Дьявольская радуга

Седьмой

Он попытался закричать, но голосовые связки не слушались. Он попытался пошевелиться, почувствовал, как тело остывало на чем-то бесконечно холодном. Тепло вытекало из него и растворялось в окружающей тьме. Он не сдавался и искал выход из сложившейся ситуации. Но мысли вязли в холоде, цеплялись друг за друга.

…Всплеск… Дикий лес… Аанг… Кукуксы… Дневник… Золотые многоножки… Червивый король… Кивир…

Кивир…

Сердце стучало быстро-быстро, разгоняя тепло по сосудам. Тук-тук-тук. Седьмой много читал про сердце. Правый желудочек, левый желудочек, правое предсердие, левое предсердие, легочный ствол, аорта, нижняя полая вена, верхняя полая вена, легочный ствол… Зачем столько слов, чтобы описать работу одного органа? Можно всего лишь слушать, как удары отдаются в груди и висках. Тук-тук-тук. Но вот сердце запнулось, боль иглами пронзила тело. Левый желудочек надулся как пузырь, лопнул, и сердце разорвалось.

Больно первые две минуты, а потом тело становится частью тьмы. Или тьма становится частью тела, это как посмотреть.

Седьмой не умер. Он еще здесь, в зловещей чернильной темноте.

Кивир же ослепил его? Тогда почему сердце разорвалось?

Седьмой не верил, что умер. Он ослеп. А так он еще живой, валяется на полу в бреду. Кивир же говорил…

Но вот во тьме блеснула звездочка, а затем — еще и еще. Некоторые из них расширялись, некоторые наоборот становились меньше. И все они меняли цвет. То краснели, то синели, то желтели.

Калейдоскоп смерти.

Одна из звезд погаснула, но, умирая, испустила голубоватую дымку, что паутиной расползлась по тьме. Не по тьме, поправил себя Седьмой, скорее по звездному небу.

Дымка расползалась, поглощая одну колкую точку за другой. По её поверхности плясали желтые молнии. Седьмой понял, что летит с умопомрачительной скоростью к звездам. Вокруг него плясали галактики, пронзали туманности пульсары, черные дыры пожирали пыль и планеты, рассекали пространство астероиды. Седьмой хотел остановить свой безумный полет, но не знал как. Он нёсся по космосу, проходил сквозь молнии, нарушал все законы физики. Для него больше не существовало преград. Но он отдал бы всё за то, чтобы вновь оказаться на Земле. Пусть даже мертвым. Вот только отдавать было уже нечего…

Ни тела, ни души.

Он дух. Нежить.

Порой он видел чудовищ: черепах размером с планету, многоножек, которые извивались в туманностях, гигантских мух и тварей, похожих на Крылатых, что заглатывали галактики. Монстры сменялись в бешеном темпе и лучше разглядеть их не удавалось. Седьмой смирился с тем, что он не может управлять полётом.

Тишину космоса разорвал вопль. Он оказался настолько чудовищным, что если бы у Седьмого были барабанные перепонки, то они бы лопнули от такого напряжения.

— ПОКОРИСЬ! — Голос низок, с такими властными нотками, что Седьмой готов выполнить любое приказание. — ПОКОРИСЬ ИЛИ УМРИ!

Седьмой согласился покориться. Выбора все равно не было. Умирать среди газовых гигантов и белых карликов — безумие.

Полёт прекратился. Седьмой застыл перед черной дырой. Он мечтал закрыть глаза, чтобы не видеть ту бескрайнюю бездну, развернувшуюся перед ним. Он находился перед абсолютной тьмой, перед самым наглядным доказательством существования зла.

— ТЫ ВЕРУЕШЬ В БОГА? — спросил голос.

Седьмой поймал себя на мысли: как звук распространяется в вакууме? Родилась надежда на то, что всё это ему только снится.

— ВЕРУЕШЬ?

Нет. Вспомнились Норовые места. Местные верят в бога. У каждого из них в доме есть место, где можно помолиться. Надежда на прибитого к кресту боженьку — примета нового времени. А как не поверить, когда из земли вылезают твари с ростом с человека, а из леса появляются Крылатые?

