Глава XII. Погребение

I. Старость

Мудрец Птахотеп и авантюрист Синухет говорят о старости без всяких иллюзий. Это уродливый возраст физической и моральной немощи. Старик плохо видит. Он ничего не слышит. Он ничего уже не помнит. Он ничего не может сделать, потому что сразу устает. И все, что он ест, не идет ему впрок.[606]

И все же египтяне, как и все люди, мечтали дожить до этого жалкого возраста. Старик, который благодаря заботам о себе сохранил облик юноши и все свои качества, вызывал всеобщее восхищение. Великий жрец Рама-Раи, который состарился на службе Амона и достиг высших почестей, признается: «Члены мои исполнены здоровья. Мои глаза все видят. Пища его храма остается у меня во рту».[607]

При дворе фараона рассказывали об одном человеке ста десяти лет, который с аппетитом съедал пятьсот хлебов и бычью лопатку и выпивал сто кувшинов пива, правда не уточняя, за какой срок – за день, месяц или целый год. Кроме того, этот мудрый старик был могущественным чародеем. Поэтому фараон решает призвать его. Он обещает кормить его самой лучшей пищей, предназначенной только для царской свиты, обещает заботиться о нем до конца его дней, пока он не присоединится к своим предкам в некрополе. Фараон отправляет за стариком-чародеем своего сына. Дорога неблизкая. Сначала он плывет на судне, потом его несут на носилках, потому что в те времена еще не было колесниц. Он находит старика на циновке перед дверью его дома. Один слуга обмахивает ему веером лицо, другой умащает ноги. На приветствие царевича старик вежливо отвечает: «Мир тебе, мир тебе, Дедефхор, царский сын, любимый отцом своим! Да наградит тебя отец твой, Хуфу правогласный! Да возвысит он тебя среди старейших! Да одолеет твой Ка врагов твоих, да ведает твой Ба дороги к вратам!»

Царевич протягивает ему руки, поднимает его и за руку ведет к пристани. Они благополучно доплывают до царской резиденции, и фараон их сразу принимает. Он удивляется, что до сих пор не знал самого старого из своих подданных. С благородной простотой, которая может служить примером тонкой лести, старик отвечает: «Приходит тот, кого зовут, о государь! Меня позвали – я пришел!»[608] («Сказки сыновей фараона Хуфу»).

Счастливая старость для египтян означала не только отсутствие всяких немощей. Для этого требовалось еще богатство или по крайней мере достаток. Тот, кто достиг звания «имаху» («почитаемый»), не только имел хлеб на каждый день, но и мог рассчитывать на пышное погребение.

Синухет по возвращении из добровольного изгнания получает в собственность дом, достойный придворного. Его строили многие мастера. Все деревянные части были из нового дерева, а не от старых, разрушенных домов. «Мне приносили кушанья из дворца три, четыре раза в день – сверх того, что давали царские дети». Затем Синухет получает от фараона пожертвование на погребение и сам следит за постройкой своего жилища вечности. Он подробно рассказывает о том, что находилось в его гробнице.[609] В этом – радость старика, особенно если он друг фараона. Звание «имаху» мог даровать только сам фараон; все зависело от его воли. Но поскольку, если верить придворным льстецам, он так же добр и справедлив, как всезнающ и всемогущ, все, кто верно ему служил, могли рассчитывать на такую милость.[610]

Но фараон был примером, на который равнялись все великие мира сего. Каждый правитель города или нома, каждый верховный жрец и военачальник имел множество слуг и подчиненных. По мере того как они старели, добросердечный хозяин переводил их на должность, соответствующую их силам и возрасту, обеспечивал их кровом и пищей, а в будущем обещал достойное погребение. Фараон не прощал Синухета, пока тот был во цвете лет, но, когда узнал, что беглец стоит на пороге старости, решил не лишать его благ преклонного возраста.

В Египте давно уже не приносили в жертву детей и не убивали стариков. Но я не поручусь, что даже на этой благословенной земле не находилось нетерпеливых наследников, которые с удовольствием сократили бы дни своего предка, объявившего, что будет жить до ста десяти лет.

Мы знаем о фараонах, свергнутых с трона. Но в то же время известно, что Аменемхат I после двадцати лет царствования передал бразды правления своему сыну, а сам после этого мирно прожил еще десяток лет, что позволило ему продиктовать на досуге свои пессимистические наставления.[*88] Да и Априй мог бы дожить до старости даже после того, как потерпел поражение и лишился трона, если бы не ожесточил египтян своими зверствами.[*89] В общем, Египет был такой страной, где старикам жилось совсем неплохо.

II. Оценка деяний

Глубоко ошибается тот, кто думает, будто египтяне стремились покинуть землю живых. Они просто знали, что смерть не внемлет мольбам, что ее не смягчить никакими молитвами. Тщетно протестовать, ссылаясь на то, что ты еще молод! Ибо смерть «хватает ребенка, который еще при материнской груди, точно так же, как старого человека!».[611] И к тому же «что означают все годы на земле, сколько бы их ни было? Запад – это земля сна и тяжкого мрака, место, где пребывают все, пришедшие туда. Они спят в своих пеленах и пробуждаются только для того, чтобы увидеть своих братьев. Они не замечают больше ни отца, ни матери. Сердце их забыло жену и детей. Вода, живая для тех, кто на земле, для меня вода гнилая. Она хороша для тою, кто живет на земле, но, когда она доходит до меня, она гнилая».[612]

Самое лучшее, что может сказать глубоко верующий о загробном мире, так это то, что там нет ни врагов, ни соперников и можно наконец спокойно отдохнуть. Однако находились скептики, которые замечали: «Никто еще не возвращался оттуда, чтобы рассказать, хорошо ли умершим и чего им не хватает, и успокоить наши сердца, пока мы сами не придем в то место, куда они ушли».

Тот же мудрец говорил еще, что все гробницы превращаются в прах и даже гробницы древних мудрецов исчезают, как будто их и вовсе не было.[613] Однако он не делает из этого вывода, что не стоит заботиться о своей гробнице и думать о погребении задолго до смерти. Да если бы он это и сказал, ему не удалось бы убедить своих современников, которые во времена Рамсесов готовились к переходу из этого мира в иной так же тщательно, как во времена великих пирамид.

При входе в загробный мир умерших ожидало страшное испытание: оценка деяний, точнее – взвешивание деяний.



Суд Осириса

Старый фараон, который оставил наставления своему сыну Мерикара, предостерегает его от неправедных судей, угнетающих несчастных. Эта тема приводит его к иным судьям: «Судьи судят мудрого, знай, немилостивы они в тот час, когда они выполняют свои обязанности… Не надейся на долгие годы. Смотрят они на жизнь, как на один час. Остаются дела после смерти [человека], кладут их в кучу рядом с ним. Вечность – это пребывание там. Глуп тот, кто пренебрегает этим. Но тот, кто достиг этого, не делая греха, будет подобен богу, свободно шагающему, как владыка вечности» (перевод Р.И. Рубинштейн).[614]

Сетна, сын фараона Усермаатра, получил уникальную возможность побывать живым в загробном царстве Аментет. Вот что он там увидел: «Осирис, великий бог, восседает на троне из чистого золота в короне с двумя перьями; Анубис, великий бог, слева от него, великий бог Тот – справа, боги суда над людьми Аментета – справа и слева, а посередине перед ними стоят весы, на которых они взвешивают добрые и злые деяния, и великий бог Тот записывает, а великий бог Анубис произносит приговор».

