Дюк де Ришелье

Родословная

Жан Виньеро был простым дворянином, однако удачно женился, заключив брачный союз с Югеттой де Ларош, госпожой де Пон, в приходе Курле. Отныне Виньеро именовались господами де Пон-ан-Курле, а это звучало куда более выигрышно, особенно в XV веке. Однако потребовались усилия целых трех поколений, чтобы подняться на следующую ступеньку в социальной иерархии. Правнук Жана Рене де Виньеро решил послужить Генриху Наваррскому — и не прогадал. Король Наварры стал королем Франции под именем Генрих IV, наградив своего верного слугу чином ключника. Золотых гор это не принесло, зато Рене оказался при дворе и в 1603 году женился на вдове Франсуазе дю Плесси, которая приходилась дочерью покойному Франсуа дю Плесси де Ришельё, кавалеру королевских орденов, отпрыску аристократического рода из Пуату, и родной сестрой Арману Жану дю Плесси де Ришельё — ему тогда исполнилось 18 лет, и он только что был рукоположен в сан и вскоре стал епископом Люсонским. В 1610 году Генрих IV погиб, сраженный кинжалом убийцы, и королем стал его девятилетний сын Людовик XIII. Впрочем, истинная власть находилась тогда у вдовствующей королевы Марии Медичи и ее фаворитов супругов Кончини. Умный молодой епископ Люсонский сумел снискать благосклонность королевы… и это чуть не погубило его после дворцового переворота в апреле 1617 года, когда Кончини был убит, Мария Медичи отправилась в изгнание в Блуа, а юный король стал править на самом деле. Опала Ришельё коснулась и его ближайших родственников, в том числе дю Пон-Курле (так со временем стала писаться фамилия). Старший брат Армана Жана, Анри де Ришельё, овдовел и потерял новорожденного сына, а позже был убит на дуэли, и род Ришельё пресекся (средний брат Альфонс был монахом). Однако проницательный и волевой епископ Люсонский постепенно завоевал доверие короля (в результате Мария Медичи перешла в стан его врагов), сделался кардиналом де Ришельё, главным министром, герцогом и пэром. По его просьбе Людовик XIII наделил его племянника Франсуа де Виньеро титулом маркиза дю Пон-Курле и должностью главного смотрителя королевских галер, а племянницу Мари Мадлен, в замужестве госпожу де Комбале, сделал герцогиней д’Эгийон. В 1642 году кардинал-герцог скончался, объявив своим наследником старшего сына маркиза дю Пон-Курле Армана Жана де Виньеро (1629–1715), к которому должны были перейти герцогства Ришельё и Фронсак при условии, что он примет имя и герб Ришельё. (Его младший брат, Жан Батист де Виньеро, в том году только появился на свет; он умрет в 1661 году.)

Молодому Виньеро дю Плесси было всего 17 лет, когда умер его отец и на него свалились наследство в 20 миллионов ливров плюс должности губернатора Гавра и смотрителя королевских галер. За вычетом долгов (почти пять миллионов) и выплат некоторым родственникам у него оставались еще довольно внушительная сумма и целый город Ришельё, основанный и построенный кардиналом, который так и не успел в нем пожить. В 1647 году его отправили в Неаполь на помощь повстанцам, провозгласившим республику, и он разбил при Капри эскадру дона Хуана Австрийского. В 20 лет он женился на 27-летней вдове Анне Пуссар де Фор, с которой прожил 35 лет, однако в этом долгом браке детей не родилось. Легкомысленный маркиз дю Пон-Курле тратил огромные деньги на игру и любовниц. В 1657 году он принял титул герцога де Ришельё и принес присягу в качестве герцога и пэра, однако четыре года спустя, чтобы расплатиться с долгами, был вынужден продать свою должность смотрителя галер за 200 тысяч ливров и отказаться от титула губернатора Гавра. Даже игра в мяч (прообраз современного тенниса) была азартной: в 1665 году герцог проиграл королю Людовику XIV 25 картин из своей коллекции, в том числе 13 произведений Никола Пуссена.

После смерти жены в 1684 году он вступил в новый брак — с Анной Маргаритой д’Асинье, которая родила ему трех дочерей и сына Луи Франсуа Армана (1696–1788), унаследовавшего герцогский титул, герцогства Ришельё и Фронсак, земли в Сентонже, Бруаж, произведения искусства из собрания кардинала и многочисленные резиденции в Париже и провинции. Это было всё, что осталось от наследства, промотанного его отцом, который, вторично овдовев в 1698 году, женился в третий раз в 1702-м на вдове маркиза де Ноайля. Под старость, стараясь войти в милость к добродетельной госпоже де Ментенон, морганатической супруге «короля-солнце», он заделался святошей.

Крестными его единственного сына стали сам Людовик XIV и принцесса Мария Аделаида Савойская; госпожа де Ментенон с нежностью заботилась о маленьком «херувиме», который в два года лишился матери. Обладавший выигрышной внешностью, подвижным умом и безрассудной храбростью, молодой герцог де Ришельё, получивший прозвище «французский Алкивиад[3]», в большей степени прославился любовными приключениями и дуэлями, из-за которых побывал в Бастилии. Более того, женщины сражались из-за него на дуэли! В 1718 году 27-летняя маркиза де Нель узнала, что ее ветреный любовник делит свой пыл между ней и ее двоюродной сестрой виконтессой де Полиньяк. В сентябре дамы стрелялись на пистолетах в Булонском лесу; маркиза была легко ранена в плечо. Ришельё же бросил обеих и переключился на Шарлотту Аглаю Орлеанскую, дочь самого регента! При этом он довольно неловко оказался замешан в заговор Челламаре (испанцы хотели отстранить от регентства Филиппа Орлеанского) и в марте 1719 года вернулся в Бастилию. Нависшие над ним обвинения выглядели более чем серьезно, так что регент сказал: «Если бы у господина де Ришельё было четыре головы на плечах, у меня нашлось бы за что отрубить ему все четыре…» И со вздохом добавил: «Если бы у него была хоть одна…» — после чего велел освободить преступника по просьбе своей дочери, безумно в него влюбленной. Взамен принцесса отказалась от своих планов выйти замуж за герцога де Ришельё (женившись в 15 лет, к двадцати он уже овдовел) и согласилась стать женой принца Моденского.

Герцог, писавший с грехом пополам, был единогласно избран во Французскую академию, основанную великим кардиналом, трое членов которой услужливо сочинили за него вступительную речь. Позже он стал почетным членом Академии наук. Однако в 1725 году, в 29 лет, его назначили послом в Вену, а через четыре года — в Дрезден, и он проявил себя умелым дипломатом. Он снова женился — на Елизавете Софии Лотарингской, которая родила ему сына Луи Антуана Софи (1736–1791) и дочь Жанну Софи Септимани (1740–1773) и умерла родами. В 1738-м Ришельё назначили наместником короля в Верхнем и Нижнем Лангедоке на юге Франции, и он довольно ловко предотвращал конфликты между католиками и протестантами. Когда же началась Война за австрийское наследство (1740–1748), он отличился во время кровопролитного сражения при Фонтенуа (1745), завершившегося победой французского оружия, и остановил продвижение австрийцев на Геную (1748), заслужив титул маршала Франции и получив право носить герб Генуэзской республики. В 1755-м его сделали губернатором Гиени (юго-западной провинции в бассейне Гаронны с центром в Бордо), где он последовательно отстаивал прерогативы короля перед бордоским парламентом. При этом герцог сделался пылким пропагандистом бордоских вин и ввел моду на них при дворе, где раньше употребляли только бургундское и шампанское. В Семилетнюю войну (1756–1763) он также отличился, победив англичан в морском сражении у Менорки (1756) и повоевав в Ганновере с герцогом Брауншвейгским (отнюдь не в белых перчатках: его прозвали «папашей-мародером»). Попутно он успел изобрести майонез (герцог был гурман) и дал свое имя белой кровяной колбасе с миндалем.

