Дьявол в руинах

Глава 10

В ГЛУБИНЕ ЗЕМЛИ ЛЕЖИТ МОЯ ЛЮБОВЬ.

Брианна

Моя мама говорила: женщина, которая бунтует, порождает страх.

Я была совсем маленькой, когда она впервые сказала мне своим мягким шепотом. Тогда я не совсем понимала и не до конца осознавала смысл. Я помню, что ожидала второй половины, как будто в этом изречении была еще одна часть, которую она скрывала, ожидая подходящего момента, чтобы передать мне.

Я жалею, что так и не спросила ее об этом перед смертью.

Хотя с помощью мудрости и депрограммирования моей тети я смогла понять, что, возможно, пыталась передать моя мать.

Теперь я понимаю, что женщина в клане, которая бунтует против своего места, воспринимается как неуправляемая, непокорная и позорная для мужа и мужчин ее семьи, из-за чего мужчины кажутся слабыми в своей неспособности властвовать над ней.

Но более того, этот глубоко укоренившийся страх исходит из самого ее неповиновения. Если женщина думает и действует самостоятельно, если она бунтует и противостоит кланам и архаичным правилам и структуре, то вся система начинает разрушаться изнутри.

Потому что именно женщины создают основу, на которой эти мужчины могут свободно наживаться. Поскольку роль женщины заключается в том, чтобы помогать и поддерживать мужчин, все, что мы делаем, должно быть в интересах организации.

Мы — воспитательницы, и мы следим, чтобы о наших мужчинах заботились и ухаживали за ними. Откладываем деньги в тюремные кассы наших сыновей и мужей, пока они отбывают наказание. Незаметно перемещаем деньги между организациями, занимаясь «мелким» хобби, чтобы это не было обнаружено властями. Даже перевозим наркотики в собственных автомобилях с нашими детьми на заднем сиденье.

Я слышала претензии ко всему этому и даже больше.

И чем же клан отплачивает нам за нашу преданность, за наше служение?

Однажды я услышала, как мой отец сказал:

— Сука, которая больше не может смотреть тебе в глаза, должна быть убита, и убита быстро, иначе она тебя укусит.

Ты либо предан Ндрангете, либо мертв для нее.

В задумчивости я провожу пальцем по прохладному мрамору кухонного острова, вспоминая тот первый разговор с тетей, в котором она раскрыла свою секретную операцию. Она рискует жизнью, чтобы освободить женщин, которые хотят выйти из Ндрангеты.

Если мой отец когда-нибудь узнает, что женщины в его семье замешаны в предательстве такого масштаба, он накажет свою собственную сестру самым унизительным и публичным образом, чтобы сделать ее примером, чтобы перенаправить этот страх обратно в нас.

Вот почему, когда Ник врывается в парадные двери своего дома, весь в крови и с пылающими болью глазами, я разрываюсь между воспитанием, которое мне внушили, и страшным, но яростным внутренним голосом, твердящим, что я должна бежать и оставить его страдать.

Я отталкиваюсь от кухонного острова, когда он входит в арочный дверной проем. Его глаза блуждают по мне в жаркой погоне, и я не знаю, оценивает он мою персону или решает, куда ударить первым.

— Ник…? Что случилось? — Ненавижу, как дрожит мой голос. Его вызывающее, всепоглощающее присутствие забирает воздух в комнате, оставляя меня почти бездыханной.

— Ты здесь, — говорит он, а затем стонет, ухватившись за край острова, чтобы устоять на ногах.

— А где еще я могу быть? — спрашиваю я, забыв о своем замешательстве, когда замечаю, что на нем нет рубашки. Его пиджак от костюма расходится, обнажая голую грудь. Я прикусываю уголок губы, отводя взгляд от подтянутых мышц его пресса и четко очерченных мышц пресса, проступающих над брюками.

Когда я вижу его руку, опирающуюся на мраморную стойку, я ругаюсь.