Пришедших на суд разделяли на три группы. Тех, чьи злодеяния весили больше, чем добрые дела, отдавали на съедение «Пожирательнице». Тех, чьи достоинства перевешивали недостатки, причисляли к богам. А тех, у кого злых и добрых дел оказывалось поровну, заставляли служить Сокар-Осирису.[615]

Египтяне сомневались, что есть безгрешные люди. Значит, надо было, чтобы боги простили грешнику неправедные дела и оправдали его. Надежда на милость богов была свойственна всем египтянам. Об этом часто упоминается в заупокойных текстах: «Мои грехи стерты, мои ошибки сметены, моя неправедность смыта.[616] Ты оставишь свои грехи в Ненинесуте».[617]

«„Великая магией“ тебя очищает. Ты признаешься в своем грехе, и он будет уничтожен, чтобы все было так, как ты сказал.[618] Слава тебе, Осирис в Деду (греч. Бусирис. – Ред.)… Ты слышишь его речь. Ты стираешь его грехи. Ты делаешь его голос праведным против врагов и громким на его суде на земле».[619]

«Ты незыблем, а враги твои падают. Все плохое, что сказано о тебе, не существует. Ты предстаешь перед Эннеадой богов и выходишь, „правдивый голосом“[*90]».[620]

Глава 125 Книги мертвых целиком посвящена избавлению грешников от их грехов. Египтяне переписывали ее на папирус и клали в гроб между ногами мумии. Когда читаешь такой папирус, кажется, что перед тобой отчет о будущем высшем суде, но таком суде, где все обернется наилучшим образом. Зал суда, уж не знаю почему, называется Залом Двух Истин. Осирис восседает на своем алтаре. Две его сестры, Исида и Нефтис, стоят за его спиной. Четырнадцать помощников выстроились в глубине. Посередине стоят весы, опору которых украшает голова Маат (Истины), а иногда – голова Анубиса или Тота. Весы охраняет чудовище. Тот, Анубис, а иногда Хор и две Маат держатся в центре зала. Анубис вводит покойного, облаченного в льняное одеяние. Он приветствует судью и всех богов:

«Привет тебе, великий бог, Владыка Двух Истин!

Я пришел, дабы узреть твою красоту!

Я знаю тебя, я знаю имена сорока двух богов, пребывающих здесь, на Великом Дворе Двух Истин, – они поджидают злодеев и пьют их кровь в день, как предстанут злодеи на суд Уннефера. Вот, я знаю вас, Владыки справедливости! К вам прихожу со справедливостью, ради вас отринул несправедливость».

Затем он произносит длинную оправдательную речь, состоящую из одних отрицаний:

Я не чинил зла людям.

Я не нанес ущерба скоту.

Я не совершил греха в месяце Истины…

Я не творил дурного…

Имя мое не коснулось слуха кормчего священной ладьи.

Я не кощунствовал.

Я не поднимал руку на слабого.

Я не делал мерзкого пред богами.

Я не угнетал раба пред лицом его господина.

Я не был причиною недуга.

Я не был причиною слез.

Я не убивал.

Я не приказывал убивать.

Я никому не причинял страданий,

Я не истощал припасы в храмах.

Я не портил хлебы богов.

Я не присваивал хлебы умерших.

Я не совершал прелюбодеяния.

Я не сквернословил.

Я не прибавлял к мере веса и не убавлял от нее.

Я не убавлял от аруры.

Я не обманывал и на пол-аруры.

Я не давил на гирю.

Я не плутовал с отвесом.

Я не отнимал молока от уст детей.

Я не сгонял овец и коз с пастбища их.

Я не ловил в силки птицу богов.

Я не ловил рыбу богов в прудах ее.

Я не останавливал воду в пору ее.

Я не преграждал путь бегущей воде.

Я не гасил жертвенного огня в час его.

Я не пропускал дней мясных жертвоприношений.

Я не распугивал стада в имениях бога.

Я не чинил препятствий богу в его выходе.

Пер. М.А. Коростовцева

Так он отказывается от египетских грехов и в заключение говорит, что чист, ибо он – нос того, кто дарует дыхание, кто дает жизнь всем египтянам. Но, словно боясь, что ему не поверят, он возобновляет свои отрицания, обращаясь поочередно ко всем сорока двум богам, которых он приветствовал, входя в зал. Имена у них устрашающие: «Широко шагающий», «Глотатель тени», «Разбивающий кости», «Кровопийца», «Громогласный», «Предвестник битвы»… Он говорит, что не боялся смертного приговора на земле не только потому, что никогда не оскорбил ни бога, ни фараона, но потому, что всегда делал то, что советуют люди и одобряют боги.

«Он давал богу все, что он любит. Он давал хлеб голодным, воду – жаждущим, одежду – нагим, одалживал свою лодку тому, кто хотел переправиться через реку. Он из тех, кому говорят, едва его завидев: „Добро пожаловать, добро пожаловать!“»

Он совершил еще немало богоугодных и похвальных поступков, например когда услышал разговор осла с кошкой, о котором, к нашему величайшему сожалению, мы ничего не знаем.

Теперь оставалось только сделать из всего сказанного практический вывод. На одну чашу весов клали сердце покойного, на другую ставили статуэтку Маат. Но что, если бы сердце вдруг заговорило и опровергло слова хозяина? Против этой опасности существовало заклинание, записанное в 30-й главе Книги мертвых: «О сердце мое, сердце моей матери, сердце моей плоти! Не вставай против меня в качестве свидетеля, не перечь мне перед судьями, не клади свой вес против меня перед владыкой весов. Ты – мой Ка, который во мне, ты Хнум, дающий целостность моим членам. Не допусти, чтобы имя мое плохо пахло… Не лги против меня перед богом!»

После этого заклинания сердце молча выслушивало обе стороны. Результат был предопределен заранее. Анубис останавливал колебание весов. Он говорил, что обе чаши находятся в равновесии, Тот записывал его слова и объявлял, что покойный прошел испытание и отныне может называться «маа хэру» – «правдивый голосом». В царство Осириса вошел еще один подданный. Чудовищу, которое надеялось сожрать новоприбывшего, придется подождать другого случая.

Неужели египтяне действительно верили, что достаточно отказаться в письменном виде от всех своих грехов, чтобы изгладить их из памяти людей и богов?

В некоторых недавних работах о египетской религии можно прочесть, что глава 125 Книги мертвых была магическим текстом, и это слово «магический», говорит о многом. Средство «для превращения старика в юношу» на самом деле было обычным рецептом для удаления морщин, прыщей, красных пятен и прочих неприятных признаков старости.[621] Мне кажется, что автор назиданий своему сыну Мерикара выражал общее мнение, когда говорил, что высшего судью нельзя обмануть. Можно утверждать, что, если египтянин объявлял себя чистым и так настойчиво повторял, что не содеял никакого вла, он был уверен, что сумел еще при жизни избавиться от груза своих грехов. Только такая уверенность позволяла ему без страха предстать перед загробным судом.

