми до четырех часов дня вести занятия. Вечера он в основном проводил в уединении, совершая обряды и медитации во всех подходящих для этого местах, разбросанных по вместительной территории ашрама — беседках, сараях, бунгало.

Отрадно было и то, что Римпоче оказался приверженцем мясной пищи. Почти каждую трапезу ему подавалась хорошая отбивная, котлета или гуляш с карри, рисом и овощами. Что, господа вегетарианцы, получили по носу? Это было тем более забавно, что Грэйс с большинством своих жующих морковку собратьев автоматически вписывали мясоедов в круги ада.

Два дня кряду Макс состоял, можно сказать, в услужении у колдуна. Он держал блюдо с освященным рисом, подавал Римпоче священные предметы, которые тот разбрасывал по всему сборищу, посвящая их разным богам и богиням с труднопроизносимыми именами.

Когда наступал черед протяжных, нудноватых мантр, именно Макс раскладывал и переворачивал страницы старинных книг. Бывало, что один лишь обряд охватывал двадцать, а то и более страниц, зачитывание которых занимало час с лишним.

Макс с объявлением каждого перерыва думал о том, что наконец сможет отделаться от почетных обязанностей, но Римпоче неизменно выкликал его снова. Постепенно Макс вжился в пышную образность церемоний. Время на протяжении этих ритуалов словно застывало, а в небе сгущались странные облачка.

Собравшиеся в один голос твердили, что облака формой напоминают им Будду, а значит, это именно он осеняет их своим присутствием. У Макса такой уверенности не было, но, помогая Римпоче священнодействовать, он чувствовал, что действительно с ним сблизился, и без всяких слов сознавал, что это связь на всю жизнь. Правда, медитировать Макса хватало от силы минут на двадцать. Потом это занятие начинало его жутко утомлять.

По завершении церемоний всех ждал истинный пир с блюдами на любой вкус — и острыми, и кисло-сладкими, и все это под вина и прочие напитки. Угощение проходило по принципу единовкусия. Мол, все на свете равно меж собой и одной еде перед другой не должно делаться предпочтения.

На тарелку, куда служители то и дело что-нибудь подкладывали, смотреть не полагалось. Не было и столовых приборов, так что надо было просто хватать то, к чему прикоснулась рука. Как результат, в ней наряду с печенюшкой оказывался какой-нибудь гарнир из овощей или вовсе что-нибудь экзотическое, с совершенно непонятным вкусом. В общем, весело и занимательно от начала до конца.

Ближе к окончанию к Максу подошла Агата Уайнрайт и спросила, не запланировал ли он уединенной консультации с Римпоче. Узнав, что нет, она удивилась.

— Как?!

Агата распахнула глаза, улыбнулась и добавила:

— А вам надо бы. Все уже проконсультировались. Помощником вы были великолепным, так не надо упускать такую возможность.

В восемь утра все пришли в приукрашенный зал на заключительное собрание. Перед началом мантр к залу от имени Римпоче обратился переводчик с вопросом, все ли присутствующие успели найти пристанище. Это означало присвоение особого тибетского имени, позволяющего его носителю иметь при медитации доступ к Падмасамбхаве, обрести в дальнейшем просвещение, а то и радужное тело, пускай вероятность этого и ничтожно мала.

Кроме Макса, искомое нашли уже все, так что его вызвали и скоренько, минут за пятнадцать, в ходе обряда выдали пристанище. Римпоче сунул ему бумажку, на которой было начертано его тибетское имя. Макс в тот же день потерял ее, а потому так и не освоил произношения своего имени на тибетском, знал лишь, что оно означает «алмаз» и подразумевает чистого мыслителя блистательной силы.

Однако перед медитацией предстояла еще одна процедура. Римпоче привез с собой с Тибета особую черную траву, которую раздали по залу. Переводчик поведал, что траву эту в стародавние времена высаживали тибетские ламы, а потом ее веками любовно возделывали монахи. Особая энергия, присущая траве благодаря благословениям лам и монахов, придает силы в духовных странствиях всем, кто прибегает к помощи этого растения.

Каждый из присутствующих взял крохотную, не более грамма, щепотку, пожевал ее и проглотил. Исходя из принципа «делай как я», не уклонился от процедуры и Макс. Ничего из ряда вон выходящего он в себе вроде не ощутил, но впервые смог вынести двухчасовую медитацию без скуки и отвлечений на сторонние мысли, в том числе о работе. По завершении медитации, пока все прощались, Макс для своей консультации наведался в отдельную загородку лагеря, где обитал Римпоче. Учитель его уже ждал.

При нем был переводчик, который и открыл аудиенцию.

— Римпоче хочет знать, чего ты ищешь и может ли он тебе помочь, — сказал он.