— Господи, Ник. Что случилось с твоей рукой?

— Ничего.

Он мог бы лишиться конечности прямо сейчас и все равно утверждать, что "ничего" не случилось.

Вопреки здравому смыслу, воспитание во мне побеждает. Я бормочу себе под нос, обыскивая ящики и шкафы в поисках антисептика и бинтов. В доме мафии всегда есть средства первой помощи наготове.

Конечно, позвольте мне обработать раны моего врага и выхаживать его до полного выздоровления, прежде чем я всажу клинок в его сердце, чтобы покончить с его жизнью.

Совершенно логично.

— Ты собираешься рассказать мне, что произошло? — требую я. — Где ты был всю ночь? Как давно ты ранен?

Его внимание направлено на Вито, как будто он опасается говорить в присутствии моего телохранителя. Вито всегда со мной, сколько я себя помню, за исключением тех месяцев, которые я провожу со своей калабрийской семьей, и я часто забываю, что он вообще находится в той же комнате.

Я поворачиваюсь к своему телохранителю.

— Мне нужно, чтобы ты вышел. — Он скрещивает свои мощные руки и бросает на Ника убийственный взгляд, который говорит о том, что у него все еще есть слова об их вчерашней встрече в бассейне.

— Не думаю, что это разумно, мисс Кассатто.

— Я и не спрашиваю, — говорю я, делая шаг навстречу Нику, прежде чем он успевает сделать шаг, чтобы покончить с этим делом самостоятельно.

В ответ на мой серьезный тон и настойчивость Вито уступает, тяжело вздохнув.

— Я буду за углом, — заверяет он меня, не сводя прищуренного взгляда с Ника, когда тот выходит из кухни.

Я беру бутылку с антисептиком и чистое полотенце.

— Сними пиджак, — инструктирую я Ника.

Он немного колеблется, затем вздергивает бровь в знак бравады и начинает стаскивать черный пиджак с одного плеча. Он сдерживает вздох, когда грубый материал скользит по его руке.

Когда он стоит передо мной, его татуированная грудь оказывается в поле моего зрения, мои щеки заливает румянец. Тепло его тела прижимается ко мне от его близости, его кожа излучает тепло, как печь.

Это ощущение отличается от того, когда мы были в бассейне, — более интимное. Тогда вода хотя бы служила барьером между нашими телами. Воздух же не имеет никакого барьера и заряжен мощным током, притягивающим меня к нему, как сталь к магниту.

Чтобы спастись от его напряжения, я поворачиваюсь к медикаментам на стойке.

— Ты не должна этого делать, — говорит он, положив одну из своих раненых рук на прилавок.

— Я знаю. — Я осматриваю воспаленные красные пятна на его запястье и кисти. — Ожоги? — спрашиваю я, прежде чем приступить к лечению травмы.

— Химические, — подтверждает он. — Кислотой.

Я сразу же понимаю, что произошло. Мой отец ценит старые методы. Я забираю бутылку с антисептиком и откладываю ее в сторону, вместо этого указывая Нику на раковину.

Он опускает руки в раковину, и я поднимаю на него глаза.

— Будет больно, — предупреждаю я.

Он насмешливо вздыхает.

— Еще больше?

— Не будь ребенком. — Я подкладываю полотенце под его предплечья и включаю кран. Я наливаю в ладонь пару капель мыла, затем делаю успокаивающий вдох, прежде чем начать мыть руки Ника.

Он шипит между стиснутыми зубами, но в остальном не вздрагивает. Я осторожно наношу жидкое мыло на тыльную сторону его рук, превращая его в скользкую мочалку, стараясь не задеть ожоги.

— Он заставил тебя это сделать? — спрашиваю я, когда наши ладони соприкасаются. Я смываю засохшую кровь и смотрю, как она стекает в фарфоровой раковине. Я понимаю, что мои слова, вероятно, задели его гордость больше, чем кислота, попавшая на кожу.