— Я ТВОЙ НОВЫЙ БОГ. А КИВИР ЧАСТЬ ТЕБЯ.

Из черной дыры на Седьмого взглянул гигантский глаз. Этот взгляд придавил его. Зрачок размерами в триллионы триллионов километров следил за тем, что творилось в космосе.

— ТЫ ГОТОВ ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО?

Да, решил Седьмой. Он готов. И согласен молиться хоть левой руке, лишь бы вновь оказаться у себя дома.

Некая сила потянула его назад. Гигантский глаз начал уменьшаться, вновь закрутились в вихре звезды, пояса астероидов, пылевые и газовые скопления. Пришло понимание, что за возвращение придется платить. Вот только чем?

Седьмой решил, что пока не стоит думать об этом.

Звезды погасли, вокруг вновь была лишь тьма. Седьмой хотел услышать, как сердце вновь стучит в груди, хотел почувствовать, как тепло возвращается в тело, но ничего не происходило.

— Просыпайся, — шептал голос.

Превозмогая боль в теле, Седьмой попробовал открыть глаза, но на веки словно прицепили пудовые гири. Через мгновение пришло понимание, что монстры Кивира ослепили его.

— Просыпайся. — Шепот был и настойчивым, и мягким. Так бабушка будит любимого внука по утрам. — Седьмой, просыпайся.

Что-то шелестело рядом с Седьмым, но вот что конкретно — непонятно. Может, листья на ветру. Однако этот звук успокаивал, помогал проснуться. Казалось, он обволакивал тело, даря умиротворение. Хотелось даже вздохнуть полной грудью.

— Открой глаза, человек.

Седьмой не понял, как он сможет это сделать. Но он вновь попытался поднять веки, и ему это удалось. Глаза ослепило от ярких лучей. Силой воли Седьмой не дал им закрыться, чтобы привыкнуть к свету. Прошло немного времени, и он удивился тому, что луна светила так колко, так броско.

Вокруг была настолько чернильная тьма, что даже месяц не мог прогнать её. Сколько не вглядывайся, но ничего не разглядишь. Из тьмы то и дело доносились разнообразные звуки: уханье, оханье, шелест, плач.

Оглядев себя, Седьмой обомлел. Кисти рук были прибиты к деревяшке. Из ран, пузырясь, капала кровь. Ладони почернели, пальцы скрутило в узел, они напоминали мясистых червей. Шляпки гвоздей блестели при свете луны. Лодыжки тоже оказались прибитыми к колу, что торчал из сухой безжизненной земли, но кровь из них не шла, хотя кожа приобрела синюшных оттенок.

Седьмой всхлипнул. Его прибили к кресту! Он хотел было закричать, но из горла не вырвалось ни звука — слабость еще не прошла.

— Смотрите! Он очнулся! — донесся из тьмы шепот. — Человек проснулся!

Сотни тоненьких голосков принялись повторять радостную новость и гоготать:

— Очнулся! Очнулся! Человек очнулся!

Тьма отступила, и Седьмой разглядел перед собой яму в несколько метров в диаметре. Голоса доносились оттуда. В трёх шагах от нее валялась лопата. Древко измазали в какой-то серо-бурой слизи, но вот сталь блестела от чистоты. Разглядеть, что творилось в яме не получалось. Слишком глубокая она оказалась.

Шелест усилился, и из ямы показалась детская головка. Глаза младенца блестели, а губы были сложены в улыбке. Кожа лоскутами висела на сморщенных щеках, изо лба тянулся отросток, походивший на щупальце осьминога. Густые волосы падали на худенькие плечи.

— Ты живой? — спросил ребенок. Голосок был тоненьким, слабым.

Седьмой не ответил. Он напряг руки в попытке вытащить гвозди из деревянной перекладины, но боль, расползающаяся от ран, казалась невыносимой.

Ребёнок чуть склонил голову, облизал губы.

— Так ты живой? — повторил он и вылез ямы. Его ножки походили на цыплячьи, живот ввалился, на груди можно было пересчитать все ребра. На шее, ритмично пульсируя, вздувались вены. Правую ручку уродовал глубокий разрез, в котором копошились белёсые черви. Пальцы были настолько длинными, что касались земли.

