ПРИМИТЕ ЭТОТ ПОЦЕЛУЙ В ЛОБ
Доминик
Бальный зал пуст. Отработанная шелуха. Свет люстр переключен на самый тусклый режим, отбрасывая на интерьер неземное сияние. Маски валяются на полу. Конфетти от финального вальса осыпают льняную скатерть и итальянский мрамор.
Последние несколько часов я был тенью, бродящей по углам. Я наблюдал, как гости входят и выходят из моего дома. Те немногие доверенные люди, что есть в моей команде, обходят особняк по периметру, чтобы убедиться, что все преступники и приспешники покинули помещение.
С моей стороны это бесполезная попытка, поскольку у меня нет достаточных сил, чтобы защититься от нападения, если Кассатто решит убрать меня навсегда. Все, что у меня есть, — это моя борьба. Я не паду духом от подлого нападения или снайперской пули в затылок.
Усевшись в кресло на террасе, я вглядываюсь в затемненную часть бального зала, настороженно ожидая какого-нибудь движения. Я верчу полупустую бутылку бурбона на каменном столике, прежде чем решиться налить еще одну порцию.
Сделав большой глоток, я с усилием выдыхаю, снимая напряжение с груди.
Мой пиджак от смокинга валяется на каменной скамье. Рукава испорченной рубашки закатаны до предплечья, галстук-бабочка болтается на расстегнутом воротнике. Волосы растрепались от постоянного перебирания их пальцами. Каждый раз, когда мысль о том, что Сальваторе прикасался к Бриа, настигает меня, я запускаю руку в волосы, как будто могу прогнать эту безумную мысль из своего черепа.
Со стоном я опускаю голову на руки, пальцы впиваются в волосы, и я смотрю на заваленные камни. Я в нескольких секундах от того, чтобы дотащить себя до кровати, когда внутри бального зала раздается звон.
Напряжение сковывает мои мышцы, и я медленно поднимаю голову, чтобы заглянуть в стеклянные двери.
И тут же сердце начинает сильно биться о грудную клетку.
Склонившись над столом, вытянув руку к центру круглой поверхности, Бриа шевелит пальцами, пытаясь поймать край стеклянного ведерка для вина.
Все мое тело замирает. Электрический разряд пробегает по моим венам, как провод под напряжением, и удерживает меня на месте, пока мой взгляд медленно, целенаправленно изучает ее. Ее волнистые темные волосы шелковистым занавесом ниспадают на одно плечо. Она в тонкой белой ночной рубашке, подол которой еле прикрывает верхнюю часть бедер. Когда она тянется взять ведро, чтобы лучше ухватиться, она поднимает ногу и опирается коленом о край стола, открывая мне полный, беспрепятственный вид на свою попку и аккуратную розовую полоску трусиков между бедер.
— О, черт возьми. — Мой член дергается внутри боксеров, становясь все более твердым от этого эротического зрелища.
Бриа наконец достигает своей цели и хватается за край ведра. Притянув бутылку вина к своей стороне стола, она опускает голую ногу на пол. Обхватив горлышко бутылки рукой, она прижимает край бутылки ко рту и откидывает голову назад, чтобы сделать большой глоток.
Я прижимаю ладонь к своему бушующему члену и продолжаю наблюдать за ней, заблудившись в роскошных, извращенных мыслях, не в силах пошевелиться, пока она не начинает уходить небрежным шагом.
Блять. Кровь приливает к моей голове, восстанавливая мозговые клетки, я поднимаюсь со скамьи и врываюсь в стеклянные двери. Бриа не замечает тяжелого звука моих шагов, пока я не оказываюсь прямо перед ней.
— Где твои охранники? — требую я.
Она вздрагивает и прижимает руку к груди.
— Черт, Ник, — говорит она, слегка покачиваясь и теряя равновесие. Ее волосы рассыпаются по лицу, пока она пытается удержать бутылку вина в своих изящных пальчиках. — Ты меня напугал.
Рука, прижатая к ее груди, ложится между впадинами ее стройной груди, открывая взору отсутствие бюстгальтера. Мой взгляд скользит по ее эрегированным соскам, выпирающим на фоне тонкого материала, прежде чем я останавливаю отклоняющиеся мысли и встречаюсь с ее стеклянными глазами.
— Где, блять, твои телохранители? — снова требую я.
Она опускает руку и оглядывается по сторонам, а затем пожимает плечами, не обращая внимания.
Мои ноздри раздуваются, и яростный гнев хлещет меня по внутренностям.
— Как ты спустилась сюда одна?
