Двое из логова Дракона

Часть 6

Весь день Мизерис в сумрачном молчании слонялся по дворцу. Он уклонялся от разговоров с приближёнными, отказывал в аудиенциях и прогонял от себя слуг. Ему пришлось принять Танируса, и Главный Жрец Тьмы, выразив свою скорбь по поводу смерти властительницы Тэллоса, деликатно напомнил царю о том, что по древнему закону он не должен оставаться на троне один более суток, и не позднее следующего утра должен представить народу новую царицу. Затем Танирус пустился в пространные рассуждения о достоинствах двух дочерей своего старшего брата. Мизерис, не проронив ни слова, развернулся и вышел, снова отправившись в свои бесконечные странствия по душному лабиринту дворца.

Ближе к полудню ему сообщили, что прибыла Главная Жрица Света. Она внимательно смотрела на царя, словно пыталась заглянуть ему в душу, а потом, не тратя времени на предисловия, заявила, что выбор царицы — ответственная миссия, это место должна занять опытная и преданная господину женщина, которая будет его опорой и возьмёт на себя груз государственных забот. Он прислушивался к её словам, устало глядя куда-то в сторону. Его безразличие постепенно перетекало в некоторую заинтересованность. Апрэма тем временем убеждала его в невероятных достоинствах неведомой претендентки, постепенно подходя всё ближе. Её голос становился всё более сладким и вкрадчивым, движения всё более плавными и, наконец, она коснулась пальцами его руки. Он с недоумением взглянул на неё и встретил взгляд полный нежности и страсти.

— Так ты о себе, — с явным разочарованием пробормотал он, отступая на шаг.

— Только за свои достоинства я могу ручаться головой, — с убийственной логикой пояснила Жрица.

— Я их вряд ли смогу оценить, — заметил царь. — К тому же ты умолчала о недостатках, которые мне известны. Ты жестока, коварна и себялюбива. Ты преследуешь свои цели, обожаешь интриги и стремишься к власти. Тебе нет дела до Тэллоса и меня. К тому же ты слишком стара, чтоб подарить мне наследника.

— Может, и нет! — возразила она.

— Я не могу рисковать, — мотнул головой он. — Я много пью, у меня проблемы с головой, и я на глазах превращаюсь в развалину. Кто займёт трон, если я умру? Ты? Лучше пусть Тэллос сгорит в огне приближающейся битвы. Короткая вспышка гнева Богов лучше, чем долгая агония в твоих когтях. Уходи, Апрэма!

— У меня есть племянница, юная, непорочная дева, которая будет послушна и ласкова, — тут же сменила пластинку Жрица.

— У меня тоже есть племянница, — перебил царь. — Тоже юная и непорочная дева, которая уже послушна и ласкова.

С этими словами он развернулся и ушёл прочь.

К вечеру ему доложили, что бальзамировщики завершили свою работу и приготовили царицу к погребению. Он прошёл в тёмный зал в глубинах дворца. Здесь не было окон и высокий сводчатый потолок, опиравшийся на толстые витые колонны, тонул в темноте. Установленные на треножниках чаши с огнём, освещали помещение трепетным рыжеватым светом.

В центре зала, на каменном одре лежало тело Эртузы, облачённое в драгоценные одежды и прикрытое невесомой прозрачной тканью. Подойдя к ней, царь долго стоял рядом, вглядываясь в лицо жены, которое под тонкой вуалью казалось живым, словно она спала. В зал входили придворные, богатые и влиятельные люди города подходили к одру и склонялись перед ним, отдавая последние почести своей госпоже. Многие, слишком многие явились в тот день со своими юными и не очень дочерьми, разодетыми и накрашенными скорей для пира, чем для похорон. Девицы склонялись перед царём, бросали на него нежные взоры, но он стоял неподвижно, всё так же печально глядя на лицо своей почившей супруги.

Постепенно зал опустел, и появились Танирус и Апрэма, и, как всегда, затеяли спор, кто будет творить обряды в ночь перед погребением царицы. Апрэма напоминала о том, что Эртуза с детства была посвящена Свету, а Танирус вполне резонно напоминал, что теперь она принадлежит Тьме.

— Убирайтесь, — прервал их спор негромкий голос царя. — Уходите оба. Я останусь с ней. Этого довольно. Можете проводить погребальные ритуалы во дворце, в садах, в своих Храмах, но не здесь. Дайте ей покой. И мне тоже.

Танирус и Апрэма удалились, явно собираясь продолжить пикировку за дверями зала. Мизерис окинул взглядом пустой зал, обошёл все двери, задвигая засовы. Покончив с этим, он осмотрелся с тоской, и медленно подошёл к каменной скамье возле стены. Сев на неё, он какое-то время сидел в абсолютной тишине, глядя на лежавшее на одре тело, которое мерцало драгоценностями, и, казалось, парило в пространстве, потому что тёмное каменное возвышение ложа сливалось с сумраком, царившим в зале.

Одиночество на сей раз ещё более глухое и безнадёжное, чем раньше, навалилось на его плечи невыносимым грузом, и он опустил голову на руки. Мысли тяжко текли в голове, но он лишь утомлённо наблюдал за своими тревогами, которые теперь казались призрачными и незначительными. Кого выбрать царицей? Вернётся ли Богиня Неба? Где Существо Света? Что будет с его планетой?

Потом воцарилась тишина, и Тьма окутала его измученный мозг. Он очнулся спустя какое-то время, почувствовав чьё-то присутствие и, повернув голову, увидел демона, сидевшего на расстоянии вытянутой руки. Его прозрачные мерцающие глаза были устремлены на лежавшую во мраке царицу.

— Если хочешь, я уйду, — тихо произнёс демон.

— Кратегус в твоём мире врачует сердца? — припомнил царь, задумчиво глядя на него. — Ты не зря носишь это имя? Ты можешь помочь мне избавиться от этой боли?

Демон перевёл на него печальный взгляд и проговорил:

— Всё, что нужно человеку, царь, всегда есть у него внутри. Просто он боится заглянуть в собственные глубины и ищет помощи у других.

— О чём ты, демон? — вздохнул Мизерис. — Разве не можешь ты найти для меня слова утешения?

— Не утешение тебе нужно, царь, — тихо возразил демон. — Слова пусты и бесцветны перед лицом горя. Есть время для радости. Есть время для скорби. Каждую чашу, поднесённую тебе жизнью, нужно выпить до дна, и тогда, исчерпав её содержимое, ты освободишь место для новой надежды. Но вы вечно бежите от боли, вы окутываете его пеленами слов и потихоньку прячете в глубине своих душ. В той самой глубине, где раскинула свои покровы живущая в вас Тьма. Там в её глубинах ваша погибель и ваше спасение. Там боль и избавление от неё, там забвение и там память, покоящая ваши воспоминания, от которых вы уклоняетесь. Там ваши несбывшиеся мечты, утраченные иллюзии, забытые надежды. Там ваши угасшие чувства, незаконченные разговоры, не отданные долги, несовершённые прорывы, непроизнесённые признания. Оттуда они смотрят на вас, а вы, чувствуя их взгляд, но, не решаясь обернуться, продолжаете жить, страдая от непонятной тоски.

— Ты прав, дух Тьмы, но не время сейчас говорить об этом, — произнёс царь. — Потому что время скорби для меня длится бесконечно, переходя порой во время беспросветной скорби. А время радости… Эта чаша не минула меня, но я не успел насладиться напитком. Я был юн и полон любви. Я верил в людей, но эту веру у меня отняли. Выбили из рук чашу и расплескали напиток. И вот снова я стою над осколками с пустыми руками и глазами, полными слёз, и твержу, что нет на свете чаш и всякое питьё в этом мире отравлено. Пусто, всё так же пусто и темно. Чем я заслужил такое испытание? И пройдёт ли эта боль? Ведь в боли не только выздоровление, но и смерть, и безумие, и ожесточение. Боги мои, боги, уймите мою боль, не торопитесь подносить мне новую чашу… Душа моя ослаблена нанесённой раной, она по-прежнему болит и ноет, она уже не в силах распахнуться навстречу миру. А потому лишь покоя и забвения прошу я.

Он замолчал, уныло глядя перед собой, а потом вздохнул и продолжил:

— Мы говорили о чаше веселья… И я вспомнил. Не о веселье, нет. Но о счастье, столь скоротечном и столь быстро покинувшем меня, что я не успел оплакать его. И оно, должно быть, так же печально взирало на мои муки из глубин моей души. Я никому здесь не говорил об этом. Разве кто-то здесь услышит, поймёт боль моего сердца?

— Я слушаю тебя, — тихо напомнил демон.

— Это было давно. Вскоре после того, как меня комиссовали из инопланетного легиона Ормы в связи с тяжёлым ранением в голову. Ормийцы выплатили мне немалую компенсацию и с почётом сопроводили на борт пассажирского челнока, унёсшего меня неизвестно куда. Я был не в себе тогда, и тратил свои кровью заслуженные деньги, мотаясь по галактике, и нигде не находя покоя и забвения. Головные боли и безумные идеи, тяжкий бред и несбыточная мечта, о которой ты знаешь, наперебой терзали меня и я не находил спасения.

И вот в одном из космопортов со мной случился очередной приступ. Мне было так плохо, что я стал биться головой о пол и скоро потерял сознание. А когда очнулся, увидел мать. Я не помню свою мать, но лицо этой женщины светилось такой заботой и добротой, что я подумал, что это моя мать. Это была медсестра тиртанского миссионерского госпиталя. Её звали Аданта. Она была некрасива, маленького роста, широколицая с большими руками и ногами, но её глаза светились такой нежностью и лаской, что я полюбил её. Она выхаживала меня, как больного ребёнка, сидела у моей постели днём и ночью, держала мою руку в своей, когда я метался в лихорадке. А потом её командировка закончилась и, перед тем, как улететь на Тиртану, она зашла проститься. Я был в таком отчаянии, что она пожалела меня и позвала с собой. Я полетел с ней.

Тиртана — это чудный мир, демон, прекрасный, чистый, светлый, полный удивительно красивых мест. Там живут самые красивые во вселенной птицы и животные, которых тиртанцы везут к себе с других планет не для того, чтоб тешить самолюбие, а чтоб спасти от вымирания. Эти люди так добры, что самые кровожадные хищники становятся у них ласковыми, как котята! Я видел саблезубых двурогов, спящих во дворе женщины, игравшей с детьми, и пенелопского драгара, который возил на спине школьников.

Там нет браков. Люди просто годами и десятилетиями живут вместе, не связанные ничем, кроме любви, и растят детей, внуков, правнуков. Мы с Адантой тоже стали жить вместе. Детей у нас не было. Слишком разные виды. Но, отправляясь в очередную миссию, она сказала, что если найдёт там сирот, пострадавших от войны, она привезёт нам несколько, чтоб у нас были дети. Я остался и стал ждать. А потом пришёл её отец и сказал, что Аданты больше нет. Передвижной госпиталь, где она работала, попал под обстрел. И она закрыла собой ребёнка. Её накрыло градом осколков от разорвавшегося снаряда. Я спросил, могу ли я хотя бы забрать ребёнка, которого она спасла? Но оказалось, что у него был отец, который просто потерялся, а потом нашёлся в лагере беженцев. И естественно, он, потерявший всё, кроме этого малыша, никому бы его не отдал.

И мир померк для меня. Я снова остался один. Я снова слышал, как Небесный Дракон скребёт своей когтистой лапой в дверь моего ставшего таким ненадёжным убежища. И я сдался. Я уступил. Я вернулся на Агорис…

Царь поднял голову и с тоской посмотрел на каменный одр, где в драгоценном одеянии лежала его царица, сложив на груди украшенные перстнями руки.

— Знаешь, Аданта меня не любила, — тихо продолжил он. — Просто жалела и была благодарна за мою любовь. Она понимала, какой это бесценный дар, когда тебя любят. И Эртуза не любила меня. Она так плакала после смерти Ротуса, не потому что потеряла возлюбленного, а потому что очень хотела остаться царицей. А мне всё равно нужна была царица. Таков закон. Мне было всё равно, и я сделал её своей царицей. И, всё-таки, я был не один, понимаешь? Она по-своему заботилась обо мне, а теперь её нет. И если нам с тобой не повезёт, скоро никого не будет.

В дверь послышался стук. Даже не взглянув туда, Мизерис побрёл к одру царицы и сел рядом на пол, вперив безысходный взгляд в каменные плиты.

— Спи, — тихо проговорил демон, подходя к нему. — Тебе нужен покой. Сон — лучшее лекарство от боли и отчаяния.

— Разве я смогу уснуть?.. — царь жалобно посмотрел на демона и увидел, как странно замерцали золотистыми искрами его изумрудные глаза.

— Спи, — совсем близко, возле самого его уха прошептал нежный голос.

Демон опустился рядом на колени, и взял в ладони его голову. От прохладных рук исходило странное ощущения покоя и ласки, которые расплывались по телу царя, медленно расслабляя его мышцы и унимая боль. Он покорно опустился на каменный пол и закрыл глаза. Сквозь приятное забытьё он ощущал, как ласковые руки гладят его голову и плечи. Он снова чувствовал себя маленьким кудрявым мальчиком, лежащим в резной колыбели. И над ним с улыбкой склонился стареющий отец, который был уже достаточно мудр, чтоб понимать, какое это счастье — иметь дитя…

Мизерис уснул. Демон молча сидел рядом с ним, обняв руками колени, и печально смотрел в темноту ночи, сожалея, что не может помочь себе так, как только что помог царю.

Царя разбудил стук в дверь. Подняв голову и оглядевшись, он увидел всё тот же полутёмный зал, освещаемый огнями, горевшими на кованых треножниках, но что-то ему подсказывало, что уже наступило утро. Стук был настойчивым и даже слегка тревожным.

Поднявшись на ноги и с трудом разогнув затёкшую спину, он побрёл к дверям и отодвинул засов. Там скопилась целая толпа слуг во главе с особым церемониймейстером, ведающим организацией царских похорон. Он пылал рвением, наконец, впервые за несколько лет дождавшись своего часа.

Погребение по древней традиции происходило на рассвете, пока ещё не очень жарко, поэтому следовало поторопиться. Мизерис прошёл в свои покои, предоставив слугам позаботиться обо всём остальном. Он не хотел смотреть, как тело царицы будут перекладывать на золочёные носилки и проносить по семи церемониальным залам. Ему не хотелось раньше времени слушать вопли плакальщиц и бормотание жрецов обоих Храмов. Он ушёл к себе, но и там ему не дали остаться одному. На него тут же налетела толпа приближенных с чашами воды, губками, благовониями и гребнями. Они сняли с него одежды, омыли его тело и умастили ароматными маслами, расчесали его спутанные кудри, облачили в новую красную тогу и водрузили на голову венок из свежих роз, перевитый в знак траура чёрной лентой.

Когда всё было закончено, ему сообщили, что погребальный поезд готов. Он, не проронив ни слова, пошёл вниз, где на площади ему подвели белого коня. Площадь по случаю похорон царицы была запружена народом. Горожане пришли поглазеть на царский кортеж, а заодно узнать, кто будет их новой царицей, потому что, вернувшись с кладбища, он должен был представить её народу.

В этот момент внимание его добрых подданных было отдано коню. Лишь несколько особей этих животных, считавшихся царским достоянием, жили в конюшне при дворце. И если раньше красавец Ротус часто выезжал из дворца на коне и гарцевал по узким улицам, вызывая восторг прохожих, то Мизерис не любил верховую езду из-за её повышенной нагрузки на поясницу, потому кони жили в своё удовольствие, не слишком часто выходя под жаркое небо Агориса.

Вот и сейчас это странное животное нервно вздрагивало, косило глазом на шумящую толпу и крутило крупом. Мизерис нехотя приблизился к нему и, ухватившись рукой за гриву, перекинул тело через покрытую попоной спину скакуна. Конюх подал ему поводья, и ему пришлось выпрямиться, напрячь ноги и приструнить танцующего коня. Конь, почувствовав твёрдую руку, тут же успокоился и заплясал по каменной мостовой точёными копытами.

Толпа одобрительно зашумела, а позади раздались стоны и плач. Женщины в чёрных покрывалах вывели под руки полумёртвую от горя царевну Анору и усадили её в носилки. Мизерис поддал коню пятками, и кортеж тронулся на север, туда, где на старом кладбище возвышалась усыпальница королевской семьи.

Жара нарастала с каждой минутой и, стремясь поскорее добраться до места назначения, Мизерис перевёл коня на рысь, а затем на галоп. Повозка с носилками царицы, запряженная белыми волами, подскакивала на камнях. Плакальщицы, вынужденные бежать, рыдали не так громко, как обычно. Носильщики с портшезами отстали, и в результате поезд растянулся на несколько кварталов.

Доехав до кладбища, Мизерис спешился у ступеней усыпальницы и поднялся по ним в тихий, наполненный смолистым запахом сандала и кедра зал. Он каждый раз с дрожью переступал порог этого помещения, понимая, что однажды ему придётся остаться здесь навсегда, но в этот день, ему так хотелось уйти с удушающей жары, что он поднялся сюда первым, не дожидаясь свиты.

В ряду каменных саркофагов появился новый. Искусно вырезанная крышка стояла в стороне. Осмотрев резьбу, он покачал головой.

— Неужели это сделано за ночь? — пробормотал он.

— Это всё было готово давно, — раздался рядом старческий голос и, обернувшись, он увидел старика в белых одеждах.

Мизерис вздрогнул от неожиданности, а потом узнал смотрителя усыпальницы.

— Это ты…

— Госпожа, как и подобает мудрой властительнице, заранее подготовила всё для своих похорон, — поведал старик. — Она сама выбрала место рядом со своим первым супругом и сказала, что должно быть изображено на надгробной плите.

— Я не знал, — вздохнул Мизерис. — Она так любила жизнь, что мне и в голову не приходило, что она так тщательно готовится к смерти.

— Никто не знает своего часа, царь. Если ты не заботишься об этом, то можешь оказаться не готов к тому, что случится.

— Ты путаешь похороны и смерть. В отличие от царицы я всегда готов к смерти, а о похоронах пусть позаботятся те, кому за это платят.

До него снова донеслись вопли и стоны. Плакальщицы, наконец, добежали по жаре до кладбища и, переведя дух, зарыдали в полную силу.

Церемония прошла быстро и не слишком пышно. Покидая усыпальницу, Мизерис вдруг почувствовал лёгкость, словно с его плеч свалился камень. Наверно, демон был прав: нужно было выпить чашу скорби до дна, чтоб не осталось ни капли.

Сбежав по ступеням крыльца, он снова вскочил на коня и, подождав, пока рыдающую Анору уложат в её портшез, снова пришпорил коня. Он вернулся на площадь перед дворцом. Не смотря на то, что палящий зной уже обрушился на город, на площади не стало свободнее. Люди всё также терпеливо стояли в ожидании его слов. Он спешился и поднялся на верхнюю площадку. Верный Гисамей встретил его причитаниями, подобающими столь печальному событию, но царь перебил его, приказав привести на верхнюю террасу царевну.

Гисамей не удивился, а, понятливо кивнув, начал бочком спускаться вниз, чтоб встретить портшез Аноры и передать приказ царя.

Поднявшись на террасу, Мизерис остановился у перил, глядя на заполненную народом площадь. Он не видел лиц, потому что горожане накидывали на головы полотняные покрывала, закрывавшие их от раскалённых лучей солнца. Он снова подумал о том, с каким благоговением они почитают свет, на который не решаются даже взглянуть в разгар дня.

Тем временем придворные дамы, по случаю похорон закутанные в чёрные одежды, вывели на террасу царевну, с ног до головы закрытую траурной вуалью. Они держали её под руки, чтоб она не упала, а из-под мерцающей на солнце ткани доносились её жалобные всхлипывания.

Народ на площади загомонил. Мизерис понял, что сюрприза не получилось. Слишком давно ходили слухи о его влечении к племяннице и падчерице, а теперь, когда царица, стоявшая между ними, скончалась, уже никто не сомневался, что именно Аноре суждено занять её место.

— Снимите с неё вуаль, — распорядился Мизерис.

Дамы повиновались. Вид у новоявленной царицы был совсем не величественный: распухшее от слёз лицо, встрепанные волосы, затравленный взгляд. Он вдруг подумал, что она, быть может, не столько оплакивает мать, сколько плачет от страха перед тем, что её теперь ждёт. Но менять планы было поздно.

Он подошёл к краю террасы. На площади стало так тихо, что можно было различить цокот копыт коня, которого конюхи уводили обратно в конюшню.

— Дети мои, — проговорил он, и его слова тут же подхватили глашатаи, которые стояли на нижних террасах и на возвышениях на площади. — В этот скорбный день, когда мы простились с нашей прекрасной и мудрой царицей, я могу лишь одним способом утешить вас, представив вам вашу новую госпожу. Я объявляю царицей Анору, нашу любимую… — он замолчал на мгновение, но не за тем, чтоб заинтриговать толпу, а для того, чтоб ещё раз убедиться в правильности своего решения. И, наконец, закончил: — Нашу любимую… дочь!

