Египет Рамсесов

I. Набожность египтян

Египтяне, по словам Геродота, были самыми набожными из людей.[560] Они верили, что все на свете принадлежит богам, что боги – источник всеобщего процветания, что они знают все их помыслы и желания и могут в любой момент вмешаться в дела людей. Рамсес II, покинутый своими воинами и окруженный врагами в битве при Кадеше, сумел преодолеть все опасности и победить лишь потому, что голос его долетел до Фив и был услышан Амоном. Яркое солнце озаряло путь его невесты, хеттской царевны, лишь потому, что бог Сетх ни в чем не мог ему отказать. И если его экспедиция нашла в пустыне Икаита воду, то это тоже лишь потому, что отец его Хапи любит Рамсеса II больше, чем других царей, которые были до него.

Вера в то, что боги покровительствуют отдельным людям, порождала иногда безумные идеи. Фараон Аменхотеп III, например, пожелал при жизни узреть богов.[561] Принц Хорнахт, сын Осоркона II и царицы Каромамы, потребовал, чтобы божественный коршун помогал ему, когда он будет среди антилоп и небесных птиц,[562] очевидно, для того, чтобы узнать их язык, доступный лишь немногий избранным, и выслушивать с их помощью повеления богов. И многие египтяне верили, что такие избранные могут повелевать природой, что им покорны земля и небо, день и ночь, горы и воды, пространство и время.[563]

Впрочем, это было временное безумие. Рамсес III в Большом папирусе Харриса просил богов Египта, великих и малых, о самых простых и разумных вещах: для себя – счастливую вечность, для сына – чтобы он стал могучим и почитаемым царем, правил долго и чтобы Нил одарял его щедрыми разливами. Он полагал, что заслужил это, ибо боги поставили Рамсеса на место его отца, как они поставили Хора на место Осириса. Он не угнетал людей. Он не крал. Он исполнял волю богов.

Желания простых людей, богатых или бедных, куда скромнее. Бездетные родители просят Имхотепа даровать им ребенка. Бата, которого преследует обезумевший от ярости брат, вспоминает, что Хорахти умеет отличать ложь от истины, и полагается на него. Все верили, что боги пекутся о бедняках. Когда все оборачивалось против них, бог оставался их опорой, неподкупным судьей: он не заставлял свидетелей менять показания. На суде бедняк, у которого нет ни серебра, ни золота для писцов, ни одежд для их слуг, вдруг видит, что сам Амон принял облик везира, чтобы правда восторжествовала и слабый одержал верх над сильным.[564] Писец надеется, что бог Тот поможет ему стать более искусным: «Приди ко мне, Тот, священный ибис, бог любящий Шмун, главный писец Эннеады богов. Приди ко мне, направь меня, сделай меня умелым в твоем искусстве, ибо твое искусство – самое прекрасное. Ведомо каждому: кто владеет им в совершенстве, становится вельможей».[565]

Эта пылкая и в то же время рассудительная набожность часто ставит нас в тупик. Тяга богов к роскоши свойственна всем странам во все времена. Однако богатства египетских храмов в период Нового царства поистине невообразимы. С момента прихода к власти фараона Яхмоса в них скапливаются все излишки, все, что удается сэкономить. Главной заботой фараонов становится постройка новых и восстановление старых святилищ. Они расширяют и украшают древние храмы, заново возводят их стены, заменяя кирпичные на каменные, ставят новые ворота, строят священные ладьи, умножают статуи, меняют отечественное дерево на экзотическое, покрывают золотыми пластинками пирамидионы обелисков и стены великих гробниц, устанавливают во всех их покоях мебель, инкрустированную золотом и драгоценными камнями. Разумеется, во времена Эхнатона и, может быть, в малоизвестные годы, предшествовавшие царствованию Сетхнахта, кое-что было разрушено и утрачено: происходила как бы репетиция того, с чем пришлось столкнуться последним Рамсесам. Однако изобильные и славные годы правления других фараонов с успехом возмещали этот ущерб.

Подобно грекам и римлянам, мы удивляемся количеству и разнообразию египетских богов. На одном из папирусов Каирского музея изображена царская дочь жрица Исетемхеб на берегу водоема. Грациозным движением она простирается перед крокодилом, который лежит под деревом на другом берегу.[566] Без тени отвращения она пьет воду, где только что плескалось это равнодушно взирающее на нее чудовище, ибо крокодил – это Себек, один из самых почитаемых богов. Два главных центра его культа находились: один в Фаюме, позднее названном греками Крокодилополем, и другой в Сумену южнее Фив, а храмы – почти по всей стране.

Жители Мемфиса и Она предпочитали крокодилу быка, которого первые называли Апис, а вторые – Мерур (Мневис). Быка Аписа отличали по особым признакам, известным еще греческим авторам.[567] Когда его находили в стаде, жрецы праздновали его рождение и торжественно вводили в храм Птаха. Священному быку давали лучший корм и осыпали почестями до конца его дней, а когда он умирал, вся страна погружалась в траур. Тело Аписа, или Мерура, мумифицировали и хоронили, как «князя».

В Шмуне священными считались ибисы.[568] Избранному ибису поклонялись, как богу. Со всего Египта приносили мертвых или мумифицированных ибисов и хоронили в огромной пещере. Всюду почитались священные соколы, и не только в городе Нехене, который греки позднее назовут Гиераконполь, но также напротив Нехена, в Нехебе, а также в Даманхуре («Городе Хора») или Санхуре («Защите Хора») и в других городах, например в Атрибисе, где древний некрополь был полностью восстановлен Джедхором Спасителем, а также в Танисе, где наша экспедиция недавно нашла мумии соколов в маленьких сосудах.

Жители Бубаста поклонялись кошке. В Имете богиней была ужасная змея Уаджет. Крестьяне Фиваиды приносили в жертву змее, которую, правда, называли другим именем, Рененутет, первые снопы нового урожая.