— У меня есть ноги, Ник, — огрызается она. Затем, заметив мой взгляд, она вскидывает брови и говорит. — Ты знаешь, как я сюда спустилась. — С откровенным презрением она берет бутылку вина обеими руками и подносит ее ко рту.
Тайный ход. Тот самый, который я открыл ей той ночью, и тот самый, на который я повесил гребаный замок, чтобы никто не мог войти в ее комнату. Мне и в голову не приходило, что Бриа может отпереть его изнутри. Теперь я задаюсь вопросом, как часто она использует этот проход, чтобы улизнуть по своим делам, и эта внезапная мысль леденит мне кровь.
Сжав челюсти, я опускаю взгляд на ее голые ноги.
— Ты считаешь, что это умно: улизнуть и бродить вокруг полуголой и пьяной?
Она сардонически вздыхает.
— Я не пьяна, — возражает она, не отрицая моего первого утверждения. Мой взгляд мрачнее, и она отшатывается. — Ты сейчас серьезно? Это ведь и мой дом, не так ли? — Она разворачивается и направляется в коридор.
Я протягиваю руку, чтобы схватить ее за запястье, но тут же одумываюсь. Если я прикоснусь к ней вот так, то не смогу убедить себя в том, что перестану прикасаться к ней.
— Бриа, блять, прекрати. — Она смотрит на меня горящими глазами, тяжело дыша.
— Я выхожу замуж, Ник, — говорит она. — Если я достаточно взрослая, чтобы меня продавали как скот, ожидая, что я буду плодить сыновей для своего клана, то, думаю, я достаточно взрослая, чтобы пить и шататься, где и как мне вздумается.
Сморщившись от гнева и обиды, она поднимает бутылку. Она подавилась, с трудом сглотнув, и красное вино потекло по ее подбородку.
На яростном выдохе вырывается проклятие, и я легко выхватываю бутылку из ее рук.
Кашляя, она прочищает горло, ее слезящиеся глаза ловят мягкий свет люстр.
Не задумываясь, я протягиваю руку и провожу большим пальцем по ее подбородку, убирая пролитое вино. Ее тело замирает, и, черт возьми, эти глубокие, проникновенные глаза, наполненные слезами, делают что-то опасное для моего едва сдерживаемого самообладания.
Ее кожа мягкая и нежная под шершавой подушечкой моего большого пальца, и желание продолжать прикасаться к ней, запустить руку в ее волосы и притянуть ее рот к своему — это первобытное требование, пронизывающее все мое существо.
С силой отдернув руку, я делаю шаг назад, как будто это может остановить мою неистовую потребность. Даже когда между нами был целый океан, я не мог остановить безумные, навязчивые мысли о ней.
Я отвожу взгляд.
— Очевидно, ты уже достаточно нагулялась сегодня. Иди в постель, Бриа.
— Боже, после многих лет моего отсутствия ты вдруг ведешь себя как властный брат. — Она качает головой, пьяно теряя равновесие.
Это обвинение — расплавленный гнев, бурлящий в моих венах. Она даже не представляет, на какие жертвы я пошел за последние два года, чтобы сохранить контроль над ней, и за одну ночь она проверяет все мои границы.
— Нет. Знаешь, что? — Она упрямо скрещивает руки. — Думаю, на сегодня с меня достаточно приказов от мужчин в моей жизни. Спасибо. — При этом она проталкивается мимо меня, задевая мою руку.
Я поворачиваюсь и наблюдаю за сексуальным покачиванием ее бедер, когда она подходит к другому столику и берет открытую бутылку вина. Затем она, спотыкаясь, направляется в коридор, ведущий к винному погребу.
Из моего сжатого горла вырывается мрачный стон.
Такую сторону Бриа я еще не видел. Она поджигает фитиль, который и так был слишком коротким, когда дело касалось ее, и превращает вспыхнувшие угли в ревущий огонь.
Мои мрачные мысли, возникшие сегодня ночью, побуждают меня погнаться за ней, перегнуть ее через стол, сдернуть эти розовые трусики и положить конец моим страданиям и брачному контракту.
Я напрягаю шею и подавляю в себе желание погубить ее.
Я дал клятву защищать ее, и это значит, что даже от меня. Как бы сильно монстр ни хотел ее погубить, это все равно что осквернить священный артефакт. Она — ангел для моего дьявола.
Она выше меня.
Моя Ангиолетта.
Я должен найти другой способ помешать свадьбе, с помощью Люциана или без него. А пока мне нужно надеть на Брию пару гребаных штанов, пока она не свела меня с ума.