Блестящий царедворец (герцог был первым «комнатным дворянином», или камергером), маршал де Ришельё оказывал большое влияние на Людовика XV, пока не настроил против себя его фаворитку маркизу де Помпадур, отказавшись женить своего сына герцога де Фронсака на ее дочери мадемуазель д’Этиоль. (Ришельё заявил, что поскольку его покойная жена была принцессой Лотарингской, он должен испросить согласие на брак у главы этого рода, императора Священной Римской империи Франца I. Маркиза не смела на этом настаивать.) Его репутация распутника и бонвивана препятствовала его политической карьере. «Господин де Ришельё слишком легкомыслен, чтобы заниматься серьезными делами. Он больше способен к любовным интрижкам, чем к мудрым советам», — говорили о нем. Меняя любовниц как перчатки, он, однако, умел сохранять друзей, среди которых был и Вольтер.

Маршал прослыл щедрым меценатом — и всю жизнь, подобно своему отцу, был обременен долгами. Сохранив до преклонных лет живость ума и бодрость тела, он, однако, был смешон в своих попытках уберечь былую красоту. «Это древняя кукла, отвратительная на вид, иссохшая, как мумия, наштукатуренная, накрашенная, надушенная», — характеризовал 73-летнего маршала английский писатель Гораций Уолпол в письме госпоже Дюдефан в 1769 году. Лицо Ришельё напоминало печеное яблоко; будучи невысок, под старость он стал еще ниже ростом и ходил теперь на высоких каблуках. Однако этот смешной старик был окутан ореолом былых побед и приключений. Даже образ великого кардинала ушел в тень; теперь, когда говорили «сам Ришельё», подразумевали именно маршала.

Когда он женил сына, брачный контракт подписал сам король. Венчание состоялось 29 февраля 1764 года, а на следующий день маршал устроил роскошный пир в своем особняке на улице Нёв-Сент-Огюстен. В семь часов вечера там сыграли комедию Вольтера «Нанина» и новую пьесу «Любитель»; в половине десятого гости вернулись в салон и наблюдали с балкона фейерверк в саду, где был представлен штурм замка с потешными огнями. С десяти вечера до часу ночи продолжался ужин в роскошной галерее за большим столом на 64 куверта под сопровождение военных музыкантов и струнного оркестра короля. Когда подали кофе, сад озарился иллюминацией. В час ночи исполнили оперу о бракосочетании Венеры и Марса, завершившуюся балетом в храме Гименея. В три часа гости начали разъезжаться. Надо сказать, маршал воспользовался своим служебным положением: ему было доверено руководство театром итальянской комедии и комической оперы, и интендант королевских развлечений сэкономил своему патрону семь-восемь тысяч ливров, так что на праздник ушло «всего» 17 тысяч.

Кем же были новобрачные? 28-летний жених, несмотря на все должности и титулы, был совершенно заурядный человек, «папенькин сынок», и пока никак себя не проявил. В детстве отец отдал его в Клермонский коллеж, которым заправляли иезуиты, потом в Пажеский корпус при Большой конюшне. Понятно, что герцог де Фронсак должен был стать военным. В восемь лет его уже назначили полковником кавалерийского полка, который Людовик XV создал специально ради маршала за счет провинции Лангедок, где тот был наместником. В июле 1756 года двадцатилетний Луи Антуан примчался в Компьен к королю, чтобы сообщить радостную весть о взятии Менорки своим отцом, — и получил крест ордена Людовика Святого, которым обычно награждали только героев, отличившихся в бою, а также право унаследовать должность первого камергера. Потом он служил под началом своего отца в Ганновере и «за особые заслуги» во время двух мелких стычек был сделан бригадным генералом — в 25 лет, в то время как закаленные в боях офицеры тщетно ожидали повышения. Можно себе представить, как ненавидели в армии таких придворных шаркунов!

Сфера интересов новоиспеченного бригадного генерала, едва понюхавшего пороху, лежала очень далеко от военной науки. Весной 1760 года он вместе с мужем госпожи де Помпадур, Норманом д’Этиолем, присутствовал на сеансе экзорцизма: священник отец Лабар привел несколько бедных женщин с парижской мостовой и заставлял их каяться в грехах. Вскоре они начали биться в конвульсиях, требуя подвергнуть их жесточайшим карам. Под конец одну из них распяли! Не все из присутствующих аристократов сумели выдержать это зрелище до конца, однако Фронсак следил за ним с величайшим интересом и, как утверждают, даже прикончил шпагой одну из несчастных. Неудивительно, что он попал в поле зрения парижской полиции: инспектор Маре регулярно упоминал его имя в рапортах. Из них известно, что в 1761 году герцог де Фронсак обзавелся «галантным домом» на улице Шарантон; 27 февраля гости «предавались там всяким мерзостям, как обычно, и ужин завершился лишь в четыре часа утра». Один из осведомителей Маре, сводник Бриссо, поставлял «товар» веселой компании герцога де Фронсака, в которую входили принц крови герцог Шартрский, герцог де Лозен, герцог де Куаньи, маркиз де Лаваль… Если отец выбирал себе любовниц в самом высшем обществе, то сын довольствовался актрисами и содержанками.

Понятно, что он не мог стать хорошим мужем для 22-летней Аделаиды Габриэль д’Отфор, однако с точки зрения представлений о браке того времени Фронсак, сын «самого Ришельё», был блестящей партией. Да и 64-летний отец невесты, которому нужно было пристроить еще четырех дочерей, был только рад такому союзу. Вскоре брак принес плоды: уже 27 февраля 1765 года на свет появился Камилл, маркиз дю Пон-Курле. Правда, младенец был слабенький, поэтому все ожидали печального исхода и возлагали надежды на новую беременность герцогини. В самом деле, 25 сентября 1766-го в особняке на улице Нёв-Сент-Огюстен[4] родился Арман Эммануэль Софи Септимани де Виньеро дю Плесси, получивший титул графа де Шинона (когда-то этим городом управлял его великий предок кардинал де Ришельё). Его старший брат угаснет через восемь месяцев, но их мать скончается от «грудной болезни» еще раньше — 14 февраля 1767 года. Похоже, все потомки Виньеро были обречены на раннее сиротство.

Ученье и свет

Герцог де Фронсак почти совсем не интересовался сыном — у него были другие заботы. К счастью для малыша, у него оказалось много прелестных заботливых родственниц, в том числе тетки: по матери — маркиза де Нель и графиня де Растиньяк, и по отцу — его крестная Жанна Софи Элизабет Луиза Арманда Септимани де Ришельё, в замужестве графиня Эгмонт-Пиньятелли.

Маршал де Ришельё очень любил свою пригожую и хорошо образованную дочь; поскольку она росла без матери, воспитание девочки он доверил своей кузине герцогине д’Эгийон, а сам подыскал ей хорошую партию и в 15 лет выдал замуж за Казимира Пиньятелли, графа Эгмонта (1727–1801) — отпрыска двух знатных европейских родов: Эгмонтов из Нидерландов и Пиньятелли из Неаполя и Арагона, испанского гранда и кавалера ордена Золотого руна. Элегантная графиня вращалась в высших сферах, была хорошей музыкантшей и внушала к себе безумную любовь молодых романтиков.

Как раз в тот год, когда родился Арман, придворный художник принца Конти Мишель Бартелеми Оливье закончил картину «Чай по-английски в салоне четырех зеркал во дворце Тампль в Париже в 1764 году»[5], известную тем, что на ней запечатлен концерт маленького Вольфганга Амадея Моцарта, находившегося тогда во французской столице. Восьмилетний мальчик, сидящий за клавесином, начал играть — и все знатные господа и дамы застыли в разных позах, устремив взгляды на него. На переднем плане стоит высокая стройная девушка в шляпе и с тарелкой в правой руке — это графиня Эгмонт-Пиньятелли. В пояснении к картине, в частности, говорится: «У нее самое очаровательное лицо, какое только может быть. Ее ум манерен, как и ее облик. Жеманность ли это? Нет, просто особенность, она такой родилась. Женщины завидуют прелестям ее особы, не воздавая должного ее нежности и доброте, и поскольку ее критикуют по поводу тысячи мелочей, каких только слухов о ней не разносят, что не мешает принимать ее и искать ее общества».