Анора громко всхлипнула и замолчала, ошарашено глядя на него. Не менее изумлённо взирали на неё придворные дамы. Народ на площади зашумел.

Мизерис подошёл к новой царице и вдруг понял, что впервые стоит так близко к ней. Она казалась ему совсем ребёнком, тоненькой, хрупкой и перепуганной.

— Ступай к себе, дочь, — проговорил он, — И пусть дамы помогут тебе принять вид, соответствующий твоему высокому положению. Вечером ты принесёшь Небесному Дракону благодарственную жертву, а завтра приступишь к своим обязанностям. Ты всегда сопровождала мать и знаешь, что к чему.

— Ты не назвал меня женой? — дрожащим голоском спросила она.

— Я больной, сумасшедший пьяница, — серьёзным тоном объяснил он. — На что молодой девице такой муж? Ты сама решишь, кого взять в мужья. А до той поры будешь царицей. В конце концов, кто сказал, что царицей должна быть жена царя?

— Таков закон, — заметила одна из придворных дам.

— Нет такого закона, — возразил он. — Просто раньше всегда было так, но иначе не запрещено. И уведите её отсюда! Она итак чуть жива, а это солнце может убить даже слона, не то, что нежную деву.

Анору увели. Народ с шумом расходился с площади. Людские потоки утекали в узкие улочки, и, обернувшись, Мизерис увидел, что его поданные пританцовывают, машут своими покрывалами и радостно хлопают друг друга по спине. Ему всё-таки удалось удивить их, и его решение снова им понравилось.

Он усмехнулся и вошёл под арку входа. Теперь, когда он лишился своей заботливой и вездесущей няньки, ему самому придётся следить за собой, да ещё опекать юную царицу, но он почему-то был даже рад этому. Его возбуждала новая ответственность, ощущение собственной значимости. Именно рядом с девочкой, которую он назвал дочерью, он вдруг по-настоящему ощутил себя мужчиной, взрослым и сильным. В этот миг ему казалось, что что-то вдруг в лучшую сторону изменилось в его судьбе, дав ему силы и наполнив ветром паруса его мечты.

Он вернулся в свои покои, скинул влажную от пота тогу и, подойдя к столу, взял с него кубок с водой. Единым махом он выпил несколько глотков и только потом почувствовал горький, вяжущий вкус, который вдруг сковал и сжал его горло. По телу пробежала волна сильной скручивающей боли, и он с хрипами рухнул на пол, колотя кулаками по холодным плитам. Перед глазами поплыли круги, но он ещё увидел, как из полумрака колонн появился демон, подошёл к нему, нагнулся, внимательно вглядываясь в лицо, а потом поднял оброненный им кубок и исчез. В следующий миг в комнату ворвались перепуганные слуги, и он потерял сознание.

МакЛарен очутился в своём кабинете и быстро осмотревшись, убедился, что здесь никого нет. Сев за стол, он включил компьютер, выдвинул из столешницы предметный стол и пододвинул ближе лабораторный шкафчик. Взяв флакон с прозрачной жидкостью, он отлил немного в кубок, который принёс с собой, встряхнул его и вылил несколько капель в прозрачную полусферу. Сунув её в паз анализатора, он посмотрел на экран компьютера и начал задавать параметры.

Дверь кабинета беззвучно приоткрылась, и на пороге возник Дакоста. Он настороженно смотрел на Джулиана, а потом всё-таки вошёл. Тот тем временем продолжал щёлкать пальцами по клавиатуре, посматривая на экран.

— И не вздумайте снова размахивать вашей золотой палкой, рыцарь, — предостерёг он, не отрывая взгляда от экрана. — Я тороплюсь и могу перестараться в попытке унять ваш пыл.

— У меня ничего нет, — пожал плечами Дакоста, показывая пустые ладони.

Наконец компьютер выдал результат исследования и МакЛарен откинулся на спинку стула, задумавшись, а потом вскочил и подошёл к шкафу с медикаментами. Распахнув дверцы, он начал искать что-то по полкам, передвигая упаковки.

— Чёрт возьми! — воскликнул он. — Кто здесь рылся? Всё переставлено!

— Я ничего не трогал, — отозвался Елезар, подходя ближе. — Я вообще пока не входил в ваш кабинет. Что вы ищите?

— Белый контейнер с маркировкой QX-87.

— Антидоты? Что, кого-то отравили?

— Отравили, — пробормотал он. — Где ж он?

— Я посмотрю здесь, — Дакоста присел на корточки и открыл дверцу тумбочки.

— Да откуда он там! Я храню внизу только перевязочный материал.

— Вот он!

Дакоста выпрямился, держа в руках белый прямоугольный контейнер с синими буквами на крышке. МакЛарен выхватил его и отодвинул верхнюю панель, под которой заблестели разноцветные шарики сигнальных крышек капсул.

— А почему вы просто не прогоните смерть? — спросил Дакоста, отходя в сторону. — У вас же есть такой дар.

— Есть, — кивнул Джулиан, возвращаясь за стол. Он снова застучал пальцами по клавишам, глядя на экран, потом, вытащив несколько капсул, соединил их вместе и вставил в гнездо на предметном столике. Сигнальные шарики замигали, подобно новогодней гирлянде, а Джулиан, наконец, поднял голову и взглянул на Дакосту. — Это тёмный дар, друг мой. И как все тёмные дары скрывает подвох. Если я прогоню смерть от своего пациента, она не уйдёт далеко, а тут же найдёт себе жертву поблизости. При применении противоядий такой эффект, как правило, не наблюдается, верно?

Компьютер пискнул, и шарики погасли. Из бокового окошка показался ещё один шарик янтарного цвета. Достав пробирку с голубоватой жидкостью, Джулиан поднялся и окинул стол нерешительным взглядом.

— Идите, я всё уберу, — проговорил Дакоста, — и утилизирую содержимое этого красивого кубка и того, что вы сунули в анализатор.

— Благодарю вас, Елезар, — улыбнулся Джулиан.

— Не за что, — усмехнулся тот. — Знаете, доктор, мне будет жаль, если вы не вернётесь сюда.

— Мне тоже…

Демон исчез, а мальтийский рыцарь какое-то время задумчиво смотрел туда, где он только что стоял, а потом подошёл к столу и выключил компьютер.

Мизерис умирал. Мучительная боль прокатывалась по его телу, заставляя его напряжённо выгибаться и стонать. А когда она на какое-то время отпускала его, он впадал в отчаяние от мыслей, вспоминая то Аданту, то Эртузу, то брата, то отца. В какой-то момент он припомнил утренний разговор со старым смотрителем царской усыпальницы и с горечью пожалел о своих словах. Разве можно быть по-настоящему готовым к смерти? Вот сейчас он умирает, и спасения ему нет. Но разве он готов к смерти? Разве достаточно надеть тогу цвета крови и проклинать свою несчастную жизнь, чтоб спокойно встретить смерть? Жить всё равно хочется, и где-то теплится надежда, воспоминания о нереализованных планах, о несбывшихся мечтах. Неужели всё? Вот так просто?

Новый приступ боли прервал его мысли. Он захрипел и потерял сознание.

Царь лежал на своей широкой низкой кровати с золочёными ножками в виде львиных лап. Сбившиеся влажные простыни создавали вокруг него водоворот шёлковых волн, а он лежал неподвижно, запрокинув белое, как мел, лицо. Всё его тело было покрыто потом, и мокрые волосы налипли на лоб, прикрыв, наконец, уродливый шрам.

Лекари, осмотрев его, с сожалением констатировали, что ни спасти господина, ни облегчить его страдания они не в силах. Поэтому с умирающим оставались только двое: Танирус и Апрэма. Они стояли рядышком в ногах у кровати, терпеливо наблюдая за агонией царя и негромко переговариваясь.

— Не думаю, что он протянет до следующего утра, — заметил Танирус.

— Он не протянет даже до вечера, — фыркнула Апрэма.

— Интересно, кто мог это сделать?

— Ты меня спрашиваешь?

— Не смотри на меня так, женщина. Мне ни к чему травить его!

Жрец Тьмы какое-то время молчал, а потом произнёс нерешительно:

— Послушай, Апрэма, может, мы объявим перемирие хотя бы до Битвы? Подумай сама, в городе то и дело случаются беспорядки, приближается событие столь страшное, что никто не решается строить планы на время, которое будет после него. Царь умрёт. Царица молода и неопытна. Самое время объединиться, чтоб удержать народ от бунтов и резни, и помочь ему принять предначертанное с достоинством.

— Зачем нам объединяться с вами? — высокомерно поинтересовалась Жрица. — Свет сам может сплотить и направить на истинный путь народ Тэллоса.

— Так ли? — нахмурился Танирус. — Свет того и гляди останется не у дел. Небесный Дракон явно не благоволит вам. Сперва твои танцовщики проиграли в поединке. Потом мистерии, которые ты собиралась провести в царских садах, сорвались. А следом кто-то раздавил то насекомое, которое ты хотела выставить против нашего вепря. Это не случайности, это знаки! Тьма снова одержит победу. И что тогда?

Апрема перевела на него ледяной взгляд:

— Тьма не одержит победу, потому что Битва не состоится. И не думай, что какой-то демон, который являлся нашему безумцу, сможет что-то изменить. Реальная власть в наших руках.

— О чём ты?

— О Пиросе, — пояснила она. — И об Аноре. Девочка с детства посвящена Свету, она носит пояс жрицы, хоть и скрывает это. А Пирос, который, как ты знаешь, является командиром гвардии, по совместительству любовник царевны. И мой… Как ты думаешь, кому из нас двоих он предан телом и душой?

— Ты подослала к царевне своего любовника? — не скрывая возмущения, воскликнул Танирус.

Апрэма усмехнулась:

— Ты злишься, потому что тебе не пришло в голову сделать это самому, не так ли? В любом случае, он имеет влияние на девчонку, а теперь, когда её тоненькая шейка будет гнуться от тяжести возложенной на голову короны, она будет искать поддержки у тех, кому доверяет. То есть у нас. Царь умрёт. Единственный наследник затерялся в городе, к тому же он имеет изъян, который не даст ему возможности претендовать на трон. Значит, царём может стать только муж царицы. И царём станет Пирос.

Мизерис уловил последнюю фразу, и её смысл дошёл до его воспалённого сознания. Он удивлённо открыл глаза и вдруг увидел странное движение за спинами Жреца и Жрицы. Там, в полумраке своей опочивальни, он разглядел белый силуэт демона. Он увидел, как тот подошёл к столу, взял стоявший там кувшин и осторожно налил воды в чашу, а потом достал блестящую трубочку и вылил из неё что-то в воду. Подняв голову, демон посмотрел прямо в глаза царя и исчез.

— Пить!.. — простонал Мизерис. — Воды! Пить…

— Может дать ему? — растеряно спросил Танирус.

— Зачем? — пожала плечами Апррэма. — Он всё равно скоро умрёт.

— Но, может, это облегчит его страдания?

— Его страдания отлично облегчил бы кинжал, воткнутый в горло, — мрачно улыбнулась она. — Впрочем, делай, что хочешь.

Танирус медленно повернулся и отошел к столу. Взяв чашу, он на минуту задумался.

— Я боюсь за Тэллос, женщина, — заметил он. — А ты в преддверии конца интригуешь, борешься за власть. Неужели ты не понимаешь, что ещё немного, и ни Тэллоса, ни Агориса, может быть, уже не будет?

— Но если он всё же уцелеет, я буду править им, — ответила Апрэма. — Как видишь, и цари, и царицы смертны.

— Пить… — теряя последние силы, простонал Мизерис.

Танирус одарил свою вечную противницу полным отвращения взглядом, подошёл к кровати и, присев на неё, приподнял царя за плечи. Он поднёс чашу к его губам, и Мизерис, жадно сделал несколько глотков, поперхнулся и закашлялся. Кашель перешёл в хрип. Он упал на постель и замер.

Танирус печально смотрел на него, потом нагнулся и приложил ухо к его груди.

— Мне будет тебя не хватать, господин, — негромко произнёс он. — Нам всем… кроме…

Он поднял глаза на Апрэму.

— Всё? — улыбаясь, спросила она. — Идём, мы должны сообщить всем о том, что Тэллос осиротел.

Они вместе вышли из опочивальни царя. За дверями уже толпились царедворцы, воины, жрецы и жрицы обоих храмов.

— Царь умер, — громко сообщил Танирус.

— Он умер после того, как отпил из чаши, которую поднёс ему Жрец Тьмы, — добавила Апрэма и крикнула: — Жрец Тьмы отравил царя, и я была свидетельницей этому!

Танирус изумлённо посмотрел на неё, а потом вдруг понял, что до сих пор держит в руках чашу, которую поднёс умирающему. Отшвырнув её в сторону, он беспомощно осмотрелся по сторонам.

— Он бросил чашу в надежде, что пролив питьё, он помешает обнаружить в нём яд! — не унималась Жрица Света. — Командир Пирос! Вы можете своей властью схватить цареубийцу! Пошлите за царицей! Пусть она решит его судьбу!

Танирус пребывал в растерянности не так долго. Быстро отступив в сторону, он выхватил из складок мантии меч и прорычал:

— Это заговор! Пирос — любовник царевны и Апрэмы! Они убили царя и пытаются свалить вину на Тьму! Но Тьма может постоять за себя!

Тут же присутствующие жрецы обнажили клинки длинных изогнутых ножей, а спустя мгновение к ним присоединилась большая часть присутствующих воинов и слуг.

— Может, я приотстал от тебя в отношении царевны, — усмехнулся Танирус, бросив взгляд на раздосадованную Жрицу, — но, клянусь Тьмой, только в этом!

Как и все дурные новости, эта разнеслась по городу стремительно, и вскоре толпы горожан, вооружённых кто саблями, кто ножами, а кто — палками и булыжниками, начали стекаться на площадь перед дворцом. Сторонники Тьмы были взбудоражены слухами о заговоре жриц Света, убивших царя и взявших под стражу Танируса. Почитатели Света были уверены, что Жрец Тьмы отравил царя и поднял бунт во дворце, собираясь перебить нежных дев Света и царицу Анору. Их возмущение подогревали следовавшие во главе жрецы в чёрных мантиях и уцелевшие в конфликте нежные девы с кинжалами в виде лучей солнца.

К адептам Света и Тьмы примкнули любители побуянить и жадные до чужого добра грабители. В потоки вливались ничего не понимающие, но встревоженные шумом ремесленники и торговцы.

Вскоре бурлящие потоки вылились на площадь. В прилегающих узких улочках то и дело вспыхивали драки, перешедшие бы в побоище, если б новые подходящие толпы горожан не разносили дерущихся в разные стороны. Шум, крики, вопли, стоны раненых заполнили площадь. И вскоре вся она была запружена народом. Лишь небольшая площадка оставалась свободной, потому что разделяла стоящих друг против друга мужчин в чёрных мантиях и женщин в белых платьях и покрывалах.

Они молча, с нескрываемой, давно вынашиваемой ненавистью смотрели друг на друга, готовые ринуться в рукопашную. Впереди жрецов Тьмы стоял молодой племянник Танируса Улус. Жрицами Света предводительствовала рыжеволосая дева из рода военачальников Битара.

— Где Главный Жрец Тьмы? — крикнул юноша, сжимая рукоять длинного ножа так, что побелели ногти.

Он чувствовал странное возбуждение, которое опьяняло и пугало его. Кожей он ощущал царящую на площади атмосферу ярости и злобы. Он знал, что стоит ему кинуть в толпу клич сторонникам Тьмы и всё это людское море вскипит кровью и болью. Ужас перед последствиями этого боролся в нём с ощущением власти над таким количеством людей, чьи жизни и смерти были сейчас в его руках.

— Где Жрица Апрэма? — крикнула в ответ девушка, чувствуя себя крылатой богиней гнева и возмездия.

Она готова была ринуться в бой и отдать жизнь за то, что считала правильным, но то, что за ней ринуться в бой толпы других людей, то, что многие окропят своей кровью древние камни площади, и уже не вернуться к своим жёнам и детям, удерживало её.

Гул толпы нарастал. Возбуждение росло вместе с ним, перерастая в агрессию, приближаясь к точке кипения, когда оно должно было выплеснуться в ярости и гневе.

Улус вскинул руку с ножом над головой, готовясь дать знак к началу боя, и Битара, поняв, что от поединка не уйти, и единственный шанс спастись, это защищаться, подняла к небесам смертоносный луч солнца. Двое стояли друг против друга, глядя в глаза и готовясь принять самое страшное в жизни решение, когда над площадью прогремел мощный баритон:

— Прекратить!

Толпа заволновалась, и противоборствующие стороны взглянули наверх, туда, где на верхних ступенях дворца в алой мантии стоял царь. Рядом с ним стоял сохранивший верность Кротус. Его воины уже сбегали вниз с обнажёнными мечами, а на верхних террасах, поблёскивая медными нагрудниками, замерли лучники, сотни лучников с натянутыми луками, стрелы которых были нацелены на передние ряды противников.

— Всем бросить оружие! — с яростью раненного льва прорычал Мизерис. — Кто не бросит, будет убит!

И он махнул рукой. Сотни стрел устремились вниз и пронзили женщин с лучевыми кинжалами и мужчин с длинными ножами. Вместе с ними замертво падали городские забияки и вооруженные короткими мечами грабители.

Улус поспешно уронил меч на мостовую, Битара с облегчением бросила свой кинжал под ноги, а гвардейцы, ровными рядами, уже заполняли площадку и начинали теснить назад противоборствующие стороны, переступая через брошенное оружие и тела убитых.

— Зачинщиков — вязать! — командовал сверху царь. — Жрецов — в подвалы на дознание о заговоре и бунте! Остальным — разойтись. Горожане под страхом смерти не имеют право выходить на площадь, кроме дней празднования и царских похорон! Расходитесь!

Воины ловко срывали со своих поясов мотки верёвок, и связывали тех, до кого могли дотянуться. Бросив связанного пленника за свою спину на мостовую, они хватали следующего.

Толпа, стоявшая на прилегающих улицах, подалась вперёд, что б понять, что случилось и разобрать гулко разносящиеся над площадью слова, в то время как те, кто их разобрал, ринулись назад. Крики и вопли раненных, пострадавших в давке заглушили голос царя.

— Назад! — кричал царь, махая руками.

— Назад! — подхватили воины.

— Назад! Назад! — умоляли те, кто готовы были повиноваться воле царя.

Наконец, приказ дошёл до тех, кто напирал со стороны города и они отступили. Медленно, с криками и стонами горожане покидали площадь, унося с собой раненных и погибших. Площадь постепенно пустела.

Царь пошатнулся и, схватившись за плечо Кротуса, тоскливо взглянул в раскаленное небо.

— Боги мои, боги, — простонал он с тоской. — Неужели им мало бед грядущих, неужели так немила жизнь, что нужно губить её, не дожидаясь срока?

Кротус, стоявший, как скала, повернул голову и взглянул на царя с грустью. Он не знал, что сказать и нужно ли что-то говорить.

— Ты понял меня, верный мой Кротус, — тихо прошептал царь, опустив воспалённую голову на плечо военачальника. — Я благодарю тебя. И моя благодарность, мой друг, единственное, чем я могу теперь наградить тебя.

— Мне не нужно большего, господин, — дрогнувшим голосом пробормотал тот и тёмным кулаком потёр глаза.

— Помоги мне вернуться во дворец. Ноги не слушаются меня.

Окинув напоследок взглядом площадь, где ещё лежали вперемешку сраженные стрелами и связанные путами заговорщики, Мизерис развернулся и, опираясь на руку своего преданного командира, скрылся во дворце.

В тёмном подземелье дворца было шумно. В самом центре низкого сводчатого зала, скудно освещённого укреплёнными на стенах факелами, стояли связанные жрицы Света и жрецы Тьмы, с мрачной ненавистью поглядывая друг на друга. Они были окружены кольцом безмолвных стражников, внимательно следивших за пленниками. Чуть дальше теснились столы, за которыми сидели писцы и строчили в пергаментах то, что им диктовали чиновники тайной полиции, застывшие рядом и бесстрастно взиравшие на заговорщиков.

Вдоль стен на полу сидели, тревожно переговариваясь, попавшие в облаву горожане. Время от времени кого-то из них стражники поднимали на ноги и подводили к столу. Чиновник задавал им вопросы, и, получив ответы, отправлял обратно. В дальнем углу зала стояли жаровни, и палачи со своими помощниками раскладывали на кованых подставках жутковатого вида орудия.