Однако божественные почести доставались не только животным и птицам. Растения тоже пользовались большим почетом. Парами и поодиночке египтяне с благоговением подходили к сикомору и протягивали руки, чтобы получить воду от богини, скрытой в этом дереве. Каждый город поклонялся своему священному дереву, однако местного божества было недостаточно, чтобы утолить религиозную жажду. В каждом мало-мальски значительном городе кроме местного бога почитались и другие божества из соседних городов, а то и из далеких стран. Когда Рамсес II основал свою столицу в Восточной Дельте, он собрал там целый синклит богов, где Амон соседствовал с Сетхом, своим бывшим и будущим противником, а Атум из Она, Птах из Мемфиса и другие египетские боги стояли рядом с финикийскими и сирийскими богами, потому что египтяне начали принимать в свои святилища богов соседних стран, как будто им не хватало своих собственных.[*82] Убийца Осириса сменил свою собачью голову на человеческую и предстал в облачении Баала: на нем расшитый передник с кистями и остроконечный шлем с солнечным диском, двумя острыми рогами и длинной лентой, свисающей до земли. Вместо прежней его сестры, Исиды, теперь его родственницей стала ханаанейская Анат.[569] Когда Астарта пришла в Египет, ее признали «царицей всех богов».[570] Как мы уже знаем, Рамсес II, построив для ожидания своей невесты крепость между Египтом и Сирией, не мог ее оставить без божественных покровителей: он выбрал на эту роль двух египетских богов и двух азиатских.[571] Начиная с царствования Тутанхамона ханаанейский бог Хорон, который, как и Хор, имел облик сокола, приобретает все большее влияние и, похоже, вытесняет древнего покровителя фараонов.[572] Мемфис, где целый квартал принадлежал выходцам из Тира, представлял собой как бы музей всех египетских и иноземных культов.[573] А стовратные Фивы могли бы с тем же успехом называться городом ста богов.

II. Жрецы

Мы знаем, что каждый храм был маленьким городом, где за храмовой оградой чиновники, стражники, ремесленники и земледельцы жили, как в самом обыкновенном городе. Они зависели от храма, однако не были его служителями. Это понятие распространялось, во-первых, на тех, кого называли «уаб», «чистый» или «ит нечер», «божественный отец», а также «раб бога» – «хем нечер» и «херихеб» – человек, который держал во время церемоний пергаментный свиток с программой празднества, и, во-вторых, на членов «унуита» числом не менее двенадцати, потому что слово «унут» означает «час». Эти жрецы сменяли друг друга днем и ночью, обеспечивая как бы постоянное дежурство при божестве. Во многих храмах один из жрецов занимался подготовкой религиозных действ, о которых мы поговорим чуть позже. Жрец-сем не фигурирует среди жрецов Амона, зато он играл значительную роль в Оне и в Мемфисе. В Фивах во главе жрецов Амона стояли четыре «хему нечер». «Первый раб бога», несмотря на свой простой титул, был одним из самых влиятельных лиц в Египте. В Оне глава жрецов Атума назывался «великим провидцем», глава жрецов Птаха в Мемфисе – «великим начальником ремесленников», а в Шмуне главным жрецом храма Тота был «великий пятерик».

Во многих храмах, как и в храмах Амона, главным персонажем был служитель бога. Мы переняли от греков обычай называть этих «хему нечер» «пророками», потому что им приходилось иногда истолковывать волю богов, Но этим не ограничивались их обязанности, да и вообще мы не знаем, являлось ли прорицание их привилегией. Но как бы они ни назывались, жрецы со времен Нового царства явно старались выделиться из общей массы населения. Они презирали гофрированное платье с рукавами и ходили только в набедренных повязках с длинным передником. Они наголо брили голову, никогда не носили ни бороды, ни усов.

Точно так же как один храм принимал у себя многих богов, жрецы далеко не всегда служили всю жизнь одному и тому же богу. Сети, верховный жрец Сетха, был в то же время распорядителем празднеств Банебдеда и держателем свитка на церемониях Уаджет, «владычицы Обеих земель». Небуненеф, которого Рамсес II назначил верховным жрецом Амона, никогда до этого не принадлежал к служителям этого бога. Он был великим жрецом Инхара (греч. Онурис) в Тине и Хатхор в Дандара. Другой верховный жрец Амона, по имени Анен, не достиг у этого бога более высокой милости и утешился, когда его назначили великим провидцем и жрецом-сем в Оне Монту, городе в Фиванском номе.

В храмовых обрядах участвовало много женщин. У каждого храма были свои певицы, которые пели во время церемоний, потрясая систрами и трещотками. Они жили в семье, их присутствие в храме требовалось только в определенные дни, да и то на несколько часов. И наоборот, те, кого называли «хенеретет», постоянно находились в храме: слово «хенерет» означает одновременно тюрьму и самую закрытую часть храма или дворца. Их предводительница называлась «божественной женой» бога или «божественной рукой». Высказывалось предположение, что узницы этого божественного гарема были священными куртизанками, как в Библе. Однако у нас нет доказательств, что подобные священные блудницы существовали в Египте. Правда, некоторые певицы Амона отличались легкостью нравов и посещали порой злачные места, но судить обо всех служительницах бога по единственному примеру, приведенному в одном Туринском папирусе,[574] было бы слишком строго. И это уж никак не доказывает, что храмовые певицы должны были, как женщины Библа в дни празднества Адониса, отдаваться чужеземцам и приносить в храм свои жалкие гроши, заработанные таким способом.

Точно так же как чиновниками обычно становились представители семей чиновников, жрецы почти всегда были сыновьями жрецов.[575] Мы уже знаем, что Бакенхонсу, сын второго жреца Амона, был отдан в школу в возрасте пяти лет, чтобы затем вступить в жреческое сословие. Все сыновья и внуки верховного жреца Рама-Раи тоже стали жрецами. Его старший сын оставался рядом с ним в качестве второго верховного жреца. Младший сын был жрецом в храме к западу от Фив. Внук стал уже «божественным отцом». Но бывало и так, что намерения семьи расходились с желаниями детей или менялись под влиянием обстоятельств. Одно официальное письмо сообщает нам, что везир представил трех юношей на должность жрецов при великой гробнице Меренптаха в храме Птаха. Однако какой-то дерзкий чиновник, наверное подобный тем, против кого ополчился Сети, пренебрег их саном, схватил трех юношей и отправил на север служить в войско. Это было явным превышением власти. Писец тотчас сообщил об этом факте и потребовал возвращения молодых людей.[576]

Школьники, которые готовились стать жрецами, учились, как все дети, читать и писать, но кроме этого изучали еще многое другое. Они должны были знать образы богов, их эпитеты и атрибуты, все связанные с ними мифы и все относящиеся к ним обряды, что было далеко не просто.[577] По-видимому, по окончании обучения они держали экзамен. Тот, кто признавался достойным войти в жреческую корпорацию, снимал свои мирские одежды; его купали, брили наголо, умащали благовониями, и лишь затем в жреческом священном одеянии он вступал в «небесный горизонт». Охваченный робостью перед божественным всемогуществом, он наконец приближался к богу в его святая святых.[578]