Главное, чтобы тебя объявили «маа хэру» – «правдивый голосом». Однако заслужить этот титул можно было, только если ты устно отстаивал свою правоту на суде. Бесчисленное множество египтян, чьи имена мы читаем на стелах, саркофагах и на стенах гробниц, назывались «маа хэру». Высказывалось предположение, что это лишь набожное пожелание самому себе, или своим друзьям, или родственникам, но это пожелание могло быть исполнено только в ином мире, так что термин «маа хэру» практически стали считать синонимом слова «усопший».[622] Однако мы знаем египтян, имевших это звание при жизни. Таков был Хуфу, обвиненный греками в безбожии. Он был «маа хэру», когда слушал своих сыновей, которые по очереди рассказывали ему истории про чародеев. Таков был Парамсес, когда Хоремхеб поручил ему управление всеми работами в храме Опета еще до того, как он стал Рамсесом I.[623] Таков был Шешонк, когда он еще не был фараоном Шешонком I.[624] Бакенхонсу, великий жрец Амона, тоже был «правдивый голосом», когда получил от Рамсеса II милостивое разрешение поставить свою статую в храме, чтобы она была в числе восхваляемых.[625] Ему шел тогда девяносто первый год, и он прожил еще несколько лет. Один из его преемников, Рамсеснахт, также называется «правдивый голосом» в надписи из Вади-Хаммамат, где рассказано о великой экспедиции, посланной Рамсесом IV к горе «бехена» на третьем году своего правления. Так вот, этот жрец еще жил на четырнадцатом году правления Рамсеса IV, а может быть, даже Рамсеса VI.[626]

Этих примеров достаточно, чтобы утверждать: египтяне становились «маа хэру», когда они были еще живы и здоровы. Но как получали они этот прекрасный титул? Осирис стал первым «маа хэру». Когда его преданная супруга возвратила ему целостность и жизнь, он обвинил своего убийцу Сетха на суде богов под председательством самого Ра и добился его осуждения.[627] Исида не хотела, чтобы ее преданность была забыта, а потому учредила весьма назидательные мистерии, чтобы они служили примером и утешением для простых смертных. В этих мистериях еще во времена Геродота представляли страдания Осириса. В более древние времена показывали борьбу сторонников Осириса за тело своего бога и его триумфальное возвращение в храм Абидоса. Далее разыгрывалась мистерия суда. Глава 18 Книги мертвых сохранила нам даже список городов, которые имели право на это представление: Он, Деду, Имет, Хем, Пе и Деп, Рехти в Дельте, Расетау (один из кварталов Мемфиса), Нареф, что при входе в Фаюм, и Абидос в Верхнем Египте. По всей видимости, желая обеспечить себе оправдание в будущей жизни, набожные египтяне брали пример с Осириса. В конце главы 125 Книги мертвых мы читаем обращение, которое могло быть адресовано только живым: «Прочитай эту главу четко и ясно, надень праздничное одеяние, обуйся в белые сандалии, подведи глаза черной краской, умастись наилучшими благовониями, а перед тем соверши полное жертвоприношение – быками, птицей, терпентином, хлебом, пивом и овощами».

И священный текст добавляет: «Кто это сделает для него, будет вечно зелен (здоров), дети его будут зелены. Он будет в чести у царя и великих людей. Он ни в чем не будет испытывать недостатка и наконец войдет в свиту Осириса».

Мы можем теперь представить эту мистерию загробного суда, где египтяне очищались от своих грехов. Все, кто полагал, что их дни сочтены, либо потому, что они были стары или больны, либо потому, что получили одно из тех тайных предупреждений, какие Осирис посылает иногда тем, кто скоро войдет в его царство,[628] собирались толпами, в одном из вышеназванных городов. Они исполняли все указанные в Книге мертвых предписания, а главное, ве скупились на жертвоприношения.

Из главы 125 видно, что мистерия загробного суда состояла из двух актов. Сначала Осирис заставляет признать свою невиновность. Обращаясь к богу Ра, он тридцатью шестью фразами утверждает, что ни в один из дней года не совершал никакого зла. Верующие вторят ему и тоже успокаиваются, когда суд устанавливает невиновность бога. Но это не все. Теперь Осирис покидает скамью ответчика и занимает место судьи. Присутствующие повторяют вторую отрицательную исповедь, затем по очереди подходят к весам. На одну чашу весов кладут сердце из лазурита с выгравированным именем, на другую – статуэтку Маат,[*91] и каждый мог убедиться, что чаши сохраняют равновесие. После этого верующего торжественно провозглашали «маа хэру» и регистрировали. Он мог быть уверен, что отныне перед ним не закроют врата в мир иной.

III. Подготовка гробницы

Теперь уже со спокойной совестью египтянин мог позаботиться о своем жилище вечности.

Фараоны принимались за это загодя. Постройка даже средней пирамиды была непростым делом. Приходилось посылать целые экспедиции, чтобы доставить на плато Гизе или на плато Саккара гранитные и алебастровые блоки. С начала Нового царства фараонов начали хоронить в Долине царей к западу от Фив, где образовался новый некрополь. Потомки Рамсеса I хотя и были родом из Дельты, однако переняли обычай побежденных соперников и продолжали вырубать в фиванских горах подземные залы и ходы длиной иногда до сотни метров со странными росписями на стенах. Они изображают ночное путешествие Ра по двенадцати регионам потустороннего мира, но ничто не напоминает о подвигах Ра при жизни. Ибо царская гробница не предназначалась для посетителей, и даже вход в нее старались сделать потайным.[629]

Совсем иначе обстояло дело с гробницами частных лиц, которые обычно четко делились на две части. Подземная камера на дне шахты предназначалась для покойного. Когда его укладывали в саркофаг и совершали последние обряды, камеру замуровывали, шахту засыпали, и никто больше не должен был тревожить его покой. Но над шахтой сооружали настоящий маленький храм, открытый для живых. Он выходил фасадом во двор, где стояли стелы с надписями: восхищенные потомки могли узнать о добродетелях и деяниях покойного. Иногда на таком дворе возле маленького водоема ухитрялись выращивать пальмы и сикоморы.[630] Со двора посетитель входил в прекрасно украшенный зал. Даже потолок был ярко расписан растительным или геометрическим многокрасочным орнаментом. На стенах и на колоннах изображали наиболее характерные сценки из жизни усопшего. Если он был знатным вельможей, он присматривал за работой в поле, охотился на антилоп в пустыне, бросал бумеранг в водоплавающих птиц, вонзал гарпун в гиппопотама, участвовал в рыбной ловле. Если управляющим мастерскими Амона – наблюдал за скульпторами, ювелирами и столярами. Если важным чиновником – собирал налоги в казну. Если военачальником – обучал новобранцев. Мы видим его на приеме у фараона: он вводит длинную вереницу посланников далеких стран, которые не знали Египта. Они сгибаются под тяжестью дани и умоляют «даровать им дыхание жизни».



Изготовление саркофага

Совершив обход всего зала, посетитель входил в широкий коридор. На одной его стене он видел покойного на ладье, плывущей в Абидос, и другие эпизоды похорон, совершенных по всем правилам. Коридор приводил в последний зал, где были изображены богоугодные деяния покойного. Он поклоняется богам, совершает в их честь возлияния, подает им зажженную курильницу, поет гимны. А взамен все время получает свежую пищу как награду за свою веру и предусмотрительность.[631]

Из всей погребальной утвари самым главным, естественно, являлся саркофаг. Неферхотеп еще при жизни неоднократно посещал мастерскую, где изготовляли саркофаг для его мумии. Он видел свое будущее пристанище, поставленное на два табурета, смотрел, как мастера, сидя или стоя, полируют его и раскрашивают. Он видел жреца, который окроплял саркофаг святой водой.[632]

Фараону и знати было недостаточно одного гроба. Мумия Псусеннеса, уже защищенная золотой маской, покоилась в серебряном гробу, повторявшем очертания мумии, который, в свою очередь, стоял в саркофаге черного гранита, тоже похожем на стилизованную мумию. А этот саркофаг был помещен в прямоугольный каменный ящик, украшенный изнутри и снаружи божествами, в чьи обязанности входило охранять мумию. На выпуклой крышке был изображен лежащий фараон с атрибутами Осириса, а с внутренней ее стороны – богиня неба Нут со всеми ее ладьями и созвездиями. Изображение ее стройного и грациозного тела находилось всего в нескольких сантиметрах над саркофагом из черного гранита, и фараон своими каменными глазами всегда мог созерцать красоту богини.

