Египет Рамсесов

I. Административный аппарат

В Египте с самых древних времен была очень грамотная администрация. Уже в эпоху I династии писцы оттискивали на глиняных пробках кувшинов свои имена и титулы с помощью цилиндрических печатей. Все, кого мы знаем благодаря статуе, стеле или гробнице, имели по крайней мере один титул. А кое-кто мог принести целый список из дюжины титулов. В период Древнего царства титулов и должностей развелось так много, что перечень их заполнил бы целый том. До нас дошел справочник египетской иерархии времен Рамессидов.[521] Во главе стоят боги, богини и второстепенные божества, царствующий фараон, его супруга, божественная мать фараона и царские дети. Далее следуют судьи и советники, среди которых везир и назначенный фараоном первый советник, и все сановники, имеющие счастье жить возле солнца, крупные военачальники, писцы царской библиотеки, управляющие, глашатаи, носильщик зонта, носильщик опахала, царские писцы, начальники «белого дома», главный писец верховного суда, писцы – сборщики налогов.

Во втором списке перечислены представители фараона за границей, в «колониях» и городах, царские посланцы, хранитель печати «дома моря», ответственный за устья каналов. Одних специальных должностей – легион! Каждый из этих высших чиновников располагал собственным многочисленным штатом. Правители номов старались жить в своих резиденциях, как фараон в своей столице, и содержали массу служителей по примеру царского двора. Такой бог, как Амон, обладал несметными богатствами, которые находились в ведении жреческой администрации со строгой иерархией.[522] У первого пророка были управляющий дома, «камергер», хранитель покоев, писцы, начальник моряков и начальник слуг. Второй пророк тоже имел штат чиновников, приставленных к его персоне. Даже четвертый пророк чувствовал бы себя несчастнейшим из смертных, если бы на всех выходах его не сопровождала маленькая свита. Далее следует перечислить целый ряд управляющих, высших чиновников и писцов, которые распределяли между собой обязанности по выполнению решений высшего совета жрецов. Главные среди этих чиновников – хранители и писцы казначейства, хранитель печати храмовой казны, хранитель большой печати дома Амона. Не столь всемогущий и прославленный, как Амон, но все же владыка Ипу (Ахмим) и Коптоса, бог Мин имел помимо многочисленных жрецов значительный административный аппарат – писцов, начальников работ, отвечавших за стада, за ткацкие мастерские, за транспорт, а кроме того, кладовщиков и счетоводов.[523] Как и во всех странах, чиновничье племя стремилось размножиться, а не сократиться. Рамсес III за тридцать один год своего правления обогатил всех богов Египта, и каждому расширению их владений соответствовало появление новых должностей. Требовалось все больше писцов, чтобы собирать налоги, следить за их перевозкой, надзирать за рабами, содержать в порядке каналы и дороги, набережные и склады.

II. Набор и обучение чиновников

Основатель XIX династии, Парамсес (Рамсес I) за свою жизнь удостоился множества титулов, гражданских и жреческих, и одновременно ряда воинских званий. Когда фараон Хоремхеб призвал его и поручил управление всеми работами храма в Опете, Парамсес передал своему сыну Сети, который был уже во цвете лет, большую часть своих титулов и должностей.[524] Маленькие чиновники подражали большим. Некий Неферперит, находившийся в эскорте фараона, когда тот был в горах Речену, отправил в Египет четырех коров финикийской породы, двух – египетской породы и одного быка. Все они предназначались для божественного «Дома миллионов лет». За это его брат получил должность хранителя этого маленького стада, а сын – должность носильщика кувшинов с молоком. Не только эти должности были гарантированы им на всю жизнь, но и их титулы оставались в семье навсегда и переходили по наследству.[525] И никто не возражал. Наоборот, каждый отец семейства мечтал о такой чести. В одной из формул, адресованных посетителям гробниц, мы читаем: «Если хочешь завещать свое место своим детям, скажи это…»

А тому, кто ведет себя в чужой гробнице недостойно, другая формула грозит страшной карой: «Тебя не будет. Твой сын не будет на месте твоем».

Существовал закон, по которому строптивого чиновника лишали должности и сурово наказывали и не только его, но и его детей лишали привилегий и низводили до простых ремесленников или слуг.[526] Однако из этих текстов вовсе не следует, что после смерти отца ответственная должность, требующая знаний и больших способностей, сразу же переходила к сыну. В действительности дети чиновников поступали на службу по окончании школы и поднимались по служебной лестнице в зависимости от своего усердия и таланта, а также от могущества их покровителей.

Школа обычно находилась при храме. Бакенхонсу, будущий верховный жрец Амона, двенадцать лет посещал школу письма в храме «Госпожи неба».[527] В ограде Рамессеума, в Танисе, в Дейр-эль-Медина и в других святилищах найдены острака и папирусы со школьными упражнениями. Обучение начиналось рано. Бакенхонсу исполнилось всего пять лет, когда его отправили в школу, но, возможно, его отец, прославленный жрец, считал его выдающимся ребенком и поспешил. Во всяком случае, когда маленькие мальчики переставали бегать голышом и повязывали свой первый поясок, приходила пора отправляться в школу.

Мы уже знаем, что будущего военачальника отнимали от семьи в юном возрасте, а учащиеся обычных школ жили дома. Маленький школьник брал из дома корзинку с хлебом и кувшинчиком пива, которую мать давала ему каждое утро.[528] По дороге в школу и на обратном пути он мог вволю браниться и драться со своими школьными друзьями. Одна недавно опубликованная египетская сказка рассказывает нам о способном ученике, превосходившем умом своих старших друзей. Однажды они узнали его тайну и спросили: «Чей ты сын? У тебя нет отца». Он ничего не ответил, поэтому его колотили и насмехались: «В самом деле нет у тебя отца!»»[529] («Сказка о Правде и Кривде»).