В круг общения молодой графини входили также литераторы, например Гораций Уолпол и Жан Жак Руссо. В 1762 году роман «Эмиль, или О воспитании» швейцарского философа был запрещен парижским парламентом и осужден на сожжение из-за содержавшейся в нем проповеди равенства всех людей. Однако Руссо стал властителем дум; «Эмиля» обсуждали за обеденным столом и обильно цитировали, не прочитать эту книгу считалось неприличным. В этом романе Руссо рекомендует воспитывать детей с учетом возрастных особенностей: до двух лет уделяя больше внимания физическому воспитанию, от двух до двенадцати — воспитанию чувств и умственному развитию, а с двенадцати до пятнадцати — нравственному, подчеркивая при этом, что первые годы жизни дети должны проводить как можно ближе к природе под надзором строгого, но не сурового наставника. Малышей следовало учить не только теоретической ботанике, но и тому, как ухаживать за растениями, чтобы они не чурались ручного труда. У знатной родни маленького Армана Эммануэля было множество загородных резиденций; скорее всего, заветы Руссо воплощались на практике, поскольку мальчик проникся любовью к природе и разведению растений, которую пронесет через всю жизнь.

Хотя графине Эгмонт многие завидовали, она не была счастлива. В конце 1770 года в Париж приехал шведский принц Густав (1746–1792) под именем графа Хага и произвел там фурор (следующей зимой он узнает о кончине своего отца и проведет два месяца во французской столице уже в качестве короля Густава III). Графиня влюбилась в него без памяти — впрочем, чисто платонически. Три года спустя 33-летняя графиня Софи скончалась от туберкулеза, и семилетний граф де Шинон словно заново лишился матери. Теперь его вверили заботам гувернера — аббата Лабдана, выбранного ему в наставники герцогиней д’Эгийон, а с восьми лет определили в коллеж Дю Плесси при Сорбонне, на улице Сен-Жак, которому в свое время покровительствовал его знаменитый предок-кардинал. «Это воспитательное заведение тогда, как и всегда, отличалось чистотой и строгостью принципов и превосходным руководством образованием, — напишет позже граф Ланжерон в воспоминаниях о герцоге де Ришельё. — Господин де Ришельё был одним из достойнейших учеников; он проникся там любовью к полезным наукам, прочным знаниям и приобрел редкие и ценные качества, которые впоследствии унес с собой в свет». Там же мальчик обзаведется друзьями, в числе которых будет Оливье де Верак, двумя годами его моложе; их дружба продлится всю жизнь.

Весной 1774 года скончался Людовик XV, которого уже давно никто не называл Возлюбленным; на престол взошел его двадцатилетний внук, принявший имя Людовик XVI. Маршал де Ришельё сохранил свое положение и влияние при дворе, хотя новая королева Мария Антуанетта его недолюбливала.

Тем временем его сын, обремененный долгами, 20 апреля 1776 года снова женился — на Марии Антуанетте де Галифе, дочери генерального наместника в Бургундии и губернатора Макона, недавно представленного при дворе; ее семья разбогатела на торговле с антильскими колониями. Конечно, герцог де Фронсак, будучи совершеннолетним, уже не был обязан испрашивать разрешение отца на брак, однако мог хотя бы предупредить! Маршал де Ришельё считал этот союз мезальянсом, к тому же сын прежде отверг три гораздо более подходящие партии. Они рассорились, и дед забрал внука к себе. Теперь Арман жил в особняке д’Антен, где ему отвели апартаменты с окнами во двор, и почти не бывал в особняке Жюмилак у ворот Сент-Оноре, который снимал его отец.

Дом на улице Нёв-Сент-Огюстен был выстроен в 1705–1707 годах и уже тогда считался одним из красивейших в Париже; герцог де Ришельё приобрел его 26 февраля 1756 года за 300 тысяч ливров у герцога д’Антена и немедленно затеял там перестройку. Фасад главного здания имел 15 окон, боковое крыло — пять; сад треугольной формы доходил до бульвара (нынешний Итальянский бульвар), там стоял летний домик, построенный в 1759 году. Парижане в насмешку окрестили его Ганноверским павильоном в память о военной кампании 1757 года, больше напоминавшей грабеж среди бела дня.

Апартаменты маршала находились на первом этаже флигеля и состояли из спальни, ванной комнаты и английской уборной, гардероба и двух кабинетов: желтого и «фарфорового», где располагалась часть коллекций, собранных Ришельё. В библиотеке хранилось более семи тысяч томов, в основном книги по истории и о путешествиях; в конюшнях стояли 15 лошадей, четыре дилижанса, карета, дормез и двуколка; в погребе ждали своего часа больше трех тысяч бутылок. Обычное общество, собиравшееся в особняке, составляли старики и старухи, некогда являвшие собой цвет парижского бомонда. Общение с этими дряхлыми щеголями в париках, отчаянно набеленными и нарумяненными, верно, не могло доставить мальчику эстетического удовольствия, зато сколько уроков, преподнесенных жизненным опытом, он мог получить! Это была иная школа, не менее полезная, чем коллеж.

Во всяком случае, такое воспитание не могло развратить юную натуру, в отличие от влияния отца, который отнюдь не остепенился после рождения двух дочерей — Армандины (1777–1832) и Симплиции (1778–1840), — а пуще предавался порочным наклонностям. Так, 6 мая 1777 года он собрал у себя дома избранное общество, среди которого были герцог Орлеанский и принц де Линь, чтобы «угостить» сеансом доктора Гибера де Преваля, утверждавшего, что может, благодаря изобретенному им «чудесному маслу», без опаски совокупляться с проститутками, страдающими тяжелой формой венерических заболеваний. Действие масла было наглядно продемонстрировано к удовольствию присутствующих. Руководство же медицинского факультета отнеслось к этому делу иначе — изгнало доктора из своих рядов. Моралисты могут назвать герцога де Фронсака безнравственным извращенцем: в описи имущества мадам Гурдан, знаменитой содержательницы одного из парижских борделей, значится «фронсаковское кресло» с недвусмысленными атрибутами: путами, хлыстами, искусственным фаллосом. Однако в эпоху маркиза де Сада (1740–1814) пресыщенное высшее общество, от скуки предававшееся разврату, пыталось добавить в него «перчинку». Фронсак просто вел себя, как все, гоняясь за новизной в различных ее проявлениях. Например, на следующий год в Париж приехал Фридрих Антон Месмер, поселился на Вандомской площади и начал устраивать сеансы исцеления по своему методу «животного магнетизма». Разве можно было такое пропустить! Вся площадь была забита каретами с гербами. В игорных домах, где отец Армана Эммануэля спускал королевские пенсии, тоже было многолюдно…

«Слушаться рассудка и во всём прибегать к его суду — скучно, а французы скуки терпеть не могут, — писал из Парижа Денис Иванович Фонвизин Петру Ивановичу Панину 14 (25) июня 1778 года. — Чего не делают они, чтоб избежать скуки, то есть чтоб ничего не делать! И действительно, всякий день здесь праздник. Видя с утра до ночи бесчисленное множество людей в беспрерывной праздности, удивиться надобно, когда что здесь делается… Все столько любят забавы, сколько труды ненавидят…» И добавлял ниже: «Сей город есть истинная зараза, которая хотя молодого человека не умерщвляет физически, но делает его навек шалуном и ни к чему не способным, вопреки тому, как его сделала природа…»

Трудно сказать, как складывались отношения герцога де Фронсака с его второй женой. Об этой женщине нам, к сожалению, почти ничего не известно, однако есть все основания предполагать, что она была добра и любила не только дочерей, но и пасынка. Во всяком случае, в дальнейшем Арман обращался к ней в письмах «дорогая матушка» и всегда искренне заботился и о ней, и о сестрах.