Так осуществлялась самая пылкая мечта египтян для своей загробной жизни: сделаться небожителем, странствовать среди звезд, которые никогда не стоят на месте, и среди бессмертных планет. Кроме того, на стенках саркофагов были выгравированы глаза; ими усопший фараон видел все, как Ра или Осирис, а также двери, через которые он мог выходить из своего дворца вечности и возвращаться, когда ему захочется.

Богатство и разнообразие погребальной утвари зависели, конечно, от средств хозяина гробницы. В этом отношении гробница Тутанхамона превосходит всякое воображение: парадные кровати, ложа для отдыха, колесницы и ладьи, ларцы и сундучки, кресла, стулья, табуреты, всевозможное оружие, всякие посохи и трости, лучшие в его время ювелирные украшения, игральные фигурки, предметы культа. В царстве Осириса фараон, как его подданный, должен был повторить все свои богоугодные деяния. А в качестве главы семьи и номарха ему предстояло принимать на том свете своих детей, родственников и друзей. Для этой цели усопшего фараона снабжали разнообразной посудой. В его гробнице рядом с царскими «сервизами» оставляли куски мяса, птицу, зерно, вина – короче, все, что едят и пьют живые.

Кроме саркофага в погребальную камеру ставили деревянный или каменный ящик с четырьмя сосудами, которые мы называем, кстати неправильно, канопами.[*92] Они предназначались для различных органов, вынутых из тела перед бальзамированием и отданных под защиту четырех богов и четырех богинь. Один из этих богов, Амсет, имел человеческую голову; второй, Хапи, – голову павиана; третий, Дуамутеф, – голову шакала, а четвертый, Кебех-сенуф, – голову сокола. Таким образом, крышка первого сосуда была в форме человеческой головы, а три остальные соответственно в виде голов павиана, шакала и сокола. Однако особо утонченным будущим покойникам и этого было мало. Они заказывали небольшие гробики из золота или серебра с внешними ящиками и крышками, как у настоящих саркофагов. В них укладывали маленькие свертки с мумифицированными органами, а затем эти четыре гробика опускали в алебастровые сосуды (так в погребении Тутанхамона).

Поля Иалу, где царил Осирис, были, как сад Кандида, самым прекрасным местом в мире. Но их надлежало возделывать, как настоящие: пахать, сеять, пропалывать, жать, заботиться об оросительных каналах и совершать еще множество работ, цель которых от нас ускользает, например переносить песок с одного берега на другой. Эти работы, вполне естественные для живого земледельца, казались невыносимыми для тех, кто провел земную жизнь в праздности или занимался совсем другим ремеслом. Ни один народ в мире не верил так свято, как египтяне, что изображение какой-то вещи или существа приобретает в загробном мире качества и способности оригинала. Выход из положения напрашивался простой: достаточно сделать статуэтку, чтобы она работала вместо покойного хозяина.[*93] Статуэтки из глазурованного фаянса, а порой из бронзы имели форму мумии. Лицо иногда отличалось индивидуальными чертами. Мы думаем, мастера пытались добиться портретного сходства. Но даже если им это не удавалось, они все равно достигали своей цели, потому что на каждой статуэтке писались имя и титул хозяина, которого она замещала. Например: «Осирис N, первый пророк Амона-Ра, царя богов, Хорнахти». Часто более подробная надпись определяла обязанности статуэтки.

«Осирис N говорит: „О ушебти“, если Осирис N будет учтен, призван, назначен на всякие работы, которые должны быть сделаны там, в некрополе, как делает человек для себя, для плодородия полей, для орошения берегов, для переноски песка с востока на запад и обратно, для удаления сорняков, как делает человек для себя, ты скажешь: „Я сделаю это. Я здесь!“»

Однажды вступив на этот путь, египтяне стали множить такие статуэтки, чтобы избавиться в вечности от неприятных занятий. Они вкладывали им в руки или рисовали на спинах орудия труда и мешки. К статуэткам работников вскоре присоединились статуэтки писцов и надсмотрщиков, ибо за всеми земледельцами должен был надзирать чиновник. И наконец, египтяне начали делать для статуэток миниатюрные предметы из фаянса или бронзы: коромысла с кувшинами для воды или с тазами для песка, корзины, плетенки, мотыги и молотки. На этих модельках, чтобы их не украли и не использовали по другому назначению, тоже ставили имя хозяина гробницы, как на статуэтках.[633]

Следуя той же идее, египтяне начали делать для усопших статуэтки обнаженных женщин. У фараонов и знати при жизни были наложницы, и они не хотели терять этого милого обычая в загробном мире. Мы нашли такие статуэтки в преддверии гробницы Псусеннеса. На одних было имя фараона, на других – женские имена. Но если живые оригиналы походили на этих кукол, нам остается только посочувствовать фараону.[634]

Мумии «любили» украшения не меньше, чем живые. К тому же часто на них были те же самые украшения, которые покойный носил при жизни, но нередко для мумии делали новые. Вот список всего необходимого для мумии фараона или знатного лица:[635]золотая маска для фараона и царевичей, раскрашенная маска из папье-маше или гипса для частных лиц; воротник из двух жестких золотых пластин с перегородчатой эмалью, изображающих коршуна с распростертыми крыльями; одно или множество ожерелий из золота, драгоценных камней, фаянса в виде многорядных бусин с одной или двумя застежками, которые иногда имели подвески из золота и граненых драгоценных камней, иногда их заменяли фаянсовые имитации; одно или несколько нагрудных украшений, пекторалей, подвешенных на цепочках. Наиболее распространенными были пекторали в виде крылатого скарабея с Исидой и Нефтис по бокам. На обратной стороне скарабея вырезали знаменитое обращение к сердцу: «О сердце мое, сердце моей матери, сердце моей плоти! Не вставай против меня в качестве свидетеля, не перечь мне перед судьями, не клади свой вес против меня перед владыкой весов. Ты – мой Ка, который во мне, ты – Хнум, дающий целостность моим членам. Не допусти, чтобы имя мое плохо пахло… Не лги против меня перед богом!»; другие скарабеи, с крыльями или без крыльев, с надписями, но на сей раз без обрамления; лазуритовые сердца на цепочках с именем покойного; браслеты, гибкие или жесткие, полые или массивные, для запястий, предплечий и лодыжек; «напальчники» для рук и ног; кольца на каждый палец; сандалии; амулеты и статуэтки разных богов, которые вешали на шею или подвешивали к пекторали.

Богами-охранителями мертвых были прежде всего Анубис и Тот, однако египтяне не пренебрегали помощью соколов и коршунов с распростертыми крыльями, змеиных голов, ибо змея – хранительница замков на дверях между разными отделениями потустороннего мира, а также глаза «уджат»[*94] и фетишей Осириса и Исиды.

К этим украшениям и амулетам следует добавить огромное количество миниатюрных моделей всевозможных предметов: тростей, скипетров, оружия, царских и божественных эмблем, которые всегда не мешало иметь под рукой.

Было совсем не легко выбрать и заказать все эти сложные и дорогие предметы и проследить за их изготовлением. Что бы там ни говорили некоторые скептики, а благополучие на том свете все-таки в основном зависело от забот человека о своем «доме вечности», о погребальной утвари и украшениях. Загробный мир вовсе не был местом отдохновения и спокойствия: усопшего подстерегали там опасности и ловушки и, чтобы их избежать, следовало заранее принять все меры предосторожности.

