Египет Рамсесов

Египетский народ состоял не только из земледельцев, писцов и жрецов. В противном случае в Египте не было бы ни пирамид, ни храмов, ни дворцов. Царевна Хнумит не могла бы возложить на свои черные волосы чудесную диадему, словно сделанную волшебными феями. И никто не представлял бы, как могли вырубить в каменоломне гранитный брус длиной более тридцати метров, перевезти его из Асуана в Фивы, обточить в форме обелиска, украсить великолепными иероглифами и, наконец, водрузить на основание – и все это за семь месяцев! А ведь подобные подвиги египтяне совершали неоднократно на протяжении всей эпохи Нового царства. Писцы же считали этих прекрасных мастеров намного ниже себя. Однако мы сами попробуем составить себе представление об их работе и образе жизни.

I. Каменоломни

В двух пустынях Египта, обрамляющих Нильскую долину, находились выходы чудесных скальных пород, которые поставляли архитекторам, скульпторам и ювелирам материал для их работ – от гигантских до самых маленьких. Известняк встречался повсюду – от Мемфиса до Иунита (Латополь, греч. Эсна) к югу от Фив. Самый прочный и белый добывали в каменоломнях Ра (совр. Тура), неподалеку от истоков Хелуана. Известняк фиванских гор был тоже высокого качества. Красный, как древесина кедра, кварцит – «мери», привозили с Красной Горы, владения Хатхор, расположенного к северо-востоку от Она. Эта каменоломня еще работала полным ходом при XII династии. Затерявшись среди работников такой каменоломни, когда они шли из своего поселка на работу, беглец Синухет сумел покинуть Египет.

При Рамсесе II добыча камня производилась здесь особенно интенсивно. Однажды в присутствии самого фараона, прибывшего в пустыню Она, на границе с владениями Ра, в этой каменоломне обнаружили такой огромный блок, каких еще не видывали «со времен богов». Все подумали, что Ра сам сотворил его своими лучами. Фараон приказал обтесать его лучшим каменотесам. Ровно через год из блока получилась колоссальная статуя, которую назвали «Бог Рамсес». Начальник работ получил вознаграждение: золото и серебро. Все, кто принимал в этом участие, были также удостоены царских милостей. Его величество заботился о них повседневно. Поэтому все трудились с особым усердием.

Еще одно месторождение кварцита обнаружено рядом с первым. В этой каменоломне высекали колоссов для храма Птаха в Мемфисе, а также для храмов Птаха Рамсеса и Амона.[308]

Песчаник хоть и не столь красивый, как из Красной Горы, но все же вполне пристойный, в изобилии добывали в трех южных номах. Район Асуана славился своим гранитом. Гранит трех сортов – розовый, серый и черный – добывали недалеко от города, а также на островах Абу (Элефантина), Сатит и Сенмут. Обелиски, саркофаги, гигантские изваяния Осириса говорят об активных разработках в древних каменоломнях. Пробные разрезы еще видны повсюду. Этот район гранитных месторождений простирается довольно далеко на юг. А если отправиться из Идахета на запад, через три дня пути уже можно добраться до диоритовых карьеров, заброшенных со времен Среднего царства. Но местность эта была настолько дикая и пустынная, добыча камня требовала таких жертв и усилий, что даже Рамсесы, не щадившие своих военнопленных, не решились возобновить здесь работы,[309] тем более, что с гораздо меньшими затратами они могли добывать великолепный камень в Среднем Египте: в Хатнубе, в нескольких часах ходьбы от покинутой столицы Эхнатона, и южнее, в долине Рахену (так называли Вади-Хаммамат при XII династии), в трех днях хода от Коптоса, – алебастр, черный песчаниковый сланец «бехен»,[*46] хорошо поддающийся полировке, а также зеленая и обычная брекчия. Почти во всех древних каменоломнях сохранились ниши с надписями, но обычно они представляют собой списки имен и титулов, и лишь в текстах карьеров из долины Рахену приводятся любопытные подробности.[310]

Разработки в каменоломнях велись нерегулярно. Когда фараону необходим был камень «бехен», он снаряжал экспедицию. Каждая представляла собой целое событие, ибо собирала тысячи работников. Но всех превзошел Рамсес IV, который для своей огромной экспедиции мобилизовал 9368 человек. Он готовился к ней очень тщательно: советовался с книгами «дома жизни», послал особый отряд на разведку. Во главе экспедиции стояли тринадцать высших сановников, среди них был верховный жрец Амона со своими помощниками. Далее следовали 20 писцов, опытных «инженеров»; к ним обращались по самым различным проблемам – от чисто технических – как поднять обелиск, поставить колосс высотой в тридцать локтей или построить кирпичную стену – и до чисто административных, например во время подготовки похода в Сирию. Начальников конюшен, конюхов и колесничих было 91, офицеров стражи – 50, чиновников различных категорий – тоже 50. С удивлением мы видим тут же 200 управляющих рыбацких артелей, но это объясняется, видимо, тем, что сезон «шему», когда проходила экспедиция, считался неблагоприятным для рыбной ловли. Основную массу экспедиционного корпуса составляли 5000 воинов, 2000 работников из храмов и 800 наемников («аперу»).

Девятьсот правительственных чиновников тоже принимали участие в экспедиции, но следовали за ней на расстоянии. Множество повозок, влекомых быками, сопровождали эту, можно сказать, армию. Однако настоящих специалистов было среди них сравнительно немного: начальник художников, три начальника каменоломен, 130 каменотесов, 2 рисовальщика и 4 резчика по камню. Основная же масса людей использовалась для перетаскивания тяжелых блоков на полозьях и доставки продовольствия, которое являлось самой острой проблемой. Интенданты ломали голову, как прокормить среди голой пустыни эти тысячи людей. Каждому полагалось немного воды, немного пива и немного хлеба, а специалистов и начальников следовало кормить получше, согласно их рангу, и, наконец, необходимо было и достойно отблагодарить богов, хозяев гор «бехена», прежде всего Мина, Хора и Исиду, чтобы экспедиция завершилась успешно. Как выражались египтяне своим образным языком, им предстояло превратить пустыню в цветущий сад, а пыльную дорогу – в полноводный канал. Зато с какой гордостью могли они потом начертать на стеле: за все время не пал ни один осел, никто не страдал от жажды и не испытал горечи разочарования. И действительно, на что им было жаловаться, этим согнанным в пустыню людям, если их поили пивом и кормили хлебом, как в Египте по праздникам![311]

Работа в каменоломнях велась предельно примитивно. Египтяне не искали жилы в скалах и не вырубали из них блоки нужных размеров. Они выбирали среди уже отбитых блоков те, что им подходили для изготовления саркофага, или крышки к нему, или статуи. Кто приходил первым, брал каменные глыбы, валявшиеся у дороги, опоздавшим приходилось карабкаться на склоны и сбрасывать камни оттуда. При этом многие глыбы разбивались и вниз летели одни осколки. Начальнику каменоломни по имени Мери пришла в голову поистине гениальная мысль: устроить на склоне наклонную дорогу, чтобы блоки могли соскальзывать по ней. Успех превзошел все ожидания! Изобретательный «инженер» сумел только для себя лично вывезти десять статуй высотой по пять локтей. Такого еще не бывало! Понадобилось всего полтора десятка столетий, чтобы этот метод начали применять повсюду.[312]

Египтяне всегда чутко улавливали признаки божественного вмешательства, а тут, посреди пустыни, они и подавно подмечали малейшие приметы, которые зачастую становились для них чудесами. Когда работники каменоломен бродили по горам «бехена» в поисках подходящей глыбы для крышки саркофага фараона Небтауира (Монтухотеп III), перед ними появилась газель, явно посланная божеством.

«Яловая газель встала на пути и повернулась мордой к людям, которые были перед нею. Глаза ее смотрели на тех, кто пытался ее поймать, но она не убежала, пока не привела людей на священную гору, где была крышка для саркофага. Она отелилась на этом месте. Воины фараона, которые это видели, перерезали ей горло. Они остановились здесь, принесли [газель в] жертву [богам] и спустились [в долину] в мире. Величество этого почитаемого бога, владыка пустынь, ниспослал этот дар сыну своему, Небтауира, да живет он вечно, дабы удовлетворить его и чтобы он жил на своем троне вечно и отпраздновал бессчетное количество раз свои юбилеи».[313]

Найденный камень спустили, не повредив, на дорогу, уложили на полозья, однако глава экспедиции не мог дать сигнал к отправлению, пока божествам гор «бехена», из которых первым был бы Мин, владыка Коптоса и Ипу,[*47] не воздвигли подобающий памятник, тем более, что за чудом с газелью случилось другое, не менее удивительное. Посреди долины нашли квадратную цистерну со сторонами в десять локтей. Она была до краев наполнена водой. Египтяне приняли меры, чтобы антилопы не замутили священную воду и кочевники ее не нашли.

