Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях

М.Немцов

Краска, бумага, картон и клей

Если сказать, что роман Роберта М. Персига "Дзэн И Искусство Ухода За Мотоциклом" — одно из величайших произведений всей американской литературы XX века, то, боюсь, большинство читающих на русском языке со мной все-таки не согласится. Мне не поверят, в первую очередь, те, для кого литература этого континента начинается, в лучшем случае, с Тома Сойера и заканчивается Крестным Отцом. Тем же, кто изучал филологию, имя этого преподавателя логики и философии может оказаться смутно знакомо по невнятным упоминаниям далеко не во всех учебниках литературы и критических статьях, где авторы, кажется, не вполне отдавали себе отчет, о чем вообще писали. Понятным образом, в подлиннике книгу читали лишь очень немногие, как это обычно у нас водится с подобной литературой, а за пределами этого "круга посвященных" слыхало о ней еще меньше. Что же, нам не впервой открывать для себя имена, давно произносимые во всем мире если не с трепетом, то с известной долей почтения.

Сама по себе традиция попыток (именно так!) создания цельных философских учений на основе воззрений Востока и Запада далеко не нова. С разной степенью успешности это продолжается на регулярной основе с момента осознанного открытия Западу Востока — примерно, с конца прошлого века. Среди же молодой американской публики интерес к так называемым "нетрадиционным философско-религиозным воззрениям" всегда был велик, а мода на такого рода эзотерику подчас принимала характер массовых эпидемий (как и у нас, впрочем). И если в начале этого века молодые американцы зачитывались работами Рамакришны и заслушивалась лекциями Вивекананды, если в середине века калифорнийские битники и ранние хиппи таскали в холщовых сумках видавшие виды томики Германа Гессе и Судзуки, то к началу 70-х годов в Штатах взросла уже примерно вторая (если не третья) волна "детей цветов", для которых все эти (да и многие другие) имена либо ничего не значили вовсе, либо уже знаменовали собой некие крепко сцементированные блоки мировоззренческого фундамента. Им, «бэби-бумерам» и вечным потребителям, уже не хотелось выискивать драгоценные крупицы Абсолютного Знания в старых академических изданиях древних философов — с одной стороны, а с другой — их уже не удовлетворяло прежнее качество осмысления Вселенной и себя в ней.

И вот для них всех таким Гуру, одинаково хорошо владевшим и молодежным подъязыком в системе координат "квадратность-хипейность", и знаковыми системами философий Востока и Запада, стал Роберт Персиг. Его опубликованный в 1974 году "Дзэн И Искусство Ухода За Мотоциклом" с подзаголовком "Исследование Ценностей" вывел традицию создания синкретических романов-эссе (начиная еще с «Уолдена» Торо) на качественно новый уровень и адресовал себя новой аудитории. Для поздних хиппи эта книга стала настольным (или, скорее, дорожным) букварем миропостижения для метафизиков-прикладников. Персиг подарил вдумчивому читателю не совсем обычное произведение: сухой философский трактат об интенсивном поиске новых духовных ценностей на стыке Востока и Запада и протокольно точный дорожный дневник, по силе чувства автора к своей великой стране сравнимый разве что с "Путешествиями с Чарли в поисках Америки" Стейнбека, "роман воспитания", уходящий корнями в английскую классическую литературу XIX века, и психологический триллер, цепляющий изощренными детективными загадками, извлеченными из тайников подсознания, даже самого неискушенного читателя. Роман прочитывается на очень многих уровнях и оставляет без прямых ответов множество простодушных вопросов. Кто, в самом деле, его главный герой — новый Чаадаев, смело ставящий под сомнение все достижения современной цивилизации и постигший-таки сами основы мироздания, или же рефлексирующий школьный учитель, потерявший рассудок от трагических противоречий безумного и прекрасного века и заплутавший в культурном наследии человечества? Гений систематики и метафизики или мотоциклетный механик-графоман? А кто такой сам автор, так удачно беллетризовавший собственную писательскую судьбу и собственные творческие искания, — кабинетный сухарь, таинственный затворник, вроде Джерома Сэлинджера, или романтик, мифотворец и искатель приключений, вроде Ричарда Баха (который, кстати сказать, очень тепло отозвался о книге, назвав ее "кристаллом гипнотизера, усыпанном алмазами" — а уж этот мистик, как известно, большой мастер морочить читателям головы относительно собственной персоны)? И что это вообще такое, в конце концов: "возрождение "романа идей"", как считала известная американская писательница Мэри Маккарти, или же "исполненное туманного философствования сочинение", как считал видный советский литературовед Александр Мулярчик? Боюсь, русскоязычному читателю придется находить в книге свои ответы на множество подобных вопросов, и надеюсь, ему все-таки доведется это сделать.