С покорным вздохом я ставлю бутылку вина на стол и следую за ней, намереваясь внимательно следить, пока не смогу либо убедить ее лечь в постель, либо вынужден буду взвалить ее на плечо и отнести туда сам.
— Тебе туда нельзя, — говорю я ей вслед.
Бриа замирает на верхней площадке лестницы, устремив взгляд вниз, в темный винный погреб.
Обычно у входа стоит охранник, чтобы не пускать незваных гостей. Но маскарад подошел к концу, как и запретные игры для VIP-гостей Эленор.
Сделав большой глоток вина, Бриа ставит голую ступню на первую ступеньку.
— Мне всегда было интересно, что здесь внизу. — Она смотрит на меня с вызывающим блеском в глазах. — Никто не должен знать, Ник. Это может стать нашим секретом. — Озорная улыбка играет на ее полных губах, после чего она смотрит на лестницу и начинает спускаться.
Иисус. Я провожу рукой по лицу. Клянусь богом, она играет с гребаным огнем. Я срываю галстук с воротника и бросаю его на пол. Мое тело превратилось в печь.
— Один взгляд, и ты отправляешься в постель, — говорю я, шагая за ней.
Мягкий стук ее босых ног по дубовым ступенькам заставляет меня задуматься о том, на что она может наступить или во что вляпаться там, внизу. Я бормочу проклятие себе под нос. Не давая ей возможности возразить, я хватаю ее за запястье и обхватываю рукой за шею, заключая ее стройное тело в свои объятия.
Ее крошечная фигурка прижимается ко мне, и она бьет ногами.
— Какого черта, Ник?
Прижимать ее к себе чертовски приятно. Она идеально подходит. Мои пальцы скользят по ее обнаженному бедру, мягкость ее кожи разрушает мою нервную систему.
— Поверь мне, — говорю я, делая два шага за раз, чтобы быстрее довести нас до подвала. — Ты не захочешь касаться этого пола.
Когда я вхожу в кромешную тьму подвала, я чувствую, как ее пробирает дрожь. Я нахожу выключатель на стене и включаю его. Подвал освещается туманным сиянием мерцающих светодиодных свечей.
Бриа подносит ко рту болтающуюся в руке бутылку и делает небрежный глоток, чтобы успокоить нервы.
— До меня дошли слухи…
— Слухи ходят обо всех, — говорю я, уводя нас дальше в комнату, чтобы она могла полностью насладиться видом. — Если я когда-нибудь узнаю, что ты придешь сюда во время бала…
— Что? — требует она, бросая на меня негодующий взгляд. — Честно говоря, я больше не думаю, что ты или кто-то другой может угрожать. Мое будущее уже предрешено. Что ты можешь сделать со мной еще хуже?
Я выдерживаю ее взгляд, напряженно дыша и набирая в легкие воздух.
— Поверь мне, — говорю я, — всегда можно сделать что-нибудь похуже.
Она с трудом сглатывает, прежде чем отвести взгляд.
Я останавливаюсь перед рядом клеток. Так далеко я ее не заведу. Оглядев подвал, я нахожу выброшенный пиджак от смокинга и бросаю его на бетонный пол, а затем ставлю ноги Бриа на шелковую подкладку.
— Спасибо, — рассеянно говорит она, блуждая взглядом по клеткам.
С серебряного кольца, подвешенного в центре одной из них, свисают веревки. Цепи обвивают прутья другой. Кожаные флоггеры, плети и другие различные инструменты, предназначенные для причинения боли и получения удовольствия, разбросаны по перегородкам комнаты.
Эленор по-своему взяла то, что мой отец использовал для нагнетания страха и наказания, и переделала под другой тип страха, назначая разнообразные наказания… и удовольствия. Все это — метафорическая пощечина мертвому лицу ее мужа.
Пока Бриа впитывает в себя шокирующие зрелища, я изучаю ее лицо, оценивая едва заметные изменения в ее чертах. Я держу Брию в секс-темнице. Одну. Никто не знает, где мы находимся. Только тонкий барьер ночной рубашки между моей и ее кожей.
У зла есть вкус, как у горького яда, смешанного с медным привкусом крови. Он наполняет мой рот, когда я впиваюсь зубами в губу, стискивая челюсти до боли.
Это была очень большая ошибка.
Телефон пикает, и отсрочка проникает в мое перегретое тело, как прохладный поток, когда я достаю устройство из заднего кармана — желанное отвлечение. На экране появляется сообщение от Луки. Он присылает свежие данные каждые полчаса. Периметр особняка остается чистым и безопасным.