III. Культ

Обряд, совершаемый во всех храмах Египта во имя фараона и за его счет, происходил в глубокой тайне от всех, во мраке святая святых. Назначенный для этого жрец прежде всего очищался в «Доме Утра». Он брал курильницу, зажигал ее и шел к святилищу, очищая дымом терпентина все промежуточные покои. Наос, в котором находится статуя бога или богини из позолоченного дерева, еще закрыт. Жрец снимает глиняную печать, открывает обе створки, перед ним предстает статуя бога. Он простирается перед ней, обрызгивает статую благовониями, окуривает и читает над ней прославляющие молитвы. До сих пор бог был как бы безжизнен, а теперь жрец возвращает ему жизнь; он показывает ему сначала изображение глаза Хора, вырванного его врагом Сетхом и найденного богами, затем статуэтку Маат, богини истины, дочери Ра. После этого бога выносят из наоса. Служитель совершает его туалет, как если бы перед ним находился сам фараон. Он омывает бога, умащает, одевает, обрызгивает благовониями, затем ставит его в наос и кладет перед ним пищу, которую позднее предают огню. После последних очищений натроном, водой и терпентином обряд завершается. Остается только закрыть наос, задвинуть засовы и наложить печать. Жрец удаляется, пятясь.[579]

За эти заботы бог даровал фараону жизнь, и не только телесную, но и жизнь в единении с богом с бесконечными празднествами в грядущей вечности. Народ не принимал никакого участия в этом ежедневном обряде, но ему достаточно было знать, что фараон удостоился благословения своих божественных отцов и теперь их милости распространятся на весь Египет.

Простые люди брали свое в дни больших выходов бога к народу, но в ожидании этих великих празднеств каждый мог, должно быть за небольшое пожертвование, войти в дом бога, пересечь храмовой двор и священную рощу, приблизиться к парку, где разгуливал бык или баран, воплощавший бога, или к водоему, где плавал крокодил Себека. Ничто не мешало простому египтянину поставить, если он находился в Фивах, у подножия статуи Амона, а если дело происходило в Мемфисе – Птаха, маленькую известняковую стелу, на которой рядом с изображением бога были высечены ухо и глаз, но чаще множество ушей и глаз – три, девять, сорок восемь и до трехсот семидесяти восьми! Это – хитроумный способ заставить бога услышать и увидеть дарителя: теперь он мог просить бога о самых разных благах и милостях, кроме избавления от смерти, ибо смерть не внемлет мольбам.[580]

Во всех храмах мы находим такие «целительные» статуи и стелы.[581] На одной стороне стелы обычно изображен голый младенец Хор, стоящий на крокодиле со змеями в руках, а над ним – гримасничающий Бэс. На другой стороне или на цоколе стелы начертан рассказ о том, как божественное дитя (Хор) в отсутствие его матери (Исиды) было ужалено змеей в болотах Ахбит. Царь богов, услышав стенания матери, повелел Тоту исцелить ребенка. Иногда надписи рассказывали, как Ра исцелил ужаленную скорпионом Баст, или о том, как Осирис, брошенный в Нил своим братом, чудом спасся от зубов крокодила. Статуи чаще всего изображали набожных людей, прославившихся при жизни как заклинатели змей. Статуя или стела обычно стояла на цоколе в центре маленького водоема, который сообщался с другим, расположенным ниже водоемом. Когда приходил человек, укушенный змеей, статую или стелу обрызгивали водой. Стекая в нижний водоем, она приобретала целительные свойства и силу всех заговоров и заклинаний. Ее зачерпывали внизу, давали пить пострадавшему и говорили: «Яд не проникнет в его сердце, он не сожжет его грудь, ибо Хор его имя, Осирис – имя его отца, Нейт-плакальщица – имя его матери».

Исцеленному оставалось только отблагодарить «святого», спасшего ему жизнь горячей молитвой, что, впрочем, не избавляло его от необходимости оставить жрецу-уабу, или «божественному отцу», который зачерпывал целительную воду, маленький подарок.

Тем не менее эти скромные просители со своими скромными дарами чувствовали себя неловко в роскошных домах богов Мемфиса, Фив и больших городов. Они предпочитали видеть своих великих богов не в официальных храмах, а в маленьких святилищах.

Работники же некрополя избрали своей покровительницей богиню-змею Меретсегер, «Любящую молчание». Она обитала на вершине горы над поселком, и, когда они говорили «Вершина» («Вершина Запада»), трудно было понять, что они имеют в виду – богиню или ее жилище. Один служитель некрополя, по имени Неферабу, призвал однажды в свидетели правдивости своих слов Птаха и Вершину. Но оказалось, что он солгал. Вскоре он ослеп. Он признался в своем преступлении перед Птахом, погрузившим его во тьму среди бела дня. Он молил о милости этого бога, не оставляющего никаких проступков без справедливого суда. Однако это ему не помогло. Тогда Неферабу обратился с мольбой к Вершине Запада, великой и всемогущей. Эта богиня явилась к нему с прохладным ветерком. Она исцелила его от слепоты. «Ибо Вершина Запада милостива, когда ее умоляют».[582]

Маленькое святилище Меретсегер пользовалось большой популярностью, о чем можно судить по количеству найденных там стел и благодарственных надписей, причем эта богиня прекрасно уживалась с великими богами, чьи святилища располагались по соседству. Когда один работник некрополя заболел, его отец и брат обратились к Амону: он может спасти даже тех, кто уже на том свете. Царь богов явился, как северный ветер, как свежее дыхание, чтобы спасти несчастного, ибо он во гневе не каждый день. Гнев его быстро проходит, и от него не остается следа.[583]

Работники некрополя, избравшие своей покровительницей «Любящую молчание», имели еще одного покровителя, который первым из фараонов Нового царства повелел вырыть себе усыпальницу в Долине царей, – Аменхотепа I,[584] первого работодателя и первого благодетеля для всех жителей района Дейр-эль-Медина. Его культ вскоре стал настолько популярен, что в Фивах на левом берегу ему воздвигли много святилищ. Были найдены остатки храма «Аменхотепа садов», «да будет он жив, невредим и здоров». Известны названия трех других храмов: «Аменхотеп – преддверие храма», «Аменхотеп, плывущий по водам» и «Аменхотеп – любимец Хатхор». Праздник в честь этого доброго покровителя длился четыре дня, и все эти дни работники некрополя со своими женами и детьми пили и пели не переставая. Все жрецы, несшие статую фараона, зонты и опахала, обрызгивавшие ее благовониями, служили в некрополе.

