Египет Рамсесов

I. Утренний туалет

Древние египтяне отличались чистоплотностью и очень заботились о чистоте тела, одежды и своих жилищ.[164] Когда помилованный Синухет возвратился в Египет, одной из многих радостей для него было наконец сбросить с себя одежду из крашеной шерсти, которую он носил, живя среди бедуинов.[165] Подобно Улиссу (Одиссею) у феакийцев, он стряхнул груз лет со своей плоти. Он стрижет волосы, причесывается, натирается, но уже не древесным маслом, а наилучшими умащениями, вероятно хранившимися в золотом или обсидиановом сосуде вроде того, что фараон Аменемхат III подарил правителю Библа Абишему, и облачается в льняные одежды.[166]

Египтяне мылись несколько раз в день: утром, до и после каждой трапезы. Умывальные принадлежности состояли из тазика и кувшина с носиком, которые обычно находились под столом с блюдами. Название тазика «шау-ти» происходит, по-видимому, от слова «ша» – «песок», а название кувшина «хесмени» – от слова «хесмен» – «натрон». Можно предположить, что в тазик насыпали песок, а в воду для умывания добавляли натрон. В воду для полоскания рта добавляли другую очищающую соль – «бед». Под именем «суаб» (производное от «уаб», что означает «опрятный», «чистый») была известна густая, способная пениться «паста» с добавками для обезжиривания, например золы или сукновальной глины.[167]

После утреннего омовения мужчина вверял себя цирюльнику и слугам, занимающимся маникюром и педикюром, а женщина – парикмахеру. Утренний туалет фараона был при дворе событием. Знатнейшие люди страны считали за честь при этом присутствовать и старались никогда не опаздывать.[168]

Везиры, высшие судьи, правители номов тоже превращали свой утренний туалет в церемонию. Младшие братья и прочие родственники собирались вокруг хозяина дома. Писцы садились перед ним на корточки: одни держали кисточки в руке, готовясь записывать приказы, другие – длинные развернутые свитки папируса с именами, цифрами и перечнем сделанных работ или тех, что еще надо сделать. Цирюльник бреет щеки и голову. Он пользуется бритвами с различными лезвиями и крючочками, гораздо более удобными, чем бритва времен Среднего царства, которая походила на стамеску. Бритвы укладывали в кожаные футляры с ручкой, а те, в свою очередь, – в изящные ларцы черного дерева, где находились также щипчики, скребки и ножницы для маникюра и педикюра.[169] После этой первой части туалета хозяин дома с гладко выбритой головой и короткой квадратной бородкой, умытый, бодрый и свежий, переходил в руки специалистов по умащениям и благовониям. Они приносили ему свои сокровища в запечатанных сосудах из хрусталя, обсидиана и алебастра, а в маленьких мешочках, завязанных шнурками, – зеленый порошок (малахит) и черный порошок (галенит, свинцовый блеск), чтобы подводить глаза.[170] Египтянам нравились удлиненные глаза. А кроме того, такой грим предохранял нежные глаза от воспалений, вызываемых слишком ярким солнцем, ветром, пылью и насекомыми.

Косметических средств было множество. Чтобы избавиться в жару от запаха пота, египтяне каждый день натирались мазью – смесью скипидара и ладана с порошком из неизвестных зерен – и благовониями. Для складок на теле предназначались другие мази. Были мази очищающие и молодящие кожу, возвращающие телу упругость, и специальные – от пятен и прыщей на лице. Например, чтобы тело оставалось упругим, пользовались мазью из меда, с порошками из алебастра, натрона и «северной соли». Другие мази замешивались на ослином молоке. Волосы требовали постоянных забот. Седые волосы просто вырывали, а для того чтобы не седели брови, чтобы остановить облысение или чтобы волосы отросли заново, существовали специальные средства. Считалось, что для этих целей нет ничего лучше клещевины. Но египтяне умели также удалять лишние волосы и пушок, а женщины знали средство, к которому прибегали, когда хотели, чтобы соперница полностью облысела.[171]

Особо сложный рецепт, содержащийся в трактате по хирургии, носит довольно хвастливое название: «Как превратить старика в молодого человека». Надо собрать метелки сочевичника или тригонеллы (арабская «хелба»), высушить, обмолотить и отделить плоды от шелухи. Из растертых плодов и шелухи в равных частях замесить тесто. Выпарить воду. Сухую лепешку высушить. Затем растереть ее в порошок. Замешать из этого порошка тесто и нагреть: на поверхности выступят капельки масла. Остается только собрать это масло, очистить, осветлить и слить в сосуд из твердого камня, например обсидиана. Это драгоценное масло придает коже чудесный цвет. Оно же помогает от облысения и уничтожает бурые и красные пятна, которые с годами появляются на коже как печальные вестники старости.[172]

Средство это с успехом применялось тысячи раз. У него был только один недостаток: его слишком долго и сложно готовить, а чудодейственного масла получалось слишком мало, и потому оно стоило очень дорого. Люди победнее обращались к уличному цирюльнику, сидевшему где-нибудь в тени деревьев. Ожидая своей очереди, они болтали или засыпали сидя, склонив голову на колени и обхватив ее руками. Иногда ожидавшие вдвоем устраивались на одном табурете. Когда подходила очередь, клиент садился на трехногий табурет и доверял свою голову цирюльнику, который выбривал ее так чисто, что она становилась похожей на голыш с морского пляжа.[173]

Туалет состоятельной дамы был, как и у ее супруга, значительным событием. Один рельеф рассказывает нам о туалете царской фаворитки.[174] Она сидит в удобном кресле со спинкой и подлокотниками. В руке у нее зеркало – диск из полированного серебра с ручкой из черного дерева и золота в форме стебля папируса. Над ней хлопочет парикмахерша. Ловкими тонкими пальцами она умело заплетает множество маленьких косичек, хотя волосы у фаворитки довольно короткие. Булавкой слоновой кости она заколола прядь, до которой еще не дошла очередь. Эта работа требовала времени. Чтобы фаворитка не скучала, слуга подносит ей чашу, наполнив ее из кувшинчика. «За твое Ка!» – говорит он госпоже, подносящей чашу к губам. Куда более скромная жена крестьянина Анупу причесывается сама, пока ее муж и его брат работают в поле. Она не любит, чтобы ей мешали. Если ее потревожат, прическа не получится и все придется начинать сначала.[175]

II. Одежда

Во время утреннего туалета мужчина пребывал в малом, утреннем облачении: босой, с обнаженной головой, в одной короткой набедренной повязке, без всяких украшений или с очень немногими. После туалета он мог остаться в этой же повязке, даже если собирался выйти из дома, но надевал на запястья один или множество браслетов, на палец – кольцо, а на шею – нагрудное ожерелье из пяти-шести рядов бус с двумя застежками в форме соколиных голов. Если добавить к этому подвеску из яшмы или сердолика на длинном шнуре, наш египтянин будет вполне респектабелен: в таком наряде он может осматривать свои владения, вести деловые переговоры, заходить в учреждения. Он мог также сменить набедренную повязку на свободную прямую юбку и обуться в сандалии.[176]

Сандалии были известны с глубокой древности, но египтяне берегли их. Древний фараон Нармер ходил босиком в сопровождении своих слуг, один из которых нес за ним его сандалии. Уна принял особые меры, чтобы вороватые воины не выхватывали сандалии из рук прохожих.[177] Из рук, а не с ног! Следовательно, египтяне, особенно земледельцы, отправляясь по делам, несли сандалии в руках или привязывали их к концу палки. Они обувались только на месте.

