ГЛАВА 7 Можете на меня положиться

Когда берешься за алгебраическое уравнение, не знаешь, есть ли у него решение; когда отправляешься в Персию — не знаешь, есть ли путь назад.

Роберт Байрон. Путь в Оксиану

Самолет пошел на снижение, и Бонд, закурив, посмотрел в иллюминатор. Слева по курсу виднелись величественные вершины горы Эльбрус, за которыми ему даже удалось разглядеть едва заметную синюю полосу, почти сливавшуюся с небом: то были южные воды Каспийского моря. Никогда прежде Служба еще не забрасывала его на Ближний Восток, за что он, по правде говоря, был премного благодарен судьбе. С его точки зрения, земли между Кипром и Индией представляли собой воровское логово мирового масштаба. Однажды, еще в детстве, он побывал в Египте, но тогда был слишком мал, и у него не осталось почти никаких воспоминаний; в сознательном же возрасте ему довелось провести лишь несколько дней в Бейруте, который оказался не более чем огромным логовом контрабандистов всех мастей: здесь незаконно перепродавали алмазы из Сьерра-Леоне, арабское оружие и золотые украшения из Алеппо. Впрочем, выяснилось, что ливанские женщины куда более современны и раскованны, чем он ожидал; тем не менее ему было приятно вернуться в Лондон.

Самолет стал заходить на посадку; Бонд допил виски и отдал стакан стюардессе. Аналитический отдел не успел подготовить ему никаких материалов по Персии, так что оставалось лишь положиться на руководителя местной резидентуры Службы Дариуса Ализаде и рассчитывать, что тот введет его в курс дела. Вскоре под полом салона послышался глухой стук: это в днище фюзеляжа открылись люки и стойки шасси заняли свое рабочее положение. Затем привычно взвыли гидравлические механизмы, выдвигая закрылки, гасящие скорость. Наконец глазам Бонда предстала картина, знакомая по сотням других перелетов на разные континенты: телеграфные столбы, такие маленькие издалека машинки на дороге, огибающей аэропорт, традиционно невысокие здания терминалов, затем взявшаяся словно ниоткуда и несущаяся навстречу самолету полоса бетона с черными тормозными следами от резины шасси. Самолет дважды чуть заметно подпрыгнул, коснувшись посадочной полосы, и пилот переключил двигатели на реверс. Взвыв, они возвестили, что полет окончен.

Едва ступив на трап, Бонд сразу же ощутил, что попал в страну жарких пустынь. В зале прибытия не было даже кондиционера, и он успел вспотеть еще до того, как таможенник поставил мелом разрешительную отметку на его чемоданах. Проходя пограничный контроль в США, Бонд обычно использовал британский дипломатический паспорт номер 0094567, но мысль о том, что его имя сразу же окажется в списке донесений, передаваемых в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, всякий раз выводила его из себя. Любая информация о его перемещениях — и даже о самом его существовании — ставила под вопрос его безопасность. В Тегеране он подал серьезному усатому офицеру пограничной службы, сидевшему в застекленной кабинке, паспорт на имя Дэвида Сомерсета, директора фирмы. Этот псевдоним дал ему в Стамбуле Дарко Керим, и Бонд продолжал пользоваться им в память о Дарко, верном друге, который погиб, помогая ему скрыться от головорезов из СМЕРШа.

Выйдя из здания аэропорта, Бонд обменял некоторое количество денег, а затем сел в такси и назвал водителю адрес отеля, находившегося в престижном районе города. Въезд в Тегеран со стороны аэропорта представлял собой весьма унылое зрелище. В промышленной зоне за заборами коптили небо трубы, в жилых кварталах над многочисленными домами-кубиками торчали безликие прямоугольные башни небоскребов; широкие улицы, покрытые плавящимся на солнце асфальтом, были обсажены по обеим сторонам деревьями — в общем, картина ничем не отличалась от пейзажа любого современного города, и единственным штрихом местного колорита можно было считать странные пирамиды из лимонов, выложенных на продажу прямо на обочине дороги.