Они настолько верили в Аменхотепа, что обращались к нему за разрешением споров. Это мирное правосудие было куда более быстрое и несравненно менее накладное, чем правосудие везира и его писцов. Одна истица обращается к Аменхотепу с такими словами: «Приди ко мне, мой господин! Моя мать с моими братьями затеяли тяжбу со мной».

А дело заключалось в следующем: покойный отец истицы завещал ей две доли меди и назначил содержание в семь мер зерна. Мать же забрала всю медь и выдавала ей только по четыре меры зерна.

В другом случае столяр сделал гроб из своего дерева. Работу и материал оценили в тридцать один дебен. Однако хозяин соглашался уплатить только двадцать четыре дебена. Или еще. У резчика украли одежду. Он излагает свою жалобу статуе фараона: «Господин мой, приди сегодня! У меня украли мою одежду».

Писец читает список домов, видимо домов неплательщиков, и в том числе называет дом Амоннахта. Ответчик заявляет, что ни в чем не виноват: в то время он находился у дочери. Все обращаются к богу, и он подтверждает его слова. У другого работника некрополя, по имени Хаэмуас, несправедливо оспаривали право на дом. Снова обратились к статуе фараона, и она подтвердила права Хаэмуаса резким кивком головы.

Возможно, подражая обожествленному фараону, другие божества и даже великие боги тоже снисходили до простых смертных, давали им полезные советы или разрешали сложные споры. Один начальник стражников присутствовал на процессии в честь Исиды. Божественный лик вдруг склонился к нему с борта священной ладьи. Вскоре этот человек получил повышение.

В столице чаще всего обращались за советом к великому фиванскому богу.

Одного из управляющих хозяйством Амона обвинили в хищениях. Статую бога поставили на священную ладью и перенесли в специальное помещение храма. Составили две противоречивые записки: «О Амон-Ра, царь богов, говорят, что этот Тутмос спрятал вещи, которые исчезли», – гласила первая. На второй было написано: «О Амон-Ра, царь богов, говорят, что у этого Тутмоса нет ни одной вещи из числа тех, что исчезли».

Бога спросили, изволит ли он рассудить это дело. Бог ответил: «Да». Обе записки поместили перед ним, и Амон дважды указал на вторую, которая оправдывала обвиняемого. Тутмосу сразу вернули его должность и дали новые поручения.

Во время процессии верховный жрец спросил Амона, можно ли сократить срок изгнания одного человека, высланного в Большой оазис. Бог в знак согласия кивнул головой.[585]

Царь богов не всегда отвечал простым смертным, зато с большой охотой разрешал важные государственные вопросы. Когда Рамсесу II в начале его царствования пришлось назначать верховного жреца Амона, он созвал совет, на котором в присутствии бога были названы один за другим все кандидаты, все, кто мог бы занять эту должность. Бог выразил свое удовлетворение, только услышав имя Небуненефа. Верховный жрец Херихор советовался с Хонсу по многим вопросам. Когда в Эфиопии трон остался без царя, многие вожди прошли перед Амоном, прежде чем он избрал одного из них правителем страны.[586]

Имеющиеся у нас документы не дают достаточно ясного представления, каким образом бог выражал свою волю. Некоторые египтологи, очевидно припомнив известную главу из «Дон Кихота», решили, что египетские статуи тоже были подвижными и управлялись жрецами: они не могли говорить, однако могли поднять или опустить руку, кивнуть головой, открыть и закрыть рот. В Лувре хранится единственный известный нам экземпляр такой «говорящей» статуи. Это голова шакала с нижней подвижной челюстью. Анубис всегда стоял с открытой пастью; если потянуть за веревочку, пасть закрывалась.[587]

В других случаях вопрошаемого бога жрецы вносили на носилках. Если он наклонялся вперед, значит, был согласен, если отклонялся назад или отступал, значит, не соглашался.[588] Не всегда ясны и последствия таких консультаций. Когда бог выбирал кандидата на какое-нибудь место, несомненно, выбор был сделан заранее. Когда бог оправдывал обвиняемого, дело прекращали. Ограбленному оставалось только продолжать поиски вора. Ну а если бог указывал на виновного? Самое лучшее было вернуть украденное или возместить его стоимость, потому что, если этот человек упорствовал, он рисковал получить за воровство и за ложь двойную порцию палок. Когда речь шла о разрешении спора, надо полагать, обе стороны заранее соглашались принять решение оракула, каким бы оно ни было. В храме Амона находилась тюрьма со стражниками-меджаями, всегда готовыми исполнить повеления бога.

IV. Торжественные выходы богов

Таким образом, верующие в любой момент могли прийти к богу в его храм, чтобы испросить совет, пожаловаться или поблагодарить. Но раз в год сам хозяин святилища торжественно выходил из своего обиталища и посещал город и его окрестности. Выхода бога ожидал с нетерпением и волнением весь город. Такие процессии некоторых богов привлекали жителей всего нома. Геродот видел ладьи, полные мужчин и женщин, которые плыли в Бубаст на празднества Баст. Женщины потрясали трещотками, мужчины играли на флейтах, пели и хлопали в ладоши. Когда они проплывали мимо города, веселье становилось еще более бурным. Паломники приветствовали горожан солеными шуточками. Те отвечали в таком же тоне. Многие, увлеченные общим порывом, бросали свои дела, покидали город и отправлялись на праздник. И он этого стоил: когда оканчивались обряды и жертвоприношения, семьсот тысяч паломников предавались безудержным наслаждениям. Веселье их было шумным и порой грубоватым, потому что, по словам Геродота, в эти дни в Бубасте выпивали больше вина, чем во всем Египте за целый год.[589] Впрочем, он, наверное, как всегда, немного преувеличивал.

V. Торжественный выход Мина

Присутствие фараона и его двора в столице придавало выходам некоторых богов размах всенародного празднества. При Рамсесе III день его коронации совпал с праздником Мина, покровителя Коптоса, «владыки пустынь» и бога плодородия; его отмечали в первый месяц сезона «шему», когда начинался сбор урожая.[590] Таким образом, фараон одновременно с богом становился героем торжества.