Ник наблюдает за тем, как мои руки очищают его ладони, с затаенным восхищением: боль, очевидно, утихла. Ощущение его шершавых ладоней, мозолистых и сильных, действует на мою шелковистую кожу, как кремень на гладкую сталь, заставляя меня задуматься о том, какими бы были его руки на моем теле. А когда Ник ловит одну из моих рук в свой крепкий захват, мое сердце учащенно бьется. Он переворачивает мою руку, благоговейно осматривая пальцы и ладонь, словно инородный предмет.

Его взгляд сужается на моем кольце, и я подавляю инстинкт вырваться из его хватки.

— У тебя такие маленькие руки, — говорит он, вместо того чтобы ответить на мой вопрос. Его большой палец скользит по зажившим мозолям на моей ладони — тем самым, которые я заработала за месяцы тренировок по владению канне. — Откуда у принцессы мафии мозоли.

Я не уверена, что это — простое замечание или оскорбление, но шквал ощущений, вызванных его прикосновением, слишком велик, и я сую наши руки под кран, чтобы ополоснуть их.

— Давай перевяжем тебя, — говорю я, отстраняясь.

Ник наблюдает за тем, как я высушиваю полотенцем его руки и запястья, с настороженным выражением лица. Закончив бинтовать его правую руку, я киваю ему на левую, и он кладет ее передо мной на стойку.

Мы долго молчим, прежде чем я откладываю полотенце в сторону и, осматривая ожоги на поверхности, провожу ногтем по рисунку на его предплечье, погрузившись в раздумья.

Я никогда раньше не прикасалась к Нику так открыто и не могла устоять перед искушением потрогать татуировки, которые запомнила еще издалека, гадая, какова на ощупь его кожа. Теплая она или прохладная, рельефная или гладкая.

— Кто лечил твои раны… той ночью? — Его неожиданный вопрос заставляет меня поднять голову, и я замечаю, что его взгляд остановился на глубоком шраме, рассеченном вдоль моей ключицы.

Я сглатываю внезапную боль.

— Твоя мать.

Это, кажется, удивляет его, его брови сходятся над угольными глазами, но он кивает в знак согласия. Больше он ничего не говорит, отступая назад и наконец-то освобождая меня от своей напряженной хватки.

За прошедшие годы Эленор сделала для меня немало материнских вещей. В частности, она тайком привезла меня к врачу, чтобы я могла сделать противозачаточный укол от менструальных болей — тема, которую я никогда не смогла бы обсудить с моим папой.

Вдохнув полной грудью, я начинаю складывать полотенце. Перевязанной рукой Ник обхватывает мое запястье. Прежде чем толчок тревоги успевает долететь до моего сердца, он закатывает рукав моей рубашки мне на предплечье.

На его лицо падает тень, и ярость разгорается темным пламенем в его глазах. Его большой палец проводит по черно-синей коже моего запястья, очерчивая контур синяка.

Он придвигается ко мне вплотную и возвышается надо мной, сжимая нежно-фиолетовое пятно.

— Что случилось? — спрашивает он, его тон такой же грубый, как и пальцы, впивающиеся в мою кожу.

Я качаю головой, и любой разумный ответ на мгновение выбивает меня из колеи. Обычно я стараюсь не травмировать себя во время тренировок с канном, чтобы не оставлять улик, но после инцидента в бассейне я была… обеспокоена, и сегодня я была невнимательной.

Ник поднимает мою руку, его взгляд пылает, когда он смотрит на меня.

— Кто это с тобой сделал? — требует он.

— Это был несчастный случай, — это все, что я успеваю сказать, прежде чем он отпускает мою руку и выбегает из комнаты.

Черт. Я одергиваю рукав и следую за ним, его решительные шаги гулко разносятся по коридору.

Ник находит Вито возле кухни и в считанные секунды прижимает его к стене.

Вцепившись руками в воротник моего телохранителя, Ник выпытывает у него ответы, и двое мужчин борются друг с другом. В моих жилах разгорается паника, и я судорожно оглядываюсь по сторонам в поисках Данте.