В зал то и дело входили служители, принося свитки новых пергаментов, и воины, чтоб доложить что-то своим командирам или передать приказ начальника дворцовой охраны Кротуса. Иногда беззвучными тенями проскальзывали в двери шпионы, закутанные до самых глаз в тёмные накидки. Ни на кого не глядя, низко опустив головы, они подходили к одному из столов и склонялись к бледному человеку в серой тоге и чёрном покрывале на лысеющей голове. Почти беззвучным шёпотом они сообщали ему новые сведения и, получив одобрительный кивок, так же бесшумно исчезали. А начальник тайной полиции бросал на кого-нибудь из пленников цепкий взгляд, от которого несчастный вздрагивал и испуганно сжимался, не ожидая от этого пристального внимания ничего хорошего.

Эту деловитую суету прервал вошедший в зал Кротус, который, придирчиво осмотрев помещение и не заметив ничего опасного для своего господина, величественно кивнул своим помощникам. И спустя некоторое время в зал, опираясь на плечо невысокого крепкого юноши, вошёл Мизерис.

Его лицо было слегка припухшим и имело желтоватый оттенок. Глаза слезились, и пальцы безвольно свисающей свободной руки мелко дрожали. Он выглядел очень больным, и настолько слабым, что казалось, жизнь едва держится в его утомлённом теле.

В присутствии царя всё смолкло, и все, кто были здесь, напряжённо замолчали. Чиновники поспешно вскочили со своих стульчиков, стражники пинками заставляли подняться сидевших у стен. Начальник тайной полиции что-то шепнул своим помощникам, и они, подхватив его тяжёлое кресло, вынесли его на свободную площадку перед толпой замерших в тревожном ожидании жрецов.

Слуга подвёл царя к креслу и помог ему сесть. Кротус встал слева, положив руку на рукоятку тяжёлой секиры и с мрачной угрозой глядя на пленников. Начальник тайной полиции приблизился и склонился в поклоне.

— Говори, — хриплым баритоном проговорил царь, посмотрев на него.

— На данный момент нам удалось установить, что бунт подняли жрецы обеих храмов под предводительством Улуса и Битары. Пока нам не удалось установить, что бунт был задуман заранее. Скорее слухи о том, что жрец Танирус отравил вас, за что был схвачен пособниками Света, взбудоражили жрецов, а затем и горожан, которых служители храмов подстрекали к беспорядкам. Кто устроил покушение на вас, мы ещё не знаем, но это дело времени, — и он выразительно взглянул туда, где с железными орудиями в огромных руках стояли палачи.

— Сколько людей пострадало в результате бунта? — спросил царь.

— Около трёхсот убитыми. Горожане забрали своих погибших родственников с собой, и нам потребуется время, чтоб узнать точное число. То же и о раненных. Пока нам известно, что их около пятисот.

Мизерис тяжело вздохнул и устало произнёс:

— Я оценил твоё усердие и твою преданность, Таурус, но давай отложим дознание на иное время. Битва не за горами, и как знать, может, все ваши усилия будут уже ни к чему. Этих, — он указал дрожащим пальцем на переминавшихся у стены горожан, — отведите в подвалы, пусть сидят там и ждут своей участи.

Стражники начали выгонять пленников из зала. Из разношёрстной толпы послышались стоны и мольбы о пощаде, но их никто не слушал.

— Отпусти палачей и писцов, — приказал Мизерис, — пусть идут к своим семьям.

Таурус обернулся и сделал знак мрачным гигантам. Те послушно положили на подставки свои орудия, залили водой жаровни и тоже удалились. За ними, торопливо свернув свои пергаменты и сложив в кожаные футляры палочки для письма и чернильницы, ушли писцы. Царь тем временем внимательно смотрел на стоявших перед ним мужчин и женщин в помятых жреческих одеяниях. Когда кроме заговорщиков в зале остались только охранявшие их стражники и чиновники тайной полиции, Мизерис, вцепившись дрожащими руками в подлокотники кресла, с трудом поднялся. Отстранив подошедшего к нему, чтоб помочь, юношу, он, с трудом переставляя ноги, подошёл к понурившимся жрецам и двинулся вдоль ряда, вглядываясь в их лица.

— Что вы возомнили о себе? — спросил он, даже не пытаясь исказить свой низкий густой голос и спрятаться за маской безумия. — Или мните себя бессмертными? Или настолько вознеслись над иными гражданами Тэллоса, что теперь почитаете себя вершителями судеб, которым позволено распоряжаться жизнями наших подданных? Или мало вам того, что не пройдёт и нескольких дней, как Небесный Дракон обрушит на нас свой гнев и затопит Тэллос слезами и кровью? Мало вам боли и страданий? Мало страхов и отчаяния?

Он остановился напротив Улуса и, взяв дрожащими пальцами за подбородок, поднял его лицо и взглянул ему в глаза.

— Что творишь ты, жалкий глупый мальчишка? — спросил он, и юноша задрожал под его мрачным взглядом. — Ты называл себя поэтом и слагал вирши? Теперь ты решил, что строки, написанные чужой кровью, обессмертят тебя? Три сотни тех, кого вы привели на площадь, уже мертвы, сколько раненных и пострадавших в давке умрёт этой ночью, и все они, Улус, на твоей совести. А ты, — он перевел взгляд на бледную, как полотно Битару, — ты затем шла в Храм, чтоб вести детей Света на бойню? Это путь Света и любви, о котором вы поёте в своих гимнах? Ты в полной мере делишь его ответственность за эти смерти, и ответишь за них…

Девушка всхлипнула и неловко упала на колени, наклонив голову к полу:

— Накажи меня, господин, — плача проговорила она.

— Надо бы… — вздохнул он и прошёл дальше, где рядом стояли крепче других связанные Танирус и Апрэма. — Всех вас надо бы, не тратя стрел и не пачкая клинки, сбросить в недра Агориса и пусть Небесный Дракон сам разбирается с вашими душами, — он дошёл до Главного Жреца Тьмы и указал ему на Улуса: — Он никого тебе не напоминает, Танирус? А мне он напоминает тебя в юности. Ты был таким же горячим и наивным. Только ты сам выбрал этот путь, а его ты тащишь за собой. И ты отвечаешь за его преступления, как и за преступления всех твоих прислужников.

Он с трудом перевёл дыхание и повёл рукой, ища опору. Его слуга тут же подскочил к нему и с готовностью подставил плечо.

— Битва, — прошептал царь, чувствуя, что силы его на исходе. — Битва не спишет ваши грехи, но отодвинет возмездие.

Он развернулся, и юноша почти на себе дотащил его до кресла и бережно опустил на сидение. Царь тяжело дышал, глядя в закопчённый потолок, а потом перевёл взгляд на смутные огни факелов.

— Жрецов — в Башню Дракона. Пусть сидят там. Улуса и Битару заприте вместе. Если перегрызут друг другу глотки, значит, такова воля Богов. Главные Жрецы пусть идут в свои Храмы.

— Господин! — воскликнула Апрэма, явно воспрянув духом от такого решения. — Вы сами сказали, что грядёт Битва! Мы должны свершать свои ритуалы днём и ночью, чтоб обеспечить победу Света.

— Или Тьмы, — мрачно добавил Танирус.

— Вот и совершайте, — кивнул Мизерис, — с теми, кто у вас остался. И радуйтесь, что я не призвал вас к ответу за ваши распри, в которые вы втянули горожан. Я не стану менять своё решение. Убирайтесь.

Стражники, повинуясь молчаливому приказу Тауруса, сняли с них путы. Танирус и Апрэма обмениваясь полными раздражения взглядами, удалились из зала, даже не взглянув на своих служителей.

— Я хочу вернуться к себе, — чуть слышно произнёс царь.

Тут же слуга и Кротус склонились к нему и помогли подняться.

— Что делать с командиром Пиросом и его воинами, примкнувшими к заговорщикам? — спросил Таурус.

— За измену они заслуживают смерти, — громыхнул Кротус.

— Не будем спешить, — возразил Мизерис слабым голосом. — Возможно, скоро мы все умрём. Зачем торопить события?

Его вывели из зала и повели по тёмной галерее к широкой лестнице, ведущей наверх. Внезапно за одним из ответвлений коридора что-то блеснуло и, повернув голову, он увидел заплаканную Анору. Она была в парадном платье своей матери и венце царицы. С мольбой взглянув на царя, она протянула к нему руки.

— Уходи, — приказал он, и, не остановившись, прошёл мимо.

Ночь была светлой, полной звёзд. С небес на Агорис взирал бледный ясный Лилос, но это сиреневое свечение вызывало у царя лишь тревогу. Его мучили боли во всём теле. Если он ложился, кровь приливала к голове, и она начинала раскалываться точно по излому глубокого шрама, обезобразившего его лоб. Поэтому он пытался уснуть, сидя в кресле, обложенный подушками, но сон не шёл. С болезненной подозрительностью отказался он от снотворных зелий, предлагаемых придворными лекарями. Промучившись какое-то время, он понял, что уснуть не удастся. Одиночество и темнота навевали тоску и заполняли разум тревожными мыслями.

Он приказал переставить кресло на террасу и откинулся в нём на подушки, глядя на звёздное небо и раскинувшиеся внизу сады. Лилос посеребрил верхушки деревьев и таинственно мерцал, отражаясь в прудах, казавшихся издалека осколками зеркал. Он накинул прозрачную кисею сияния на иссохшие гребни гор и узкий край равнины, который можно было разглядеть с высоты террасы. Но все эти красоты не радовали глаз Мизериса. Ему казалось, что коварный Лилос потихоньку уже накинул на его страну погребальное покрывало, и Агорис в нём так же прекрасен, как прекрасна была Эртуза прошлой ночью. И уже также мёртв.

Он пожалел о том, что перебрался на террасу и даже о том, что отказался от сонных трав, которые приносили ему лекари. Он с печалью вспоминал, как глубоко и безмятежно спалось ему после короткого «Спи», произнесённого глубоким и нежным голосом исчадья Тьмы. Но сейчас некому было произнести заветное слово, и лишь вездесущий Лилос был собеседником измученного царя.

— Что я за несчастный? — уныло произнёс Мизерис, обратившись к своему мучителю. — За два дня столько бед и предательств. Я утратил жену, обрёл и потерял дочь. Меня отправили во Тьму и насильно вернули назад, снова обрекая на муки плоти и больной души. Мои жрецы, оплот веры и стабильности Тэллоса, устроили потасовку, пытаясь вырвать друг у друга мою власть, и втянули в неё мой бедный, добрый и такой глупый народ. Столько боли, крови и смертей ради мелкой интрижки вокруг любовника беспутной девчонки и покорёженного временем венца с грубо оправленными булыжниками. И этот спаситель, — голос царя наполнился горечью, — он приучил меня к своим рукам, заставил поверить вкрадчивым речам. Он раздул во мне наивные надежды на то, что чудеса случаются, и этот мир ещё можно спасти. Он обещал, что будет со мной… до конца. И где он? Он бросил меня в отчаянии и безысходности, а сам наверно порхает в глубинах Тьмы, дивясь её красотам и тайнам, наслаждаясь сладким трепетом ужаса от её кошмарных видений и заточённых в безднах чудовищ. А я могу лишь сидеть тут, боясь пошевелиться, чтоб не всколыхнуть затаившуюся в отравленном теле боль, и завидуя его свободе, его лёгкости, его отваге и его любопытству.

Лилос молчал, лишь по поверхности диска едва заметно пронеслась прозрачная пурпурная дымка. Мизерис вздохнул и опустил взгляд вниз. Странные бледные вспышки среди деревьев привлекли его внимание. Тревожное ощущение возникло от одного их вида. А жутковатый стон, донёсшийся до него, заставил вздрогнуть. Приглядевшись, он вдруг увидел, как одно из искусственных озер подёрнулось багровой тенью и померкло, словно уже не могло отражать свет Лилоса.

С дрожью он вспомнил, как прошлой весной именно оттуда, из этого озерца садовник извлёк разрубленные на куски тела женщины и мужчины. Спустя день муж женщины был казнён за двойное убийство из ревности. И вот теперь кровь снова замутила воды.

И эти огни, белёсые, безжизненные, потеряно блуждающие среди деревьев, не разбирая пути. Это не люди, — догадался он, — это лишь души, погашенные в этих садах за века их существования. Этой ночью восстали они и мечутся, ища выход из этого лабиринта деревьев и кустов.

Мизерис потянулся к столику и, превозмогая боль, ударившую в плечо, схватил молоточек и заколотил по гонгу.

— Кротуса мне! — хотел крикнуть он, но голос его прозвучал слабо.

Однако кто-то преданный и исполнительный, а, может, просто любопытный услышал его, и вскоре, громыхая доспехом, на террасу вышел озабоченный начальник дворцовой охраны. Бросив взгляд на сады, куда тревожно смотрел царь, он кивнул.

— Я видел огни, господин, — сообщил он. — И уже отправил туда стражников, чтоб они поймали злоумышленников, проникших в ваши владения.

— Зря, — вздохнул Мизерис. — Они не вернутся. Это не злоумышленники, мой верный Кротус. Это духи. Быть может, некоторые из них жаждут мщения, слепого мщения. Они ненавидят живых, за то, что живые живы, а они — мертвы. Не посылай больше никого, чтоб ты не увидел и не услышал там.

Словно в подтверждение его слов издалека раздались крики, но на сей раз крики живых, но наполненные смертельным ужасом. Какое-то время двое на террасе напряжённо прислушивались, с отчаянием понимая, что уже ничего не смогут изменить. И вскоре снова стало тихо.

— Слышишь? — тревожно прошептал Мизерис. — Не слышно ни птиц, ни шелеста листвы. В такой тишине должен быть слышен шум водопада, но и его не слышно. Жуткая ночь. Побудь со мной, пока я не усну, — жалобно попросил он, снизу вверх взглянув на закованного в медь гиганта.

Кротус послушно сел возле его ног на пол и преданно посмотрел в глаза, как большой пастуший пёс. Мизерису даже захотелось погладить его, но он знал, что не сможет дотянуться до него слабеющей рукой.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросил он.

— Что, господин? — растерялся тот.

— Что происходит в городе? Что говорят люди?

Мучительный стон заставил их вздрогнуть, и Кротус, тревожно взглянув вдаль, нервно поправил на перевязи свою секиру.

— Плохие вещи происходят, господин, — нехотя проговорил он, мрачно вглядываясь в жутковатый танец странных огней среди деревьев. — Говорят, что в трущобах тайные маги собрали своих сообщников и пытались вызвать из недр Агориса божество, которому поклонялись. Явилось оно или нет, неизвестно, но их обожжённые трупы, и трупы их домочадцев и даже собак нашёл поутру водонос, который принёс воду. Ещё говорят, что из колодцев на западе уходит вода, и теперь нужны верёвки в два раза длиннее, чтоб наполнить кувшины. А на востоке вода стала красной, как кровь и на вкус отдаёт железом. Кто-то разрушил купол мавзолея жреца Тьмы Пакоруса, служившего при вашем прадеде и налагавшего клейма на тех, кто, отойдя от его веры, обращался к Свету. В яблоневых садах на севере нашествие змей. Уже пять человек умерли от укусов. А в квартале медников в домах появились скорпионы.

— А что, неужели ничего хорошего нет? — перебил его Мизерис.

Кротус нахмурил низкий лоб и вдруг просиял.

— В Храме Света умер двухголовый ослёнок, и жрица Апрэма бегала с плетью за недосмотревшими за зверёнышем девицами и верещала так, что было слышно на окраине города.

Мезерис грустно усмехнулся.

— И кого ж винят во всех этих несчастьях? Наши добрые подданные вместо того, чтоб искать разумные причины и исправлять положение, давно уж привыкли искать и наказывать виновных.

— Многие считают, что это приближение конца Агориса, — честно ответил Кротус. — Правда, некоторые думают, что это всё идёт из летающего храма Богини Неба. Они даже ходили туда и кидали в её храм палками и камнями, но, не дождавшись отклика, разбрелись по домам, проклиная пришельцев. А Богиня Неба заперла двери своего Храма, и он стоит молчаливый и непреступный, как скала.

— Я знаю, — кивнул царь. — Я посылал за ней, но она не открыла моим посланцам двери своего звёздного храма и не спустила лестницу. Как они ни умоляли её выслушать их, она осталась непреклонна. Они сказали, что осмотрев её Храм, они не нашли на его гладких золочёных стенах никаких признаков дверей. Её милость покинула нас, Кротус, она сердится и лишает нас своего благоволения. И это тоже плохой знак.

Позади за его спиной раздалось хлопанье больших мягких крыльев и на его разгоряченные виски легли лёгкие нежные пальцы. Боль и тяжесть схлынули вниз по телу и утекли сквозь ступни в полированные плиты пола. Мизерис с облегчением вздохнул и откинулся назад.

— Благодарю тебя, мой дорогой и верный друг, — обратился он к Кротусу. — Теперь я усну. А ты ступай. И никого, слышишь? Никого не посылай больше в сады…

— Я понял, — отозвался начальник охраны и, громыхая нагрудником, поднялся. Он нерешительно взглянул на царя, но, увидев, что тот, наконец, расслабился и с блаженной улыбкой откинулся на подушки, успокоился.

Нагнувшись, он бережно взял большими огрубевшими пальцами локоть царя, приподнял, и поправил на подлокотнике подушку. Внимательно осмотрев своего повелителя, он убедился, что тот устроен удобно, и осторожно, стараясь не греметь доспехами, ушёл с террасы.

Демон проводил его взглядом мерцающих изумрудной пылью глаз. На его крыльях ещё клубились обрывки тьмы, запутавшейся в перьях. Сердце тяжело стучало, наполненное восторгом, болью и радостью открытий. Перед мысленным взором проносились жуткие и прекрасные видения, в ушах звучали странные слова и звон звёзд. Он улыбнулся и склонился к макушке царя, прогоняя последние признаки недуга.

— Спи, — шепнул он. — Спи, пока ещё есть время. А я покажу тебе Тьму, её чудеса и красоты, я проведу тебя по хрупким мостам над бездонными пропастями и по звёздным тропам, пролегающим через небесный свод. Я открою тебе мерцающие сокровищами пещеры и сияющие подземные дворцы. Ты увидишь лики прекрасных дев, обитающих в заповедных чащах, куда не проникает луч света, услышишь откровения старцев, чья мудрость глубока и тиха, как океан в ночи. Я спрячу от твоих глаз всё, что может испугать и расстроить тебя, потому что сон навевают только добрые сказки. Спи, мальчик…

Со стороны сада донёсся тоскливый вой, и Мизерис вздрогнул в полусне.

— Я вас! — шикнул демон, обратившись туда, откуда раздался звук.

И огни в саду погасли, стоны смолкли, снова послышался птичий пересвист, тихий шелест листвы и далёкий шум водопада.

— Именно так много тысячелетий назад Бог ветров старик Эол прикрикнул на расшалившиеся ветры, — с усмешкой объяснил демон. — Сколько времени прошло, а до сих пор работает…

Я видела посланцев царя Мизериса, приехавших на белых мулах, но так и не отдала приказ открыть люки и спустить вниз лифт. Они что-то кричали, делали знаки, потом топтались в растерянности. Они были в тяжёлых парадных одеждах, и под немилосердными лучами солнца пот лил с них градом. Они встали под днище звездолёта и терпеливо ждали, потом спешились и стали бродить, рассматривая нижнюю плоскость баркентины. На экранах внешних камер мы видели их удивлённые и восхищённые лица. Потом на них появилось разочарование и, наконец, обречённость. Они снова сели на своих белых скакунов и поехали обратно.

Вскоре из ближайших улиц вылилась немногочисленная толпа, чем-то напомнившую ту, что ещё недавно бушевала на площади перед дворцом. Но на сей раз, рассерженными горожанами верховодили два растрепанных старика. Эти люди что-то возбуждённо кричали, бросали в звездолёт палки и камни, которые даже не долетали до днища. Впрочем, они выдохлись ещё быстрее, чем царские гонцы, и вскоре тоже, приуныв, убрались восвояси.

Убедившись, что больше никто из местных жителей не проявляет к нам интереса, я ушла из командного отсека. Я спиной чувствовала настороженные взгляды офицеров, нёсших вахту, но они ничего не сказали, и я была им за это благодарна.

Наверно, у экипажа уже начали появляться сомнения в моей вменяемости, но пока это выражалось в особой заботливости и уступчивости. В конце концов, со мной действительно происходило что-то странное, и я уже просто с мрачным интересом наблюдала за собой со стороны, размышляя, что бы это значило.

Мне снились чудесные сны. Я то купалась в океане света, то в алом платье скакала верхом на белоснежном единороге по изумрудным холмам, то в золотых доспехах кружила в лазурном небе, удобно устроившись на спине дракона с радужными крыльями. Я просыпалась с блаженным ощущением счастья, а, вспомнив о реалиях, тут же погружалась в тревожные и тягостные раздумья.