Великолепный, сверкающий, как восходящее солнце, Рамсес III, «да будет он жив, невредим и здоров», выходит из своего дворца. На парадных носилках он следует от дворца до жилища своего отца Мина, чтобы узреть его совершенство. Эти носилки представляют собой широкое кресло под балдахином с карнизом и четырьмя длинными ручками. Чтобы нести их, нужно по меньшей мере двенадцать человек. Боковины кресла украшают лев и сфинкс. Две крылатые богини изображены на спинке. Внизу укреплена скамеечка для ног с подушкой. Царские сыновья и высшие сановники государства спорят за честь нести парадные носилки фараона. Они защищают его от солнца зонтами из страусовых перьев и машут над ним опахалами на длинных ручках. Впереди идет внушительная группа из царских сыновей и сановников, которые несут символы царской власти: скипетр, бич, посох и мотыгу.

Среди жрецов можно заметить человека со свитком в руках; это – программа праздника, и он будет следить за ее соблюдением. Другой жрец протягивает фараону курильницу с благовониями в знак того, что последнему предстоит отпраздновать миллионы юбилеев и сотни тысяч лет вечности на своем троне. Перед самими носилками идет старший сын фараона, предполагаемый его наследник. За носилками следуют слуги и воины. Мы видим среди них тех, кто становился рядом с фараоном во главе войска, когда он бросался в бой или преследовал диких буйволов. Один из них несет скамеечку, на которую его величество поставит ногу, когда будет спускаться на землю. Воины вооружены булавами, щитами и копьями.

Когда кортеж доходит до жилища Мина, фараон сходит с носилок, становится лицом к святилищу и совершает обряд воскурения и возлияния. Затем он приносит жертвы своему отцу и получает от него дар жизни.

Двери святилища открываются. Теперь можно лицезреть красоту статуи бога. Строгое одеяние скрывает его тело и ноги, которые Исида еще не отделила друг от друга, на голове у него ступообразный шлем с двумя прямыми перьями и свисающей от них до земли длинной лентой. К подбородку прикреплена накладная борода, на груди – ожерелье. В святилище Мина много различных элементов: коническая хижина в форме улья, похожая на хижины жителей Пунта, к ней примыкает тонкая колонна, увенчанная парой рогов, далее мачта с восемью растяжками, по которым карабкаются фигурки негров, и, наконец, грядка латука. Мин очень древний бог, он долго странствовал, прежде чем пришел в Коптос, и принес с собой довольно пестрый багаж.

Но вот прозвучал гимн, сопровождаемый танцами, статую бога выносят из святилища и ставят на носилки, которые поддерживают двадцать два жреца. Видны только их головы и ноги, остальное закрывает вышитая розетками накидка, свисающая с носилок. Другие жрецы идут спереди, сзади и по бокам, размахивая букетами цветов, опахалами и потрясая зонтами. Остальные несут ларцы с каноническими атрибутами божества. Небольшая группа жрецов поднимает на носилках ящик с латуком.

Теперь во главе процессии становится сам фараон. Он сменил синий шлем, в котором вышел из дворца, на корону Нижнего Египта, в руках у него посох и булава. Мы видим теперь и царицу, и еще одного участника процессии – белого быка; между рогами у него солнечный диск, украшенный двумя высокими перьями. Этот бык – воплощение бога; его называют «телец своей матери». Жрец с обритой головой и обнаженным торсом окуривает благовониями фараона, быка и статую бога.

За этой группой следуют носильщики с дарами и знаменосцы, которые несут штандарты и символы, сопровождавшие Мина в его выходах. Их обязательно выносят в дни его торжества. Это бич и булава, изображения шакалов, соколов, ибиса, символы номов, и среди них – II нома Нижнего Египта, родины Мина.

Далее идут жрецы с позолоченными деревянными статуями предков фараона на плечах. Первый несет статую, изображающую семью правящего фараона, второй – основателя царства, Мины (Менеса), третий – статую Небхепетра (Монтухотеп I), восстановившего единство страны, и далее – различных фараонов XVIII и XIX династий. В эту компанию не вошла царица Хатшепсут, которую ее племянник Тутмос III имел все основания ненавидеть. Разумеется, здесь нет и фараона-еретика Эхнатона с его преемниками, и кое-кого из менее значительных правителей. Процессия совершает не одну остановку, прежде чем достигает специального алтаря, своей конечной цели. Во время одной из них исполняется второй гимн, сопровождаемый танцами, в котором, правда, почти ничего невозможно понять, потому что в нем множество тайных заклинаний, известных только самым ученым жрецам эпохи Рамессидов. Но чем непонятнее, тем лучше – значит, в этих заклинаниях истинная святость. Единственное, что можно уловить: боги танцуют перед Мином, а затем их сменяет негр, житель Пунта. Мина и в самом деле называли иногда «отцом негров» и изображали с черным лицом, потому что в жилах первых его почитателей была сильна примесь негритянской крови.[*83]

Наконец процессия доходит до алтаря, места отдохновения бога. Мина ставят на алтарь. Двое жрецов с эмблемами богов-охранителей Востока стоят перед ним, пока фараон приносит богатые дары. Представления египтян о смысле этой части обряда – водружения статуи Мина на алтарь – объясняются словами гимна: «Приветствуем тебя, Мин, оплодотворяющий свою мать! Как таинственно то, что ты сделал с ней в темноте!»

И еще имеется отрывок из другого гимна, где говорится, что Мин, «телец своей матери», оплодотворил ее и посвятил ей свое сердце, когда его чресла были слиты с ее чреслами.[591] В действительности же Мин оплодотворил не мать, а Исиду, которая родит от него Хора, будущего повелителя Верхнего и Нижнего Египта.

В память об этом великом событии фараон надевает двойную корону. Его защищают теперь коршун Нехбет и урей Уаджет. Фараон должен послать стрелы во все четыре стороны света, чтобы поразить своих врагов, а затем выпустить четыре птицы, четырех детей Хора (Амсет, Хапи, Дуамутеф и Кебехсенуф); они оповестят всю землю, что фараон, повторив подвиг Хора, возложил на себя белую и красную короны.

Эти птицы – сизоворонки; они каждый год осенью прилетали с севера и весной улетали.