IV. Обязанности заупокойного жреца (жреца Ка)

Но вот наш старик египтянин построил себе «дом вечности». Он украсил его согласно своему вкусу и средствам. Он заказал столяру и другим мастерам всевозможную погребальную утварь. У ювелира он купил необходимые украшения и кучу амулетов и талисманов. Казалось бы, теперь у него есть все, что может понадобиться в загробном мире. Но он все еще не удовлетворен. Надо, чтобы наследники позаботились о нем после смерти и не просто достойно перенесли его в «жилище вечности», отдав последние почести, а помнили о нем всегда, из поколения в поколение. Вот что говорит один знатный египтянин: «Я передал мои должности сыну, когда был еще жив. Я завещаю ему больше, чем мой отец завещал мне. Мой дом прочно стоит на его фундаменте, моя земля на своем месте. Они непоколебимы. Все мое добро на своем месте. Мой сын даст жизнь моему сердцу на этой стеле. Он сотворил для меня наследника в качестве доброго сына».

Мысль о том, что сын не даст умереть имени своего отца и даже отцов его отца, очень часто встречается в заупокойных текстах. Ханиджефаи, правитель Сиута, назначил своего сына заупокойным жрецом (жрецом Ка) – мы бы сказали, исполнителем завещания. Все, что он получит как жрец Ка, выделяется в особую долю, не подлежащую разделу между другими детьми. Он, в свою очередь, не имеет права раздавать эту долю своим детям. Он может передать ее только целиком тому из сыновей, кого назначит на свое место, чтобы он продолжал заботиться о гробнице своего деда и лично участвовал во всех церемониях, совершаемых в его честь.[636]

Эти церемонии устраивали обычно по случаю Нового года и праздника «уаг», который отмечался восемнадцать дней спустя. Они происходили в самой гробнице, в храме Упуаута, покровителя Сиута, и в храме Анубиса, покровителя некрополя.

За пять дней до Нового года жрецы Упуаута приходят в храм Анубиса, и каждый подносит его статуе небольшой хлебец.

Накануне Нового года жрец Упуаута приносит заупокойному жрецу свечу из своего храма. Жрец Анубиса поступает так же: он передает свечу, освещавшую храм Анубиса, начальнику всех служителей некрополя, который должен отнести ее в гробницу под эскортом стражи горы. Там их встретит заупокойный жрец, и они отдадут свечу ему.

В день Нового года после освящения храма каждый жрец Упуаута кладет хлебец перед статуей Хапиджефаи. Затем они выстраиваются позади жреца Ка и чтят память усопшего. Глава некрополя и его стража тоже приносят в дар статуе хлеб и пиво и воздают ей почести.

Вечером того же дня жрецы Упуаута, которые дали жрецу Ка первую свечу, дают ему вторую. Великий жрец Анубиса делает то же самое и перед статуей усопшего; как и накануне, горят свечи, побывавшие в храмах.

Примерно те же самые церемонии происходят и на празднике «уаг». В храме Упуаута жрецы подносят статуе белые хлебцы и выстраиваются за жрецом Ка, чтобы восславить Хапиджефаи. Ночью перед ним зажигают третью свечу. Процессия жрецов Анубиса доходит до монументальных ступеней, ведущих в гробницу, и возносет хвалы усопшему. Каждый из жрецов кладет по хлебцу к подножию его статуи, озаренной освященной свечой.

Совершив ежедневные обряды, жрец храма приносит в дар статуе хлеб и пиво. Другой представитель некрополя, начальник стражи горы, тоже приносит хлеб и кружки с пивом жрецу Ка, чтобы тот передал этот дар статуе усопшего.

Хапиджефаи мог похвастаться, что его не забывали и в другие, пусть не столь торжественные праздники, как день Нового года, но тем не менее достаточно важные, например в праздники начала сезонов. Начальник некрополя со стражей горы приходили в сад перед гробницей, брали стоявшую там статую и относили ее в храм Анубиса.

И еще одно его желание тоже было исполнено. С тех пор как Хапиджефаи стал главой жрецов Упуаута, он привык получать в дни праздников, а их было, как мы знаем, великое множество, мясо и пиво. Поэтому в дни праздников его статуе всегда приносили мясо и пиво под присмотром жреца Ка.

Все эти услуги не были бесплатными. Чтобы их оплатить, Хапиджефаи использовал свою долю натуральных продуктов, которую получал как управляющий и как верховный жрец Упуаута. С неподражаемым эгоизмом присваивает он то, что полагается его преемникам по должности. Он уменьшает их доходы, ибо его преемник вынужден теперь каждый год отдавать двадцать семь дней храма, а день храма был не чем иным, как одной триста шестидесятой частью всего, что поступало в храм за год. Хотя храм Упуаута провинциальный, но его доходы были довольно значительными, и преемники, вынужденные отдавать жрецам сумму, соответствующую примерно одной тринадцатой части годовых доходов храма Упуаута, лишались довольно жирного куска, тем более что основная часть должностного владения и без того была уменьшена из-за того, что Хапиджефаи подарил многие поля другим храмам. В связи с этим содержание гробницы могло обойтись намного дороже самой гробницы и Египет согнулся бы под грузом, который взвалили на его плечи мертвецы. Но Хапиджефаи невозмутимо замечает, что договор, заключенный им со жрецами его времени, должен соблюдаться неизменно и никакой будущий правитель не смеет его нарушать. К счастью, через два-три поколения доходы, предназначенные для их содержания, использовались на погребения других покойников.[637]

Мы уже видели, что фараоны и частные лица считали богоугодным делом восстановление обветшалых гробниц и возобновление приношений на их жертвенные столы. Но многие гробницы и заупокойные храмы были окончательно разрушены во время войны с «нечистыми». Из-за этой войны и последовавшей за ней анархии Египет был почти разорен и настолько обеднел, что ему уже было не до забот о древних мертвецах.

V. Бальзамирование

Ничто больше не удерживает на этой земле нашего египтянина! Предупрежденный Осирисом, он успел построить и обставить свой «дом вечности» и принял все меры для его содержания, какие подсказывали ему его набожность и обычаи. В тот день, когда он «отплыл к другому берегу» – египтяне не любили говорить: «он умер», – его близкие погружались в траур по меньшей мере на семьдесят дней. Они прекращали дела и сидели дома в безмолвной скорби. Если им все же приходилось выходить, они мазали лицо илом, как это сделал Анупу, когда подумал, что его младший брат погиб («Сказка о двух братьях»), и беспрестанно били себя по голове обеими руками.[638] Но они не могли отложить самое срочное дело: труп надо было сразу передать бальзамировщикам и выбрать способ бальзамирования. Таких способов, если верить Геродоту и Диодору, насчитывалось три.

Бальзамирование «по первому классу» требовало много времени и забот. Из головы трупа извлекали мозг, из тела – все внутренние органы, за исключением сердца, обрабатывали и укладывали в сосуды-канопы. После двойной промывки внутренние полости вместо извлеченных органов заполняли благовониями. Затем тело помещали в натрон, который в изобилии добывали в Вади Натрон, долине к западу от Фаюма, а также в районе Нехеба и который египтяне использовали для самых разнообразных нужд, в частности для дезинфекции домов. Через семьдесят дней тело тщательно обмывали и заворачивали в пелены, широкие льняные полосы, пропитанные камедью и смолами. Для этой работы требовалось как минимум пятнадцать различных веществ: пчелиный воск, чтобы покрыть им уши, глаза, нос, рот и разрез, сделанный бальзамировщиком, кассия и корица, «кедровое масло», которое в действительности извлекали из можжевельника, камедь, хна, ягоды можжевельника, лук, пальмовое вино, всевозможные смолы, древесные опилки, вар и гудрон и, разумеется, натрон – главная составная часть всех смесей. Многие из этих компонентов были иноземного происхождения, в частности гудрон и вар; некоторые добывали из ливанского кедра. Поэтому, когда прервалась морская торговля с Библом, бальзамировщики и их заказчики впали в отчаяние от одной только мысли, что теперь им придется искать какие-то заменители.[639]

Когда работа заканчивалась, тело представляло собой скелет, обтянутый кожей, однако покойного все-таки можно было узнать, несмотря на ввалившиеся щеки и сморщенные губы. Мумия Сети I и спустя множество веков позволяет нам воссоздать черты и выражение лица этого великого фараона. То же самое можно сказать и о большинстве других мумий.