Уложив спать дочку, я сидела возле колыбели или бродила по коридорам баркентины, размышляя о природе Тьмы, а в окна на меня лился нежный свет. Он отражался от глянцевых поверхностей и зеркал, играл солнечными зайчиками на полу под моими ногами. Свет везде преследовал меня, а я думала о Тьме. Я задавала вопросы о её сущности всем, кого встречала. На меня смотрели несколько удивлённо, но послушно напрягались и выдавали собственные воззрения на этот счёт. И порой они меня удивляли именно тем, что многие, очень многие считали Тьму естественной и даже нужной.

— Тьма, по-моему, вещь не слишком приятная, но необходимая, — задумчиво проговорил Донцов, слегка придя в себя от столь неожиданного вопроса. — Потому что без Тьмы нет Света. Всё познаётся в сравнении. Нужно поползать на дне, низвергнуться в самую бездну, чтоб оценить, какое это счастье — Свет. А ведь это такое счастье, что и умереть не жалко ради того, чтоб донести его до других. И вообще, люди — это существа специально созданные, чтоб нести Свет во Тьму. Это сказал Иисус, и я ему верю. Такое у нас предназначение. Потому я и пошёл когда-то служить в космофлот. Знаете, какое потрясающие чувство у меня было, когда мы на станции Дальней Разведывательной Флотилии мчались всё дальше, углубляясь в галактику, словно луч света, несущийся сквозь тьму в новые миры! Изумительное чувство!

— И вы хотите вернуться туда? — спросила я.

— Честно говоря, нет, — покачал головой он. — Потому что здесь, в поисково-спасательном флоте я ещё ярче чувствую своё предназначение нести свет. Спасать чьи-то жизни, помогать терпящим бедствие, разве есть миссия светлее нашей? Я слышал, как нас называют ангелами небесными. О таком звании я и мечтать не смел!

Я решила навестить Игната Москаленко, пострадавшего за свою беззаветную преданность Джулиану. Он сидел под домашним арестом в каюте, дулся на весь мир и ждал возвращения своего кумира.

— Я не стал бы так уж ругать Тьму, — ответил он, единственный не удивившийся моему вопросу. — Что в ней такого плохого? Говорят, что во Тьме человек слеп. Кстати, это метафора из Священного писания. А что, абсолютный свет лучше, чем абсолютная тьма? Она, по крайней мере, не сожжёт сетчатку глаза. И есть существа, которые прекрасно видят в темноте. К тому же свет, хоть и хорош для Гомо Сапиенса, но довольно капризен, потому что ему непременно нужен источник. А Тьма существует сама по себе. Она самодостаточна. Самый сильный луч света рассеивается, постепенно уступая место тьме. И что? Это так страшно? Да ничуть! Страшна не темнота. Страшно, когда с вами рядом люди, которые могут воспользоваться темнотой, чтоб причинить зло. Понимаете, о чём я? Не тьма сама по себе плоха, а те, кто делают её плохой. А если вдруг среди тьмы и злобы рядом с тобой оказывается тот, кто добр к тебе? Кто-то тёмный поднимает тебя со дна, прижимает к груди, залечивает раны, утешает, как ребёнка… — в его глазах блеснули слёзы, и голос дрогнул. — Да какое мне дело, кто это, порождение Тьмы или Света, если он вернул меня к жизни!

— А может это говорит о том, что в нём всё-таки есть Свет?

— Я не знаю, — грустно улыбнулся Игнат. — И меня это не волнует. Я просто верю ему, и хочу, чтоб он вернулся.

— Я тоже… — прошептала я, а потом усмехнулась: — Ладно, ты свободен. Мы всё равно на карантине, люки задраены. Иди, объясняйся с остальными и приступай к работе. Но специально для тебя объясняю: попробуешь выйти за пределы звездолёта — пойдёшь под трибунал.

— Понял, — покладисто кивнул он, и мне показалось, что его покладистость значила только то, что в случае необходимости, он с готовностью отправится под трибунал.

Я снова пустилась в свои странствия по баркентине, размышляя над услышанным. Ближе к вечеру меня настиг в одном из коридоров Хок и с раздражением поинтересовался:

— Что происходит, а? Что ты делаешь? Ты ходишь по звездолёту и задаёшь странные вопросы членам экипажа. Главное что, очень своевременные, учитывая ситуацию.

— Ты сам ответил на свой вопрос, — пожала плечами я.

— Какой вопрос? — смутился он.

— Что я делаю? Ещё вопросы будут?

Он вздохнул и усилием воли постарался унять раздражение.

— Люди нервничают, возможно, скоро здесь наступит конец Света, а ты спрашиваешь их про Тьму.

— Я собираю информацию, — объяснила я.

— Таким образом?

— Конечно, лучше было провести письменный опрос, — кивнула я. — Но я решила, что так им будет проще быть искренними.

Он какое-то время молча смотрел на меня, пытаясь понять, я это серьёзно или издеваюсь. Потом всё-таки нашёл правильный ответ и обиделся.

— Послушай, я из последних сил пытаюсь сохранить на звездолёте нормальную рабочую обстановку. У всех потихоньку начинает съезжать крыша, но кто-то должен сохранять ясный рассудок.

— Не напрягайся, — махнула рукой я. — Здесь это уже не работает.

Я повернулась, чтоб отправиться дальше своим запутанным маршрутом, но он схватил меня за локоть.

— Что не работает? — воскликнул он.

— Ты что, не понял? — с некоторой жалостью спросила я. — Этот мир сошёл с ума. Ситуация пиковая. Всё летит к чертям. И уцелеть здесь можно только, сдвинувшись в том же направлении на то же расстояние. Нам придётся играть в системе сложившихся координат. А с разумным подходом мы заведомо проиграем. Рауль, ты ж не в грузовом космофлоте служишь, где число погруженных контейнеров всегда равняется числу выгруженных.

Он задумался, мрачно поглядывая на меня, и уже спокойнее спросил:

— И что теперь делать?

В этот момент призывно пискнул мой радиобраслет, и это был не сигнал Жулиной колыбели.

— Хочешь бесплатный совет? — спросила я, включая связь: — Помирись со своим котом, иначе он скоро, проходя в двери, будет выносить своими боками косяки. Слушаю, Антон.

— Командор, вас вызывает Земля, — отозвался Вербицкий. — На связи командор Азаров.

— Что может помешать мне запустить в экран чем-нибудь тяжёлым? — хмуро пробормотала я, почувствовав злость на командира подразделения, отправившего нас в этот театр абсурда.

— Спроси его, что такое Тьма, — посоветовал Хок и направился в сторону кухни.

Я сама удивилась своему спокойствию, когда увидела Азарова в сферическом экране видеотектора. Я специально не стала говорить с ним из командного отсека, а ушла в свой, чтоб остаться один на один. Но, увидев его в залитом солнечным светом кабинете, на фоне книжных полок, в форме, при всех регалиях, я вдруг ощутила, как он на самом деле далёк от нас, и по расстоянию и в отношении свалившихся на нас проблем. А я здесь, в непосредственном контакте с противоборствующими силами, со Светом, который отчаянно рвётся в мою жизнь, и с ускользающей, но манящей меня Тьмой, с безумным царём, с коварными жрецами, с наваливающейся на этот несчастный мир катастрофой. И только я сама могу найти правильное решение и всё исправить, хотя ещё не знаю как. И именно в этот момент, мне стало предельно ясно, что я теперь действую самостоятельно, на свой страх и риск, не подчиняясь приказам и инструкциям.

— Нашли Валуева? — поинтересовался он после приветствия.

— Спасибо, что спросил, — вежливо улыбнулась я. — Нашли и вернули домой. Только теперь ушёл ещё один член экипажа.

— Ушёл? — насторожился Азаров, сразу уловив суть формулировки.

— Да, ушёл, — кивнула я. — Думаю для того, чтоб принять участие в Битве Детей Дракона.

— Кто на сей раз и на чьей стороне?

— Доктор МакЛарен, на стороне Тьмы, — дала я конкретный ответ на конкретный вопрос.

Азаров молча смотрел на меня, осмысливая услышанное, и эта новость ему не понравилась.

— Его можно победить? — осторожно спросил он.

Я с улыбкой покачала головой.

— На планете явно чувствуется напряжение, возрастают магические энергии, Свет и Тьма, которые будут стоять за спинами бойцов, набирают силу и из тонких миров всё ощутимее проникают в реальность. В этих условиях его силы возрастают с колоссальной скоростью. И он умеет ими пользоваться.

— А ты? — его взгляд стал жёстким.

— Нет, — улыбнулась я. — Я ему не противник. Только не я…

— Решается судьба нескольких миров… — начал он.

— Каждый сам решает свою судьбу, — возразила я. — Ничто не приходит извне: что вверху, то и внизу. Они, эти миры, уже решили исход грядущей битвы. Ведь на полотне вселенной нет лицевой стороны и изнанки, время не линейно, прошлого и будущего не существует. Всё давно решено и написано в Великой Книге, просто мы не умеем её читать.

Азаров немного смутился, а я почувствовала гордость за столь мудрёный ответ.

— Возможно, ты права, — он тут же скользнул в заданную систему координат, в очередной раз заслужив моё уважение. — Но любое действие рождает последствие, любое событие имеет причину. Именно поэтому мы можем влиять на происходящее. И ключевая позиция в данном случае у участников Битвы. Я не спорю, что победа одного из них уже предрешена многими событиями во многих мирах, о которых мы не знаем, но чтоб эта победа имела место, они должны вступить в бой.

— Не я.

— А если таков будет приказ?

Я усмехнулась:

— Участие в спаррингах и рыцарских турнирах не входит в обязанности командира поисково-спасательного космофлота. Перечитай Устав.

— Я читал… Но…

— Хватит, Саша, — покачала головой я. — Ты не представляешь, сколько раз я это слышала: не будь скотиной, спаси мир. И я, слабая и красивая женщина снимала каблуки, залезала в тяжёлые доспехи и брала в руки меч. Я уже знаю, что такое смерть, но этот мир не отпускает меня, снова и снова выставляя на ристалище. Впервые за много веков я встретила мужчину, который стал мне защитой и опорой, с которым я могу быть слабой, изнеженной и послушной. И счастливой, безумно счастливой. Он мой муж, он отец моей дочери. И ты хочешь, чтоб я подняла против него оружие? Я женщина, и не могу всю жизнь спасать миры. Пусть они сами заботятся о себе. Моё дело по предназначению, по сердцу и по природе — защищать свой дом, свой очаг и поддерживать своего мужчину, а не сражаться с ним на мечах.

— Кто-то другой может выступить против него? — спросил он без особой надежды.

— Откуда я знаю? Пути Господни неисповедимы. Если всё предопределено, противник явится. Мы ждём развития событий.

— Я не знаю, что сказать Совету Духовной Безопасности, — огорчённо признался он.

— Скажи, что Бог рассудит, — посоветовала я. — И что не дело людей вмешиваться в Промысел Господень.

— Ну, да, тебе легко говорить, — проворчал Азаров, пристально глядя на меня.

— И не надо меня гипнотизировать, — устало поморщилась я. — Я своё слово сказала. Я не подниму меч на родного мужа. Он у меня не для этого!

— Меч или муж? — зачем-то уточнил он.

— Оба! — отрезала я.

— А если всё-таки кто-то появится, — не унимался он, — кто-то сможет его победить?

— Теоретически, если выставят такого же профи, как он. Или он сыграет в поддавки.

— А ты бы победила? Теоретически.

— Саша, рыбы могут плавать в дождевых тучах? Драконов можно использовать для приготовления детского питания? Совет Духовной Безопасности может станцевать на сцене Мариинского театра мемуары Казановы? Теоретически? Не спрашивай меня, чем закончится то, чего в принципе быть не может!

— Ладно, — успокаивающе поднял руку он. — Просто, если победит он, то в тех мирах начнутся крупные проблемы.

— Только не надо давить на психику, — попросила я. — Мне самой всё понятно. Но это не тот случай. Я не смогу его победить, потому что мне легче дать ему себя убить. Это сильнее меня, и оставим эту тему.

— Хорошо, — вздохнул он. — Я доложу… Впрочем, ничего я докладывать не буду! Просто скажу, пусть молятся. Что ты собираешься делать?

— Не знаю, — с удивившей меня беспечностью призналась я. — Мне хочется забрать его и слинять отсюда, как можно скорее. Но, даже если я его найду, он вряд ли откажется от своих планов. Некоторые считают, что он перешёл на сторону Тьмы, — я какое-то время молчала, а потом вспомнила совет Хока. — Саша, что такое Тьма?

— Тебя интересует официальная версия? — уточнил он.

— Я о ней слышала. Меня интересует твоё личное мнение.

Он устроился в кресле поудобнее, и я невольно улыбнулась, поняв, что мне стоит подготовиться к серьёзному и обстоятельному разговору.

— Ну, начнём с того, что и единой официальной версии не существует, — начал он. — В живых религиях Тьма также символизируется Чёрными Девами, символами инь и ян, шакта-шакти. У китайцев тьма — инь, женский пассивный принцип. У христиан — дьявол, Князь Тьмы, воплощенное зло. У индусов Тьма — это разрушительное Время, которое воплощено в тёмном лике Кали, злобная Дурга. У зараастрийцев это Ариман, Владыка Лжи. Однако полное отождествление Тьмы со злом считается устаревшим и неверным. Скорее, это первоначальный хаос, источник дуализма и нечто, предстоящее Миру. Многие признают, что во Тьме находится основа Света. Свет возникает из неё, как и всё сущее, то есть Тьма есть просто неявленный Свет, изначальная субстанция из которой всё исходит. Любое творение имеет место во Тьме, и всё возвращается во Тьму. Тьма и Свет — два аспекта Мира как Творца и Разрушителя. Так что в целом негативное отношение остаётся, и Свет предпочтительней.

— Так лучше видно, — неожиданно съехидничала я.

Он внимательно взглянул на меня.

— Прежде всего, потому, что Свет это более осознанное состояние, стремящееся к совершенству. Тьма неизменна, повсеместна, это основа Мира, всегда существовавшая, и которая будет существовать до конца времён. Свет — явление относительно новое, прогрессивное, стремящееся к развитию, постоянно меняющееся, эволюционирующее, предоставляющее свободу выбора, наконец. Возможно, Свет — это способ познания Тьмы, способ её изменения. А может, это колоссальный эксперимент Тьмы.

— Погоди, — насторожилась я. — Но тогда получается, что Творцом выступает Тьма?

— Скорее, она выступает Первотворцом. Она создала Творца, наблюдает за его экспериментами и утилизирует отработанный материал.

— Круто…

— Это не моё мнение. Я далёк от лабораторной терминологии.

— Ладно, до твоего мнения очередь дойдёт?

— Хорошо, но учти, что это — не истина в последней инстанции.

— Спасибо, что предупредил.

— Я считаю, что Тьма вообще не имеет ничего общего со Злом, как, впрочем, и Добром, — доверительно сообщил он. — Тьма породила Свет. Свет породил людей, а люди в своих отношениях друг с другом породили Добро и Зло. Причём заметь, Зло и Добро — понятия весьма относительные, вытекающие из субъективной оценки, поскольку одно и то же событие может быть Добром для одного и Злом для другого. При этом Свет является необходимым условием жизни. Редкие исключения, скорее, подтверждают это правило. И мыслящие существа естественно увязывают то, что хорошо для них, то есть добро, с наиболее комфортной обстановкой, то есть Светом. А во Тьме они чувствуют себя неуютно и естественно противопоставляют её Свету, отождествляя со Злом. Но Тьма, как и Свет, присутствует во всём и во всех, и отрицать это, значит, отрицать свою природу и сужать сферу своей деятельности и своего влияния до той части, которая признаётся. Для Мага это совершенно недопустимо, потому что он действует по обе стороны рубежа. Хотя, рубежа, как такового, не существует. Тьма и Свет взаимопроникают, перетекают друг в друга и хранят в своём сердце частицы друг друга. На самом деле они не могут существовать друг без друга и являются единым целым. В конечном итоге, помимо Света и Тьмы в этой вселенной существует множество иных или переходных субстанций. Она многомерна, многогранна и бесконечна в своих проявлениях. И по мере расширения вселенной и углубления взаимосвязей между многочисленными элементами, появляются всё новые грани.

— То есть Зла не существует?

— Существует, — терпеливо возразил он. — Везде, где есть люди, есть зло. Потому что Зло, это всё, что плохо для людей. И для нормального человека вполне естественно противостоять Злу и множить в Мире Добро. Это одно из его предназначений, потому что именно так он расширяет ареал своего обитания и увеличивает своё влияние. При этом возвышенные стремления, красота и любовь — это тоже хорошо, потому что это духовная эволюция человека, как вида, а любая эволюция в развивающейся вселенной приветствуется. Но Свет тут ни при чём. Вернее, Свет является наиболее комфортной средой для творения Добра, но он не есть Добро в чистом виде. Засуха, лесные пожары, свет, который слепит… Самая светлая в нашем районе галактики обитаемая планета — Пенелопа, но свет там, в основном, из-за активной вулканической деятельности, в результате которой, несмотря на титанические усилия, предпринимаемые дружественными цивилизациями, постоянно гибнут живые существа. А взрывы сверхновых звёзд, которые губят целые миры? Кстати, не забывай, что Люцифер — является Демоном Света. Он порождён Светом, как ангел, но хотя и был низвергнут, сохранил свою сущность. Свет тоже может быть Злом. То же самое и с Тьмой. Она изначальна и повсеместна. Она не несёт в себе ни положительного, ни отрицательного заряда. Она просто есть. Она такая, какая она на самом деле.

— И она безопасна?

— Она очень опасна, потому что не познана, потому что существовала до того, как в этот мир пришли мы. Потому что мы — создания Света, и Тьма, как среда, чужда, непонятна, и по большей части враждебна нам. Она хранит свои тайны, некоторые весьма осознанно. В ней прячется то, что не хочет выходить на свет, и сущность этого не ясна. Тьма сама по себе не исследована, потому что человек в своём естественном стремлении к Свету просто отворачивается от Тьмы. И соваться туда лишний раз без защиты и определённых знаний крайне неразумно. Это слишком обширная и неисследованная область, слишком мощная в энергетическом и информационном смысле субстанция.

— Но ты там бываешь?

Он пожал плечами.

— Человек, который замерзает на улице без штанов при минус десяти градусах по Цельсию, выбрался в космос и освоил множество далёких планет. Он вечно стремится туда, куда его не просят. Он экспансивен, как Свет, который уверенно взрезает Тьму лучом, чтоб спустя мгновение погаснуть и исчезнуть без следа. Я не исключение. Я, такой же, как все. Я тоже постоянно стремлюсь за грань известного, чтоб что-то узнать, постичь и получить.

— Похвальная скромность, — усмехнулась я. — Значит, ты занимаешься Чёрной магией?

— И Чёрной, и Белой, и Красной, и Зелёной, и Жёлтой… И всеми, которые мне доступны, даже если они выходят за пределы спектра.

— И ты не боишься Тьмы?

— Я двигаюсь очень осторожно, соблюдая технику безопасности. К тому же, у меня есть защита.

— И с чего ты начал своё движение во Тьму?

Он на минуту задумался.

— С весьма болезненного шага — принятия того факта, что Тьма является полноправной частью моей личности. А следующим было решение, что я не стану делать какую-либо часть своей личности доминирующей, и буду поддерживать все обнаруженные в ней элементы в состоянии гармонии.

— Если ты сам ещё толком не знал о том, что у тебя внутри, как ты собирался соблюдать гармонию? Что должно было стать ориентиром равновесия?

— Этому меня научил отец. Он всегда говорил мне: всё принимай, во всём сомневайся и действуй только во благо.

— А Чёрной магией можно заниматься во благо? — поинтересовалась я, припомнив недавний разговор с Дакостой.

— Я имею в виду намерения. А будет ли это действительно во благо, решит тот, кто в конечном итоге держит всё под контролем, — и он указал взглядом на потолок. — Даже Заклятие Смерти можно использовать для доброго дела.

— Как это?

— Например, вернув его отправителю.

— Логично, — признала я.

Этот разговор был для меня, пожалуй, самым информативным. Ничего до конца не поняв и не решив, я всё же почувствовала, что уже близка к этому. Правда, я понятия не имела, как это всё поможет мне повлиять на странную и жутковатую ситуацию, в которой я оказалась. Отключив связь, я открыла дверь в командный отсек и невольно прищурилась от слепившего глаза закатного солнца.

Мостик был залит малиновым светом от огненного диска, прикасавшегося нижним краем к изломанному горизонту.

— Что с фильтрами? — спросила я, прикрыв глаза рукой.

— Всё в порядке, — отозвался Булатов, — сейчас усилю.

Диск слегка померк и теперь напоминал плошку с расплавленным металлом, но на него хотя бы можно было смотреть.