В эпоху Нового царства, особенно при Рамсесах, сандалии были в большем ходу. Их плели из папируса, из кожи и делали даже из золота. Ремешок от носка подошвы проходил между первым и вторым пальцами ноги и соединялся на лодыжке с другими ремешками, что придавало обуви вид стремени; ремешки завязывались сзади над пяткой. Если подошва была из золота, ремешки тоже были золотыми. Такие сандалии могли портить ноги хозяина, даже если он надевал их от случая к случаю.[178] Медицинские папирусы рассказывают нам, что у египтян очень часто болели ноги.[179]

Некоторые египтяне ходили в прямых, доходящих до щиколоток платьях на бретельках, без всяких укршений.[180] Но большинство предпочитало этой суровой одежде гофрированное льняное платье-тунику: оно оставляло шею открытой, обтягивало торс и расширялось книзу, Короткие рукава тоже расширялись книзу. Поверх такого платья повязывали широкий гофрированный пояс из той же материи, который ниспадал спереди трапециевидным передником. Праздничное одеяние дополнялось большим завитым париком и всевозможными драгоценными украшениями, ожерельями и нагрудными подвесками на двух низках бус, браслетами на запястьях и выше локтя и парадными сандалиями.[181]

Наряд знатной дамы не слишком отличался от одежды ее супруга. Он состоял из очень тонкой рубашки и надетого сверху белого гофрированного платья, такого же, как у мужчины, но полупрозрачного и с разрезом почти до пояса. Оно закреплялось на левом плече, оставляя правое открытым. Рукава с бахромой не закрывали тонких рук, что позволяло любоваться их изяществом и великолепиями браслетами на запястьях. Браслеты были самыми разнообразными: в виде двух пластинок чеканного золота, соединенных двумя застежками, в виде массивных золотых колец, нанизанных бусин, золотых шнуров или лент. Локоны парика прикрывали голову и плечи. В волосах сверкала прекрасная диадема из бирюзы, лазурита и золота. Ее концы соединялись на затылке двумя шнурами с кисточками. На этой сложной прическе чудом держалось конусообразное благоухающее украшение. Неизвестно, из чего оно делалось.[*29] Кстати, это было не только женским украшением. Мужчины очень часто носили подобные конусы на нарядных париках.[182]

Описанный нами наряд был свойствен только знати. Рабочий люд одевался более практично. Земледельцы и ремесленники довольствовались простой набедренной повязкой, которую поддерживал пояс шириной с ладонь без вышивок и украшений и без кистей, как у азиатов. Однако люди скромного достатка любили украшения и драгоценности не меньше знати. Только вместо золота они пользовались украшениями из керамики и бронзы. Профессиональные певицы и танцовщицы носили такие же прозрачные платья, как знатные дамы. А зачастую выступали обнаженными, и весь их наряд состоял из нескольких украшений – пояска, ожерелья, браслетов и сережек. Совсем юные служанки ходили обнаженными, особенно когда их хозяин принимал гостей, и без стеснения выставляли напоказ свои гибкие и ловкие тела.

III. Пища

Египтяне знали плодородие своей земли и не боялись никакой работы, но страшились голода и знали, что за слишком слабым или слишком сильным разливом Нила последует недород, урожай будет скудным. Правители обязаны были, как советовал Иосиф фараону, истолковав его сон о тощих коровах, создавать запасы провизии, но явно этим пренебрегали, особенно в последние годы перед падением династии Рамсесов. Женщина, которую спросили, откуда у нее золото, найденное в ее доме, отвечает:

«Мы получили его за ячмень в год гиен, когда все голодали».[183]

Тогда была в разгаре война с «нечистыми». Бандиты свирепствовали повсюду, врывались в храмы, дворцы, частные владения, убивали, грабили и жгли дома. Продукты ценились на вес золота. Подобные несчастья заставляли сожалеть даже о временах нашествия гиксосов. Однако между этими двумя ужасными периодами египтяне жили довольно хороню. При Сети I, а особенно при великих Рамсесах они захлебывались от изобилия. На храмовых рельефах и на росписях в частных гробницах мы повсюду видим богатые приношения, людей, которые несут горы провизии или ведут тучные стада. В Большом папирусе Харриса, рассказывающем о щедрости Рамсеса III по отношению к храмам и богам, провизия в виде приношений упоминается почти так же часто, как драгоценные металлы, одеяния и благовония. Все это доказывает, что египтяне были большими чревоугодниками и не забывали о еде при любых обстоятельствах.

Синухет находит в стране Иаа, в Сирии, фиги и виноград, вина больше, чем воды, мед и масло, всевозможные фрукты, ячмень и прочие злаки и бесчисленные стада, то есть примерно все то, что можно найти на прекрасной земле Египта.

«Доставляли мне хлеба и питье „минт“ ежедневно, и вареное мясо, и жареную птицу, не считая дичи пустыни, которую ловили для меня и приносили мне, и не считая того, что приносили мои собаки» (перевод М.А. Коростовцева).[184]

Короче, все было, как в Египте, если не лучше.

«Потерпевшему кораблекрушение» на острове Змея в Красном море тоже повезло:

«Я нашел там инжир и виноград, лук всякий превосходный. Плоды „кау“ там вместе с плодами „некут“, огурцы, подобные взращенным, рыбу и птицу. Нет того, чего бы не было на нем [на острове]» (перевод Е.П. Максимова).[185]

Вернемся, однако, в Египет и попытаемся определить его пищевые ресурсы.

Начнем с мяса. Египтяне всегда поглощали его в больших количествах.[*30] В гробницах мы видим повсюду изображения боен и стада животных, предназначенных на убой. Первое место среди них занимали быки. Африканский бык «иуа» – крупное животное с большими рогами, могучее и быстрое. Благодаря специальному откорму эти быки достигали огромных размеров и веса, и, лишь когда такой бык уже почти не мог ходить, египтяне решали, что он готов на убой, как это можно видеть на рельефах в Абидосе и Мединет-Абу.[186] Погонщик без труда ведет за собой раскормленного быка, продев ему веревку через ноздрю и нижнюю губу. Лучших животных украшали страусовыми перьями между рогами и двойными перевязями. У входа в храм процессию встречал жрец, простирающий руку с небольшой чашей, где курились благовония. Сцена сопровождается следующим текстом:

«Принесение в жертву быка, чистого ртом своим для чистой скотобойни храма Рамсеса Мериамона».

Специальные служители принимали только здоровых животных и еще раз проверяли качество мяса после убоя.

Мелких быков, безрогих или с короткими рогами, называли «унджу», а крупных быков с большими рогами, но более злобных, чем «иуа», и плохо поддающихся откорму, – «нега». На изображениях они всегда тощие. Некоторые выражения, относящиеся к убойному скоту, трудно интерпретировать. Например, что такое «бык – уста стада» или «бык ките» (кедет, ките, кит – небольшая мера носа, равная 9,1 г). Бык «хериса», по-видимому, считался лучшим производителем. Иногда упоминаются также сирийские рабочие быки и быки из страны Куш.[187]

В эпоху Древнего царства значительную часть мяса египтяне добывали охотой на животных пустыни. Они охотились на газелей, ориксов и других антилоп и старались заполучить их живьем, чтобы потом попробовать приручить и одомашнить. Этот вид животноводства почти утратил свое значение во времена Рамессидов. Известно только, что Рамсес III направил в пустыню своих охотников, чтобы ему добыли ориксов. За время своего царствования он пожертвовал в великий храм Амона 54 орикса, одного дикого буйвола и 81 газель. В дополнительном списке приношений перечислены 20602 быка и 367 ориксов, газелей и каменных козлов.[188] На изображении из Абидоса есть прекрасный орикс с прямыми рогами, странно названный: «бык-орикс из хлева Рамсеса». Время от времени в сценах убоя скота мы видим ориксов вместо быков. Однако, если убой совершают по случаю какого-либо празднества, они не встречаются. Из этого можно заключить, что животные пустыни почти не играли роли в снабжении населения мясом, но считалось благим делом принести орикса или газель в жертву богам в память о древних временах, когда египтяне больше зависели от охоты, чем от скотоводства.[*31]

Ни в одном документе, насколько я знаю, не говорится о том, что египтяне употребляли в пищу свинину, козлятину или баранину, но и обратных утверждений мы не находим, хотя этих животных разводили даже в Верхнем Египте.