Ребенок прежде всего учился читать и писать. Папирус был слишком дорог, чтобы его давать школьникам, поэтому им раздавали полированные пластинки известняка, разграфленные в линейку или в клетку. В Фивах довольствовались грубо обтесанными каменными осколками. Это были «тетради» для упражнений. Школьники учились выводить на них отдельные иероглифы или скорописные знаки, делать маленькие рисунки,а позднее – переписывать все более и более длинные отрывки текстов. На некоторых есть даже даты. Если бы у нас было достаточно таких «тетрадок» и в комплекте, мы бы узнали, сколько времени требовалось египетскому школьнику, чтобы прочесть и заучить наизусть такие классические тексты, как «Гимн Нилу» или «Поучение Аменемхата».[530]

Перепортив достаточно этого дешевого материала, школьник, уже почти «студент», получал драгоценный чистый папирус, на который переписывал уже не отрывки, а целое произведение. Сидя на корточках, он разворачивал свиток ровно на ширину стандартного листа. Он готовил чернила, красные и черные, выбирал из пенала подходящие кисточки и принимался переписывать либо сказку, либо сборник стихов или притч или же копировал разные иероглифы. Заглавия и начальные строки писали красными чернилами, остальной текст – черными. Но каждый писец был в то же время рисовальщиком и художником. Для расцвечивания своего рисунка он пользовался разными красками – зелеными, синими, желтыми и белыми.

Образование заключалось в заучивании классических и священных текстов и обучении не только грамматике, но и письму и началам рисунка. Египетские чиновники выполняли самые разнообразные обязанности и с удивительной легкостью переходили с одной должности на другую. Уна был сначала стражником и судьей, затем занимался поиском камней (для царских памятников) в далекой стране, строил корабли, очищая каналы, а когда разразилась война, стал начальником штаба.

«Студенты» должны были знать законы и уложения, историю и географию и разбираться в основах техники. Не знаю, проводились ли у них экзамены и получали ли они дипломы, но похоже, что нечто подобное было, если вспомнить, какие вопросы задавал писец Хори своему коллеге, желая уличить его в невежестве: «Каков рацион войска на марше? Сколько нужно кирпичей для постройки платформы заданных размеров? Сколько нужно людей для перевозки обелиска? Как поставить на пьедестал колоссальную статую? Как организовать военную экспедицию?» И под конец – целый ряд вопросов по географии Сирии. Короче – целая учебная программа![531]

Разумеется, не все будущие писцы проявляли в учебе одинаковое рвение. Иногда учителя отчаивались, глядя на ленивых учеников.

«Пиши рукой своей, – без конца повторяет писец Амепемопе, – читай устами своими, советуйся со знающими больше, чем ты. Упражняйся в этом деле, и найдешь ты его [полезным] после [наступления] старости. Счастлив писец искусный в деле своем, владыка [обучения?]. Будь настойчив в работе ежедневно, и ты овладеешь им [своим делом]. Не проводи ни одного дня в безделье, иначе будут бить тебя. Уши юноши на спине его, и он внемлет, когда бьют его. Пусть внемлет сердце твое тому, что сказал я, – будет это полезно тебе. Обучают обезьян танцам, объезжают лошадей, помещают коршуна в гнездо и за крылья ловят сокола. Будь настойчив в получении советов! Не ленись! Пиши! Не поддавайся пресыщению [письмом], отдай ты сердце и внимай словам! Найдешь ты их полезными» (перевод М.А. Коростовцева).[532]

Этот педагог думает или делает вид, что думает, будто единственные враги учения «студента» – это лень и упрямство. Но раз уж укрощают и дрессируют животных, он рассчитывает, взывая к честолюбию и здравому смыслу, а главное – с помощью энергичных наказаний наставить заблудшего «студента» на путь истинный, который ведет к самым высоким должностям.

Увы, у молодых египтян были куда более пагубные склонности! Другой наставник, такой же ворчун, как Аменемопе, но более осведомленный, говорит:

«Говорят мне, что ты бросил писание и закружился в удовольствиях. Ты ходишь с улицы на улицу, [и исходит] запах пива [от тебя], куда бы ты ни пошел [?]. От пива он перестает быть человеком. Оно заставляет тебя блуждать, ты подобен кривому рулевому веслу судна, которое не слушается ни в одну сторону, ты подобен святилищу без бога его, ты подобен дому без хлеба. Ты обнаружен переползающим через стену, после того как ты разбил колодки, [надетые на тебя], и люди бегут от тебя, после того как ты нанес им ранения. О, если бы знал ты, как вино отвратно, ты отрекся бы от [напитка] шедех, ты не помещал бы кружку пива в сердце свое, ты забыл бы [опьяняющий напиток] тенерек» (перевод М.А. Коростовцева).[533] Но бывало и хуже. Египтяне могли без помех приводить в дом наложниц, нанимать или покупать рабынь, и это в какой-то степени сдерживало распространение увеселительных заведений. Однако они существовали, и там не только принуждали клиента пить сверх меры, но и приводили к нему профессиональных певиц и танцовщиц, которые, даже будучи певицами Амона, были женщинами легкого поведения. Здесь знакомились с чарами иноземной музыки. Здесь пели и декламировали под аккомпанемент тамбурина и арфы. Здесь предавались и прочим наслаждениям, а потом оказывались на улице в безобразном одеянии и, шатаясь, тащились наугад, чтобы свалиться где-нибудь в сточную канаву или пострадать от бессмысленной драки.[534]