«Ибо воины предыдущих царей проходили мимо и уходили, но ни один глаз ее не заметил, ни одно человеческое лицо не отразилось в ней. Она сама открылась только для его величества… Когда те, кто в Та-мери, „рехет“, которые в Египте, на севере и на юге, услышат об этом, они склонятся лбом до земли. Они признают совершенство его величества вечно вековечно».[314]

По воле его величества «эта стела была воздвигнута в честь Мина, его отца, владыки пустынь на этой священной горе, первородной, первой поставленной на земле восходящего солнца, божественный дворец, давший жизнь Хору, божественное гнездо,[*48] где бог радуется, чистое место его веселья в пустынях божественной земли. Чтобы Ка его был удовлетворен, а бог восхитился в сердце своем, правя с великого трона, который выше [других] тронов, чтобы воздвигли памятники совершенному богу, властителю радости, страшному во гневе, великому любовью, наследнику Хора в его Обеих землях [т. е. Верхнем и Нижнем Египте], воспитанному Исидой, божественной матерью Мина, великой волшебницей в царстве Хора Обоих берегов. Поставлена эта стела царем Юга и Севера Небтауира, живущим вечно, подобно Ра».

Он говорит:

«Мое величество повелел „князю“-везиру, начальнику работ, радующих сердце царя, Аменемхету выступить с войском в 10 000 человек из южных номов, начиная с Уабута, чтобы доставить ему достойный блок, драгоценный камень, самый чистый, который есть на этой горе, укрепленный богом Мином, для его саркофага, напоминающего о вечности больше, чем все памятники в храмах Верхнего Египта; предпринята эта экспедиция фараона, владыки Обеих земель, чтобы доставить ему из пустынь отца его Мина предмет его желаний».[315]

Через двадцать два дня экспедиция тронулась в обратный путь, волоча на полозьях превосходный блок длиной в восемь локтей и шириною в четыре, при толщине в два локтя. Перед этим принесли в жертву быков и антилоп и возожгли курения из благовонных смол во славу доброжелательного бога.

Египтяне не любили себя затруднять и прибегали к этому простейшему методу всюду, где было возможна. Похоже, они верили, что блок песчаника высотой больше любого обелиска, найденный в каменоломне Красной Горы, тоже дар богини Хатхор. Когда же не было иного выхода, они смело врубались в скалу или долбили галереи.[316] Правда, этой тяжелой работой, особенно в фиванских горах, они достигали двух целей: высекали «вечные жилища» для покойников и добывали блоки для живых. Как правило, в каменоломнях работали военнопленные или осужденные преступники, но известно, что этим занимались и многие простые египтяне. При последних Рамсесах, когда Египет раздирала междоусобная война, они разбили свои цепи, перешли на сторону врагов Амона и рассеялись по стране, убивая, грабя и совершая бесчисленные святотатства. Впрочем, это вовсе не доказывает, что раньше они были довольны своей участью.

II. Рудокопы

В пустыне между Нилом и Красным морем достаточно часто встречалось золото. Особо стоит отметить три места. В древних текстах, а также в папирусе Харриса не раз упоминается «золото Коптоса».[317] В действительности золото Коптоса находили в «горах бехена». Природа хорошо позаботилась, собрав возле одного водоема на скрещении многих пустынных дорог, на равном расстоянии от Нила и Красного моря золотые рудники и каменоломни. Этот район посещали смотрители золотых рудников Коптоса, начальники охотничьих отрядов, посланных на ловлю зайцев, страусов и газелей, и воины Коптоса, отвечавшие за безопасность тех, кто переносил через пустыню драгоценный металл.

Другие рудоносные районы использовались гораздо меньше, чем «горы бехена». Однажды фараон Сети I, изучая горы в пустыне, возжелал самолично увидеть рудники, откуда ему доставляли золото.[318] Он обследовал каналы, которые вели в. пустыню от Эдфу, и остановился на дороге, чтобы посоветоваться с сердцем своим. Оно ему сказало:

«Как тяжела дорога, когда на ней нет воды! Как можно идти по ней, если горло пересохло? Кто утолит эту жажду? Земля далеко. Пустыня огромна. Жаждущий человек на холмах взывает. Как помогу их беде? Я найду средство, чтобы люди жили. Они будут благодарить бога моим именем во все грядущие годы. Будущие поколения станут прославлять меня за мои дела, ибо я провидец, обращающий лик свой к путнику».

Когда его величество посовещалось с сердцем своим, оно направилось в пустыню на поиски места для колодца. Бог направлял его шаги, чтобы отыскать желаемое место. Каменотесы получили приказ вырубить колодец в горах, дабы утолить жажду измученного путника, освежить его, опаленного летним зноем. Попытка удалась, и фараон смог начертать: «Бог исполнил мою просьбу! Он ниспослал мне воду в горах. Дорога, которая была ужасной со времен богов, в мое царствование стала приятной».

Однако это было только начало. Фараон намеревался основать настоящий город с громким именем «Менмаатра (тронное имя Сети I), дающий воду, как два источника Абу». Но что за город без храма? Его поручили воздвигнуть управителю царских работ. Каменщики некрополя принялись за дело, и вскоре у подножия горы появился маленький, изящный храм, который красотой своих статуй и надписей не уступал другим памятникам той эпохи. В нем поклонялись одновременно многим богам: Амону, Ра, Осирису, Хору и Эннеаде богов, а также самому фараону. Сети I прибыл на открытие храма и обратился к богам с такой молитвой:

«Слава вам, великие боги, создавшие небо и землю по своему разумению, покровительствующие мне вечно и продлившие имя мое на все времена. Ибо я великодушен. Я щедр к вам. Я забочусь о том, что вы любите… Счастлив тот, кто внемлет словам бога, ибо замыслы его безупречны. Да будет все совершено по воле вашей, потому что вы – владыки. Я отдал жизнь мою и мои силы вам, изыскивая в вас добро для себя. Сделайте так, чтобы памятники мои навечно остались для меня и мое имя продлилось на них!»

Рудокопы, со своей стороны, не переставали восхвалять фараона, который выкопал колодец, соорудил водоем и построил храм, угодный богам, и тем самым совершил прекрасное деяние. Они повторяли без устали:

«Амон, ниспошли ему вечность, умножь срок его жизни! Боги, пребывающие в источнике, передайте ему ваше долголетие, ибо он открыл нам дорогу, которая была закрыта для нас. Мы идем по ней, и нам хорошо. Когда достигаем источника, он возвращает нам жизнь. Дорога, которую мы знаем, стала хорошей дорогой. Благодаря ему путь золота прям, как взгляд сокола».

Храм стал владельцем рудников. Все золото, добытое в них, следовало передавать храму и лишь оттуда – в царскую казну. Отряд лучников был назначен для охраны храма и его работников. Другие золотоискатели, бродившие по пустыне, лучники или стражники не имели права менять порядков, установленных фараоном. Никто не мог уводить для какой бы то ни было работы людей, добывавших золото для храма, а тем более прикасаться к золоту, ибо это «плоть богов». Будущие властители обязаны были считаться с волей Сети I, и тогда на помощь им придут боги Амон, Хорахти и Птах Татенен.

«Они будут управлять землями милостиво. Они будут властвовать над пустыней и Землей Лука. Их Ка будут вечными. Они накормят всех, кто на земле. Но горе тем, будь то цари или простые люди, кто останется глух к моим словам! Осирис их покарает, Исида будет преследовать их жен, а Хор – их детей с помощью всех вождей Та-Джесер[*49]».

Положение царских рудокопов в Нубии было куда менее завидным.[319]

В стране Икаита (восточнее второго нильского порога) много золота, но из-за отсутствия воды путь к нему очень труден. Из тех, кто идет туда за золотом, лишь половина приходит на место. Остальные погибают от жажды, как и их ослы, которых они гонят перед собой. У них не хватает воды ни на дорогу туда, ни на обратную, хотя они несут воду в бурдюках. Поэтому приносить золото оттуда было невозможно.