Наступало время одеть и украсить мумию. На нее вешали ожерелья, пекторали и амулеты, надевали браслеты, напальчники и сандалии. На разрез, сделанный бальзамировщиком, чтобы вынуть внутренние органы, клали толстый золотой лист с выгравированными на нем четырьмя божествами-хранителями канон по краям и глазом «уджат» в середине, который обладал свойством залечивать раны. Между ногами мумии клали копию Книги мертвых – необходимого путеводителя по загробному царству. Затем все тело забинтовывали льняными пеленами. На лицо клали маску. У частных лиц она делалась из полотна с гипсовой штукатуркой, у фараонов и знати – из золота, иногда она соединялась золотыми проволочками с накидкой или воротником из бус.[640] Все покрывал последний саван. Вместо этого савана мумия Шешонка, найденная в Танисе в переднем покое гробницы Псусеннеса, была защищена футляром из папье-маше, на котором с помощью золотых листочков и очень тонких накладок синего фаянса довольно наивно воспроизведены орнамент и украшения, обычно выгравированные или изваянные на серебряном саркофаге.[641] Если все это время изготовители погребального инвентаря, которым были розданы заказы, не сидели сложа руки, через два с половиной месяца после кончины можно было наконец положить мумию в гроб и приступить к похоронам.

VI. Похоронная процессия

Египетские похороны были мрачным и одновременно красочным зрелищем.[642] Члены семьи усопшего безудержно рыдали и горестно заламывали руки на всем пути до гробницы. Кроме того, они нанимали профессиональных плакальщиков и плакальщиц, очевидно боясь, что сами не смогут показать всю глубину своей скорби. А те были поистине неутомимы. Вымазав лица илом, обнажившись до пояса, разорвав на себе одежды, они рыдали, стонали и били себя руками по голове. Солидные мужи в траурной процессии не предавались таким чрезмерным проявлениям горя, но вспоминали на ходу о достоинствах покойного: «Сколь прекрасна его судьба!.. Он заполнил сердце Хонсу в Фивах, и тот дозволил ему достичь Запада в сопровождении поколении и поколении его служителей».[643]

А в остальном погребальная процессия весьма напоминала переселение из одного дома в другой.[644] Первая группа служителей несла на коромыслах пирожки и цветы, глиняные кувшины и каменные вазы, ларцы со статуэтками-ушебти и их орудиями труда. Вторая, более многочисленная группа несла обычную погребальную мебель: кресла, кровати, ларцы и шкафчики, а кроме того – колесницу в разобранном виде. Личные вещи, ящики с канонами, трости, скипетры, статуи, зонты были доверены третьей группе носильщиков. Драгоценности, ожерелья, фигуры соколов или коршунов с распростертыми крыльями, птиц с человеческими головами и другие предметы роскоши несли на блюдах и явно выставляли напоказ, не опасаясь многочисленных зевак, наблюдавших за шествием. Саркофага почти не было видно на катафалке, который тащили две коровы; несколько мужчин подталкивали его. Этот катафалк состоял из деревянных раздвижных щитов или рамок, занавешенных вышитыми тканями или кожей. Он покоился на ладье со статуями Исиды и Нефтис с обеих сторон, а сама ладья стояла на санях с полозьями.



Погребальное шествие

VII. Переправа через Нил

Процессия медленно приближалась к берегу Нила, где ее уже ожидала целая флотилия.[645] Главная погребальная ладья с грациозно изогнутыми внутрь носом и кормой в форме зонтиков папируса имела посередине большую кабину, увешанную изнутри расшитыми тканями и кожаными лептами. В нее и поставили катафалк вместе со статуями Исиды и Нефтис. Жрец в наброшенной на плечи шкуре пантеры возжигает благовония. Плакальщицы бьют себя по голове. Команда этой ладьи – единственный матрос, который прощупывает глубину длинным шестом, потому что погребальную ладью ведет на буксире другое судно с многочисленным экипажем под командой капитана и кормчим у рулевого весла. На этом судне тоже стоит большая кабина. На крыше ее группа обнаженных по пояс плакальщиц продолжает рыдать и заламывать руки, повернувшись лицом к саркофагу. Вот одна из них возвышает голос:

«Скорее плывем на Запад, к земле Истины!

Женщины на библском корабле плачут и плачут. С миром, с миром на Запад, о достойнейший, иди с миром! Если угодно богу, когда день сменится вечностью, мы увидим тебя, увидим, как ты уходишь на ту землю, где все люди равны».

Непонятно только, при чем здесь библский корабль, то есть «кебенет», предназначенный для морского плавания, в то время как погребальная ладья служила только для переправы через Нил. Тем не менее между ними можно провести аналогию. Когда Исиде удалось заполучить священное дерево с телом Осириса внутри, она перенесла его на библский корабль, отплывавший в Египет, и всю дорогу держала в объятиях, обливая слезами. Так же выражали свое горе женщины из семьи усопшего на похоронной ладье во время переправы через Нил.

Еще четыре судна следовали за погребальной ладьей. На них взошли те, кто решил проводить покойного до конца, и туда же погрузили погребальную утварь. Оставшиеся на берегу обращались к своему другу с последними пожеланиями: «Желаем тебе в мире доплыть до Запада Фив!»

Или: «На Запад, на Запад, к земле праведных! Место, которое ты любил, ныне стонет и горюет».

В этот момент возвышает свой голос безутешная вдова:

«О мой брат, мой супруг, о мой друг, не уходи, останься на месте своем, не удаляйся от места, где ты пребываешь! Увы, ты уходишь, чтобы переправиться через Нил. О матросы, не торопитесь, оставьте его здесь! Вы вернетесь в свои дома, а он уходит в страну вечности».

VIII. Подъем к гробнице

На другом берегу процессию уже ждут.[646] Люди разбились на группы. Повсюду стоят маленькие лавочки со всевозможными амулетами, талисманами и прочими предметами культа для тех, кто не успел ими запастись в городе. Человек на причале придерживает за нос первую ладью, и все помогают переносить на берег катафалк и погребальную утварь. Вновь выстраивается похоронная процессия, не столь многочисленная, но примерно в том же порядке. Двух коров снова впрягают в сани, на которых стоит ладья архаического типа с саркофагом. Исида и Нефтис занимают свои места. Погонщики берут в руки кнуты. Вместе с ними идет человек со свитком. Женщины из семьи усопшего, дети и плакальщицы выстраиваются кто где может. Время от времени кто-нибудь из женщин потрясает трещотками. Друзья и подчиненные покойного с тростями в руках выступают в сопровождении носильщиков. Они говорят о своем покойном друге, о его вкусах и наклонностях, о превратностях судьбы, о непрочности и быстротечности жизни людской. Они проходят миш легких навесов, перед которыми люди размахивают курильницами с благовониями. Так процессия пересекает возделанные поля и приближается к подножию Ливийских гор. Дорога идет вверх и становится все труднее. Коров отпрягают. Теперь сани тянут за собой люди, иногда саркофаг приходится нести на плечах. Впереди идет жрец, который все время окропляет саркофаг из чаши и протягивает в его сторону зажженную курильницу. На следующем изображении из горы появляется Хатхор в образе коровы, раздвигает заросли папируса, чудом выросшего на этих бесплодных скалах, и приветствует вновь прибывших.