В феврале 1780 года маршал де Ришельё неожиданно явился к сыну… чтобы сказать ему, что завтра женится. «Я честнее вас. Вы не известили меня о вашем браке, я же сообщаю вам о своем. И даже предупреждаю вас, что, несмотря на мои восемьдесят четыре года, рассчитываю иметь сына, который станет лучше вас, — заявил старик побледневшему Луи Антуану. — Насчет наследства не беспокойтесь. Если у меня родится сын, я сделаю его кардиналом. Вы ведь знаете, в нашей семье это хорошо удавалось».

Избранницей маршала стала Жанна Катрин Жозефа де Лаво (1734–1815), вдова высшего чиновника Эдмона де Рота; разница в возрасте жениха и невесты составляла 38 лет. Мать четверых детей, 46-летняя госпожа де Лаво всё еще была довольно привлекательна и моложава, однако ее первый муж совершенно разорился на рискованных коммерческих предприятиях, и теперь всё семейство проживало в Тюильри в помещении для оставшихся без средств аристократов. Знакомство с маршалом Ришельё произошло совершенно случайно, когда ее карета опрокинулась на Новом мосту. Союз с ним оказался для нее единственным средством вернуть финансовое благополучие.

Этот брак сильно повеселил двор и послужил поводом для многих скабрезных шуток, на которые Ришельё отвечал с присущим ему остроумием. Сын же его отнесся к делу вполне серьезно и, как позже рассказывал его сводный брат шевалье де Рот-Нюжан, якобы соблазнил одну из горничных маршальши, чтобы та подсыпала своей госпоже зелье, вызвавшее выкидыш. Так это было или нет, но детей у маршала больше не было; в 1781 году он сделал своим единственным наследником внука и зачислил его в октябре в драгунский полк королевы (где когда-то служил полковником граф де Галифе, тесть герцога де Фронсака) в чине третьего подпоручика. (В этом полку в каждой роте было по три подпоручика, но только первый нес действительную службу. Остальные же получали патент и продвижение по службе за выслугу лет, однако жалованье им не платили. Назначения в полк производил не полковник, а двор; кандидаты должны были являться аристократами в четвертом колене.) Отношения в семье испортились окончательно, тем более что маршал подтрунивал над сыном, своим образом жизни превратившим себя в живой труп и передвигавшимся только с тростью, страдая от подагры: «Фи, сударь, если свело одну ногу — стойте на другой!»

В 1782 году маршал решил женить и внука, присмотрев ему невесту среди дочерей маркиза де Рошешуара. (Бабка кардинала Ришельё была из этого рода.) Это была отличная партия, в духе завещания великого предка: «Я запрещаю своим наследникам заключать союзы с домами, не являющимися по-настоящему знатными, препоручая им уделять более внимания рождению и добродетели, нежели счастью и богатству». Но двенадцатилетняя Аделаида Розалия была еще и богата. Согласно брачному договору, подписанному королем Людовиком XVI в Версале 14 апреля 1782 года и зарегистрированному двумя парижскими нотариусами, граф де Шинон получал ренту с 200 тысяч ливров — шесть тысяч ливров в год; отец должен был также передать ему баронство Ла Ферте-Бернар (30 тысяч ливров дохода) и герцогство Фронсак (86 тысяч), но первое — при условии выплачивать маршалу 4400 ливров в год, а второе — лишь когда Фронсак в свою очередь станет герцогом де Ришельё. Приданое же невесты составляло 300 тысяч ливров «чистыми», а после смерти ее родителей и бабки по отцу, госпожи де Барбери де Куртей, она должна была получить имущество на миллион ливров. Кстати, бабушка выделила ей от себя еще 40 тысяч ливров на приданое.

Венчание состоялось в субботу 4 мая в домовой церкви при особняке маршала де Ришельё. По завершении церемонии новобрачные… расстались: новоиспеченная графиня де Шинон вернулась в родительский дом на улице Гренель. Родственники договорились, что будет благоразумнее перенести совершение брака на три года, а пока юный граф закончит свое образование традиционным туром по Европе. В течение этого времени его состоянием будет управлять мэтр Никола Антуан Дюжарден, адвокат из парламента: именно в его распоряжение поступали шесть тысяч ливров ежегодного содержания, которые графу должен был выплачивать отец на повседневные расходы.

В путь выехали осенью: аббат Лабдан сопровождал своего воспитанника и сразу предупредил, что «главной целью путешествия является образование, это вовсе не увеселительная прогулка»: жить они будут скромно, употребляя все силы для постижения искусства коммерции, фортификации, а также военной науки. В ноябре 1782 года они были в Нанте, оттуда отправились в Тур, затем в Ришельё — почтить память предка. Став герцогом и пэром в 1631 году, кардинал решил построить город вокруг фамильного замка, в котором когда-то появился на свет. План был составлен в классической манере: прямые широкие улицы делили город на квадраты и прямоугольники, дома были одинаковой высоты и в одном стиле: из камня или кирпича, с островерхими серыми крышами. Город был обнесен валом длиной в два с половиной километра. В свое время Ришельё считался «самым красивым местечком Франции»; замок же, перестроенный Лемерсье, напоминал охотничий домик Людовика XIII в Версале, превосходя его размерами: жилой корпус буквой «П», каждое крыло оканчивалось прямоугольным павильоном. Сам замок был четырехэтажный, конюшни — в три этажа, хозяйственные постройки — в два, ограда доходила лишь до уровня второго этажа: четкая иерархия, как и положено в государстве. Фасады украшали античные статуи, некоторые из них датировались II веком н. э., внутри находились бесценные коллекции произведений искусства.

Посетитель проезжал под монументальными воротами и, проследовав мимо церкви и оранжереи, попадал в первый двор, разделенный на четыре квадратные лужайки; там же находились конюшни для использовавшихся в хозяйстве лошадей и жилища земледельцев, псарни и зверинцы. За балюстрадой, украшенной скульптурами животных, располагался второй двор, ограниченный с севера конюшнями, а с юга — жилыми помещениями управляющего. По опущенному подъемному мосту гость попадал в парадный двор через арку со статуей Людовика XIII в окружении скульптур Геркулеса и Марса и куполом, увенчанным трубящей в две трубы Славой. Эта арка намеренно была сделана узкой, чтобы через нее нельзя было проехать в карете.

Возможно, что эта стройность и упорядоченность запала в душу потомку кардинала, отложилась у него в памяти как идеал и образец для подражания. Смирение кардинала, прозванного великим, перед высочайшим авторитетом королевской власти также не могло остаться незамеченным.

Следующий пункт путешествия — Бордо, третий город в королевстве после Парижа и Лиона. В те времена он переживал бурный рост, вырвавшись из средневековых оков и растекшись вдоль Гаронны, украшаясь прекрасными зданиями и площадями. Процветанием город был обязан виноторговле и портовой деятельности; местная элита состояла из разбогатевших купцов, обзаводившихся роскошным и элегантным жильем. Впрочем, превращение гусеницы в бабочку требовало времени; английский экономист Артур Юнг, побывавший в Бордо через пять лет после графа де Шинона, поразился уродству длинной торговой набережной, представляющей собой «грязный, скользкий, илистый берег», немощеные части которого были завалены камнями и отбросами.

Жители Бордо еще помнили торжественное прибытие в город маршала де Ришельё 4 июня 1758 года — по реке. Эта пышная церемония обошлась в 130 тысяч ливров, которые, конечно же, взыскали с горожан. Впоследствии губернатор много способствовал украшению города; в частности, именно благодаря ему был построен театр, служивший образцом для подражания вплоть до XX века. Но во время последнего приезда маршала в 1780 году его отношения с парламентом и местными жителями испортились до предела, так что теперь его внуку надлежало вести себя как можно осторожнее. Граф де Шинон поселился не в особняке губернатора, а на постоялом дворе. Утром занимался со своим наставником, с одиннадцати часов шел гулять до обеда, после обеда снова учился, а по вечерам делал в дневнике записи обо всём примечательном, увиденном за день. Однажды Арман Эммануэль целый день провел взаперти, разговаривая с иностранными купцами, которые растолковали ему законы коммерции. В другой раз он присутствовал на собрании офицеров у коменданта замка Тромпет, где беседовал с ними о военных делах. Некоторые разговоры велись на немецком — юный граф хорошо владел этим языком. Кроме того, он знал английский.