Машина проехала мимо Тегеранского университета по проспекту Шаха Резы, выходящему на площадь Фирдоуси, в центре которой стоит памятник знаменитому поэту: отлитый в бронзе Фирдоуси читает свои стихи, энергично указывая рукой куда-то в небо; затем они свернули налево и начали подниматься в северную, более богатую часть города. Здесь уже реже попадались ярко раскрашенные грузовики с овцами и козами в кузове и проржавевшие легковушки с домашним скарбом, примотанным к крыше веревками. Ощущение было такое, что на этой широте Тегеран решил взять себя в руки, дабы предстать в облике цивилизованного, почти западного города.

Бонд предложил водителю сигарету; тот по восточному обычаю раза два-три вежливо, но не слишком убедительно отказался, а затем с благодарностью принял этот маленький подарок. В ответ он попытался завести с пассажиром разговор о футболе, — очевидно, его знание английского языка ограничивалось словами «Бобби Мур» и «Бобби Чарльтон», но, увы, в голове Бонда крутилось только одно имя: Джулиус Горнер.

Бонд вручил шоферу целую пригоршню персидских риалов и вошел в отель. Какое счастье — здесь работал кондиционер! Его номер был на тринадцатом этаже и выходил широкими окнами на обе стороны здания: одним на юг — на бурлящий, накрытый покрывалом смога город, другим на север — на цепь гор, из которых одна стояла особняком и была значительно выше остальных (как сообщалось в лежащем на столике английском путеводителе, это была «могучая гора Демавенд высотой 5800 метров»). На вершинах гор покоились снежные шапки, а южные склоны покрывала густая сочная зелень — по всей видимости, непроходимый лес.

Привычно осмотрев номер на предмет «жучков», Бонд залез под душ, пустил горячую воду и долго стоял под сильными струями, широко распахнув глаза, пока не почувствовал в них резь. Затем он переключил воду на холодную и постоял так еще немного, пока не ощутил, что смыл все следы долгого путешествия. Завернувшись в полотенце, он позвонил в обслуживание номеров и заказал себе омлет, кофе и две бутылки — минеральной воды и лучшего шотландского виски.

Не успел он повесить трубку, как телефон истошно заверещал.

— Да?

— Это Дариус Ализаде. Хорошо добрались?

— Слава богу, без приключений, — ответил Бонд.

Ализаде засмеялся.

— Люблю, когда дело обходится без приключений, — сказал он, — но это относится только к самолетам. Приношу свои извинения, что не смог встретить вас в аэропорту. Это одно из тех мест, где я стараюсь без крайней необходимости не «светиться». Если не возражаете, через полчаса за вами заедет машина. А потом обещаю вам самый роскошный обед в Тегеране. Уверяю, что лучше вы не поедите нигде. Надеюсь, вы не слишком устали? Для начала я предлагаю заехать ко мне и немного перекусить; икра у меня самая свежая, только сегодня утром доставлена с Каспия. Ну что, подходит?

У Ализаде был густой, сочный бас без малейшего намека на акцент.

— Через полчаса, — подтвердил Бонд, — буду готов.

Он позвонил дежурному, отказался от омлета, но попросил поторопиться с виски. В ожидании заказа он оделся: теперь на нем была белая рубашка с короткими рукавами, свободные хлопчатобумажные брюки и черные мокасины с жесткими носками, усиленными стальными вставками. Довершала этот наряд легкая тропическая куртка, наскоро купленная нынешним утром в парижском аэропорту: она отлично прикрыла кобуру с неизменным спутником Бонда — «Вальтером ППК».

У выхода из гостиницы его ждал синий «мерседес», дверцу которого распахнул маленький человечек с широкой белозубой улыбкой.

— Меня зовут Фаршад, я водитель мистера Ализаде, — сообщил он. — На фарси мое имя значит «счастливчик» или «везунчик».

— Везет вам, Счастливчик, — с улыбкой ответил Бонд. — Куда поедем?

Машина уже выехала с площадки перед гостиницей и встроилась в напряженный поток уличного движения.

— Мы едем в Шемиран — лучший район Тегерана. Там очень красиво. Вам понравится.

— Наверняка понравится, — сказал Бонд, непроизвольно втягивая голову в плечи, когда Фаршад вписался между двумя едущими навстречу друг другу грузовиками. — Если, конечно, мы доберемся туда живыми.

— О да! — радостно засмеялся Фаршад. — Мы едем по проспекту Пехлеви. Двенадцать миль — самая длинная улица на всем Ближнем Востоке!