III. Добрые и злые чиновники

Народ, ремесленники и земледельцы, страшился представителей закона даже самого низкого ранга. Их появление, как правило, возвещало о битье палками и о конфискации скромного имущества. Разумеется, моралисты советовали представителям власти проявлять умеренность и милосердие: «Не ленись при сборе налогов, но и не будь слишком суров. Если найдешь в списке большую задолженность бедняка, раздели ее на три части. Уступи две, чтобы осталась только одна часть».[535]

Некоторые чиновники напоминают в надписях на стелах или статуях в храмах или в своих гробницах, что руководствовались не менее гуманными принципами. Везир Птахмес говорит: «Я делал то, что хвалят люди и что угодно богам. Я давал хлеб голодному. Я кормил того, кто ничего не имел».[536]

Другой везир, Рехмира, заботливо управлял царскими владениями. Он наполнил храмы статуями и построил себе великолепную гробницу, но он также защищал слабого от сильного, покровительствовал вдове, у которой не было родни, а только дети.[537]

Подчиненным Бакенхонсу, верховного жреца Амона, тоже не приходилось жаловаться на своего господина, если верить его словам: «Я был отцом для моих подчиненных, обучал их юношей, подавал руку несчастным, обеспечивал жизнь тех, кто впадал в нужду. Я не угрожал слугам, а был для них отцом… Я обеспечивал похороны тому, кто не имел наследника, давал гроб тому, кто не имел ничего. Я защищал сироту, который взывал ко мне, я отстаивал интересы вдовы. Я не прогонял сына с должности отца. Я не отнимал малых детей у матери… Я открывал свои уши перед всеми, кто говорил правду. Я удалил всех, отягощенных пороками».[538]

А вот история бывшего царского писца и хранителя амбаров Хаемхата. Он «сошел» в некрополь после того, как был оправдан на земле. Против него не было выдвинуто обвинения… Когда он явился в большой зал суда, находящиеся там боги нашли, что все его поступки не отклоняют стрелки весов.[*80] И сам Тот оправдал его на суде всех богов и богинь.[539]

Все эти рассказы весьма утешительны. Однако один властитель, хорошо знавший людей, предостерегает своего сына от судей: «Знай, немилостивы они в тот час, когда они выполняют свои обязанности» («Поучение гераклеопольского царя своему сыну Мерикара»). Старый вояка Хоремхеб, который вклинился между потомками Эхнатона и Рамсесом I, не строил никаких иллюзий. Он знал, что в тревожные годы, последовавшие за религиозной революцией, писцы, сборщики налогов и все представители власти, до самых ничтожных, беспощадно притесняли простых людей, обкрадывая одновременно народ и фараона. Судьи без стеснения брали взятки, за деньги оправдывали преступника и осуждали невинного, слишком бедного, чтобы им заплатить. Хоремхеб нашел наконец способ покончить с несправедливостью и покарать тех, кто злостно нарушал свой долг. Он издал суровый указ – любой судья, уличенный в злоупотреблениях своим служебным положением, подвергался позорной казни: ему отрезали нос и ссылали в своего рода каторжный лагерь в Силе, на Суэцком полуострове.[540]

Менмаатра (Сети I) в своем декрете довольно сурово обращается к везирам, знати, царскому сыну Куша, командирам лучников и хранителям золота, к вождям южных и северных племен, к колесничим и начальникам конюшен, к носителям зонта, ко всем стражникам царского дома и ко всем посланникам. Речь идет о защите от алчных чиновников «Дома миллионов лет», который он основал в Абидосе и щедро одарил его имуществом, людьми и стадами. У фараона есть все основания думать, что эти чиновники насильно уводят его пастухов, рыбаков, земледельцев и ремесленников, что они ловят рыбу в его прудах и охотятся в его охотничьих угодьях, что они конфискуют суда, особенно те, что возвращаются из Нубии с грузом товаров из южных стран. Каждый чиновник, который завладеет имуществом храма, будет наказан по крайней мере сотней палочных ударов, вернет все захваченное и заплатит штраф в стократном размере в возмещение причиненных убытков. В отдельных случаях наказание будет равняться двумстам палочным ударам и пяти «ранам». Особо провинившихся отдавали на земледельческие работы служителям храма, предварительно отрезав им нос и уши.[541]

Остается лишь удивляться той ярости, с какой фараон ополчился на представителей своей же администрации, защищая привилегии жреческого государства в государстве. Впрочем, чиновники действительно далеко не всегда безоговорочно признавали привилегии жрецов.[542] Остается только выяснить, так ли сурово наказывались притеснители земледельцев и ремесленников. Вряд ли. Правда, история поселянина из Соляного оазиса при всей ее фрагментарности все же свидетельствует, что фараон по крайней мере старался править по справедливости.

IV. Охрана порядка

При последних Рамсесах невероятные события происходили в Фивах и, несомненно, по всему Египту. Кражи, злоупотребления властью, прочие преступления случались во все времена и даже при лучших из фараонов, но еще никто никогда не видел организованных банд, которые грабили гробницы и храмы, где таились огромные богатства, охраняемые главным образом наивностью и суеверием народа. Начиная с Древнего царства египтяне высекали на видном месте большими иероглифами предупреждение тому, кто будет вести себя недостойно в гробнице, кто ограбит или повредит статую, росписи, надписи или любой предмет погребального культа. За это ему обещали жестокие кары: «Того, кто содеет подобное против того-то, да сожрет его крокодил в воде, да укусит его змея на земле! Никогда ему не совершат [погребальных] церемоний. Сам бог осудит его».[543]

Позднее один номарх Сиута, который весьма опасался, что его гробницу могут осквернить, тем более что он сам захватил более древнюю гробницу, приказал в ней высечь более подробное предупреждение: «Любой человек, будь он писец, мудрец, горожанин или из простых людей, если он возвысит голос в этой гробнице, если он повредит надписи или разобьет статуи, испытает на себе гнев Тота, самого строгого из богов, испытает на себе ножи палачей фараона, пребывающего в великих дворцах. Его боги не получат хлеба».