— Странное что-то в атмосфере, — сообщил сидевший тут же Донцов. — В верхних слоях образовался дополнительный газовый слой, который, напоминает скопление микролинз. Из-за этого фотонное и инфракрасное излучения, доходящие до поверхности планеты, усиливаются почти… — он бросил взгляд на приборы, — в полтора раза.

— И магнитное поле планеты находится в возмущенном состоянии. Ощущаются толчки, но пока значительной сейсмической активности не наблюдаются, — добавил Булатов.

— Похоже, близится час Икс, — Вербицкий многозначительно взглянул на меня.

— Предложения? — деловито уточнила я, и, подойдя к пультам, стала изучать данные на экранах.

— Держать наготове энергетические щиты и, на случай землетрясения, — взлётные двигатели в режиме прогрева, — предложил Донцов.

— Разумно. Ещё бы знать, когда наступит этот час Икс.

— А какие-то внешние события на планете и в системе, которые с ним связаны, известны? — уточнил Булатов.

Я задумалась.

— Ну, да, — ответ пришёл мгновенно и оказался настолько простым и естественным, что я на несколько секунд замерла с открытым ртом, глядя на старшего астронавигатора. — Юрий Петрович, вы можете сказать, когда Лилос выйдет на максимально близкую орбиту Агориса?

Он спокойно повернулся к пульту, сыграл на клавиатуре короткую гамму и посмотрел на экран.

— Через два дня на третий. Если быть совсем точным, то через 63 часа и 40 минут.

— Ну вот, — проговорила я, опускаясь в свободное кресло возле резервного пульта. — Теперь нам это известно.

Мизериса разбудило странное пение, словно сотни охрипших плакальщиц на излёте поминальной ночи стонали где-то далеко. Он открыл глаза и вздрогнул, увидев вдали изломанные хребты и тёмные пропасти. Он изумлённо смотрел туда, где над верхушками деревьев в садах, над серыми, с детства знакомыми горами, окружавшими город с запада, вздымались другие горы. Они стеной стояли там, где раньше был горизонт.

Царь поднялся на ноги, не в силах оторвать глаз от этой удивительной картины, разглядывая во всех подробностях расколотые временем вершины, обветренные стены ущелий, чёрные трещины, змеившиеся по камню.

Потом он взглянул влево, и в его глазах потемнело. Он пошатнулся и уперся в балюстраду террасы, вцепившись за неё немеющими пальцами. Там до самого неба вздымались жёлтые иссушенные солнцем барханы пустыни. Они поднимались друг за другом, как замершие волны. И видно было, как горячий ветер гоняет по ним бледную пыль песка.

Тэллос словно погружался в недра Агориса, и уже очутился в глубокой чаше. Горы и пустыня были стенами чаши, а город — её дном. И это жуткое печальное пение уже совсем ясно доносилось со стороны барханов. Ему казалось, что стоит немного напрячься, и он разберёт слова этой заунывной песни, похожей на плач.

Он посмотрел в другую сторону, но не увидел ничего, кроме выступающего вперёд крыла дворца, где располагалась женская половина. Зато он увидел присевшего на перила демона, который с мрачным любопытством разглядывал восставшие над Тэллосом горы.

— Что это? — крикнул царь, указав пальцем на каменную стену. — Тэллос гибнет?

Демон перевёл на него взгляд, и глаза его были холодны, как зелёный лёд, некогда покрывавший эти вершины.

— Ещё нет, — ответил он. — Знамения выглядят ужасными, но имеют разумное объяснение. Это — мираж, фата моргана, вызванная атмосферной рефракцией…

— Мираж? — изумлённо переспросил царь и растеряно взглянул вокруг. — Всего лишь мираж? А это пение?

— Песок, — демон посмотрел в сторону пустыни и взгляд его затуманился. — Песок поёт. Наэлектризованные песчинки чистого кварца часто издают самые необычные звуки, когда их гонит ветер. Всё просто.

— Просто, — повторил Мизерис. — Просто? — он окинул взглядом изменившийся до неузнаваемости пейзаж вокруг дворца и вдруг почувствовал злость. — Значит, всё в порядке? А об этом ты что скажешь?

И он выбежал с террасы и, не заботясь о том, поспевает ли за ним демон, сбежал вниз по лестнице и остановился на нижней площадке, откуда был виден тёмный коридор, ведущий вниз, в глубину дворца. Там, как и пару дней назад, колебалась, измученно заламывая руки, бледная фигура. Мизерис огляделся в поисках своего собеседника и увидел, что тот стоит у стены, скрестив руки на груди, и задумчиво смотрит на призрака.

— Он здесь! — воскликнул Мизерис. — Он здесь ночью, он здесь днём. Как предупреждение, как укор, как предзнаменование. Этому ты тоже найдёшь разумное объяснение?

— Газ, — так же односложно, как и раньше, ответил демон. — Фосфористый водород, который поднимается здесь сквозь щели между плитами, самовоспламеняется на воздухе и горит. Редкий феномен для ваших мест.

Он вытянул руку, с его пальцев слетела молния, ударила в призрака, и он вспыхнул ярче. А потом снова заколебался белой дымкой.

— Откуда здесь фосфористый водород?

— Он часто выделяется в результате гниения органики. Пару недель назад под плитами спрятали труп.

Демон развернулся и пошёл по коридору в другую сторону. Царь побрёл за ним, оборачиваясь назад, на странную фигуру, размахивающую руками ему вслед.

— А рогатый змей? — спросил он, завернув за угол, после чего призрак скрылся из виду.

— Это просто рогатый змей, — не обернувшись, ответил демон. — Он всегда жил здесь, но в ином измерении. Сейчас границы между измерениями истончаются, и он заползает к вам. Думаю, что вы ему кажетесь такими же фантомами, как и он вам. Не исключено, что он вас боится.

Они поднялись на пару этажей и вышли на противоположную сторону дворца.

— Значит, всё это не страшно? — усмехнулся Мизерис. — Атмосферные явления, поющие пески, гниющие трупы, перепуганные фантомы…

— Фантомы и трупы — это не страшно. А вот это, — демон остановился у входа на террасу и указал вперёд, — должно вызывать у тебя опасения.

Он подошёл к парапету и, запрыгнув на него, присел на корточки. А Мизерис медленно приблизился к краю террасы, изумлённо глядя на раскинувшееся над Тэллосом море. Голубое, гладкое, мерцающее в лучах солнца мелкой рябью, оно было прекрасно. От него тянуло покоем и прохладой.

— Боги, — прошептал царь. — Я так давно не видел море. И вот оно…

— Нет, — безжалостно возразил демон. — Оно там же, где и было, но верхние слои атмосферы сегодня прогреваются сильнее чем обычно, в то время как нижние остаются прохладными. Из-за этого один из слоёв приобретает способность отражать лучи, превращаясь в зеркало, которое и отражает море, пустыню, горы. Скоро воздух внизу прогреется, и видение исчезнет. Только будет очень жарко, жарче, чем обычно. И уже это должно насторожить тебя царь, куда сильнее, чем все призраки и фантомы, слоняющиеся по твоему дворцу.

Мизерис тревожно посмотрел на него, а потом обернулся в сторону пустыни. И вдруг с барханами над Тэллосом что-то начало происходить. Они стали стремительно подниматься один над другим, приближаясь и исчезая, словно он летел над ними на небольшой высоте. А потом он увидел, как на одном бархане что-то блеснуло, он накатился на город и на его вершине в полнеба вырос иссохший покосившийся посох, воткнутый в песок, на котором висели женские бусы, которые покачивал ветер. Мизерис невольно зажмурился и отвернулся, а когда снова взглянул туда, видения исчезли, и море, и барханы, и, наверно, горы с другой стороны. Только плач песка стал ещё громче и надрывнее.

— Эти рыдания безопасны, но так терзают душу, — пробормотал он, не в силах забыть покачивание разноцветных бусин на посохе.

— Безопасны? — переспросил демон. — Ты же не так дремуч, чтоб не понять, что это значит. Я сказал тебе об электризации песчинок кварца. А что такое электричество? Взаимодействие электромагнитных полей. А магнитные поля вещь далеко не безобидная. Я чувствую возмущение магнитных полюсов планеты, которые приводят в движение весь океан магнитных полей, распространённых по Агорису. И я чувствую ещё кое-что.

Мизерис со страхом взглянул на него.

— Что ещё? — выдавил он.

— Я слышу гул внизу. Там что-то происходит… внизу, под городом. Я слышу движение пластов и скрежет трущихся друг о друга слоёв базальта.

— А может это не совсем атмосферное явление? — странно улыбнувшись, Мизерис указал туда, где недавно синела водная гладь. — Или это видение послано нам, чтоб предупредить, что скоро плато расколется, и мы все утечём вниз, на дно чаши, и её края сомкнутся над нашими головами?

— Не знаю, я не разбираюсь в сейсмологии.

— Мы погибнем, — пробормотал Мизерис, тоскливо глядя на город. — Мы все погибнем.

— Я думал, что говорю с мужчиной, — прервал его причитания раздражённый голос демона. — Я думал, что говорю с царём, с мудрецом. Оказывается, я опять говорю с перепуганным мальчишкой. Или ты думаешь, что я рассказал тебе всё это, чтоб напугать? Вселить в тебя ужас? Лишить сил?

— Разве нет? — потеряно прошептал Мизерис.

— Я сказал тебе это, чтоб ты понял, что положение серьёзно. Агорис готовится к перерождению, и только от тебя зависит, позволит он вам остаться здесь или стряхнёт прочь, как бык стряхивает со шкуры надоевших мух.

— От меня? — царь в отчаянии взглянул на него. — Что может зависеть от меня, если, как ты сам сказал, все знамения имеют естественные причины, и причины эти глобальны? Я всего лишь человек.

— Ты избранный! — громыхнул демон, поднявшись во весь рост на парапете и раскинув крылья. — Слушай меня, царь! Ещё раз говорю, через тебя в этот мир послана воля богов, и ты наделён силой, чтоб свершить её. Но если ты смалодушничаешь, уступишь, погрязнешь в сомнениях, ничто не спасёт ни тебя, ни этот мир! Пока всё идёт согласно твоим замыслам. Люди в косности и мелочности своей пытаются стащить тебя в пучину отчаяния, но у тебя достаточно сил, чтоб удержаться. Просто помни о своей цели! Просто верь в то, что это будет! Просто знай, что спасение только в этом!

— И этого достаточно, чтоб усмирить немилосердный зной? Чтоб вернуть в спокойное состояние магнитные полюса планеты? Чтоб усмирить ожившее чрево Агориса?

— Более чем, — спокойно взглянув ему в глаза, ответил демон и снова присел на парапет, спрятав крылья. — Ты сам не знаешь, на что способен.

— Не знаю, — кивнул Мизерис. — Я всего лишь…

— Остановись, царь, — поднял руку демон. — Ты всего лишь вчера умирал от смертельного яда. Ты вчера был разбит и измучен, ты вчера еле двигался и едва дышал. Тебя мучила боль, охватила такая слабость, что ты не мог передвигаться без посторонней помощи. А сегодня ты носишься по всему дворцу, только пятки сверкают.

Царь изумлённо смотрел на него, а потом взглянул на свои руки. Они не тряслись. Он стиснул кулаки и почувствовал, как приятная горячая волна прокатилась от кистей к плечам. Он, действительно, не ощущал не то, что боли, но даже слабости или недомогания.

— Это твоё волшебство! — заявил он, взглянув на демона.

Тот устало покачал головой и махнул рукой.

— Ты безнадёжен. Я честно сказал тебе, что можно объяснить естественными причинами, что является колдовством. Я приложил руку к твоему спасению, но я не применял свой тёмный дар. Я уповал на волю богов, решив, что если ты нужен им для их дел, они позволят мне спасти тебя естественным способом. Я облегчил твои страдания, но я не лечил твою поясницу.

Царь недоумённо взглянул на него, а потом нагнулся вперёд, назад, в стороны и подозрительно взглянул на демона.

— Ты хочешь сказать, что я исцелился сам?

— Не знаю, но это точно не я. Мне некогда возиться с твоей спиной. Может, кто-то более могущественный, чем я, видя мои безуспешные потуги заставить тебя поверить в чудеса, решил вмешаться? Подумай над моими словами, пока есть время. И помни, если ты ошибёшься, всё погибнет.

Он поднялся и снова расправил крылья.

— Куда ты? — нахмурился царь, поняв, что его коварный приятель снова собирается бросить его в одиночестве.

— Во Тьму, — пожал плечами тот. — Попробую ещё что-нибудь разузнать о грядущих испытаниях. А тебе пора заняться делами. Твои подданные, как никогда, нуждаются в твёрдой руке.

И он упал назад. Мизерис бросился к парапету, но ни внизу, ни наверху демона уже не было.

Можно было сколько угодно обижаться, но демон был прав. Именно сейчас Тэллосу нужен был царь, и ему предстоял совсем не простой день. Представив, что его ждёт, Мизерис возрадовался тому, что ему уже не хочется вина, и что боль оставила его, и он может думать о чём-то другом, а не о своём покалеченном теле. Он спустился вниз и вышел на террасу, нависшую над садами, как раз в тот момент, когда на неё внесли последнего из погибших ночью стражников. Кротус бродил по террасе, останавливаясь над телами своих воинов, и осматривал их раны. Увидев царя, он поднял с каменного пола секиру и подошёл к нему, показывая на запёкшиеся на клинке пятна крови.

— Говорят, что они лежали рядом и сжимали в руках секиры, — сообщил он. — И если у кого-то из погибших не было в руках оружия, значит, оно осталось в ране другого. Они сами перебили друг друга, господин, словно в них вселилось безумие.

— Может, так оно и было, — вздохнул царь, осматривая оружие. — Духи бесплотны, и им проще погубить живого, сведя его с ума. Прикажи, чтоб этой ночью никто не спускался в сад. Под страхом смерти.

— Думаю, что это, — Кротус печально взглянул на тела своих подчинённых, — подействует лучше любого приказа.

Мизерис ушёл с террасы и остановился возле ответвления в тот самый коридор, где уже несколько дней обитал загадочный призрак. Возле него тут же очутился смотритель этой части дворца, и, подобострастно улыбаясь, склонился в ожидании приказаний.

— Ты помнишь того призрака, что поселился вон там? — царь ткнул пальцем в тёмный колодец коридора.

— Это очень печальное обстоятельство, — зацокал языком смотритель, склонившись ещё ниже. — Слуги теперь боятся ходить там…

— Я хочу, что пол под призраком вскрыли и посмотрели, что внизу.

Глаза смотрителя расширились от ужаса.

— Но кто осмелится подойти к нему?

— Ты хочешь, чтоб я сам ворочал плиты? — вкрадчиво поинтересовался Мизерис, захватив ткань парчовой тоги на его груди и притянув к себе. — Ты найдёшь смельчаков или сегодня же отправишься на рынок, выгребать навоз из-под ослов!

Не дожидаясь ответа, он отпустил перепуганного слугу и поднялся к себе. Вызвав своих приближённых, он распорядился немедленно отправить в город стражников надзирать за порядком, и шпионов, чтоб они следили за происходящим и тут же докладывали обо всём во дворец.

Уже к полудню ему доложили, что в русле реки происходит что-то странное. Прямо из земли там появляются страшные существа с горящими глазами. Они выбираются на берег и, пройдя некоторое расстояние, исчезают. Если же им на пути попадается человек или животное, то существа проходят сквозь них и несчастные вспыхивают, как факелы, и погибают в огне. А существа через какое-то время появляются снова, но уже в другом месте.

День клонился к вечеру, когда из города принесли ещё одну ужасную весть: в город вернулись изгнанные царём Ротусом служители Тьмы. Оборванные, почерневшие и страшные, они брели по улицам, внушая ужас. С ними были их женщины, нёсшие на руках истощённых до крайней степени детей, и высохшие старики, едва переставлявшие ноги.

Услышав об этом, Мизерис почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Немного придя в себя, он вызвал Тауруса и потребовал проверить информацию. Через какое-то время начальник тайной полиции появился в его покоях, и царь, нетерпеливо меривший шагами свой кабинет, воскликнул:

— Ну! Это действительно они?

— Нет, господин, — склонился в поклоне Таурус. — Это те, кто обитали в катакомбах под городом. Они никогда не видели дневного света и жили там, как крысы, но сегодня утром стены в их жилищах стали дрожать и рушиться. Страх перед смертью под землёй оказался сильнее страха перед солнцем и людьми, и они вышли.

— Боги… — простонал Мизерис, закатив глаза. — Я уже не знаю, что лучше, Таурус! Может, было б лучше, если б призраки пустынь вернулись в город, чем эти известия о том, что происходит внизу? И теперь нам нужно будет что-то делать с этими несчастными.

— О них узнали благочестивые тиртанские лекари, — сообщил Таурус. — Они просят господина позволить разбить лагерь для этих изгоев где-нибудь в городе. Они готовы взять на себя заботы о них, по крайней мере, на ближайшее время.

— Другого времени, возможно, уже не будет, — вздохнул царь, слегка успокоившись. — Пусть делают всё, что считают нужным.

— Я должен также сообщить господину, — продолжил Таурус, — что он проявил невероятную мудрость и прозорливость, приказав вскрыть пол там, где появился призрак. Под плитами нашли труп женщины, которая следила за сандалиями царевны. Она пропала пару недель назад. Девица, которая заняла её место, узнав о том, что труп нашли, бросилась с верхней террасы на мостовую и разбилась насмерть.

— Всё имеет естественные причины, — пробормотал Мизерис, вспомнив утренний разговор с демоном. Он на мгновение задумался, а потом приказал: — Отправь гонца к послу Тиртаны и передай, что я просил его учёных собратьев взглянуть на призраков с горящими глазами, выходящих из засохшего русла. Может, они поймут, что к чему. Кроме того, пусть гонец выразит мою благодарность за заботу о наших подданных, оставшихся без своего жалкого крова. Я готов обсудить с послом Туроном совместные действия в отношении этих бедняг. Я буду ждать его вечером.

Вечера он ждал с нетерпением. Вести, которые ему приносили из города, были неутешительны. Всё больше бед обрушивалось на изнывающий под раскалённым небом Тэллос. Сообщения о нашествии змей и скорпионов, об исчезновении воды в колодцах или её изменении до такой степени, что она больше не годилась для питья, приходили с разных концов города. К тому же в некоторых местах вдруг начали рушиться постройки, порой проваливаясь в глубину расположенных под Тэллосом катакомб. Он чувствовал, что все эти зловещие события как-то связаны между собой, но не мог понять их причину, как и сообразить, что можно предпринять в этом случае.

Турон, посол Тиртаны, был мудрым и уравновешенным человеком, он напоминал Мизерису отца утраченной им Аданты. Уже давно он проникся доверием к этому благородному старцу, и, как ребёнок, часто искал у него поддержки и утешения. Вот и сейчас он ждал его, как испуганный малыш ждёт своего доброго деда, который развеет все его страхи, успокоит и подскажет лёгкий способ выбраться из беды.

Турон появился, когда на Тэллос, наконец, опустились сумерки. Войдя, он стряхнул со своей широкой белой накидки желтоватую пыль и ласково улыбнулся царю.

— Я прибыл по твоему зову, господин, — произнёс он, садясь в кресло, на которое указал ему царь.

Турон был стар, и Мизерису нравилось, что он всегда садился по приглашению, даже если царь стоял. Вот и сейчас Мизерис, указав ему на кресло, сам остановился у стола, нетерпеливо глядя на гостя.

— Скажи, Турон, видели ли ваши инженеры призраков, выходящих из реки? — спросил он.

— Это не призраки, господин, — ответил тиртанец. — Это плазмоиды, скопление электрической энергии, сгустки разрядов, которые возникают из почвы в месте геологического разлома. Они напоминают одушевлённые существа, потому что конденсируют на себе пыль, которая покрывает засохшее русло. А разряды кажутся горящими глазами. Они поднимаются наверх и движутся, а потом истощают свою энергию, и пропадают.

— Значит, людей и животных убивает электричество, — понимающе кивнул Мизерис и обернулся, задумчиво посмотрев туда, где голубело вечернее небо.

Это помещение не имело внешней стены, переходя в террасу. Потому прямо из комнаты открывался вид на сады, горы и небо. Что-то заставило его задержать взгляд на этой голубизне, и вскоре он понял, что именно. Голубизна странно переливалась, приобретая порой бирюзовый оттенок, а иногда по небу явно пробегали зеленоватые блики.

— Что это? — он указал в небо и жалобно взглянул на Турона.

Улыбка старика стала печальной, и он скорбно кивнул.

— Это тоже электричество, господин.

— Подожди, — Мизерис нахмурил свой изрезанный шрамом лоб. — Раньше никто никогда не видел в реке никаких плазмоидов. И небо не светилось зеленью. Что происходит, Турон?

— Скоро в Тэллосе произойдёт землетрясение, — грустно объяснил тот. — Все ваши беды связаны с этим. В глубине Агориса проявляется сейсмическая активность. Это свечение в небе, эти плазмоиды, странные оптические явления, которые мы все наблюдали утром, и звуки, доносящееся из пустыни, — это всё признаки приближающейся катастрофы.