— Похоже, и движение тут самое оживленное, — заметил Бонд, переведя дух после того, как «мерседес» миновал перекресток, право проезда через который оспаривали сразу чуть ли не с десяток машин; их водители вовсе не воспринимали сигналы светофора как нечто обязательное к исполнению.

Через двадцать минут гонки, состоящей сплошь из смертельных каскадерских трюков, автомобиль наконец свернул влево с убийственно опасной улицы на куда более спокойную аллею, обсаженную смоковницами. Еще один поворот — и машина уже совсем неспешно покатила по извилистой асфальтированной дорожке, которая вела через изумрудно-зеленую лужайку ко входу в роскошную виллу, украшенную портиком с белоснежными колоннами.

Бонд поднялся по ступенькам к входным дверям, и при его приближении они распахнулись словно по волшебству.

— Счастлив с вами познакомиться. Порой в минуты уныния мне уже начинало казаться, что судьба никогда не приведет Джеймса Бонда в мой родной город. Я понимаю, какой опасности вы себя подвергаете, выполняя очередное задание, но очень рассчитываю, что смогу быть вам полезен. Вообще-то я везучий. Прошу, входите.

Дариус Ализаде протянул Бонду руку. Его рукопожатие было сильным и уверенным, внушало ощущение искренности и подлинного расположения — не то что потные, трясущиеся ручонки явно нечестных людей, которые Бонду доводилось пожимать в Бейруте и Каире. Дариус был выше шести футов ростом, с крупной головой и правильными чертами лица; в его глубоко посаженных темно-карих глазах мелькали заговорщические искорки. Густые черные волосы были зачесаны назад, на висках и макушке тут и там бросались в глаза седые пряди. На нем были белый костюм с высоким воротником в индийском стиле и расстегнутая у шеи голубая рубашка, которую словно только что сняли с витрины одного из дорогих магазинов на Виа-Кондотти в Риме.

Хозяин провел Бонда через просторный холл с паркетным полом; затем они поднялись по широкой лестнице и через стеклянную дверь вышли во внутренний сад виллы. Они пересекли террасу и оказались в густой тени деревьев. На берегу пруда стоял небольшой столик со свечами и целой батареей разнокалиберных бутылок. Дариус жестом предложил Бонду занять одно из низких, плотно набитых кресел.

— Отдыхайте, — сказал он. — Здесь в саду так хорошо. Так приятно наконец оказаться в прохладе, правда? Обычно перед коктейлями я пью пиво, просто чтобы промыть горло, смыть с него городскую пыль. Пиво у нас, к сожалению, среднего качества, импортированное из Америки, но, по крайней мере, вам будет чем заняться, пока я приготовлю какой-нибудь достойный напиток. И у моего пива есть одно преимущество: оно очень, очень холодное.

Он позвонил в колокольчик, стоявший на столе, и тотчас же с террасы, погруженной в тень, к ним вышел молодой человек в традиционной персидской одежде.

— Бабак, у нас гость, — сказал Дариус, хлопнув в ладоши. — Давай не будем заставлять его ждать.

Молодой человек ограничился коротким «салам» и широкой улыбкой, после чего сосредоточился на переливании жидкостей из одних сосудов в другие.

Через несколько секунд Бонд уже держал в левой руке высокий бокал с ледяным пивом. За его спиной поднималась шеренга высоких кипарисов, укрывавших сад Дариуса от внешнего мира, а прямо впереди взгляду Бонда открывались бесчисленные розы, в основном черные и желтые, по крайней мере такими они казались в свете факелов, горевших по периметру лужайки. Края прямоугольного пруда были выложены затейливым мозаичным орнаментом.

— Сады для нас значат очень много, — сказал Дариус, проследив за взглядом Бонда. — В этой засушливой стране вода — почти божество, дарующее жизнь. Прислушайтесь. Слышите журчание в глубине лужайки? Это маленький водопад. Я сам его сконструировал, а построить заказал одному мастеру из Исфахана; еще его дед работал на строительстве мечетей. Что вы предпочитаете: сухой мартини, водку с тоником или шотландский виски с содовой?