Сердце Седьмого затанцевало ламбаду. На лбу выступили капельки пота. Он попробовал заговорить с тварью, походившей на младенца, но голосовые связки не слушались.

— Ты не можешь говорить?

Седьмой кивнул.

Младенец улыбнулся, оголив ряд кривых, но острых зубов. Каждый его шаг поднимал клубы пыли.

— Он-не-может-говорить-он-не-может-говорить-он-не-может-говорить, — затараторили голоса в яме.

Подойдя к кресту, ребенок провел пальцем по лодыжке Седьмого. Кожа младенца оказалась шершавой и неприятной на ощупь. К тому же — холодной, как лёд. По телу Седьмого побежали мурашки.

Черт! Он совершенно не понимал, где находится и что происходит. Его же ослепили! Но глаза отлично видели.

Тогда яма и младенец снятся ему?

Прикосновение твари было таким реальным…

Младенец дотронулся до гвоздя, а затем резко выдернул его из плоти Седьмого. Из раны хлынула кровь. Она стекала по кресту, в лунном свете напоминая вязкое варенье, впитывалась в сухую безжизненную землю. Тварь высунула длинный, разрезанный надвое язык и принялась облизывать гвоздь.

От боли у Седьмого потекли слёзы, оставляя на измазанных в грязи щеках дорожки. Он мечтал умереть, потому что не заслужил таких страданий.

— Ты ненастоящий человек, — заявил младенец-урод, чмокая и облизываясь. — Твоя кровь порченная.

С этими словами он вскинул правую руку. Седьмой сжался, подумал, что сейчас монстр попытается проткнуть его, но младенец продолжал просто стоять. Потом на ладони с чавканьем открылся глаз. Зрачок на фоне красной радужной оболочки пугал белизной.

— Я могу освободить тебя, — прошептал ребёнок. — Но ты ненастоящий.

— Ненастоящий-ненастоящий-ненастоящий, — донеслось из ямы.

Седьмому было все равно. Он хотел лишь, чтобы боль прошла. Чтобы появилась возможность мало-мальски соображать.

Младенец припал к земле, а потом прыгнул на горизонтальную перекладину креста. Но он не спешил выдергивать гвозди. Он гладил плечи Седьмого, слизывал соленый пот. Язык монстра был таким же шершавым как и кожа, но при этом ещё и склизким.

— Ты точно хочешь, чтобы я освободил тебя?

Седьмой кивнул… и почувствовал, как гвозди с хрустом вылетели из кистей, как тело на миг потеряло опору, а затем последовал удар землю. Мышцы дрожали от напряжения. В голове крутилась только одна мысль: надо убегать. Но младенец вряд ли отпустит его.

Что тогда делать?

Из ямы появилась еще детская головка. У этой тоже кожа была сморщенной, изо лба тянулся отросток, но вместо носа зияла дыра.

— Кто твой хозяин? — Голос у головы оказался низким и властным.

— Ты тупой? Он же не может говорить! — возразила тварь, что выдернула гвозди. Она подошла к Седьмому, присела и принялась гладить ему спину, что-то нашептывая.

— У него должен быть хозяин.

— Думаешь?

— Знаю!

— А если нет?

— Тогда мы можем взять его себе. — Голова из ямы ощерилась. — Он ведь все равно уже не человек. Да он сдох вообще!

— Я не уверен, что человек умер, — сказала тварь и перестала гладить Седьмого.

— А Баораму как тогда пережил?

Седьмой напрягся. Что еще за Баорама? Он попробовал пошевелить пальцами, но не смог. Видимо, сухожилия перебиты. В любом случае без медицинской помощи он покойник. С кровью из ран уйдет тепло, остановится сердце.

— Может, человек все-таки живой? — спросил ребёнок у головы.

— Ты же сам сказал, что он ненастоящий!

— Ну да. Ненастоящий. Но ведь и не мертвый!

— Кидай его в яму!

— Кидай-кидай-кидай-кидай! — затараторили голоса.