Правители прошлых лет, говорит в своем донесении царский сын Куша, пробовали рыть колодцы, но безуспешно. Отец Рамсеса II, фараон Менмаатра (Сети I), которому так повезло с источником к востоку от Эдфу, тоже потерпел неудачу. По его приказу начали рыть колодец, достигли глубины 120 локтей, но забросили его, потому что вода так и не появилась. Эта неудача не обескуражила «инженеров» Рамсеса II, которые были уверены, что Хапи, отец всех богов, не поскупится дать воду своему возлюбленному сыну. Они возобновили работы и на сей раз добились успеха. Вода, которая была в Дуате (потусторонний мир), поднялась в колодец. Рудокопы больше не умирали по дороге от жажды, но работа их оставалась такой же тяжелой.

По словам Диодора, которого мы вынуждены цитировать за неимением более древних текстов,[320] рудокопы нагревали скалу, чтобы сделать ее хрупкой, а затем вгрызались в нее металлическими клиньями в направлении рудоносной жилы. Обломки руды выносили из галерей, размалывали и промывали до тех пор, пока в лотках оставалась только сверкающая золотая пыль. Из этой пыли химическим путем получали очень чистое золото. Однако на практике египетское золото обычно смешано с серебром, медью и другими металлами.[321] Египтяне добывали на Синае драгоценную бирюзу, «мефкат»,[322] весьма ценимую ювелирами, и малахит, «шесмет».[323] Начатая еще при фараоне Санахте эксплуатация рудников при Рамсесах велась более активно, чем когда-либо. Никого не останавливал недостаток воды, да и кочевники, которые прежде нападали на рудокопов и караваны с сокровищами, приутихли. Однако никто не был застрахован от случайностей, связанных с капризами природы. Об одной из них нам рассказал живший при XII династии Хорурра.

Ему поручили провести изыскания в руднике, но он прибыл на место только на третий месяц сезона «перет», считавшийся неблагоприятным для работ. На следующий день по прибытии он посовещался с самыми опытными рудокопами, и они в один голос сказали:

«В горе бирюзы хватит на целую вечность, однако в сезон „шему“ надо присматриваться к ее цвету. Нам всегда говорили: в это время легко добывать бирюзу, но цвет ее светлый».

«Пока длится „шему“, пустыня обжигает, – объясняет Хорурра, – горы раскалены докрасна, как железо, а цвет (камней) портится».

В действительности Хорурра приступил к работе в конце зимы. Настоящая жара еще не настала, но до палящих дней было уже недалеко, и зной должен был обрушиться на рудники как раз в разгар работы. Однако желание послужить фараону, а также непоколебимая вера в небесную владычицу Хатхор – госпожу бирюзы и покровительницу рудокопов – заставили его упорствовать. Все его люди прибыли на место без потерь. Первая же добыча еще более ободрила его. Благодаря взятому темпу он завершил все работы в первый месяц сезона «шему» до наступления жары, которая могла бы испортить цвет бирюзы. И Хорурра на радостях заключает:

«Я собрал эти драгоценные камни. Я преуспел больше любого, кто приходил сюда до меня, и собрал больше бирюзы, чем было приказано. Можно ли желать лучшего? Цвет бирюзы был совершенным, и глаза ему радовались. Камень был даже лучше, чем в обычный сезон… Доверьтесь же богине Хатхор! Сделайте так! Это пойдет вам на благо. Вы добьетесь еще большего, чем я. Процветания вам!».[324]

Таким образом, благодаря деятельности своих мастеров и выносливости опытных рудокопов, а также благодаря усердию своих торговцев, о которых мы поговорим в другой главе, Египет накапливал на складах и в сокровищницах огромные запасы различного сырья – камней, металлов и древесины. Посмотрим теперь, как обрабатывали их ремесленники в своих мастерских.

III. Работа в мастерских

Если верить довольно многочисленным в гробницах Нового царства изображениям работы в мастерских, а также подписям к ним, возникает впечатление, будто все ремесла были перемешаны и втиснуты в одно помещение: резчики по камню и дереву, точильщики каменных ваз, ювелиры и гранильщики, изготовители металлических сосудов, оружейники, столяры и мастера по изготовлению колесниц. Но скорее всего это искусственный прием композиции. За этими столь различными работами наблюдал главный управляющий, которого изображают гигантом, в то время как мастеров, работающих под его надзором, – почти карликами. Иероглифическая надпись рядом с ним определяет его обязанности.

Вот, например, надпись под изображением главного управляющего владений Амона, некоего Дуаунехеха:

«Пришел, чтобы проверить мастерскую, чтобы открыть два дома золота и серебра, чтобы организовать все работы, чтобы руководить всеми работами, которые зависят от управляющего… и т.д. и т.п.».[325]

Можно предположить, что специализированные мастерские располагались рядом на одной улице, как на базарах Дамаска и Каира, и управляющий обходил их поочередно, по в то же время мы видим, что на деревянные и даже каменные статуи нанесены надписи, колесницы, мебель и оружие украшены резьбой, золотом и драгоценными камнями, одна каменная ваза оправлена в золото и инкрустирована бирюзой и лазуритом. Одно из двух: либо один ремесленник обладал всей этой разнообразной техникой, либо разные специалисты работали бок о бок и передавали друг другу обрабатываемый предмет, пока он не обретал окончательный вид.

IV. Скульпторы

Скульпторы по камню все же предпочитали работать в отдельных мастерских. У выше упомянутого Дуанехеха они заканчивают монолитную дверь с двумя косяками, притолокой и карнизом, ажурную плиту для фасада дома и монолитную колонну с пальмовидной капителью, похожую на колонны Таниса и Ахнаса. Одни пользуются теслом, другие – долотом, третьи – полировальным гладилом; они работают стоя или сидя на табуретах, а то и прямо на гранитном блоке. Не ожидая, пока они завершат свою работу, рисовальщики с кисточкой в одной руке и палеткой с красками в другой наносят контуры иероглифов, которые будут затем выбиты на камне и закрашены синей или зеленой краской.

В мастерской Рехмира, тоже относящейся к владениям Амона,[326] одновременно в работе находились гигантская статуя фараона, сидящего на квадратном кресле с низкой спинкой, колосс, прислоненный к пилону, сфинкс и стол для жертвоприношений. Мастера сидели и стояли на лапах сфинкса, на его спине, прямо на столе для жертвоприношений или на передвижных деревянных подмостках, которые позволяли обрабатывать лицо и парик колоссов. Одни действовали долотом и молоточком. Другие обрабатывали камень гладилом. Рисовальщик наносил иероглифы на поверхность пилона. Художник раскрашивал их, окуная кисточку в миску с краской. Невольно задаешься вопросом: можно ли было производить столь различные работы одновременно? Правда, скульптор, который обтачивал детали лица, и резчик, высекавший иероглифы, не мешали друг другу, однако полировщику явно здесь нечего было делать, пока скульптор и резчик не завершили свою работу. Что касается художника, то он вообще приступал к работе последним. Таким образом, автор этой картины, очевидно, просто сгруппировал в одной мастерской сразу всех, кто работал на самом деле в строгой последовательности. Но то же самое мы видим и в других мастерских, где изготавливали иные предметы. Египтянам, несомненно, нравилось начинать работу сразу со всех концов. Наступал момент, когда гладило полировщика сталкивалось с резцом или долотом скульптора. Раздавались крики. Тот, кто считал себя правым, поносил соседа, отвечавшего ему шутками. Статую заканчивали в рекордный срок и отправляли в храм или во дворец, где она представала перед восхищенной толпой как свидетельство милости фараона к своим подданным или же любви богов к фараону.

Перевозка статуи в храм превращалась в настоящий праздник. А если еще статуя была огромной, а дорога – трудной, это событие становилось триумфом египетской техники и организованности. Однажды потребовалось доставить алебастровую статую высотой в тринадцать локтей из мастерской, расположенной в предместье города, на дороге к алебастровым карьерам, в здание, названное в честь его основателя «Любовь Джхутихотепа вечна в Уните».[327] Только благодаря исключительной благосклонности фараона это здание получило имя частного лица и для него была изваяна статуя, которую теперь и собирались перевозить с особой пышностью. Сначала ее установили на прочные сани, состоявшие из двух толстых полозьев, приподнятых с одной стороны и соединенных мощными поперечинами. Алебастр – камень мягкий, поэтому на все места, где веревки могли его повредить, из предосторожности подложили подушки. К этим саням, которые выдерживали груз в пять-шесть тонн, привязали четыре длинных каната. Их должны были тянуть четыре команды: люди, пришедшие с запада и востока нома, воины и, наконец, служители храма.