— Значит, внизу уже начались подвижки пластов, на которых стоит город? — пробормотал царь. — Потому рушатся катакомбы, потому уходит и окрашивается в цвет крови вода, потому змеи и скорпионы выползают из своих убежищ. Потому что Небесный Дракон зашевелился в своей могиле.

— Мне жаль, господин, — вздохнул Турон.

— Что можно сделать? — спросил Мизерис, пытаясь собраться с мыслями.

— Ничего. Можно только эвакуировать людей из города.

— Их тысячи! — воскликнул царь. — Мы точно не знаем сколько, потому что их уже много лет никто не пересчитывал, а сколько ютится в трущобах, сколько живёт под землёй и вовсе никто не знает! Куда их вести? Были времена, когда наш народ населял весь материк, наши предки бороздили на прекрасных кораблях великий океан и селились на островах. Но каждый раз Битва Детей Дракона сжимала наши владения и сокращала численность населения Тэллоса. И от великого царства остался только этот город, с трудом выживающий на грани жизни и смерти, в окружении мёртвых песков! И это единственное место, где ещё можно жить! Мы вымираем, и чем дальше, тем меньше надежды. Её уже просто не осталось.

Он устало понурился. Старик сочувственно смотрел на него. Царь вздохнул и поднял голову.

— Наверно, мы много грешили против нашего отца. Небесный Дракон устал отпускать нам затрещины и пинки, надеясь вразумить. Он просто задушит нас. Может, мы это заслужили. Но не вы! Слышишь, Турон! Вам нужно покинуть планету до того, как всё это произойдёт. Вы сделали всё, чтоб помочь нам.

— У нас нет звездолёта, — спокойно напомнил посол. — И даже если мы вызовем помощь, она не успеет. Дружественные миры слишком далеко.

— Здесь стоит поисково-спасательная баркентина землян. Они без возражений примут вас на борт и отвезут домой.

— Мы останемся, — после некоторого раздумья проговорил посол Тиртаны. — Мы пришли на Агорис, чтоб помогать тебе и твоему народу. Мы знали, что будет трудно и опасно, но мы были с вами во все дни выпавших вам испытаний. И мы будем с вами до конца. Тем более что, если кто-то уцелеет после катастрофы, наша помощь поможет вам выжить и возродиться.

— Слишком рискованно, — упрямо мотнул головой Мизерис. — Ты не можешь решать такие вещи за других, Турон. Ты стар и, может, не боишься смерти, но твои соратники молоды, они полны желаний и надежд. Пусть уйдут те, кто захотят.

— Конечно, я предложу всем, — пообещал ему посол Тиртаны. — Но я знаю своих соратников, ни один из них не оставит вас в беде. А теперь скажи господин, на что мы вправе рассчитывать в отношении помощи тем, кто вышел сегодня из катакомб? Где мы можем устроить лагерь для них? Сможете ли вы оказать нам помощь в обеспечении их пищей, водой и одеждой? Может, у вас есть одеяла? Боюсь, что наших запасов не хватит на всех. Они продолжают прибывать.

— Я велю открыть кладовые для вас, — кивнул Мизерис. — Берите всё, что сочтёте нужным. Сейчас не время держаться за барахло и прятать от голодных хлеб. Что же до лагеря… — он задумался. — Я бы предложил вам площадь перед дворцом, но именно здесь будет происходить Битва Детей Дракона, и именно эта площадь окажется эпицентром грядущих бед. Что если разместить их в яблоневых садах на севере? Плоды могут оказаться полезны для них, а деревья защитят их от зноя. К тому же там проложены оросительные каналы, в которых вода пока чистая.

— Это очень милосердное и мудрое решение, — улыбнулся Турон, поднимаясь и оглаживая свою седую бороду.

— Я пошлю с вами отряд стражников.

— Зачем? — недоумённо взглянул на него старец.

— На тот случай, если мои добрые подданные, обезумев от страха, решат поискать виноватых в их бедах среди ваших подопечных, — ответил Мизерис. — Я боюсь бунта, друг мой, но это — моя забота. Вам хватит медикаментов? Ведь столь резкий выход этих несчастных на солнце может привести к перегреву и прочим проблемам.

— Лекарства понадобятся, — кивнул Турон, — тем более что почти все они больны и истощены. Но с нами уже связались земляне. Они в ближайшее время доставят нам необходимые препараты, у них большой запас. К тому же прибудет их врач, мальтийский рыцарь. Они обещали, что при необходимости пошлют нам в помощь своих специалистов, обученных ухаживать за больными, но я думаю, мы справимся сами.

— При случае поблагодари от меня Богиню Неба, — произнёс царь и усмехнулся, заметив недоуменный взгляд посла. — Я говорю об их прекрасном командире. Разве это не светоч, явившийся в наш измученный мир?

— Да, пожалуй, эта женщина заслуживает такого звания, — согласился Турон. — Она сама предложила нам помощь, когда через свои спутники увидела толпы этих бедолаг, и наше стремление помочь им.

— Передай ей ещё… — начал Мизерис, но потом только печально покачал головой. — Впрочем, ничего кроме моей благодарности за её участие и доброту. И поговори со своими соратниками. Я не хочу умирать с мыслью, что сам позвал вас на погибель.

— Знаешь, господин, — улыбнулся ему Турон, — догадываюсь, что ты не послушаешь моего совета, но хотя бы подумай над моими словами. Ты ответственен за многое, но не нужно взваливать на себя ответственность за чужие решения и жизни. В этом мире каждый отвечает за себя.

— Ты прав, — грустно улыбнулся царь. — И всё же есть те, кто отвечают за всех.

Он проводил своего гостя до дверей, и снова вернулся в комнату. Небо над горами переливалось зелёными волнами. Выйдя на террасу, Мизерис остановился у парапета и облокотился на него, невольно залюбовавшись пробегающими по синему полотну неба изумрудными волнами. Они полыхали чистым и ясным светом, подсвечивая сумрачные сады и затмевая бледный Лилос, застывший в сторонке, словно в смущении перед этим великолепием.

— Неужели знамение смерти может быть так прекрасно? — пробормотал царь, глядя на сияние в небе.

Какое-то полузабытое детское воспоминание шевельнулось в его памяти, и он вспомнил, что именно так переливались цветные перья в хвостах красивых птиц, живших когда-то во дворце. Эти птицы раскрывали свои хвосты подобно веерам, и все, кто видел это, невольно замирали, восхищаясь этой красотой. А он, совсем маленький мальчик, подобрал однажды в саду большое перо, на котором в окружении такого же сине-зелёного сияния блестел круглый, очерченный оранжевым глазок. Он спрятал перо среди своих игрушек и часто тайком доставал его и гладил своё сокровище маленькими пальцами, вспоминая прекрасных царских птиц.

Потом он почему-то вспомнил, что птицы, которым надлежало чинно прохаживаться по мощёным тропинкам садов, то и дело сбегали к задним хозяйственным постройкам и выпрашивали у слуг еду, или просто рылись в кучах мусора, как обыкновенные курицы. Где сейчас эти птицы? Вернувшись на Агорис, он не видел ни одной, и даже не вспоминал о них? Живы ли они? И можно ли где-то в космосе раздобыть таких птиц?

Как ему захотелось, чтоб эти птицы снова гуляли по его садам! Он опустил взгляд на купы деревьев внизу и тут же обрушился с небес мечтаний на каменистую почву безрадостной реальности. Среди деревьев снова мелькали белёсые огоньки, и ветер уже начал доносить до него тоскливые стоны загубленных когда-то душ.

Он опустил голову, вслушиваясь в эти жутковатые стоны, и подумал, что скоро не будет садов, и много таких же бесприютных душ будет бродить среди развалин города и дворца. Надежда покинула его. Теперь он знал, что ждёт его город, и все посулы демона казались ему дьявольской игрой. Разве может он своей верой остановить зародившуюся в глубинах Агориса стихию, которая скоро вырвется наружу и расколет Тэллос на тысячу жалких осколков? Разве может он своим пусть даже самым отчаянным желанием погасить сияние в небе, затушить эти беспокойные огни, заставить смолкнуть духов? Разве это в человеческих силах?

Он подумал о городе, раскинувшемся на холмах по другую сторону дворца, усталом, испуганном, забившемся под плоские крыши хрупких домов, ожидающий чего-то страшного, но всё ещё надеявшийся на чудесное спасение. Он любил этот город, этих людей, беспокойно спящих или бодрствующих этой ночью. Он вернулся сюда, движимый безумной мечтой повернуть вспять колесо, готовое раздавить остатки его народа. Но теперь сам чувствовал себя лишь одним из мечущихся муравьёв, на которых надвигается по колее широкий обод.

Он тревожился о тиртанцах, этих чистых, добрых и благородных друзьях, откликнувшихся на его зов, прилетевших сюда, в этот выжженный солнцем ад со своей прекрасной и уютной планеты, чтоб помогать, лечить, облегчать страдания, спасать. Он позвал их сюда, и теперь они тоже в опасности. И спасения нет! Можно было б броситься сейчас к Богине Неба и возопить о помощи! Просить вызвать звездолёты, чтоб вывезти с гибнущего Агориса людей, хотя бы детей и женщин. Но уже поздно: ни один звездолёт не успеет прибыть на помощь. И всё зря…

— Зря, — тихо произнёс он, глядя на зарево в небесах. — Всё зря…

Сзади послышались шаги и, обернувшись, он увидел ночного слугу, оповещающего о непрошенных гостях.

— Главная Жрица Апрэма просит принять её, господин, — произнёс слуга, поклонившись царю.

Ему хотелось спросить, зачем она явилась, но вряд ли эта высокомерная особа снизошла до объяснений в разговоре со слугой. Ему хотелось прогнать её, но если она прибыла во дворец в столь поздний час, значит, это было важно.

— Я приму её в малом зале для аудиенций, — проговорил царь, и слуга исчез во тьме, только шарканье сандалий раздавалось в тишине.

Царь ушёл с террасы и, пройдя по полутёмным комнатам, спустился в небольшой зал, стены которого были украшены витыми полуколоннами и яркими росписями, изображавшими волны моря и плывущие по нему корабли — картины давно ушедшего в прошлое морского величия Тэллоса. Сев в единственное кресло напротив входа, он с мрачным видом наблюдал, как слуги, беззвучно двигаясь, зажигают светильники на стенах, и смолистый аромат горящего масла заполнил зал.

Потом слуги удалились, створки дверей раскрылись, и в зал вошла Апрэма в белом платье и покрывале на золотых волосах.

— Что тебе нужно? — спросил царь, хмуро взглянув на неё.

— Я пришла предложить тебе сделку, господин, — как обычно без лишних церемоний заявила жрица. — Я прошу тебя отдать мне Существо Тьмы, а я дам тебе того, кого давно и безуспешно разыскивают твои шпионы.

— Отдать тебе Существо Тьмы? — Мизерис не смог сдержать удивления. — Зачем оно тебе?

— Я хочу убить его, — сообщила она.

— Как ты убьёшь его? — усмехнулся он. — Уронишь на него каменную глыбу?

— Я заставлю его взглянуть в Зеркало Света! Свет убьёт его. Ведь он — Тьма.

Мизерис молча смотрел на неё, и взгляд его был тёмен, как ночь.

— Ты никак не можешь успокоиться, женщина? — наконец, произнёс он. — Скоро Агорис будет корчиться в пламени гнева, и Тэллос исчезнет с его лица, как прародина наших предков в глупой женской сказке про белого быка. А ты продолжаешь строить козни. На что ты надеешься?

— На будущее, царь, — ответила она, подойдя к нему совсем близко. — Я верю в то, что Тэллос можно спасти. И я думаю, что ты тоже надеешься на это. Именно поэтому, я предлагаю тебе мену. Ты мне — исчадье Тьмы, я тебе — твоего слепого племянника.

— Ты нашла Билоса? — воскликнул царь, откинувшись назад.

— Я нашла его и предлагаю тебе, живым или мёртвым, как ты захочешь. Но сперва дай мне то, чего хочу я.

— Ты с ума сошла, — он поднялся и, оттолкнув её, прошёлся по залу. — Убить Существо Тьмы! Это безумие!

— Это спасение! — возразила она. — Существо Света убито…

— Если это было Существо Света! — резко обернулся он.

— Даже если нет, то та тварь, что посещает тебя, точно Существо Тьмы! Битва предполагает противостояние, бой, схватку! Для неё нужно два участника! А если одного не будет, то с кем будет биться тот, кто явится из владений Света? Битвы не будет, не будет и того, что может разрушить Тэллос. Подумай сам, Мизерис! Все боятся Битвы! Именно она должна потрясти Агорис и разрушить город! Но что разрушит его, если Битвы не будет? Пойми же, это последняя надежда!

Мизерис смотрел на неё, лихорадочно соображая, а потом вздохнул и опустил голову.

— Это, действительно, Билос?

— Да или нет? — настойчиво спросила Апрэма.

— Да, — наконец, выдавил он. — Где он?

— Ты хочешь получить его живым, или пожелаешь, чтоб я избавила тебя от вины за очередное злодеяние?

— Живым.

Апрэма развернулась, и, подойдя к дверям, открыла их. Стражники Храма Света втолкнули в зал двоих, на чьи головы были наброшены покрывала. Апрэма сдёрнула тряпку с головы того, что был пониже ростом, и царь увидел бледное лицо и невидящие голубые глаза.

— Как ты похож на отца, — он провёл пальцами по лицу мальчика, но тот отстранился, и выражение его лица стало злым и надменным. — Похож, — опустив руку, повторил Мизерис и посмотрел на второго.

Апрэма сдёрнула тряпку со второго пленника, и царь увидел седого старика, который сурово смотрел на него.

— Задур, — пробормотал царь. — Мне не хватало твоих мудрых советов…

— У меня было кому давать их, господин, — ответил тот.

Мизерис хлопнул в ладоши и тут же в зал вошли воины его охраны, во главе с командиром.

— Уведите этих двоих в Башню Дракона, — приказал он и направился к своему креслу.

Пленников увели, и охрана Жрицы снова удалилась из зала. Апрэма подошла к нему и улыбнулась.

— Ты увидишь, что я сумею спасти Тэллос, потому что Свет сильнее Тьмы, — произнесла она.

— Как ты собираешься это сделать? — спросил он.

— Я уже всё придумала, — её глаза возбуждённо заблестели. — Ты скажешь ему, что я хочу говорить с ним о Существе Света. Ты скажешь, что я знаю, где оно и хочу призвать его на Битву. Я буду ждать его в Зале Звёзд. Убеди его придти туда, потому что, если он не придёт, Тэллос погибнет.

— И тебе негде будет воцариться? — мрачно усмехнулся он. — Боюсь, что он почует ловушку, едва увидит меня. Он видит мои мысли, и я не смогу солгать ему так, чтоб он поверил.

— Но как сделать, чтоб он пришёл туда? — забеспокоилась она.

— Я приду туда сам, — немного подумав, произнёс Мизерис. — Он придёт ко мне, где б я не находился. После этого, делай всё сама. Я уйду. Я не хочу видеть, как он умрёт.

— Ты получил бы удовольствие, — шепнула она, снова улыбнувшись. — Ты увидел бы, как он сгорит заживо в Свете, превращаясь в пыль на твоих глазах. Впрочем, как хочешь. А теперь позволь мне удалиться. Я должна подготовиться к этой встрече.

— Иди и поторопись. Он появляется с темнотой.

Она ушла, а он вернулся к своему креслу и тяжело опустился на сидение. Поясница снова заныла, и в голове проснулась тупая, пока едва ощутимая боль. Тоска и бесконечная усталость навалились на него, и он почувствовал себя старой развалиной, никчёмным, презренным изгоем, которому не место в этом мире. Мысли медленно ползли в голове, сменяя одна другую.

Ему было жаль демона, потому что никогда он не видел столь прекрасного и столь вызывающе опасного существа. Он видел его во сне и был очарован. Он хотел увидеть его, и тот пришёл.

Царь вдруг подумал, что благодарен этому существу за то, что тот постепенно и терпеливо снимал с его души груз, который так долго и так безысходно давил на него, за то что он слушал его путанные речи и жалобы, за то что находил странные, но всегда уместные слова, которые утешали и вселяли надежду. Он понял, что ещё долго со сладкой и болезненной дрожью будет вспоминать прикосновение прохладных нежных пальцев, унимающих боль и дарующих облегчение и покой.

Потом он вспомнил о своей безумной затее, которой теперь уже не суждено осуществиться, потому что, принеся в жертву Существо Тьмы, он предотвратит грядущий поединок. И как знать, не нарушит ли это сложившийся порядок вещей настолько, что этот мир не сможет существовать? Быть может, вырвав из череды циклов очередную Битву, он порвёт нить, связующую прошлое и будущее, и его мир низвергнется в Бездну. Исчезнет всё, и океан, и земля, и горы, и пески, и город, это умирающее царство, которое процветало при его предках, правивших здесь с незапамятных времён, которое угасало при них и теперь умрёт от его руки. То самое царство, которым правили его дед, отец и брат. Как он посмотрит им в глаза, если они встретят его по ту сторону мира? Как он оправдается перед ними?

Воспоминания о брате и отце, наполненные пустым сожалением, перетекли в безуспешные попытки припомнить лицо матери, вместо которого из тумана забвения всплывали лица давней возлюбленной, погибшей в песках, Аданты, Эртузы… Потом припомнился тот странный сон с водопадом, из которого вслед за единорогом вышло Существо Света, но и его лица он вспомнить не мог, зато память услужливо подсунула ему образ Богини Неба. Вспомнив о ней, Мизерис впал в беспокойство и ещё большую тоску. Он вдруг понял, что забрав своего человека из подвалов дворца, она узнала всё о его лжи, о его коварстве, о его предательстве. Ведь Алекс, слишком благородный и прямой, вряд ли утаил от неё историю их знакомства и правду о похищении. Потому она и заперлась на своём звездолёте, что не хочет видеть столь презренного и жалкого червяка. А он? Он и сам знает, что не достоин её взгляда, потому что отвечать злом на добро, это удел презренных и жалких тварей.

Круг его размышлений замкнулся. Алекс, спасший ему жизнь, и так жестоко наказанный за свою доброту, был лишь началом. Теперь пришла пора демона со странным именем Кратегус, который в последнее время был единственным существом, понимавшим и поддерживавшим его. Он должен умереть, как умер Ротус. И вся его, Мизериса, кровь, текущая в жилах бренного тела, уже не сможет искупить грехов, перелившихся через край.

Он знал, что наступила ночь, и тот, кто так часто спасал его от одиночества и боли, вскоре должен был явиться из пределов Тьмы. Недолгая задержка смогла бы спасти его, потому что, успев прикоснуться к смятенным мыслям царя, демон успел бы распознать западню. Но Мизерис знал, что не даст ему этого шанса. Он больше не верил в успех своего безумного плана. Теперь лишь мысль о том, что можно предотвратить поединок, вселяла в него надежду на спасение Тэллоса.

Поднявшись с кресла, он вышел из зала и по тёмным анфиладам и коридорам направился в восточную часть дворца, туда, где над террасами вздымался круглый купол церемониального зала, предназначенного для особо торжественных событий. Несколько раз ему казалось, что он слышит шорох перьев и лёгкие шаги, и бежал всё быстрее, распугивая сонных слуг и распахивая двери до того, как к ним устремлялись привратники. Запыхавшись, он вбежал в огромный гулкий зал, окружённый двумя рядами тонких витых колонн. Несколько огней на высоких кованых треножниках освещали самый его центр, а края и купол терялись в темноте. Было тихо.

Мизерис остановился и прислушался. Какое-то движение наверху заставило его вздрогнуть. Он стоял на небольшой скудно освещённой площадке, а вокруг него клубилась Тьма. «Как странно, — вдруг подумал он. — Это больше похоже на ловушку, которую подстроили служители Тьмы. Ведь здесь Дитя Тьмы будет в своей стихии». Что-то звякнуло позади него, и он снова вздрогнул и обернулся, но ничего не увидел. Он понял, что сейчас очень уязвим, потому что стоит здесь на виду, и кто угодно, скрывающийся в темноте, может выпустить стрелу, бросить нож или боевой топор, или просто, улучив момент, возникнуть у него за спиной с мечом.

— Наверно, это было бы справедливо, — пробормотал он нерешительно и в этот момент совершенно явственно услышал хлопанье больших крыльев, раздавшееся где-то наверху.

Демон облетел зал по кругу и опустился в нескольких шагах от царя. Взгляд его был настороженным. Он, кажется, хотел что-то спросить, но Мизерис поспешно отступил в темноту, оставив его одного. Он направился к дверям, чтоб уйти, но всё же не смог удержаться и обернулся на ходу, чтоб ещё раз взглянуть назад.