IX. Прощание с мумией

Процессия с трудом добирается до гробницы.[647] Здесь тоже стоят маленькие лавочки, где торговцы разжигают курильницы с ручкой и охлаждают воду в больших глиняных кувшинах. Богиня Запада невидима и предстает перед людьми только в образе сокола на стеле. Саркофаг снимают с катафалка и ставят перед стелой. Вдова падает на колени и обнимает его обеими руками. Один из мужчин делает маленький колпачок из волос и благовоний, подобный тем, которые водружали на голову гостей в дни приемов. Плакальщицы, дети, члены семьи бьют себя руками по голове еще отчаяннее, чем в начале церемонии. Но жрецам необходимо выполнить очень важный обряд. Они уже расставили на столе самое необходимое для «тризны» – хлебцы и кружки с пивом, а рядом положили какие-то странные предметы: тесло, тесак в форме страусового пера, муляж бычьей ноги, палитру с двумя завигками на краях. Эти предметы понадобятся жрецу, чтобы устранить последствия бальзамирования и вернуть усопшему возможность двигаться. Он снова сможет видеть. Он откроет рот, чтобы говорить и есть (так называемый обряд «отверзания уст и очей»).

Момент расставания приближается. Скорбь присутствующих достигает предела. Вдова начинает первой: «Я жена твоя, Меритра, о великий, не оставляй меня. Неужели ты хочешь, чтобы я от тебя удалилась? Если я уйду, ты останешься один. Кто будет там с тобой, в твоем окружении? Ты так любил пошутить, а теперь ты молчишь, ты не говоришь со мной!»



Прощание с покойным перед входом в гробницу

Ей вторят хором женщины: «Горе, горе! Плачьте, плачьте, плачьте не переставая! Добрый пастырь ушел в страну вечности. Толпа людей удалилась от тебя. Теперь ты в стране, которая любит одиночество. Ты, кто любил шевелить ногами, чтобы ходить, теперь ты пленен, запеленат, связан. Ты, кто имел столько тонких одежд, теперь ты спишь в пеленах!»

Остается только спустить саркофаг в гробницу и расставить там погребальную утварь.[648] Катафалк теперь пуст. Давшие его напрокат жрецы отвезут его в город, где их уже дожидаются другие клиенты.

Гроб в форме мумии опускают в прямоугольный каменный ящик; он вырублен заранее, украшен рельефами и поставлен на место. Некоторые предметы – трости, оружие и, может быть, амулеты – кладут рядом с гробом и закрывают каменный саркофаг тяжелой крышкой. Около него ставят ящик с канопами, лари со статуэтками-ушебти и прочую утварь. Главное, не забыть то, что прежде всего понадобится покойному, – пищу для его рта и, как мы их называем, «прорастающих Осирисов» – деревянные каркасы, напоминающие мумию Осириса, обтянутые грубой тканью. Их наполняли смесью ячменя с песком и поливали в течение нескольких дней. Ячмень прорастал. Когда побеги достигали двенадцати- четырнадцати сантиметров, им давали засохнуть на корню и затем заворачивали в пелены. Египтяне надеялись ускорить воскрешение усопшего, ибо Осирис прорастал точно так же до момента своего возрождения. В более древних гробницах той же цели служили вазы, разделенные на две части поперечной перегородкой с дырочками. В нижнюю часть наливали воду, в верхнюю клали луковицы водяной лилии. Она выпускала корни, которые через отверстия спускались к воде, а вверх луковица выбрасывала стебли через одну, а иногда через три горловины, и лилия расцветала. Этот обычай, очень распространенный в эпоху Среднего царства, позднее был забыт, когда на смену цветущим вазам пришли «прорастающие Осирисы» – еще одна победа культа Осириса над древним солнечным культом.[649]



Изображение гробницы Осириса в храмах греко-римского периода
(вверху – «прорастающий Осирис», внизу – Исида и Нефтис у гроба Осириса)

X. Поминальная трапеза

Когда в подземной усыпальнице все было расстамено по местам, жрец и его помощники удалялись. Каменщик замуровывал вход. Однако родственники и друзья, которые проводили усопшего до его вечного жилища, не торопились уходить. Такое горе и волнение пробуждали аппетит. Носильщики, доставившие все, что нужно покойнику, не забыли и о пище для живых. Все собирались в самой гробнице, либо перед входом в нее, либо чуть поодаль, в легких беседках.[650]

Арфист, повернувшись лицом к тому месту, где покоилась мумия, начинал с восхвалений всего сделанного для усопшего: «Ты воззвал к Ра, тебе внимает Хепри и отвечает Атум. Владыка вселенной сделает все, что тебе нравится… Ветер Запада долетает до тебя, до твоего носа. Южный ветер для тебя превращается в северный ветер. Помещают твой рот к сосцам коровы Хесат. Ты становишься чистым, чтобы созерцать солнце. Ты совершаешь омовение в божественном водоеме… Все твои члены вполне здоровы. Ты оправдан перед Ра. Ты бессмертен перед Осирисом. Ты принимаешь наилучшие приношения. Ты насыщаешься, как на земле. Твое сердце успокоилось в некрополе. Ты пришел в свое обиталище с миром. Боги Дуата (преисподней. – Ред.) говорят тебе: „Приди к твоему Ка в полном спокойствии!“ Все люди другого мира – в твоем распоряжении. Ты призван излагать просьбы перед великим (богом). Ты вершишь правосудие, Осирис-Чанефер правогласный».[651]

В честь божественного отца Неферхотепа другой арфист произносит более грустные слова.[652] Все помнят, что усопший отмечен особыми привилегиями. Сколько гробниц разрушено, сколько исчезло! Им больше не приносят жертв, хлеб их покрылся пылью. «Но стены твоей гробницы тверды, и ты посадил деревья вокруг твоего пруда. Твой Ба отдыхает под ними и пьет их воду».

Арфисту кажется, что это самый подходящий случай немного пофилософствовать: «Тела уходят туда со времен богов, и молодое поколение занимает их место. До тех пор, пока Ра будет восходить на востоке, а Атум заходить на западе, мужчины будут оплодотворять, женщины – зачинать и все носы будут дышать. Но тот, кто рожден, однажды вернется на свое место».

Отсюда вывод: радуйся жизни, пока живешь! Но вот что странно: арфист обращался с этим советом к тому, кто покоился в саркофаге, а присутствующие принимали его на свой счет. Отдав должное еде и питью, они возвращались в свой город шумной, веселой толпой, совсем не похожей на похоронную процессию.

Вот так происходило погребение богатого египтянина. Вряд ли стоит говорить, что похороны простых людей обходились без этих церемоний. Бальзамировщик даже не вскрывал тела и не вынимал внутренние органы. Он только вводил в тело через задний проход маслянистую жидкость со смолой можжевельника и выдерживал его в натроне. А для самых бедных смолу можжевельника заменяли дешевыми дезинфицирующими средствами. Подготовленную таким образом мумию укладывали в гроб и относили в старую, покинутую гробницу. Там эти гробы громоздились до потолка. Но все равно самая бедная мумия получала минимум необходимого из того, что ей могло понадобиться в загробном мире. Вместе с ней в гроб клали инструменты, сандалии, сплетенные из папируса, бронзовые или фаянсовые кольца, амулеты, скарабеев, глаза-«уджат» и фаянсовые статуэтки богов.

Но были люди совсем бедные – их ожидала общая могила. Посередине богатого некрополя Ассасиф сохранилось кладбище таких бедняков. Это была всего-навсего траншея, куда сбрасывали мумии, обернутые грубой тканью, слегка присыпали песком, а на них тут же сбрасывали другие мумии.[653] Счастливы оказывались те из этих бедняков, чьи имена или изображения оставались в гробнице везира или царского сына Куша! Они могли по-прежнему служить своему господину в загробном мире, как служили ему при жизни, и, поскольку любая работа заслуживает вознаграждения, могли рассчитывать на него и в будущей жизни. Может быть, им тоже перепадут крохи от милостей, дарованных избранным, которые почему-то считались праведниками.