Двое людей, не боясь увеличить вес статуи, расположились на ней. Один стоял на коленях и с помощью кадильницы окуривал алебастровый лик благовонным дымом терпентина.[*50] Второй разбрызгивал воду из кувшина, как это делают в храмах перед статуями богов. Водоносы расположились рядом, они должны были поливать землю, чтобы полозья лучше скользили. Несколько человек держали большую толстую доску, которая, возможно, использовалась как рычаг.

Прозвучал сигнал к отправлению. Всеми маневрами руководят начальник работ по изготовлению статуи и его помощник, который передает приказы «умеющим говорить», то есть тем, кто может овладеть вниманием всей этой армии сухопутных бурлаков и вдохнуть в них энтузиазм речью, которая заканчивалась неудержимым возгласом «хайя!». Статуя трогается с места и начинает медленно ползти по дороге, которую предварительно очистили от больших камней. Огромные толпы собрались на обочинах, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Воины сдерживают людей. На канале, параллельном дороге, статую сопровождают суда. Матросы и пассажиры присоединяют свои голоса к хору толпы на берегу. На набережной уже установлены накрытые столы для тех, кто тащит статую, и тех, кто лишь смотрит и кричит. На этом апофеозе, разумеется, присутствует и сам герой дня, Джхутихотеп. Он восседает на носилках, которые несут носильщики, а за ним следуют его сыновья, несколько воинов и слуги с циновками и опахалами. Он думает, что более прекрасного зрелища еще не видел его ном: «Князья, которые прежде здесь управляли, чиновники, заботившиеся о вечности в стенах этого города, где я построил алтари над рекой, не могли представить, что я сделал и сделаю для себя. Вот я завершил мой труд для вечности, закончив сооружение моей гробницы, да пребудет она вечно».

Событие, которое мы только что описали, произошло в эпоху Среднего царства, но оно вовсе не было таким уж исключительным, как полагал правитель нома Зайца. То же самое повторялось всякий раз при перевозке царских статуй и когда фараон разрешал частному лицу установить свою статую в храме. Египтяне любили такие массовые работы, завершавшиеся праздником. Люди кричали, много пили. И каждый возвращался домой, довольный этим днем. Известный Кенамон удостоился еще большей милости, ибо в храм перевозилось сразу три его статуи.[328] Огромная толпа сопровождала их приветственными криками и рукоплесканиями. Мужчины несли зонтики из папируса. Жрецы окуривали статуи терпентином; жрицы Хатхор – владычицы Фив – потрясали своими систрами и трещотками. Танцовщицы и акробаты развлекали толпу.

V. Ювелиры, резчики по камню

Производство каменных сосудов, достигшее совершенства еще при I династии, по-прежнему процветало в эпоху Рамсесов. Из алебастра, сланца и мрамора вытачивали кувшины, вазы, сосуды, бокалы и чаши, порой украшенные фигурами людей или животных. Инструмент мастеров был предельно прост. Наиболее типичный – сверло с деревянной ручкой, вверху обтянутой кожей. Зажав каменную заготовку между колен, ремесленник высверливал ее, вращая сверло ладонями. Иногда его постигала неудача. Сверло могло пробить стенку сосуда, но это несчастье было поправимо: мастер аккуратно вырезал поврежденное место и ставил каменную заплату. В гробнице Тутанхамона сохранились образцы каменных сосудов, которые свидетельствуют скорее о мастерстве их изготовителей, чем об их вкусе, и многие предпочли бы им, например, прекрасную амфору из гробницы Пуиемра,[329] украшенную только короткой иероглифической надписью.

Многие ремесленники занимались обработкой металлов. Сокровищница Бубаста с ее золотыми и серебряными вазами, с ее жертвенными чашами, серьгами и браслетами, а также драгоценные украшения из гробницы Сиптаха из Серапеума, хранящиеся ныне в Лувре, создают впечатление, что изделия эпохи Рамсесов по богатству и разнообразию не могли сравниться с потрясающей коллекцией Тутанхамона или Псусеннеса. Однако заглянем в Большой папирус Харриса, где перечислены щедрые дары Рамсеса III богам. Каждый раз речь идет о золоте, серебре, меди, лазурите и настоящей бирюзе. Двери фиванских святилищ сделаны из золота или меди, сверкавшей как золото. Статуи богов облачались в золото. Жертвенные столы и чаши – из серебра. Декреты о привилегиях Амона высекались на золотых, серебряных и медных пластинах. Роскошь великого дома Амона и его священная ладья не поддавались описанию. В храме Атума в Опе, стояли золотые весы, равных которым не было нигде «со времен богов». На пьедестале сидел большой павиан, вылитый из золота, и наблюдал за правильностью взвешивания. Двадцать одна статуя Нила была изготовлена из всевозможных материалов. Храмам пожертвовано 13 568 статуэток из настоящего лазурита и бирюзы, примерно вдвое меньше из золота и других материалов, но и это уже значительная цифра. Во всех храмах были свои сокровищницы. Добавим к этому драгоценности самих фараонов и частных лиц, и тогда нам удастся составить представление о деятельности ремесленников, работавших с металлом.

В мастерских начинали с того, что тщательно взвешивали золото и серебро и только потом передавали их мастеру.[330] Весы существовали лишь для этой цели, во всяком случае в мире живых, а в загробном их использовали для взвешивания сердец в присутствии Осириса и богов Аментета (Запада, где находился потусторонний мир). Зерно измеряли египетскими мерами. Слитки азиатской меди принимали на счет и не взвешивали. Весы состояли из колонны (она заканчивалась головой Маат, богини истины), вделанного в колонну горизонтального металлического прута и коромысла со стрелкой посередине; на концы коромысла подвешивали на трех шнурах две одинаковые тарелки. Чтобы произвести взвешивание, коромысло с тарелками ставилось на прут так, чтобы оно сохраняло полное равновесие. Гири делались в форме лежащего быка. Металл поступал в мастерские в виде колец. Весовщик клал на противовес гири, придерживал руками колебавшиеся тарелки и проверял, чтобы стрелка стояла вертикально. Писец, вынув из футляра кисточку и палетку, записывал результат в присутствии начальники храмовых мастерских, который затем забирал взвешенное золото и передавал его мастерам.

Золотых дел мастерам для работы требовались золотя проволока для цепочек, пластинки и ленты для оправы камней, большие пластины для изготовления ваз и кубков, золотые трубки для браслетов, а также слитки.[331] Поэтому, чтобы получить все эти разнообразные заготовки, металл прежде всего плавили в тиглях над очагом. Для плавки золота и серебра египтяне пользовались открытым огнем. С полдюжины ремесленников вставали вокруг очага и усиленно раздували пламя через длинные трубки, на концах которых располагалась глиняная насадка с маленьким отверстием. Они перебрасывались шутками, да ничего больше им и не оставалось, потому что работа была изнурительной. Этот метод, унаследованный с древнейших времен, значительно улучшился в эпоху Нового царства. Теперь воздуходувные трубки вставляли в лежащие на полу мехи с отверстием на противоположном конце; отверстие-клапан по мере надобности открывалось и закрывалось с помощью веревок, привязанных к двум мехам-бурдюкам. Работник становился на них ногами, держа по веревке в каждой руке, и поочередно перенося тяжесть тела с одного меха на другой и дергая то за одну веревку, то за другую, открывал или закрывал отверстие-клапан и струя воздуха устремлялась из трубки в очаг.[332]

Когда металл расплавлялся, двое горновых, которые не боялись ни жары, ни дыма, подхватывали тигель двумя металлическими прутьями, отбивали изогнутую горловину и выливали металл в изложницы, расставленные на столе. Полученные слитки в форме кубиков передавали кузнецам: большой камень заменял им наковальню, а камень поменьше – молот. С помощью этих простейших инструментов они выковывали проволоку, бруски или пластины. После этого заготовки отжигали, даже если металл был достаточно чистым. А затем снова нагревали, чтобы вернуть ему пластичность. Мастер брал пластину щипцами, приближал к огню и раздувал его через трубку, которую держал во рту. Для получения проволоки прутья протягивали через волочила со все более и более мелкими отверстиями. Эти простейшие способы позволяли мастерам получать практически все необходимые заготовки. Оставалось только нарезать их и собрать. Когда мастер хотел сделать золотую или серебряную чашу, он садился на табурет перед врытым в землю верстаком и, умело орудуя инструментами, придавал пластине нужную форму.