Небольшое облегчение охватывает меня, когда я убираю телефон в карман, но вскоре оно исчезает, когда я поднимаю глаза и вижу Брию, стоящую перед ближайшей клеткой.
Рукой сжимая ночную рубашку, она приподнимается на носочки, чтобы осмотреть веревку. Ее обнаженные бедра — греховная затея, а соблазн увидеть ее сексуальные бедра, раздвинутые передо мной, — нечестивая дразнилка.
Только попробуй, уговаривает чудовище. Она сама сказала, никто не должен знать.
Бриа бросает быстрый взгляд в мою сторону, словно слышит мерзкие мысли, терзающие мой разум.
— И это то, что происходит здесь? — Скрестив руки на груди, я упираюсь локтем в предплечье и прикрываю рот ладонью. Я наблюдаю за ней с равноценным разочарованием и восхищением.
— Помимо всего прочего, — честно отвечаю я.
На короткое мгновение черты ее лица проясняются.
— Это то, что мой муж сделает со мной? — Ярость сковывает мои кости и едва не сводит с ума при одной только мысли о том, что Сальваторе может взглянуть на нее. Мысль о том, что он может наброситься на нее, заковать в цепи, выпороть и сломать…
Первобытное желание приковать Брию к клетке и зарыться в нее так глубоко, чтобы он не успел предъявить никаких претензий, бьется о мой слабый контроль.
— Боже, черт. — Я провожу рукой по лицу. — Я не тот, кто должен отвечать на эти вопросы. — Я выдыхаю. — Ну, давай. Тур закончился. Ты видела достаточно.
Она слегка покачивается на ногах, и бутылка вина выскальзывает из ее рук. Я наклоняюсь, чтобы успеть поймать бутылку до того, как она ударится о бетон. Ее рука ложится мне на плечо, пальцы впиваются в ткань моей рубашки, чтобы удержать ее.
Мой взгляд устремляется вверх, чтобы встретиться с ее взглядом, и в этой позе, стоя на коленях перед ней, я чувствую, что меня поглощает прилив.
— Пожалуйста, Ник. — Ее слова, произнесенные на прерывистом выдохе, заглушают бешеный стук моего сердца. — Я никогда не бываю одна. За мной всегда наблюдают, осуждают. Говорят, что делать. Куда идти. Просто… дай мне еще немного времени.
Чувственная мольба в ее тоне делает меня беспомощным.
— Кроме того, — говорит она, шатко поднимаясь на ноги. — Ты со мной. Здесь я в безопасности.
Чудовище внутри рычит. Он гремел в клетке с тех пор, как я впервые поставил ее ноги на пол. Черт возьми, с тех пор как я впервые увидел ее в этом греховном красном платье сегодня.
Я далеко не безопасен для этой девушки, и она даже не подозревает об этом.
Единственное, что удерживает меня от того, чтобы разорвать ее, — это клятва, которую я дал, чтобы защитить ее. Но я могу не сдержать это обещание, если мой рассудок даст трещину.
Не в силах озвучить свой ответ, я киваю один раз, отстраняясь на достаточное расстояние, чтобы укрыться от ее соблазнительного запаха. Когда она поворачивается к клетке, я прислоняюсь к стене и скрещиваю руки. Если бы я был умнее, то прихватил бы наручники и сковал свои чертовы запястья.
Но даже тогда, думаю я, с жадностью обследуя ее голую кожу и изгиб задницы через рубашку, меня бы это не остановило.
— В самый раз, — говорит она и икает.
Я не могу сдержать улыбку, которая появляется на моих губах. Я вытираю рот рукой, а затем запускаю пальцы в волосы.
— Что это?
— La petite mort, — говорит она. Ее отполированные до блеска ногти проводят по бороздкам джутовой веревки, изучая грубую нить, словно это инородный предмет. — Это по-французски, значит «маленькая смерть».
Когда она слегка поворачивается ко мне, опираясь спиной о клетку, чтобы устоять на ногах, я оказываюсь в плену ее взгляда, мягкого тембра ее голоса, неуловимых слов, которые для меня так же чужды.
— Мне не посчастливилось учиться в частной школе, как некоторым, — говорю я, придавая своему тону строгость. — Пожалуйста, просвети меня.
Но на самом деле я просто не хочу, чтобы она прекращала говорить. Я так близок к Бриа, как никогда не был с той ночи, когда стоял над ней с зажатым в руке ножом, загоняя в клетку зверя, с которым мне предстояло сражаться следующие два года.