Сейчас же ясно одно. Больше двадцати лет назад Роберт Персиг создал уникальное полифоническое произведение, по выражению культуролога Филипа Тойнби — "работу величайшей — возможно, наисущнейшей важности…" Пока сложно сказать, насколько удалось ему повторить этот успех своей второй книгой, вышедшей семнадцать лет спустя, — "Лайла. Исследование Морали", — и действительно ли этот роман окажется столь же эпохальным для 90-х годов, как первый — для 70-х. Но я верю, что «Дзэн», на котором выросло уже не одно поколение мыслящих читателей, книга, пронизанная истинным светом мудрости и добра, еще дойдет до русской публики. Дай Бог, чтобы теперь и вы в это поверили.

Итак, Роберт Персиг, сын декана школы права Университета Миннесоты Мэйнарда Э.Персига, бывший преподаватель философии и риторики, после продолжительного нервного срыва ставший составителем технических руководств для ранних поколений компьютеров, задумал эту книгу в 1968 году как коротенькое и легонькое эссе после длинного путешествия из дому в Миннеаполисе на Западное Побережье США на мотоцикле со своим, тогда еще 12-летним, сыном Крисом и парой друзей. Разослал первые несколько страниц и сопроводительное письмо 121 издателю, и 22 из них ответили благожелательно. Тем не менее, когда эссе было закончено, Персигу не понравились те его части, где речь шла о собственно Дзэне, и он их сократил. Тем временем книга зажила своей жизнью, и по ходу работы все больше и больше издателей стало отвечать отказом. Через четыре с половиной года работы энтузиазм сохранил один старший редактор издательского дома "Уильям Морроу" Джеймс Лэндис. Благодаря ему книга и увидела свет, несмотря на свое название, которое, как предполагалось, могло бы отпугнуть широкие читательские круги, и первые три издания в твердой обложке разошлись почти моментально небывалым для такой литературы тиражом 48 тысяч экземпляров. Посыпались хвалебные рецензии, бессчетное число раз она переиздавалась в мягких обложках, поговаривали даже о том, чтобы снять по ней фильм, а 46-летний автор получил стипендию Гуггенхайма и вкусил славы — после двадцати лет унижений и бесполезной борьбы с академической реакцией и дуалистической традицией западной науки и философии.

"Замечательное ощущение," — улыбался он в зените славы корреспонденту газеты Нью-Йорк Таймс Джорджу Дженту, потягивая мартини у Барбетты на Западной 46-й Улице. — "В последний раз, когда я был в Нью-Йорке, никто даже не знал о моем существовании — или никому до меня не было дела. Нью-Йорк может быть очень одиноким местом. Да, я наслаждаюсь этим новым ощущением успеха после всех этих лет отверженности, но меня беспокоит, что успех может означать для моей жизни. Я не хочу слишком стесняться своей работы и сознаю, что паблисити стремится лишить человека его с трудом заработанной частной жизни, превращая ее в публичную. Я размышляю о том, что стало с такими писателями, как Росс Локвуд-младший, автор "Округа Дождливого Дерева", или Томас Хегген, автор "М-ра Робертса", — ведь оба они покончили жизнь самоубийством после того, как их настиг успех. Я же хочу продолжать писать, а я понял, что пишу лучше всего, когда ни энтузиазм меня не переполняет, ни депрессия не захлестывает."

Проведя два года в клиниках, он утверждал, что призрак его былого «я» — «Федр» книги — изгнан раз и навсегда, однако чувствовал, что предал свою лучшую часть: "В больнице меня научили ладить с другими людьми, научили компромиссу, и я согласился с ними. Федр был честнее — он никогда бы не пошел на компромисс, и моложежь его за это уважала." Себя же — рассказчика романа — он сам рассматривал как "не очень хорошего человека", как аналитика, надевавшего самое пристойное выражение на лицо, чтобы нравиться. Проблемы, признавал он тогда, были и с друзьями, и с сыном, который во время памятного путешествия на запад сам был на грани нервного срыва. Оставались они и потом, хотя надежды, казалось, было уже чуточку больше. Когда же его спросили о реакции самого Криса на книгу, он честно ответил: "Поначалу он был несчастен. Но, — и тут Персиг улыбнулся по-детски, — на презентацию книги он пришел, поэтому теперь, наверное, все хорошо."

После тех бурных событий Персиг продолжал жить в Миннеаполисе с женой Нэнси и двумя сыновьями — Кристофером и Теодором, несмотря на множество печальных ассоциаций с этим городом: "От себя не убежишь, от своего прошлого не убежишь. У меня здесь семья и друзья, и если я должен что-то совершить, то это будет здесь. Я хочу преодолеть представление о том, что Средний Запад — культурная пустыня, хотя он зачастую ею и является. Миннесотцы от своего примут то, чего никогда не примут от чужака. Например, я помог основать в Миннеаполисе Центр Дзэна, и мы привезли сюда великого Учителя Дзэна. Чужаку бы это никогда не удалось… Хотя — на Дальнем Востоке Учитель считается живым Буддой, а в Миннеаполисе интересуются, почему он не устроится на работу…"

Но Роберт Персиг пережил и славу, и забвение — пережил тихо и достойно. До появления его второй книги долгое время даже ходили слухи о его самоубийстве. Почему же "властитель дум" скрывается от взора любопытствующих и просвещенной читательской публики столько лет, подобно другим писателям-невидимкам — Сэлинджеру или Пинчону? Что пытается сказать нам до сих пор книга, получившая, без преувеличения, статус «культовой»? Законченная в апреле 1974 года, длиной в 373 страницы, по розничной цене 8 долларов 50 центов? зачем я вообще обо всем этом пишу? Кому какое дело?