Где он?

Черт. Черт.

Я достаю телефон, руки дрожат, когда я пытаюсь отправить Данте сообщение с просьбой о помощи. Звук ударов плоти о плоть громче моего хаотичного дыхания, и я бросаю телефон и решаю взять канну из своей комнаты, чтобы показать Нику, как произошла травма. Как я сглупила и ударилась запястьем, занимаясь таким глупым делом, как обучение бою с оружием, чтобы лучше защищаться в брачную ночь… Что угодно, лишь бы он прекратил нападать на Вито.

— Он ничего не сделал, Ник. — Я бегу к нему, пытаясь найти путь между двумя ссорящимися мужчинами. Ник наносит еще один удар по лицу Вито, и кровь застилает воздух. Я хватаюсь за волосы. — Прекрати. Я могу доказать…

В комнату входит Данте и направляется к потасовке, чтобы вмешаться.

Один вздох облегчения останавливает мое колотящееся сердце, а затем я вижу блестящую вспышку стали.

Воздух задерживается в легких. Все звуки поглощаются бешеным темпом сердцебиения, заполняющим мои уши, когда я наблюдаю, как Ник вгоняет лезвие в шею Вито.

Ник поворачивает нож, перерезая спинной мозг Вито, а затем одним движением вынимает его. Мой телохранитель сползает на пол. Его руки бесполезно болтаются, глаза открыты и ничего не видят, так как смерть быстро настигает его.

Время ускоряется, и Данте хватает Ника, поворачивает его лицом вперед и ловко уклоняется от удара крючковатого ножа Ника.

В тот же миг Ника выбивает из рук пистолет Данте. Я наблюдаю, как тот катится по мраморному полу.

Ник хватает Данте за горло.

— Ты причинил ей боль? — Данте вцепился в руку Ника и застонал.

— Какого черта? Нет… — Пылающий взгляд Ника задевает меня, когда он смотрит в мою сторону.

— Он, блять, трогал тебя? — прорычал он.

Я качаю головой.

— Боже, нет. Ник… прекрати это…

Рычание вырывается из Ника, когда он впечатывает кулак в бок Данте, а затем наносит еще один безжалостный удар по лицу, отправляя Данте на пол. Он стоит над ним, вздымая грудь, перебинтованные руки сжаты в кулаки, готовые выбить жизнь из его тела.

Я делаю шаг к пистолету и замираю на месте, когда на меня устремляются огненные глаза Ника. Я перестаю двигаться.

— Пожалуйста, Ник… Никто не причинит мне вреда.

Когда его разум, кажется, очищается от убийственной дымки, он возвращает свое внимание к моему телохранителю.

— Мне все равно, что ты не прикоснулся к ней, ты не смог ее защитить. — Он перешагивает через него и останавливается перед безжизненным телом Вито. Вытащив из куртки оружие, он встает и приставляет ствол пистолета ко лбу Данте. — Кассатто назначил меня ответственным за тебя, — он смотрит на меня, прежде чем снова прицелиться в Данте, — так что услуги твоего телохранителя больше не требуются. — Он выпускает патрон, и звук эхом разносится по дому с призрачной законченностью.

— Подожди… — успеваю я и подхожу ближе. Я смотрю на Вито, на охранника, который был со мной с тех пор, как я себя помню. Я сглатываю, встретившись взглядом с черными глазами Ника. — Ладно. Ладно. Я признаю правду.

Ник поднимает подбородок, черты лица сведены жестокостью.

— Расскажи мне, как у тебя появился этот синяк, Бриа.

Переведя взгляд на мертвое тело Вито, я делаю выбор в пользу спасения Данте.

— Это был Вито, — говорю я, найдя взгляд Ника. — Но он не хотел этого. Это было в бильярдной. Смутившись после случившегося, я споткнулась. — Я качаю головой, чертовски надеясь, что моя история хоть немного правдоподобна. — Он просто поймал меня, его хватка была слишком сильной.