И напротив, номарх благословляет почтительного посетителя, который доживет до старости в его городе и станет «имаху», почитаемым в его номе.[544]

Египтяне Нового царства не утратили доверия к этим предупредительным надписям. Когда Менмаатра нашел воду в пустыне, поблизости от золотых рудников, он построил там святилище, посвященное Амону-Ра и другим божествам, не только им в благодарность, но главным образом для того, чтобы они защищали тех, кто моет золото и кто доставляет его в царскую казну. Если будущие правители исполнят волю Менмаатра, Амон, Хорахти и Татенен ниспошлют им сладостное царствование на земле и победу над всеми чужеземными странами и над Землей Лука. Но если какой-нибудь царь нарушит его планы, он ответит в Оне перед уже более страшным судом. «Князя», который угонит рудокопов и пошлет их на другие работы, ожидает еще более страшная кара: «Пламя сожжет его плоть! Сияющая растерзает его члены. И всякий человек, который останется глух к его повелениям, увидит: Осирис встанет за его спиной, Исида – за спиной его жены, Хор – позади его детей вместе с владыками Та-джесер, исполняющими свои долг».[545]

Верховный жрец Амона, Херихор, поставил свою статую в храме, чтобы она была поблизости от бога и народ приветствовал ее на торжественных процессиях. Горе тому, кто сдвинет ее с места, даже через многие годы! «Он познает гнев Амона, Мут и Хонсу. Его имя больше не будет существовать на земле Египта. Он умрет от голода и жажды».[546]

Аменхотеп III издал указ, определяющий статус дворца Ка его фаворита Аменхотепа, сына Хапу: святилище будет находиться под покровительством Амона-Ра, царя богов, пока оно стоит на земле. На любого, кто повредит его, обрушится ярость Амона: «Он предаст их огню царя в день его гнева. Его урей извергнет пламя им в лицо, сожжет их плоть, растерзает их тела. Они станут подобны Апопи[*81] утром дня Нового года. Они не смогут проглотить жертвоприношения покойным. Им никто не нальет воду реки. Их сыновья не займут их место. Их жен изнасилуют у них на глазах… Они погибнут от ножа в день побоища. Тела их истощатся и ослабнут, потому что они будут голодать и у них не будет пищи».[547]

Так было раньше. Страх перед богами, ужас перед загробными карами оберегали храмы и гробницы, пока честная и бдительная стража охраняла некрополь к западу от Фив. Но вот пришел день, когда стража забыла о своем долге. С этого дня все угрожающие надписи утратили свое могущество.

Первые ограбления некрополя произошли, как нам известно, на четырнадцатом году правления Рамсеса IX, однако в действительности они были далеко не первыми. Гробницы грабили годами, но отвечавший за некрополь «князь Запада», которому подчинялись стража, меджаи и многочисленные сторожа, не шевелил и пальцем, чтобы положить конец этим преступлениям. Только Пасер, «князь Города», которого такие дела в общем-то не касались, раскрыл этот скандал в донесении везиру и комиссии из высших чиновников. Донесение было тревожным. «Князь Запада», глава меджаев Паура, под давлением прямых улик был вынужден провести расследование силами своих стражей. Проверили ряд гробниц в северной части некрополя, начиная с гробницы Аменхотепа I, добрую память о котором хранили все жители левого берега. «Князь Города» в своем донесении утверждал, что гробница осквернена. Но он ошибся. Гробница оказалась в полной сохранности, как и гробница вблизи храма того же Аменхотепа, пользовавшегося большой популярностью, потому что там стояла статуя фараона Интефа с его собакой Бахика у ног. Грабители пытались ограбить две соседние гробницы, но им не удалось проникнуть в погребальные комнаты. Зато им удалось ограбить дочиста гробницу фараона Сехемрашедтауи, сына солнца Себекемсафа. Камера, где покоился фараон со своей супругой, царицей Небхас, оказалась совершенно пустой. Пять других царских гробниц уцелели, однако из четырех гробниц певцов храма Амона-Ра, царя богов, две были вскрыты. Что касается соседнего некрополя, где покоились певцы, их предки и простые горожане, то он представлял собой плачевное зрелище. Здесь все гробницы были ограблены. Преступники вытащили мумии из деревянных и каменных гробов и бросили на землю, сняв золотые и серебряные украшения и прихватив всю погребальную утварь. Кое-кого из грабителей удалось задержать. Протокол их допроса Паура тоже отослал следственной комиссии.