Восшествие на трон набожного и любимого богами фараона обеспечивало всему Египту процветание и всяческие блага. Но теперь следовало еще восславить плодородие страны. Статуи богов ставятся на землю. Помощники распорядителя церемонии окружают царя и царицу. Один из них подает фараону серп из позолоченной меди и пучок «бедет» вместе с корнями и землей – символ безбрежных полей Египта, простиравшихся от моря до порогов. Фараон срезает колосья так же высоко, как жнецы Фиваиды, а в это время жрец поет новый гимн в честь «Мина на возделанном поле».

Мин, «владыка пустынь», прежде чем завоевать Коптос, действительно остановился в некогда плодородной долине, которая тянулась от этого города до долины Рахену. Он создал здесь пастбища для многочисленных стад. Снопик «бедет» подносят фараону и богу, но каждый оставляет себе по колоску. Поют последний гимн, в котором мать Мина прославляет силу своего сына, победителя всех врагов.

Этим гимном заканчивается церемония. Статую Мина относят обратно в храм. Фараон прощается с богом, возжигает благовония, совершает возлияния, жертвует новые дары. Мин коротко благодарит. Затем фараон вновь надевает синий шлем, который был на нем вначале, и возвращается во дворец.

Бог, фараон, члены царской семьи, жрецы и высшие чиновники являлись, насколько мы знаем, единственными актерами и статистами великого выхода Мина. Художники, изобразившие нам главные эпизоды этого действа на стенах Карнака и Мединет-Абу, забыли про народ. К тому же в это время года у земледельцев и без того хватало дел по горло. Но надо полагать, что в городах оставалось предостаточно незанятых людей, которые непременно выстроились бы вдоль всего церемониального пути бога Mина и его белого быка.

VI. Прекрасный праздник Опет

Веселый праздник Амона – Опет – в отличие от праздника Мина был поистине всенародным. Он происходил в течение второго и третьего месяца разлива, когда стояла самая высокая вода. Суда и лодки свободно ходили не только по Нилу и по каналам, но и прямо по затопленным полям.[592] Никто не решался передвигаться по дорогам-дамбам, подмытым волнами, зато на воду спускались все плавучие средства – от ладей до плотов.

Центром праздника был храм в Опете (Ипет-сут, совр. Карнак).[593] У подножия гигантских пилонов располагались бродячие торговцы. Они предлагали арбузы, гранаты, виноград, фиги и смоквы, ощипанную и готовую для жарки или уже изжаренную дичь и, конечно, хлеб. В храме жрецы сбивались с ног. Прежде всего требовалось извлечь из хранилищ переносные ладьи фиванских богов. Самой большой была ладья Амона. Ее легко узнать по двум бараньим головам – на носу и на корме. Ладью богини Мут украшали две женские головы с головными уборами в виде коршунов, потому что имя супруги Амона писалось с иероглифом «коршун». Третья ладья с головами соколов принадлежала Хонсу. Носильщики пересекали дворы с этими ладьями на плечах, проходили между пилонами и углублялись в аллею сфинксов с бараньими головами, которая входила в огромный храмовой комплекс. На них были надеты только длинные юбки с бретелькой через плечо. Впереди шагал музыкант с тамбурином. Жрецы в накинутых на плечи шкурах пантер возжигали в курильницах с ручкой терпентин, сыпали песок, размахивали зонтами и опахалами.

У набережной стояла целая флотилия. Настоящие ладьи Амона, его супруги и Хонсу не имели ничего общего с переносными моделями, только что извлеченными из храмовых тайников. Это целые плавучие храмы длиной от ста двадцати до ста тридцати локтей, то есть гораздо крупнее большинства нильских судов, от которых к тому же отличались неслыханной роскошью. Они были построены из настоящей пихты и вполне годились для плавания, несмотря на огромный груз золота, серебра, меди, бирюзы и лазурита. Одного золота приходилось на судно четыре с половиной тонны! Корпус украшался наподобие храмовых стен рельефами, на которых фараон совершал ритуальные обряды в честь Амона. На палубе посередине ладьи возвышалась большая кабина, целый дом под балдахином, где хранились переносные ладьи, статуи и священные принадлежности для церемоний в храме. Перед этой кабиной, как перед настоящим храмом, стояли два обелиска и четыре мачты с лентами. Всюду на палубе видны статуи и сфинксы. Две гигантские головы барана украшали нос и корму. Ладьи Мут и Хонсу, а также царская ладья выглядели примерно так же и были чуть меньше ладьи Амона.

Чтобы вывести эти тяжелые суда на большую воду, мобилизовали целое войско, вооруженное копьями, щитами и топорами на коротких ручках. По бокам становились матросы и знаменосцы со штандартами. Сначала исполнялся гимн в честь Амона. Затем все брались за канаты и и по команде начинали тащить священные ладьи под ободряющие возгласы толпы, собравшейся на набережной. Женщины потрясали систрами и трещотками. Мужчины хлопали в ладоши и под аккомпанемент тамбуринов распевали ливийские и воинские походные песни. Негры кружились в пляске. Среди толпы шли трубачи и воины с перьями в волосах.

Но вот самое трудное позади. Священные ладьи спущены на воды Нила. Здесь их берут на буксир суда под парусами или на веслах, которыми управляют капитаны. Суда всех форм и размеров сопровождают эту помпезную флотилию. Среди них можно заметить небольшую, изящную ладью в форме водоплавающей птицы с резной человеческой головой на рулевом весле. Она до бортов нагружена всякой провизией. Один человек поправляет что-то на лотке, другой складывает целую пирамиду из овощейи фруктов.

С обоих берегов Нила за этим грандиозным спектаклем наблюдают жители всей округи и по-своему принимают участие в празднике. Повсюду расставлены палатки с едой и напитками. Провизию подвозят со всех сторон. Гонят целые стада быков и телят, ведут газелей, каменных козлов и ориксов, несут корзины с птицей, фруктами и горшки с терпентином для воскурения. Быков забивают тут же под открытым небом, быстро разделывают, и носильщикам остается сделать всего два шага, чтобы донести куски мяса до небольших строений с тонкими колоннами, где без устали трудятся повара. Ливийские воины не переставая бьют в тамбурины. Обнаженные до пояса танцовщицы пляшут под звуки систров и трещоток.