Данте ничего не говорит. Упираясь в ствол пистолета, он смотрит прямо на Ника. Он знает, что я лгу, но ничего не говорит.

Пистолет исчезает, и я опускаю руки, мое тело охватывает дрожь, адреналин начинает выходить, и меня трясет.

Ник убирает пистолет за пояс брюк, а затем обходит Данте и подбирает выброшенный револьвер.

— Убирайся из моего дома, — приказывает он Данте.

Неуверенно взглянув в мою сторону, телохранитель, поклявшийся пожертвовать своей жизнью ради моей, спрашивает, что мне сейчас нужно. По одной команде Данте выйдет против Ника — но это не то, чего я хочу.

— Я в порядке, — заверяю я его.

Данте встает и достает свой телефон. Он бросает на меня последний обеспокоенный взгляд, после чего поворачивается и направляется к выходу из особняка, чтобы позвонить моему отцу.

Шок пронизывает меня насквозь и бьет в каждую артерию, я смотрю на Вито, и низкий рев моей крови заглушает все звуки.

— Ты убил его, — слышу я от себя.

— Надо было убить их обоих.

— Ты чертов монстр.

— Не понимаю, почему ты в этом сомневаешься. — Во мне поднимается негодование.

— Неужели мой отец действительно поручил тебе командовать мной? — Требую я ответа.

— Да. — Его одно слово, произнесенное глубоким баритоном, повисает в плотном воздухе, пока он отправляет сообщение с телефона. Я предполагаю, что он прикажет кому-то из своих парней убрать тело, и эта мысль с тошнотворным чувством гложет мой желудок, когда мой взгляд снова падает на безжизненное тело Вито.

Затем Ник делает шаг ко мне и указывает подбородком на лестницу.

— Наверх, Бриа.

Я смотрю в его жестокое красивое лицо и уже открываю рот, чтобы возразить, как он берет меня за руку и тащит к лестнице. Он заставляет меня подняться на верхнюю площадку, где направляет меня в спальню и ставит перед книжным шкафом.

Вырвавшись, я обхватываю себя руками. Мое тело дрожит, а в голове еще хуже. В этот момент ничто не кажется реальным. Я еще не до конца осознала, что Вито мертв, и, когда Ник движется к книжному шкафу, ледяной поток морозит мою кровь.

Он стоит перед запертой дверью.

Я укрепляю свою решимость и стою на месте.

— Ты убил человека…

— Я убил много людей.

— Без всякой причины.

Без рубашки, вся его покрытая татуировками кожа выставлена на всеобщее обозрение, Ник облизывает губы. В его прищуренных глазах загорается дьявольский блеск.

— Ты сказала мне, что твои телохранители будут трахать тебя, Бриа. Ты говоришь мне это, а потом раздеваешься догола перед одним из них, и теперь ты в шоке, когда он мертв. — Он медленно кивает в подтверждение своих слов, а затем поворачивается к моему туалетному зеркалу. — Только за это я должен был испачкать драгоценный мраморный пол моей матери внутренностями Данте. Я оставил его в живых, и Вито повезло, что он умер так быстро, ангел.

Образы предстают перед моим взором в идеальной, ужасающей ясности. Ник сделал бы именно это, если бы я не солгала, чтобы остановить его. И все потому, что я сделала бессмысленно опрометчивое замечание о том, что найду любого мужчину, который лишит меня девственности.

В истинно неандертальской мафиозной форме Доминик Эрасто предъявил на меня права в ту ночь, когда впервые пролил кровь, и эти права связывали меня только с его клинком. Ни один другой мужчина не прикоснется ко мне… не раньше, чем он отомстит.

Игрушка мужчины — только его игрушка.

Несмотря на бурлящий адреналин, побуждающий меня броситься к оружию под кроватью, я борюсь с рефлекторным импульсом и страхом и поднимаю подбородок.