Путешествие продолжалось: Лангон, Дакс, Байонна, Тулуза, Безье, Монпелье, Тулон, Лион и, наконец, в августе 1783-го, Женева. Арман Эммануэль воспользовался пребыванием в этом городе, чтобы брать уроки итальянского, и после, в Генуе, чувствовал себя свободно во время приема в сенате. Тут его дед был в гораздо большем почете, чем в Бордо: в большом салоне палаццо Дориа ему воздвигли статую, а форт, построенный на холме во времена героической обороны от австрийцев, еще носил имя Ришельё. Во Флоренции граф де Шинон увиделся с последним представителем свергнутой английской королевской династии Стюартов — «добрым принцем Карлом», доживавшим свой век в изгнании. В Риме засвидетельствовал почтение шведскому королю Густаву III; возможно, они вместе вспоминали графиню Эгмонт… Кроме того, каждый француз непременно должен был нанести визит кардиналу де Бернису, послу французского короля, который сам жил здесь, точно государь. Арман Эммануэль присутствовал на нескольких ужинах в резиденции кардинала, один из которых был устроен в его честь. Бернис в 1758 году тоже рассорился с маршалом де Ришельё (тот способствовал его опале), однако к внуку у него претензий не было. После Рима — Мюнхен, где граф был представлен курфюрсту Баварскому Карлу Теодору; затем довольно длительная остановка в Вене, приемы в высшем обществе, знакомства с принцем де Линем, маршалом фон Ласси и министром князем фон Кауницем. Император Иосиф II, уже встречавший графа в Италии, был настолько очарован им, что, пригласив его на обед, удостоил той же чести аббата Лабдана, воспитавшего столь достойного юношу. В целом венское общество было приятно удивлено, увидев, что молодой француз ведет себя скромно, сдержанно и не заносчиво. Впрочем, по мнению австрийцев, многое объяснялось тем, что его бабушка была из рода Гизов и принадлежала к Лотарингскому дому. Арману тоже нравилось в Вене, так что любовь оказалась взаимной. Там же состоялись два знакомства, из которых вырастет крепкая дружба длиною в жизнь: с Александром Луи Андро, графом де Ланжероном (1763–1831), и Шарлем де Линем (1759–1792), сыном принца Шарля Жозефа де Линя, фельдмаршала и дипломата, бывшего накоротке со всеми монархами Европы.

Ланжерон был всего на три года старше Шинона, однако успел послужить во французской колонии Сан-Доминго (Гаити), стать капитаном в драгунском полку Конде и поучаствовать в Войне за независимость США. Внешне он являл собой полную противоположность Арману: болтун и острослов, способный польстить кому надо и отбрить нахала или невежу. В напудренном парике, одетый с иголочки, «щеголь из Булонского леса», как он сам себя называл, скользил по жизни, как по паркету светского салона, писал дурные стихи по любому поводу и волочился за женщинами — и при этом был храбрым воином и хорошим тактиком.

Однако пора было возвращаться во Францию.

По пути на несколько дней задержались в Берлине. Благодаря рекомендательным письмам от деда графу де Шинону разрешили присутствовать на армейских учениях, а на следующий день маркиз де Буйе представил его королю Фридриху Великому. Тому было 72 года; в разговоре с французским посланником он притворился, будто не понял, о ком речь: «Кто этот граф де Шинон, которого мне так горячо рекомендует маршал де Ришельё?» Надо сказать, великий воин был невысокого мнения о заслугах маршала, которого он считал «маркизом из комедии». Однако внук Ришельё, благоговевший перед прусским королем и имевший его портрет, сохранил самое благоприятное воспоминание об этой встрече. Вероятно, на Фридриха он произвел лучшее впечатление, чем его дед, поскольку, по свидетельствам современников, держался очень строго и солидно, при этом обладал невероятной памятью, острым умом и благодаря знаниям мог рассуждать на самые разные темы, изъясняясь просто, четко, строго по существу дела. Кстати, сам Шинон любил и уважал немцев и чувствовал себя в их обществе свободно.

Юный граф отсутствовал дома больше двух лет. Теперь это был уже не подросток, а вполне сформировавшийся молодой человек восемнадцати лет, внешне — просто копия деда. Как писал впоследствии Ланжерон, «в юности герцог де Ришельё был высокого роста, стройный, очень худой и слегка сутулый. В возрасте пятнадцати лет его лицо было очаровательно и осталось приятным до конца его жизни. Главным его украшением были большие черные глаза, полные огня, придававшие его физиономии одновременно одухотворенное и пикантное выражение. Он был смугл и имел черные курчавые волосы». Шарль де Линь прямо утверждает, что «он был восхитительно красив и совершенно кроток». Обладатель совершенно «южной» внешности — смуглый цвет лица, черные, слегка близорукие глаза, курчавые волосы, большой, но изящный нос с чувственными ноздрями, красивый изгиб губ, — Арман тем не менее был наделен совершенно «северным» темпераментом: был педантичен, щепетилен, серьезен, застенчив и даже робок с женщинами. В кармане у него лежал медальон с портретом жены — миленькой девочки, которым он украдкой любовался, когда думал, что на него никто не смотрит. При мысли, что он скоро увидится с ней, у юноши начинало бешено колотиться сердце.

Вот, наконец, знакомая улица, ворота особняка, крыльцо подковой, слуги с поклоном распахивают перед ним двери, он входит, у парадной лестницы его встречают дед и отец, опирающийся на трость… Но кто это между ними? Какой-то уродец, коротконогая и носатая женщина с головой, вросшей в плечи, с горбами спереди и сзади… Ее подтолкнули в спину, она неловко присела в реверансе… Ну что же вы встали как вкопанный? Подойдите и обнимите вашу жену!.. Жену?! Граф отпрянул и грохнулся навзничь без чувств. Его отнесли в его покои. Вечером он так и не спустился в гостиную, сказавшись больным. Написал письмо: ему никогда не найти в себе силы, чтобы жить с этим несчастным существом как муж и жена. Все уговоры действия не возымели: да, возможно, Аделаида Розалия умна и прекрасно образованна, пусть даже она обладает ангельским голосом и превосходным характером, он не сможет находиться с ней под одной крышей! Конечно, она не виновата в том, что в 14 лет у нее срослись позвонки и фигура страшно деформировалась, но и его тоже надо понять… Вопрос о разводе не поднимался. Из-за денег? Вряд ли. Арман был не так воспитан аббатом Лабданом; клятва, принесенная у алтаря, не была для него пустым звуком. Он обещал Господу заботиться об этой женщине в болезни и здравии и слово свое сдержит. Во всяком случае, мадемуазель де Рошешуар всю жизнь благоговейно любила мужа — «этого уникального человека» — и почитала за счастье называться его женой. Она жила по большей части в Куртее под Алансоном, в Нормандии, примерно в 48 лье (193 километрах) от Парижа. Виделись они редко, но Арман регулярно писал жене, сообщая ей самые важные новости и называя «дорогим другом»; их отношения были проникнуты взаимным уважением.

Смутное время

Однако пора уже было заняться делом. Граф де Шинон вращался при дворе, где его считали, по словам маркиза де Бомбеля, «не таким пустым местом, как его отец, и гораздо более честным человеком, чем дед»; однако карьера царедворца его не прельщала. Благодаря выслуге лет Арман уже получил чин капитана, хотя еще и в глаза не видел «своего» полка. Его дед считал войну «самым прекрасным ремеслом в мире», но во Франции сейчас царил мир, если, конечно, не считать политических баталий.