И ему, и судейским чиновникам нечем было гордиться, им следовало думать, как поскорее переловить грабителей и как наказать всех тех, кто по своей нерадивости или по сговору с ворами допустил все эти ужасные преступления. Вместо этого они обрушили свой гнев на «князя Города» Пасера, который пробудил их от сонного бдения, а теперь собирался послать доклад самому фараону, что грозило им всем арестом. Чтобы избавиться от этого возмутителя спокойствия, ему подсунули фальшивого свидетеля, медника Пахара, который рассказал, как он со своей шайкой грабил великие жилища предков. «Князь Запада» Паура, прекрасно зная, чего стоят эти россказни, провел по ним следствие и доказал свою полную невиновность в данном деле. Затем собралась комиссия во главе с везиром. Она вызвала медника Пахара с его мнимыми сообщниками, обвинителя и всех, кого он хотел притянуть к ответу. Везир изложил суть дела и выводы следствия:

«И вот, когда я… проверял эти великие гробницы, относительно которых „князь Города“ сказал, что их достигли медники храма Усермаатрамериамона, да будет он жив, невредим и здоров, в доме Амона, мы нашли их целыми и мы нашли ложным все, что он сказал. Вот эти медники стоят перед нами; дайте им сказать все, что случилось» (перевод И.М. Лурье).

Работников допросили и устроили им очную ставку с Пасером. Выяснилось, что они не знали ни одного вечного жилища в некрополе фараона, о которых говорил «князь Города». Таким образом, Пасера уличили во лжи. Работники, принадлежавшие верховному жрецу Амона-Ра, царю богов, кстати личности весьма подозрительные, были освобождены.[548]

Стражники хотели бы вообще закрыть глаза на преступления грабителей, но им в руки попались воры, которые обчистили гробницу фараона Себекемсафа. Благодаря дошедшим до нас отрывкам их допроса мы можем представить, как они действовали. Каменотес по имени Аменпанефер из владений Аменхотепа, верховного жреца Амона-Ра, царя богов, сговорился с семью другими ремесленниками, такими же каменотесами, как он, или пленниками и одним перевозчиком, весьма необходимым для их дела, потому что без него невозможно было многократно пересекать Нил с награбленной добычей, не возбуждая подозрений любопытных горожан. Они работали вместе уже четыре года и наконец решились ограбить пирамиду Себекемсафа:

«Она не была похожа на пирамиду и гробницы знатных, которые мы обычно грабили».

С помощью медных орудий они прорубили в пирамиде узкий лаз. На это ушло много дней, но они смогли все-таки добраться до подземных покоев. Они зажгли светильники, убрали последние препятствия и очутились в помещении, где стояли саркофаги фараона и его супруги. Однако грабители проникли сюда вовсе не для того, чтобы заниматься кропотливыми археологическими исследованиями. Не медля ни минуты, они сбросили крышки саркофагов и увидели в них деревянные позолоченные гробы. Грабители их вскрыли. Благородная мумия фараона покоилась в гробу, рядом с нею лежал меч, должно быть украшенный пальметками и охотничьими сценами, как меч царицы Аххетеп. Золотая маска закрывала лицо. На шее висели ожерелья и амулеты. Вся мумия была покрыта золотом. Грабители забрали все золото, серебро, медь и драгоценности. Гробы они сожгли. Золото потянуло 160 дебенов (14,5 килограмма). Они разделили его на восемь равных частей и переправились через Нил. Возможно, кто-то из них не умел держать язык за зубами, а может быть, они возбудили подозрение у городской стражи; так или иначе, Аменпанефера схватили и повели к Насеру. Однако грабитель дал писцу квартала гавани двадцать дебенов золота, и тот отпустил его без лишних разговоров. Аменпанефер отыскал своих сообщников, и они по-честному снова разделили добычу. На сей раз каждому досталось только по семнадцать с половиной дебенов. Надо было возместить такую потерю, и шайка опять принялась за свои дела, которые шли вполне успешно, пока их наконец не схватили. Но грабитель заявил: «Многие жители страны воровали так же, как и мы, и не менее виновны, чем мы!»

Какое-то время восемь грабителей содержались под стражей. Затем решили передать их верховному жрецу Амона, но к моменту перевода из городской тюрьмы в храмовое узилище их осталось всего трое, да еще один вор из другой шайки, насчитывавшей семнадцать человек. Все остальные сбежали. Судьи рассудили, что теперь их должен искать сам верховный жрец.

Три месяца спустя каменотеса Аменпанефера, чья мать уже была выслана в Нубию, все-таки поймали, и он предстал перед судом. После того как его попотчевали как следует палками, преступник дал новые показания. Вместе со своими сообщниками он ограбил гробницу третьего пророка Амона. Их было пятеро. Они вынесли наружу позолоченный деревянный саркофаг, бросив мумию в углу усыпальницы. Переправившись на остров Амонемипет, они взяли все золото, поделили его, а гроб сожгли. Аменпанефер продолжал свои гнусные дела, его ловили, отпускали, и вот наконец новый арест поставил его перед судьями.[549]

Гробницы фараонов и частных лиц вначале привлекали только работников каменоломен, каменотесов и ремесленников некрополя. Но вскоре к их шайкам присоединились мелкие чиновники западных храмов и самого некрополя, а также низшие жрецы. Бандиты шайки, в которой были жрец Пенунхеб и его четверо священнослужителей, Хапиур, его сын Паисем, Семди и Панхар, ухитрились снять ожерелье со статуи Нефертума, посвященной великому богу, фараону Усермаатра-сетепенра. Эта драгоценность, после того как ее переплавили, потянула на четыре дебена и шесть китов золота. Хапиур сам поделил добычу между сообщниками, видимо, как старший по возрасту.[550]

Другая шайка, в которой были жрецы, писцы и погонщики волов, ограбила «дом золота» фараона Усермаатра-сетепенра. Мы не знаем, что такое этот «дом золота» и где он точно находился. Его внешняя дверь из гранита с острова Абу запиралась медными засовами. Створки были обшиты золотом. Наверное, эту гробницу плохо охраняли. Жрец Кер и четверо его собратьев наведывались сюда не раз и уносили золото, которое обменивали в городе на зерно. Однажды один из соучастников, пастух, затеял с ними ссору: «Почему вы мне даете так мало?»