Цель этого священного плавания – «Ипут». Амон из Карнака на несколько дней становился гостем Луксора, но нам неизвестно, как он проводил там время. В сущности, Амон – выскочка среди древних египетских богов. Он обосновался в Фивах, когда давно уже началась династическая эпоха. Египтяне дали ему в супруги Мут и сделали Хонсу его сыном, потому что как-то неудобно самому могущественному богу быть без семьи, но о нем нет ни одного мифа.

Правда, Амон унаследовал от Мина несколько эпитетов и атрибутов и мог с тем же успехом позаимствовать несколько эпизодов из мифов о нем.[*84] Поэтому не исключено, что во время этих бесконечных празднеств показывались какие-то более или менее интересные эпизоды из деяний Амона, например в присутствии фараона могли вспомнить о его чудодейственной помощи Рамсесу II, окруженному «подлыми» воинами Хатти.

Праздник завершался не менее торжественным возвращением священной флотилии. С кораблей снимали переносные ладьи и уносили в чехлах, из которых они были извлечены двадцать четыре дня назад. Тот же самый кортеж под звуки тамбуринов, но, может быть, уже не так весело, проходил обратно по аллее сфинксов с бараньими головами до врат храма. Теперь фараон мог быть уверен, что боги даруют ему всевозможные блага и милости – «долголетие Ра, должность Атума, годы вечности на троне Хора в радости и мужестве, победу над всеми странами, силу отца его Амона ежедневно, царство обеих земель, молодость плоти, незыблемые памятники, вечные как небо.

Что касается народа, то он пил, ел, пел, плясал и веселился почти целый месяц. Он насытился великолепным зрелищем и чувствовал, что его благополучие и процветание, свобода и сама жизнь зависят от этого подобного богам человека, который сопровождал отца своего Амона на пути между двумя великими святилищами.

VII. Праздник Долины

Священная ладья Амона еще раз снималась с якоря для другого празднества – праздника Долины.[594] Она пересекала Нил, «ведомая богами». Это выражение некоторые переводчики истолковывают в том смысле, что ладью вели на буксире люди в одеяниях и масках богов наподобие приверженцев фетишизма в Экваториальной Африке. Но такое объяснение слишком уж примитивно. С тем же успехом можно утверждать, что врачи, повитухи, сиделки и кормилицы, которые ухаживали за царицей и ее новорожденным, одевались богами, чьи изображения мы видим на стенах Луксора и Дейр-эль-Бахри. Эти изображения показывают, что боги внимательно следили за всем, что касалось фараона, и были ему благодарны за все труды и заботы, которые он проявил, украшая священный град Амона.

Праздник Долины не столь долгий, как праздник Опет: он длился всего десять дней. Фараон выходил из дворца в таком же парадном одеянии в сопровождении носителей зонта и слуг. Перед тем как войти в храм, он надевал роскошную набедренную повязку и один из самых богатых головных уборов, который состоял из солнечного диска, перьев, уреев, рогов быка и рогов барана. Он приглашал Амона посетить храмы левого берега. Главным его местом отдохновения будет гипостильный зал Рамессеума. Там к царю богов явятся боги-покровители мертвых. Например, жрецы, окруженные служителями с зонтами и опахалами, приносили на носилках статую обожествленного фараона Аменхотепа I из его храма. Священная ладья ожидала его на соседнем канале, чтобы переправить к праздничной ладье Амона.[595] Когда оба бога встречались, совершались церемонии во славу всех бесчисленных мертвецов, покоившихся в недрах Западных гор.

VIII. Мистерии

Выходы богов не привлекали бы столько народа, если бы организаторы церемоний не разнообразили эти зрелища. Сколько можно любоваться раззолоченными ладьями и плясать под звуки тамбуринов? Для того чтобы вызвать интерес публики, жрецы издавна придумали изображать перед нею в лицах самые волнующие эпизоды из жизни богов и даже привлекать к этим действам самих паломников, так что становилось еще интереснее. Египтяне знали: Осирис был милостивым и добрым богом, Сетх убил его и бросил тело в Нил, все знали, как оно доплыло до Библа и как было возвращено в Египет. Поэтому всех занимало представление этой великой драмы, и многие даже стремились в нем участвовать в качестве статистов, оставляя главные роли профессионалам.

Эти мистерии из жизни Осириса с особым блеском представляли в Абидосе и Бусирисе. Служители тщательно готовили костюмы, декорации и все необходимые аксессуары.[596] Представление начиналось с большой процессии во главе с богом Упуаутом – «Открывателем путей». «Враги» пытались ее задержать, но процессия все-таки вошла в святилище. На второй день «спектакль» продолжался: изображалось убийство бога или же о нем просто рассказывали. Участники выражали великую боль и горе. Большая процессия направлялась к гробнице. На последнем «представлении» зрители видели избиение врагов Осириса, и весь народ ликовал, когда воскресший бог возвращался в Абидос на ладье «нешмет» и входил в свой дворец. В Бусирисе воздвигали с помощью канатов фетиш Осириса. Толпа плясала и веселилась. Две группы статистов, представлявших жителей соседних городов Пе и Депа, дрались между собой кулаками и ногами, предваряя появление Хора.

В Саисе, где Геродот видел ночное представление на круглом озере, вероятно, изображали весь цикл страстей Осириса, вплоть до его чудесного возвращения из Библа и превращения бога в колонну.

Геродот сумел посетить на северо-востоке Египта город Папремис, посвященный Сетху, убийце Осириса. Там он увидел «представление» подобного же рода, и это неудивительно, потому что Сетх был воинственным божеством. Статую бога в наосе вынесли за пределы святилища и оставили под охраной жрецов. Когда настал момент возвращения, ее установили на четырехколесную повозку. Более тысячи мужчин, вооруженных дубинками, напали на маленькую группу, охранявшую статую. Но к ней подоспело подкрепление. Началась настоящая свалка! Никто уже не считал подбитых глаз и проломленных черепов, хотя местные жители утверждали, что это лишь игра. А речь шла о том, чтобы напомнить зрителям, как Сетх хотел войти к своей матери, а слуги не узнали его и не пускали. Сетх отступил, но вскоре вернулся с подкреплением и разбил всех, кто хотел его задержать.[597]

В Омбосе, в Верхнем Египте, Ювенал[*85] увидел аналогичное представление, но он был менее прозорлив, чем Геродот, и его ослепляло презрение к египтянам, а поэтому он решил, что присутствует при настоящем сражении между двумя враждебными кланами. Старая ненависть, говорит он, разделяет Омбос и Тентюру (Дандара), ибо каждый из этих городов презирает богов другого города. В одном из них шел праздник. Там установили столы и ложа на семь дней. Люди плясали под звуки флейт. Внезапно ворвались чужаки. Началась потасовка. Вначале дрались кулаками, потом камнями, а потом полетели стрелы. Наконец, жители Тентюры убежали, оставив на месте одного из своих. Жители Омбоса схватили его, разрубили на куски и сожрали сырым.[598]

В действительности же Омбос, который египтяне называли Небетом, был городом Сетха, а Тентюра – владением Хатхор. Во многих соседних полях происходили сражения матери Хора и ее сподвижников с развратным и воинственным богом.[599] Именно такие сражения представлялись здесь в позднюю эпоху, и, конечно, они не обходились без ругани и увечий.