Когда пастухи приводили быка на бойню, к делу приступали мясники.[189] Четверо или пятеро набрасывались на грозное животное и довольно быстро с ним справляясь. Приемы их не изменились с древнейших времен. Для начала быку накидывают затяжную петлю на левую переднюю ногу, а веревку перебрасывают через спину. Одни человек тянет за конец веревки, пока охваченная петлей нога не оторвется от земли. Теперь бык уже в неустойчивом положении. Остальные дружно кидаются на него. Самый смелый вскакивает на шею, хватается за рога и задирает быку голову. Другой тянет его за хвост. И последний старается вздернуть быку заднюю ногу. Опрокинув чудовище, мясники тут же связывают ему задние ноги с передней, уже охваченной петлей, чтобы бык не смог подняться. Одну переднюю ногу оставляют свободной, потому что поверженному быку от нее все равно нет никакого тока, и он лишь сгибался в кольцо, пытаясь отсрочить неминуемую смерть. Один из силачей хватал его голову, запрокидывал и удерживал неподвижно рогами вниз, горлом вверх. Весь инструмент мясников состоял из острых ножей шириной чуть больше кисти руки с закругленным концом, чтобы не прокалывать зря шкуру, и оселка для точки, привязанного сбоку к набедренной повязке. Главный мясник вскрывал быку вену. Кровь собирали в специальный сосуд. Если это происходило на бойне храма, к быку приближался жрец и поливал рану какой-то жидкостью из кувшина. Возможно, этот жрец одновременно был кем-то вроде санитарного инспектора. Мясник показывает ему залитую бычьей кровью ладонь и говорит: «Вот эта кровь». Жрец нагибается, чтобы получше рассмотреть и решает: «Она чиста!»

Тушу разделывают с удивительной быстротой. Прежде всего отрезают правую переднюю ногу, которая оставалась свободной. Помощник держит ее вертикально, тянет на себя или отклоняет по мере надобности, чтобы мяснику было удобнее перерезать сухожилия и расчленять ножом суставы. Затем отделяют голову и делают разрез по животу, чтобы снять шкуру и вынуть сердце. Три связанные ноги отрезают. Задние ноги режут на три части: ляжку («сут»), икру («иуа») и копыто («инсет»), С хребта и ребер последовательно срезают куски филе, самую лакомую часть, и ложное филе. Среди внутренностей весьма ценились печень и почки. Желудок и кишки мясник извлекал постепенно, освобождая их от содержимого. Работа шла под аккомпанемент возгласов и приказов: «Поспеши! Поторопись во имя жизни! Кончай с этой ногой! Заканчивай с сердцем!»

Когда работа происходила в храме, приход распорядителя церемоний и даже само его имя удваивали рвение:

«Вставай, поторопись, вырежь эти ребра, пока распорядитель церемоний не пришел исполнять свои действия на столе! Вот филе. Отнеси его ему на столик!»

Тот, к кому обращены эти слова, отвечает без малейшей спешки:

«Я сделаю все для твоего удовольствия. Я сделаю все, как ты желаешь».

Иногда мясник разговаривает сам с собой, поскольку его помощник отошел:

«Нелегко мне сделать это одному!»

Куры стали известны только во II тысячелетии до н.э., но египтяне и ранее разводили и потребляли большое количество другой домашней птицы. В Большом папирусе Харриса ее исчисляют сотнями тысяч. В перечне даров, где четвероногие составляют 3029 голов, записано 126 250 различных птиц, из них 57810 голубей, 25020 водоплавающих птиц, пойманных живыми в сети, 6820 гусей «ра» и 1534 гуся «череп». Несушек было 4060, «больших палок» (?) – 1410, журавлей – 160, зато количество перепелок «парт» достигало значительных цифр – от 1240 до 21 700.

Однако список этот далеко не полон, если учесть все сцены охоты и животноводства в гробницах Древнего и Среднего царств. Египтяне различали три вида журавлей: «джат», «ану» и «га», не считая их самок, «удж». Гусей, уток и чирков насчитывалось пятнадцать видов: они, несомненно, еще существовали во времена Рамсесов, однако птичники разводили только те виды, которые были наиболее выгодны.[190]

На Стеле Пианхи можно прочесть, что царь-эфиоп после завоевания Египта отказался принимать за своим столом правителей Юга и Дельты, потому что они не были обрезаны и ели рыбу, а это – страшное оскорбление для царского дворца. Исключение было сделано только для Немарата, который не ел рыбы, возможно, потому, что проживал в священном городе жрецов Шмуне.[191]

В меню усопших вплоть до Нового царства рыба не входила. В некоторых номах и городах в различные периоды запрещалось употреблять те или иные виды рыб. Если Пианхи был так строг в определении чистой и нечисти пищи, то остальные египтяне даже в храмах преспоконо ели рыбу, избегая, по-видимому, только самую невкусную, вроде рыбы «бут», «отвратительной», или рыбы «шелеп, что означает «неприятная». Жители Дельты и берегов озера Фаюм были профессиональными рыбаками. О. Мариетт обнаружил в Танисе гранитный рельеф, где двое дородных длинноволосых мужчин с бородами несут стол, с которого свешиваются великолепные лобаны. Папирус Харриса зарегистрировал среди провизии, доставленное в храмы Фив, Она и Мемфиса, значительное, количество рыбы: 441 000 штук, главным образом лобанов, нильских кларий, мормиров – рыб среднего размера, а также крупных хромисов и латесов, «нильских окуней», таких огромных, что каждую рыбу несли двое мужчин.[192] Продав сквозь жабры палку и положив ее на плечи, они бодро шли друг за другом, а хвост их добычи волочился по земле. Такой одной рыбины хватило бы на несколько семей!

Овощи внесены в годовой календарь Мединет-Абу под общим названием «ренпут» – «продукты года». Их раскладывали на столах или связывали пучками. Отдельно упоминаются лук и порей, известные с глубокой древности. Некий торговец Древнего царства говорит своему покупателю, который приходит с хлебом:

«Положи его, и я тебе дам превосходный лук (хеджу)». Порей (иакет) упоминается в медицинском папирусе Эберса, в «Сказках сыновей фараона Хуфу» и в «Сказке о потерпевшем кораблекрушение», который находит его на своем острове, где всего в изобилии. Но особенно ценился чеснок. Геродот утверждает, будто рабочие, строившие пирамиду Хеопса, получили редиса, лука и чеснока на 1600 серебряных талантов. Возможно, так оно и было, однако эти сведения не высечены на пирамиде, как полагал Геродот. Зато связки чеснока найдены в фиванских гробницах. Иероглифическое изображение чеснока В. Лорэ распознал в Большом папирусе Харриса и нашел его соответствие в коптском варианте Библии.[193] Рамсес III щедро раздавал чеснок храмам. Древние евреи на пути к земле обетованной с сожалением вспоминали об огурцах, арбузах, луке и чесноке изобильного Египта.[194]

Огурцы, арбузы, а также дыни часто появляются на жертвенных стелах рядом со связками стеблей папируса, которые кое-кто раньше принимал за спаржу. Античные авторы утверждали, будто религия запрещала египтянам употреблять в пищу бобы и горох, дабы научить их хоть от чего-то воздерживаться, как полагает Диодор.[195] Но в действительности мы находим в гробницах и бобы, и горох, и нут (турецкий горох). Жрецы Она и Мемфиса получали от Рамсеса III бобы.[196] Правда, турецкий горох удивительно походил на голову сокола, например, на крышке одной из четырех каноп,[*32] называемой «Кебехсе-нуф». Однако это не мешало употреблять его в пищу, разве что не везде и не всегда.

Латук (салат) выращивали, обильно поливая в огородах при доме. Он считался растением бога Мина, чья статуя часто возвышалась перед грядками латука. Однако фаллический бог был не единственным, кто лакомился латуком. Автор повествования о споре Хора и Сетха рассказывает, что Исида явилась в сад Сетха и спросила у садовника, какие овощи предпочитает Сетх. Тот ответил:

«При мне он не ел никаких овощей, кроме латука».