Пытаясь осуществить экономические реформы, в частности ввести вместо подушной подати уравнительный подоходный налог, Людовик XVI созвал в конце февраля 1787 года ассамблею нотаблей (собрание назначавшихся королем представителей трех сословий для обсуждения финансовых вопросов). Однако те отвергли одну за другой все реформы, и король малодушно «сдал» автора проекта, генерального контролера финансов Шарля Калонна, который был вынужден подать в отставку. В мае министром финансов стал Этьен Ломени де Бриенн, архиепископ Тулузы и креатура королевы; нотабли предоставили ему заем в 67 миллионов ливров, необходимый, чтобы избежать банкротства (дефицит государственного бюджета грозил достигнуть 114 миллионов), однако потребовали созыва Генеральных штатов, из-за чего были распущены. Летом парижский парламент (высший судебный орган, который также регистрировал королевские эдикты) отказался утвердить гербовый сбор и тоже потребовал созыва Генеральных штатов. Парламент Бордо не утвердил эдикт о провинциальных ассамблеях и выборах муниципалитетов. Парижских парламентариев ночью выслали в Труа, а бордоских — в Либурн. Но тогда в Париже начались народные бунты в их поддержку. Ломени де Бриенн провел переговоры, окончившиеся компромиссом: Генеральные штаты будут созваны, но на это нужны время и деньги. (В отличие от нотаблей депутаты Генеральных штатов были выборными представителями сословий; на их рассмотрение выносились самые важные государственные вопросы.)

Между тем придворная жизнь шла своим чередом: 28 ноября 1787 года король подтвердил право графа де Шинона унаследовать должность первого камергера, которая в прошлом году перешла от его деда к его отцу; Арман уже начал помогать родителю исполнять придворные обязанности. Первый камергер (постельничий) отвечал за особу короля, когда тот находился в своих апартаментах. В отсутствие членов семьи, принцев крови и обер-камергера он должен был подавать королю сорочку, распоряжался, кого впустить в королевскую спальню и кабинет, занимался обновлением нательного белья, простыней, кружев, полотенец каждые семь лет. Он должен был обеспечить короля всем необходимым для личной гигиены; назначал прислугу в спальню, прихожую и кабинет и принимал у нее присягу. Именно к нему обращались жаждущие быть представленными ко двору. Стать слугой, лакеем, пусть даже самого государя? Ну уж нет, лучше бежать отсюда! К тому же двор — это осиное гнездо… нет, даже гадючье: все плетут интриги, подсиживают друг друга, сплетничают, говорят в глаза одно, а за спиной другое…

Тем временем Россия и Австрия заключили военный союз против Турции, которую поддерживали Великобритания, Франция и Пруссия. Не зная об этом, Османская империя 13 августа 1787 года выдвинула ультиматум России, требуя восстановить вассалитет Крымского ханства и Грузии. (Крым, Тамань и Кубань были присоединены к России в 1783 году и стали называться Тавридой; тогда же Восточная Грузия перешла под протекторат России. В 1787 году Екатерина II совершила триумфальную поездку по Крыму в сопровождении Иосифа II, путешествовавшего инкогнито; в ее свите был также Шарль Жозеф де Линь.) Военные действия стали развиваться довольно стремительно: австрийцы терпели неудачи, зато русские войска под командованием А. В. Суворова одержали крупную победу над турками при Кинбурне.

Летом группка молодых французских дворян, среди которых был и граф де Шинон, попыталась добиться позволения примкнуть к австрийской или российской армии. Но король не дал Шинону разрешения покинуть Францию. Однако что ему делать в Париже? Вести тяжбы с отцом, который так и не передал ему наследство матери, так что оказался должен сыну 59 тысяч ливров? Якшаться со сплетниками в Версале? Как пишет Ланжерон, Арман от рождения был наделен «более крепким, чем бойким умом», он не был создан для легкомысленного общества своего времени, его добродетельность внушала уважение «даже молодым людям его возраста, которые почитали его, отдаляясь от него», он же не находил себе места среди них. Привычка судить строго и себя, и других также не привлекала к нему окружающих. При этом он зачастую был слишком откровенен с людьми, не заслуживавшими его доверия, «его благородная и чистая душа не могла заподозрить в других хитрости и коварства, к коим он сам был неспособен». Это качество не раз повредит ему в карьере…

Все лето и осень 1788 года русские осаждали крепость Очаков; командующий Г. А. Потемкин не решался отдать приказ о штурме, хотя Суворов проявлял чудеса храбрости; фельдмаршал П. А. Румянцев называл это «осадой Трои». В это время не самая удачная тактика, выбранная австрийским фельдмаршалом Ласси, привела к вторжению турок в австрийские пределы. Иосиф II был вынужден заключить с ними трехмесячное перемирие. Граф де Шинон был уже в Вене и изнывал от нетерпения. Придворные увеселения не могли отвлечь его от главного, зато его неприятно поразило расхождение в словах и поступках императора: тот рассказывал ему о своей поездке по Тавриде, критикуя политику Екатерины II. Разве так должен вести себя государь?

В Вене Арман узнал о смерти деда 8 августа 1788 года. Теперь граф де Шинон получил титул герцога де Фронсака (его отец стал герцогом де Ришельё) и наследство маршала — 15 миллионов франков.

Зима выдалась на редкость холодной, однако это, наконец, побудило Потемкина атаковать Очаков. 6 декабря, при 23-градусном морозе, русские бросились на штурм — кровавый и беспощадный. Всего через час с четвертью Очаков превратился в громадное кладбище: погибли около 9500 турок и примерно 2800 русских; разграбление города продолжалось три дня. На этом военная кампания 1788 года завершилась.

Новоиспеченный герцог де Фронсак вернулся во Францию и 1 марта 1789 года поступил служить секунд-майором в гусарский полк Эстергази под командованием принца фон Сальм-Кирбурга, расквартированный в Сент-Омере и Седане. Тогда же во Франции начались выборы депутатов Генеральных штатов; в Сент-Омере они проходили в апреле. Атмосфера в стране и в особенности в столице искрила. В конце месяца беспорядки, вспыхнувшие в Париже, в Сент-Антуанском предместье, пришлось подавлять с привлечением войск; погибли 12 солдат и три сотни манифестантов. В Марселе мятежная толпа захватила три форта и убила коменданта одного из них. 30 апреля в Версале было создано Общество друзей Конституции; в октябре оно переедет в Париж и станет называться Клубом якобинцев.

Генеральные штаты открылись в мае в Версале. Дворянство отказалось заседать совместно с третьим сословием; духовенству было предложено назначить примирительную комиссию… (Предыдущие Генеральные штаты, созванные в 1614 году, собрались в точно такой же атмосфере, и посредничеством тогда занимался епископ Люсонский Ришельё.)

В июне представители третьего сословия провозгласили себя Национальным собранием, к ним примкнули несколько депутатов от духовенства. 20-го числа Национальное собрание поклялось не расходиться, пока Франции не будет дарована Конституция. К Парижу стягивали войска под командованием маршала де Бройля. Горожане опасались военного переворота и блокады столицы, которая могла остаться без хлеба. Начались хлебные бунты. Приближение немецких наемников только подогрело страсти. Перестановки в правительстве стали искрой, поднесенной к пороховому погребу. 11 июля весь Париж бурлил, а маркиз де Лафайет, герой Войны за независимость США, представил Учредительному собранию проект Декларации прав человека.

В последующие два дня беспорядки нарастали: толпа громила склады, тюрьмы, вооружалась, даже захватила пушки в Доме инвалидов. Для поддержания порядка было срочно созвано городское ополчение — 48 тысяч человек, получивших оружие. Несмотря на протесты короля, офицеры избирались подчиненными. 14 июля ополчение участвовало во взятии Бастилии, а на следующий день его переименовали в Национальную гвардию и отдали под начало генерала Лафайета. В Бастилии находилось всего семеро узников; коменданта крепости Бернара де Лоне, троих офицеров и троих инвалидов, служивших стражниками, арестовали и отвели в ратушу, где их растерзала толпа. Парижского купеческого старшину Жака де Флесселя обвинили в измене и застрелили из пистолета (надо же было кого-то обвинить в росте цен на хлеб). Толпа теперь прогуливалась по улицам с головами Лоне и Флесселя, насаженными на пики…

В тот исторический день герцог де Фронсак находился в Компьене со своим полком, вызванным королем для усиления войск, расквартированных вокруг столицы. На его глазах был арестован интендант Бертье де Совиньи; неделю спустя он будет убит в Париже, и Арман горько пожалеет, что не вступился за него. (Правда, его жена в своих «Записках» утверждает, что в Компьене он усмирил бунт и спас жизни нескольких человек.)