И в этот момент вспыхнул свет. Мизерис вспомнил, что когда-то давно в этом зале был установлен странный механизм, вращавший огромный купол с вделанными в него светильниками, отчего казалось, что наверху кружится полное звёзд небо. Механизм давно сломался, и светильники пропали, но название Зал Звёзд всё ещё напоминало о том рукотворном чуде.

В какой-то момент он подумал, что наверху вспыхнули те самые маленькие мерцающие звёзды, но потом увидел, что это лишь несколько кругов ярко горящих факелов, укреплённых на ступенчатом карнизе, расположенном над колоннами. Сотни факелов осветили зал, и из-за колонн выступили жрицы в белых одеяниях с круглыми выпуклыми зеркалами в руках и стражники Храма Света с натянутыми луками. Стрелы, наложенные на тетивы, были нацелены на демона.

Взгляд демона стал мрачным, он осматривался по сторонам, словно раздумывал, насколько крепко окружившее его кольцо. Прислушавшись к мыслям собравшихся вокруг людей, он понял, что это западня, его собираются убить. И отчаянный стыд и сожаление Мизериса, стрелой пронзили глухой слой ненависти и страха, нависший в зале. Глаза демона замерцали ледяной злостью. Он понял, что Мизерис предал его. Но ещё хуже было то, что он предал себя и свою мечту, и этот несчастный мир снова скатился на край пропасти.

Главная жрица Апрэма вошла в зал и остановилась, глядя на странное существо, стоявшее спиной к ней. Оно было красиво, безукоризненно, не так как может быть красив человек. У него были крылья, огромные, пышные и чёрные, как ночь, на фоне которых перламутровой белизной сияла гладкая кожа. Она переливалась на выпуклых мышцах изящного и сильного тела. Длинные блестящие кудри струились по рельефно мускулистой спине. Странная одежда, которую носили только земляне, обтягивала узкие бедра и длинные сильные ноги.

Апрэма готова была к чему угодно, но не к этой вызывающей и пугающей красоте. На какой-то момент она даже усомнилась в разумности своего намерения. Куда забавнее и полезнее было бы приручить это создание. Но в тот же момент демон изящно развернулся и взглянул на неё в упор своими прозрачно-зелёными, мерцающими глазами из-под густых широких бровей. Эти глаза были слишком умными, слишком проницательными и слишком холодными, чтоб у неё осталось хотя бы тень сомнения. Существо Тьмы было слишком опасно, чтоб оставить его в живых.

Демон исподлобья смотрел на Главную Жрицу. Сперва его удивило, что он не почувствовал её появления, но едва увидев на её голове золотистый матовый шлем он понял, что просто не может уловить её мыслей. Это вызывало досаду. Он пытался понять, что она задумала, но стоявший у стены царь не знал подробностей. В его мыслях, как и в мыслях всех присутствующих, мешались зеркала и стрелы. Именно стрелы и зеркала должны были убить его. Но он видел десяток зеркал в руках у жриц, и среди них не было ни одного, которое было бы опасно. Стрелы… Он мрачно усмехнулся и повернулся вокруг своей оси, вытянув вперёд руку. Его пальцы нарисовали на полу широкий круг, который взметнулся вверх чёрными языками пламени.

— Что тебе нужно, женщина? — спросил он, взглянув на Главную Жрицу из-под огненных ресниц, и щёлкнул пальцами.

За его спиной появилось большое, похожее на чёрное облако кресло, в которое он тут же упал и закинул ноги на широкий подлокотник. Причём его крылья куда-то делись и не мешали ему удобно расположиться на бархатных подушках. Апрэма заметно смутилась, а он, осмотревшись по сторонам, заметил:

— Слишком много света, тебе не кажется?

Он подкинул вверх ладонь, и с неё тут же вспорхнула большая чёрная птица, которая, поднявшись выше, разорвалась на сотню других чёрных птиц, разлетевшихся по залу. Они кидались на факелы, и стоило какой-нибудь из них прикоснуться к огню, он гас. Вскоре в зале осталось не больше двух десятков факелов, и воцарился полумрак.

— Ладно, говори, — поторопил он нервно озиравшуюся Апрэму. — Я уже понял, что ты задумала убить меня. Не слишком разумное решение, но, поскольку оно неисполнимо, я не стану тебя отговаривать. Ты меня забавляешь. Поэтому я задержусь ненадолго, прежде чем уйти.

— Я хочу знать, где Существо Света, — проговорила она, взглянув на демона. — Скоро Битва, а его нет…

— Оно здесь, на вашей захудалой планетке, но не хочет вступать в поединок, — ответил он и усмехнулся. — Предупреждая твой следующий вопрос, отвечаю: у него нет желания драться. Не тот настрой. А что?

— Тогда, как ты понимаешь, нет смысла оставлять тебя в живых, — заметила Главная Жрица. — Предотвратив Битву Детей Дракона, мы предотвратим гибель Агориса.

— Мы? — демон обернулся и посмотрел туда, где, понурившись, стоял царь. — Вот с ним? Вы ничего не можете сделать. Он может, но уже проиграл, и знает это. Но даже если б он всё сделал правильно, последнее решение не за ним. Надежда есть, но тает с каждым мигом. Боюсь, вы все погибнете.

— Ты запугиваешь меня?

— Какой мне смысл? Ты не интересуешь меня. Даже эта шляпа на твоей голове не может скрыть твоих мелких и корыстных мыслишек. Ты думаешь о себе, ты хочешь величия и власти. Забавно, поскольку на этой крохотной планете трудно утолить столь гигантские амбиции. К тому же ты не вовремя затеяла возню вокруг короны Тэллоса. Скоро она свалится с головы царя, но подобрать её будет уже некому, потому что Тьма и забвение воцаряться на мёртвом Агорисе. И всё по вине людей, которые не верят в то, что в их душах горит божественное пламя, способное творить чудеса. Вы никак не можете сосредоточиться на самом важном, преследуя какие-то мелкие и никому не нужные цели. Может, потому Существо Света и не хочет связываться с вами? Ему тоже не интересно.

— Ты скажешь, где оно? — нетерпеливо спросила Апрэма, подходя ближе, но, оказавшись в паре шагов от чёрной стены огня, поспешно отступила, почувствовав леденящий холод.

— Нет, потому что это не твоё дело.

— Я Главная Жрица Света! — вскричала она. — Существо принадлежит Свету!

— Но не тебе, — возразил он, поднявшись на ноги, и щёлкнул пальцами.

Его кресло вдруг взметнулось вверх, превратившись в огромного чёрного коня, который с оглушительным ржанием встал на дыбы и промчался сквозь пламя, распугав стоявших на его пути жриц и воинов, а потом начал носиться по залу, тряся косматой гривой и длинным пышным хвостом, с которых падали языки чёрного огня. Стук его копыт отдавался под куполом зала. Девушки бросали свои зеркала и убегали под прикрытие колонн. Лучники пытались стрелять, но стрелы отскакивали от его шкуры, как от каменной стены.

— Ну, мне пора, — пробормотал демон, наблюдая за переполохом, который устроило в зале его кресло.

У него за спиной снова раскинулись крылья и, взмахнув ими, он поднялся над полом.

— Стреляйте! — закричала Апрэма. — Стреляйте вверх!

Её не слышали, и только один стражник повиновался приказу и, вскинув над головой свой лук, выпустил стрелу. Она пронеслась далеко от демона, но попала точно в центр купола. Что-то звякнуло и заскрежетало там, а в следующий момент сверху обрушился мощный поток белого света, заполнившего зал.

Огромное выпуклое зеркало, укреплённое в самом центре купола, излучало волны чистейшего жемчужно-золотого света, почти такого же, в каком совсем недавно он видел свою жену. И теперь этот поток обрушился на него, обжигая крылья, руки и спину. Он невольно взглянул вверх, и Свет хлынул в его глаза, горячей неудержимой волной вливаясь в тело и наполняя его. Свет ворвался в каждую клетку его тела, в его сердце, в его разум. Свет затопил его. Спустя мгновение он почувствовал, как его тело растворяется в этом безбрежном океане, и с яростью зарычал, вложив в этот рёв всю силу отчаяния и душевной боли.

Апрэма с радостной улыбкой увидела, как заметалось в потоке света Существо Тьмы, пытаясь увернуться от окружившего его сияния. А в следующий момент произошло что-то странное, потому что это существо внезапно изменилось, засияло, замерцало, его черные крылья вспыхнули ослепительной белизной, а волосы зажглись красным золотом. На мгновение оно замерло, распластав руки и крылья, а потом вдруг взревело и выбросило вверх руку, с которой сорвался мертвенно-голубой шар, стремительно взлетевший вверх и вонзившийся в излучающую свет полусферу.

Раздался взрыв, и осколки огромной линзы со звоном посыпались на плиты, а среди них закрутился волчком небольшой тонкий диск из чистого серебра, из которого лился прозрачно-белый свет.

Разъярённый демон, устремился вниз, разбрасывая вокруг синие молнии разрядов, поражавшие перепуганных мужчин и женщин, метавшихся по залу. У него снова были чёрные крылья и тёмные волосы. А его зелёные глаза метали взгляды столь же страшные, что и разряды, соскальзывающие с его пальцев. В какой-то момент он оказался напротив Апрэмы и с размаху залепил ей тяжёлую пощёчину. Она отшатнулась, и шлем слетел с её головы.

И этот удар, словно истощил его гнев. Мрачно взглянув на перепуганную женщину, он процедил сквозь зубы:

— Я прощаю тебе твою жестокость, но жизнь будет к тебе не так милосердна, как я.

Он отошёл назад, поднял с пола серебряный диск и щёлкнул пальцами. Из-за колонн, как ни в чём не бывало, потряхивая гривой, вышел чёрный конь и подошёл к нему. Уцепившись рукой за его гриву, демон с легкостью вскочил на спину зверю. Конь взвился на дыбы, пронёсся по залу, высекая копытами искры из каменных плит пола, и за пару шагов до стены растаял в воздухе вместе с наездником.

— Он забрал Зеркало Света! — взвыла Апрэма, с отчаянием глядя на осколки линзы. — Он забрал моё Зеркало!

— Что это было? — потеряно бормотал Мизерис, вспоминая странное преображение демона в потоке света. — Что это? — а потом отчаянно замотал головой. — Это же не исчадье Тьмы! Боги! Это же…

Он замер, поражённый ужасной догадкой, а потом повернулся и побрёл прочь из зала, где со стонами и причитаниями поднимались на ноги жрицы и воины, осматривая странные змеистые следы на своих телах.

Только ночь принесла мне облегчение. Весь день свет преследовал меня. Он пробивался во все щели, отражался от всех, попадавшихся мне блестящих предметов, он заливал золотым сиянием мой путь, слепил глаза, и даже, если я закрывала их, маячил алым заревом сквозь опущенные веки. Он ни на минуту не давал мне забыть о Битве Детей Дракона, время которой приближалось с каждым часом. Я слышала призыв, и бесполезно было зажимать ладонями уши. Он звучал во мне, вибрировал в моём теле, отзывался в каждом звуке. Он был уже ненавистен мне, и я начинала потихоньку сходить с ума от всего этого.

Единственной мыслью, томившей меня, единственной моей тревогой и заботой был Джулиан. Я отчаянно тосковала по нему и теперь могла думать лишь о том, как вернуть его. Сама мысль о том, что я могу его потерять, вселяла в меня неимоверный ужас. И я бежала от света, от этого звучавшего во мне зова, от всего, что наводило меня на мысль, что он отдаляется от меня всё дальше, и, того и гляди, окажется на другой стороне ристалища.

Я пряталась от всего этого в его каюте, взяв на руки дочку и без конца вглядываясь в её зелёные глазки. Она ворковала что-то, путаясь своими розовыми пальчиками в моих волосах, а потом заснула, положив головку мне на грудь и тихонько посапывая во сне.

Появление в городе неизвестно откуда взявшихся крайне истощённых, грязных и оборванных людей, о которых мне сообщили с мостика, даже обрадовало меня, потому что это был шанс включиться в работу, которая всегда была для меня лучшим способом забыть о своих бедах. Но нас опередили тиртанцы, налетевшие на эту толпу на своих белых электромобильчиках. Они кинулись в гущу этих людей с пакетами еды и бутылками, наполненными водой, заботливо заглядывая им в глаза и гладя их по костлявым плечам. Камеры, установленные на наших спутниках, размещённых над Тэллосом, запечатлели испуг и изумление этих бедолаг, которым так неожиданно предложили помощь. Они боязливо косились по сторонам, жадно хватая пищу, а тиртанцы что-то говорили им, и эти несчастные плакали, качали головами и, как обиженные дети, жаловались на что-то, показывая тощими руками в одном направлении.

Я просила Вербицкого связаться с тиртанской миссией, и скоро мы уже знали, что это жители подземного Тэллоса, испуганные сейсмической активностью, бежали из своих нор. Посол Тиртаны Турон заверил нас, что они совершенно неопасны, очень пугливы и нуждаются в помощи, но на наше предложение взять на себя часть забот о беженцах, попросил лишь прислать медикаменты и врача.

Вскоре Дакоста загрузил на санитарный вездеход ящики с медикаментами по согласованному с тиртанцами списку и спустился из ангара по выдвижному пандусу на землю. Я проводила его взглядом до узкой улочки, и он скрылся из виду. На этом наше участие в спасательной операции было исчерпано, и я, велев Вербицкому всё время быть на связи с тиртанцами, вернулась к своим метаниям.

Жуля спала в своей колыбели, уткнувшись носиком в ухо голубого медвежонка с розовой ленточкой. А я села на диван и приказала опустить жалюзи. Они послушно скользнули вниз, но каким-то образом по краям образовались зазоры, в которые проникали яркие золотисто-белые лучи.

Я ушла из каюты и поднялась наверх в библиотеку, потому что там не было окон, выходящих наружу, а на имитационных экранах можно было установить любой пейзаж. Я выключила их и села у камина, глядя на огонь. Я вспомнила о камине в гостиной нашего дома, у которого мы так любили сидеть втроём, когда Джулиан рассказывал какие-то странные истории и древние легенды, читал стихи или пел под гитару баллады, а мы с Аликом слушали его с раскрытыми ртами, как малые дети.

Больше всего на свете мне сейчас хотелось, чтоб он вернулся ко мне. Я хотела увидеть его, снова услышать его голос, коснуться его лица, просто понять, вот он рядом, и уже никуда от меня не уйдёт.

Спустя какое-то время в библиотеку вошёл Хок. Он нерешительно посмотрел на меня и, присев в кресло неподалёку, начал как-то издалека, о каких-то делах на звездолёте, о монтаже проводки внизу, в какой-то кладовке, которую нужно переоборудовать под резервный скафандровый отсек, о профилактике двух «Грумов», которые ему удалось с помощью техников космодрома выцарапать на Байконуре.

Я слушала рассеянно, скорее, из вежливости. Но неожиданно он проговорил:

— Знаешь, я подумал… Вспомнил, что говорил тогда Оршанин о Битве. Ты ведь не должна убивать его. Я к тому, что поединок не предполагает, что один из противников погибнет. Напротив, после Битвы Дети Дракона вместе улетают с планеты и…

— Прекрати, — попросила я. — Ну, почему даже ты меня не понимаешь? Ты же всегда меня понимал.

— Я ищу выход из этой ситуации. И если следовать сценарию Битвы, ты можешь с ним сразиться, победить, возможно, он сам уступит. А потом забирай его и…

— Уйди отсюда! — как рассерженная кошка прогудела я. — Уйди, пока я в тебя чем-нибудь не запустила!

Я даже осмотрелась по сторонам в поисках подходящего предмета, но он вскочил и, подняв в успокаивающем жесте руки, поспешно вышел из библиотеки.

И, наконец, день закончился. Ночь опустилась на Тэллос, загнав мучивший меня свет за горизонт. Прохладной тишиной она окутала город и горы вокруг. Она погасила огни и охладила страсти. Я спустилась в командный отсек, где снова царил полумрак, потому что дежурил Булатов. Я жестом пресекла его попытку включить на мостике полное освещение. Спустившись к резервным пультам, я остановилась у экрана, за которым во всю ширь раскинулось прохладное тёмно-синее, почти чёрное небо, слегка подсвеченное легкой дымкой множества мелких, далёких и потому неярких звёзд. Эта нежная звёздная сеть, натянутая поверх тёмного бархата ночи, показалась мне такой спокойной и надёжной, как будто я вернулась домой из опасного путешествия. И эта Тьма, которая ещё недавно казалась мне столь неприятной и даже пугающей, теперь сочувственно заглянула мне в глаза.

— Верни мне мужа, — тихонько шепнула я, глядя туда, в глубину космоса. — Ты ведь уже возвращала мне тех, кого я люблю. Верни, я прошу…

В темноте, ставшей чернильной, замерцали бирюзовые переливы, похожие на северное сияние, такие же красивые, загадочные и завораживающие. Они были зеленоватыми, а потом стали совсем зелёными. «Как его глаза», — подумала я, улыбнувшись.

Голос Булатова отвлёк меня от моих мыслей.

— Ветер, что это за зелёнка в небе? — спросил он озабоченно.

— Понятия не имею, — флегматично откликнулся из динамиков Хэйфэн. — Если очень интересно, я вызову Донцова. Он проверит.

— Да ладно, не надо, — отказался Булатов. — Просто любопытно.

Какое-то время было тихо, а потом снова послышался голос Тонни.

— Похоже, там конденсируется электромагнитное излучение. Микроразряды поджигают газовую смесь, которая при сгорании, видимо, излучает зеленоватое свечение.

— Понятно, — пробормотал Булатов.

— Рад за тебя, — заметил Хэйфэн. — Я, например, ничего не понял. Может, командиру доложить?

— Я слышала, Ветер, — откликнулась я и поднялась на верхнюю площадку.

Посмотрев на один из экранов, я увидела схематичное изображение горной цепи на горизонте и над нею расплывчатое облако, которое постоянно меняло свои очертания.

— Похоже, это из той же оперы, что и утренние миражи, — поделился со мной Булатов.

— Скорее всего, — нехотя признала я, соображая, сколько человек мы сможем принять на борт в случае землетрясения. Весь город всё равно не эвакуируешь.

— Дарья Ивановна, хотите кофе? — поинтересовался Хэйфэн, появившись на соседнем экране.

— Если только чаю, — ответила я. — Я и без кофе отвратительно сплю.

— Я заварю вам Личжихун, он успокаивает. Поднимайтесь сюда.

Я кивнула Булатову и направилась к силовому лифту, который мгновенно вознёс меня на два этажа, в аппаратную стрелкового сектора. Тонни уже стоял возле кулера, регулируя температуру, а потом, ополоснув чайник из терракотовой глины, засыпал туда чай и долил кипятку.

Я присела в кресло возле пульта, а он принёс и поставил передо мной белую фарфоровую чашку с красноватым напитком. Я отпила глоток и одобрительно кивнула.

— Хороший чай.

— Я другого не беру, — пояснил он и сел на своё место, поставив рядом свою кружку с зелёным чаем, от которой исходил мягкий аромат жасмина. Посмотрев на меня чёрными блестящими глазами, он заметил: — Мы давно не тренировались.

Тонни был моим любимым тренером по кэндо, но сейчас одна мысль о мечах, даже бамбуковых, вызывала во мне раздражение.

— Зачем? — едва сдержавшись от колкости, поинтересовалась я.

— Чтоб снять напряжение, — пожал плечами он. — Можно, конечно, ограничиться гимнастикой или медитацией.

— Мне трудно сосредоточиться, — слегка успокоившись, пробормотала я.

— Я это и имею в виду, — кивнул он.

Я молча пила свой чай, а потом посмотрела на него.

— Что ты обо всём этом думаешь?

— Человек не в силах изменить волю богов, — задумчиво произнёс он. — Путь, предначертанный судьбой, не имеет окольных тропинок…

— А если без чаньских премудростей? — поморщилась я.

— Когда не знаешь, что делать, то лучше ничего не предпринимать, доверившись потоку жизни, — уточнил он. — Просто успокойся и поступай так, как считаешь нужным.

— Многие считают, что мне нужно вступить в поединок с… Существом Тьмы, — слабо улыбнувшись, заметила я.

— В данном случае важнее то, что считаешь правильным ты. На самом деле у тебя нет выбора, есть только один выход. Доверься своему сердцу, оно мудрее головы. Вступив в борьбу с собой, ты проиграешь все поединки.

— Твои слова прямо бальзам на раны, — пробормотала я.

Он отпил чаю, и я невольно задержала взгляд на рисунке, который украшал его чашку.

— Что это? — спросила я, ткнув пальцем в знакомый с детства чёрно-белый круг, разделенный извилистой линией, напоминающей букву S.

— Ты знаешь это и без меня, — пожал плечами он.