На другой день Сетх вернулся в свой сад и, как обычно, наелся латука. Сетх слыл распутником, однако и Мин мог кое в чем с ним поспорить. Давно заметили, что латук возвращает мужчинам половую силу, а женщинам – плодовитость. Поэтому его потребляли в больших количествах. На жертвенных столах можно часто увидеть прекрасный зеленый латук. Употребляли его, очевидно, так же, как современные арабы: в сыром виде с растительным маслом и солью.[197]

Древние египтяне в отличие от сегодняшних, увы, даже не знали ничего об апельсинах, лимонах и бананах. Груши, персики, вишни и миндаль появились у них только в римскую эпоху. Тем не менее в летний период они могли наслаждаться виноградом, фигами, финиками и плодами сикомора, правда не такими крупными и вкусными, как фиги. Финики в Египте тоже не очень хороши, разве что к Фиваиде. Орехи дум-пальмы съедобны, однако их употребляли главным образом как лекарственное средство. Кокосовые пальмы были редкостью, а их орехи – изысканным лакомством немногих привилегированных. Гранатовые, оливковые деревья и яблони, завезенные во времена гиксосов, при хорошем уходе давали богатые урожаи. Оливковое масло использовали для освещения, но это не значит, что его не употребляли в пищу. До появления олив египтяне разводили другие масличные деревья, среди которых главным было ореховое дерево – «бак». К списку фруктовых деревьев можно еще добавить мимозу, ююбу (зизифу) (плоды использовались для изготовления лекарств) и баланитес египетский. Не следует забывать, что многие названия деревьев и растений до сих пор не идентифицированы, а потому мы не можем составить полый список полезной флоры древнего Египта. Бедняки порой довольствовались тем, что жевали сердцевину стеблей папируса, как сегодня жуют стебли сахарного тростника, и корневища других водяных растений, которые мы во множестве находим в гробницах.[198]

Молоко считалось настоящим лакомством. Его хранили в пузатых глиняных сосудах, горлышко которых затыкали пучком травы, чтобы уберечь от насекомых. Многие слова обозначали молочные продукты – сливки, масло, творог – однако за точность перевода этих терминов ручаться нельзя. В некоторые снадобья и диетические блюда добавляли соль. Можно предполагать, что ее вообще много употребляли. Чтобы подсластить напиток или кушанье, доставляли мед или плоды рожкового дерева.[199] Иероглиф «неджем» (с ним писали слова «сладкий», «сладость») имел вид стручка этого дерева. Египтяне отправлялись за медом и воском диких пчел далеко в пустыню. Этим занимались специальные люди. Сборщики меда объединялись со сборщиками скипидарной смолы в отдаленных вади. Фараон старался защитить их от опасностей, которым они подвергались вдали от Нильской долины, и посылал иногда лучников сопровождать их. Но египтяне разводили пчел и в своих садах. Ульями служили большие глиняные кувшины. Пасечник без боязни расхаживал среди ульев. Он отгонял пчел рукой и извлекал соты. Хранили мед в больших запечатанных каменных сосудах.[200]

IV. Кухня

Кухонная утварь была довольно примитивной. Главенствующее место в ней занимали переносные глиняные печи цилиндрической формы, высотой около метра, с дверцей в нижней части для подачи воздуха и выгребания золы, с решеткой или прутьями внутри, на которые клали топливо. Разумеется, у них был дымоход, но художники не изобразили ни одной печи с трубой. Сверху ставили котел с двумя ручками, различной величины и диаметра, иногда даже большего, чем сама печь. В случае нужды повар мог обойтись и без нее. Он просто ставил котел на три камня, а под ним разводил костер из дров и углей. Кроме того, существовали металлические мангалы в виде невысокого сундучка без дна. Горючее укладывали в них на плиту с отверстиями. Я нашел в гробнице Псусеннеса один такой маленький «мангал» времен Рамсеса II. Тяга в них, разумеется, была отвратительной, и повару приходилось все время раздувать огонь веером.[201]

Каменного угля нет ни в Египте, ни в соседних странах. Поэтому повара, как и все ремесленники, кто имел дело с печами, – кузнецы, гончары и прочие, – использовали древесный уголь или дрова. Древесный уголь, «джабет», упоминается в документах Сиута как ценный товар. Количество его, приведенное в календаре Мединет-Абу и в папирусе Харриса, довольно невелико. Уголь доставляли в мешках и в корзинах.

Для того чтобы разжечь огонь, египтяне пользовались так называемыми «огневыми палочками». Они тоже были редким товаром. Даже такой значительный храм, как Карнак, получал всего шестьдесят палочек в месяц, по две в день. Они были известны с глубокой древности, поскольку один из самых древних иероглифов уже воспроизводит их упрощенное изображение. Приспособление для разжигания огня состояло из двух частей: палочки с заостренным концом и утолщенным основанием и своего рода стаканчика. Материал для него привозили из южных стран. По счастью, «потерпевший кораблекрушение» нашел его на своем острове в Красном море, быстро добыл огонь, устроил всесожжение в честь богов и приготовил еду. В египетских семьях, которые не могли получить эти «огневые палочки» официальным путем, разжигание огня, наверное, было проблемой. Египтянам оставалось только просить у добрых и предусмотрительных соседей немного горящих углей.

Кухонная утварь состояла из котлов, тазов, кувшинов и глиняных мисок, не говоря уже о сумках, мешках и корзинах и корзиночках для провизии. Были у египтян и столы на трех или четырех ножках для разделки мяса и рыбы и для обработки овощей, а также низенькие столики, чтобы можно было готовить, сидя на корточках, и, наконец, небольшие козлы, на которых подвешивали мясо и пищу.

В языке египтян существовало два глагола для обозначения приготовления пищи на огне: «песи» и «ашер». Первый, «песи» – «кипятить», «варить» – относится к молоку и мясу. Иногда на очаге стоит глубокий котел. Из него выглядывают куски мяса. Но мы не знаем, как подавали египтяне вареное мясо: кусками или рубленое с овощами и приправами или же скатывали его в шарики и делали нечто вроде котлет. Египтяне не оставили нам ни одной поваренной книги, однако мы можем судить об их изобретательности по медицинским папирусам, где приводятся рецепты снадобий против желудочных расстройств и болезней. Они знали, что масло или сливки («семи»), а также гусиный и говяжий жир очень подходят для приготовления разных блюд.[202] На кухне Рехмира на огне стоит котел, слишком мелкий для варки супа. Когда повар, если верить надписи, льет туда жир, его помощник помешивает содержимое котла чем-то на длинной руке, но чем – ложкой или вилкой – мы не знаем. Скорее всего здесь готовят рагу.

Слово «ашер» обозначает «жарить». Ощипав и выпотрошив гуся или утку, повар отрубает голову, лапы и кончики крыльев, надевает птицу на вертел и держит его на вытянутых руках над низкой печкой. Так жарили, очевидно, не только птицу, потому что особо приготовленный кусок мяса тоже назывался «ашер» – «жаркое». Что это за часть туши, установить не удалось. Филе называли «отборное мясо», ложное филе – «ха», что означает буквально «плоть». Эти куски тоже скорее всего жарили на вертелах.

Вот что Геродот рассказывает нам относительно рыбы и птицы у египтян:

«Рыбу же египтяне едят частью в сыром виде, частью вяленной на солнце, частью просоленной в рассоле. Из птиц употребляют в пищу также в соленом виде перепелок, уток и мелких птичек. Птицу и рыбу всех других пород, кроме, конечно, почитаемых священными, они едят жареной или вареной» (перевод Г.А. Стратановского).[203]

Изображения и тексты в общем подтверждают эти сведения. Лобанов, хромисов и мормиров («нильских щук») приносят в баках и вываливают на землю. Сидя на деревянном табурете, повар ножом вспарывает их и раскладывает для сушки. Хозяин и его жена настолько увлечены этой операцией, что даже не затыкают себе нос. Икру лобанов откладывают в сторону для приготовления солевой икры с уксусом.[204]

Огромное количество выпотрошенной соленой рыбы отправлялось в храмы одновременно с «целой рыбой», что, видимо, означало свежую рыбу. Храмы получали также горшки, наполненные рыбой под деревянным гнетом: очевидно, речь идет о каком-то способе сохранения рыбы, о котором мы ничего не знаем. Водоплавающих птиц иногда потрошат неподалеку от места, где сушат рыбу, наверняка для того, чтобы также засолить их и вялить. В храмы посылали иногда живую птицу, иногда целые птичьи тушки, которые быстро съедались, а иногда разделанные и вяленые, которые могли сохраняться более продолжительное время.[205]

V. Хлебопечение

В словаре Древнего царства можно насчитать до пятнадцати слов, обозначающих различные виды хлеба и булочек. Немало терминов можно отыскать и в позднейших текстах. Совершенно невозможно описать все эти сорта хлеба или булочек, которые могли отличаться друг от друга мукой, формой, степенью пропеченности и всевозможными добавками в тесто, а их были десятки: мед, молоко, разные фрукты, яйца, жир, масло и тому подобное. Мука была трех видов: ячменная, «ит», из полбы, «бедет» и пшеничная, «сут». Богачи хранили свои запасы зерна поблизости от дома или на крыше. Можно было самим молоть зерно и выпекать свой хлеб. Именно так поступали в храмах. Однако вполне возможно, что небогатых людей обслуживали мельники и пекари.