Вот в этом, наверное, и заключается весь ее смысл. Вся наукообразная или популярно-литературоведческая информация о ней, все факты и фактоиды жизни автора не означают ничего, если вам не нужно отыскать ее в длинном списке других книг или поместить в некий культурный контекст, то есть проделать, в сущности, ту же самую работу по каталогизации. Но прежде, чем начать книгу читать, ее нужно отыскать. Поиск — это первый шаг, здесь-то и пригодится эта каталожная «научная» информация, описывающая и книгу, и ее автора. Действительно прочесть же ее и тем паче понять — совершенно другое.

Наука и технология, пытается сказать Персиг, — это середина, а не начало и даже не конец. Прежде, чем появится «научная» гипотеза, должна случиться ненаучная мысль, которую наука попробует доказать или опровергнуть. Доказательство гипотезы — «научный» шаг, а размышления о том, каковы ее результаты, — последний шаг. Персиг пробует доказать, что существует два привычных способа рассмотрения технологии. И именно тот факт, что существует лишь два способа нашего рассмотрения технологии, — корень всех проблем.

Первый — классический взгляд. Те, кто под него подписывается, в технологии ищут святилища. Технология же — не более, чем проясняющий инструмент. Его формальность и точность — отличительные знаки той надежности, которую дарует научная модель классическому мыслителю.

Романтик рассматривает технологию с поверхности. Поверните ключ зажигания своего БМВ, и мотоцикл поедет. Пока есть карта, романтик — в прекрасной форме, но без путеводителя он потеряется. Романтик — философичный мыслитель. Они подписываются под гипотезы, но не под "формальную и точную" силу научного режима. Либо одно, либо другое, а между ними — ничего. Или — или; таков традиционный способ мышления. Дзэн же делает попытку доказать, что есть некая середина, что ни одно не отменяет другого.

Остается вопрос: что пытается доказать технология? Если вы — классический мыслитель, она доказывает все. Если данные решающи, тема закрыта. Если же вы — романтик, данные использовать нельзя. Предписывает ли что-либо Дзэн? Его заключения текучи, изменчивы, никогда не постоянны и не закреплены. Поэтому ключ — в их сочетании. Технология равна фактам, но без романтической интерпретации они становятся ничего не стоящими цифрами и бессмысленными данными. Следовательно, нам нужно выбрать, как именно следует рассматривать эти данные. Любой их блок может обладать точно такой же ценностью, как и любой другой их блок. Например, каждое умозаключение по поводу убийства Дж. Ф.Кеннеди обладает своими достоинствами несмотря на то, что каждое умозаключение неизбежно опровергается каким-нибудь другим умозаключением. Сама технология и ее научная модель использовались для подтверждения или опровержения заключений друг друга.

Ладно, давайте тогда вернемся туда, где резина трет асфальт. Там нет научных абсолютов. И не может быть, коль скоро каждый человек привносит в научный процесс заготовленный заранее идеал. То, что ценно и фактично сегодня, завтра может оказаться полной чепухой. Каждый конкретный факт текуч и преходящ. Следовательно важно распознавать искаженность всех "научных данных" и по меньшей мере пытаться выводить свои собственные, личные заключения.

Что же за решение предлагает Персиг? Избегая того, что он считает образованием "кнута и пряника", можно интерпретировать мораль его книги так: думайте своей головой. Даже риторику, как это указывал Аристотель, можно свести к научной системе порядка. Ровно столько, сколько существуют варианты выбора, можно развивать научные системы, которые эти варианты будут поддерживать. То, как мы дешифруем эти варианты собственного выбора, и есть тема книги "Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом".

Краска, бумага, картон и клей. Вот из чего сделана книга. Это факт. В оригинальном издании — 372 страницы, написанных Робертом М.Персигом. Тоже факт. Пара классических описаний книги. "Кристалл гипнотизера", "работа наисущнейшей важности", «чудо», "волшебная книга" — романтические ее описания. То, как мы воспринимаем ее под картонной обложкой и за бумажными страницами, и есть цель книги. Но книга эта — не более, чем вариант выбора одного человека, касающийся технологии. То, как я сам предпочту реагировать на нее, — мое дело: так, по Персигу, и должно быть. Я предпочитаю отвечать вопросом на его вопросы. Это легко, когда передо мной — мнение одного человека, реагировать же на «научный» (и теперь уже преходящий) факт гораздо сложнее. Применим же этот реакционный стандарт равно. Зададим вопрос и поставим его под сомнение.