— Нет! — возразила тварь. Схватила Седьмого за волосы и приподняла голову. — Посмотри на человека! У него глаза Кумакана! У него есть хозяин!

— Но люди прячутся в норах в Баорам! — возразила голова. — А этот человек не спрятался и оказался здесь! Он мертв.

Седьмой мысленно воскликнул. Удалось собрать кусочки паззла в картину. «В Баорам люди прячутся в норах». Твари говорят о Всплеске. Получается, что Кивир оставил его умирать в доме, а потом шарахнул Всплеск. И вот он неизвестно где. Неизвестно живой ли.

Вдруг глаза обожгло словно огнем. Как будто бы взорвалась сверхновая. Тьма, окружавшая Седьмого, исчезла под напором огня из глаз. И он увидел. Увидел кресты, что на многие километры раскидывались по серому песку. Увидел распятых людей. Видел каждый их изгиб тела, каждую царапину, каждую каплю пота, что скатывалась по груди. Сотни худеньких детей с глазами на ладонях впивались в кожу распятых, откусывали куски серо-алого мяса. А люди всего лишь раскрывали рты в немых криках.

И в тишине мир захлебывался от боли. Изредка появлявшийся из ниоткуда ветер поднимал столбы серого песка. Песчинки забивались в рты, в глаза, в уши распятых. И людям оставалось только надеяться, что страдания не будут долгими.

От волнения у Седьмого перехватило дыхание. Он наблюдал, как луна меняет цвет с пепельно-серого на алый. И готов был поклясться, что она живая. Луна, распухая в небе, ритмично пульсировала.

Седьмой не сразу понял, что кричал. Вопль, вырывавшийся из горла, был низким, но очень громким. И пока весь воздух не вышел из легких, Седьмой продолжал орать. Но образы всё равно не уходили. Мало того — их становилось больше, они давили на мозг. Вот на одном из крестов сломалась горизонтальная перекладина, не выдержав веса пятерых тварей, что пожирали распятого толстяка. Вот в небе словно из ниоткуда появились Крылатые.

— Я же говорил! — расслышал Седьмой голос ребенка, что гладил его. — У него есть хозяин. Он ненастоящий! Нам нельзя его забирать.

Низкий гул прокатился по утыканной крестами равнине. Седьмой повернул голову в сторону звука и разглядел вдали, почти на самой линии горизонта, пирамиду.

— У ненастоящего глаза Кумакана, — продолжал шептать ребёнок. — Он чувствует Кивира…

Огонь в глазах успокоился, но Седьмой все равно мог видеть, что творилось перед ним. Тело била дрожь. Из глаз лились слезы. Зрение как бы разделилось. Он видел свой крест, яму, двух тварей и тьму, которую не могла прогнать луна. Но с другой стороны он мог разглядеть песчинку на далекой пирамиде.

— Бедный… — погладил по спине младенец.

— Отойди от меня! — рявкнул Седьмой. Голос был хриплым и низким.

Ребёнок отскочил от него, вскинул руку, на ладони которой раскрылся глаз, и начал ждать.

Ждать чего?

Голова, торчавшая из ямы, исчезла.

— Где я? — спросил Седьмой.

Младенец молчал.

— Говори! Или я…

Что? Что он мог сделать? Испугать тварь видом крови? Или скорчить страшную рожу?

— Твой хозяин Кивир? — спросил ребёнок.

— У меня нет хозяев.

— Неправда.

— Тогда я не знаю, кто мой хозяин, — честно признался Седьмой.

Ребёнок не успел ответить: из ямы выпрыгнула новая тварь, раззявила пасть, показав маленькие острые зубки, как у пираньи, и похромала к Седьмому. Младенец отличался от остальных тем, что походил на бочку, наполненную жиром. Лицо распухло, отчего носа и глаз не было видно. Второй подбородок при ходьбе противно хлюпал. С губ стекала слюна, блестящая в свете луны.

— Это не твоя еда! — заорал ребёнок, освободивший Седьмого.

Жирная тварь никак не отреагировала. Она лишь облизнулась, показав распухший серый язык, и похромала дальше.

— У него есть хозяин! — продолжал ребёнок.