Уже 16 июля брат Людовика XVI граф д’Артуа и принц Конде решили уехать из страны, опасаясь за свою жизнь. Людовик же на следующий день явился в Париж вместе с сотней членов Национального собрания и нарочито прицепил на свою шляпу сине-красную кокарду Национальной гвардии, добавив к ней белый королевский цвет; так родился национальный триколор. Вечером король вернулся в Версаль. По всей стране прокатилась волна бунтов, власть захватывали выборные лица, создавалось ополчение. Грабили ратуши и дома богатых горожан. Начинались и крестьянские волнения. В попытке восстановить порядок и спокойствие армии было предписано принести присягу нации, королю и закону.

В ночь на 4 августа состоялось заседание Учредительного собрания, на котором было окончательно покончено с феодальной системой. Вслед за Луи Мари де Ноайлем, потребовавшим у дворянства, представителем которого он являлся, отказаться от своих привилегий, на трибуну вышел Арман Дезире де Виньеро дю Плесси де Ришельё, герцог д’Эгийон (1761–1800), пэр Франции, обладатель самого крупного состояния в стране после короля, и предложил выкупить феодальные права по низкой цене и отменить привилегии. Он одним из первых депутатов-дворян присоединился к третьему сословию. Дворянская частица «де» перед именами была упразднена. 26 августа в Национальном собрании зачитали текст Декларации прав человека и гражданина, на основе которой предстояло разработать Конституцию; первые 19 ее статей были приняты в конце сентября.

Утром 5 октября Арман, случайно находившийся в Париже (он приезжал туда редко и ненадолго), увидел большую, воинственно настроенную толпу, состоявшую преимущественно из женщин, среди которых замешались несколько мужчин с дрекольем. Доносились крики: «На Версаль!» Молодого офицера ожгла мысль: король в опасности! Нужно его предупредить! Не раздумывая, он отправился в путь; в висках стучало: успеть! успеть! Севрская дорога была перекрыта «патриотами»; он свернул на другую, через Медон. До Версаля — больше шести лье (25 километров); Арман бежал, шел, снова бежал… Он опередил толпу «фурий» и, изложив ситуацию королю, стал уговаривать его возглавить небольшой отряд личной стражи и немедленно отправляться в Рамбуйе. К нему присоединились еще несколько придворных. Однако пока Людовик раздумывал, как ему быть, женщины явились в Версаль и выставили королю требования: понизить цены на хлеб, заменить личную охрану национальными гвардейцами, вернуться в Париж. Король попросил ночь на размышление. Измученный, он лег спать за полночь, так ничего и не решив, а на рассвете был разбужен шумом и криками: Версаль брали штурмом. Лафайет прибыл слишком поздно, однако сумел спасти королевскую семью. Людовик согласился переехать в Париж и поселиться во дворце Тюильри; через четыре дня он примет там титул «короля французов». Фронсак был этим страшно разочарован и расстроен.

Ланжерон уехал в Австрию и предложил императору свои услуги; граф д’Артуа тщетно добивался от Иосифа II, родного брата королевы Марии Антуанетты, военного вторжения во Францию. Имперская армия недавно заняла Белград, принц Саксен-Кобургский был в Бухаресте; рымникская победа Суворова в сентябре практически положила конец военной кампании этого года, но Иосиф опасался, что своим вмешательством сделает только хуже. К тому же он был нездоров (20 февраля следующего года он скончается).

В конце октября во Франции было введено военное положение, а 28 ноября доктор Жозеф Гильотен продемонстрировал депутатам Учредительного собрания (Национальной конституционной ассамблеи) новую машину для казней, созданную им вместе с хирургом Антуаном Луи. Через два месяца по предложению того же Гильотена было решено подвергать смертной казни только через отсечение головы, чтобы ускорить процесс и избавить казнимых от лишних мучений.

В феврале 1790 года армия была реорганизована: отныне не только дворяне могли получать офицерские чины. В мае Национальное собрание наделило себя правом объявлять войну и заключать мир по предложению короля, подчеркнув в отдельном заявлении, что французская нация никогда не станет прибегать к военной силе для территориальных завоеваний или посягательств на свободу другого народа. В июне епископ Отёнский Шарль Морис де Талейран-Перигор, депутат Генеральных штатов от духовенства, предложил Учредительному собранию устроить праздник, прославляющий единство французов, представителями которых служили бы национальные гвардейцы. Первый праздник Федерации состоялся на Марсовом поле в Париже 14 июля, в годовщину взятия Бастилии, при скоплении трехсот тысяч человек. Король поручил Талейрану отслужить мессу; выходя на помост, где был установлен алтарь, тот сказал Лафайету: «Только не смешите меня»…

В конце весны Ланжерон уехал из Австрии в Россию через Польшу, стал полковником Сибирского гренадерского полка и успел проявить себя в войне со Швецией 1788–1790 годов. Он был в решающем сражении при Выборге, во время которого Густав III едва не попал в плен; молодой герцог де Фронсак, мечтавший о воинских подвигах, наверняка завидовал соотечественнику…

Россия — вот где можно найти применение своим силам, по крайней мере, действовать, а не быть пассивным зрителем отвратительных событий! Арман кое-что знал об этой стране по рассказам маркиза Шарля де Верака, отца его друга детства, который в 1779–1781 годах был послом в Санкт-Петербурге и очень красочно описывал нравы русского двора и разные происходившие при нем события. Этот умный, образованный человек, талантливый дипломат, обладал большой независимостью суждений, но где бы ни находился, всегда стремился служить интересам своей страны. Теперь он был послом в Швейцарии, и Оливье де Верак, бывший капитан королевских карабинеров, уехал к нему… Пока существует свобода перемещения, надо ею воспользоваться. 1 сентября 1790 года герцог де Фронсак и граф де Караман покинули Седан и отправились во Франкфурт, где должна была состояться коронация нового императора Священной Римской империи Леопольда II, унаследовавшего корону после смерти бездетного брата. А там — как будет угодно судьбе…

Льеж, Ахен, Бонн, Кобленц, Франкфурт… Впечатления от этого путешествия Арман подробно заносил в дневник. Его интересовало всё: урегулирование бельгийского вопроса, противоречивая позиция Пруссии и Австрии по отношению к восстанию в Брабанте и Льеже[6], промышленное развитие немецких городов, сельское хозяйство, торговля, дороги, население; не остались незамеченными и красоты природы, перед которой он всегда благоговел.

В дневниковой тетради он набросал словесный портрет покойного императора: «Еще ни один государь не желал с большим пылом добра своей стране и, возможно, ни один не сделал ей столько зла за столь малое время. Впитав в себя принципы философов и экономистов, он сочетал их с пристрастием к деспотизму и в результате, увеличивая свою власть, уравнял в некотором роде все сословия, часто повторяя, что знает только два вида подданных: мужчин и женщин. Иосиф, конечно же, обладал большим умом, но тем ложным умом, от которого больше вреда, чем пользы; для государя это сущий бич. Великим его недостатком было желание всё свести к принципу единообразия. Он правил империей, состоявшей из разнородных частей, не имевших между собою никакого сходства, а хотел управлять ими с помощью одних и тех же законов, заставить их говорить на одном языке. Он воплощал этот безумный проект с последовательностью и твердостью, которая возмутила всех его великих и малых подданных и подготовила все те несчастья, коими была насыщена под конец его жизнь, ускорив его смерть». Это не просто критика — это извлечение уроков.

К коронации готовились несколько месяцев. Празднества начались 30 сентября и продолжались две недели.