Очищенное от сора зерно передавали особому отряду, в котором было больше женщин, чем мужчин.[206] Первую часть работы выполняли мужчины. Небольшую порцию зерна насыпали в каменную ступу. Двое или трое здоровенных парней толкли его тяжелыми пестами длиной в два локтя. Просеивалыцицы, получив от них размолотое зерно, отделяли мякину для скота, а остальное шло на размол. Конической мельницы египтяне еще не знали, их мельница представляла собой колоду с двумя отделениями, верхним и нижним. Мельник (в данном случае женщина), согнувшись вдвое, двигал взад и вперед тяжелый камень по зернам в верхнем отделении, ссыпая муку в нижнее отделение. Затем муку просеивали, и все повторялось сначала, пока мука не достигала нужной степени помола. И все это сопровождалось песней:

Муки готовили ровно столько, сколько необходимо было на дневную выпечку. Мы видим на изображениях, как рядом с мельниками работают пекари, а иногда – среди них. Не теряя времени, женщина расставляет над очагом конические формы таким образом, чтобы пламя лизало их изнутри. Она веером раздувает огонь, а свободной рукой прикрывает глаза. Когда формы достаточно нагреваются, их переворачивают, устанавливают на доску с кругами отверстиями и наполняют тестом, замешанным на дрожжах или опаре. Формы закрывают и ставят на очаг. Когда хлебы испеклись, их извлекают из форм. И тут же пересчитывают, ибо в Египте любят все пересчитывать. А потом относят полные корзины тем, кому предназначался этот хлеб.

Этот способ выпечки хлеба был в ходу со времен Древнего царства. Он отнимал много времени и требовал участия многих людей, которых приходилось кормить, если им не платили. Вот ребенок подходит со своей маленькой миской к матери, которая обеими руками раскатывает тесто. Он просит ее дать ему пирожок, потому что он голоден. За это его обзывают гиппопотамом и говорят, что он ест больше «царского раба».[207]

В эпоху Нового царства этот способ не изменился, но уже появились печи, где можно было выпекать одновременно много хлебов.[208] Кроме того, египтяне всегда умели печь тонкие лепешки на раскаленном песке, как это до сих пор делают бедуины.

VI. Напитки

Национальным напитком египтян было пиво.[209] Его пили повсюду – дома, в поле, на кораблях, в харчевнях. Помилованный Синухет, возвращавшийся на корабле из Путей Хора[*33] в Ититауи, с удовольствием пьет пиво, которого так долго был лишен.

Египетское пиво делали из ячменя или из пшеницы и фиников. Пивовар использовал формы, похожие на формы для выпечки хлеба, только больших размеров, корзины и набор глиняных кувшинов и тазов. Для начала выпекали хлебы. Вокруг очага расставляли пирамиды форм, как в пекарне. В то же время замешивали особое тесто, которое называлось «уаджет» – «свежее». Его заливали в нагретые формы и держали в них до того момента, когда хлебы покрывались золотистой корочкой. Надо было следить, чтобы в середине они оставались сырыми. Эти недопеченные хлебы крошили в большом тазу и заливали сладким соком, выжатым из фиников. Полученную массу перемешивали и фильтровали. Вскоре жидкость начинала бродить. Оставалось только разлить по кувшинам, накрыть их тарелочками и запечатать гипсом. В таком виде кувшины можно было перевозить па дальние расстояния. Перед употреблением пиво переливали в кружки вместимостью от одного до двух литров. Любители пива наливали его в чаши из камня, фаянса или металла. Горькое пиво, которое делали нубийцы примерно таким же способом, сохранялось недолго. Усопшему фараону обещали хлебы, которые не зачерствеют, и пиво, которое не закиснет. Это свидетельствует о том, что в реальной жизни пиво частенько скисало.

С тех пор как Египтом стали управлять властители из Дельты, ценившие виноградную лозу, этого дара Осириса, которого и раньше было достаточно, стало еще больше. В те времена торговля вином процветала. Один из чиновников царского дворца, ответственный за его снабжение провизией, прибывает в Пер-Рамсес па трех судах – на своем собственном корабле и двух баржах, поставленных «Домом миллионов лет» Усермаатра (Рамсеса II). С ним – 21 человек и груз из 1500 запечатанных кувшинов вина, 50 кувшинов напитка под названием «шедех» и 50 кувшинов другого напитка, «паур», а также корзины с виноградом, гранатами и другими фруктами, о которых ничего не сказано.[210] Можно предположить, что один из этих напитков был гранатовый, а другой типа ликера. Во всяком случае, слово «шедех» часто упоминается рядом с вином. Школяры упивались и тем и другим – к великому неудовольствию старых писцов.

В Рамессеуме найдено большое количество винных кувшинов, разумеется разбитых, с чернильными иератическими надписями, интересными прежде всего тем, что они указывали происхождение вина.[211] Почти все виноградники находились в Дельте, точнее – в ее восточной части. На кувшинах можно было также прочесть: «хорошее вино восьмого раза», или «вино третьего раза», или «сладкое вино». Я предполагаю, что «сладкое вино» – это молодое вино, а «третий» и «восьмой раз» обозначают вина третьего и восьмого разлива. Частые переливания в действительности были одним из способов уберечь вино от закисания. Другой способ заключался в кипячении. На одной из росписей в Бени-Хасане, к сожалению плохо сохранившейся, по-моему, изображена именно эта операция.[212] Я не знаю, покрывали ли египтяне внутренность винных кувшинов смолой, как это делали греки. Весьма сомнительно, так как в Египте прежде всего ценили вино слаще меда.

VII. Трапеза

Мы закончили перечень основных продуктов, которыми питалась египетская семья на протяжении года. У нас не хватает документов, чтобы описать, как ели египтяне у себя дома. Ясно только одно: они ели, сидя по одному или по двое за маленьким столиком, уставленным блюдами с мясом, птицей, овощами, фруктами, возможно разложенными на ломтях конических хлебов, подобных выпекаемым в Эльзасе «бабам». Дети рассаживались на подушках или прямо на полу, на циновке.

Семья не собиралась за утренним завтраком. Главе семьи подавали еду сразу после умывания. Он получал хлеб, пиво, кусок мяса, вырезку и пирог («шенес»). Его жена завтракала, пока ее причесывали или сразу по окончании туалета. На фиванской росписи служанка подает кубок своей госпоже, когда она еще держит в руке зеркало. Рядом с нею столик с корзиной из пальмовых листьев и двумя вазами.[213]

Обеденное меню состояло, по-видимому, из мяса, птицы, овощей и фруктов по сезону, хлеба и пирожков и, разумеется, пива в изобилии. Вряд ли все египтяне, даже состоятельные, ели мясо каждый день и за каждой трапезой. Не следует забывать, что Египет – страна с жарким климатом и что розничная торговля тогда вряд ли существовала. Забить быка могли только те, кто был уверен, что сумеет его съесть за три-четыре дня, то есть крупные вельможи, у которых были многочисленные слуги, жрецы в храмах, и те, кто устраивал пир, а простые люди позволяли себе такую роскошь только по случаю празднеств и паломничеств.