После окончания основной работы начиналась отделка. Египтяне использовали огромное количество видов украшательства: могли изобразить на чаше или сосуде жанровую или ритуальную сцену, окружить их геометрическим или растительным орнаментом или же, возжаждав строгости и простоты, ограничивались короткой иероглифической надписью, великолепно выгравированной на изящной вазе. После окончательной отделки и полировки изделие ставили на подставку, которая к концу рабочего дня заполнялась самыми разными предметами.

VI. Изделия из дерева

Столяры использовали акацию, рожковое дерево (кароб), можжевельник и другие местные породы с неидентифицированными названиями. Кроме того, в их распоряжении были черное (эбеновое) дерево, привозимое с юга, ель и пихта «аш» из Сирии, а также красноватое дерево, похожее по цвету на «мер», кварцит с Красной Горы. С помощью ручных пил стволы распиливали на доски и брусья. Плотники с топорами на длинных топорищах обтесывали балки. Тесло, состоявшее из металлической широкой стамески с ручкой длиной в ладонь или в локоть, играло роль нашего струга или рубанка. Круглые отверстия проделывали сверлом, которое вращали с помощью тетивы лука. Долотом с киянкой выдалбливали пазы и гнезда, та же киянка – деревянный молоток – использовалась при сборке.

Столярный верстак еще не был тогда известен. Если требовалось распилить брус в длину, его привязывали к вбитому в землю столбу. Движения пилы могли вызвать нежелательную вибрацию и трещины. Чтобы этого избежать, верхнюю часть доски и бруса связывали вместе, а между ними для расклинивания вставляли палку с привязанным к ней тяжелым грузом. Но если кусок дерева был невелик, столяр просто ставил его на землю, одной рукой придерживал, а другой пилил. Так же поступал он, работая теслом, но при этом еще придерживал брусок ногами. Для сборки готового предмета египтяне предпочитали пользоваться деревянными клиньями, заклепками и клеем; металлические гвозди использовались главным образом для крепления к дереву металлических пластин. С помощью того же тесла после сборки устраняли разные мелкие неровности. Последней операцией была полировка. Иногда какое-нибудь кресло или ларец отдавали художнику для росписи.[333]

Два грандиозных наоса,[*51] изготовленных под руководством Ипуи для храма обожествленного фараона Аменхотепа I, показывают, с каким размахом они украшали свои храмы и как они работали.[334] Оба сооружения – высотой почти в два человеческих роста. Первый наос установлен на помосте, и к нему ведут пять ступеней. Папирусообразные колонны поддерживают карниз с царскими уреями. Крыша обычной сводчатой формы. На фасаде Хор и Сетх сплетают около фараона символические растения Севера и Юга. Другой парадный наос трехэтажный. Каждый этаж поддерживают небольшие колонны. Нижний оставлен пустым, чтобы там можно было поставить ложе с подголовником, скамеечку, столик и зеркало. Фасады остальных этажей закрыты ажурными панелями с резьбой. На них видны символ богини Хатхор, царские картуши, фетиши Исиды и Осириса, увенчанные коронами соколы, Бэс, играющий на барабане, и Таурт, опирающаяся на свой амулет.

Мастера, изготовившие эти два парадных наоса, были настоящими акробатами. Тем, кто вырезал иероглифы на двух больших колоннах, не приходилось даже вставать на цыпочки, но зато двоим другим, украшавшим карниз, пришлось взбираться со своими инструментами по колоннам. Вот один из них поставил ногу на выступ под сводом, другой взобрался на свод, и оба, держась одной рукой за урея на карнизе, другой орудуют киянками. На этом втором наосе неожиданный приход надсмотрщика застал мастеров врасплох: один сидит внизу и ничего не делает, другой быстро взбирается по колонкам, стараясь уйти подальше от глаз представителя власти. На противоположной стороне художник в шутку разрисовывает красками лицо соседа, но тот лишь смеется. Надзиратель проходит мимо них, ничего не замечая, потому что все его внимание обращено на столяра, который сладко спит, растянувшись перед своей неоконченной работой. Он кричит на него. Один из мастеров, балансировавших на верхнем этаже, от неожиданности теряет равновесие. А на самом верху двое других поспешно хватаются за инструменты. Один сверлит дырку, другой полирует дерево, а третий, внизу, расталкивает спящего. В древнем Египте отдавали предпочтение «бригадной работе», но, чтобы такая работа была эффективной, требовались многочисленные надсмотрщики с зорким глазом и богатым словарем, не стеснявшиеся пустить в ход палку, а также надсмотрщики над надсмотрщиками.

С эпохи Нового царства расцвело еще одно ремесло мастеров, которые были, в сущности, теми же столярами, но специализировались на колесницах.[335] Их в основном изготовляли из дерева. Колеса никогда не имели металлических ободов, но на корпусе порой укрепляли металлические пластины. Колесница состояла из большого количества частей. В одном стихотворении перечисляется пятьдесят их названий, и это еще далеко не полный список. Самым трудным считалось изготовление идеально круглых колес, которые имели четыре или шесть спиц. Обод делали из многочисленных сегментов, выпиленных из досок подходящей толщины и скрепленных между собой.

Другая специализация столяров – производство луков, стрел и дротиков, царских инсигний для фараона и других знаков власти для знатных особ, высших жрецов, военачальников и чиновников, а кроме того, изготовление музыкальных инструментов.[336] Луки делали иногда совершенно прямые, иногда изящно изогнутые и не подверженные деформации. В мастерской Менхеперрасенеба мы видим, как мастер испытывает лук, а его сосед взвешивает на ладони стрелу и проверяет, достаточно ли она прямая. Для того чтобы придать ветке нужный изгиб, ее предварительно нагревали, не снимая коры, и закладывали в примитивный зажим, состоявший из врытого в землю столба с развилиной, две ветви которого стянуты прочной веревкой. Нагретую ветку закрепляли в этом зажиме и придавали ей нужный изгиб с помощью дополнительного рычага.[337]

Знаки власти и музыкальные инструменты украшались точно так же, как мебель, инкрустацией и накладными пластинками. Иногда их венчала резная голова. Деревянная женская головка, находящаяся в Лувре, когда-то украшала арфу.[338] Посохи Тутанхамона были из черного дерева или слоновой кости и заканчивались фигурами негра или азиата.

VII. Изделия из кожи

Ремесло кожевников расцвело еще в Древнем царстве. Один из мастеров той эпохи, некий Ута, делал сандалии и сумки для папирусов и изготовлял листы пергамента для чиновников, которые со свитком в руке руководили религиозными или светскими церемониями. Эти предметы кожевники изготовляли во все эпохи, но позднее к ним добавились шлемы, снаряжение, сбруя, колчаны и обтянутые кожей щиты, укрепленные металлическими гвоздями, пластинами и окантовкой. Они овладели тиснением кожи и начали украшать колчаны и щиты орнаментами, частично перенятыми у сирийцев, однако в исполнении египетских мастеров они приобрели изящество и утонченность, какой никогда не знали на своей родине.[339] Тем не менее египтяне пользовались только жировой выделкой кож, как при изготовлении замши. Сначала шкуры растягивали. Затем погружали в чан с растительным маслом. Через определенное время вынимали, раскладывали, а когда они начинали подсыхать, их били и мяли, чтобы масло проникло во все поры. После этого шкуры приобретали все качества выделанной кожи: становились мягкими, водонепроницаемыми и не подверженными гниению.

VIII. Положение художников и ремесленников[*52]

Во всех мастерских по мере изготовления предметов их расставляли по столам и на полках, чтобы управляющий работами мог оценить их и решить, какие из них достойны быть переданы богам или фараону. Кроме этого устраивались общие выставки, на которых представляли всякие предметы египетского производства. В гробнице Кенамона воспроизведен своего рода иллюстрированный каталог подарков, врученных фараону по случаю Нового года.[340] В Карнакском храме развернут другой восхитительно выгравированный каталог даров фараона богу Амону.[341] Скульптура богато представлена статуями фараона, выставленными в наосах на ладье архаического типа, статуями мужчин и женщин, стоящих, сидящих или коленопреклоненных, статуями сфинксов с человеческими головами, с головами соколов, увенчанных коронами или без них. Животный мир представлен скульптурами газелей, саблерогих антилоп и каменных козлов. К каменным вазам, напоминающим древние времена, присоединяются округленные амфоры на тонких ножках. В то время высоко ценили резные чаши и кубки на ножках, внутри которых располагался искусственный садик из лотосов, папирусов и хризантем, и с маленькой лягушкой, сидящей на постаменте. Соусницы имели форму птиц. Иногда их ручки вырезали в виде утиной головы, обращенной внутрь. Еще удивительнее выглядели огромные чаши, изображающие то сирийскую крепость с ее защитниками, то дом, на стены которого бросаются пантеры, пытаясь добраться до прекрасной птицы, сидящей на крыше.