Бонд предпочел мартини и наблюдал, как Дариус смешивает ингредиенты в серебряном шейкере. Кивком поверх бокала он высказал свое восхищение коктейлем: лед мгновенно остудил терпкий напиток, не разбавив его.

— Ну а теперь, — сказал Дариус, — давайте о деле: чем я могу быть вам полезен?

К тому моменту, когда Бабак вернулся из дома с икрой на серебряном блюде, Бонд успел рассказать Дариусу все, что ему было известно о Джулиусе Горнере. Дариус вызвал в нем доверие с первой же минуты знакомства, а инстинкт редко подводил Бонда в таких вещах.

Кроме того, он знал, что Дариус уже двадцать лет руководит всей резидентской сетью в Тегеране и заслужил самые лестные отзывы со стороны М.

Дариус положил на тарелку ложку икры — порция получилась размером со сливу — и спрыснул соком лайма. Привычным движением он ловко отщипнул кусок плоской лепешки и уже с помощью этого «столового прибора» переправил икру с блюдца себе в рот, сопроводив деликатес полной стопкой ледяной водки.

— Я знаю, это выглядит ужасно по-русски, — улыбнулся он, — но я считаю, что именно так ее и нужно есть. Неплохая белужья икра, правда? — Чуть наклонившись к блюду, он повел носом. — Она должна пахнуть морем, но ни в коем случае не рыбой. — Он закурил сигарету и откинулся в кресле. — Ну что же, Джеймс, про этого типа Горнера я слышал. Разумеется, слышал. Но давайте сначала я расскажу вам кое-что о себе. Так нам будет проще понять друг друга. Моя мать родом из племени кашкайцев; этот народ считается самым коварным, безжалостным и кровожадным во всей Персии. Когда шах вознамерился вернуться в страну на плечах американцев, у него даже мысли не возникло попытаться привлечь это племя на свою сторону. — Дариус запрокинул голову и рассмеялся. — Курды, арабы, сторонники реформ, белуджи, даже муллы — ко всем он сумел найти подход, но только не к ужасным кашкайцам, которые так и остались в стороне. С другой стороны, мой отец родился в Тегеране, в семье потомственного дипломата, и наш род, в силу специфики службы целых поколений предков, имел довольно тесные связи с Западом. Сам отец получил образование в Гарварде, а я учился в Оксфорде, и это объясняет — ведь вы, верно, были удивлены? — почему я говорю по-английски как настоящий джентльмен. В общем, эту страну я знаю со всех сторон. Я вполне могу затеряться в пустыне среди членов моего племени, но могу так же успешно вести светские разговоры во французском посольстве, которое, кстати, находится как раз через дорогу. И как ни странно, в пустыне я бы чувствовал себя более естественно. Я видел представителей разных народов, которые приходили в Персию — или в Иран, как Реза Шах, отец нынешнего шаха, заставил нас называть эту страну, — а затем покидали ее. Турки, русские, французы, немцы, американцы, британцы. Мы действительно оказались на границе культур: ведь именно здесь Восток встречается с Западом. И к тому же наши земли — единственный барьер на пути России к теплым морям. Нет, конечно, у них есть Черное море, но на страже Босфора и Дарданелл надежно стоят турки. Господи, можно ли представить себе более сварливых и шумных часовых?

Дариус подался вперед и зачерпнул еще ложку икры, которой распорядился точь-в-точь таким же образом, как и первой порцией.