И сейчас это чертово мучение, это крошечное расстояние между нами, которое я мог бы легко преодолеть в одну секунду и заключить ее в объятия.
Бриа улыбается, ее янтарные глаза тяжелеют от вина.
— Если слухи правдивы, — говорит она, осторожно поглаживая пальцами веревку, — то вполне уместно, чтобы среди мертвых была секс-темница.
Она имеет в виду слухи о том, что мой отец заживо хоронил здесь своих врагов.
Я воздерживаюсь от подтверждения этих слухов, позволяя костям, замурованным в стенах, хранить молчание.
Она захватывает веревку и обводит ее рукой, наматывая грубую материю на запястье.
Сжав кулаки, я скрежещу зубами. Моя грудь сжимается под сильным давлением, и я пытаюсь сдержать дыхание, рвущееся из легких. Я задыхаюсь, как дикий зверь, при виде ее, связанной веревкой.
— Маленькая смерть наступает после оргазма, — объясняет она, а затем захватывает зубами уголок своей полной губы. Мне хочется придвинуться ближе, чтобы увидеть румянец, который, как я знаю, заливает ее, и освободить губу. — Французы считают, что в моменты после сексуального экстаза мы испытываем такую сильную эйфорию, что это похоже на момент перед смертью. Спокойствие. Умиротворенное блаженство. Или я так читала.
Моя челюсть сжата так сильно, что голова пульсирует от бешеного стука сердца. Мой член рвется наружу от одних только ее неуверенных, чувственных слов.
Я чертовски обреченный человек.
Она смотрит на свою руку, на веревку, намотанную на ее тонком запястье. Я смотрю, как сжимаются ее бедра, и, черт побери, я почти чувствую вкус ее возбуждения.
Она облизывает губы и говорит.
— Нас окружают смерть и секс. И то, и другое может быть темным, загадочным и пугающим. Так что в этом смысле смерть может быть… эротичной. Секс может быть таким же запретным. Представляешь, что ты делаешь последний вдох во время сильной кульминации. Порыв. — Она наклоняет голову и протягивает другую руку вверх, чтобы ухватиться за перекладину, демонстрируя мне свое тело как подношение. — Что ты думаешь, Ник? — спросила она, ее голос приглушен. — Как ты думаешь, каково это?
В горле у меня горит боль, голод, какого я никогда раньше не испытывал. Я боюсь приблизиться к ней хоть на дюйм, боясь, что поглощу каждый ее дюйм и все равно буду нуждаться в большем.
Выдохнув, я говорю.
— Я думаю, что ты пьяна. — На ее лице мелькает гнев.
— Для тебя я просто глупая маленькая девочка, — говорит она, обвинение столь же зыбко, как и ее поза. — Так же, как…
Когда она прерывается, я делаю решительный шаг вперед, отчаянно желая, чтобы она закончила фразу.
— Как что?
Она сглотнула и потянулась.
— Так же, как ты видел меня тогда, маленькую девочку в беде. В ту ночь, когда ты спас меня.
Мы никогда не говорили об этом открыто. Все это время мы обменивались знающими взглядами и позволяли тишине накаляться от заряда того, что мы оставили невысказанным. Но это есть, это сила, присутствующая в каждом моменте, когда мы находимся рядом друг с другом.
Я с трудом сглатываю, придвигаясь к ней еще на один вызывающий дюйм ближе, чтобы уловить дрожащие вздохи, которые вырываются из ее губ.
— Ты была девочкой, — говорю я. Она моргает в ошеломлении.
— Была, — повторяет она, под ее неуверенным тоном скрывается смелость. — Да, тогда я была девочкой. Но как насчет сейчас? — Что-то нерешительное и настороженное проступает в ее чертах, но там есть и другие эмоции — тоска, отчаяние. Желание. — Какой ты видишь меня сейчас?
Я вдыхаю прохладный воздух подвала с ее возбуждающим ароматом, мучая себя, моя голова кружится от нее.
— Теперь ты моя семья по браку. Дочь Кассатто. Обещана дону и принадлежишь к Коза Ностре. — Я наклоняюсь к ее уху, и ее волосы стелются по моей щеке. — Запретная для всех мужчин.
Особенно мне.
Она вздрагивает, и я отстраняюсь, чтобы увидеть ее полузакрытые глаза.
— В одном ты ошибаешься, — говорит она.
— Да? В чем же. Давай быстрее, потому что хорошим подвыпившим девочкам пора спать. — Она скрипит зубами, глаза прикрыты. Ее рука крепче сжимает веревку.