Сердце у Седьмого тяжело забухало в груди. Хотелось просто отдаться судьбе. Хотелось закрыть глаза и позволить монстрам рвать на себе кожу, позволить сожрать внутренности. Хуже не станет.

Схватив Седьмого за волосы, толстая тварь потащила его к яме. Кто бы мог подумать, что у такого тщедушного на первый взгляд существа столько сил. Седьмой даже не брыкался. Он выжидал удобный момент, чтобы сделать… сделать что?

Перед тем как бросить человека в яму, младенец позволил увидеть, что творилось в ней. Света луны оказалось недостаточно, чтобы прогнать тьму, однако вот второе зрение не подвело. Десятки, может, сотни детских тел копошились в яме. Измазанные в слизи и в грязи младенцы беззвучно открывали-закрывали рты и по-рыбьи пялились в небо. Прямо клубок змей.

Жирная тварь схватила Седьмого за руку и, проявив недюжую силу, кинула в яму.

А потом пришла боль.

Седьмой не умер.

Когда его кожа превратилась в лохмотья, когда губы сожрали твари, когда оголились ребра, вот тогда он понял, что не сможет умереть, если того не захочет Кивир. Боль утихла, сменилась легким покалыванием.

Грызите, твари! Перемалывайте его кости в своих ротиках. Утоляйте жажду его кровью. Вдоволь наиграйтесь с его кожей.

Грызите! Уже всё равно ему не умереть.

В какой-то момент Седьмой почувствовал силу. Она словно взорвалась в груди, разлилась по телу.

Он может встать. Он может снова ходить.

Всё вокруг чавкало и хрустело. Седьмому надоело валяться в этой зловонной яме, кишащей тварями-младенцами. Скидывая с себя монстров, он сел, поднял голову вверх и мысленно улыбнулся. Страх прошел. Все двадцать лет после первого Всплеска он боялся Крылатых, Червивых королей, кукуксов, золотых многоножек… Боялся потерять что? Никчемную полужизнь? Как же он заблуждался, когда думал, что Кивир хочет лишь убить его. Нет, этой твари нужно что-то иное.

Но что?

Многие ответы таились в тетради. Необходимо вернуться домой и перечитать записи.

Кожа Седьмого теперь болталась отрепьем. Сквозь рваные лоскуты виднелись мясо и кости. Глаза затянула белая пелена, навсегда стерев радужную оболочку и зрачок. Рот обнажился надгробиями зубов, поалевших из-за крови. Его губы вместе с ушами дожевывала толстая тварь. На левой руке не хватало трёх пальцев, на правой — четырех. Скальп волосатым комком переходил из одного рта монстра к другому.

Седьмому было всё равно. К черту лишнее.

Он поднялся, под ногами завизжали твари. Поднял правую руку над головой и закричал:

— Подними меня! — Это был не его голос. Низкий, дребезжащий, с надрывом. Звук исходил не из горла, а словно из желудка.

Твари запищали, тельца забились в конвульсиях.

— Подними! — повторил Седьмой.

Над ямой появилось лицо ребёнка. По его щекам катились слёзы, нижняя губа подрагивала. Ни дать ни взять милое дитя, у которого отобрали любимую игрушку.

— Я убью их, если ты не освободишь меня, — сказал Седьмой. Нагло врал. Он не знал, как расправиться с тварями. Однако чувствовал в себе силу.

Ребёнок протянул худенькую руку. Седьмой ухватился за неё и через мгновение оказался на поверхности.

— Я же им говорил, — словно в оправдание залепетал младенец. — Я им говорил…

— Заткнись, — ответил Седьмой.

Правую ступню перегрызли, но он всё равно мог стоять. Его кость на ноге удлинилась, вместо ступни красовался костяной нарост, напоминавший копыто. Из кончиков пальцев тянулись когти.

«Это новый я!» — подумал Седьмой.

— Ты знаешь, где находится Кивир? — спросил он младенца.

Тот опустил глаза к земле, молча кивнул и бросил руку в сторону пирамиды.

— Отлично, — сказал Седьмой и двинулся к гигантскому строению.