Мне известен только один рельеф, изображающий египтян во время еды. Он находится в гробнице Телль-эль-Амарны, где за столом сидит Эхнатон со своей семьей.[214] Фараон с аппетитом ест сочное мясо, а его супруга – птицу. Царица-мать подносит что-то ко рту, а другой рукой протягивает кусочек одной из маленьких царевен, которые сидят рядом с нею на подушках. Поблизости видны столы, заставленные всякими яствами, но не видно ни одного блюда, ни чаш, ни тарелок, пи бокалов. Это тем более удивительно, что в археологических коллекциях хранится большое количество самой разнообразной посуды, которая позволяла есть супы, пюре, блюда с гарниром и под соусами, компоты, сласти и сливки. Поэтому я думаю, что в какой-то момент хозяевам и гостям раздавали не только тарелки, но и вилки, ложки и ножи, ибо все эти предметы, хоть и не в столь большом количестве, тоже хранятся в наших музеях. В Лувре есть целый набор восхитительных деревянных ложек, ручки которых разукрашены с удивительной фантазией и которыми, наверное, никогда не пользовались. Над гробницей Осоркона II я нашел ложку, как бы лежащую на ладони, вставленной в металлическую трубку. Заметим попутно, что на столиках рядом с фруктами и овощами часто стояли туалетные принадлежности: тазик, кувшины и прочее.[215] Все это доказывает, что египтяне обычно ели руками.

В послеполуденное время, около четырех-пяти часов, проходила еще одна легкая трапеза с напитками, после которой египтяне возвращались к своей работе либо предавались развлечениям.

VIII. Вечера

Осенью и зимой земледельцы возвращались с поля с наступлением ночи. Естественно, они надеялись найти дом освещенным. Когда Анупу вошел в свой дом, погруженный в темноту, он сразу почувствовал, что случилось нечто ужасное («Сказка о двух братьях»).

Даже у земледельцев было чем осветить дом по вечерам. Школяры и ремесленники в сумерках продолжали работать при свете ламп.[216] Лампы заправляли маслом клещевины или оливковым маслом. Наши музеи не так богаты образцами осветительных приборов. В одной из гробниц I династии я нашел прекрасную каменную лампу в форме папирусного челна.[217] Другие лампы сделаны в форме лилии. В Лувре хранятся маленькие круглые и плоские чаши из глины, в которых остались кусочки веревочных фитилей с остатками нагара; они, видимо, были пропитаны жиром. Такими дешевыми простыми светильниками пользовались работники некрополя в гробницах. Кроме того, египтяне делали свечи, которые зажигали в храмах в ночь под Новый год, вечером Нового года, в ночь праздника «уаг». Видимо, они очень ценились, ибо отвечавший за них жрец храма получал высокое вознаграждение лишь за то, что отдавал уже послужившие свечи жрецу Ка (т. е. заупокойному жрецу. – Ред.) Хапиджефаи, чтобы тот мог осветить ими статую своего клиента.[218] Усопшему желали, чтобы его лампа горела до восхода солнца, а по случаю пяти добавочных дней года ему преподносили пять сосудов конической формы с ручкой в виде дерева. Верхнюю его часть, облитую воском, можно было зажечь. Такие лампы должны были светить покойному в его одиночестве, но у нас нет никаких доказательств, что ими пользовались живые.[219]

Эти немногие сведения говорят о том, что освещение у египтян было довольно скудное. Впрочем, их вечерние бдения длились недолго. Они вставали с восходом солнца и ложились рано, за исключением жрецов и ночной стражи. Фараон Аменемхат I в рассказе о покушении на его жизнь, научившем его опасаться людской неблагодарности, говорит: «После ужина, „месут“, наступила ночь; я еще посидел с часок, потом лег на свое ложе и, сморенный усталостью, вскоре заснул».[220] Таким образом, после вечерней трапезы египтяне еще беседовали час-другой, сидя вокруг коптящей лампы, а затем в доме воцарялась тишина.

IX. Домашние праздники

Занятия богатого египтянина оставляли ему немало досуга, но он знал, чем его заполнить. Охота в пустыне, прогулки, паломничества, ловля рыбы и птиц в болотных зарослях – все было в его распоряжении. Но прежде всего – развлечения другого рода. Их мы и хотим описать в первую очередь.

Одним из самых больших удовольствий для египтянина были пирушки, когда он созывал на завтрак или на обед многочисленных друзей и родственников. На рельефах в гробницах часто встречаются сцены таких пиров в «домах вечности» – это правдивое изображение застолий, которые устраивал хозяин гробницы при жизни. Эти сцены и отрывки из дидактических текстов и сказок позволяют нам описать пирушку друзей в богатом доме.

Разумеется, ей предшествовали беготня по лавкам и всяческая суета на кухне и в доме. Забивали быка уже известным нам способом. Расчленяли тушу. Сортировали куски мяса. Готовили жаркое, тушеное мясо и соусы. Жарили гусей на вертелах. Везде стояли кувшины с пивом, вином и ликерами, всевозможные плоды пирамидами громоздились на подставках или грудами лежали в корзинах. Все это тщательно укрывалось от насекомых и пыли. Из шкафов доставали золотые и серебряные кубки, алебастровые вазы, глиняную расписную посуду. Вода охлаждалась в сосудах из пористой глины. Весь дом был вычищен и вымыт, мебель натерта, садовые аллеи подметены, опавшие листья подобраны. Музыканты, певцы и танцоры уже собрались. Привратники стоят у дверей. Ждут только приглашенных.

Если среди гостей ожидались знатные персоны, хозяин дома встречал их у входа и провожал через сад. Так поступали жрецы, когда в храм прибывал фараон. Если сам хозяин дома возвращался из царского дворца, осыпанный милостями, все его родственники ожидали его перед парадной дверью. Бывало, что хозяин ожидал приглашенных в гостиной, как фараон в своем зале приемов. В таких случаях гостей встречали дети и слуги.

Египтяне были великими мастерами на лесть и комплименты. Если они ухитрялись для собственного восхваления использовать на стелах, предназначенных для потомства, весь набор высокопарных выражений, каково же бывало гостям? Наверное, им приходилось обращаться к хозяину с такими же лестными словами, которые мы читаем на папирусе времен Рамсесов.

«Да будет в твоем сердце милость Амона! Да ниспошлет он тебе счастливую старость! Да проведешь ты жизнь в радости и достигнешь почета! Губы твои здоровы, члены твои могучи. Твой глаз видит далеко. Одежды на тебе льняные. Ты садишься на колесницу, в руке твоей хлыст с золотой рукояткой, вожжи у тебя новые, в упряжке – сирийские жеребцы. Негры бегут впереди тебя, расчищая дорогу. Ты сходишь на свою ладью из пихты, украшенную с носа до кормы. Ты прибываешь в свой прекрасный прочный дом, который сам построил. Рот твой наполнен вином и пивом, хлебом, мясом и пирожками. Быки уже разделаны. Вино распечатано. Сладостное пение звучит рядок с тобой. Твой хранитель благовоний раздает [гостям] смолистые ароматы. Твой главный садовник пришел с гирляндами цветов. Твой управитель оазиса принес перепелок, твой начальник рыбаков принес рыбу. Твой корабль прибыл из Сирии, нагруженный всякими хорошими вещами. Твой хлев полон телят. Твои прядильщицы преуспевают. Ты нерушим, и враги твои издают. Что о тебе [плохое] сказали – не существует. Ты предстаешь перед Эннеадой богов и выходишь, торжествуя!».[221]

Хозяин встречал гостей одним из многих традиционных приветствий. Он мог пробормотать слегка покровительственным тоном: «Добро пожаловать!» или «Хлеб и пиво!» – или же призвать на приглашенных благословение богов:

«Жизнь, здоровье, могущество! В милости Амон-Ра, царя богов! Я молю Ра-Хорахти, Сетха и Нефтис и всех богов и богинь нашего сладостного края. Да ниспошлют они тебе здоровье, да ниспошлют они тебе жизнь, дабы я ни дел тебя в благополучии и мог обнять тебя моими руками!».[222]

А вот пожелание придворному:

«Я молю Ра-Хорахти с его восхода и до его заката, и всех богов Пер-Рамсеса, и великого Ка Ра-Хорахти, чтобы ты был в милости у Амон-Ра, царя богов, и Ка фараона Банра-Мериамона, да будет он жив, невредим, здоров, твоего доброго повелителя, да будет он жив, невредим, здоров ежедневно».[223]

Покончив с пожеланиями, комплиментами и горячими приветствиями, хозяева и гости занимают свои места. Хозяева дома садятся в кресла с высокими резными спинками, инкрустированными золотом, серебром, бирюзой, сердоликом и лазуритом. Такие же роскошные кресла предоставляют самым почетным гостям. Остальные усаживаются на табуреты с перекрещенными ножками или на обычные – с вертикальными ножками. В более скромных домах все рассаживаются на циновках. Молодые девушки предпочитают подушки из хорошо выделанной кожи. Мужчины садятся по одну сторону, женщины – по другую.[224] Птахотеп, который, наверное, знал, что говорит, в своих «Поучениях» советует молодым людям и даже зрелым мужчинам в доме друзей не слишком заглядываться на женщин.[225]

Но это не было абсолютным правилом. Когда мужчины и женщины сидели вперемежку, супружеские пары не разлучались. Приглашенный, если хотел, мог оставаться рядом со своей женой.