— Я хочу услышать твоё объяснение, — настаивала я. — То, что я знаю, мне известно из книг и лекций, которые читали в космошколе. А ты вырос на философии, основанной на этом знаке. И сейчас я чувствую, что в нём ответ на мои вопросы. Дай мне этот ответ!

— Это Тай Ши, — ответил Тонни, — круг существования, который на Западе называют просто Инь-Ян. Тёмная часть — это инь: женская сторона, пассивность, мягкость, интуиция. Это земля, растения, север, долина, темнота, смерть, Луна. Светлая — ян: мужская сторона, твёрдость, упорство, рациональный разум, юг, горы, свет, жизнь, небо, солнце. Тай Ши символизирует колесо жизни, в котором по мере вращения тьма сменяется светом, а свет — тьмой. А эти точки в противоположных частях означают, что частица тьмы всегда существует в самом сердце света, как и свет всегда присутствует в глубинах тьмы.

— Но ведь это не символ борьбы, — заметила я, чувствуя, что ответ на мучивший меня столько времени вопрос где-то совсем рядом. — Это символ гармонии?

— Это символ взаимодействия противоположностей, их единства, — подтвердил Тонни. — Это отражение баланса и взаимозависимости противоположных сил и принципов в масштабах космоса. Их обособленность, чередование и сплав в единой системе порождают то самое напряжение, которое приводит к неуклонному изменению, движению, развитию и усложнению реальности. Для этого созидательного союза необходимо равновесие, которое идеально выражено в Тай Ши.

— Странно, — пробормотала я. — Тут — светлое — мужское, а тёмное — женское…

— Возможно, это связано с приниженным положением женщин в древнем Китае, — пожал плечами Тонни. — Нужны были мужчины, воины, строители, землепашцы. Родиться женщиной было не таким уж большим счастьем. В голодные годы младенцев-девочек просто бросали, обрекая на голодную смерть. Женщины были в подчинении у мужчин, почти никогда не получали образования, часто оказывались жертвами насилия и несправедливости. И, со свойственной им… изобретательностью, не оставались в долгу. Поэтому и сформировался несколько негативный образ. Видишь ли, на самом деле Тай Ши имеет ещё одно значение, раскрывая еще один вид дуализма всего сущего. Согласно древнему учению даосов, все вещи характеризуются наличием как мужского, так и женского начала, причём женское начало содержит элемент мужского и наоборот. В сущности, души не имеют пола, он возникает только в момент воплощения души на земле. Я имею в виду, что женщина может оказаться воином и иметь в характере истинно мужские качества, такие, как мужество, упорство, отвагу, талант к боевым искусством. В то же время мужчина может родиться с талантом врачевателя и обладать исключительной добротой, заботливостью и самоотверженно служить людям. Насколько мне известно, доктор принципиально не берёт в руки огнестрельное и лучевое оружие?

— И каков вывод? — подытожила я, глядя на его кружку.

— Мудрый человек понимает двойственность всего сущего и живёт в гармонии с этой данностью, — пожал плечами Тонни.

Я какое-то время обдумывала его слова, а потом поставила на стол пустую чашку, встала и, наклонившись к нему, с благодарностью посмотрела в его чёрные глаза.

— Прости за фамильярность, Ветер, но я знала, что когда-нибудь ты меня обязательно спасёшь. Только не думала, что так.

Я обняла его и поцеловала в щёку.

— Спасибо, друг мой!

— Тысяча подобных услуг не исчерпают моего почтения и признательности вам, командир, — улыбнулся он.

Зеленоватое сияние полыхало в небе, прокатываясь по нему мягкими волнами. Оно отражалось в прозрачных глазах демона, сидевшего на остром уступе каменистого обрыва далеко в горах. Сотни лет здесь не бывали люди. Всё здесь заполняла глубокая тишина запустения, нарушаемая лишь иногда воем ветра, заблудившегося в отрогах скал, или перестуком осыпавшихся камней. Гребни гор мертвенно отсвечивали в свете Лилоса, по ним змеились чёрные трещины — следы жары, перед которой не мог устоять даже камень.

Эти горы давно забыли, а, может, никогда и не знали, что такое жизнь, и среди них не осталось даже воспоминания о присутствии того, что могло двигаться, дышать и видеть. И эта бесконечная пустота казалась демону вполне подходящей для его мятущейся, измученной души.

Присев на краю уступа на корточки, он осматривал безжизненный пейзаж и тревожное сияние в опрокинутой чаше неба. Его истомлённое сердце просило покоя и этой застывшей тишины. Оно тихо стонало, припоминая терзания и боль, обрушившиеся на него несколько лет назад, когда, вырвавшись из Преисподней, он узнал, что навеки лишён Спасения, и Небеса закрыты для него.

Вечная жизнь тогда казалась ему проклятием, а не даром, и скитания, которые ждали впереди, вызывали тоску и безысходность. Он утратил надежду вступить однажды в обитель Света, и это тяготило его. Лишь любовь, семейное счастье и тепло домашнего очага примирили его с выпавшей ему участью, но он снова терял всё это. Он уже почти смирился со своей долей, он готов был ринуться в бездну Тьмы, унося с собой память живого человеческого сердца. Но судьба нанесла ему ещё один удар.

Он повернул голову и посмотрел на тонкий круг, неярко светившийся в темноте. Его принудили взглянуть в глаза Света. Его заставили в полной мере осознать то, чего он лишён навеки. Его древняя душа давно забыла тот мир, откуда явилась на Землю, но ей напомнили об этом. И он снова и снова вспоминал бесконечное блаженство тепла, пронизавшего его насквозь. Он ощутил тогда прозрачное сияние, в котором растворилось его тело, выпустив на свободу душу. И та, ликуя от невыносимого счастья, ринулась в полёт, несясь сквозь потоки сияющей субстанции, пронизанной бесконечной любовью. Его душа, забыв о тяжком опыте телесной жизни, о странных ярлыках имён, о бессмысленных вехах дат, обрадованная возвращением домой, стремилась вперёд, ища своих, тех, кого она узнала бы, не глядя на лица, не слыша голосов…

Она не успела никого найти и встретить. Трансформация, начавшаяся в Свете, испугала и привела в отчаяние тёмную часть души, которая слишком ясно ощутила, что происходит. Ещё немного, и не было бы возврата назад. Он стал бы другим уже навсегда. Он был бы убит и переплавлен в иное существо. Он стал бы частью Света, утратив свою подлинную сущность.

И из последних сил он всё же вырвался из этого сияния. Он погасил его и вернулся в своё тело, сохранил свою природу, и выдернул из материнских объятий Неба свою безутешно рыдающую душу… И теперь воспоминание об этой радости, о чистоте, безгрешности и причастности к чему-то огромному, настоящему и бесконечно доброму, терзало его.

— Мало мне было слушать, как скулит в груди тоскующий демон. — прошептал он, глядя на зелёные волны в небе. — Мало мне той боли, что унесу с собой вместе с памятью о жене и детях. Теперь и душа моя будет бесконечно страдать, вспоминая об утраченном Рае, — он горько усмехнулся. — И всё зря. Этот мир погибнет, погребённый под обломками мёртвой планеты. Какой глупостью было доверить его спасение бесхребетному спившемуся неврастенику, который не способен хранить верность даже своему безумию.

Он протянул руку и поднял с камня серебристый диск, от которого по руке побежало приятное покалывание, а следом разлилось ласковое тепло. Поднявшись, он окинул взглядом изломанные гребни гор.

— Скоро весь Агорис станет таким! — крикнул он, почувствовав ярость, выплеснувшуюся из темноты. — И ты, царь! Ты последуешь за ним! Но не сразу! Было б слишком просто приравнять палача к жертвам! Ты не отделаешься так просто!

Зеркало Света тихонько запульсировало в его пальцах и вспыхнуло ярче. Он посмотрел на него.

— Не играй со мной, — прорычал он, выхватив из темноты чёрный платок из муара. — Утешение, прощение, любовь… Это не для меня! Пора мне стать тем, что я есть, и показать зубы. А ты… Я пристрою тебя к делу!

Он завернул зеркало в платок и расправил крылья. Спрыгнув со скалы, он поймал восходящий поток тёплого воздуха, поднимавшегося от нагретой за знойный день скалы, и, заложив вираж над пропастью, поднялся выше. А потом развернулся и, взмахнув крыльями, полетел в сторону Тэллоса.

Мизерис снова стоял в темноте на самой вершине лестницы над бездонной пропастью, на дне которой покоился Небесный Дракон. На сей раз, он был один. Никто не толпился у нижних ступеней и не отвлекал его бормотанием. Он стоял, глядя в темноту у своих ног и с волнением, близким к отчаянию, прислушивался, не донесётся ли снизу тихий шёпот, не зазвучит ли он в его уставшем мозгу или в истерзанном сердце. Но было тихо.

Он нервно потирал вспотевшие ладони, пытаясь разобрать хоть что-то, но ответом на его ожидание была мёртвая тишина. Он уже чувствовал, как холодное дыхание студит его больную спину, царский венец с самоцветами, который он зачем-то надел перед тем, как ехать в Храм Тьмы, теперь давил своей тяжестью, напрягая ноющую шею.

— Где ты? — жалобно прошептал царь и в следующее мгновение услышал внизу какой-то перестук, а потом из пропасти выскочил огромный белый череп ящера с длинными зубами и завис перед ним, покачиваясь на постукивающем позвонками остове.

Пустые провалы глазниц, казалось, пристально вглядывались в него, а потом скелет вдруг рванулся вперёд, и огромные зубы лязгнули там, где только что была его голова.

Отшатнувшись от призрака, царь почти кубарем скатился вниз и услышал ласковый голос сбоку:

— Что случилось, мальчик мой?

Он указал наверх, но там уже не было и следа драконьих костей. Зато он узнал голос и со страхом взглянул туда. Он не ошибся. Там, в белом сиянии стоял его брат Ротус и с нежностью смотрел на него. На его белой тоге расплывалось кроваво красное пятно, и Мезерис отчётливо вспомнил, что, увидев его, пришёл в ужас и решил, что обязательно будет носить только красное.

А Ротус тем временем поднял глаза и с удивлением посмотрел на венец, запутавшийся во всклоченных кудрях Мизериса.

— Зачем ты взял его, малыш? Я не раз говорил тебе, символ царской власти — не игрушка для ребёнка!

Мизерис поспешно стянул с головы венец и протянул брату.

— Забери его, прошу тебя, — умоляюще произнёс он. — Ты думаешь, я хотел его? Но я видел, что ты губишь наш мир. И я сорвал корону с твоей головы и напялил на себя. Я думал, что знаю, в чём гибель и в чём спасение. Но теперь я уже не уверен, прав ли я. И я не знаю, как избежать одного и добиться другого. Я один, я слаб, я безумен! Я болен…

Ротус слушал его с отсутствующим видом, а потом вдруг осыпался вниз тонкой пылью и исчез.

Сзади раздались шаги и, обернувшись, Мизерис увидел высокого крепкого мужчину с седеющими кудрями и окладистой, уложенной завиток к завитку бородой. На нём была синяя тога с золотой каймой и венок из алых роз. Он с улыбкой смотрел на царя и тот, протянул ему руки.

— Отец! — воскликнул он и кинулся было к нему, но в следующий миг и этот призрак осыпался пылью к его ногам.

А потом сзади раздалось хлопанье мощных крыльев, и сильный удар в спину свалил его на пол. Венец выпал из его рук и со звоном покатился по каменному полу.

Отползая подальше, Мизерис развернулся лицом к демону. Тот молча стоял перед ним, распластав крылья, и его мрачный взгляд был ужасен, потому что зрачки его зелёных глаз полыхали алым огнём, выжигающим душу своей яростью.

— Что ещё тебе от меня нужно? — прокричал царь. — Что? Ты хочешь отмстить мне за предательство?

— Предать может верный, а от тебя, ничтожный червь, я никогда и не ждал верности, — хрипло прорычал демон, надвигаясь на него. — Но ты всё испортил! Ты погубил своей трусостью всё, что я налаживал с таким трудом! Ты сорвал столь великолепный замысел, что, воплотившись, он мог бы волшебной легендой прозвучать в тысячах миров! Ты своими мелкими сомнениями и метаниями убил тысячи людей, тех, кто верил тебе и любил тебя, несмотря на твоё шутовство, на твоё вероломство, на твоё пьянство, на твой разврат. Они ещё там, под этими утлыми крышами, они ещё надеются, они ещё не знают, что уже мертвы. Все они: мужчины, женщины, дети, их слоны, верблюды, ослы и собаки. Они ещё в своей детской доверчивости думают, что ты знаешь, как спасти их, хотя ты уже собственными руками затянул петли на их шеях, обрушив на их головы крыши их домов. И это сделал именно ты, отступившись от себя!

— Я не виновен в их смерти…

— Я говорил тебе, царь! — крикнул демон. — Здесь всё решаешь ты! Или ты думал, что, выдав меня этой сумасшедшей интриганке, ты грешишь против меня? Не велик грех, отдать на смерть исчадье Тьмы! Зло заслуживает зла, не так ли? Я не в обиде. Но вместе со мной ты сдал ей весь город. Тэллос мёртв!

— Я не виноват! — в отчаянии простонал царь. — Я не в силах усмирить стихию, ломающую Агорис изнутри! Я жалок и бессилен! Я не набивался в избранные! Ты можешь убить меня! Но я не смогу сделать это! У меня нет сил…

— Убить? — демон нагнулся к нему, обдав жарким, как пламя, дыханием. — О, нет, мой мальчик! Смерть — это милость, это избавление. Я заставлю тебя жить, жить вечно в этом искалеченном мире. Вечная жизнь среди смертей, вечная мука, когда другие обретают покой. Вот — возмездие, вот кара, достойная предавшего свой путь!

Мизерис замер, пристально глядя на него, а потом потрясённо пробормотал:

— А ведь ты знаешь, о чём говоришь…

Демон остановился. Его огненные ресницы опустились, гася полный гнева взгляд, и когда они снова поднялись, изумрудная зелень этих глаз была наполнена печалью. Он выпрямился, и его крылья исчезли. Он отошёл к лестнице и присел на ступени, опустив голову на руки.

Царь тревожно смотрел на него, а потом, поднявшись, нерешительно приблизился и сел рядом.

Демон больше не чувствовал злости. Она утекла, как мелкий песок сквозь плиты пола. Осталась только жалость к тем, кто ждал своей участи в этом несчастном городе, к этому невезучему дураку, который сам не знает своей силы, к себе, потому что все жертвы, принесённые на этот шаткий алтарь, были напрасны.

Он поднял голову и провёл ладонями по лицу. Мизерис настороженно наблюдал за ним, смущённый своей страшной догадкой и этой странной переменой.

— Неужели ты до сих пор не понял, — тихо проговорил демон, — что это и моя миссия, как и твоя? Я явился сюда, чтоб помочь тебе осуществить твою безумную мечту, я жертвую слишком многим, чтоб позволить тебе свернуть с пути. Ты должен помочь мне, и мы сделаем это.

— И что потом? — рассеянно спросил царь.

— Какая разница, что будет потом? Ни ты, ни я не получим за это награды, но и наказывать нас будет не за что. Ты, быть может, даже заслужишь право дальше выбирать свой путь самостоятельно. А я… Меня снова бросит куда-то, где мне придётся выворачивать свою душу наизнанку, чтоб осуществить чей-то безумный замысел.

— Странно, — тихо произнёс Мизерис, глядя на демона, — я чувствую твою боль, как свою. Твоя душа болит. Разве может болеть душа у тёмного существа? Разве может у него быть душа? Ты ведь не демон? Иначе Свет убил бы тебя. Ты человек, ведь только в человеке могут ужиться Свет и Тьма. Ты человек, заточённый в теле демона. Я угадал?

— И что?

— Какое жестокое наказание, — пробормотал Мизерис, уткнувшись взглядом в пол. — Я думал, это я страдаю. За что ты так наказан?

— За любовь, не знавшую границ, за отчаяние, лишившее веры, за гнев, взорвавший смирение, за стойкость вопреки проклятию.

— Знаешь, — Мизерис порывисто обнял демона за плечи, тот с удивлением взглянул на него, но царь покачал головой и быстро заговорил: — Послушай меня, друг. Боль твоя велика, умом я сознаю это, но постичь её не в силах. Я только могу тебе сказать, что по моему разумению дух выше и сильнее плоти. И коли душа сильна и светла, то она всё равно выше всех искушений и коварств плоти.

— Ты б сам прислушался к своим словам, — проворчал демон.

— Ты прав, учить других легко. И мне трудно совладать со слабостями своего тела, но я знаю, что это лишь оттого, что дух мой слаб. Многие люди сдаются плоти, не ведая силы своей души, или не имея её. Но те, кто знает об этой силе и умеет владеть ею, возвышаются над ней и управляют своим телом во благо, — он на мгновение задумался. — Не знаю, правда… Я говорю о человеческой плоти, но коли это плоть дьявольская… Однако же, думается мне, что поскольку у демонов души не бывает, то и плоть их не умеет противится душевным порывам человека. А значит, возобладать над природой своего тела ты можешь, потому что ты человек, и я чувствую, что человек ты необыкновенный. Пусть в тебе распознали Тёмное Существо, но в душе твоей Свет. Я вижу его. Может, я безумен…

— Ты не безумен, — устало возразил демон.

— Да, ты говорил, и ты прав. Возможно, я психопат, но это дела не меняет. Я ясновидец, и с этим ты поспорить не можешь. И я вижу тот свет, что светит в твоей душе. И знаю, что свет этот редкостный, и тёплый, и ласковый, как прибой у подножья беломраморного храма в Аддисе, стоящего заброшенным на берегу моря. И никакая тьма не может погасить этот свет, потому что душа твоя тянется к ней, той женщине. Я вижу боль твою, как свою. И вижу тоску твою. И любовь вижу к женщине, каких не бывает на тверди и в небесах. Вижу волосы её цвета колосьев, и глаза её тревожные и блестящие, как омытый тем самым прибоем прибрежный гранит, и лицо её… — он замер, вглядываясь во что-то, и рука его соскользнула с плеч поникшего демона. — О, Боги… так это….

Демон вздохнул и молча повернулся к нему.

— Теперь ты знаешь всё. Наш путь не ясен, но иного пути, кроме предначертанного, нет.

— Мне жаль, — тихо проговорил Мизерис. — Я хотел бы помочь тебе…

— Ты помог, — кивнул демон. — Но это не всё, чем ты можешь мне помочь.

— Мы сделаем это, — прошептал царь. — Но мне бы хотелось, чтоб «потом» для тебя было более ясным и светлым. Иначе боль твоя потрясёт небеса и погасит звёзды…

Демон усмехнулся.

— Она останется во мне, и небеса будут сиять, как прежде, и влюблённые всё так же будут смотреть на звёзды. Дьявольская плоть имеет ряд преимуществ, хотя бы отсутствие человеческого сердца, которое неминуемо должно бы разорваться от такой боли. Я удержу её внутри себя.

— Надежда… — Мизерис закрыл глаза. — Надежда, друг мой, является тем даром, каким боги наградили человеческую душу. Она, как и любовь питает наши силы и является тем светильником, который во тьме указывает богам, куда направить помощь. Будем надеяться, что мы не только избегнем наказания, но и получим награду. Боги милосердны к тем, кто страдал, но не свернул со своего пути.

В зелёных глазах демона блеснула ирония.

— Знаешь, царь, порой ты удивляешь даже меня. Я поражаюсь, как столь мудрые мысли забредают в столь бестолковую голову.

Мизерис и не думал обижаться. Пожав плечами, он объяснил:

— Я полагаю, что это вовсе не моя мудрость. Видишь ли, мой прапрадед Диметриус был так же безумен, как и я. Он говорил, что все мы суть одно, мы части единого целого, и если мы осознаем это, мы станем могущественны. Потому что нас нет, есть только Небесный Дракон, который вовсе не валяется в недрах Агориса подобно мешку с костями, а существует во всём, что есть и чего нет в этом мире, от самых далёких звёзд до наших детских страхов и несовершённых подвигов. И мы лишь его сон, тени, случайно возникающие в его мечтах и раздумьях. И если мы осознаем это, то каждый из нас станет Небесным Драконом. И старик был совершенно прав. Я не знаю, как это может быть, но я знаю, что так оно и есть. Потому что я чувствую других, как себя, значит, какая-то часть меня живёт в них, а часть их живёт во мне. Это единство со всеми терзает меня, но, наверно, именно это и делает меня Избранным. Ведь избранность — это всегда тяжкое испытание?

— Всегда, — согласился демон. — Но в мире, где я жил, говорят, что никому не будет послано испытание более того, чем он может выдержать.

— Я подумаю об этом, — кивнул царь, а потом уцепился пальцами за локоть демона. — Только ты всё равно не оставляй меня больше, чтоб решимость снова не покинула меня.

— Ладно, — пообещал тот с усмешкой. — Куда от тебя денешься…