— Я никому не принадлежу.
Огонь, пылающий в ее янтарном взгляде, может испепелить меня. Я почти умоляю ее сделать это, избавить меня от гребаных страданий.
— Может быть, в ту ночь я была слабой девушкой, но после? Я изменилась, Ник. И я так долго задавалась вопросом, что именно изменило меня и почему я не могу просто принять эту судьбу, навязанную мне сейчас.
Свечи мерцают и колеблют воздух вокруг нас, отгораживая нас от окружающего мира. Мы спрятались в нашем тайном алькове смерти, страха и огненного вожделения.
— Что изменило тебя. — Мой голос звучит как глубокий хрип. Искушение завязать веревку вокруг ее запястья и заманить ее в ловушку разрывает мне разум.
Ее рот приоткрывается, взгляд проникает в меня сквозь густую бахрому ресниц.
— Меня возбуждал вид того, как ты убиваешь. — Она сглатывает. — Покончить с жизнью в одно мгновение, потому что ты так решил. Как ты взял все в свои руки и сделал именно то, что хотел и в чем нуждался. Такой силы я никогда не испытывала.
Я хватаюсь за перекладину рядом с ее головой, сжимая холодное железо, чтобы погасить пламя, лижущее мою плоть.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты пьяна…
— Я знаю больше, чем ты думаешь, — возражает она.
— Хм… — Смелость игрушечного пламени овевает мою кожу соблазнительной лаской. — И что бы ты делала с такой силой?
Ее свободная рука поднимает мою рубашку, скользя по капелькам ржавой засохшей крови. Ее аккуратные, мягкие пальцы захватывают пуговицу, шелковистые подушечки проскальзывают под нее и касаются моей кожи.
— Честно говоря, я понятия не имею, — признается она. — Но я так хочу это узнать.
Я — чертов покойник. И все же, если бы сам дьявол угрожал испепелить мою душу, я бы не смог оторваться от нее в этот момент.
Она вцепилась в мою рубашку, не давая мне осмелиться и вырваться.
— Ты трахаешься так же, как убиваешь, Ник? Берешь то, что хочешь, когда и как хочешь?
— Господи! — Ад словно распахивает свои ворота, чтобы принять меня.
Яростное искушение обхватить ее запястья руками и прижать к клетке захватывает меня с неистовой силой. Я мог бы прямо сейчас залезть под ее ночную рубашку — мог бы опуститься на колени и разорвать зубами эти маленькие розовые трусики.
Взяв себя в руки, я сжимаю ее запястье, не давая ей дотронуться до меня.
— Что ты пытаешься сделать, Бриа. — Когда она смотрит мне в глаза, часть ее бравады, вызванной алкоголем, исчезает.
Ее дыхание сбивается на прерывистый вздох.
— Я не могу этого сделать. — В ее остекленевших глазах вспыхивает паника. — Боже, я не могу быть с этим мужчиной. Я не могу лишиться девственности с каким-то отвратительным мужчиной, которого я даже не знаю.
Ярость бушует в моих мышцах, как осиный рой. Образы, которые я пытался подавить, проносятся в моем сознании, разрушая ту толику здравомыслия, за которую я едва ухватился. Сальваторе берет Брию в брачную ночь. Ее слезы, ее крики, ее кровь… все это принадлежит ему.
Все мое тело воспламеняется. Топливо разливается по горящему аду и грозит сжечь мою слабеющую сдержанность. Безумное желание с яростью прижать ее к клетке и овладеть ею прежде, чем любой другой мужчина сможет прикоснуться к ней, прорывается сквозь меня со злобной жаждой.
— Ты пьяна, Бриа, — говорю я сквозь стиснутые зубы больше для себя, чем для нее, чтобы напомнить себе, что она опьянела и не в своем уме.
Я мысленно успокаиваю себя, чтобы не совершить этот прыжок через край.
Моя хватка на ее запястье сжимается слишком резко, когда я убираю ее ладонь от своей груди. Я выпрямляюсь во весь свой рост и смотрю на нее вниз. Затем я методично разматываю веревку на ее запястье. От вида ее поцарапанной кожи у меня сводит челюсти, но я собираю последние капли силы воли и опускаю ее руку вниз.
— Я отнесу тебя в постель, — говорю я. — Сейчас. Пойдем.
— Ты не считаешь меня красивой, — говорит она, потирая запястье. — Никто не считает. — Затем она ищет силу моей руки, вцепившись в мое предплечье. Она висит на нем, ее вес давит на меня и удерживает в ловушке.