Мебель состояла главным образом из сундуков, кресел и табуретов. Ювелиры представили многорядные ожерелья с застежками в виде цветущих растений. Изготовители колесниц и оружейники прислали колесницы с упряжью и попонами для лошадей, хлысты, луки, мечи, кинжалы, щиты, кольчуги, чехлы для луков, колчаны, секиры, ножи и шлемы. Из бытовых предметов упомянем только зеркала, зонтики из страусовых перьев с ручками черного дерева, обитые золотом, и, наконец, палки с набалдашником в виде головы птицы с длинным клювом. Для чего они предназначались, неизвестно. По-видимому, ни для чего. Да и вообще в моду все больше входит чисто парадная мебель, изукрашенная резными пальмами с карабкающимися по ним стаями обезьян. Поистине превосходная выставка! Работники царских мастерских и мастерских Амона не посрамили своих хозяев на земле и на небесах.

Возникает вопрос: как вознаграждали этих прекрасных мастеров, многие из которых были настоящими художниками? Когда Пуиемра, второй пророк Амона и главный управляющий всех работ храма Амона, осматривал изделия своих мастерских, его подчиненные, начальник мастеров и начальник художников, обращались к нему с такими словами: «Сердце каждого радуется твоему прибытию!». Однако Пуиемра даже не отвечает. Он смотрит на изготовленные предметы, чудеса изобретательности и техники, так же равнодушно, как на корзины с приношениями, на образчики тканей, минералы и провизию, доставленные сборщиками налогов.[342] Не видно, чтобы он поздравил или похвалил самых искусных мастеров.

Рехмира, посетив одну из мастерских при храме Амона, сообщает, что каждого наставил на путь истинный, всем напомнил их звания и качества, но не подумал отметить тех, кто работал лучше. Он обращался к художникам, как к простым ремесленникам:

«Пошевелите руками! Сделайте так, чтобы этот управитель удостоился похвалы, закончите эти памятники для своего господина во владении отца его Амона, имя которого (господина) продлится благодаря им, установленным на все грядущие годы!».[343]

Мастерская работала во славу Амона, фараона, везира или пророка, но продукция ее была анонимной, и потомство не знало имен выдающихся мастеров. Никто не подозревал, что талант скульптора – истинный дар богов.[*53]

Однако на восьмом году царствования Рамсес II повелел поставить в храме Она стелу по случаю своего посещения каменоломен Красной Горы, где был найден гигантский блок. Он хвалится, что проявил интерес ко всем, кто участвовал в изваянии сфинксов и статуй, стоящих, сидящих и коленопреклоненных, которыми он наводнил святилища Египта:

«Слушайте, что я вам говорю! Вот добро, которым вы обладаете. В моих словах истина. Это я, Рамсес, создал поколения и дал им жизнь. Пища и напитки перед вами, всего вдоволь, желать больше нечего… Я улучшил ваше положение, чтобы говорили: вы работаете для меня с любовью ко мне и ваши приветствия меня укрепляют. Вам дают вдоволь пищи за вашу работу в надежде, что вы будете жить, чтобы ее закончить… В амбарах полно зерна, и я не оставлю вас ни на день без хлеба. Каждому заплачено за месяц.

Я наполнил для вас склады всякими вещами: хлебом, мясом, пирогами, чтобы вас кормить, сандалиями, одеждой и различными благовониями для умащения ваших голов каждый десятый день, чтобы вы были одеты весь год, чтобы у вас была хорошая обувь на каждый день, чтобы никто из вас не провел и ночи, страшась нищеты. Я поставил людей разных рангов, чтобы они вас кормили даже в голодные годы, я повелел людям болот приносить вам рыбу и дичь, а другим – людям садов – вести счет того, что вам причитается. Я построил гончарную мастерскую, чтобы делать для вас сосуды, где будет охлаждаться ваша вода в сезон „тему“. Ладьи с ячменем, пшеницей, крахмалом, солью и бобами плывут для вас с юга на север безостановочно.

Я все это сделал и сказал: „Пока вы живы, вы будете единодушно работать на меня!“».[344]

Как видим, все распрекрасно. Фараон желает увековечить свое имя на памятниках, неподвластных времени, а для этого хочет, чтобы его художники были сыты и хорошо одеты, чтобы они с радостью трудились на щедрого суверена. Людовик XIV раздавал художникам награды и назначал пенсии. Фараон, в данном случае Рамсес, выделил огромное поместье с многочисленными работниками, доходы которого обеспечивали художников такой мастерской, как в Оне. Но мы были бы еще признательнее самому знаменитому из фараонов, если бы он выделил из числа прекрасных мастеров хотя бы одного выдающегося художника и вознаградил его. Но, увы, на всех многочисленных сценах награды достаются только высшим чиновникам, придворным и жрецам. Поэтому, видимо, прав писец, когда говорит:

«[Но] не видел я ваятеля с поручением и золотых дел мастера, чтобы он был послан. Но видел я медника за работой его у отверстия печи его, причем пальцы его как у крокодила, а он более смраден, чем рыбья икра» (перевод О.Д. Берлева).[345]

И все же мы можем отыскать несколько свидетельств того, что наиболее выдающиеся художники пользовались известным почетом. На стеле времен Среднего царства сохранилась надпись, в которой мастер сначала рассказывает о себе следующее:

«Я знал тайну божественных слов, ведение обрядов богослужения. Я устраивал всякие магические обряды так, что ничто не ускользало от меня. Ничто из них не было скрыто от меня. Я – великий таинник, и я вижу Ра в образах его» (перевод М.Э. Матье).[346]

Действительно, художник обязан был знать литургию, мифологию, все атрибуты царской власти и всех богов. Достоинство немалое! Финикийцы ловко копировали египетские образцы, но при этом совершали в деталях такие ошибки, от которых египтяне пришли бы в ужас.

Затем художник восхваляет свою технику:

«Но я был и художником, опытным в искусстве своем, превосходящим всех знанием своим. Я знал… как сделать образ выхождения и вхождения так, чтобы каждый член был на своем месте. Я умел [передать] движение фигуры мужчины, походку женщины, положение размахивающего мечом и свернувшуюся позу пораженного… выражение ужаса того, кто застигнут спящим, положение руки того, кто мечет копье, и согнутую походку бегущего. Я умел делать инкрустации, которые не горели от огня и не смывались водой.

Никто не превосходил меня и сына моего старшего от плоти моей. Когда бог [т. е. фараон] приказывал, он [сын] создавал, и был он превосходен в этом. Я видел творение рук его как начальника работ в каждом ценном камне – от серебра и золота до слоновой кости и эбенового дерева» (перевод М.Э. Матье).

Надеемся, что все эти достоинства признавали и другие, а не только сам художник.