Во всех номах и городах местные мифы давали богатый материал для драматических представлений. Глядя на роскошь храмов, на многочисленных жрецов и служителей, которые участвовали в церемониях, трудно себе представить, какими смутьянами и фрондерами были египтяне в действительности.

Да, фараона почитали как бога и приближались к нему с трепетом, но в народных сказках фараона награждают пятьюстами палочными ударами,[600] его обманывают жены, он ни на что не может сам решиться, он игрушка в руках своих советников и судей, строители обворовывают его как хотят.

Боги тоже наделены всеми грехами и пороками, всеми недостатками и смешными чертами жалкого рода людского. Верховное собрание богов должно было решить, кому достанется место Осириса – Хору или Сетху.[*86] Восемьдесят лет они спорили, и восемьдесят лет оба кандидата ждали их решения. Распутство Сетха можно сравнить только с его глупостью и доверчивостью. Побитый, Хор плачет, как ребенок. Нейт,[*87] призванная к властелину вселенной, желая показать, как она относится к его решениям, бесстыдно задирает перед ним юбку.[601] В один прекрасный день богу Шу надоело править миром. Он улетает на небо. Его заместитель Геб задумал возложить на себя урея, который помогал Шу одерживать победы над всеми врагами. О тщеславный! Едва протянул он руку к ларцу с уреем, священная кобра поднялась из ларца и извергла на бога свой яд. Обожженный, Геб долго метался в поисках целительного средства.[602]

В народных драмах, которые разыгрывались в самом храме или в ограде храма, перед колоннами или на священном водоеме, к богам относились довольно фамильярно. Актеры не только изображали эпизоды из мифов о божествах, но и заставляли говорить богов. До нас не дошло ни одной египетской драмы, поэтому нам приходится довольствоваться несколькими такими текстами, как, например, «драматический» папирус Рамессеума, скопированный по приказу Шабаки с оригинала. В текстах приведены только несколько заголовков отдельных сцен, а также реплики и обрывки разговоров, высеченные рядом со сценками из частной жизни в гробницах, прежде всего в гробницах Древнего царства.

Но существование такого театра можно считать доказанным, особенно после того, как экспедиция Французского института восточной археологии нашла в Эдфу стелу профессионального актера с такой надписью: «Я сопровождал моего господина в его поездках и всегда декламировал безупречно. Я всегда подавал реплики моему господину, когда он декламировал. Он был богом, я – его подданным. Если он убивал, я оживлял».[603]

Эти театральные представления, вне всякого сомнения, были основной приманкой на праздниках, которые продолжались много дней и все же не надоедали египетской публике.

IX. «Дом жизни»

В ограде многих храмов находились школы, но не просто школы, где дети учились читать и писать, а специальные школы дли рисовальщиков, резчиков и скульпторов, отдававших свой талант на прославление богов и фараона. При них были библиотеки, где хранились архивы храма и всевозможные тексты, переписанные армией писцов, а также назидательные и литературные произведения, которые могли понадобиться школьникам, и различные технические устройства.

Фараон Неферхотеп пожелал посоветоваться с книгами Атума. Придворный ему говорит: «Пусть твое величество войдет в библиотеки и пусть твое величество увидит все священные слова!»

Действительно, фараон нашел книгу дома Осириса-Хентиаментиу, властителя Абидоса.[604] А в некоторых храмах были еще более значительные учреждения, которые назывались «домом жизни».[605]

Фараон Рамсес IV часто посещал «дом жизни» в Абидосе. Изучая хранившиеся там «Анналы Тота», он узнал, что «Осирис – самый таинственный из всех богов. Он – луна. Он – Нил. Он – тот, кто царит в ином мире. Каждый вечер бог солнца спускается к нему, и [они] образуют душу единую, которая правит миром, и Тот записывает их повеления». Перечитывая эти «Анналы» – он знал их так хорошо, как будто написал сам, – фараон понял, какой это богатый и разнообразный материал, и как много можно извлечь из него полезного. Пожелав для себя саркофаг из камня «бехен» из долины Рахену, фараон нашел в «Анналах» рассказ о предыдущих экспедициях, доставлявших для некрополей и храмов саркофаги и статуи. Назначая «князей», военачальников и высших чиновников в штаб своей экспедиции, он не забыл включить в него жреца «дома жизни». Другой Рамсес, который принимал посла царя страны Бахтан, прежде чем ответить ему, счел своим долгом проконсультироваться с писцом «дома жизни». При Птолемее Филадельфе нашли нового священного барана. Жители Мендеса направили фараону петицию с просьбой показать его писцам «дома жизни», чтобы они его осмотрели. Из Канопского декрета мы знаем, что эти писцы занимались астрономией. Но они занимались и политикой. Так, два писца «дома жизни» участвовали в заговоре против Рамсеса III.

Из этих и некоторых других свидетельств очевидно, что «дом жизни» был собранием ученых, жрецов и мудрецов. Они хранили религиозные традиции, составляли «Анналы» фараонов и храмов, записывали научные открытия и технические изобретения. Здесь, в «доме жизни», была придумана тайнопись – криптография. Вполне возможно, что многие новшества и открытия появились в этих «домах жизни».

Таким образом, храм предстает перед нами как центр египетской жизни. Прежде всего это дом бога, где отправляют его культ, чтобы заслужить его милости. В то же время это экономический и интеллектуальный центр. Жрецы создали в храме мастерские и склады, школы и библиотеки. Именно в храме, и только в храме Платон мог встретиться с учеными и философами. И наконец, в храме появились и развились из мифов театрализованные мистерии, которые заменяли египтянам драму и комедию.