Они вернулись к своей неистощимой сокровищнице и принесли еще пять китов золота. Купив за эти сорок пять граммов золота быка, они отдали его пастуху. Но писец царских документов Сетимес, услышав перебранку между жрецами и пастухом, сказал им: «Я пойду и доложу верховному жрецу Амона!»

Жрецы поняли с полуслова. За две вылазки в гробницу они вынесли четыре с половиной кита золота и этим купили молчание писца царских документов.

Жрец Тутуи, один из служителей «дома золота», решил расширить район своих операций. Вместе со жрецом Несиамоном он добрался до небесных врат, взял оттуда все золото, а остальное предал огню.[551] Точно так же погибло огромное количество драгоценной утвари. Однажды грабители утащили носилки верховного жреца Амона Рамсеснахта, который был совсем недавно погребен. А вскоре другая шайка похищает такие же носилки великого бога Усермаатра-сетепенра и сорок «домов» фараона Менмаатра Сети, хранившиеся в сокровищнице дворца Усермаатра.[552]

Донесения и допросы по поводу этих грабежей составили довольно толстый том. Однако они касаются только второстепенных дел, потому что в этих записях упомянута лишь одна ограбленная гробница фараона. А на самом деле почти все гробницы в Долине царей и в Долине цариц были вскрыты и ограблены в начале царствования XXI династии, то есть менее чем за тридцать лет.

Чтобы спасти мумии фараонов, везиры и великие жрецы Амона решили извлечь их из саркофагов и захоронить без всяких украшений и золотых масок, в одних только пеленах и в простых гробах в каком-нибудь тайном месте.

Грабители, промышлявшие в этом районе, не добрались только до гробницы Тутанхамона и гробницы царицы Аххетеп. Мне кажется, гробницы Аменхотепов, Тутмосов, Сети и Рамсесов были ограблены работниками некрополя, хотя стражники могли бы легко покончить с этими бандами. Но при последних Рамсесах Египет раздирали междоусобные войны между приверженцами Амона и приверженцами Сетха, особенно многочисленными и активными в Коптосе, Оксиринхе, Телль-Модаме и Пер-Рамсесе. Наверное, во время этой жестокой гражданской войны сторонники Амона и Сетха, поочередно или все вместе, грабили великие гробницы под предлогом того, что противнику не должны достаться захороненные в них сокровища.

Пример был подан сверху, и маленькие люди с маленькими средствами последовали ему, тем более что в эти смутные времена жизнь неимоверно вздорожала. Продуктов не хватало, и меняли их только на золото или серебро. За быка просили сорок пять граммов золота. Сообщники некоего Бухафа признаются, что за свою часть добычи приобрели кто поля, кто зерно и ткани, кто рабов. Покупка раба не могла остаться незамеченной, потому что подобные сделки регистрировались в официальных конторах. Поэтому судья, узнав, что люди малого достатка купили раба, интересуется, откуда такие средства.

«Судебный писец спрашивает фиванку по имени Иринефер:

– Что ты скажешь о серебре, которое принес Панехси, твой муж?

– Я его не видела.

Писец настаивает:

На какие средства приобрела ты вместе с ним этих слуг?

Я не видела серебра. Он приобрел их, когда он был далеко, когда он был там.

Судьи задают последний вопрос:

Откуда серебро, которое Панехси велел переплавить для Себекемсафа?

Я его выменяла на зерно в год гиен, когда все голодали».[553]

Суд не нашел нужным уточнять, что подразумевала обвиняемая под «годом гиен». Это было общепринятое выражение, однако нас оно немного смущает. Некоторые египтологи думают, что речь идет о тех годах, когда гиены забредали в Фивы, точно так же как волки иногда появлялись в предместьях наших больших городов в голодное время. Но другие полагают, что это всего лишь образное выражение. Возможно, «год гиен» – год, когда враги Амона захватили Фивы и разграбили все храмы и некрополи. Все были в панике. Один из грабителей кричит отцу одной женщины, который входил в шайку Бухафа: «Старый дурак, ни к чему не годный, если бы ты покончил с собой и бросился в Нил, кто бы тебя искал?».[554]

Рамсес III имел все основания молить богов, чтобы они даровали его сыну благополучное царствование. Он был провидцем и предчувствовал надвигающуюся катастрофу. Она произошла примерно через три четверти века после его смерти. Через четверть столетия или чуть больше Египет вышел из междоусобицы, потеряв почти все завоеванные земли, и обнаружилось то, чего не видывали со времен гиксосов, – разграбление вечных жилищ мертвых, но теперь этим занимались сами египтяне – ремесленники, писцы и жрецы.

V. Суд

Когда порядок был восстановлен, начались репрессии. Несомненно, уже при Рамсесе IX следственная комиссия под председательством везира, первого лица в Египте после фараона, занялась подсчетом убытков. Нам кажется, она не столько стремилась узнать истину, сколько старалась ее замолчать. Грабителей хватают. За малую толику золота их отпускают, и они снова берутся за свое дело. Они пользуются переводом из тюрьмы «князя Города» в тюрьму верховного жреца, чтобы преспокойно улизнуть. Но после того как в последние годы царствования Рамсеса IX ограбления гробниц возобновились, была создана новая следственная комиссия, в которую помимо везира входили царские кравчие, хранитель казны, два носителя опахал, писцы и глашатаи. На этот раз они действовали решительно. Довольно часто истцы обращались к статуе обожествленного царя, чтобы вернуть украденное или получить соответствующее вознаграждение. Однако дело слишком серьезное, поэтому священную статую оставляют в покое, а судьи, чтобы узнать истину, прибегают к испытанным средствам.