В гробнице одного из многочисленных Аменемхетов в Фивах есть изображение, не имеющее аналогов в известном нам наборе сцен египетских мастеров.[347]

Аменемхет предлагает четырем мужчинам, сидящим напротив него на циновках, богатое угощение – хлеб, мясо, птицу, овощи, фрукты, напитки, – а также расставленные перед ними благовония. Один из этих четырех гостей – художник Яхмос, другой – скульптор, ваяющий статуи, но имя его не сохранилось. Этот пир был высшей наградой художникам, которые украшали гробницу: они как бы разделили с Аменемхетом все изображенные ими же богатства. Уже в эпоху пирамид управитель царского дома по имени Мени похвалялся тем, что хорошо вознаградил всех, кто участвовал в сооружении гробницы:

«Всякий, кто сделал это, никогда об этом не пожалеет. Художник ли, каменотес, я всех вознаградил!».[348]

Первый пророк Нехбет, по имени Сетау, в царствование Рамсеса IX поручил украшение своей гробницы выдающемуся художнику Мерира. Он с удовольствием отмечает его достоинства и оригинальность:

«Он сделал надписи своей собственной рукой, когда пришел украшать гробницу Сетау… Писец божественных книг Мерира не [простой] переписчик. Его вдохновляет сердце. Никто не показывает ему образцов, он все делает сам, писец с умелыми пальцами, мудрый во всех вещах».[349]

Таким образом, можно утверждать, что фараоны, «князья», жрецы – короче, все заказчики не были неблагодарны прославлявшим их художникам. Художник, живший в царствование Рамсеса III и Рамсеса IV, сам запечатлел себя во время работы, когда рисовал статуи фараона Аменхотепа I и его матери.[350] Отказавшись от довольно скованной манеры, в которой он выполнял заказ, художник изобразил себя в свободной, естественной позе: он сидит на цоколе, скрестив голые ноги так, что левая ступня лежит на правом колене и видна снизу, длинные волосы ниспадают на плечи, в одной руке у него кисть, а в другой – палитра. Этот рисунок не остался незамеченным. Какой-то ученик сделал с него копию на обломке известняка, который и дошел до нас.[351] Конечно, не столь совершенная, как оригинал, эта копия тем не менее бесценна, потому что на ней мы читаем перед именем художника титулы «князя» и писца. Художники, современники Эхнатона, такие, как Джхутимес[*54] и Хеви, были, по-видимому, людьми богатыми и уважаемыми. Известен художник, живший в конце эпохи Рамессидов, который достиг высокого положения и считался равным правителю нома.

IX. Каменщики и прочие ремесленники

Теперь мы переходим к самым тяжелым профессиям, которые были уделом главным образом чужеземцев, свободных или пленных, и никому не принесли титул «князя».

Египетский каменщик занимался прежде всего формовкой и кладкой необожженных кирпичей. Весь город окружен стеной толщиной около пятнадцати метров и высотой метров двадцать. Только ворота в ней каменные, а вся стена – из кирпича-сырца. Административные здания и частные дома тоже сложены в основном из кирпича: камня в них мало, так же как в оградах. Когда Рамсес II задумал построить свой любимый город Рамсес, который египтяне чаще называли Пер-Рамсес, и государственные склады в Питоме, он собрал сынов Израилевых, назначил над ними надсмотрщиков и под угрозой страшных наказаний заставил их формовать кирпичи.[352]

Работа была монотонной, но не такой уж трудной. Нильский ил перемешивали с песком и рубленой соломой. Чтобы смесь получалась однородной, ее смачивали, долго топтали и время от времени переворачивали лопатой. Работник наполнял этой сырой смесью форму доверху, срезал излишек деревянной лопаткой, быстро переворачивал форму и осторожно снимал. Кирпич оставляли сохнуть восемь дней, после чего он годился в дело. Формовщики работали преимущественно на берегу водоема. Водоносы подносили им воду. Другие работники срезали на сжатых полях стерню и готовили из нее рубленую солому. Когда фараон потребовал, чтобы сыны Израилевы сами собирали солому, не уменьшая установленной нормы отформованных кирпичей, это сильно ухудшило их и без того нелегкую участь, однако протесты приводили только к тому, что на их спины обрушивались палки надсмотрщиков. Переносили кирпичи на двух одинаковых щитах, подвешенных на коромысло.

Одно и то же слово «икду» входит в обозначение двух совершенно разных профессий – строителя и горшечника. Первого обозначали как «икду инбу» – «строитель стен», а второго – «икду неджесет» – «строитель малых форм».[353] Те и другие пользовались одинаковым материалом – нильским илом, но настоящее объяснение схожести названий двух различных профессий нам дает египетский язык. Корень «кед» означает «круглый». Примитивные глинобитные хижины имели круглую форму, как горшки. Да и на самом деле они были большими горшками.

Горшечник месил смесь ногами. Потом клал кусок глины на гончарный круг, простой деревянный диск, который вращался на оси. Глина под его ловкими руками принимала форму пузатого горшка или миски, чаши или кубка, и таким же способом он изготовлял большие кувшины с заостренным дном для хранения вина и пива или такие же большие кувшины со скругленным дном, похожие на круглые мешки.[354] Завершал работу горшечник руками.

После этого горшки относили в печь – нечто вроде круглой трубы высотой в два человеческих роста и диаметром около двух локтей, если верить изображениям. Однако следует еще раз повторить, что египетские художники очень условно передавали размеры существ и вещей. В эпоху Нового царства египтян уже не удовлетворяли одноцветные горшки, даже отличавшиеся изяществом. Горшечник наносил на чаши и кувшины различные рисунки, заимствованные у резчиков по камню, или же, повинуясь собственной фантазии, украшал их по краям геометрическим или растительным орнаментом, виноградными листьями, цветами или сценками, например: цапля хватает рыбу или буйвол мчится во весь опор.[355] Таким образом, люди скромного достатка могли приобрести вместо дорогой металлической вполне приличную глиняную посуду, не лишенную своеобразной красоты.

Египетский цирюльник работал на улице, переходя из квартала в квартал. Он устраивался на перекрестке, где была тень, и клиенты вскоре окружали его.[356] Ожидание могло оказаться долгим. Иногда его помогал скоротать певец или рассказчик. Поспорить между собой тоже было способом убить время. Этим и занимаются два человека, сидящие спина к спине на одной скамейке. Но она поделена не поровну. Один расселся вполне удобно, а второй примостился на самом краешке и свалится от малейшего толчка. Не обращая на них внимания, остальные клиенты предпочитают подремать сидя, опустив подбородок на колени и прикрыв голову скрещенными руками.

Один за другим клиенты садятся на трехногий табурет, благонравно положив ладони на колени, и доверяются цирюльнику, который бреет им голову и лицо. В чаше на ножке у него мыльная вода. Бритва представляет собой лезвие длиной с ладонь, перед рукояткой – нечто вроде чашечки. Цирюльники, обслуживавшие богачей, имели целый набор шильцев, щипчиков, ножниц и бритв в кожаных мешочках, которые они носили в изящных ларцах из черного дерева. Они приходили к клиентам на дом. Их положение считалось завидным. Некоторые одновременно были врачами. Даже среди сонма богов был бог-цирюльник, но простой брадобрей вызывал скорее жалость, чем зависть.[357]

X. Хозяева и работники

Верховного жреца Амона Рама-Раи можно привести в пример как доброго хозяина.

«О жрецы, писцы дома Амона, превосходные служители божественных жертвоприношений, пекари, пивовары и кондитеры, входящие в эту мастерскую при доме Амона! Произносите имя мое каждый день, поминая меня добром, прославляйте меня за мои добрые дела, ибо я был хорошим человеком.

Я нашел эту комнату в полном разорении; стены ее обвалились, деревянные балки сгнили, дверные рамы, которые были из дерева, исчезли, точно так же как краски с рельефов. Я восстановил ее полностью, сделал больше, чем она была, расширил, приподнял потолок. Я сделал дверные рамы из камня-песчаника, вставил в них двери из настоящей пихты. Я превратил ее в удобную мастерскую для пекарей и пивоваров, которые ныне здесь. Я сделал ее гораздо удобнее для работы, чем прежде, ради блага служителей моего бога Амон-Ра, царя богов».[358]

Другой верховный жрец Амона, Бакенхонсу, по-видимому, тоже заслуживал всяческих похвал:

«Я был добрым отцом для моих подчиненных, обучал молодых людей, протягивал руку несчастным, обеспечивал тех, кто был в нужде, делал много полезного в своем храме, как главный управитель работ в Фивах, по приказу… Рамсеса II».[359]

Остается только надеяться, что подчиненные не стали бы опровергать эти слова.

Обычай ограничивал рабочий день слуг и мастеров разумными пределами.[360] Тем не менее рабочий люд не раз протестовал, и не без причины. Иногда протесты принимали форму «забастовки». Работники получали причитающиеся им провизию и одежды иногда раз в месяц, а иногда раз в два или даже в четыре месяца. Менее предусмотрительные, даже не будучи обжорами, ухитрялись все проесть задолго до новой выдачи.

«Мы подыхаем с голоду, а до следующего месяца еще восемнадцать дней!»[361]

Работники собирались на площади перед административным зданием: «Мы не вернемся, передайте это начальникам, которые собрались там».

Чиновник рассказывает о сложившейся ситуации: «Мы пошли, чтобы их выслушать, и они сказали нам правдивые слова».

Голодающие толпами приходят к складам. Однако они не пытаются взломать двери. Один из них громко жалуется: «Нас пригнал сюда голод, пригнала жажда, у нас нет больше одежды, нет масла, нет рыбы, нет овощей. Пошлите к фараону, нашему хозяину, пошлите к царю, нашему повелителю, чтобы нам дали средства для жизни!»