— Я вот что думаю, Джеймс. Мы уже привыкли, что нас кто-то втягивает в свои дела, пытается через нас добиться своих целей. Иногда возникает такое чувство, будто наша страна — что-то вроде несчастной стареющей шлюхи на улице Сен-Дени. За деньги нас может поиметь кто угодно. Во время войны союзники вдруг решили, что мы слишком хорошо спелись с немцами: в результате они ввели сюда войска, и шах был вынужден бежать из страны. Потом они решили, что мистер Моссадек,[23] наш чрезвычайно независимый премьер-министр, ведет чересчур открытую политику по отношению к русским. И вообще союзники ему не доверяли, потому что он слишком часто фотографировался в национальной одежде, которая им напоминала пижаму. Ну вот, американцы прислали джентльмена по имени Кермит Рузвельт, который организовал государственный переворот, притащил шаха обратно из изгнания и посадил его на трон. Не могу не признаться вам в том, что среди прочих мелких помощников мистера Рузвельта был и ваш покорный слуга. В общем-то мы не возражаем против всех этих игр, но лишь до тех пор, пока нам самим дают жить своей собственной жизнью. Тегеран — шпионское гнездо. Так всегда было и всегда будет. Один остроумный гость из Британии предложил, чтобы русские и американцы просто снимали общие квартиры для своих разведчиков, — по крайней мере так они сэкономили бы на расходах по организации взаимной прослушки. Но первый тревожный звонок раздается тогда, когда иностранцы начинают хотеть слишком многого. Мы не имеем ничего против, если люди приезжают и зарабатывают тут деньги, хотя сделать это законным путем трудно. Разве что на нефти. Мы готовы согласиться и с определенным вмешательством в политические дела, если это приносит пользу и нам — протекционизм, защита наших интересов, поставки оружия, доллары… Но делать на нас деньги и одновременно вмешиваться в наши дела — это уж слишком. Так вот, все, что я слышал об этом Горнере, не просто заставляет меня беспокоиться, но, скажу прямо, нагоняет страх. А я — позволю себе высказать такое утверждение — не из тех людей, которых легко напугать.

Дариус смешал новый мартини.

— Возьмите еще икры, Джеймс. Минут через десять я вызову Фаршада, и он отвезет нас в лучший ресторан Тегерана. Это в южной части города, недалеко от базара. Там меня никто не узнает. К сожалению, здесь, в Тегеране, всем прекрасно известно, на кого я работаю и откуда у меня могут быть такие гости, как вы. Ваш босс придерживается теории, согласно которой люди сами будут приходить ко мне с интересной информацией, если им будет известно, кто я такой. Может быть, в этом и есть доля правды. Но в данном конкретном случае мы имеем дело с оборотной стороной такой политики Службы: я не могу появляться на людях вместе с вами. Для вас это может быть опасно. Зато там, куда мы поедем, никому не известно, кто я. И потом, кормят там, Джеймс… — он всплеснул руками, — лучше, чем ваша мама кормила вас в детстве. Еда там хороша, как стихи Хафиза.

— Я даже не представлял, что у вас такой поэтический склад ума, Дариус, — с улыбкой сказал Бонд. — Большинство моих коллег — просто люди с холодным взглядом и с пистолетом под мышкой.

— Бросьте, Джеймс, ни за что не поверю. Но действительно сады и поэзия — неотъемлемая часть персидской души. А ее квинтэссенция — это стихи о садах. Как писал Низами:

Я сад узрел, подобный раю…

Слились в нем мириады звуков,

Сплелись в нем мириады красок,

И мириады ароматов

Пьянили благовонный воздух,

И роза робкая лежала

В объятьях нежных гиацинта,

Жасмин же…[24]

— Машина ждет, сэр, — сообщил Бабак, материализовавшийся откуда-то из темноты.

— Черт тебя побери, Бабак! Бездушный ты человек. Сколько раз тебе повторять: не перебивай меня, когда я читаю стихи. Вы готовы, Джеймс? Тогда вперед, на битву с безумцами с большой дороги, сидящими за рулем машин. Есть хотите?

— Умираю с голоду, — ответил Бонд с полным на то основанием.

Меню, предложенное авиакомпанией, его не вдохновило, и, соответственно, за весь день он не съел ничего, кроме жалкого круассана, проглоченного еще в парижском аэропорту, да теперь вот еще и икры.

Фаршад ждал пассажиров, стоя навытяжку перед «мерседесом», и через несколько мгновений они уже неслись в южном направлении под какофонию автомобильных гудков, визга шин и скрипа тормозов на проспекте Пехлеви. Фаршад давил на педаль газа с такой силой, словно был уверен, что другой возможности поесть у них никогда в жизни уже не будет.

После того как они пересекли проспект Молави, Бонд сдался и больше не пытался ориентироваться в запутанном, как лабиринт, незнакомом городе. Ему оставалось лишь полностью сосредоточиться на рассказе Дариуса.