— Это мое тело…

— Тебя кто-нибудь трогал? — требует он, прерывая меня.

Я сглатываю.

— Нет.

Он смотрит на книжный шкаф, потом на меня.

— Так, блять, и останется.

Он поднимает небольшой деревянный табурет на ножках, стоящий перед моим туалетным зеркалом, и отламывает ножку, как веточку. Затем он бросается к книжному шкафу и отодвигает панель, открывая потайную дверь.

— Один из моих людей будет находиться возле твоей комнаты в любое время суток, — говорит он напряженным тоном, просовывая деревянную ножку в шов дверной коробки. Рама трещит, поддаваясь под рычагом, который с силой заклинивает дверь.

Заманивая меня внутрь.

Огненное негодование кипит в моих жилах, и пока он тянется ко мне с выкованной стальной решимостью, я смотрю вниз, на кровь, заляпавшую мою белую рубашку. В тот момент я этого не осознавала, но на мне кровь Вито.

Я хватаюсь за подол и срываю рубашку через голову, позволяя испорченной одежде упасть на пол.

Смелость.

Вызов.

Прохладный воздух обжигает мою разгоряченную кожу. На мне нет бюстгальтера, и я стою перед Ником в зеркальном вызове, моя обнаженная кожа — вызов его дикому зверю.

Прикоснись ко мне. Я осмелюсь.

Он пригрозил оставить отпечатки ладоней на моих щеках, если я еще раз осмелюсь снять одежду перед любым мужчиной. И вот я здесь, осмеливаюсь перед ним.

Он шумно сглатывает, когда его темный взгляд пробегает по моему обнаженному телу. Я хватаюсь за пуговицу брюк, но, прежде чем я успеваю расстегнуть застежку, Ник преодолевает расстояние между нами и обхватывает мою руку своей большой перевязанной рукой.

— Если ты сбросишь эти штаны и под ними ничего не будет… — Он прерывается, его голос становится гортанным шепотом. — Не надо.

Он крепко сжимает мою руку, то ли чтобы остановить меня, то ли для себя, я не знаю, но боль поднимается по руке и перерастает в боль, от которой горит все тело. Я стою так неподвижно, что единственное движение между нами — это учащенное биение его сердца в вене на шее и воздух, которым мы обмениваемся с каждым отчаянным вдохом.

Сжав челюсти со страданием на лице, внутри него бушует война, он убирает свою руку с моей.

Я уделяю немного времени, чтобы изучить его, счищая огрубевшие слои в поисках истины, скрывающейся за его словами. Но также внезапно он закрывается, маска опускается, чтобы отгородиться от меня.

По комнате разносится резкий звук разрываемой защелки.

Я задерживаю взгляд на нем еще на одну мимолетную секунду, проверяя его, прежде чем повернуться и направиться в ванную. Я стягиваю по бедрам брюки и выхожу из них, как только достигаю порога, открывая ему ясный вид на свою задницу.

— Я в душ, — объявляю я, едва сдерживая дрожь в голосе. Я дохожу до раковины и упираюсь руками в край для опоры. Сделав размеренный вдох, я говорю: — Проводишь меня.

Проходит несколько мучительных ударов сердца, пока я жду, сомневаясь, появится ли Ник в дверном проеме, чтобы выполнить свою клятву наказать меня, и каждый дюйм моей обнаженной кожи пылает и болит в нервном предвкушении.

Затем я вздрагиваю от звука захлопывающейся двери.

Сегодня.

Это должно быть сегодня.

Осмелившись взглянуть на себя, я смотрю на свое отражение в зеркале. Я прикасаюсь к шраму на груди и благоговейно провожу пальцами по рельефной, шелковистой коже, теряясь в воспоминаниях.

Чем дольше я это делаю, тем больше теряю себя и свою цель.

Вито не должен был умереть из-за того, что я играю в игру со своим ненормальным сводным братом.

Это закончится сегодня.