В начале судебного заседания, на котором происходил допрос главных обвиняемых по делу об ограблении великих жилищ, везир говорит пастуху Бухафу: «Ты был с шайкой. Бог тебя схватил. Он привел тебя сюда. Он отдал тебя во власть фараона. Назови мне всех людей, которые побывали вместе с тобой в этих великих жилищах!»

Обвиняемый не заставляет себя долго просить и называет шестерых сообщников. Но суду этого мало. Бухафа бьют палками. Он клянется сказать всю правду. Его допрашивают снова: «Скажи, каким путем ты добрался до великих жилищ, столь священных?»

Бухаф говорит, что гробница, куда он проник, уже была вскрыта, и его снова бьют палками, пока он не сдается: «Довольно, я [все] скажу!»

У него вырывают признание: он называет еще тринадцать имен и заявляет: «Как существует Амон, как существует правитель! Если будет обнаружен человек, который был вместе со мной, и я утаил его, я приму наказание вместо него!».[555]

И вот начинается долгий допрос сообщников, которые тоже называют во время следствия новые имена. Обвиняемые клянутся говорить только правду под страхом высылки в Нубию или быть изувеченными, или «поставленными на дерево». Это выражение мы уже встречали неоднократно. Многие из тех, кто что-то замышлял против Рамсеса III, были «поставлены на дерево». Египтологи думают, что это означает «посадить на кол». Но мы в этом не уверены. На ассирийских рельефах мы видели посаженных на кол, но на египетских – ни разу. Зато иногда на них изображены привязанные к столбу преступники, избиваемые палками.[556] Поэтому я думаю, что преступника, которого «ставили на дерево», просто привязывали к столбу и, наверное, забивали палками насмерть. Иногда на вопросы судьи обвиняемый отвечал: «Горе мне, горе моей плоти!» Судья хладнокровно повторял вопрос и, если ответ, как обычно, его не удовлетворял, снова переходил к палкам. Били тремя способами, потому что в египетском языке для этого наказания было три термина: «беджен», «неджен» и «менини». Некоторые последовательно получали наказание всех трех сортов, но мы точно не знаем, чем они отличались. Били по спине, по ладоням и стопам. Это энергичное средство хорошо развязывало языки, однако не всегда. Часто судейский писец отмечает, что даже после второго и третьего битья обвиняемый ни в чем не признался. По-видимому, и после этого обвиняемого не отпускали. Иногда вставший в тупик судья, не получив от несчастного ни признаний, ни сведений, требовал, чтобы тот назвал свидетеля, который мог бы подтвердить правдивость его показаний. Освобождали обвиняемых редко.

Перед судом предстал трубач по имени Амонхау. Везир его спрашивает: «Каким способом ты вместе с возжигателем благовоний Шедсухонсу проник в великое жилище и вынес оттуда серебро, после того как там побывали воры?»

Тот отвечал: «Горе мне! Горе моей плоти! Это все Перипатау, трубач, с которым я поссорился и сказал ему: «„Ты будешь предан смерти за кражи, совершенные тобой в некрополе…“»

Его продолжали допрашивать, подвергнув битью палками по ладоням и стопам. Он сказал: «Я не видел никого, кроме того, кого уже назвал».

Его подвергли битью «неджен» два раза и битью «менини». Он сказал: «Я ничего не видел. О том, что видел, я уже сказал».

Допрос возобновился на десятый день четвертого месяца сезона «шему». Амонхау признали неповинным в этих кражах. Ему вернули воздух (свободу). Несчастный, право же, это заслужил.[557]

Благодаря подобным документам мы присутствуем на многих допросах, однако решения суда до нас не дошли. Мы не знаем, какие были вынесены приговоры. Может быть, несчастные погибли под пытками, а может быть, окончили свои жалкие дни в рудниках или каменоломнях.

VI. Прием иноземных данников

Мы только что видели, что государственные служащие заботились главным образом о процветании царских владений, о сборе налогов, боролись с грабителями и творили суд. В голодные годы они кормили народ. Это были их обычные обязанности. Более почетные и лестные доставались немногим привилегированным. И, пожалуй, самой приятной обязанностью была встреча иноземных посланников, которые прибывали в Египет либо с военной контрибуцией, либо для того, чтобы быть принятыми «на воду фараона», либо чтобы сообщить ему, что в далекой стране заболела царевна и исцелить ее может только египетский врач или присутствие милостивого египетского бога.

Посланцы Речену, Нахарины и далеких азиатских стран могли по желанию прибыть по суше или морем. В первом случае их встречали пограничные отряды на заставе Пути Хора. Во втором – они приплывали на кораблях, очень похожих на египетские. И это неудивительно, потому что египтяне в корабельном деле были учениками корабелов Библа.

Прибыв в порт, сирийские капитаны возжигали смолистые курения и широкими жестами выражали свою радость по случаю счастливого завершения долгого плавания. Они быстро выгружали свои товары, а египтяне тем временем открывали на набережной «харчевни» и «пивнушки». Вскоре появлялся египетский чиновник и вел гостей к везиру. Шествие было веселым и пестрым. Поглазеть на него собирались, наверное, толпы. Художники, которым предстояло изобразить иноземных гостей в гробнице везира, изучали их с пристальным вниманием. Одни гости были в набедренных повязках, вышитых разноцветными шерстяными нитками, с кисточками, – другие – в длинных одеяниях с рукавами, с застежками спереди в виде шнурка или крючков, третьи – в широких шерстяных накидках. У некоторых висел на шее медальон. Женщины – в платьях с воланами.