XI. Отношения между живыми и мертвыми

Только крайне добрые и наивные люди представляли загробное царство Аментет местом мира и отдохновения. На самом же деле покойник был существом недоверчивым и мстительным. Он боялся воров, которых привлекали золото и серебро его гробницы, боялся злых умыслов или равнодушия бесчисленных посетителей огромного Города мертвых на западе. Он не доверял служителям некрополя. Тем, кто пренебрегал своим долгом и плохо заботился о гробницах, он грозил страшными карами: «Он предаст их огню фараона в день его гнева… Они опрокинутся в море, которое поглотит их тела. Они не получат почестей, предназначенных праведным людям. Они не смогут есть приношения покойным. Перед ними никто не совершит возлияний свежей водой. Их сыновья не займут их места. Их жен изнасилуют у них на глазах… Они не услышат слов фараона в день его радости… Но если они будут хорошо заботиться о погребениях… они получат все наилучшее… Амон-Ра, царь богов, пошлет вам долгую жизнь. Царь, правящий в ваше время, вознаградит вас так, как следует вознаградить. Для вас будут умножены должности без конца, которые вы будете получать от сына к сыну и передавать от наследника к наследнику… Они будут погребены в некрополе, достигнув возраста ста десяти лет, и приношения им будут множиться».[654]

Но были и просто зловредные покойники. Одни потому, что их забыли потомки, другие потому, что им нравилось творить зло. Боги не могли помешать их злодеяниям, так как они обманывали богов, выходили из гробниц и преследовали живых.[655] Именно этих покойников и покойниц считали причиной большинства болезней. Матери боялись за своих детей: «Если ты пришла, чтобы обнять моего ребенка, я не позволю его обнять. Если ты пришла успокоить моего ребенка, я не позволю успокоить. Если ты пришла, чтобы унести его, я не позволю его унести!».[656]

Египтяне часто посещали «дома вечности» не только из почтения, но и из страха перед мертвецами. Родственники, дети и вдовы поднимались по склону горы и ставили на жертвенные столы перед погребальной стелой или между пальмами при входе в гробницу еду и кувшин с водой, произнося при этом угодные покойному слова: «Тысячи хлебов и кружек пива, быки и птица, масло и терпентин, лен и веревки, превосходные и чистые вещи, которые приносит Нил, которые дарит земля и которыми живет бог, – все это для Ка такого-то, правогласного».

В прежние времена не так-то просто можно было помолиться на могиле своего близкого. Мы уже приводили выше признания безупречного мужа и верной вдовы. О великих добродетелях несчастного мужа мы знаем лишь потому, что он подвергся тяжким испытаниям. Ему во всем не везло с тех пор, как он потерял свою жену. И тогда он написал ей длинное письмо, которое и дошло до нас. В нем он излагает печальные факты, напоминает обо всем, что сделал для нее до и после ее смерти, и горько возмущается: «Какое зло я содеял, чтобы попасть в положение, в котором я нахожусь? Что содеял я против тебя, чтобы ты подняла на меня руку, хотя я не сделал тебе ничего плохого? Я взываю к богам Запада словами из моих уст, и пусть они рассудят тебя с тем, что написано».[657]

Автор этого письма жил при первых Рамсесах и лишь следовал старому обычаю, который подтверждается более древними текстами. Но это письмо доказывает, что египтяне по-прежнему верили в действенность таких посланий мертвецам. В эпоху Среднего царства покойнику предпочитали писать на перечне пожертвованных ему блюд, чтобы он заметил послание. Например, предка уведомляли, что его потомков пытаются лишить наследства. Не мешало бы покойному вмешаться. Пусть призовет он всех членов своей семьи и всех своих друзей на помощь тому, кого собираются обездолить. Ибо сын, создавая свой «дом вечности», заботится о доме его отцов и дает жизнь их именам. А если он разорится, горе будет его наследникам и наследникам его наследников.

Но при всем уважении египтянина к усопшим никакие угрозы, никакие заклинания не могли его заставить тратить время и средства на содержание могил далеких предков. И приходил день, о котором пел арфист; его предвидел и древний мудрец: «Те, кто строил из гранита, кто выкладывал усыпальницу в пирамиде… их жертвенные столы пусты, как у несчастных, которые умирают на берегу, не оставив потомства».[658]

Так постепенно некрополь становился местом, где прогуливались любопытные посетители, равнодушно читавшие надписи. Кое-кто из них, подобно современным туристам, оставлял памятку о своем визите, не забывая отметить свои благие намерения. Например, писцы такой-то и такой-то посетили гробницу Интефикера. Одни молились. Другие с радостью отмечали, что гробница хорошо сохранилась: «Они нашли, что внутри она подобна небесам».

Писец с искусными пальцами, писец, которому нет равных во всем Мемфисе, скромно называющий себя просто Аменемхат, посетил древнюю гробницу фараона Джосера. Он удивлен, что увидел там надписи с ошибками, начертанные, видимо, неразумной женщиной, а не ученым писцом, учеником Тота.

Поспешим заметить, что этот Аменемхат обрушился, и не без причины, на безграмотные и уродливые писульки, нацарапанные второпях его современниками, и вовсе не имел в виду прекрасных надписей, исполненных древними художниками.

Во времена Рамсеса II писец сокровищницы со своим братом, писцом везира, отправились погулять и поразвлечься в некрополь Мемфиса. «О все боги на Западе от Мемфиса, все боги, правящие на этой священной земле, Осирис, Исида и все великие боги, которые на Западе от Анхтауи, пошлите мне долгую жизнь, чтобы служить вашему Ка! Даруйте мне достойное погребение после прекрасной старости, чтобы я мог созерцать Запад Мемфиса, как высокочтимый писец и как вы сами!»

Некий Неферкаптах – герой романа, сочиненного в эпоху Позднего царства, но якобы живший во времена Рамсесов, должно быть, для того только и жил на свете, чтобы разгуливать по некрополю Мемфиса, читая вслух надписи в гробницах фараонов и на стелах жрецов «дома жизни», которые его, по-видимому, очень интересовали.[659] У этого Неферкаптаха был соперник, такой же мудрец и большой знаток древних надписей, Сатни-Хаэмуас, сын Усермаатра, то есть Рамсеса II, который нашел в Мемфисе под головой мумии магические формулы, содержащиеся в папирусе 3248, хранящемся в Лувре.[660] Добавим к этому, что недавно обнаруженная надпись на южной стороне пирамиды Униса в Саккара сообщает нам, что Рамсес II поручил царскому сыну Хаэмуасу, великому жрецу Она, восстановить имя Униса, властителя Юга и Севера, на его пирамиде, ибо царский сын Хаэмуас очень любил заботиться о забытых гробницах фараонов Юга и Севера, которым грозило разрушение.[661]

Думал ли он, наш древний мудрец, предшественник О. Мариета и египетских ученых Службы древностей, что через века забвения потомки варваров, «не знающих Египта», начнут, в свою очередь, изучать некрополи Юга и Севера, чтобы воскресить имена его далеких предков и современников и получше познакомиться с ними?

Мы надеемся, что те, у кого хватило терпения дочитать до конца эту книгу, не будут судить слишком строго древних египтян и их образ жизни. Египетский народ вовсе не был, как полагал Ренан,[*95] стадом рабов под игом равнодушного фараона и корыстных и фанатичных жрецов. Конечно, при Рамсесах было немало обездоленных. И палками тоже тогда злоупотребляли. И все же фараон и его слуги предстают перед нами как живые повелители живых людей. Религия их утешала. И я думаю, что в жизни этого маленького народа было больше хорошего, чем плохого.

Загрузка...