«Трудно было бы найти собрание более неловких, посредственных и незначительных людей, чем господа правящие государи, к коим можно было бы запросто присовокупить и большинство наследных принцев. Однако природа, обошедшаяся с мужчинами, как мачеха, отдала все свои милости женщинам, большинство коих хорошенькие и сочетают с изяществом любезности превосходное воспитание, которое почти все дали себе сами», — писал Арман, который, как мы видим, вовсе не был равнодушен к женским чарам. На один из балов явились пять сотен дам, в нарядах которых «элегантность и вкус еще не уступили места роскоши».

«Курфюрст Майнцский, чей ограниченный ум и гордыня обратно пропорциональны его знатности», «выделяется толпой челяди разного калибра, которую он таскает за собой, и чрезмерным великолепием, выставляемым напоказ: 1480 человек, в том числе мадемуазель фон Гудергофен, недавно ставшая графиней, исполняющая при нем обязанности премьер-министра», архиепископ Кёльнский, «чья учтивость, особенно в отношении французов, почти не видна», готовый пожертвовать чем угодно ради «удовольствия блеснуть своим умом», архиепископ Трирский (Арман еще никогда не видел «более учтивого, любезного государя, а главное, наделенного бóльшим тактом»). Эти трое «избрали» императора, хотя его имя было известно еще несколько месяцев назад.

Леопольд не спешил на собственную коронацию: он поохотился в окрестностях города, потом выслал вперед свою многочисленную семью и, наконец, совершил торжественный въезд 3 октября: о появлении его кортежа возвестили 300 пушечных выстрелов. Свита императора состояла из сотни карет, запряженных шестериком, на запятках которых стояли лакеи в самых богатых ливреях. Улицы были черны от народа, явившегося поглазеть на пышный кортеж. Процессия направилась в церковь Святого Варфоломея, где архиепископ Майнцский под звуки фанфар и колокольный звон провозгласил Леопольда императором и королем. 9 октября в той же церкви состоялась церемония коронации с соблюдением древних германских обычаев: из церкви император проследовал по черно-желтому ковру в ратушу, причем великий маршал должен был вскочить верхом на коне на огромную кучу овса, насыпать его в золотую меру и подать императору. Королевский стольник отрезал кусок бычьей туши, жарившейся целиком в деревянном павильоне, и тоже подал императору. Туша и овес тотчас стали добычей черни, которая разорвала ковер в клочки и дралась за них, чтобы потом завещать внукам как реликвию.

Герцог де Фронсак сторонился французских эмигрантов, которые вели себя неподобающим образом: «Они (немцы. — Е. Г.) не без причины удивлялись тому, что люди, у которых всё так плохо, открыто критикуют нравы и обычаи своих соседей и нарочито напускают на себя французский тон и манеры, которые шокировали даже тогда, когда наше процветание и наша слава еще внушали уважение, ныне же сделались совершенно несносными».

В своих претензиях соотечественники заходили слишком далеко. «Я горячо желал бы суметь убедить это множество французов, которые, к моему великому удивлению, разделяемому всеми людьми, слышавшими, как они просят, умоляют государей объединиться и захватить их родину, что это стало бы несчастным и горестным событием для них самих. В самом деле, им ведомо брожение умов, царящее ныне во Франции, чтобы понимать, что при первом же слухе о вводе немецких войск королева, возможно, король, а главное — весь цвет аристократии, дворянской и церковной, будут безжалостно перебиты», — писал Арман в дневнике. Но даже если опасность подвергнуть огню и мечу несколько провинций своей страны для них не в счет, надо понять, что такими способами народ можно победить или уничтожить, но не изменить. Напротив, когда народ осознает, что в его нынешних бедах повинно новое правительство, он опомнится. Те, кого называют «патриотами», на самом деле секта фанатиков. «Если предоставить ее самой себе, она в конце концов обратится в ничто»; если же подвергать ее преследованиям, она обзаведется своими мучениками и «просуществует гораздо дольше, чем ей было отведено природой». Замечательно проницательные слова для 24-летнего человека!

Армана заинтересовала церемония посвящения в рыцари Тевтонского ордена: «…чем дальше нас удаляют от принципов чести, идей рыцарства, возвеличивающих и возвышающих душу, тем больше нам нравится смотреть на их образы». Герцог де Фронсак, для которого «рыцарский шлем всегда будет стоить больше муниципального шарфа», с удовольствием смотрел, как посвящаемый — уроженец Эльзаса, который во Франции уже не считался дворянином, однако в Германии сохранял все права, данные ему по праву рождения, — простерся ниц перед алтарем в шлеме с опущенным забралом, потом преклонил колено перед Великим магистром ордена и обнимался с братьями-рыцарями. Для будущего пятого герцога Ришельё право рождения значило много…

Из Франкфурта Арман отправился в Вену («Я так часто бывал в Вене и у меня там столько знакомых, что спустя сутки мне уже казалось, будто я жил тут всегда»), намереваясь пробыть там пару дней, а потом отправиться на венгерскую коронацию в Пресбург и, опять же через Вену, вернуться во Францию. Но тут откуда ни возьмись явился Ланжерон, получивший отпуск из армии (в сентябре он был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени за сражение под Бьёрком). Он ехал в Париж к больной жене, но, узнав по дороге, что она уже скончалась, заболел сам, и Фронсак заботливо ухаживал за другом. 10 ноября они оба ужинали у принца де Линя, когда вдруг прибыл курьер из расположения русской армии с письмами принцу; это был итальянец Катески — авантюрист из числа тех, что тучами слетались в Россию в погоне за фортуной. Он стал очень красочно рассказывать о недавних военных действиях: после двух морских побед адмирала Ушакова турки ослабели; Килия пала; 20 октября гребная флотилия под командованием де Рибаса и черноморские казаки войскового атамана Головатого прорвались к Дунаю и захватили укрепления в его устье; Измаил будет осажден; там большой гарнизон и паша — весьма храбрый человек; штурм обещает быть жарким.

Всё сказанное про Измаил было домыслами гонца, однако молодые офицеры, рвавшиеся на войну, немедленно загорелись мыслью отправиться туда. Герцогу де Фронсаку надоело «носить мундир, не подставляя его под пули». Сейчас или никогда! Шарль де Линь, сын принца, тоже решил ехать. Ему было уже 30 лет, и он успел повоевать с пруссаками, участвовал в двух сражениях против турок, причем второй раз под Очаковом, будучи связным между русской и австрийской армиями. Они переглянулись. «Вперед!» — воскликнул Арман. «Кто передумает, тот трус!» — подхватил Шарль. Его отец всплакнул, но не стал отговаривать. Шарль срочно выехал в Пресбург, чтобы получить у императора разрешение на отъезд, Ланжерон сразу отправился в Бессарабию, а Арман стал собирать вещи.

Никто не знал, что в душе Армана бушевали противоречивые чувства. Конечно, он должен ехать, узнать, наконец, настоящее дело, возможно, покрыть себя славой… Но в Вене остается Тереза… Графиня Кинская. Эта женщина казалась ему самой красивой на свете, она была так не похожа на жеманных парижских красавиц, обладая естественным изяществом и непосредственностью да к тому же проницательным умом. Арман был знаком с ее братом Францем Дитрихштейном. Терезу против воли выдали замуж за графа Кинского. Выйдя из церкви, он обратился к ней со словами: «Сударыня, мы оба исполнили волю наших родителей; я покидаю вас с сожалением, но не могу от вас скрывать, что уже давно привязан к женщине, без которой не могу жить; я отправляюсь к ней». Вот так она оказалась «ни девицей, ни женой, ни вдовой», по выражению знаменитой художницы Элизабет Виже-Лебрен, написавшей ее портрет.

Загнав поглубже в душу любовь, которая и радовала его, и пугала, Арман вместе с другом в ночь на 12 ноября отправился в путь — в распутицу, без лошадей, почти без багажа и без денег, захватив с собой лишь рекомендательное письмо Потемкину от принца де Линя, но полный воодушевления и надежд. «Я всегда подозревал, что внутри он всё-таки француз!» — воскликнул фельдмаршал Ласси, узнав эту новость.