Слуги вели лошадей, медведей, слонов ростом чуть больше теленка, несли на плечах кувшины с терпентином, смолой, медом и растительным маслом и корзины, полные золота или лазурита. Но больше всего египтяне ценили иноземные изделия – оружие и колесницы, украшения и металлические сосуды. Сирийцы достигли в изготовлении этих предметов поразительного мастерства. Они уже не довольствовались, как в начале XVIII династии, сосудами с ручками в виде растений, чашами со скромным рисунком или с искусственными цветами внутри, а производили теперь огромные вазы на ножках, сплошь украшенные гравировкой или инкрустацией, где растения, фигуры людей и животных переплетались вокруг ножки, на боках и на крышке. Здесь были и вазы с тремя горлышками. Крышки имели форму головы бога Бэса или грифона. Чаши напоминали теперь многоэтажные дворцы или подножия для сфинкса с женской головой. А иногда, наоборот, чашу поддерживали двое мужчин, стоящих спина к спине.

Отметим еще жезлы из настоящих или искусственных слоновых бивней с богатой резьбой и насаженными на них набалдашниками в виде головы бога Бэса или женской головки. Подобные вещи не имели никакого практического применения. Это были чисто парадные украшения. Возможно, поэтому они так нравились египтянам, которые в своих мастерских делали с них упрощенные копии. Насколько велик был интерес к этим иноземным безделушкам, можно судить по той тщательности, с которой они воспроизведены в ряде гробниц, например в гробнице Амисеба.[558]

Посланцы южных стран не уступали по своей живописности азиатам. Увешанные ожерельями, с хвостами пантер, привязанными к рукам, с обритой головой, на которой оставались три пучка волос, они шли, приплясывая, под звуки тамбурина. Их жены в одной лишь юбке или в платье с воланами несли в корзинах на спине до четырех детей сразу. Мужчины приносили кожаные щиты, слоновую кость, страусовые перья и яйца, шкуры пантер, кувшины и мешки. Они вели за собой на веревке обезьян, гепардов и длинношеих жирафов.

Однако ни одно из этих шествий не может сравниться с торжественным кортежем царского сына Куша Хеви, представшим перед Тутанхамоном.[559] Большинство нубийцев надели египетское платье, однако сохранили кое-что из своих «национальных» украшений. Их длинные волосы образуют на голове нечто вроде шапочки с диадемой и страусовым пером. В ушах у них тяжелые серьги. Шея охвачена ожерельем. На запястьях сверкают массивные браслеты. У некоторых на плечах шкура пантеры, а поверх нее – пояс, перевязь и передник с изображенными на них солнечными дисками с лучами. Вожди с достоинством выступают в прозрачных гофрированных одеждах, на груди у них – египетские ожерелья, на ногах – сандалии. У детей, как и у детей египтян, на правую щеку падает косичка. К рукам привязаны хвосты пантер. У носильщиков даров в ушах простые кольца, но у знати серьги представляют собой золотые диски с подвесками.

В шествии участвуют воины, которые преклоняют колени и просят даровать им «дыхание жизни». Носильщики протягивают на подносах мешочки с золотом и золотые кольца, другие несут шкуры пантер и жирафов, бычьи шкуры с головами. Группа вождей идет впереди колесницы своего царя, очень похожей на азиатскую или египетскую; над ней даже установлен великолепный зонт из страусовых перьев. Но влекут ее не кони, а два безрогих быка. За колесницей следуют несколько пленников со связанными руками и петлей на шее. Шествие замыкают негритянки со своими младенцами в заплечных корзинах и в окружении детей с выбритыми по их обычаю макушками. Они обнажены по пояс. Как и у мужчин, у них в ушах серьги, на запястьях – массивные браслеты, к рукам привязаны хвосты пантер.

Народы юга не были столь изобретательны, как финикийцы, но и у них имелись весьма искусные ремесленники. Похоже на то, что египетские правители Нубии, которых называли царскими сыновьями Куша, всячески способствовали развитию местного искусства. Об этом можно судить по тому, с каким удовольствием Хеви смотрит на выставленные перед ним товары, прежде чем преподнести их своему суверену. Нубийцы изготовляли не только предметы, похожие на египетские, – кресла, кровати, подголовники и колесницы, – но и свое оружие, отличавшееся от оружия египтян. Их кожаные щиты в металлической окантовке, укрепленные металлическими гвоздями, нередко украшали часто повторяющиеся сценки. На одних мы видим сфинкса с головой барана, попирающего своих врагов, на других – фараона, пронзающего копьем нубийца. Но египтяне еще больше ценили золотые макеты негритянских деревушек, стоящих на дне корзины или же на маленьком столике. Хижина в форме очень крутой пирамиды прячется в тени финиковых пальм и дум-пальм. Обезьяны и дети взбираются на пальмы за плодами. По деревне разгуливают жирафы со своими проводниками. Вокруг макета – коленопреклоненные негры. Ножки столика сделаны в виде фигурок негров, привязанных к столбам, с нанесенными на них царскими картушами. Это шедевр нубийского мастера, вдохновленного египетскими образцами.

Царский сын Куша, доставивший из южных стран подобные сокровища, не говоря уже о слитках золота, черном дереве и слоновой кости, который мог похвалиться, что в его владениях царят мир и порядок, поистине заслужил награду фараона.