Служанки и слуги сновали между гостями, раздавая цветы и благовония. Служанки всегда были молоды и красивы. Прозрачные одеяния не скрывали их прелестей. Чаще всего на них вообще ничего не было, кроме ожерелья и пояска. Все мужчины и женщины получали по цветку лотоса, а затем каждый водружал па голову белый колпачок. Служанки делали эти украшения из волос, обмазанных ароматным маслом, которое черпали из большой чаши. Хозяева дома, их дочери и служанки имели на голове это украшение, обязательное для торжественных приемов. Именно на него намекает автор восхваления, процитированного выше: «Твой хранитель благовоний раздает смолистые ароматы». Без благовоний не может быть радости! К тому же они отбивали запахи пива, вина и жаркого. Служанкам эти маленькие конусы на голове, по-видимому, нисколько не мешали. Художники, которые никогда не упускали случая изобразить даже в гробнице какой-нибудь смешной или нелепый эпизод, ни разу не показали, чтобы это благовонное украшение свалилось у кого-нибудь с головы. Водружая его, служанки ловкой рукой поправляли нагрудное ожерелье гостя.

Наконец наступал момент подавать все, что наготовили повара и кондитеры для пира. Тут были блюда на самый взыскательный вкус. Не случайно Птахотеп рекомендовал гостям быть скромными в словах и взглядах, а также в еде. Этим они заслужат милость богов и добрую славу.

Пирушка обязательно сопровождалась музыкой, услаждавшей слух. Пока гости рассаживались, появлялись музыканты со своими инструментами. Египтяне всегда нобили музыку. Они любили ее даже в те далекие времена, когда еще не было музыкальных инструментов и они поддерживали певца, отбивая такт ладонями. Флейта, арфа и гобой появились в эпоху пирамид. Они звучали то все вместе, то по двое – в любой комбинации, то поодиночке; ритм отбивался хлопаньем в ладоши.

Начиная с Нового царства и частично под влиянием культуры соседних народов музыкальные инструменты претерпевают значительные изменения. Арфы становятся крупнее: объем резонатора удваивается, количество струн возрастает. Одновременно появляются маленькие переносные арфы, средние – с подставкой и большие, настоящие произведения искусства, с нанесенным на них растительным или геометрическим орнаментом, с резными позолоченными головками на верху или у основания стойки.

Цитра[*34] пришла в Египет из Азии. Кочевники-аму приходят в Менат-Хуфу и предстают перед управителем нома Орикса с цитрой в руках. Музыканты-азиаты иногда играли на больших цитрах с подставкой. Были и небольшие цитры, порой довольно изящные, всего с пятью струнами.

Двойная флейта тоже изменилась: скрепленные между собой параллельные камышины теперь соединялись под острым углом. Лютня представляла собой маленькую продолговатую коробку, плоскую с боков, с шестью или восемью отверстиями и длинной ручкой, украшенной перевязями, на которой натягивали четыре струны. Барабаны делали круглыми или квадратными, но ими пользовались главным образом во время народных и религиозных празднеств. То же самое относится и к другим инструментам – трещоткам и систрам. Трещотки, по-египетски «менат» состояли из двух одинаковых дощечек из слоновой кости или дерева; их подвешивали на обруч. Систр представлял собой голову Хатхор, которая была покровительницей пире и музыки, на ручке. Вместо рогов на уборе у Хатхор били более длинные металлические стойки, между которыми натягивались проволочки с нанизанными на них маленькими металлическими цилиндриками. Потрясая систем, музыканты извлекали длинный или короткий звон, хорошо поддерживающий ритм танца или голос певца. Трещотки напоминают наши кастаньеты. Те, кто сегодня анодирует испанским танцовщицам, может легко представить, какой эффект получался у египтян от трещоток и систров. Кроме того, певицы часто аккомпанировали сами себе, отбивая такт ладонями. Танцы дополняли представление. Иногда в нем участвовала гимнастка. Изогнувшись назад, она рассыпавшимися волосами касалась пола.[226]

Когда гости насыщались, их продолжали развлекать песнями, музыкой и танцами. С еще большим удовольствием они поглощали лакомства, ибо теперь, когда голод был утолен, они могли отдаться гурманству. Певцы тут же сочиняли стихи, прославляющие щедрость хозяина или милостивых богов.

«Твое совершенство во всех сердцах… Птах создал это своими собственными руками для умащения своего сердца. Каналы вновь наполнились водой. Земля залита его любовью», – говорил один.

«Это счастливый день, – подхватывал другой. – День, когда думают о совершенстве Амона. Какая великая радость – вознести ему хвалу до самых небес!»

Было принято за все на этой земле благодарить бегов, но египтяне знали, что им недолго наслаждаться их дарами, ибо срок жизни короток. Воспользуемся же спеша этим прекрасным днем, когда милость богов и щедрость хозяина так счастливо соединились!

Арфист из гробницы Неферхотепа напоминает об этих истинах на одном из пиров:

«Со времен бога проходят тела, и поколения приходят на их место. Ра восходит утром, Атум заходит в Ману,[*35] мужчины оплодотворяют, женщины зачинают, все носы вдыхают воздух, но утром их дети уходят к их местам (т. е. умирают)! Проводи же счастливый день, о жрец! Да будут всегда благовония и ароматы для твоего носа, гирлянды и лотосы для плеч и груди твоей возлюбленной сестры, которая сидит рядом с тобою! Да будут песня и музыка пред тобою, отбрось всякое огорчение, думай только о радости, пока не придет день, когда надо причалить к земле Любящей молчание[*36]… Проводи же счастливый день, мудрый жрец с чистыми руками! Я слыхал обо всем, что случилось с предками: их [стены] разрушены, их места не существуют, они подобны тем, кто никогда и не был со времени бога. [Но твои стены крепки, ты посадил деревья] на берегу твоего пруда, твоя душа отдыхает на них и пьет их воду. Следуй же смело своему сердцу!.. Давай хлеб неимущему, чтобы осталось твое имя прекрасным навеки! Проводи счастливый день!.. Подумай о дне, когда тебя поведут в страну, куда забирают людей. Там нет человека, который взял бы с собою свои богатства. И нет возврата оттуда» (перевод М.А. Матье).[227]

Другой арфист рассказывает о тщетности всех усилий человека избегнуть смерти. Египет во времена Рамсесов был уже древней страной, и каждый мог видеть, что стало с пирамидами!

В период Позднего царства египтяне уже не довольствовались только рассказами о печалях царства мертвых и о радостях жизни, чтобы побудить сотрапезников безоглядно пользоваться этими радостями, пока еще есть время. На пирах богачей, когда трапеза заканчивалась, по словам греческих авторов, которые на сей раз имеют, видимо, точную информацию, хозяева выставляли перед гостями небольшой деревянный гроб с раскрашенной фигуркой мертвеца, разумеется в виде спеленатой мумии, а не скелета, как могли бы подумать наши современники. Я нашел в Танисе в частном доме статуэтки мумий: в неповрежденном виде они имели около локтя в длину и, очевидно, служили для этих целей. Хозяин показывал такую фигурку каждому из приглашенных и говорил:

«Взгляни на него, а потом пей и наслаждайся, ибо после смерти ты станешь таким же, как он!»