— Кермит Рузвельт, — вещал тот, — честно говоря, был человеком довольно странным. Я иногда играл с ним в теннис, и если он не отбивал мяч, то начинал ругать себя, приговаривая: «Ах ты, Рузвельт, мать твою!» Это было очень некстати, поскольку, согласно легенде, он был мистером Грином или кем-то вроде этого. Никогда в жизни я не встречал человека, который столько пил бы прямо на работе. Можно было подумать, что он очень нервничает или чего-то боится. По количеству ящиков с виски и водкой, доставлявшихся в особняк, который он снимал вместе со своими сотрудниками, легко можно было догадаться, что это шпионская штаб-квартира. Накануне великого дня возвращения шаха на трон Рузвельт вдруг выяснил, что сие знаменательное событие выпадает на пятницу — выходной день у мусульман. Затем, естественно, наступил христианский уик-энд. Так что его ребята продолжали пить и дожидались понедельника. Кто-то из них кому-то что-то не передал, кто-то кого-то не дослушал, и в итоге, когда в понедельник военные вывели на улицы танки, а провокаторы — толпу подкупленных демонстрантов с базара, выяснилось, что шах не подписал нужные документы, согласно которым брал на себя всю полноту власти, а Моссадека отправлял в отставку. Короче говоря, шахиншах, царь царей, по-прежнему пребывал где-то на Каспийском побережье, танки и толпы были на улицах, а заготовленные документы затерялись где-то в одном из тегеранских кабинетов. — Довольный собой и своей историей, Дариус рассмеялся, а затем добавил не сразу понятую Бондом фразу: — Ну вот, в конце концов и дождались.

Он нагнулся вперед и что-то коротко сказал на фарси Фаршаду, который кивнул и через секунду резко, под протестующий визг шин, свернул под прямым углом в узкую боковую улочку и прибавил скорость.

— Приношу свои извинения, Джеймс. Я слишком много болтаю. Так хочется успеть побольше рассказать вам о нашей чудесной стране. По-моему, для вас будет полезно узнать ее получше, прежде чем вы столкнетесь с Горнером и его шайкой. Предупрежден — значит, вооружен, как гласит английская пословица.

— Вам совершенно не за что извиняться. Вот только хотелось бы знать, почему мы едем так по-спортивному? Ни дать ни взять «Формула-один».

— Увлекшись рассказом, я не сразу заметил черную американскую машину — думаю, «олдсмобил», — которая следует за нами. Рассказывая вам о шахе и о перевороте, я понял, что за нами следят, и попросил Фаршада оторваться от хвоста.

— Ну а уж он только рад был выполнить такое распоряжение.

— Не зря его назвали Счастливчиком, везет ему в жизни. Он любит погони и охоту и нашел работу по душе. Сейчас, Джеймс, мы уже выехали за пределы той территории, которую обычно наносят на карты Тегерана. Иностранцы не забираются так далеко в южную часть города. Север обычно называют Новым Городом. Там полно борделей, баров, игорных заведений. А здесь нет никаких следов роскоши: тут живут настоящие бедняки, приехавшие из деревни, а также беженцы из Афганистана и арабы. Как можно жить в такой грязи, я просто ума не приложу.

— Вы невысокого мнения об арабах? — заметил Бонд.

— Не следует оскорблять иностранца, оказавшегося в твоей стране, тем более беженца, — заметил Дариус. — Но персы, как вам известно, представители арийской расы, а не семитской, как арабы. Что же касается самих арабов… Им не хватает культуры, Джеймс. Все, что есть в их странах: в Ираке, в Саудовской Аравии, в Эмиратах на побережье Персидского залива, — все это они либо украли у нас, либо скопировали с нас же. Впрочем, хватит об этом. Мы приехали.

Дариус настоял на том, чтобы Бонд первым вошел в дверь, перед которой остановился их автомобиль. Снаружи здание напоминало лавку ковров, почему-то с красным фонарем над входом. Внутри Бонд первым делом увидел старика, сидевшего на низенькой скамеечке и курившего кальян.

Бонд остановился было на пороге, но, видимо, согласно персидскому этикету ему следовало войти в дом первым.

— Джеймс, можете на меня положиться, — сказал Дариус.

Чтобы не задеть висящую в дверном проеме лампу, Бонду пришлось нагнуть голову, и на мгновение он посмотрел назад через плечо. Уголком глаза он заметил черный «олдсмобил», который припарковался на противоположной стороне улицы и мгновенно выключил фары.

Загрузка...