Мышцы на моей челюсти напряглись, а зубы стиснуты до такой степени, что чуть не треснули.
— Ты просто пьяна…
— Я не пьяна, — скулит она, впиваясь ногтями в мою кожу. — Вот почему отец заставляет меня это делать. Я никому не нужна. Никто даже не смотрит на меня. Боже, я не могу смириться с мыслью, что Сальваторе — первый мужчина, который когда-либо прикоснется ко мне.
Мои руки крепко сжаты в кулаки, не давая мне прикоснуться к ней, куда бы я ни бросал взгляд, уступая ее требованию.
Если она посмотрит на меня большими, подведенными тушью глазами и попросит прикоснуться к ней, у меня не останется сил бороться. Я всажу свой член в ее девственную киску, раздвину ее пошире и буду наслаждаться каждой унизительной секундой.
— Ты думаешь, я красивая, Ник?
— Нет, не думаю, — импульсивно отвечаю я.
Ее глаза быстро моргают, пытаясь сдержать рвущиеся наружу эмоции. Как изверг, которым я являюсь, я жажду боли и поднимаю руку, чтобы коснуться ее лица. Я провожу большим пальцем по россыпи веснушек вдоль ее высокой скулы, а мой взгляд хищно впитывает ее густые брови и ресницы, вздернутый кончик носа, эти широкие, проникновенные янтарные глаза, которые сверлят меня до мозга костей.
— Ты не некрасивая, — говорю я, и слова вырываются сами, прежде чем я успеваю их остановить. — То, что ты так чертовски красива, выкачивает воздух из моих легких.
Она испускает дрожащий вздох. Ее глаза ищуще скользят по моему лицу.
Прежде чем я потеряю всякий контроль над собой, я опускаю руку.
— Ты идешь спать.
— Хорошо. — Она кивает, позволяя мне отвести ее от клетки. — Тогда, может быть, я смогу убедить одного из своих телохранителей трахнуть меня перед брачной ночью.
Демон внутри лижет мой позвоночник злобным языком, и буйство ослепительной ярости застилает мое зрение красной дымкой.
Рациональные мысли улетучиваются из сознания, когда я захватываю ее челюсть между мозолистыми пальцами. Я прижимаю ее спиной к клетке в один и тот же яростный удар моего сердца. Мышцы яростно бьются о мою грудь, кровь обжигает вены, проносясь по организму, как костер, поджигающий мой контроль.
— Если хоть один мужчина поднимет на тебя руку, крови не будет конца.
Ее грудь вздымается у моего предплечья, и дразнящее прикосновение ее соска к моей коже поджигает меня.
Ее глаза блестят в мерцающем свете свечей.
— Потому что я твоя сестра, — говорит она, но в ее словах больше вопроса.
Мое предплечье тянет переднюю часть ее рубашки вниз, чтобы обнажить верхнюю часть шелковистого белого шрама. Вид этого шрама — напоминание о ее боли и мое желание никогда не видеть, как ей больно, — прорывается сквозь него и вытаскивает меня из недр самой темной пропасти.
— Я не какой-то героический мафиозный принц, — говорю я. — Каким бы ты ни представляла меня в своей голове, я не такой человек, Бриа.
Она поджимает губы, и я завороженно наблюдаю за этим действием, испытывая искушение сократить расстояние между нами и поймать ее язык в ловушку.
— Тогда назови мне причину, Ник, — говорит она, ее требование прозвучало на выдохе. — Почему тебя это вообще волнует?
— У меня есть свои причины.
Причина.
Я могу взять Брию прямо здесь, прямо сейчас, и уничтожить ее. Один мой поступок положил бы конец любому союзу с Коза Ностра. Не позволил бы ни одному мужчине принять ее.
Я подписал бы себе смертный приговор.
И в окружении костей, заключенных в эти каменные стены, в промозглом воздухе, наполненном запахом насилия и секса, я испытываю слишком сильное искушение принять свою смерть и похоронить себя в Бриа.
— Потому что, — говорю я вместо этого, позволяя своему рту приблизиться к ее губам настолько близко, чтобы почувствовать ее хрупкое дыхание, — ты так чертовски совершенна, Ангиолетта, что мысль о том, что кто-то из этих недостойных кусков грязи может прикоснуться к тебе, — это мука, которую я не могу вынести.
Я мог бы списать свою слабость на алкоголь. Но я выжег бурбон из своей крови, как только увидел Бриа, склонившуюся над столом.