Вот чем занимались египтяне за веселым застольем. Во всяком случае, так говорят Геродот и Плутарх. Лукиан утверждал, что видел это собственными глазами. Чем дальше, тем больше. Однако ничто не доказывает, что Неферхотеп приглашал мертвецов занять место среди живых или показывал им маленькую мумию, а тем более подвижный серебряный скелет, который был на пиру у Тримальхиона.[229]

К тому же пирующие и без того охотно внимали мелодичным предостережениям арфиста. Под предлогом празднования счастливого дня домашняя пирушка часто превращалась в попойку. Вот, например, как проходил прием у Пахери и его супруги.[230]

Хозяева дома сидят рядом. Обезьяна, привязанная к ножке кресла Пахери, выуживает из ларчика фиги и уплетает за обе щеки. Слуги толпятся сзади. Родители Пахери сидят друг против друга в красивых креслах. Дядья, двоюродные братья и приятели сидят на циновках. Но и они не забыты: слуги ходят между ними, разнося кубки с выгнутыми краями, другие обслуживают приглашенных дам.

«За твоего Ка! – говорит один из них, поднимая полную чашу. – Пей, пока не опьянеешь! Празднуй счастливый день. Послушай, что говорит твоя подруга».

А та только что приказала слуге:

«Подай мне восемнадцать мер вина! Я люблю его до опьянения».

Другой слуга тоже соблазняет:

«Не стесняйся. Ибо вот, смотри, я не оставлю его (кувшин с вином) здесь».

Соседняя дама, ожидающая своей очереди, вмешивается:

«Пей же, не будь привередой! Ты позволишь, чтобы кубок передали мне? Это княжеский напиток!»

Чуть дальше двое позабытых слугами гостей делают вид, что отклоняют воображаемое угощение.

Мы в доме Пахери в Нехебе вскоре после освободительной войны (с гиксосами). Эти провинциалы веселятся довольно грубо. Однако и в Фивах не очень-то соблюдали «манерос» – слово, означавшее, согласно Плутарху, «во всем следует соблюдать умеренность». Нередко на сценах пирушек мы видим переевшего и перепившего гостя, которому теперь довольно худо.[231] Отвратительная струя рвоты вылетает у него изо рта. Соседи, не слишком шокированные этим инцидентом, поддерживают голову пьяницы. Если несчастному (или несчастной) совсем плохо, его укладывают на кровать. Следы безобразия быстро уничтожают, и пиршество продолжается.

X. Игры

Празднества устраивались далеко не каждый день. Когда хозяин с хозяйкой дома бывали одни, они любили посидеть в саду в легкой беседке, подышать свежим, мягким северным ветром или поплавать на лодке по своему озерцу, забавляясь ловлей рыбы на удочку. Любимым развлечением супругов была игра в египетские шашки. Прямоугольная доска была разделена на тридцать три поля. Белые и черные фигуры напоминали шахматные пешки. Игроки сидели на табуретах, подложив под ноги подушки. Часто супруги играли друг против друга. На одной сценке дочь сидит рядом с отцом, обнимая его за шею. Петосирис играет с друзьями после завтрака, ожидая, когда в соседнем зале можно будет освежиться пивом. На другой сцене фиванец не желает ждать и попивает пиво, не отрываясь от игры.[232] Мы ничего не знаем о правилах этой игры, но, по-видимому, ходы определялись путем бросания костей, а не по воле игроков, как в наших шашках.

В древние времена игры были разнообразнее и многочисленнее. Наиболее популярной была игра в змею – «мехен». Играли в нее на столике с выгравированной или инкрустированной на нем свернувшейся кольцом змеей. Голова находилась в центре, а тело по всей длине было разделено на клетки. Игра проходила с помощью фигур – трех львов, трех львиц, а также белых и красных шариков. Когда игра заканчивалась, их укладывали в ларец из черного дерева. После эпохи Древнего царства игра в змею вышла из моды.[233] И все же нельзя сказать, что ее совсем забыли. В двух гробницах I династии мы нашли, пожалуй, самые красивые наборы фигурок львов и львиц из слоновой кости и там же – весьма любопытные другие игральные фигурки из того же материала. Одна изображает дом из трех пристроек с остроконечными крышами, другие напоминают шахматных короля и ладью. Пешки похожи на цилиндры с закругленной головкой и шишечкой наверху. Трудно поверить, что все многочисленные игры, придуманные изобретательными предками, были забыты, за исключением только одной или двух.

Египтяне – прирожденные игроки. Играли супруги, играли друзья – это было любимое времяпрепровождение. Даже враги иногда решали свои проблемы с помощью игры.[234]

Дети тоже играли в игры, не требующие особых затрат. Когда мальчиков было много, они разделялись на две группы и становились в затылок друг за другом. Игрок, стоявший сзади, обхватывал руками предыдущего, а передние вставали друг против друга, сплетали руки и пытались свалить противника. Те, кто стоял сзади, подбадривали их криками: «Твоя рука сильнее, чем его рука! Не отпускай его!» А противники отвечали: «Наш сильнее! Свали его, друг!»

Игра в «козленка на земле» заключалась в прыжках через живое препятствие.[235] Два мальчика садились друг против друга и вытягивали вперед руки и ноги. Это и было препятствие, через которое остальные игроки должны были перепрыгнуть и не попасться. Сидящие игроки, «препятствие», разумеется, старались схватить их за ногу и свалить – это и был «козленок на земле». Прыгающий не имел права хитрить, а, наоборот, предупреждал: «Держись! Вот я иду, приятель!»

В других играх дети состязались в скорости, но, поскольку бегать просто так было неинтересно, они устраивали скачки на коленях, скрестив ноги и удерживая их позади себя руками. Если в группе находился взрослый мальчик, он становился на четвереньки, а двое малышей, сцепившись руками и ногами, раскачивались на его спине, как на качелях. Состязались также в меткости, стараясь поразить дротиком цель, нарисованную на земле. Эта цель неизвестно почему носила имя бога Сешему, весьма уважаемого бога давильни. Скорее она должна была носить имя убийцы Осириса. Увлекались дети и борьбой. Когда их бывало достаточно много, часть выстраивалась в некое подобие крепостной стены, замкнутого круга, в котором каждый держался за плечи соседей. Остальные пытались вскочить на эту стену, не попадаясь в руки «стражи».

Иногда игра кончалась дракой. Неловкого увальня или нечестного игрока угощали пинками и кулаками. Порой его даже связывали, как настоящего преступника. «Балачи» наказывали его палками.

Девочки предпочитали игры, где требовалась не сила, а ловкость. Они любили жонглировать. Младшие становились на плечи старших и перебрасывались мячами. Иногда и девочки боролись. Но самым любимым их развлечением были танцы. Каждая девочка должна была уметь танцевать, каждая, а не только та, которая собиралась стать профессиональной танцовщицей. Они привязывали шарик к своей косе, брали в руку зеркало или резную палку, позаимствованную у мальчишек, и крутились, прыгали, извивались посреди хоровода подруг, а те аккомпанировали им пением и хлопками в ладоши. Их песня не совсем нам понятна. Знаем только, что в ней они взывают к Хатхор, богине всех наслаждений. А вот танец-игра с неожиданными элементами. Двое взрослых девочек становились спиной друг к другу и разводили руки в стороны. Четверо маленьких девочек повисали на этих четырех руках и откидывались назад, упираясь ногами в ноги двух взрослых. По условному сигналу эта живая карусель начинала вращаться быстрее и быстрее, пока чье-нибудь падение не прерывало игру.

В комнатах гарема почти всегда хранились арфы, цитры, лютни и барабаны.[236] Это было не случайно. Я полагаю, что после ужина пение, музыка и танцы украшали семейные вечера. А также легенды и сказки. Один из папирусов Берлинского музея, папирус Весткар, свидетельствует о том, с каким жадным интересом слушал Хуфу волшебные истории про чародеев, которые ему по очереди рассказывали сыновья. Мы вправе полагать, что это развлечение было доступно каждому любителю сказок.