— Ничего я особо не ищу, — честно признался Макс. — Просто иногда недоумеваю, откуда в мире столько насилия и ненависти и так много людей страдает.

Выслушав перевод, Римпоче помедлил и ответил:

— Ты просто люби всех, как если бы они были твои дети. Так ты придешь к пониманию. То, что видится тебе как насилие и ненависть, на самом деле не более чем дурные детские шалости. Это поведение не навсегда, оно неминуемо пройдет.

Римпоче презентовал Максу свою фотографию и визитку, чтобы он мог ему писать, если в будущем появятся вопросы. Мудрец поблагодарил за помощь и удалился к себе в палатку паковать вещи в дорогу.

Макс направился в лагерь, а по пути вдруг ощутил в себе некое странное, исподволь растущее сознавание. Как будто бы деревья и кусты вокруг обрели ощутимую живость, какой он раньше в них не замечал. Связь ощущалась и с камнями, и с дорожкой, по которой он ступал.

Ощущение было непередаваемо странным, но приятным, как будто бы все границы, отмежевывающие Макса от остального мира, вдруг стали понемногу размываться.

«Что это? Неужто самадхи?» — изумленно подумал он.

Пока он отсутствовал, Грэйс уже свернула палатку.

— Я все упаковала, — доложила она. — Осталось подогнать машину. У нас на все про все сорок минут, если хотим успеть на рейс. Давай-ка шевелись!

Бойкие инструкции вывели Макса из надвинувшегося было фокуса сознавания. Он пошел выполнять распоряжение жены.

Уже сидя на самолете, следующем из Вайоминга в Калифорнию, Макс достал визитку Римпоче.

В окружении изящного орнамента там значилось: «Бирюзовый монастырь Ксан Непал».

А ниже: «Римпоче Гуатма Чиба».

В тот первый вечер в ашраме Макс, собственно, не придал значения объявлению Агаты, что вместо Тулку Ханки с ними будет Тулку Чиба. Теперь же, созерцая это имя, он с отрешенной ясностью понял, что Римпоче — один из тех Двенадцати.

Он откинулся в кресле, какое-то время сидел, закрыв глаза, потом повернулся к жене и буквально выдохнул из себя:

— Боже мой, Грэйс! Римпоче — один из Двенадцати!

— Двена-адцать, трина-адцать, — на манер детской считалки пропела она. — Ты о чем?

— Помнишь двенадцать имен? Ну, те, которые явились мне, когда я ребенком чуть не умер! — пояснил он, раздражаясь от ее непонятливости.

— А, ты опять про то, — скучливо вспомнила Грэйс. — Я думала, ты от этого уже отошел за давностью лет. Первые четверо тебе, помнится, уже встречались, но ведь ты потом поставил на них крест. Ни толку, ни проку, ни связи в этой великолепной четверке. Сам же говорил!..

— Говорил. Но ведь это все меняет! Ты глянь: Рим-по-че. Один из тех Двенадцати, буква в букву! — воскликнул он взволнованно. — Может, я бросил поиск чересчур рано!

Грэйс, раздражая мужа еще сильней, поправила шейный валик, который неизменно брала с собой в полет, и напялила светонепроницаемые очки.

— Умничка, умничка Максик, — проворковала она. — Что-то я за ночь совсем не выспалась. Наверстать, что ли? — Грэйс погладила мужа по колену. — Дома все расскажешь.

Макс лишь сердито на нее зыркнул, после чего попробовал читать газету. Хотя какое тут чтение. Голову бередили мысли о Римпоче и негаданном возвращении Двенадцати в его жизнь. Он попробовал расслабиться, восстановить то состояние, в которое сегодня невзначай вошел.

Через некоторое время окружающее пространство вновь будто расширилось, проглянули нити, связующие меж собой одушевленное и неодушевленное. Впрочем, одушевленным, то есть осмысленным, дышащим жизнью и сознанием, было все, даже типографский шрифт в газете.

Все негативное отсеялось, оставив место лишь любви и состраданию. В разделе криминальной хроники сообщалось об изнасиловании какой-то девочки-подростка. Чувство сострадания распространялось не только на девочку, но даже на ни в чем не повинную краску, оскверненную этим сообщением.

Она словно онемела от тех слов, которые несмываемо были на ней пропечатаны. Единственный для нее выход теперь состоял в ожидании того, пока бумага разлезется. Только так схлынет весь этот ужас.

В этом состоянии Максу и открылась цель его жизни. Ему действительно суждено неустанно разыскивать этих Двенадцать. Как, зачем — неизвестно. Равно как и то, каким образом они между собой взаимосвязаны.

Ясно главное: их надо найти.