В ее блестящих драгоценных глазах мелькает испуганное осознание, и она с трепетом кивает мне.
— Хорошо, — шепчет она. — Отнеси меня в постель, Ник.
Страх, скрытый в ее неприкрытом взгляде, вызывает в моей крови пьянящий прилив адреналина, и мне приходится собрать все силы, чтобы сдержать зверя. С усилием я отпускаю ее и отталкиваюсь от клетки.
Когда она покачивается на ногах — алкоголь и эмоции забрали последние силы, — я подхватываю ее на руки и несу через особняк.
Когда я добираюсь до двери ее спальни, она уже почти спит, положив голову мне на грудь. Ее телохранитель Данте делает движение, чтобы потянуться к карману своего пиджака, пока не понимает, что это я. Мой взгляд останавливает его руку и обещает выговор за то, что он позволил Бриа улизнуть из комнаты, будет болезненным.
Я посылаю Вито аналогичное предупреждение.
— Отойди в сторону, — приказываю я ему.
Я должен вырвать ему позвоночник за то, что он недостаточно внимательно следил за ней, но ужасная правда в том, что я просто хочу убить его, чтобы у Бриа не было ни единого шанса выполнить свою угрозу трахнуть охранников.
Когда я закрываю за нами дверь, Бриа цепляется за мою расстегнутую рубашку.
— Я не хочу оставаться одна, — шепчет она.
Я двигаюсь к ее пушистой кровати и откидываю плед из гусиного пуха, прежде чем уложить ее на матрас. Я натягиваю прохладную простыню ей до талии, убирая с глаз долой соблазн ее полуобнаженного тела, и поворачиваюсь, чтобы уйти.
Ее рука ловит мою.
— А что, если я попрошу тебя поцеловать меня?
Я сжимаю ее руку, не в силах смягчить свою реакцию.
— Братья не целуют сестер. — Ее насмешка — легкий вздох в затемненной комнате.
— Ник, по крайней мере, я не хочу, чтобы мой свадебный поцелуй был первым.
Мои мысли приобретают такой темный оттенок, что сам дьявол вздрогнул бы.
Безумные мысли, проносящиеся в моей голове, заставили бы Брию бежать.
Я мог прямо сейчас закрыть ей рот рукой и прижать к кровати. Я мог задрать ее рубашку. Сорвать трусики с ее бедер. Я мог оказаться внутри нее и разорвать нежную преграду, поддерживающую ее целомудрие, менее чем за три секунды, а мой член был бы измазан в ее девственной крови.
Мой член становится твердым от этой извращенной мысли, а пирсинг Ападравии на уздечке моего члена трется о боксеры, и возбуждающее трение подталкивает меня слишком близко к краю.
Отпустив ее руку, я поворачиваюсь к кровати и хватаюсь за изголовье, чтобы не дотронуться до нее. Мое дыхание учащается, когда огонь вспыхивает в моих надпочечниках и прокачивает по моей крови пьянящую смесь желания и ее соблазнительного аромата гардений и ванили.
Одной рукой я обхватываю ее щеку и прижимаю большой палец к ее подбородку. Она разводит колени под простыней, и безрассудное желание раздвинуть ее бедра и прикоснуться к ее бокам проникает в меня с такой силой, что рука, ухватившаяся за изголовье кровати, едва не ломает дерево.
С ее ароматом, обжигающим мое горло, я наклоняюсь и опускаю легкий поцелуй на ее лоб.
— Прими этот поцелуй в лоб, — говорю я ей, декламируя строчку из стихотворения, которое она не вспомнит утром. — И расставаясь с тобой сейчас… — Я глубоко вдыхаю. — Это все, что я могу предложить тебе, ангел.
Монстр внутри меня рычит, разъяренный моей слабостью.
Ее глаза закрываются, алкоголь окончательно усыпляет ее. Я отпускаю изголовье и отступаю назад. Я не прекращаю двигаться, пока не окажусь за пределами ее комнаты, а между нами не окажется дубовая дверь и ее телохранители.
Возможно, это был всего лишь мягкий поцелуй в лоб, и не то, что Бриа посчитает своим первым поцелуем, но он абсолютно мой. Поцелуй, который разорвал мой мир на две части и запечатал мою судьбу.
Она — мой берег, измученный прибоем.
Этой свадьбы не будет.
Я окрашу мир в красный цвет кровью всех до единого Карпелла и Кассатто, если это потребуется, чтобы удержать ее.
Если для этого мне придется стать самим дьяволом, пусть так и будет.