Эту жалобу он повторяет перед городским чиновником, но кое-кто уже боится за него и готов сказать, что в общем все в порядке. Однако другие рабочие отказываются разойтись, пока им не раздадут провизию. Чиновники решают уступить. Они призывают писца-счетовода и говорят ему:

«Проверь зерно, которое ты получил, и раздай его людям некрополя!»

«И тогда призвали Памонтунебиата и стали выдавать нам наши порции зерна каждый день».

Таким образом, угроза восстания была предотвращена.

Участь работников была не так уж тяжела, когда хозяева заботились о них, как Бакенхонсу или Рама-Раи, вовремя строившие для них жилища и удобные, чистые, хорошо проветриваемые мастерские; им регулярно раздавали припасы и одежду, а непредусмотрительных успокаивали дополнительными выдачами. У них было много свободных и праздничных дней, и у нас есть все основания полагать, что наиболее серьезные и умелые работники со временем могли стать надсмотрщиками или мастерами, поднакопить всякого добра и окончить свои дни мелкими собственниками или хозяевами. Когда настали смутные времена и разгорелась борьба между сторонниками Амона и сторонниками Сетха, работникам пришлось хуже всех, и они толпами примыкали к бунтовщикам.

XI. Торговля и деньги

Во владениях фараона и великих богов велся строжайший учет всех поступающих за день продуктов, изделий и всего, что расходовалось на содержание работников. Это был замкнутый цикл. Закрома и склады ломились от продуктов и товаров, но они предназначались лишь для незначительной части населения. Удовлетворив потребности этой привилегированной прослойки, излишек товаров можно было пустить в торговый оборот. В одних случаях большие владения непосредственно обменивались своей продукцией, в других – оптом продавали свои продукты торговцам, которые потом сбывали их на свой страх и риск.

Помимо больших государственных и храмовых владений в Египте было множество частных поместий – крупных, средних и совсем мелких. Скотоводам, земледельцам, производившим зерно, овощи и фрукты, нужны были одежда, мебель, украшения или предметы роскоши, но получить все это они могли, только продав животных или излишки своего урожая. Кроме того, существовали свободные ремесленники, работавшие в собственных мастерских, которые зарабатывали на жизнь, сбывая свои изделия. И наконец, существовала еще категория торговцев, которые ничего не производили, но скупали и перепродавали все, что имелось в стране. Все эти люди – покупатели, продавцы и торговцы – встречались на рынках.

Крестьянин из уже известной нам сказки («Обличения поселянина») нагрузил ослов всякими превосходными дарами из Соляного оазиса. Если бы его не ограбили по дороге, он бы добрался со своим маленьким караваном до доброго города Ненинесут, разложил на рыночной площади свою соду, вяленые тушки водоплавающих птиц, сушеную рыбу и обменял бы все это на пирожки, ткань и одежду. Ему просто очень не повезло. В обычное время, когда стражники следили за порядком, люди добирались до рынка без всяких происшествий.

В гробнице Хаемхата[362] художник изобразил отчаянно жестикулирующих торговцев с узлами и корзинами: один сидит, другие стоят. Эти торговцы особого типа. У них огромные головы с длинными, спутанными волосами. Покупатели, которые подходят к ним со своими мешками на плечах, тоже жестикулируют и отругиваются, и язык их, наверное, не менее богат и солон, чем у торговцев. Прибытие иноземного судна либо с Верхнего Нила, либо из Сирии всегда собирало не только любопытных, привлеченных странными нарядами чужеземцев и их пестрым товаром, но также египетских торговцев, которые устанавливали на берегу свои лавчонки и продавали финикийцам провизию в обмен на такие товары, как разукрашенный рог или резная голова, насаженная на слоновий бивень.[363]

Обмен товарами облегчался тем, что в Египте издавна продукты или изделия оценивались с помощью единицы под названием «шетит». В документе времен XVIII династии даже дом оценили в шетит.[364] На папирусе XVIII династии[*55] точно так же в шетит оценена рабыня, вернее, ее работа за определенное время.[365] И тем не менее эта единица была чисто теоретической. Официальным властям никогда не приходило в голову наделать из металла кружочков строго определенного веса и выбить на них соответствующие изображения, однако египтяне хорошо знали, какое количество золота, серебра или меди соответствовало по весу одному шетит. Таким образом, товар не обменивался на деньги. Но тот, кто хотел продать дом и договаривался о его стоимости в шетит, получал зерна или скота на эту сумму. Все делалось очень просто. Если продавец и покупатель обменивались животными или изделиями неодинаковой стоимости, разницу исчисляли в шетит и, чтобы ее уравновесить, подыскивали подходящий товар, который одна сторона могла предложить, а другая соглашалась принять. Порой это вызывало разногласия. По-видимому, к эпохе Рамсесов шетит вышел из употребления. Он ни разу не упоминается в Большом папирусе Харриса, зато там постоянно идет речь о дебене весом 90 граммов и кедет (ките, кит – «кольцо») весом 9 граммов золота, серебра, меди и драгоценных камней без каких-либо указаний на их стоимость. Это были чисто весовые единицы.

В том же документе и в календаре из Мединет-Абу перечисляются меры зерна, корзины фруктов, мешки и корзины из пальмовых ветвей разной величины для других продуктов. Животных и деревья считали поштучно. Когда египтяне приводят число быков, диких быков, ориксов, бубалов (коровьих антилоп) и газелей, они потом складывают эти цифры, чтобы получить общее количество голов скота, и точно так же поступают с птицей, нигде не уточняя реальную цену. Если бы это понадобилось сделать, ее выразили бы в весе золота, серебра или меди. Цена быка колебалась от тридцати до ста тридцати дебенов меди. Мешок полбы («бедет») стоил один дебен меди.[366] Однако на практике покупатель почти никогда не мог предъявить дебен меди, а тем более золота или серебра. Расчеты драгоценными металлами начали производить лишь при последних Рамсесах, когда массовое ограбление храмов и гробниц вернуло в оборот довольно большое количество этих металлов, которые веками хранились под землей или в храмах.

Один такой вор отдает за дом дебен серебра и пять кедет золота; другой покупает за два дебена серебра двух быков. За рабыню Дега заплатили два дебена серебра и еще шестьдесят дебенов меди. Пять горшков меда можно было купить за пять кедет серебра, а быка – за пять кедет золота.[367]

До этой эпохи смут и беспорядков покупатели расплачивались продуктами, принимаемыми продавцом, которые, в свою очередь, оценивались на вес золота, серебра или меди. Писец Пенанукет, продав быка, оцененного в сто тридцать дебенов меди, получает льняное платье, стоящее шестьдесят дебенов, десять мешков и три с половиной меры зерна ценой двадцать дебенов, каменья для ожерелья на тридцать дебенов и, наконец, еще два платья ценой десять дебенов.[368] Одна фиванка купила у торговца рабыню за сорок один дебен серебра, однако заплатила не серебром; перед городскими судьями она перечисляет различные предметы – два куска материи она сама уже вручила продавцу, а вот изделия из меди и бронзы будут ему переданы другими лицами.[369]

Даже само государство пользовалось этим способом при расчетах. Унамон отправился к царю Библа Чекербаалу за лесом и сразу получил семь деревьев, за которые оставил в залог свой корабль. Он попросил выслать ему из Таниса золотые кувшины и чаши, пять серебряных кувшинов, десять штук царского льна, пятьсот свитков папируса, пятьсот бычьих шкур, пятьсот мешков чечевицы, тридцать корзин сушеной рыбы, а со следующей оказией получил еще пять штук царского льна, мешок чечевицы и пять корзин сушеной рыбы.[370] Неизвестно, во сколько оценивался весь этот товар на вес золота или серебра. История об этом умалчивает. Да и царя Библа это, видимо, мало заботило. Он посылает лесорубов валить деревья и перетаскивать их на побережье, где в конце концов передает драгоценные стволы посланцу Амона, но перед этим устраивает ему ужасную сцену! По-видимому, египтянин и сириец, каждый со своей стороны, перевели стоимость своих товаров на вес золота и серебра и сочли, что оба внакладе. Но так или иначе, отсутствие настоящих денег весьма затрудняло торговые сделки. Наверное, этим объясняются выразительная мимика торговцев из гробницы Хаемхата и бесконечные споры, которые предшествовали заключению сделки между царем Библа и его египетским партнером.